Замок в Фонтенбло^[63]

Первый луч зари тонким пальчиком раздвинул тяжелые бархатные занавеси опочивальни и злорадно уткнулся в ложе. Король по-прежнему дышал глубоко и ровно, и Мария поразилась тому, что впервые они провели вместе всю ночь до утра. Раньше она никогда долго не задерживалась в постели после их ласк, но теперь многое изменилось. Каким принужденным был его смех последние несколько месяцев, какими резкими стали некогда плавные движения, как легко он стал раздражаться! Государственные дела и опасения, что не его изберут новым императором, безжалостно давили на Франциска — даже в те минуты, когда он сжимал в объятиях Марию.

Она вспомнила сейчас, как нарастал ее страх с каждым новым свиданием после соблазнения в Амбуазе. Всякий раз, оказываясь с ним вместе, она дрожала, и не только от того, что он проделывал с ее телом, но больше потому, что ее тело, вопреки стыду и страху, отзывалось на его ласки, вырываясь из-под контроля ее воли.

Дошло до того, что однажды в конце февраля она спряталась от Фрагонара, едва заслышав его голос в передней и стук серебряной трости в дверь ее комнатки. Они жили вместе с Анной, но в тот час Анна дежурила при королеве Клод. Мария не отозвалась на стук и услышала металлический голос Фрагонара, который с кем-то заговорил; затем его шаги, к счастью, удалились. Но не более десяти минут она сидела и радовалась тому, что сегодня ей не придется таять, как воск, в объятиях короля и выполнять любую его прихоть. Дверь с резким стуком распахнулась настежь, и на пороге возник сам король, сразу заполнивший собой весь тесный дверной проем.

— Мари! Какая удача, что ты возвратилась! А то я не люблю, когда милейший Фрагонар, посланный за моей ненаглядной, возвращается без нее. «Да ведь она непременно должна была сидеть там и ждать, Фрагонар, — говорю я ему. — Разумеется, она ожидала моего зова затаив дыхание, разве что уснула, а?» — Франциск усмехнулся, увидев, какими огромными стали на побледневшем лице ее голубые глаза и как плохо удавалось ей скрывать свои мысли и чувства, тотчас отражавшиеся на хорошеньком личике. Движением плеча он захлопнул дверь и с кошачьей грацией двинулся к ее ложу, а Мария забилась в уголок, окутанная облаком своих небесно-голубых юбок.

— Ваше величество… но ведь вы никогда не приходите в покои дам! Я… Фрагонар…

Он рассмеялся тихим горловым смехом, явно наслаждаясь ее растерянностью и смятением.

— Мари, Мари, непослушная девочка! Нельзя шалить со своим королем, но зато можно пошалить под ним. Прямо здесь, прямо сейчас. Мне надоели все эти увертки!

Он заложил дверь на засов, одним рывком снял свой дублет в красную и черную полоску и рубашку с гофрированными белыми кружевами.

— А ваши гвардейцы в передней, сир? — пролепетала она, не сводя глаз с Франциска, снимавшего черные бархатные штаны и чулки с подвязками, искусно расшитыми и украшенными драгоценными камнями.

— Они внизу, у покоев Клод, ma cherie, а всем этим придворным дурочкам есть о чем пощебетать и помимо того, что король решил уложить кого-то в постель среди всех свалившихся на него политических передряг. Но, если тебя беспокоит, что нас застанут вместе, тогда я приму меры. Я не буду снимать с себя перстни, чтобы уйти побыстрее, а ты… ладно, давай сделаем все быстро, раз уж ты так робка, любовь моя.

У Марии запылали румянцем щеки и шея, горячая волна залила ее до квадратного выреза простенького повседневного платья из голубого бархата. Она знала, что королю нравилось помучить ее прежде, чем овладеть ею. При этой мысли в ней поднялся гнев, к тому же ей пришлось бороться и с отчаянным страхом — а вдруг король поймет, что она нарочно не открыла Фрагонару! Она посмотрела на него, высоко вскинув голову.

