на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



11

Любовные похождения шевалье де Фобласа

Любовные похождения шевалье де Фобласа
Между тем посреди необычайных событий, которые, казалось, нарочно устремились мне навстречу, чтобы ускорить мое выздоровление, заставив забыть о главном несчастье, наконец настало мгновение покоя, и я посвятил его Софи. Оставшись один, я призывал Софи:

— О жена, по-прежнему дорогая мне! Я плачу и тоскую по тебе все сильнее. Когда же ты явишься, чтобы затмить прелести и нежность твоих соперниц, которые не оставляют в покое ум и сердце твоего юного мужа, слишком слабого для стольких испытаний? Но что я говорю? Прелести твоих соперниц? Софи, у тебя есть лишь одна соперница. Я помимо воли обожаю ее и обещаю, что, кроме тебя и этой женщины, больше ни о ком не буду думать.

Но что может сделать простой смертный против велений судьбы? В то самое мгновение, когда я принимал прекрасные решения, гений-преследователь готовился заставить меня вновь изменить Софи, хотя ответственность за эту измену, как увидят читатели, невозможно всецело возложить на меня одного.

Я думал, что баронесса де Фонроз уже далеко, а между тем в полдень она приехала к нам и заявила, что легкое нездоровье задержало ее в городе и она пообедает с нами. Сейчас же было решено, выйдя из-за стола, отправиться в Тюильри. Я отказался. Перед обедом мы с баронессой остались на несколько мгновений одни, и де Фонроз сказала:

— Вы хорошо сделали, отказавшись ехать с нами. Скачите от радости. Сегодня вечером вы увидите госпожу де Линьоль.

— Неужели?

— Слушайте и благодарите вашего друга. Сегодня утром, когда я одевалась, у меня родилась блестящая мысль. Я поспешила к графине, чтобы поделиться ею. Но она, как всегда слишком торопливая, уже уехала. Тогда я тотчас же бросилась к ее тетке. Я сказала маркизе д’Арминкур, что мадемуазель де Брюмон только что получила позволение отправиться в Гатине и поручила мне попросить тетушку дать ей местечко в ее карете.

— В ее карете? Почему же не в вашей?

— Хорош вопрос! Да просто потому, что я приношу себя в жертву. Я должна остаться, чтобы вы могли ехать. После концерта я увезу вашего отца к себе и задержу его до утра при помощи одного средства, догадываться о котором предоставляю вам, молодой человек. Барон не воспротивится, он знает об отъезде госпожи де Линьоль и не побоится оставить вас. Господин де Белькур пробудет у меня, даю вам слово, весь завтрашний день; я постараюсь, чтобы он вернулся не раньше полуночи. На всякий случай приезжайте завтра ко мне в девятом часу вечера, вы успеете. После обеда, который, по моей просьбе, подадут раньше обыкновенного, мы с вашим отцом уедем, а моя Агата причешет и переоденет вас. А теперь возьмите фиакр и поспешите к маркизе д’Арминкур... И не потеряйте ее адреса.

— Не бойтесь!

— Вы тронетесь в путь, видимо, около шести и очутитесь в Гатине достаточно рано, чтобы насладиться прелестной ночью. Утром вы вместе с госпожой де Линьоль будете присутствовать на празднике... Во время приема крестьян вы заметите, что она бледна, несколько утомлена и что ей хочется спать, а не думать о своих вассалах и гостях. Но что же делать, приходится чем-то жертвовать ради удовольствий! Я заранее предвижу, что ее побледневшее, утомленное личико покажется вам еще милее. Вы тоже будете наказаны. Любовник вроде Фобласа постоянно испытывает голод, а между тем, сударь, вам придется отказаться от праздничного обеда. Я в отчаянии, но что делать? Ровно в два часа вы должны сесть в почтовую карету. Шевалье, не опоздайте, смотрите, не уступите мольбам вашей неосторожной любовницы, не подведите меня, не лишите себя помощи единственного сострадательного друга, друга, который...

Тут вернулся отец, и баронессе пришлось сменить тему. Сначала всё шло так, как предсказала госпожа де Фонроз. В пятом часу Фоблас преобразился. Ровно в пять мадемуазель де Брюмон слегка коснулась краешком губ острого подбородка старой маркизы, которая возвратила этот так называемый поцелуй с досадной медлительностью, окинув юную девицу крайне любопытным взглядом. Зато мадемуазель де Брюмон крепко и звонко поцеловала высокую, тонкую, стройную девушку, на пятнадцатилетних щечках которой горели краски природы и стыдливости.

— Какая хорошенькая девушка, маркиза.

— Это кузина вашей подруги, мадемуазель де Мезанж. Я взяла ее из монастыря, чтобы отвезти на праздник. Кстати, вы не были вчера с графиней в Булонском лесу?

— Нет, маркиза. Значит, мадемуазель едет с нами? Тем лучше.

— Вы не были в Лоншане?

— Нет, маркиза. Я рада, что мадемуазель де Мезанж едет с нами.

— А между тем я видела вчера одну личность, очень похожую на вас, — продолжала болтунья.

— Где же, маркиза?

— Да на гулянье...

— Возможно... Поистине очаровательная девушка. Но ее пора уже выдать замуж..

— Мы об этом подумываем, — сказала старуха.

— А вы? — спросил я у молоденькой девушки.

— Я? — ответила Аньеса36, смущенно потупив глазки и скрестив руки гораздо ниже груди. — Я? Ну, я не думаю о замужестве; это меня не волнует. Однако мне сказали, что уведомят меня, когда будет пора. Я очень просила, чтобы это сделали заранее.

— Да-да, — воскликнула маркиза, — мы вас предупредим! Кстати, с вами побеседует об этом мадемуазель де Брюмон. Завтра же! Не правда ли, мадемуазель? Я не хочу, чтобы с ней приключилось то же несчастье, что и с моей прелестной племянницей. Право, с ней может случиться та же беда, она ничего не знает, — прибавила старуха шепотом, — совсем ничего, я поручаю вам просветить ее.

— С превеликим удовольствием.

— Однако не теперь. Когда настанет время, я попрошу вас употребить для этого ваши таланты.

— Прошу вас, маркиза, располагайте мною.

— Да, я надеюсь, что вы никогда не откажетесь услужить мне подобным образом. Я не знаю девушки более любезной, чем вы.

Садясь в карету, я полюбовался тонкой щиколоткой де Мезанж и ее крохотной ножкой.

Экипаж тронулся. В дороге я не мог не заметить через неверную газовую вуаль нечто очень привлекательное и не подумать, что тому, кто первый почувствует трепет наслаждения этой юной груди, очень повезет. Однако я с истинной печалью сделал и другое открытие: даже для такого невинного и наивного создания, какой была Аньеса, ее лицо было чересчур застенчивым и глупым, чтобы возбуждать, и что-то подсказывало мне, что любовь, обыкновенно очень быстро преображающая девушек, вряд ли прибавит ей ума37.

