7.

Обед также был сегодня приличнее, чем обычно. Порадовали нас густым красным борщом с чесночными пампушками, даже каплей сметаны. Мяса в борще мало, так, волоконца, зато дали каждому приличный кусок речной рыбы с картофельным пюре на второе. Компот как всегда был из сухофруктов. По нынешним временам — лакомство. В гуще урюк попадается, груша… В урюке косточка со сладко-горьким ядрышком. Праздник!

Новенького в палате с ложечки ласково кормила молоденькая некрасивая санитарка.

Он оказался младшим лейтенантом — сапёром. Молодой еще пацан, который, похоже, еще ни разу в жизни не брился. Руки потерял в тылу, обучая солдатиков как надо устанавливать противопехотную мину. Ту самую, про которую генерал Карбышев говорил: ''К чему мне здоровые фугасы. Ты врагу пятку оторви и этого достаточно''.

Мамлей отчаянно завидовал Ракову, что у того руки целые и тот может на гармошке играть. А что ног нет, то по сравнению с отсутствием рук это — по его мнению — мелочь.

— Я у нас на поселке первый гармонист был, — заявил он мне, представляясь и поминутно цыкая зубом.

Звали его грозно — Платон Кречетов. Такие имя-фамилия бы летчику-штурмовику впору, а не минеру. Минёр — профессия тихая. Последствия ее громкие, но это уже издержки производства.

Он отчаянно смущался, что его кормят как младенца. И оттого часто санитарке грубил. Та все стоически терпела.

Парторганизация госпиталя была вполне себе представительная, учитывая сильно кадрированный личный состав учреждения. Оба врача, комиссар с политруком, интендант Шапиро, три медсестры, комендант госпиталя — уже встречаемый мною старшина и замполитрука. Это постоянный состав. Из переменного состава всего восемь ранбольных. Еще некоторые отсутствовали по уважительной причине — валялись без сознания или лежали в палатах пластом без движения.

Я тут с удивлением узнал, что на всю страну, на весь Советский Союз пока не больше четырех миллионов коммунистов. На все полторы сотни миллионов человек населения. И это через четверть века после революции!

— Товарищи коммунисты, прежде чем мы перейдем к повестке дня нашего собрания я хотел бы спросить вас, есть ли какие-либо ходатайства или пожелания по повестке, — замполитрука, который по совместительству еще тянул лямку секретаря местной комячейки, был серьезен и даже несколько важен.

— Слушаю вас, — это он уже не ко всем, а к вставшему высокому видному мужчине лет сорока. Командиру в форме госбезопасности. По три шпалы в петлицах и значок почетного чекиста на правой стороне груди. Заметные седые виски при черной шевелюре.

— Товарищи, позвольте представиться: капитан госбезопасности Лоркиш Илья Яковлевич. Коммунист. Начальник шестого отдела Управления Особых отделов НКВД. Прошу товарищей коммунистов разрешить мне присутствовать на вашем собрании, так как на нем рассматривается персональное дело коммуниста Ананидзе. Я замещаю в настоящий момент начальника пятого отдела нашего управления — майора госбезопасности Прохоренко, который является прямым начальником уже упомянутого политрука Ананидзе. Товарищ Прохоренко, к сожалению, плотно занят по службе, а в уполномочившем Ананидзе Особом отделе Главсанупра^[31] только кандидаты в члены партии и комсомольцы. Так, что пришлось приехать мне.

— Товарищи, какие будут предложения в ответ на такую просьбу, — вопросил зал парторг.

Встала старшая операционная медсестра и заявила.

— Пусть присутствует. Путь послушает. Но только с совещательным голосом. Чтобы не было тут…

Что ''тут'' она не договорила.

— Другие предложения есть? — замполитрука обвел взглядом зал поверх очков. — Нет. Прощу голосовать. Кто: ''за?''… ''Против?''… ''Воздержался?''… Единогласно. Оставайтесь, товарищ Лоркиш.

Пока чекист усаживался замполитрука держал паузу.