Но в ту минуту он обходил с другой стороны накрытое балдахином ложе, которое она делила с Энни, и вид его мускулистого тела, напоминавшего ей сатиров на картинах, в который раз поверг Марию в трепет и восхищение. Франциск улыбнулся, сверкнув глазами, и Марии стало неприятно, что он забавляется, лишая ее душевного покоя и тайно взлелеянных глупых надежд на то, что он любит ее.

— Ваше величество, право же, комнатка фрейлины — не совсем подходящее место для du Roi Франции.

— Да ведь тебе известно, маленькая моя девочка, что твой Франциск любит бывать в разных местах — он любит разнообразие, без которого жизнь так скучна.

Он рассмеялся, потом навалился на нее. Бесцеремонность его рук и требовательность губ как бы пародировали сцену совращения.

— Нет! — выпалила Мария.

Король оторвался от нее, поднял свою красивую, гладко зачесанную голову; страсть исказила его черты.

— Не нет, а да, Мари, — сказал он и толкнул ее на постель. — Oui и oui — всякий раз, когда я того пожелаю, всякий раз, когда я посылаю за тобой. В следующий раз ты не придешь, а прибежишь ко мне, не так ли?

В тот день он наказывал ее, но разве не было все это сплошным наказанием, если вдуматься? И сейчас, почти пять месяцев спустя, лежа с ним на ложе в огромном охотничьем замке в Фонтенбло, она не проронила ни слезинки по глупенькой Марии Буллен. Вместо этого она повернула голову и пристально посмотрела на спящего рядом мужчину. Осторожно высвободила из-под его выпростанной левой руки свои густые локоны. Спящий застонал и забормотал что-то неразборчивое. Мария улыбнулась: даже королей во сне посещают кошмары, совсем как ее или Энни.

Несколько месяцев пронеслись быстро; сначала она испытывала одновременно возбуждение и страх от жадного внимания короля, затем — дурные предчувствия по мере того, как он становился с ней беспокойным, вспыльчивым, лакомился другими аппетитными фрейлинами, а когда аппетит угасал, снова устремлялся на роскошное ложе Франсуазы дю Фуа. Все эти месяцы Марию мучило расставание с детскими мечтами: чтобы он любил ее одну, чтобы она смогла вечно удерживать подле себя этого красавца короля, чтобы он стал ее рыцарем-защитником… Король Франциск наслаждался своей Мари, когда ему приходила такая прихоть, но ценил он ее ничуть не больше, чем одну из лошадок целой конюшни или одну из чистокровных гончих в большой отборной своре.

Иной раз ей приходило в голову, что она смогла бы стерпеть все разочарования, кроме одного: король желал, чтобы она развлекала его доверенных друзей. В тот раз она едва не умерла от стыда. Однажды ей довелось услыхать, как они посмеивались между собой, сравнивая потаенные достоинства красоток из своей коллекции jeune filles^[64]. В тот роковой миг в ее душе увяло что-то светлое и радостное, умерла лелеемая многие годы любовь к Francois du Roi^[65]. Давным-давно мудрый синьор да Винчи сказал ей, что от умения видеть вещи такими, какими они есть, зависит иногда само выживание при дворе. Но Мария не видела Франциска до конца, пока не разделила с ним ложе, а теперь не знала, как выбраться из этой ситуации, не понеся непоправимого ущерба.

Она возблагодарила Святую Деву: господин ее отец не ведал, что помимо короля были еще и другие. Когда она обратилась к отцу за советом и наставлением, он поощрил ее к тому, чтобы разделить с королем ложе славы, ибо разве подобная служба не есть отличие? Она вновь и вновь горячо молилась, чтобы отец не узнал, как однажды Франциск расплатился ею за проигрыш в кости. При одной мысли об этом ее пробрала дрожь. Победителем тогда вышел Лотрек, искушенный братец Франсуазы дю Фуа, и от воспоминаний о том, что он с нею проделывал, в душе Марии все сжималось.

