Великая княгиня Елена Павловна

28 апреля 2004 года в Санкт-Петербурге состоялась закладка памятника великой княгине Елене Павловне, урожденной вюртембергской принцессе Фредерике-Шарлотте-Марии, одной из выдающихся деятельниц времени Великих реформ императора Александра II. Памятник будет установлен в сквере Санкт-Петербургской медицинской академии последипломного образования.

Этот Институт задуман великой княгиней Еленой Павловной, но при жизни она не успела воплотить свой план. Его осуществил ее внук, герцог Георгий Георгиевич Мекленбург-Стрелицкий. В завещании его матери, дочери Елены Павловны, содержался совет детям, родившимся и выросшим в Михайловском дворце, отдать дворец под размещение «национального музея». И вот в центре города стоит дивный Михайловский дворец, ныне Русский музей, с чудным садом, до сих пор еще называемым старыми петербуржцами «Садом Елены Павловны». И сад, и дворец, а отныне и памятник хранят память о жене младшего сына императора Павла I, великого князя Михаила Павловича, получившей в России русское имя Елена Павловна. А семья ее внука выкупила у казны особняк на левом берегу Фонтанки у Аничкова моста – бывший особняк Дубянских-Зиновьевых (наб р. Фонтанки, 46), об истории которого мы рассказывали в первой части книги «По Фонтанке»^[198].

В советской исторической литературе было принято упрекать русских императоров, великих князей их иноземным происхождением.

Однако немецкое происхождение не помешало дочери принца Ангальт-Цербстского стать великой русской императрицей Екатериной II. Русской по духу стала и урожденная вюртембергская принцесса Фредерика-Шарлотта-Мария, которая с полным правом могла повторить слова Екатерины II: «Я больше русская была, чем многие цари, по крови вам родные».

Вюртембергская династия находилась в тесном родстве с русским царствующим домом. Вдовствующая императрица Мария Федоровна (вдова Павла I) приходилась родной тетушкой королю Вюртемберга и его брату принцу Павлу-Карлу-Фридриху-Августу.

Дочь последнего, Фредерика-Шарлотта-Мария, родилась в Штуттгарте 28 декабря 1806 года.

Однако отец ее, слывший человеком умным, но с чрезвычайно беспокойным характером, не смог ужиться со своим братом-королем и после крупной ссоры навсегда покинул родину и переселился в Париж. Десятилетняя принцесса попадает в аристократический пансион госпожи Кампан с высоким уровнем профессионализма преподавателей. Здесь Фредерика-Шарлотта близко подружилась с обучавшимися в пансионе сестрами графинями Вальтер, родственницами знаменитого ботаника Кювье, бывшего в это время директором Jardin des Plantes (Ботанического сада). Кювье был знаком с принцем Вюртембергским, который вместе с дочерью часто посещал особняк ученого. Сам принц Павел-Карл был страстный натуралист, много путешествовал, и с Кювье их связывали общие интересы. Интересно отметить, маститый, энциклопедически образованный ученый с удовольствием общается не только с принцем, но и с юной принцессой. Долгие беседы с великим ученым, его рассказы и указания, прогулки с ним по Jardin des Plantes, размышления о разнообразных явлениях природы стали благотворной школой для умственного и нравственного развития девушки. Покинув Париж через четыре года, она долго еще продолжала вести с Кювье оживленную переписку.

Итак, в возрасте 15 лет юная принцесса из немецкого владетельного дома избирается вдовствующей императрицей Марией Федоровной в невесты своему младшему сыну, великому князю Михаилу Павловичу. Предложение было принято. Девушка тут же «засела» за изучение своей новой Родины, сама выучила русский язык, освоила грамматику и прочла в подлиннике «Историю» Карамзина. Подобно Екатерине Великой, она хотела быть в России русской.

30 сентября 1823 года принцесса приехала в Россию. Строки из письма сенатора Ю. А. Нелединского-Мелецкого дают представление о необыкновенном впечатлении, произведенном девушкой на русское высшее общество: «Нареченная невеста великого князя Михаила Павловича на прошедшей неделе прибыла в Гатчину. Государыня Мария Федоровна встретила ее за две или три станции. Похвала об ней единогласна. Всех без изъятия она с первого глаза пленила!