— Довожу до сведения коммунистов, что на нашем сегодняшнем собрании присутствует член Комиссии партийного контроля Центрального Комитета нашей партии товарищ Чирва-Коханная. Поприветствуем ее.

Все зааплодировали.

Тетя Гадя встала, коротко кивнула на три стороны, показала рукой, что аплодисменты излишние и снова села на свой стул. Скромная.

— Прошу, Гедвига Мосиевна, к нам в президиум, — радушно пригласил ее комиссар госпиталя.

— Не уговаривайте, товарищ Смирнов, — ответила она с места этакой ласковой строгостью. — Мы не управление, а контроль. Контроль осуществляется всегда несколько со стороны, а не из президиумов. Так что я тут, в уголке под фикусом, посижу. Послушаю ваших коммунистов.

— Что у вас? — подал голос замполитрука.

Встал комиссар моего авиаполка.

— Товарищи, моя фамилия простая и самая распространенная — Кузнецов. Старший батальонный комиссар. Я здесь представляю партийную организацию истребительного авиационного полка ПВО столицы, в котором служил коммунист Фрейдсон до того как попал к вам в госпиталь и встал на временный учет в вашу парторганизацию. Также я один из рекомендателей товарища Фрейдсона в члены ВКП(б). Прошу разрешения присутствовать.

Проголосовали и его. Естественно единогласно ''за''.

Потом призвав зал к порядку, замполитрука продолжил ведение собрания.

— Предложения по изменению повестки дня собрания есть? — замполитрука снова уверенно взял в свои руки бразды правления. — Нет?… Тогда переходим к первому пункту повестки. Обсуждение ноты товарища Молотова ко всему миру о зверствах немецко-фашистских захватчиков на оккупированных территориях СССР. Слово для доклада имеет политрук госпиталя коммунист Коган.

И когда только Саша сумел так хорошо подготовиться? — удивился я, слушая его доклад, ведь только вместе со мной утром эту ноту по радио слушал впервые. Вот талант ''агитатора, горлана, главаря'', как писал Маяковский. Слушал я его и радовался, что в этом мире у меня появился такой умный и пробивной друг. И жить тут лучше с таким другом, чем без него. Чем вообще без друзей.

По первому вопросу приняли единогласно резолюцию, что каждый коммунист должен стать агитатором и распространять эту ноту и комментарии к ней по месту своего жительства среди соседей, в очередях, в транспорте. Активно раскрывать глаза обывателям, что немец уже не тот, что в первую мировую. Совсем не тот. А то у многих еще остались иллюзии, что немцы культурная нация. Как же? Нация Шиллера, Гёте, Канта и Маркса с Энгельсом.

По поводу гнойного отделения отчитывались врач Туровский и комендант госпиталя Шапиро. Шло постоянное длинное перечисление кроватей, комплектов постельного белья, одеял, подушек, клеёнок, как в наличии, так и в недостатке. Особенно перевязочного материала, которого потребуется в разы больше, чем при обычных клинических случаях.

— Я осмотрел все сам, — отчитывался комендант, — в Банно-прачечном отделении у нас хоть и стоит оборудование времен царя Гороха, но вполне ремонтопригодное и с возросшими объемами стирки оно справится. Надо только штат банно-прачечный расширить. Ну и над остальными комсомолками шефство взять. И теми, кто у нас уже есть и теми, кого заново призовут. Печки в крыльевых корпусах в порядке — заселяйся и топи, если есть чем. Центральный корпус у нас, как вам всем известно, на центральной котельной и водяном отоплении — также в порядке. Но хозяйственно отделение требуется расширить хотя бы на четыре бойца и одну полуторку, хотя этого явно мало, но хоть что-то. И дополнительно инструмент потребен: пилы, топоры и колуны… В Лужниках, в пойме за окружной ''железкой'', навалили с вагонов дрова кучами, но они все в виде узловатых корчеванных пней. Их рубить и колоть и пилить требуется на месте. Работка та еще — адова. Пень с корнями это не бревнышко ровное раскроить. И в отличие от отопления на баню и прачечную дрова требуются круглогодично. Соответственно на территории госпиталя нужен дровяной склад расширить. С колес как сейчас работать уже не получится.