Тем не менее, когда мы приехали в замок, де Мезанж, повинуясь то ли инстинкту, то ли симпатии, уже чувствовала ко мне большое дружеское расположение. В доме все спали; лишь одна горничная ожидала старую маркизу и ее молоденькую родственницу. Графиня предоставила дорогим гостям свои собственные покои. Тетка должна была лечь в ее постель, а де Мезанж постелили в соседней комнате, в той самой комнате с застекленной дверью, в которую я обещал еще не раз привести читателя. Мадемуазель де Брюмон не ждали, а потому комнаты для нее не приготовили. Не оставалось ни одной свободной спальни, ни одной незанятой кровати. В пору праздника, обыкновенно пышного и блестящего, маркиза ежегодно принимала у себя всех своих родных, а на этот раз, как это часто бывает в деревне, еще много друзей со своими друзьями приехали без приглашения.

Я попросил разбудить графиню, но старая маркиза едва не рассердилась. Невежливо требовать, чтобы потревожили ее дитя! Молодые девушки могут отлично провести ночь вдвоем в тесной постели, ничего с ними не случится от одной беспокойной ночи! Молоденькая Мезанж посмотрела на меня обиженным взглядом. Какая недобрая эта мадемуазель де Брюмон: хочет разбудить кузину! Разве не интереснее проболтать ночь напролет, чем просто отправиться спать?

О моя Элеонора, даю тебе честное слово, что, несмотря на беспокойную ночь, которой мне грозила твоя тетка, несмотря на интересный разговор, обещанный мне твоей кузиной, я настойчиво выражал желание отправиться к тебе! Но маркиза, окончательно разгневавшись, запретила горничной вести меня к тебе и внезапно дала ей ужасное приказание раздеть нас троих.

Ну, скажи мне, мог ли я бродить по коридорам большого замка, отыскивая хозяйку дома? Мог ли я, блуждая от двери к двери, перебудить гостей? Ко всему прочему, слишком расторопная служанка уже раздевала твою старую тетку и вот-вот обратилась бы ко мне. Как отказаться от ее опасных услуг? Согласись, моя Элеонора, согласись, что мне оставалось только немедленно подчиниться моей судьбе.

Я быстро разделся и побежал в комнатку де Мезанж. Я уже собирался лечь в крошечную постельку, предназначенную для двух девиц. О, небо, какой удар молнии поразил меня! Проклятая старуха переменила свое решение. Вероятно, вспомнив о моем таланте объяснять затруднительные вещи, она побоялась, чтобы я преждевременно не опробовал его на Аньес.

— Нет-нет! — закричала она мне своим надтреснутым голосом, который в эту минуту показался мне более неблагозвучным, чем когда-либо. — Нет, я передумала: вы ляжете со мной.

Всякий понимает, что я стал отказываться, не скрою также, что молодая девушка возмутилась не меньше меня.

— Ну, тетя, милая, неужели ради нас вы согласитесь провести беспокойную ночь?

— Не бойся, моя малютка; ты знаешь, я сплю очень крепко, мне никто не помешает.

— Но, госпожа маркиза, неужели вы согласитесь по вашей бесконечной доброте из-за меня терпеть... неудобство?

— Полно, мой ангел, вы ничуть не стесните меня, это очень широкая кровать. Нам будет на ней вполне удобно, вот увидите.

Именно этого мне видеть не хотелось. Я попробовал было робко возражать, но фраза: «Я так хочу», — произнесенная тоном, не терпящим возражений, заставила меня покориться.

Теперь мне приходилось действовать еще скорее и еще решительнее. Я был в одной рубашке! Читатели, если вы еще не поняли, что меня стесняло, если мне нужно объяснять вам всю глубину моего смущения, какими словами должен я воспользоваться, чтобы не оскорбить вашего целомудрия? Непроницательные читатели, будьте же, по крайней мере, снисходительны! Кто из вас на моем месте сумел бы всего двумя руками — прижав одну к груди, а другую ниже — прикрыть часть слабую, в которой кое-чего недоставало, и часть сильную, в которой было кое-что лишнее, что невозможно было сдержать в соседстве с мадемуазель де Мезанж и что с каждой минутой становилось всё труднее спрятать?* 38 Мадемуазель де Брюмон могла только при помощи молниеносного послушания скрыть Фобласа и таким образом спастись. Ей следовало без рассуждений покинуть узкое ложе невинности и броситься в огромную постель, на которой вскоре рядом с ней сладострастно разлеглась юная роза шестидесяти лет.

Ах, пожалейте Фобласа, пожалейте его! Никогда еще не оказывался он в столь плачевном положении! Да, не прошло и двух недель, как я лежал больной в этой самой кровати; увы, тогда я, недостойный нежности двух моих возлюбленных, страдал, стыдясь своей слабости, на глазах Элеоноры и маркизы. Теперь меня мучает и пугает избыток силы! Неужели шестидесятилетняя особа, только потому, что она женщина, зажгла в моей груди этот пожирающий огонь? Нет, думаю, свое воспламеняющее действие оказывали на меня юные прелести малышки де Мезанж, которая скрывалась за тонкой перегородкой.

— Подвиньтесь ближе, милочка, подвиньтесь, — ласково говорила мне старуха.

— Нет, маркиза, нет, я вас стесню.

— Вы меня не стесните, моя хорошая, мне никогда не бывает слишком жарко в постели.

— Зато я, маркиза, не люблю спать в тепле.

— Вот этому я верю; в ваши лета я была такой же.

— Да, несомненно, позвольте вам пожелать спокойной ночи.

— Я была такой же! Когда д’Арминкур спал отдельно, я бывала очень довольна.

— Это прекрасно, маркиза. Спокойной ночи!

— Я бывала очень довольна, когда он уходил... конечно, исполнив свой долг... И надо отдать ему справедливость, он не заставлял себя просить. О, это был не Линьоль.

— Поздравляю вас, маркиза. Кажется, уже очень поздно, маркиза.

— Не очень. Подвиньтесь же ко мне поближе... Вы лежите ко мне спиной?

— Да, потому что я могу спать только на левом боку.

— На стороне сердца? Вот странно! Это должно стеснять кровообращение.

— Возможно... но привычка.

— Вы говорите привычка, мой ангел? Вы правы. С тех пор как я вышла замуж, а это было очень давно...

— Не сомневаюсь!

— Я привыкла лежать вот так, на спине, да так и не отвыкла.

— Может быть, это очень полезно для вас, так как это хорошее положение. Позвольте пожелать вам доброй ночи.

— Значит, вам очень хочется спать?

— О да.

— Ну так не стесняйтесь, деточка, места довольно... Да где же она? На самом краешке?

Старуха протянула руку... Боже, что было бы, если бы я не удержал ее!

— Ах, маркиза, не трогайте меня, или я подпрыгну до потолка.

— Полно, полно, цыпочка, не убегайте; я хотела только проверить, где вы. Ложитесь, ложитесь хорошенько. Значит, вы очень боитесь щекотки, милочка?