Представь себе девицу шестнадцати лет, приехавшую к такому пышному двору, каков наш, и к которой через полтора часа по выходе из кареты подводят одного за другим человек двести, с которыми она со всяким молвит по приличности каждого. Значительные имена все у нее были затвержены и, ни разу не замешкавшись, всякому все кстати сказала…

На границе казачья команда при встрече закричала „Ура!“, „Спасибо, ребята“, – сказывают, она отвечала. И при этом случае кому-то у себя в карете сказала: „Я чувствую, что въезжаю в отечество“. Умница редкая! Все в этом согласны. Но, говорят, кроме ума она имеет самый зрелый рассудок, и были примеры решительной ее твердости. И в 16 лет! И свет ей так мало знаком, что театр здесь в первый раз в жизни увидела. Воспитывалась в пансионе, потом жила в тишине у бабушки, и вдруг к большому двору, где приводят ее к толпе людей, которые не только чтобы привести ее в замешательство, напротив, приведена ею в удивление и обворожена ее приветливостью! Это нечто чудесное!.. Забыл было, а удержаться не могу, чтобы не написать. Сказавши казакам: „Спасибо, ребята“, полковнику казачьему – „Пожалуйста, прикажите им прокричать, мне это любо!“ Рассудите, как казаки дернули, как узнали, что полюбилось!!!»^[199].

Похожую характеристику дает ей и сенатор Михайловский-Данилевский. Он пишет, что она как феномен обратила на себя внимание и более месяца составляла предмет общих разговоров. Все, кто были ей представлены, с восхищением отзывались о ее уме, любезности. «Не знаю, – пишет он, – какова будет впоследствии судьба ее в России, но во время приезда ее в наше отечество зависти и злословия, избравшие предпочтительно пребывание свое при дворах, умолкли…»

С представленными ей особами принцесса говорила «о предметах или приятных для них, или составляющих их занятия; таким образом, с Карамзиным говорила о русской истории (и при первом же представлении ей Карамзина сказала ему: «Прошу знать, я уже читала Вашу „Историю“ по-русски!»). С Шишковым – о славянском языке, с генералами – о сражениях и походах, в которых они находились или наиболее отличились…» Было всем понятно, что она готовилась к приезду и эта ее подготовка очень импонировала ее окружению. «Смотря на нее, – заканчивает сенатор Михайловский-Данилевский, – я воображал, что Екатерина II, вероятно, поступала таким же образом, когда привезена была ко двору Елизаветы Петровны»^[200].

Вюртембергская принцесса Фредерика-Шарлотта-Мария

5 декабря 1823 года принцесса была миропомазана и наречена великой княжной Еленой Павловной. На следующий день прошла церемония обручения. Жениху – младшему сыну императора Павла I, великому князю Михаилу Павловичу – шел двадцать пятый год.

Михаил Павлович был личностью неординарной, в нем сочетались совершенно противоположные качества человеческой натуры: несмотря на отсутствие глубокого образования, он слыл одним из самых остроумных людей Петербурга. Его вспыльчивость и солдафонство маскировали его доброту и незлобивость. Остроты и каламбуры Михаила Павловича становились модными анекдотами, передаваемыми из уст в уста. За остроумную шутку, находчивый ответ великий князь был готов простить любую провинность.

В журнале «Русская старина» за 1898 год была напечатана заметка, отрывок из которой хочется привести:

«…Великий князь любил и в других остроту, так что, несмотря на строгость свою по службе, прощал гвардейским офицерам и кадетам шалости, как скоро оне были замысловаты или показывали ум в шалуне.

В мелких неисправностях по службе чаще всех попадался офицер гвардии Булгаков, сын московского почт-директора, молодой человек, умный и образованный. Он то ходил в фуражке, то в калошах, то с расстегнутыми пуговицами, а за это нередко бывал на гауптвахте, но иногда шалости его оставались без наказания.

Великий князь Михаил Павлович

Однажды он шел в калошах и встретился с великим князем.

– Калоши? На гауптвахту! – сказал великий князь. Булгаков отправился на гауптвахту, но, оставив там калоши, сам возвратился туда, где был великий князь.

– Булгаков, – вскричал великий князь с гневом, – ты не исполнил моего приказания?

– Исполнил, ваше высочество, – отвечал Булгаков.

– Как исполнил? – возразил великий князь.

– Ваше высочество – продолжал Булгаков – изволили сказать: „Калоши, на гауптвахту!“ Я и отнес их на гауптвахту!»^[201].