Она отодвинулась подальше от Франциска, повернулась на бок спиной к нему и свернулась калачиком, как в детстве. «Это честь, — сказал отец, — если тобой обладает король Франции, монарх почти столь же великий, как и король Генрих». Он пообещал, что это окажет самое благотворное влияние на ее репутацию и здесь, и на родине. Но Мария постоянно представляла себе слезы матушки, если та узнает, неодобрительное ворчание Симонетты, укоризненный взгляд Вильяма Стаффорда, вспоминала предостережение синьора да Винчи о том, что в ее глазах проглядывает печаль. Мария не сомневалась, что Клод знает обо всем, однако расположение королевы к ней не уменьшилось ни на йоту. Лучше уж быть болезненной, некрасивой, как Клод, чем миловидной и здоровой, да оказаться в такой западне. Боже правый, когда-нибудь она сумеет бежать отсюда, как-нибудь доберется до дома и покажет этому человеку, который пользовался ее телом и растоптал ее гордость, что он ей не мил.

Ах, если бы она походила на ту даму с портрета работы мастера да Винчи! Франциск неизменно вешал этот портрет в опочивальне, в какой из своих резиденций ни находился бы, и сейчас картина висела близ этого ложа — миловидная дама, взгляд и улыбка которой лишь слегка приоткрывали ее душу. Франциск называл ее Джокондой. Мария привстала, разглядывая портрет, но картина оставалась пока еще в сумраке, лучи солнца не добрались до нее. Спокойствия Джоконды король никогда не потревожит, даже ломясь сквозь густые заросли за могучим оленем, танцуя зажигательную гальярду или удовлетворяя похоть со своими нимфами.

— Просыпайся, золотая Мари, — раздался за ее спиной звучный голос монарха. Теплой рукой он лениво погладил ее спину. Руки ее покрылись гусиной кожей; она медленно повернулась и посмотрела ему в лицо. Глаза короля, полуприкрытые веками, были еще совсем сонными. — Ты же не собиралась уйти, правда, ma cherie, ma petite Anglaise, так не похожая на эту ведьму Франсуазу?

При мысли о Франсуазе Франциск повысил голос и одним прыжком вскочил с постели.

— Пусть черти заберут ее лживую душонку за то, что она мне изменила с Бонниве — Гильомом Бонниве, одним из самых близких моих друзей!

Об этом Мария ничего не знала. Так вот почему он был особенно жесток в последнее время!

Франциск изверг поток ругательств и натянул белую шелковую рубашку, надел штаны. Мария села на ложе, подтянув колени к подбородку и закутавшись в простыню, как в кокон.

— Я достаточно наказал ее тем, что был с другими почти две недели, — продолжал неистовствовать король. — Я решил, что она довольно помучилась проявлениями моего монаршего гнева. А заодно, милая Мари, я отправил Бонниве своим представителем — уговорить или подкупить проклятых князей, которые избирают императора Священной Римской империи. Теперь новости могут поступить в любую минуту, потому что выборы состоялись четыре дня назад.

В продолжение этой тирады он гладко причесал свои блестящие волосы, потом толкнул дверь и вышел в переднюю комнату, откуда Мария тотчас же услышала приглушенные голоса. Она встряхнула простыню и набросила ее на изножье кровати, чтобы скрыть лежавшее там платье. Ну почему он бросил дверь открытой? Кто-нибудь может войти и застать ее в таком виде! Вход в опочивальню был только один, так что ей придется ждать, пока Франциск со своей свитой не покинет переднюю комнату и не отправится в погоню за вепрем или оленем.

Прокравшись босиком под прикрытие двери, она надела сорочку и нижние юбки, как вдруг глухое гудение мужских голосов, прерываемое изредка отрывистым смехом, смолкло совершенно.

— Новости из Франкфурта от Бонниве? — Голос Франциска едва не дрожал; потом он заорал: — Черт тебя побери, трус, встань и отвечай своему королю! Франциск ждет!