— Ужасно боюсь! Спокойной ночи, маркиза.

Я тоже боюсь... Может быть, это тоже привычка?.. Как вы думаете?

— Не знаю...

— Но, деточка, не лежите на самом краешке, вы упадете.

— Нет.

— Почему вы упрямитесь? Почему не хотите подвинуться? Здесь места больше, чем надо.

— Дело в том, что я не могу ни до чего дотронуться. Если я коснусь хотя бы кончика вашего пальца, мне сделается дурно.

— Ого! Да это болезнь. Что же будет, когда вы выйдете замуж?

— Я не выйду замуж. Спокойной ночи, маркиза.

— А как же вы собирались спать на узенькой кровати с маленькой де Мезанж?

— Вы правы, я не смогла бы заснуть. Спокойной ночи.

— А который теперь час?

— Не знаю, маркиза, но желаю вам спокойной ночи.

Наконец болтунья решилась, в свою очередь, сказать мне долгожданное «спокойной ночи».

Но возрадуйся, Фоблас, возрадуйся — не ты один жаждал, чтобы она уснула.

Едва маркиза захрапела (общество моей очаровательной подруги было тем более приятно, что она храпела, как мужчина), итак, едва она захрапела, мне послышалось, как меня зовут:

— Подружка!

Я подумал, что меня обманывает мое воображение, однако приподнял голову и стал прислушиваться, и вновь прозвучавшее слово «подружка» приласкало мой слух.

— Милая, в чем дело?

— Вы спите?

— Нет, не могу.

— Я тоже. Отчего это?

— Оттого, моя милая, что, как вы недавно говорили, нам было бы интереснее поболтать.

— Раз вы так думаете, идите ко мне.

— Очень охотно, но маркиза...

— Маркиза? О, раз она храпит, значит, спит.

— Охотно верю.

— А когда она спит, то уж спит по-настоящему. Не бойтесь, идите.

— С удовольствием, но ваша дверь заперта.

— Ну, меня всегда запирают, чтобы мне не было страшно.

— Как же мне войти?

— Да ведь не я же запиралась.

— Я и не говорю, что вы.

— Я не запиралась, потому что я вас совсем не боюсь.

— Милая, вы очень добры; однако я стою у вашей двери почти раздетая, мне неудобно разговаривать.

— Ведь меня заперла маркиза.

— Это не мешает мне мерзнуть.

— Но маркиза положила ключ в карман.

— Что же дальше? Я не знаю, где он.

— Вы можете найти его ощупью.

— Я поищу.

— Да, подружка, я видела, поищите в ногах кровати, во втором кресле слева.

— Что же вы мне сразу не сказали?

Я бесшумно нашел кресло, карман, ключ, замок, моя подруга, чтобы согреть меня, бросилась в мои объятия и прижалась ко мне. Милое дитя!

О ты, богиня моей истории и всех историй на свете, богиня, не отказавшаяся взять в руки мое перо, когда мне надо было приличным образом поведать об искусительных пререканиях между племянницей и теткой, о щекотливых вопросах старухи, о любовных наставлениях, данных ею Элеоноре, о Клио, достойная Клио, приди, помоги, живописуй изумление кузины, ее первое беспокойство, ее сладкие заблуждения; приди и живописуй также нечто другое... приди! Мой нынешний рассказ, возможно, удивительнее и замысловатее тех, которыми мне до сего времени доводилось занимать внимание публики.

Несколько минут мы дружески болтали, и я начал согреваться; однако нечто вмешалось в наш разговор, и он прервался; малышка де Мезанж отшатнулась от меня.

— Милая моя, что с вами, что вас испугало?

— Обе ваши руки обнимают меня за шею, а между тем я чувствую... чувствую... как будто вы трогаете меня в другом месте...

— Вас это удивляет? Но всё дело в том... что я уже готова к замужеству.

— ...

— ...

— ...

— Милая подружка, ну что вам сказать? У вас этого нет, потому что вы еще слишком малы.

— Ах, вот как!

— ...

— ...

— ...

— А раз это так, — заключила наша Аньеса, — маркизе незачем меня предупреждать. Такая большая перемена не совершится со мною так, чтобы я ее не заметила... О, я шучу. Я вижу, что мою подругу де Риё обманывают!

— Де Риё — ваша подруга по монастырю?

— Ну да.

— С которой вы болтаете по ночам?

— Ну да, когда меня забывают запереть.

— Ее обманывают?

— Ну конечно; ей каждый день говорят, что она уже девушка на выданье, а теперь я понимаю, что это неправда. Потому-то ее свадьбу всё откладывают под разными предлогами.

— Вероятно. Сколько ей лет?

— Шестнадцать.

— О, она еще молода... Мне уже скоро восемнадцать.

— И вы уже давно могли бы выйти замуж?

— С год... А вы никому не говорите, что по ночам болтаете с де Риё?

— Я не так глупа. Тогда бы нам помешали.

— Значит, вы никому не скажете, что я сегодня ночью была с вами и мы беседовали?

— Не бойтесь. Кстати, меня и де Риё очень мучит один вопрос. Скажите, что такое мужчина?

— Мужчина? Я сама отдала бы всё на свете, чтобы это узнать.

— Ну, тогда вступите в наш союз.

— В какой союз?

— Мы с де Риё сговорились, что та из нас, которая первой выйдет замуж, на следующий же день расскажет всё другой.

— Согласна.

— Милая подруга, вы целуете меня почти так же, как меня целует де Риё, а мне отчего-то кажется, что ваш поцелуй слаще.

— Вероятно, оттого, что я люблю вас больше, чем она.

— Подружка...

— В чем дело?

Она почему-то взяла мою руку и сказала:

— Приласкай же меня точно так, как меня ласкает де Риё.

— Милая моя, я не знаю, как она вас ласкает, но, возможно, у меня получится немного лучше.

Хотя я беспрестанно уверял ее, что скоро всё благополучно закончится, что самое трудное уже позади, юная особа после нескольких слабых, с трудом заглушенных стонов не удержалась от последнего пронзительного вскрика. Не стану разъяснять, почему ей было так больно, но, помнится, я говорил, что у мадемуазель де Мезанж была очень маленькая ножка39.

О, до чего ужасно было покидать поле битвы в минуту провозглашения победы! Однако мне пришлось это сделать. Маркиза, первый сон которой мы нарушили, волновалась, бормоча:

— Боже мой, боже мой, это только сон, сон.

Недолго думая, я решился: покинул ложе бывшей девственницы и пополз на четвереньках к постели старухи. Она совершенно проснулась, и ее очень занимало, что это был за шум, который до нее донесся.

— Простите, маркиза, это я.

— Вы, мадемуазель? Но где же вы?

— На полу, я упала с кровати.

— Потому что хотели спать на краю!

— Напротив.

— Как напротив?

— Я слишком близко подвинулась к вам, маркиза.

— Что же дальше?

— Что дальше? Вы пошевелились во сне и тронули меня ногой.

— Я это сделала ненарочно, дитя мое. Ложитесь теперь подальше.