Известно, что Михаил Павлович высоко ценил М. Ю. Лермонтова и нередко выступал его защитником перед царем.

О великой княгине Елене Павловне оставили свои воспоминания многие современники. Известный политический деятель, граф П. Д. Киселев очень уважительно отзывался о ее обширном уме и превосходном сердце. Он считал, что «на ее дружбу вполне можно положиться, если она раз удостоит ею». Он пишет, что она впитала в себя все, что когда-то получила от дружбы с Кювье и в зрелом возрасте не переставала изучать науки и общаться с интересными людьми, которые приезжали в Петербург или которых она встречала во время своих путешествий за границей или внутри России.

«Разговор ее с людьми сколько-нибудь замечательными, – пишет Киселев, – никогда не был пустым или вздорным: она обращалась к ним с вопросами, полными ума и приличия, вопросами, которые просвещали ее и льстили ее собеседнику… Император Николай Павлович говорил мне однажды: „Елена – это ученый нашего семейства; я к ней отсылаю европейских путешественников. В последний раз это был Кюстин, который завел со мной разговор об истории православной церкви; я тотчас отправил его к Елене, которая расскажет ему более, чем он сам знает“»^[202].

Маркиз де Кюстин, известный французский писатель и путешественник, напечатал свои заметки о пребывании в России в 1839 году. Его книга под названием «Николаевская Россия» содержит острую критику на окружающую действительность, и потому на русском языке она впервые вышла в свет только в 1910 году – до тех пор в России она была запрещена.

Но вот что он пишет о великой княгине Елене Павловне: «Она считается одной из выдающихся женщин в Европе, и беседа с ней в высшей степени интересна». Дальше он рассказывает о беседе с ней на тему современной французской литературы^[203].

Что же касается русской литературы, то понимание и ощущение русской поэзии и литературы проявилось у Елены Павловны почти сразу по прибытии в Россию. В первой части нашей книги мы довольно подробно рассказывали, как складывались отношения Елены Павловны и Пушкина. Как начальная настороженность Пушкина сменилась абсолютным доверием поэта, вписавшим своей рукой в ее альбом стихотворение «Полководец» со строфами, пропущенными им в представленном для печати экземпляре.

Говорили мы и о том, как глубоко переживала Елена Павловна гибель Пушкина: «Я так глубоко этим огорчена, что мне кажется, что во мне соединяются сожаления и его друзей, и поклонников его гения… Как она тягостна, эта скорбь, которая нам осталась!»^[204]

Надо сказать, что личная судьба Елены Павловны была очень трагична: из пяти ее дочерей родителей пережила лишь одна, Екатерина Михайловна. В биографическом очерке о великой княгине известный юрист А. Ф. Кони писал: «Если призвание женщины в жизни состоит в том, чтобы иногда исцелять, часто помогать и всегда утешать, то Елена Павловна осуществила его вполне и в самых широких размерах. Она сделала все, что только было в ее силах, для исцеления русского народа от язвы узаконенного рабства, – она твердо и настойчиво поддерживала лучших людей своего времени в их лучших стремлениях – и умела утешать их в минуты горечи и скорби»^[205].

Вот лишь один пример. Известна переписка ее со знаменитым хирургом Н. И. Пироговым. Ее знакомство с Николаем Ивановичем состоялось в 1848 году при неблагоприятных для основоположника военно-полевой хирургии обстоятельствах. После командировки на Кавказ, где он зарекомендовал себя блистательным хирургом и впервые ввел анестезию в операционную практику, он, прибыв на прием к военному министру Чернышеву, получил выговор за несоблюдение формы одежды. А он хотел поделиться с министром мыслями по поводу реформирования отечественной военно-полевой медицины.

Известие об этой неловкой для выдающегося хирурга ситуации быстро разнеслось по столице, и Елена Павловна, тогда еще не знакомая с Пироговым, решила ему помочь, для чего пригласила в свой дворец на Каменном острове. Пирогов был угнетен до такой степени, что решил насовсем уехать в Германию, о чем и поведал великой княгине. Природный дар общения, ум и решительность подсказали Елене Павловне слова, которые помогли Николаю Ивановичу вернуть веру в себя и оставить мысли об отъезде.

«Великая княгиня возвратила мне бодрость духа, она совершенно успокоила меня и выразила своей любознательностью уважение к знанию, входила в подробности моих занятий на Кавказе, интересуясь результатами анестезий на поле сражения. Ее обращение со мной заставило меня устыдиться моей минутной слабости и посмотреть на бестактность моего начальства как на своевольную грубость лакеев»^[206].