«Дай Бог, чтобы новости не были плохими», — подумала Мария, прижимая к груди измятое платье. Если же всем им придется жить под сенью этого неистового характера, то…

— Ваше величество, ваш покорнейший слуга Бонниве просил меня сообщить, что архиепископы и курфюрсты нарушили свои обещания, данные вам, и… и… — Глухой голос говорившего дрогнул. — Они избрали молодого Карла Кастильского, сир.

В комнате повисла мертвая тишина, ибо все присутствующие, пораженные новостью, затаили дыхание. Потом раздался глухой звук удара и хруст. Мария отскочила назад, словно это ее ударили.

— А почему же Бонниве сам не явился сюда поведать государю о своем провале? — завопил Франциск. — Ну?

— Месье Бонниве не на шутку захворал и пребывает в плачевном состоянии вследствие трудов, предпринятых им во благо своего короля, Ваше величество. На обратном пути он был принужден остановиться в своих владениях и призвать лекарей.

Визгливый смех Франциска прорезал воздух.

— Черти бы побрали Бонниве и эту волчицу Маргариту! Всех их к черту! Так, значит, Карл? Карл, ублюдок проклятый! А ну, вон отсюда все, да поживее! Я сказал, что мы отправляемся травить вепря, — мы и отправимся, клянусь самим сатаной!

— Франциск, милый мой, дорогой! — послышался новый голос в передней, и Мария узнала королеву-мать. — Стало быть, новость пришла дурная, несмотря на все твои замечательные свершения, радость моя. Что ж, мой милый, пойдем поговорим. Есть, радость моя, и другие пути к высшей власти для того, кто ее заслужил, для того, кто избран самим Богом.

— Но какой это удар для меня, матушка! Черт бы побрал Бонниве! — Неожиданно Франциск заговорил тоном обиженного ребенка, который ждет, чтобы его утешили. Голоса приблизились, и Мария рванулась подальше от двери. Мать и сын вошли в опочивальню. Луиза Савойская обнимала короля за поникшие плечи; они сели рядышком на измятую постель с разбросанными простынями, не замечая полуодетую встревоженную Марию. Франциск повесил голову, низко склонился, в его голосе послышались рыдания.

— Все, все пропало, матушка! Три миллиона ливров коту под хвост.

— Нет, Франциск. Мы свое наверстаем. Только теперь нужно следовать другим путем и не ввязываться в войну с Испанией.

Король закрыл лицо руками. И тут Луиза Савойская с неприкрытым удивлением узрела застывшую на месте Марию, однако всего лишь сделала той знак стоять молча и продолжала успокаивающим тоном:

— Ты, мой милый, уже доказал свое величие короля-воина. Теперь ты докажешь величие в качестве государственного мужа. Мы заключим с Англией и твоим братом королем Генрихом VIII договор о союзе против Карла. Ты убедишь англичан, что ведешь с ними переговоры, потому что силен, радость моя, а вовсе не слаб. — Она нежно погладила Франциска по голове, успокаивая его, и Мария восхитилась ее властью над непостоянным нравом короля.

Наконец он поднял голову.

— Англичане, oui, великий союз двух могущественных королей и их держав… Я с ним встречусь. Oui, я прикажу ему прибыть сюда.

— Не прикажешь, сын мой, а попросишь, даже станешь уговаривать. Ведь сила маскируется под притворную мягкость, oui?

Франциск резко вскочил на ноги, почти стряхнув с себя руки обнимавшей его матери.

— Так я и поступлю, матушка. Неудивительно, что король Франциск столь могуществен, ведь у него матушка — верная волчица, правда? — Он отрывисто захохотал и встретился глазами с Марией. Она страшилась его гнева, ибо стала свидетельницей его слабости.

— Одевайся, petite Anglaise, сегодня король Франциск в одиночку расправится с вепрем на парадном дворе. Он убьет большущего жирного вепря, а также всякого, кто подвернется ему под руку!

— Милый мой, — тихим голосом вставила Луиза Савойская. — Неужто ты проявишь такую ребячливость и станешь рисковать собой только ради какого-то вепря? Пешим?

— Oui, матушка. Я поклялся в этом. Мне это доставляет радость, и я это сделаю.