Туровский докладывался вторым.

— Все эти вопросы плюс вопросы по медицинскому персоналу я перед интендантством сегодня поставил. К нам целый генерал приезжал, видно сильно им сверху хвоста накрутили. Я ему корпуса показал, где палаты пустые и сказал, что тут у нас будет ''генеральская'' палата. Вот как есть. И всех интендантов будем класть просто на пол. Внял. Обещал открыть линию снабжения. Вечером я еще встречаюсь с Лефортовским райвоенкомом подполковником Накашидзе по поводу комсомольского призыва к нам девчат и ребят шестнадцати-семнадцати летнего возраста. И мужчин за сорок. Этих на военную службу. Чем такая встреча закончится — отчитаюсь. Я остро понимаю необходимость создания такого отделения у нас, но и сроки руководство ставит не реальные. Придется, если товарищи коммунисты одобрят, подавать наверх встречный план поэтапного развития такого отделения у нас. Потому как понимаем, что людей надо лечить уже здесь и сейчас. И даже ''вчера''.

Богораз вклинился.

— Кстати, товарищи коммунисты, надо учитывать, что весной-летом из Горького вернется сюда из эвакуации основной состав госпиталя. Так что операционные и процедурные законсервированные я под палаты не отдам.

— Тогда придется в коридорах койки ставить, — заметила старшая перевязочная сестра.

— Коридоры у нас широкие, — улыбнулся Богораз. — А обморожения вещь сезонная. Есть и приятная для нас новость. Штаб формирования эвакуационных санпоездов, фронтовых госпиталей и медсанбатов освобождает наше здание и перебирается под крылышко НКПС^[32]. Каганович^[33] уже подписал соответствующее постановление по своему наркомату и с Главсанупром РККА все согласовано. Из сформированных уже эвакуационных санитарных поездов нам оставляют один полный экипаж до лета. До того времени когда схлынет вал обмороженных бойцов. Потом заберут.

Шумно выдохнул, пару раз втянул воздух носом и, вынув из кармана большой клетчатый платок, вытер испарину на лбу.

Все терпеливо ждали, когда он закончит эту процедуру.

— И последнее — в порядке усиления, придают нам в качестве заведующего гнойным отделением опытного доктора из железнодорожной больницы — Эстер Сергеевну Баумкрайц. У меня все.

— Ойц!… - воскликнул Коган. — Вот так прямо.

— А что вам не нравится, товарищ Коган? — подал строгий голос комиссар Смирнов.

— Да нет… — смутился политрук. — Против Эстер Сергеевны я ничего не имею… Но… Как ранбольные воспримут ее фамилию, которая в переводе с идиш означает ''деревянный крест''?

Народ заулыбался. Захихикал в кулачки.

— Деревянные кресты на могилах ставят своим солдатам немецкие оккупанты. Чем больше таких деревянных крестов будет, тем радостнее это станет нашим ранбольным. Главное, чтобы не пришлось нам ставить наши пирамидки со звездами. — Заявил Смирнов и сменил тему. — Идея со встречным поэтапным планом создания ожого-гнойного отделения мне кажется плодотворной. Есть мнение поручить коммунисту Богоразу: составить такой план на основе предложений, которые прозвучали на нашем партийном собрании от коммунистов и выйти с ним наверх. Возражения есть? Нет. Товарищ Богораз придется вам поработать сверхурочно, по-коммунистически.

— Я не против, — Богораз снова поднялся со стула. — Знаю, что мне все помогут, к кому я обращусь за конкретикой. Тем более, что такое планирование, к сожалению, главная работа главного врача.

— Переходим к следующему пункту повестки, — забубнил замполитрука. — Прием в члены партии из кандидатов. В наличии у нас пока только одна кандидатура — ранбольной Фрейдсон, которого приняли в кандидаты в члены ВКП(б) четвертого января 1940 года на Карельском фронте. Отводы по кандидатуре кандидата Фрейдсона есть? Нет. Товарищ Фрейдсон, как положено, расскажите свою биографию товарищам.