После внезапной смерти великого князя Михаила Павловича в 1849 году совершенно особым для Петербурга стилем стала отличаться и жизнь Михайловского дворца. «Все именитое и выдающееся в обществе» съезжалось теперь на вечера к великой княгине, которые, по воспоминаниям современников, «представляли собою явление совершенно новое и небывалое».

В уже упомянутых нами записках де Кюстина есть красочный рассказ о посещении им Михайловского дворца.

Михайловский дворец. Садовый фасад

«Великая княгиня Елена для каждого устраиваемого ею празднества придумывает, как мне передавали, что-нибудь новое, оригинальное, никому не знакомое. И на этот раз цвет отдельных групп цветных лампионов живописно отражался на колоннах дворца и на деревьях сада, в глубине которого несколько военных оркестров исполняли симфоническую музыку. Группы деревьев, освещенные сверху прикрытым светом, производили чарующее впечатление, так как ничего не может быть фантастичнее ярко освещенной зелени на фоне тихой, прекрасной ночи.

Большая галерея, предназначенная для танцев, была декорирована с исключительной роскошью. Полторы тысячи кадок и горшков с редчайшими цветами образовали благоухающий боскет… Невольно грезилось наяву, так все кругом дышало не только роскошью, но и поэзией. Блеск волшебной залы во сто крат увеличивался благодаря обилию огромных зеркал, каких я нигде не видал ранее. Эти зеркала, охваченные золочеными рамами, закрывали широкие простенки между окнами, заполняли также противоположную сторону залы, занимающей в длину почти половину всего дворца, и отражали свет бесчисленного количества свечей, горевших в богатейших люстрах. Трудно представить себе великолепие этой картины. Совершенно терялось представление о том, где ты находишься. Исчезали всякие границы, все было полно света, золота, цветов, отражений и чарующей, волшебной иллюзии…»^[207].

По свидетельству А. Г. Рубинштейна, сама Елена Павловна была превосходной пианисткой, ученицей Гуммеля и Листа. В первой части мы упоминали о том, что с 1852 года великая княгиня пригласила его состоять постоянным аккомпаниатором тех певиц, которые жили у нее во дворце. Он был, как выражался сам, «подогревателем», «истопником музыки» при ее дворе, играя еще и пьесы, которыми сопровождались те или иные «живые картины».

О вечерах Елены Павловны оставили свои отзывы очень известные и интересные люди. Например, барон Корф утверждал, что для достойного описания праздников у Елены Павловны надо соединить кисть Брюллова с пером Пушкина. Замечательно отзывался об этих вечерах князь Оболенский^[208].

Прекрасный русский поэт Ф. И. Тютчев, постоянный участник салона Елены Павловны, написал французское четверостишие по поводу живых картин. Вот перевод его в прозе на русский язык:

Как считала его дочь, Анна Федоровна Тютчева, фрейлина императрицы, увлечение Елены Павловны музыкой и ее понимание музыки были серьезны. В первой части книги мы рассказывали о том, как Елена Павловна привезла из Германии замечательную певицу Юлию Штуббе. Она обратила внимание на глубокий, бархатный тембр голоса певицы, который в 1851–1852 годах пленял в Париже Шарля Гуно.

Впоследствии салон Юлии Штуббе, в замужестве Абаза, расположенный на набережной Фонтанки, 23, стал одним из центров музыкальной культуры Петербурга.

«По четвергам у Великой Княгини Елены Павловны бывают также прекраснейшие музыкальные вечера, на коих постоянно бывают император и императрица Мария Александровна, – пишет князь В. Ф. Одоевский. – На всех сих вечерах отличается скрипач Лауб»^[210]. Фердинанд Лауб – чешский скрипач-виртуоз, композитор, профессор Московской консерватории. Концертировал по всей Европе. Памяти Лауба посвящен третий (Es`moll-ный) квартет Чайковского.

А вот еще письмо В. Ф. Одоевского: «У Великой Княгини Елены Павловны возобновились ее маленькие вечера, по-прошлогоднему; собираются у Княжны Львовой по вторникам, и она обязана хозяйничать… так как они собственно не у Великой Княгини, то это дает возможность ее высочеству приходить и уходить, когда ей угодно… эта же свобода предоставляется и всем посетителям… Обыкновенно бывает музыка, и прекрасная: квартет скрипок; Рубинштейн, ныне получивший звание придворного пианиста; Mlle Зтубе, Кочетова… Лечетицкая… иногда итальянцы. Вечер обыкновенно начинается в 9 ч. и продолжается до полуночи»^[211].