— Франциск, тебе необходимо понять…

— Так что, Мари, — пресек король мольбы матери, — быстренько одевайся и ступай к остальным на галерею. Матушка, пойдемте, вы будете гордиться своим сыном!

Он зашагал к двери, потом вдруг резко обернулся.

— Хотя Мари Буллейн прекрасно несет свою службу, матушка, я бы сейчас, ей-богу, предпочел видеть на ее месте вечно недовольного, вечно озабоченного делами посланника Буллейна. Сегодня он сослужил бы мне хорошую службу, потому что теперь мне требуется куда больше англичан, чем одна-единственная робкая фрейлина.

Его отрывистый смех долетел до слуха Марии, когда она встряхнула свои пышные внешние юбки и стала их надевать. Луиза Савойская же покинула опочивальню, не сказав ей ни слова, не удостоив ни единым взглядом, и Мария осталась в одиночестве под портретом дамы с улыбающимися глазами.

Франциск запланировал на этот день развлечения, но настроение придворных в Фонтенбло было далеко не праздничным. Мария заметила, что они перешептываются, собираясь маленькими тесными группками, будто ожидают, что король снова ударит кого-нибудь из них кулаком, как утром.

Франциск расхаживал быстрыми шагами, приказывая гвардейцам то передвинуть барьеры, то заменить деревянные столбики, преграждавшие вход на парадную лестницу со стороны арены, где ему предстояло схватиться с вепрем, которого королевские ловчие только что поместили в загон на глазах зрителей; зверь громко ворчал и сердито рыл землю. Придворные толкались, стараясь получить место получше возле узеньких окошек; те, кто пришел позже, а также дамы, заняли места на лестнице за ограждением, откуда было хорошо видно. Мария, надевшая новое платье и старательно причесанная, подошла к Жанне дю Лак.

— Нужно ли мне спрашивать, где ты была, Мари? — ледяным тоном спросила та, приподняв бровь. — Франсуаза дю Фуа совершенно вышла из себя, когда до нее дошел слух, что ты провела с ним всю ночь. Она боится, что король ускользает из-под ее влияния, и она очень внимательно следит за нами.

Мария почувствовала, как щеки залил яркий румянец, и поспешила направить беседу в другое русло.

— Всем уже известно о победе Карла на выборах нового императора?

— Oui. И говорят, король пришел в такое негодование, что даже закатил оплеуху несчастному посланцу от Бонниве. — Она рассмеялась своим серебряным смехом.

— Это правда, Жанна. Я присутствовала при этом.

— Да ну! Ты мне расскажешь, как все было? — Последовала пауза. — Франсуаза утверждает, что он интересуется тобой только потому, что ты не похожа на других. Ты ведь англичанка — наверное, поэтому.

— И еще потому, что она строит из себя такую тихоню, — промурлыкала прямо у них за спиной Франсуаза. — Всякому мужчине время от времени необходимо отдохнуть от изысканных блюд. — Ее ярко-зеленые глаза впились в Марию, словно провоцируя на пикировку.

— Совершенно справедливо, мадам дю Шатобриан, — ответила Мария и вновь обратилась к широко открывшей глаза Жанне. — То же самое подчеркивает и Его величество. Однако он находит утомительным, когда ему приходится стучать в дверь и представляться, чтобы кое-кто другой успел освободить то место, где надлежало бы отдыхать самому королю.

Кошачьи глаза Франсуазы сузились, она резко развернулась и отошла. Жанна же едва не лишилась дара речи, когда мягкая и послушная Мария дала такую отповедь самоуверенной Франсуазе.

— Мари, расскажи же, что произошло, — просительно сказала Жанна, когда они оказались позади других дам. — На что это ты сейчас намекала? Расскажи!

— Не сейчас, Жанна, я не хотела быть такой язвительной. Боюсь, что мне захотелось ее уколоть, а она тут как тут.