— Хорошо.

— Знаете, малютка, вы разбудили меня так внезапно.

— Не браните меня, маркиза, я и так в отчаянии.

— Я вас не браню, ничего страшного, мы немного поболтаем.

— Прошу вас, увольте. Мне уже дурно оттого, что я так мало спала.

— Выслушайте, по крайней мере, какой я видела сон.

— Спокойной ночи, маркиза.

— Ах, я хочу вам рассказать мой сон.

— Но, маркиза, вы потом не заснете.

— О, я засну. Душечка, откуда берется всё, что мы видим во сне? Я видела, будто я лежу на этой кровати, и один дерзкий человек силой овладел мною.

— Ах, маркиза, кто бы мог отважиться...

— Угадайте.

— Конечно, не я.

— Нет, разумеется, не вы, но, вероятно, ваш брат.

— У меня нет брата.

— Я не говорю, что у вас есть брат. Ведь во сне всегда видишь то, чего нет. Мне привиделся ваш брат, он поразительно походил на вас.

— Простите мне эту новую вину.

— Вы шутите, мой ангел. Вы ни в чем не виноваты, а потом в том не было никакой беды... Но послушайте дальше...

— Как, неужели он опять имел дерзость...

— Нет, он вскоре меня оставил и отправился в соседнюю комнату.

— В соседнюю комнату?

— Без моего позволения, слышите?

— Без вашего позволения?

— Чтобы сделаться мужем малышки де Мезанж.

— Малышки де Мезанж?

— И она не противилась.

— Не противилась?

— Слушайте, вот что самое странное: девочка была не такая опытная, как я...

— И что же?

— От боли...

— От боли...

— Она закричала!

— Закричала?

— И ее крик меня разбудил.

Если можете, вообразите мой смертельный страх. Правда ли маркиза видела сон, так отвечавший действительности ? Возможно, Гименей, прирожденный враг любовных утех, послал это запоздалое предупреждение небдительной дуэнье, дабы помешать моему полному триумфу? Или, может быть, на мою беду, проклятая старуха с изумительным хладнокровием сочинила этот сон, желая ясным образом дать мне понять, что ей известно о моем преступлении, что мою вину загладит только полное самопожертвование и что я должен сейчас же решиться подвергнуть себя пытке, которая ждет меня в ее объятиях. Это последнее предложение заставило меня содрогнуться всем телом. Однако, собрав волю в кулак, я решил при помощи хитрости разузнать истинные намерения маркизы д’Арминкур.

— Неужели?

— Серьезно, милочка.

— Как, маркиза, вы слышали?

— Да, слышала.

— Вы мне сказали также, что вы видели? Как могли вы видеть без света?

— Ах, в моем сне комната была освещена.

Этот ответ, произнесенный самым простодушным тоном, вернул мне спокойствие духа.

— Спокойной ночи, маркиза.

— Раз уж вы так хотите, спокойной ночи, дитя мое.

С этими словами моя соседка заснула, и ее храп, еще недавно раздиравший мой слух, теперь ласкал его словно самый чудный голос на свете — голос Балетти40. Не удивляйтесь, старухин храп говорил, что для меня вновь настал час любви, что я могу вернуться к наслажденью, которое было прервано так не вовремя, и довершить начатое. Я с бесконечной осторожностью приподнял одеяло, мои ноги коснулись пола, но храп тут же стих. Ледяная морщинистая рука, показавшаяся мне рукой самой Прозерпины41, обхватила мой затылок и крепко сжала его.

— Погодите, — сказала старая ведьма, — я пойду с вами.

Она действительно пошла, но лишь для того, чтобы старательно запереть дверь.

— Спите, спите, мадемуазель, — крикнула она де Мезанж, — и потерпите. Скоро, скоро мы вас выдадим замуж!

— Нет, госпожа маркиза, — ответила моя подруга томным голосом, — я еще не могу выйти замуж.

— Да-да, — ответила старуха, передразнивая ее.— Маленькая жеманница, знаю я вас! Не может она! Скоро, скоро этому положат конец. Пойдем, девица с привычками, — прибавила она, взяв меня за руку и подводя к кровати. — Посмотрим, действительно ли вы не спите только в угоду молодым!

При этих ужасных словах, которые ясно говорили о приготовленной мне пытке, я почувствовал, как меня охватила смертельная дрожь, вся кровь с необычайной силой прихлынула к моему сердцу. Сотрясаясь всем телом, я шел за маркизой к эшафоту. Я упал на кровать, где меня ожидала фурия, чтобы обнять своими мстительными руками. Я упал без сил, без движения, почти без жизни.

Наступило минутное молчание, после чего надтреснутым голосом, который она старалась смягчить, маркиза спросила, неужели я забыл о ее сновидении, неужели оно сбудется лишь наполовину. Увы, я не забыл о ее проклятом сне! Я решил, что мне следует, великодушно пожертвовав собою, предупредить страшные неприятности. Неужели я нанесу маркизе оскорбление, которого не прощает никакая женщина, и допущу, чтобы мстительная карга из-за меня покарала беззащитную де Мезанж, пойманную, так сказать, на месте преступления, и мою дорогую графиню де Линьоль, которой, конечно, тоже достанется? Неужели из-за моей слабости на мою голову обрушится гнев сразу трех семейств? Нет, я должен решиться на героический поступок и спасти двух моих возлюбленных и себя самого.

В ту минуту я, как никогда, понял, в какой мере решительный мужчина, от которого обстоятельства требуют великого мужества, может положиться на самого себя. После нескольких мгновений колебания, уныния и страха перед ужасным деянием, к которому призывал меня рок, я наконец почувствовал, что готов к нему приступить и, может быть, даже довести его до конца. Несчастный, твой час пробил!.. Давай, Фоблас, мужайся, вперед, принеси себя в жертву! Так шепотом я подбадривал и уговаривал себя, чувствуя, что снова теряю силу. Наконец, стремясь покончить с ужасной пыткой и как можно скорее подвергнуться казни, смирившаяся со своей участью жертва внезапно набросилась на своего палача.

— Какая прыть! — воскликнула лукавая старуха, посмеиваясь.— Тише, сударь, тише. Я видела во сне, что вы овладели мною силой, силой, понимаете? Я вас спрашиваю: решитесь ли вы на ужасную дерзость... Вы твердо намерены совершить насилие над маркизой д’Арминкур?

— Нет, маркиза, нет, честь не позволит мне совершить такой недостойный поступок.

— Ну так лежите спокойно. Я подшутила над вами, веселость позволительна во всяком возрасте, а я очень люблю посмеяться, если, конечно, дело не касается моей Элеоноры. Но, право, мне было бы совестно, если бы я слишком далеко завела шутку и согласилась на то, что вы столь мужественно мне предложили. Если бы тетка поймала вас на слове, племянница, скорее всего, осталась бы недовольна.

— Племянница! Как? Вы думаете, что госпожа де Линьоль...