Княжна Екатерина Владимировна Львова была фрейлиной, а затем гофмейстриной великой княгини Елены Павловны.

В то время в России преподавание музыки было сосредоточено в руках немногих учителей-иностранцев. Но не было школы, не было системы преподавания. Это осознавалось в среде серьезных музыкантов. И Елена Павловна становится надежным союзником и покровителем организаторов музыкальных преобразований в России.

Проект организации профессионального музыкального образования в России был составлен 23-летним Антоном Рубинштейном и в 1852 году передан им великой княгине. Он был сравнительно недавно обнаружен в фонде Елены Павловны, где числился как записка к ней неизвестного. Однако это время для создания нового учебного заведения было очень неудачным.

Осенью 1856 года великая княгиня Елена Павловна по телеграфу вызвала Рубинштейна из Берлина в Москву для участия в придворных концертах в связи с коронацией Александра II.

В Москве и в Петербурге Антон Григорьевич неоднократно выступал на вечерах Елены Павловны, а затем принял ее предложение поехать с ее двором в Ниццу, где и был в общих чертах решен вопрос о музыкальном образовании в России.

По возвращении Елены Павловны в Россию и при ее поддержке в 1859 году Императорское Русское музыкальное общество было наконец создано. С Русского музыкального общества и Петербургской консерватории началось профессиональное музыкальное образование в России.

Музыкальные классы разместились в Михайловском дворце. Однако создание общества требовало не только организаторских способностей, но и большой финансовой поддержки. Кроме тех средств, которые выделила великая княгиня Елена Павловна, очень многие состоятельные люди пожертвовали значительные суммы на организацию РМО и Консерватории.

Среди учащихся первого набора был Петр Ильич Чайковский. 10 сентября 1862 г. он писал сестре: «Я поступил во вновь открывшуюся Консерваторию, и курс в ней начнется на днях…»^[212]. А 27 ноября 1865 года, в зале Михайловского дворца, в салоне великой княгини, состоялось первое выступление Чайковского как композитора и дирижера.

Крымская война открыла простор для ее деятельной натуры. Со свойственной ей энергией и деловитостью она принялась за организацию медицинской помощи и создание отрядов сестер милосердия в воюющих войсках. К этой работе были привлечены лучшие силы, включая знаменитого хирурга Н. И. Пирогова. Сам же Михайловский дворец был превращен в мастерскую белья и медицинских материалов. Николай I, не сочувствовавший идее создания отрядов сестер милосредия (его шокировала сама мысль о присутствии женщин в лагерях), был вынужден уступить энергичному напору своей невестки.

В то время когда на Крымском полуострове уже началась 349-дневная осада Севастополя, когда требовалась помощь раненым на полях сражений и в перевязочных пунктах, в Санкт-Петербурге великий хирург Николай Пирогов с нетерпением ожидал, когда Высшее военно-медицинское ведомство выдаст ему разрешение на поездку в Крым. Прошение о поездке он подал давно, врачей в русской армии катастрофически не хватало, и тем удивительней, что светило русской хирургии, академик нескольких европейских академий, обладатель трех премий за труды в области именно военно-полевой хирургии не мог добиться разрешения на выезд туда, где он более всего был нужен. Возможно, Пирогов никогда бы и не получил этого разрешения по очень простой причине – он слыл человеком глубоко порядочным и честным. Он был «слишком правильным», везде, где бы ни работал Пирогов, он никогда не закрывал глаза на госпитальную коррупцию, беспорядки и воровство. Зная об этом, погрязшие в воровстве чиновники из Военно-медицинского ведомства боялись допустить «неуживчивого» хирурга на свои госпитальные «территории».

Пирогов уже отчаялся добиться разрешения на выезд, как получил приглашение к великой княгине Елене Павловне. Разговор между ними состоялся в тот же день. Речь шла об учреждении общины сестер милосердия, которая взяла бы на себя заботу о раненых. Елена Павловна обещала Николаю Ивановичу в течение суток получить разрешение на поездку в Севастополь.