А вот это засада, подумал я, вставая, жалобно скрипя костылем по паркетному полу.

— Можете сидеть, Ариэль Львович, — милостиво разрешил комиссар Смирнов. — Товарищи, не будем же мы заставлять человека стоять на костылях? По-моему это будет не гуманно.

Зал одобрительно загудел.

Я с облегчением душевным сел на предложенный стул.

— Ну… Эта… — от волнения перекладывая костыли из руки в руку. — Не помню я ничего из того, что было до нового года. Но доктора-мозголомы из Сербского меня обнадежили, что это пройдет и память восстановится, — выдавил я из себя. — Может быть…

Мне почему-то стало за себя так стыдно, будто меня поймали публично за занятием онанизмом.

— Вот-вот… И я о том же… — вдруг ехидно заявил Ананидзе. — Он сам сомневается в том, что он Фрейдсон. А мне сам Бог велел сомневаться…

— Ананидзе, вам слова пока не давали, — строго одернул его Смирнов.

Особист моментально заткнулся. Значит, может быть адекватным, если это грозит наказанием? Выходит весь его эпатаж от простой распущенности и безнаказанности.

— Зато мы, его боевые товарищи, в этом не сомневается, — встал комиссар авиаполка, гневно брызнув взглядом на Ананидзе. — Товарищи, так как у товарища Фрейдсона затруднения медицинского порядка, что не удивительно, находясь в госпитале, то позвольте мне, как лицу давшему товарищу Фрейдсону рекомендацию в партию и как комиссару полка, в котором воевал Ариэль Львович, рассказать его биографию. Она вся нам в полку известна — коротка и пряма, как и положено у ''сталинского сокола''.

— Прошу, — разрешил ему председательствующий замполитрука. — Я вижу, что у коммунистов возражений нет.

Кузнецов перебрал ногами как породистый жеребец перед забегом, засунул большие пальцы рук за ремень, глухо прокашлялся и пошел шпарить наизусть.

— Ариэль Львович Фрейдсон родился 14 сентября 1917 года в селе Старый Обдорск Тюменской губернии в семье ссыльного революционера, видного деятеля партии анархистов-максималистов. Его отец — Лев Фрейдсон, пропагандист политотдела Восточного фронта, погиб в 1918 году при подавлении мятежа Муравьева в Симбирске. Мать снова замуж так и не вышла, полностью посвятив себя воспитанию сына.

Комиссар авиаполка осмотрел аудиторию, то, как на нее производят впечатление его слова — слушали внимательно, даже Ананидзе, и продолжил.

— В 1931 году товарищ Фрейдсон окончил неполную среднюю школу в селе Старый Обдорск и поступил в Рыбно-оленеводческий техникум в Салехарде, который закончил в 1934 году по специальности техник-моторист двигателей речных судов. В то же время посещал занятия в аэроклубе ОСОАВИАХИМ при аэродроме полярной авиации, где научился летать на легкомоторных самолетах. Просил комсомольскую путевку в училище гражданской авиации, желая стать полярным летчиком. Но военный комиссариат Салехарда решил по-иному, направив его на учебу в Третьею Оренбургскую военную школу летчиков-наблюдателей. Вы позволите… — комиссар показал рукой на графин с водой.

— Пожалуйста, — замполитрука даже подвинул к нему стакан.

Комиссар авиаполка вкусно выпил полстана воды и продолжил.

— По окончании полноценного трехлетнего курса обучения товарищ Фрейдсон получил звание лейтенанта ВВС и был оставлен в училище в должности летчика-инструктора. Откуда был командирован в 1937 году в Китай, на который напала Япония, в том же качестве. Выполняя свой интернациональный долг, лейтенант Фрейдсон не только обучал летному мастерству китайских товарищей, но и сам принимал участие в боевых действиях. Лично сбил три японских самолета в пяти воздушных боях. В том числе новейший японский высотный разведчик.