— Еще как думаю! Но теперь оставим в покое графиню, нам следует поговорить о другом, более неотложном деле. Вы сказали: недостойный поступок. Значит, вы понимаете, что преступление, совершенное вами, ужасно.

— Маркиза, кто на моем месте...

— А зачем вы были на том месте, на котором вам не следовало быть? Зачем вы пошли навстречу искушению, которому никто не смог бы противиться? Зачем обманывали всеобщее доверие путем коварного переодевания? Сударь, я не нахожу для вас оправданий, но надеюсь, что вы можете, по крайней мере, загладить оскорбление, которое в лице юной де Мезанж нанесли всем моим родственникам, собравшимся здесь.

— Маркиза...

— Вы, конечно, женитесь на этой девушке.

— Маркиза...

— Отвечайте прямо: хотите вы жениться на ней или нет?

— Хотел бы всем сердцем.

— Он готов жениться на всем семействе и даже на мне, стоит ему позволить.

— Хотел бы всем сердцем, но...

— Посмотрим ваше «но».

— Я не могу жениться.

— Вы женаты?

— Да, маркиза.

— Так-так, теперь понятно.

— Что понятно?

— Оставьте меня, я говорю сама с собой. Вы совратили молодую девушку, на которой не можете жениться, это ужасно... Ведь вы совратили ее? Дело сделано?

— Маркиза...

— Говорите. Того, что сделано, поправить нельзя, но скажите, в каком состоянии вы оставили бедняжку? Я, конечно, проснулась слишком поздно. Да, я виновата; имея подозрения, я не должна была спать... Однако могла ли я думать, что они, желая сделать... глупость... найдут для этого и силы, и смелость, и время! Ведь я, вполне спокойная на свой счет, уложила с собой безнравственного гуляку, молодую девушку заперла на ключ, а ключ спрятала в карман. Чтобы поступать так, нужно быть настоящим дьяволом, бешеным дьяволом! Сознайтесь, бедняжка уже... бедняжка уже преобразилась?

— Маркиза, не стану скрывать: я думаю, что добился полной победы...

— Хороша победа, нечего сказать, и очень трудная...

— Да, очень трудная, потому что милое дитя...

— Вот еще! Он от восторга собирается посвятить меня в детали!

— Ах, простите, сударыня... трудная или нет, но я так мало воспользовался ею, что вряд ли это происшествие повлечет за собой серьезные последствия.

— Что-что? Объяснитесь.

— Я хочу сказать, что вряд ли можно ожидать появления ребенка.

— Вот спасибо! — с жаром воскликнула она. — Хорошенькое утешеньице, нечего сказать! По-вашему, девственность ни черта не стоит? Признавайтесь, вам было бы все равно, если бы вам досталась вполне просвещенная жена?

— Нет, она вовсе не просвещенная...

— Да неужели?

— Она считает меня девушкой...

— Что вы городите! Думаете, я вчера родилась!

— Маркиза, не сердитесь, я расскажу вам всё...

Добрая старуха слушала, прерывая меня только восклицаниями, а когда я закончил, задумчиво произнесла:

— Это очень странно и необыкновенно, но несколько уменьшает беду... несколько. Сударь, я прошу вас сохранить тайну и рассчитываю на остаток вашей порядочности.

— Не сомневайтесь во мне, сударыня.

— Вы понимаете, что теперь я должна поскорее выдать эту девушку замуж. Дело нетрудное — она недурна собой и богата. У нее есть все, кроме того, что вы отняли. Но по лицу этого не видно, и это счастье, потому что, между нами говоря, в противном случае очень немногие девушки нашли бы себе мужей. Итак, я выдам ее замуж как можно скорее, и когда вы услышите, что такой-то дурак женится на ней, не говорите, что...

— Будьте спокойны! Я все понимаю, это происшествие останется между нами.

— Хорошо, сударь. Я не скажу ей ничего, а впрочем, что я могу сказать? Она несмышленая дурочка, которая невольно сыграла роль взрослой девушки. Вот и все. Оставим ее в этом смехотворном, но полезном заблуждении. Однако для того, чтобы она не могла ни рассказать о нем кому-нибудь, ни осознать, что заблуждается, я попрошу в монастыре хорошенько смотреть за ней... и за подругой, которая ее ласкает. Однако если вы думаете, что это возможно, мы посвятим в тайну ее кузину.

— Ее кузину?

— Да.

— Госпожу де Линьоль? О нет, нет!

— Вы не хотите? Да, в самом деле, она так непосредственна, что, пожалуй, проговорится.

— Конечно.

— Кроме того, она так интересуется вашим поведением...

— Вовсе нет.

— Нет? Ах, ведь я теперь знаю, что молодая девушка, которая ей все объяснила, на самом деле — шевалье, и вы все еще хотите меня обмануть?

— Маркиза...

— Оставим это. Это очень щекотливый вопрос, и мы вернемся к нему в свое время. Теперь я желаю вам спокойной ночи. Спите, если вам угодно, но знайте: я больше глаз не сомкну.

Я воспользовался ее позволением, потому что после волнений этой полной соблазнов роковой ночи сон был мне необходим; однако мне не дали долго вкушать его сладость. Вместе с первыми лучами дня в нашу комнату вошла графиня, отворившая дверь своим ключом. Она разбудила меня нежными поцелуями.

— Это ты, моя маленькая Брюмон, какое счастье! Я тебя не ждала. Я только что узнала...

Она подбежала к маленькой комнате, с заметным беспокойством заглянула через стеклянную дверь и заметила:

— Тетушка, вы положили мою кузину одну? Вы хорошо сделали.

— Не слишком, племянница.

— Почему?

— Потому что я плохо спала ночь.

— А, вы ее заперли! Это еще лучше!

— Лучше? Почему?

— Разве я сказала лучше, тетя?

— Да, племянница.

— О, я сама не знаю, что говорю. Ей ведь ничто не угрожало.

— Конечно, здесь только женщины.

— Здесь — да, тетушка, а в соседних комнатах расположились мужчины, готовые защитить их, если...

— Да-да.

— Почему вы приехали в два часа ночи?

— Я хотела привезти к вам вот эту милую девушку.

— Как вы добры!

— Да-да, я очень добра!

— Брюмон, почему вы не велели меня разбудить?

— Виновата я, не браните ее, это я не велела вас будить.

— Напрасно, тетушка. Ты ничего не говоришь, моя маленькая Брюмон, ты грустна! О, мне и самой очень досадно...

— Что досадно, племянница?

— Да то, что вы обе так плохо провели ночь!

— Значит, у тебя была кровать для этой девушки?

— Она поместилась бы со мной...

— Этого-то я и не хотела, племянница.

— Зато вам было бы удобнее.

— Да, но ты!

— Ну, мы отлично устраиваемся вместе.

— Однако она спит очень беспокойно.

— Вы находите, тетушка?

— Она всю ночь ворочается, брыкается...

— Да?

— Я то и дело ее отталкивала. Она меня грела, душила, она...

— Боже мой!

— Племянница, что тебя встревожило?