По ее почину была создана Крестовоздвиженская община сестер милосердия, прошедших курс обучения под непосредственным ее руководством. Она обратилась с воззванием к молодым вдовам и молодым женщинам, не имевшим семьи, чтобы они помогли воинам на поле брани. Все сестры, которые были снаряжены ею и отправлялись в Севастополь, проходили в церкви Михайловского дворца при молебне обряд: наложение на себя крестов. Возвращаясь из Севастополя, они здесь же, в церкви, при общем молебне снимали эти кресты. «В этом Россия имеет полное право гордиться своим почином. Тут не было обычного заимствования „последнего слова“ с Запада…» – писал А. Ф. Кони^[213].

Сестры Крестовоздвиженской общины

6 ноября 1854 года первый отряд Крестовоздвиженской общины выехал в Крым. Сестры отправлялись в путь из Михайловского дворца. В Петербурге в их честь кричали «ура!» и служили молебны. Радушные москвичи носили их на руках. Тульское купечество закатило им гигантский ужин. В Белгороде по их приезду устроили иллюминацию. В Харькове их вышел встречать сам генерал-губернатор. А от Перекопа усталые женщины тащились на волах и верблюдах, довольствовались сухим хлебом. В Севастополе их встречали орудийный грохот, кровь ручьями, изувеченные люди и великий Пирогов в облепленных грязью сапогах и солдатской шинелишке^[214].

Бороться с военной и госпитальной администрацией было практически невозможно. Военные врачи не являлись полновластными руководителями и организаторами медицинского обеспечения и во многом зависели от произвола военных начальников, не понимавших, а иногда и не желавших понимать нужд медицинской службы. Пирогов был единственным врачом, который не зависел от администрации в Крыму и подчинялся только Петербургу. Он говорил, что если и принес хоть какую-то пользу, то только потому, что находится в независимом положении; но всякий раз нахрапом, производя шум и брань, приносить эту пользу не очень весело.

Сестры Крестовоздвиженской общины также находились в независимом от госпитальной администрации положении и подчинялись в своих действиях только Пирогову и великой княгине Елене Павловне. Такое положение Пирогова и сестер сыграло важную роль в развитии сестринского дела. Пирогов предложил передать весь нравственно-административный контроль госпиталей в руки сестер.

Уже очень скоро действия сестер по контролю госпиталей стали приносить плоды. Кто-то из чиновников вынужден был изменить свои «аппетиты» в отношении государственной собственности. Кто-то, разоблаченный сестрами, был отдан под следствие.

В 1894 году Крестовоздвиженская община перешла в ведение Российского общества Красного Креста.

Уже после смерти Елены Павловны стараниями ее внука, герцога Георгия Георгиевича Мекленбург-Стрелицкого, осуществилась ее идея о создании научного и лечебно-благотворительного центра – Клинического института великой княгини Елены Павловны, ныне – Медицинской академии последипломного образования (МАПО), в недавнем прошлом – Государственного института усовершенствования врачей (ГИДУВ).

Поражение в Крымской войне потрясло всю Россию. К тому же в феврале 1855 года умер император Николай I. Обстоятельства, в силу которых Елена Павловна стала старшим членом императорской фамилии, неопытность молодого монарха – ее племянника, позволили ей стать своеобразным политическим маяком, на который ориентировались все либеральные силы русского общества. К концу Крымской кампании, по мере того как неизбежность реформ становилась все более очевидной, салон великой княгини приобретал все большее значение и авторитет. К Елене Павловне обращались со всевозможными предложениями, рассчитывая на ее помощь и влияние; через ее руки проходило множество записок по самым разнообразным вопросам: о финансовых реформах, о судебных преобразованиях, преобразовании армии, проекты железных дорог, но подавляющая часть материалов касалась наиболее существенного и злободневного вопроса – крестьянского.

Необходимость покончить с этим многовековым злом была очевидна и для императорской семьи, особенно для великой княгини Елены Павловны и разделявшего ее взгляды брата Александра II – великого князя Константина Николаевича. Елена Павловна достаточно быстро и детально ознакомилась с крестьянским вопросом. Будучи обладательницей крупных поместий в Полтавской губернии, она задумала освободить крестьян своего полтавского имения Карловка. Однако намерение Елены Павловны не вызвало особого восторга ни у Александра II, ни у графа П. Д. Киселева, автора реформы управления государственной деревней еще в 1837 году, ни даже у Н. А. Милютина, посоветовавшего ей повременить со своим намерением, пока этот вопрос еще не вполне выяснен в законодательной форме, но составившего все же соответствующую записку на имя императора. В первой части своей книги мы говорили о том, что основную роль в Редакционном комитете по освобождению крестьян играл шурин хозяев особняка на набережной Фонтанки, 23, Юлии Федоровны и Александра Аггеевича Абаза, Николай Алексеевич Милютин.