По возвращении из китайской командировки товарищ Фрейдсон, уже награжденный орденом ''Знак Почета'' и повышенный в воинском звании до старшего лейтенанта, продолжил службу инструктором летной подготовки в родном Оренбургском училище. Простите, уже в Чкаловском военно-авиационном училище летчиков имени Климента Ефремовича Ворошилова.

Принимал участие в войне с белофиннами, где совершил тридцать шесть боевых вылетов на воздушную разведку в тылы противника. Сбил один вражеский самолет — истребитель ''Фоккер''. Был сам сбит. Лечился в ленинградском госпитале от огнестрельной раны и обморожения.

В январе 1940 года на Карельском фронте товарищ Фрейдсон Ариэль Львович был принят кандидатом в члены ВКП(б).

В межвоенный период обучался ночным и слепым полетам.

Окончил курсы повышения лётной квалификации командиров звеньев.

С начала Отечественной войны товарищ Фрейдсон служит в противовоздушной обороне столицы инструктором в запасном полку — обучал лётчиков ночным полётам и переучивал их на новейший самолет-перехватчик МиГ-3. С начала октября прошлого года он на боевой линии в должности адъютанта старшего эскадрильи ночных истребителей нашего полка. Совершил двадцать четыре боевых вылета ночью. Водил в бой звенья и группы истребителей. Его группа сбила одиннадцать вражеских бомбардировщиков в небе столицы, из которых три сбил лично старший лейтенант Фрейдсон, за что награжден орденом Красной звезды и повышен в воинском звании. А в ночь на двадцать восьмое ноября, израсходовав весь боеприпас, он на подступах к Москве таранил вражеский бомбардировщик своим самолетом, повторив подвиг летчика Талалихина. За отвагу и геройство десять дней назад Указом Верховного Совета Союза ССР его удостоили высокого звания Героя Советского Союза.

В быту скромен, у коммунистов и комсомольцев полка пользуется заслуженным авторитетом. Постоянно повышает свой политический уровень, ведет активную общественную работу как агитатор эскадрильи. Делу Ленина и лично товарищу Сталину предан.

Я считаю, что товарищ Фрейдсон достоин высокой чести быть членом партии большевиков. И не только я. Так считает вся парторганизация нашего истребительного полка. О чем мы и дали свои рекомендации вашему собранию.

При этом замполитрука показал залу два исписанных тетрадных листочка.

— У меня все, товарищи, — Кузнецов сел на свое место.

— А как у него с семейным положением? — спросила, выглянув из-под фикуса тетя Гадя.

— Товарищ Фрейдсон холост, — ответил комиссар полка, не вставая с места. — Понять его можно — то учеба, то длительная китайская командировка, то финская война, постоянные ночные полёты… Некогда было ему невесту искать. Но какие его годы? Найдет еще себе боевую подругу. Тем более, что жилплощадь у него в Москве имеется. Есть куда привезти жену, — усмехнулся старший батальонный комиссар.

При волшебном слове ''жилплощадь'' женская часть партсобрания нездорово оживилась. Но без излишней внешней аффектации.

Задали мне коммунисты еще десяток ''каверзных'' вопросов по Уставу и Программе партии. По текущему политическому моменту. И удовлетворенные отпустили. Тут я был подкован на ''ять'' — не зря в библиотеке торчал.

Проголосовали.

Единогласно — ''за''.

Но я бы сильно удивился, если бы забаллотировали свежего Героя Советского Союза.

Поздравили меня тепло с ''высокой честью''. В ответ я сказал положенные слова, которые второпях заранее отрепетировал с Коганом. Что бы я без него делал, просто не представляю?

Товарищ Чирва поздравила меня и с доброй улыбкой уверила, что утверждение моей кандидатуры в ''верхней инстанции'' — политотделе Санупра московского гарнизона можно считать формальностью.

— Переходим к последнему вопросу нашей повестки — персональному делу коммуниста Ананидзе. Кто желает высказаться?