Громкий вздох одновременно вырвался из груди всех зрителей, предвкушавших поединок: ловчие длинными палками вытолкнули дикого кабана на импровизированную арену. Появился Франциск, облаченный в тот охотничий костюм, который надел еще утром в опочивальне. Он стремительно прошел мимо толпившихся дам и бесстрашно перепрыгнул через барьер у подножия лестницы, высоко держа свое единственное оружие — меч. Все разразились приветственными возгласами, одна Мария хранила горькое молчание. Ей подумалось, что она хорошо понимает вепря, знает, каково ему — загнанному в западню, напуганному, обреченному на заклание ради развлечения короля.

Франциск хохотал над ее смущением и страхами, когда явился к ней прямо в покои королевы Клод, пользуясь тем, что сама Клод с большинством фрейлин в то время молилась в часовне. Он забавлялся ее откровенным ужасом, что их застанут на ложе самой королевы, где король, как он сам признался, не бывает ни разу, пока не придет время наградить несчастную Клод очередным младенцем.

А если бы тогда вошла одна из фрейлин и увидела, как король Франции скачет между обнаженных бедер англичанки Марии Буллен, или их застала бы королева-мать, сестра короля, даже сама Клод? Не приведи Господи, увидел бы это ее отец!

Она передернула плечами и тряхнула головой, не замечая, что Жанна не спускает с нее пристального взгляда. Сколько мучений доставляло ей осознание того, что для Франциска она ничего не значит — случайное развлечение! Как росла в Марии ненависть к нему! Все прежние мечты о том, что он полюбит ее, как некогда она сама любила его, теперь рассыпались в прах. И взамен детских грез пришло женское знание света, в котором обиды и боль были не только возможны, но и неизбежны.

— Какой он храбрый, какой неотразимый! — громко произнесла Жанна, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Вепрь рыл копытом булыжники двора, потом ринулся на короля, который с безумным смехом ловко увернулся от него. Когда зверь проносился мимо, Франциск воткнул в него меч. Поросшую щетиной спину сразу залила кровь. Обезумев от страха, кабан разметал преграду, перемахнул через низкие столбики и рванулся вверх по лестнице. До смерти перепуганные дамы, толпившиеся на ступеньках, с визгом бросились врассыпную. Брызгая слюной, тяжело сопя, вепрь промчался мимо них. Мария в страхе прижалась к Жанне. На развевающихся пышных юбках Марии осталось черное пятно крови спасающегося бегством животного. У нее в ушах еще стоял собственный вопль, а мимо уже пробежал Франциск в сопровождении шестерых вооруженных придворных, преследуя вепря, мчавшегося теперь по галерее дворца. Окружающие сочувственно спрашивали, не пострадала ли она, но Мария лишь дрожала от страха и отвращения. Потом все заторопились вслед за королем, и Жанна потянула Марию следом за ними.

— Можешь сказать королю, что вепрь налетел на тебя, — этого надолго хватит, чтобы Его величество чувствовал себя виноватым и заботился о тебе, Мария. Ой, посмотри — кровавая дорожка!

Мария молча встала за спинами придворных, столпившихся в дверях чудесной гостиной, превратившейся в поле битвы между королем и его жертвой. «Быть может, вепрь ранит, а то и убьет Франциска?» — внезапно подумала она и поспешно перекрестилась, прогоняя недостойную мысль.

Вепрь кружил по комнате, опрокидывая мебель; король загонял его в угол, но животное резкими бросками ускользало от него.

— Не подходить! Не подходить! — предупредил король, тяжело дыша и не переставая гоняться за ошалевшим от страха кабаном. — Это королевская охота!

Изогнутые кабаньи клыки вспороли бархат тяжелой завесы, животное снова рванулось, молотя ногами и бешено кружась по толстому ковру и полированному полу. Третий удар короля достиг цели: меч Франциска пронзил вытянутую шею вепря, тот упал на колени, еще глубже насадившись на клинок. По телу кабана пробежала дрожь, он завалился на бок, раздирая плюшевый ковер одним клыком. Франциск эффектно приблизился к поверженному врагу, рывком вытащил окровавленный меч, погрузил его в сердце и оставил там. Серебряная рукоять весело закачалась над зарезанным кабаном.