План Елены Павловны и Милютина явно опередил свое время. Через несколько лет «Карловский проект» послужит тем материалом, на основе которого будут выработаны общие принципы будущей крестьянской реформы.

Она освободила крестьян в принадлежавшем ей на Украине имении за два года до общегосударственной реформы, в 1859 году.

После коронации Александра II Елена Павловна со своим двором на длительное время уезжала в Европу. Побывав в Италии, посетила она в Риме мастерскую художника Александра Иванова, почти насильно заставила художника показать ей полотно «Явление Христа народу» и убедила незамедлительно отправить картину на Родину. Она же дала и средства на транспортировку. Тому, что эта картина оказалась в России, мы всецело обязаны великой княгине Елене Павловне (сейчас она находится в Третьяковской галерее).

Надо сказать, что, бывая за границей, Елена Павловна всегда интересовалась русскими художниками, находящимися там.

Вот что писал художник Сильвестр Щедрин из Италии еще в ноябре 1828 года: «…сюда ожидают великую княгиню, и я, вероятно, должен буду экспозировать ее высочеству мои картины»; «…великой княгине угодно было приказать шесть картин, мера коих отдана совершенно на мой произвол… Ее высочество сделала здесь большие заказы художникам, все почти были заняты, каждой по своей части, рисунками и картинками для ее альбаума, в том числе и я сделал два рисунка, сверх картин мне заказанных: вообще я был принят отменно благосклонно ее высочеством»^[215].

Вернувшись осенью 1858 года в Россию, великая княгиня сразу оказалась в круговороте политических событий.

Великая княгиня Елена Павловна

За крестьянской реформой последовала целая россыпь либеральных реформ 1860-х годов. Великая княгиня не осталась в стороне от этих нововведений. Облегчение цензурных условий, введение земских учреждений, судебная реформа – все это встречало в ней энергичную поддержку. Однако реформы проходили на фоне вопиющего невежества не только основных народных масс, но и значительной части так называемой элиты общества.

Вот небольшой фрагмент речи А. Ф. Кони в Государственном совете: «Одно из главных несчастий нашей родины есть темнота народа, есть невежество общества… Темнота и невежество отличаются двумя свойствами: отсутствием способности сомневаться и вследствие этого самонадеянностью. Мы все знаем, как в горькие годы нашей исторической жизни вредили нам это отсутствие способности сомневаться и наша самонадеянность!».

Негласной политической ареной, на которой проявлялись тактические таланты Елены Павловны, являлся ее блестящий салон. Здесь встречались государственные люди с учеными, литераторами, художниками. Здесь обсуждались литературные новинки, статьи Н. Г. Чернышевского и Б. Н. Чичерина в «Современнике», здесь князь Д. А. Оболенский читал статьи из революционного «Колокола». На «четвергах» регулярно появлялись представители дипломатического мира, среди них наиболее колоритной фигурой являлся будущий «железный» канцлер Германии Отто фон Бисмарк, в ту пору служивший прусским посланником при русском дворе.

Когда 9 января 1873 года великой княгини не стало, известный литератор и мемуарист А. В. Никитенко сказал: «Последняя умственная сила отнята у двора»^[216].

На родине Елены Павловны в Штутгарте есть Катарина-госпиталь и мавзолей-капелла на горе Ротенберг – в память о невестке великой княгини, сестре великого князя Михаила Павловича, герцогине Вюртенбергской, русской великой княгине Екатерине Павловне. К ее деятельности очень бы хотелось вернуться… В окрестностях Веймара есть Тифурт и Бельведер, хранящие память об еще одной сестре великого князя Михаила Павловича – великой герцогине Саксен-Веймарской, великой княгине Марии Павловне. О ней мы немного рассказывали в первой части нашей книги^[217].

А в Петербурге, в центре города, стоит дивный Михайловский дворец, ныне Русский музей, хранящий память о вюртембергской принцессе Фридерике-Шарлотте-Марии, получившей в России русское имя Елена Павловна.