— Я, — поднял руку капитан ГБ Лоркиш, вставая.

Получив разрешение от председательствующего, большой особистский начальник заговорил хорошо поставленным проникновенным голосом, напирая на то, что нельзя рубить с плеча и прежде чем выносить персональное решение необходимо во всем тщательно разобраться…

— Вот если бы сам Ананидзе пользовался вашими рекомендациями, — перебивая его, подала голос с места медсестра Васильевна (я и не подозревал, что она член партии), — не было бы никакого персонального дела на него. А так пусть ответит за то, что натворил по строгому партийному спросу. Вы сами должны понимать, что по пустякам на уполномоченных Особого отдела персональные дела не открывают. Просто его неудачная и неуместная попытка ''сшить'' шпионское дело на Героя Советского Союза и коммуниста Фрейдсона стала последней каплей переполнившей чашу терпения у наших коммунистов. Особенно у коммунисток.

И тут женскую часть собрания просто прорвало. Заголосили все разом, обвиняя Ананидзе во всех смертных грехах.

Когда бабоньки хоть немного успокоились, точнее выдохлись, Ананидзе не нашел ничего лучшего, чем тушить огонь керосином.

— А что я могу поделать, если они сами мне на шею вешаются? — заявил этот мелкий живчик.

Лучше бы он промолчал. А так все затихли от неожиданности, глядя на оборзевшего особиста. Новый базар, который могло превратиться партсобрание, умело оборвала Васильевна. Встала и сказала то, о чем думали многие, но не решались сформулировать.

— Я предлагаю исключить Ананидзе из рядов нашей партии.

— С какой формулировкой? — спросил ее комиссар госпиталя.

— За дискредитацию высокого звания коммуниста, бытовое разложение и наплевательское отношение к своим служебным обязанностям. Занятый стряпанием липовых дел, он совсем запустил свою настоящую работу.

— Другие предложения будут? — тут же подорвался замполитрука. — Нет? Ставлю на голосование. Кто за предложение коммуниста Ивлевой Анастасии Васильевны?

Лес рук. В том числе и моя.

— Кто — против? Нет. Кто — воздержался? Двое. Итак, товарищи, подавляющим большинством наша партийная ячейка проголосовала за исключение товарища Ананидзе из партии. Прошу внести в протокол. Товарищ Ананидзе, сдайте партбилет. Вы больше не коммунист.

— Не сдам, потому как, решение вашего собрание не утверждено высшей инстанцией — парткомом Главсанупра. — гордо вскинулся чекист, обводя всех злыми глазками.

Тут из-за фикуса показалась аккуратная головка тети Гади.

— Сдайте партбилет. Потому, что утверждать это решение партсобрания будет не партийный комитет Главсанупра, в котором недостаток кворума, а Комиссия партийного контроля ЦК ВКП(б), потому как тут явное нарушение партийной этики. И ваш партбилет я сама передам товарищу Андрееву.

— Частное определение еще надо послать в вышестоящую инстанцию Особого отдела, — подал предложение интендант Шапиро.

Тут встал капитан госбезопасности. И на лице Ананидзе появилась надежда, но быстро поблёкла.

— Товарищи, нисколько не умаляя ваше решение, я хочу вас ознакомить с приказом начальника Управления Особых отделов товарища Абакумова о разжаловании политрука Ананидзе в рядовые бойцы НКВД и отправке его на фронт в истребительный батальон НКВД Управления охраны тыла Западного фронта. Пусть настоящих шпионов половит. Также разжалованы в рядовые бойцы НКВД сержанты госбезопасности Недолужко и Вашеняк. По выписки из госпиталя они также будут направлены на фронт. В стрелковую дивизию НКВД.

Я только головой покачал. О, мля… Уметь надо так переобуваться в прыжке. Причем, обувку новую заранее заготовить. Да… не захочешь, зауважаешь. Профи.

— Вы нам дадите копию такого приказа, — осторожно спросил комиссар Смирнов.

