ИЛЬЯ ВОРОНЦОВ

Завтракали с Михалычем в кафе. Макса я оставил наверстывать бессонную ночь на той же продавленной тахте, от которой у меня болели все бока. Голова была мутная, хотя сон и утренний душ немного освежили.

Заказав огромную кружку кофе, я уныло ковырял бледный, как рыбье брюхо, омлет. Говорить не хотелось. Не хотелось вникать в новые неприятности, прикидывать, к чему это всё может привести. Было ощущение серой паутины, слой за слоем липнущей к лицу, не давая взглянуть на белый свет.

Михалыч тоже не выспался. Мешки под глазами, замедленные движения… Казалось, на войне мы так не уставали. То есть, там это было своеобычное, перманентное состояние: к нему привыкали, учились превозмогать и наконец, переставали замечать. Здесь, в мирной жизни, оно казалось диким и неуместным.

— С теми, вчерашними, на Геллендвагене, что?

— Ничего. Нету их… — Михалыч положил сосиску на хлеб, полил горчицей и откусил сразу половину.

Я ждал. Дожевав, он продолжил:

— Ни документов, ни отпечатков. Призраки.

— Так допросить…

Он очень странно на меня посмотрел:

— Некого допрашивать. И он показал четыре пальца. Цифра четыре означала смерть. Как у японцев: иероглиф «сандзю»…

— То есть как? — я чуть не подавился глотком теплой коричневой бурды, отдающей желудями. Голос непроизвольно «дал петуха». — Тоже подушки не раскрылись?

— Да нет… Всё в порядке с подушками. У обоих — дырки в затылках. Пули обычные, девять миллиметров.

Я помолчал, переваривая.

— Стало быть, с ними был кто-то третий, не пожелавший оставлять свидетелей? Сидел, например, сзади. Выстрелил два раза и мирно удалился. Никто и не заметил.

— Женщина там была. Сказалась свидетельницей… А какие, к бабушке, свидетели? Мы её и спровадили…

— Приметы?

Он пожал плечами.

— Баба и баба. Плащ, косынка, очки… Стройная, губы намазаны…

Аппетит пропал, на языке появилась знакомая горечь. Людей убили потому, что они следили за нами. Что за разборки, и кто их спровоцировал?

— А машина? Тоже без регистрации?

— Да нет, с машиной как раз всё в порядке: куплена через посредника, неделю назад. Не подкопаешься. Так что… Полный ноль. А у тебя? Удалось этому хакеру что-то нарыть?

— Да уж удалось…

Я поморщился и потер виски. Голова шла кругом.

— Ну давай, не тяни, Романыч!

Собрался с мыслями…

…Дядя Костя, вместе с отцом, ввязались в какую-то авантюру. Если б они не были кадровыми офицерами, прошедшими огонь, воду и медные трубы, я бы подумал, что им запудрили мозги, показав пару фокусов. С другой стороны: кое-что из этих фокусов я видел сам… Точнее, не сам, но очевидцы были надежные. Михалыч, например. Он там был, когда лошади сверзились с крыши театра…

Еще в деле фигурировал загадочный, — тьфу, тьфу, — консультант. По словам отца — человек совершенно необыкновенный. Что это означает конкретно, генерал Воронцов распространяться не пожелали…

Но после того, как на наши головы свалился Алекс Мерфи, погиб дядя Костя. У меня были серьезные опасения, что и отцу грозит что-то в таком духе, но Михалыч успокоил: дачу негласно охраняют.

Очевидно, Кремлев нарыл что-то важное, что-то, заставившее его врагов пойти на крайние меры. Меня же пытались отправить вслед за дядей Костей из боязни, что я тоже что-то знаю. Или могу раскопать. Самый главный вопрос: кто такие эти враги?

Пока я беспокойно ворочался под колючим пледом, Максим утянул ту самую программу, которой хвастались наши информационщики. Парнишка, конечно, совершил государственное преступление, но…

Утром он сказал:

— Как я уже говорил, они не сами написали эту программу.

— Как это? — я практически ничего не понимал в электронике.