— Значит, вы... вам... было очень неудобно?

— Да, я сердилась бы, если бы это случалось со мною каждую ночь... в мои-то годы! Но один раз ничего... можно...

Добродушный тон, которым хитрая тетка произнесла последние слова, совершенно успокоил госпожу де Линьоль. Неосторожная племянница увидела лишь смешную сторону ее слов.

— Но ты, моя Брюмон, — она снова поцеловала меня, — ты, вероятно, провела отличную ночь. Тетушка не мешала тебе спать. О, ты опечалена, и я также, право. Я в отчаянии, в отчаянии, что тебе не показали моей комнаты, однако сознайся, смешно видеть тебя... подле... Прости меня, ой, не могу...

Какое-то время она сдерживала смех, но наконец не выдержала. Она хохотала так громко и долго, что наконец упала на постель.

— Эта безумная так хохочет, что невольно смеешься вместе с ней, — сказала тетка, последовав примеру племянницы, и вскоре ее смех заглушил смех графини.

Разве мог я не разделить с ними их веселость? Наше трио разбудило мадемуазель де Мезанж.

Пленница постучалась в дверь.

— Госпожа де Линьоль, — сказала маркиза, — отвори этой девушке, достань ключ из моего кармана.

Графиня торопливо прибегла к помощи своего ключа, поздоровалась со своей кузиной и, снова вернувшись ко мне, села на край постели. Малышка де Мезанж прибежала за ней, поцеловала меня и сказала:

— Здравствуйте, моя милая подруга.

— Что такое? — рассердилась и удивилась графиня.— Что значат эти фамильярности, что значит это название? Я не желаю, чтобы целовали мадемуазель де Брюмон, и не хочу, чтобы она была чьей-нибудь подругой!

— Хорошо, племянница, хорошо, — заметила тетка, — побрани эту бессовестную девчонку, она сейчас же сделается ручной!

— Ну, за что? — вдруг осмелела Аньеса. — Я же знаю, что она моя подруга!

— Мадемуазель, — продолжала графиня, — ступайте, прикройтесь платком, вы совсем раздеты.

— Что за важность, — ответила та, — ведь здесь нет мужчин.

Маркиза передразнила ее:

— Нет мужчин! — и резко прибавила: — Но тут женщины, женщины, слышите, дурочка? Постойте, какие у вас круги под глазами, чем вы занимались этой ночью?

— Ничем, я просто не спала.

— А почему вы не спали?

— Почему? Ну, я ждала, когда вы перестанете храпеть.

— Перестану храпеть? Значит, вы очень любите слушать, как люди храпят?

— Нет, но, когда лежишь одна и скучаешь, надо же чем-нибудь заняться.

Говоря так, она играла локоном моих волос. Графиня вдруг не выдержала и больно шлепнула ее по пальцам, потом, взяв за плечи, отвела к застекленной двери и снова приказала надеть платок. Маркиза похвалила графиню.

— Да, деточка, дай ей урок приличий. Послушай-ка, госпожа де Линьоль, помоги ей одеться, чтобы она скорее была готова, мне хочется поговорить с тобой наедине.

Можете поверить, графиня, желавшая поскорее вернуться ко мне, справилась с кузиной в мгновенье ока. Она одела ее с головы до ног скорее, чем, бывало, натягивала на меня одну юбку. Через несколько мгновений они обе вошли в спальню. Маркиза похвалила одну из них за проворство и попросила другую пойти погулять в парке.

— Ну, еще очень рано.

— Тем лучше, утренний воздух освежит вас.

— Да, но чтобы гулять... надо ходить...

— И что же!

— А то, что мне трудно ходить.

— Ах, неженка, ей туфли жмут!

— Нет, не туфли. Ноги у меня не болят.

— Ну, хватит, идите, идите.

— Похоже, мне неприятно в другом месте, потому что...

— О Боже! Она так медленно говорит, что можно умереть! — оборвала ее графиня. — Вам тесен ваш корсет?

— Да нет же! Нет! И корсет ни при чем...

— Так что же?

— Ну... похоже, я становлюсь... похоже, я скоро буду готова к замужеству.

— Вы только послушайте! — вмешалась маркиза. — Глупость какая! Госпожа де Линьоль, пожалуйста, выпроводи эту упрямицу. Ты же видишь, она сама не знает, что еще сказать, и только время тянет.

— Ну нет! Я знаю, что говорю... И потом, хотя теперь это уже не так необходимо, вы сами обещали предупредить меня...

Мы не услышали последних слов, потому что графиня вытолкала бедную кузину в коридор и захлопнула дверь прямо перед ее носом.

— Отлично, племянница, задвинь теперь задвижку, я не хочу, чтобы нам мешали. Да сядь на кровать и, пожалуйста, смотри на меня иногда, а то ты видишь только свою де Брюмон.

— Я хочу ее утешить. Вы же видите, она расстроена.

— Верно. Не говорит ни слова, сразу видно, она не в своей тарелке.

— Да, — сказала госпожа де Линьоль, целуя меня, — ей грустно, что ее не поместили ко мне. Конечно, тетя, она очень расположена к вам, но меня она знает лучше, а потому с большим удовольствием провела бы ночь в моей комнате.

— Это ты так думаешь. Но если бы я позволила...

— Что такое, тетя?

— Да-да, племянница. Вы воображаете, что раз женщина не так молода и не так хороша, как вы...

— Что такое?

— Боже мой, да если бы я захотела...

— Вы говорите, тетя, такие вещи...

— Я говорю правду.

— Я вас не понимаю.

— Хорошо же, племянница, я объяснюсь.

— Поскорее же, а то я как на угольях.

— Госпожа де Линьоль, я очень удивилась бы (а также и обрадовалась), если бы оказалось, что вы действительно не знаете хорошенько этой мнимой девицы, которая спала рядом со мной.

— Мнимой девицы?

— Племянница, пусть даже мне придется вас очень удивить, но я скажу: эта девица — мужчина.

— Мужчина? А вы уверены, тетушка...

— Уверена ли? Пусть он возразит мне, если я... Он хотел мне доказать, что он мужчина, два часа тому назад!

— Хотел? Вам? Не может быть!

— Не удивляйтесь, племянница: он считал это своим долгом.

— Долгом? Почему?

— Спросите у него.

— Скажите, почему? — воскликнула Элеонора очень поспешно. — Говорите, да говорите же!

Я был так поражен всем случившимся, что у меня не было сил произнести ни слова.

— Он хочет заставить меня сделать это тягостное признание, — сказала маркиза. — Племянница, он считал это своим долгом, потому что я требовала от него жертвы.

— Вы требовали, тетя?

— Успокойтесь, я только делала вид, что требую такого подвига с его стороны.

— Делали вид?

— Да, я пощадила благородного молодого человека, когда увидела, что он готов покориться.

— Однако он был готов покориться, — повторила госпожа де Линьоль тоном, в котором звучало больше печали, чем удивления.

— Значит, вам угодно, чтобы он думал только о вас?