Забрызганного кровью, обливающегося потом короля приветствовали общим восторженным ревом. Черные глаза его сияли, дыхание со свистом вырывалось из полуоткрытого рта. Все зрители были потрясены хладнокровием короля и его мастерством, но Мария вдруг почувствовала слабость, дурноту, колени у нее подогнулись. Чтобы не упасть, она оперлась на руку Жанны.

— Тебе дурно от вида крови, Мари? А мне казалось, что англичане тоже отличные охотники. Давай, Мари, присядь вот здесь, сейчас все пройдет.

Жанна подвела Марию к резной скамье в огромной прихожей замка, а сама поспешила в гостиную, где Франциск купался в льстивых поздравлениях своих миньонов.

Мария откинула голову на украшенную резьбой обшивку стены и крепко зажмурилась, пока не пришла в себя. Как это глупо! Она и раньше видела, как животных загоняли в западню и убивали, а когда она вернется домой, то ей придется участвовать в этом развлечении, нередком и при дворе короля Генриха.

Домой! Для нее домом был Гевер, а не Лондон. Иногда ей казалось, что домой, в Гевер, она уже не попадет никогда. Разве что отец захочет выдать ее за какого-нибудь английского лорда, который окажется добрее, чем Франциск: будет любить ее по-настоящему и защищать. Она перевела взгляд наружу, на разрушенную ограду, и дальше, на зелено-голубые густые леса Фонтенбло.

Из задумчивости ее вывела запыхавшаяся Жанна.

— Все идут сюда, Мари. Вечером будет большой банкет и танцы, а к столу подадут того самого кабана, которого король убил на наших глазах!

Мария поднялась со скамьи. Придворные толпой прошли через двери на лестницу, поахали перед разломанным ограждением. Несколько человек наклонились потрогать ее окровавленные юбки, а заодно снова и снова превознести храбрость и ловкость своего короля.

Потом мимо нее быстро прошел смеющийся Франциск об руку с сияющей сестрой Маргаритой, а позади шествовала разъяренная Франсуаза дю Фуа. Заметив побелевшее лицо Марии, он остановился и предложил ей вторую руку.

— Мари, мне сказали, что вепрь испачкал ваше платье кровью, когда мчался, преследуемый по пятам королем. Он не ранил вас?

— Нет. Благодарю Ваше величество за заботу. — Учтивые слова оседали пылью на ее губах, но они уже были произнесены.

— Отлично! Я бы не хотел начинать сближение с Англией, нанося раны одному из ее самых ценных сокровищ.

Мария оперлась на руку короля, и тут Франциск краем глаза увидел Франсуазу.

— А вы, мадам, можете поискать своего проклятого Бонниве и погреть ему постель. Не сомневаюсь, что он весьма нуждается в подобном утешении после своего позорного провала в Германии.

Насколько могла заметить Мария, нефритовые глаза Франсуазы не выразили ни боли, ни гнева. Она присела перед своим королем в низком реверансе, не опуская гордо поднятой головы, отчего стали почти полностью видны ее пышные груди, выступающие из низкого выреза платья.

— Лучше уж отправьте меня в Московию, Ваше величество, и позвольте замерзнуть там до смерти. Нет, даже если я впала в немилость, я все же останусь подле солнца! — Она ослепительно улыбнулась королю, и Мария почувствовала, как он дрогнул.

— Что ж, в таком случае, — отвечал Франциск, — позаботьтесь не слишком приближаться к солнцу, чтобы оно не опалило ваше чудесное платье и чтобы его чрезмерный жар не повредил вашу нежную кожу.

— Я была бы только рада, Ваше величество, даже если бы мне пришлось сгореть от этого дотла.

Франциск, довольный, засмеялся и весело воскликнул:

— Ну, пойдемте все! Нам сегодня еще многое предстоит!

И, хотя Мария опиралась на руку короля по другую сторону от принцессы Маргариты, пышные юбки Франсуазы дю Фуа, которая весело щебетала и смеялась вместе со своим королем, едва не оттеснили ее в сторону.