— Ни черновиков, ни альфа-версий — ничего, что говорило бы о долгой, кропотливой работе. Она у них просто появилась, в том виде, как есть. Довольно сложная штуковина, надо сказать. Может подключаться к чему угодно: спутники, дорожные камеры, телефоны… Словом, от неё не спрячешься. Сканирует любое изображение, прогоняет по сотням баз данных и находит человека в считанные минуты.

— Мне сказали, эта программа сама определяет потенциальных преступников.

— Не знаю… — он снял очки. На переносице осталась глубокая вмятина. — Существуют, конечно, самообучающиеся проги, ими пользуются банки, например. По заданным параметрам определяют кредитоспособность клиентов… Торговые сети, рекламные фирмы пользуются такими: по поведению пользователя вычисляют, какой товар ему предлагать… Так что, может, и существуют такие, что определяют поведенческий профиль предполагаемых преступников… Но глобальную систему контроля придумали в первую очередь рекламщики, они давно вкладывают в это огромные деньги. Зачем им преступники?

— А те три фотографии? Удалось что-то узнать?

— Да как сказать? — он, морщась, снова нацепил очки. — О Мерфи — не больше того, что есть в вашей папке, плюс — программа несколько раз засекла его на камерах. Вокзал Можайска: там у него что-то вышло с парнями Джафара — знаете его?

Я кивнул. Мертвец Джафар фигурировал как один из крупнейших воротил незаконного тотализатора. Может, Мерфи ему задолжал? У меня засосало под ложечкой. Вот будет номер, если он сбежал из-за того, что должен чеченской мафии… И к нам, к нашей ситуации не имеет вообще никакого отношения.

— Шестерок Джафара тоже опознала программа. Они вместе зашли в привокзальный туалет, вышел оттуда только ваш подопечный. В сортире камер нет… Затем Мерфи спрятался на какое-то время в комнате матери и ребенка, а спустя два часа сел в поезд Москва-Смоленск. Да, всё это время он был не один. Подросток: то ли девчонка, то ли парень — по одежде непонятно. Больше их не видели… В смысле — никакие камеры их больше не фиксировали. Возможно, с поезда они спрыгнули ночью, где-нибудь в степи… До Смоленска не добрались.

Ай да Мерфи! Появился, значит, на краткий миг, и снова сгинул бесследно.

— Что еще? — спросил я.

— Вот этот, — он показал фото старика. — Кацман Александр Наумович. Математик. представляете, он доказал теорему Ферма!

— Ну и что?

— Более трехсот лет считалось, что это — недоказуемая теорема. Он — своего рода знаменитость. В узких кругах… Пропал без вести. Поиски ничего не дали, но, предположительно, похитили его исламские экстремисты.

Еще раз внимательно рассмотрел лицо на фотографии: еврей как еврей… Пожилой, длинноносый, глаза умные… Я прекрасно помнил этого Кацмана: о нем тоже было в папках Кремлева. Что-то о «Моссаде»… Тогда понятны исламисты. Ну, дядя Костя, загадал загадку! Черт, и почему я не читал внимательнее? А теперь — ищи ветра в поле эти папки…

— Ну, а третий? Удалось что-нибудь узнать?

— Рашид Калиев? Вот… — Макс протянул распечатку.

Снимок под необычным углом, будто снизу вверх. Мужчина стоит вполоборота, на белоснежной, коротко стриженой голове — тюбетейка, одет в темную длинную жилетку поверх светлой рубахи, широкие штаны заправлены в сапоги. В руках — лопата. Вылитый дворник… Кабы не черные очки.

— Где это место? Удалось узнать?

— Дачный поселок под Вязьмой. Между прочим, ваш Мерфи, пока не исчез, двигался именно в том направлении. — и он вопросительно склонил голову на бок.

…Всё это я пересказал Михалычу. Тот задумчиво допил компот, подозвал официантку, спросил кофе… Я не торопил.

— Придется искать этого Рашида, будь он не ладен. — он еще раз всмотрелся в фотографию, сравнил с той, что уже у нас была. — Отправлю ребят…

— Нет! Не надо… Сами поедем. Чует мое сердце, так будет лучше.

— А что в Управлении? Ладно я: ты меня отмажешь. Но кто отмажет тебя?

— Сегодня — воскресенье. Успеем.

Михалыч незаметно сплюнул через плечо и постучал костяшками по столу.