— Обо мне?

— Элеонора, вы всегда были чистосердечны, — заговорила маркиза очень серьезно, — в особенности со мной. Раньше, чем вы нарушите вашу привычку и решитесь солгать, выслушайте меня. Девица де Брюмон — мужчина; к несчастью, у меня слишком много причин не сомневаться в этом. Больше того, теперь я знаю его настоящее имя и всё говорит мне, что и вам оно давно известно. Вчера часов в пять я отправилась в Лоншан и увидела там вас. Я удивилась тем более, что утром вы отказались ехать со мной под предлогом какого-то дела; вы меня не заметили, сударыня, потому что смотрели только на господина, который в свою очередь не спускал с вас глаз. Я поэтому-то и обратила на него внимание. Я увидела мадемуазель де Брюмон в мужском платье, или, по крайней мере, ее брата, изумительно на нее похожего. Такое сходство, конечно, не могло не привлечь внимания моей племянницы, так же, как и моего. Я остановилась на этой догадке. Более того, я была до того уверена в вас, что и не пыталась строить новых предположений. Но вслед за вами в богатом фаэтоне ехала очень нарядная женщина; она смотрела в лорнет на молодого человека, а тот изредка поглядывал и на нее. Вероятно, эта женщина не любит вас, а вы не любите ее, она позволила себе дерзко обойтись с вами, а вы жестоко ее наказали. Поздравляю вас, я очень смеялась, видя это происшествие. Однако, пока я хохотала, поднялся шум. Все бежали по направлению к господину или к госпоже де Брюмон. Мне тоже захотелось позвать его или ее, чтобы поговорить с ним или с ней. Я, бедная провинциалка, спросила, принято ли в Париже, чтобы дамы как безумные бежали вместе с мужчинами за первым встречным красивым молодым человеком. Все вокруг закричали: «Нет-нет, но этот юноша заслуживает всеобщего внимания, это очаровательный молодой человек, уже знаменитый необычайным приключением, это — мадемуазель дю Портай, возлюбленный маркизы де Б.!» Судите сами, каково было мое удивление. Глаза мои открылись, я вспомнила множество странных обстоятельств и была вынуждена признать, что возлюбленный маркизы может быть и возлюбленным графини. «Однако, — думалось мне, — не следует слишком поспешно осуждать мою уважаемую племянницу. Я посмотрю, понаблюдаю за ним и расспрошу ее завтра, так как завтра же увижусь с ней в Гатине. Но вышло по-другому. В тот же день любезная де Фонроз приехала ко мне и осторожно попросила отвезти к вам друга вашего сердца. Довольная такой случайностью, благоприятной для моих тайных намерений, я согласилась на ее предложение. Мне хотелось хорошенько познакомиться с этой девицей и помешать вам поставить меня в положение чересчур любезной тетушки. Я приехала со счастливым смертным; может быть, он надеялся, что ему удастся разделить ложе хотя бы с малышкой де Мезанж... но я завладела им. В начале ночи я его помучила. Через час... он попался, так сказать, с поличным. Он не назвал мне своего имени, да я и не просила об этом. Но отрицать свой пол он не мог. Теперь светло, и для того, чтобы не оставалось никаких сомнений, я представляю вам шевалье де Фобласа.

При этих словах она резко откинула мое одеяло и набросила его мне на плечи... это было короткое, но решительное мгновение! Счастье отвернулось от меня, я лежал таким образом, что самая главная улика сразу бросилась в глаза и обвиняемому, и его сообщнице, и судье.

— Теперь, племянница, — воскликнула маркиза, — надеюсь, вы все поняли! Я говорю это, как бы предполагая, что вы ничего не знали. Но согласитесь, — продолжала она, дав мне сильную пощечину той самой рукой, которая только что заставила меня, почти нагого, предстать перед лицом смущенной госпожи де Линьоль, — согласитесь, что этот Фоблас — бессовестный плут; он остался с теткой только потому, что ему нельзя было пробраться к племяннице!

— Тетушка, — воскликнула графиня недовольным тоном, — зачем же вы так сильно ударили его? Ему больно.

— Да, больно, но пусть скажет спасибо! Это милость с моей стороны! Племянница, вы не можете и дальше отпираться под предлогом неведения: попросите этого господина сейчас же одеться, выпроводите его из вашего дома и навсегда запретите переступать его порог!

— Выгнать его, тетушка! Хорошо, я все скажу: это мой любовник, и я его обожаю.

— А ваш муж, сударыня?

— Он и есть мой муж, и другого у меня нет.

— Как, племянница, разве де Линьоль не сделался вашим настоящим мужем месяцев пять тому назад?

— Настоящим мужем? Нет-нет, де Линьоль никогда им не был, мой муж — он, тетя.

— Как, он... даже в первый раз?..

— Да, тетя, да.

— Ах, счастливец! Но вы беременны, моя племянница.

— Тетя, опять-таки он...

— Но...

— Никаких «но», тетя. Он был моим мужем и всегда им будет, он и только он!

— Только он? Как же вы сделаете это?

— Так же, как уже делала.

— Сколько слов! Видите ли...

— Я вижу только его!

— По крайней мере, выслушайте меня...

— Я слушаю только его!

— Да поймите...

— Я понимаю только его!

— Да согласитесь же...

— Я согласна только с ним!

— Вы не хотите, чтобы я поговорила с вами?

— Я говорю только с ним!

— Элеонора, значит, вы меня не любите?

— Я люблю только... Нет, впрочем, вас я тоже люблю.

— Дай же мне объяснить... Скажи, несчастная, как ты скроешь свою беременность?

— Я не буду ее скрывать.

— Но ваш муж спросит: кто отец этого ребенка?

— Я скажу ему, что отец — он.

— Как же ты хочешь, чтобы Линьоль поверил тебе, раз он никогда с тобой не спал?

— Поэтому-то он мне и поверит.

— Как поэтому?

— Да так, поэтому.

— Полно, племянница, теперь мы играем словами. Ты так вспыльчива, что с тобой невозможно разговаривать.

— Да, я вспыльчива, я вся в вас.

— Как можно не сердиться, говоря с такой безумицей? Сделай мне одолжение, скажи: как можно уверить человека, который никогда не касался своей жены, что он отец ее ребенка?

— Ну, не ужасно ли это! Тетя, сделайте мне одолжение, объясните, почему вы воображаете, будто я обращусь к графу де Линьолю с такими глупыми уверениями?

— Племянница, да вы сами это сказали!

— Напротив, я из кожи вон лезу, повторяя, что я скажу де Линьолю, что он отец моего ребенка.

— Ах, я наконец поняла: «он» — это господин де Фоблас.

— Ну да. Когда я говорю «он», это значит он.

— Ей-богу, племянница, я никак не могла этого угадать. Как, вы отправитесь к вашему мужу и объявите, что сделали его...

— Он это заслужил.

— В известном смысле, я не спорю, племянница.

— Во всех смыслах, тетя!