— Обязательно, товарищ полковой комиссар, — Лоркиш подошел к столу президиума, вынул два машинописных листа из полевой сумки и авторучкой при всех поставил на них сегодняшнее число и оставил их на столе. — Если вы не против, то я заберу Ананидзе с собой. Как раз у нас формируется маршевая рота для пополнения истребительных батальонов Западного фронта.

— Пусть сдаст партбилет, и забирайте, — сказал замполитрука, как председатель собрания.

Смирнов на него косо посмотрел, но ничего не возразил на это предложение.

— Все же есть на свете справедливость, — всхлипнула одна из медсестер.

— Партия всегда справедлива, — снова выглянула из-за фикуса тетя Гадя.

— Тихо, товарищи, — призвал замполитрука всех к порядку. — Товарищи Лоркиш и Ананидзе могут быть свободны. Ананидзе только после сдачи партбилета, — напомнил.

Смотрю, о Сонечке никто и не вспомнил, даже доктор Туровский, который вроде как друг ее семьи. А особисты уже собрались уходить.

— Товарищ Лоркиш, — стал я на костыли. Обращаться к Ананидзе я посчитал бесполезным. — Один вопрос: куда Ананидзе дел санитарку Островскую, которую он вынудил написать признание о том, что она по заданию иностранной разведки украла мой труп.

— Не понял? — поднял брови капитан госбезопасности.

Я четко по-военному доложил всю историю.

— Я разберусь, товарищ Фрейдсон, — лицо капитана госбезопасности стало наливаться раздражением, но он сдержался. — Напомните мне еще раз, как ее фамилия.

— Островская Софья, — напомнил я. — Несовершеннолетняя. Школьница еще. Комсомолка.

— Вот именно, — поддержала меня Васильевна, — раньше он только к блуду девчонок совращал, а теперь они еще и пропадать начали.

— Я разберусь, — снова пообещал Лоркиш.

— Разберитесь уж пожалуйста, — тетя Гадя вышла из-за своего фикуса. — А я вам обещаю, что буду держать это дело на контроле.

— Я понял, — кивнул Лоркиш. — До свидания, товарищи.

Когда чекисты ушли, то собрание со всеми формальностями — соглядатай же у нас пасется высокопоставленный, распустили.

Тетя Гадя, забрав партбилет и учетную карточку Ананидзе также откланялась, сказав.

— По итогам проверки вашей парторганизации я поставила вам 'удовлетворительно'.

Тяжелый воз с плеч. Причем у всех.

Глядя на удаляющуюся фигурку сурового партийного контролёра, замполитрука коснулся моего рукава.

— Товарищ Фрейдсон, вот вам первое партийное поручение: призовите к порядку ранбольных из вашей палаты, а то они так расхулиганились, что на вашу палату постоянно жалуются. Как еще проверка на них не наткнулась… — И стал, как ни в чем, ни бывало собирать бумаги со стола.

Потом складывать красное сукно партийной скатерти.

В актовом зале остались только комиссар, Коган и я.

Некоторое время молчали, переглядываясь. Никто не хотел говорить слова, которые могли бы повредить в будущем. Наконец Коган разродился.

— А почему от Мехлиса никого не было?

— Потому, что самого Мехлиса в Москве нет, — ответил комиссар. — Он на Волховском фронте у Мерецкова. Но когда вернётся, я доложу ему обо всем. Как тетя Гадя?

— Я с ней еще не говорил. Да и говорить с ней буду не я, — ответил политрук.

Комиссар кивнул. Потом обернулся ко мне.

— Ну, как ты себя чувствуешь, после того как тебя пропустили через бюрократические жернова?

— Спасибо, херово.

— Нет, Саша, ты только посмотри на него. Его можно сказать от расстрела спасли, а он нам такое ''спасибо'' говорит.

— Что ты он него хочешь? — улыбнулся Коган — Еврей. Этим все сказано.

Посмеялись и разошлись.

Палата меня встретила весело.

Раков терзал гармонь, а остальные хором пели. Задорно так, с огоньком.

Теперь понятно, зачем мне дали такое партийное поручение.