— Ах, не в том вопрос! Сударыня, я не могу одобрить ваше беспорядочное поведение!

— Мое беспорядочное поведение!

— Вернемся к самому главному предмету. Что, если твой муж рассердится?

— Я посмеюсь над ним!

— Что, если он отправит тебя в монастырь?

— Ему это не удастся.

— Кто помешает ему?

— Моя семья, вы и он.

— Твоя семья будет против тебя. Я слишком люблю тебя, чтобы причинить зло, но в таком скверном деле мне придется держаться в стороне. Значит, остается только господин де Фоблас.

— Если он останется со мной, мне больше ничего не нужно.

— Предположим, он останется. Но будет ли он в состоянии защитить тебя? А что, если тебя заточат?

— Нет-нет! Знаете, тетя, я сегодня думала об этом. У меня в голове есть отличный план.

— Воображаю, что за план. Но поделись им со мной.

— Не могу, еще не время говорить.

— Тогда, племянница, я укажу тебе единственное средство спасения.

— Укажите.

— Нужно, чтобы де Линьоль как можно скорее стал твоим мужем.

— Это невозможно!

— Почему?

— Потому что невозможно. Да если бы это было осуществимо, я не согласились бы ни за что на свете. Теперь, тетя, я все знаю, и ваша племянница никогда не будет в объятиях мужчины!

— Никогда не будет в объятиях мужчины! А этот?

— Он, тетя, — страстно воскликнула Элеонора, — он не мужчина, он моя любовь.

— Ваша любовь? И вы считаете, что вашему мужу понравится такое объяснение?

— Лучше плохое объяснение, чем дурной поступок. Разве не ужасно низко и не коварно хладнокровно делить любовь между двумя мужчинами, чтобы обмануть одного и сберечь другого, приводя его в отчаяние? Ведь я уверена, — прибавила она, целуя меня, — что он был бы в отчаянии.

— Если бы вы, племянница, выслушали меня, вы увидели бы, что ваша тетка не учит вас ни разврату, ни обману. Вы прервали меня, когда я хотела вам сказать, что, сделавшись настоящей женой де Линьоля, вы обязаны совершенно изменить ваше поведение и разорвать эту интригу.

— Интригу! Фу, тетя, скажите: страсть, которая определяет судьбу всей моей жизни.

— Которая, если вы не остережетесь, доведет вас до беды!

— С ним не может быть беды!

— Беда везде, где есть преступление, племянница. Послушай, моя малютка: я добродушна, я люблю посмеяться, но это уже не шутки. Подумай, какие опасности тебя окружают.

— Когда дело идет о нем, для меня не существует никаких опасностей.

— А что говорит твоя совесть, Элеонора?

— Моя совесть спокойна.

— Спокойна? Не может быть. Ты никогда мне не лгала, а теперь лжешь. Послушай, Элеонора, я тебя люблю как родную дочь. Я всегда боготворила тебя, может быть, боготворила слишком сильно, я баловала тебя, но вспомни, в серьезных вопросах я всегда старалась внушать тебе наилучшие правила поведения. Дочь моя, сегодня ты должна наградить добродетельную девушку...

— О, не напоминайте мне об этом! — воскликнула Элеонора, бросаясь в объятия тетки. — Прошу вас!

Тон ее взволновал меня, и я заметил:

— Маркиза, меня, меня одного вы должны упрекать! Простите ее, сжальтесь, не вините!

— О дети, дети, — вздохнула старуха, — если вы хотите растрогать вашу тетку, это нетрудно. Меня можно заставить плакать так же легко, как смеяться. Ну, хорошо, поплачем вместе. Однако, племянница, вспомните прошлый год! В этот самый день я сказала: «Элеонора, я очень довольна тобой, помогать бедным — приятный долг, однако этого мало. Скоро для тебя наступят другие времена, которые приведут новые обязанности. Поначалу они, наверное, очаруют тебя, но, может быть, потом станут в тягость».

Графиня внезапно выпрямилась и сказала самым оживленным тоном:

— Поначалу тебя очаруют! Могли ли они меня очаровать? Я их не знала. Увы, невинное создание радостно повели на заклание, и оно дало обещание, смысла которого не понимало. Маркиза, вы говорите мне о долге, но неужели вы осмелитесь утверждать, что исполнили ваш долг по отношению ко мне? Когда мои родные, восхищенные внешними преимуществами этого рокового брака, представили вам де Линьоля, вы защищали меня, я это знаю, знаю, что ваше согласие было, так сказать, вырвано силой, но что значило ваше слишком слабое сопротивление? Не следовало ли вам подкрепить его моим упорством, не следовало ли вам отвести меня в сторонку и прямо сказать: «Бедная девочка, тебя хотят принести в жертву, тебя, неопытную, обманывают блестящими обещаниями. Неужели ради пустого удовольствия на несколько месяцев раньше появиться при дворе, начать показываться на балах, в столичных театрах и так далее ты согласишься потерять самую драгоценную свою свободу, единственную истинную свободу женщины — право распоряжаться своим сердцем и самою собой? Неужели тебе так плохо со мной? Неужели ты так торопишься покинуть меня? Теперь не время почитать неведение за добродетель, и так как твои родные хотят злоупотребить твоей невинностью, я должна тебя просветить. Когда девушка, по натуре живая, чувствует весною волнение при виде пробуждения природы, когда она начинает задумываться и уверяет, что ее терзает тайная тревога, когда она жалуется на непонятный недуг, все говорят, что ей нужен муж. Но я тебя знаю, я видела, что ты отвечала привязанностью на привязанность, что ты платила мне благодарностью за мои заботы, любила меня так же нежно, как я любила тебя, что ты оплакивала несчастия вассалов и даже горе чужих людей, а потому думаю, что природа, кроме кипучей живости, даровала тебе нежную чувствительность. Поэтому, мне кажется, тебе нужен не просто муж, но возлюбленный. Тем не менее твои родные настойчиво хотят выдать тебя за де Линьоля. Тебе не минуло еще шестнадцати, ему перевалило за пятьдесят. Твоя молодость едва расцветет, когда его осень уже закончится. Как все старые гуляки, он сделается хилым, слабым, жестоким, ворчливым, ревнивым и, в довершение несчастий, может быть, раз шесть в год тебе придется с отвращением сносить его ласки...» Ведь вы, тетушка, не могли угадать, что я найду утешение в моем горе, а именно: что мой так называемый муж никогда не сможет стать моим мужем по-настоящему?

— Никогда, племянница! — воскликнула маркиза со слезами.

— Никогда, тетушка!

— Какой гадкий человек!

— Вы не могли этого угадать, поэтому вам следовало сказать мне: «Раз шесть в год тебе придется с отвращением ему отдаваться, и при этом, если ты встретишь молодого человека, привлекательного, умного, сердечного, достойного тебя во всех отношениях, ты будешь обязана оттолкнуть его оскорбительные для тебя любезности, его соблазнительный образ. Для того чтобы остаться добродетельной, тебе придется постоянно подавлять самую сладкую склонность твоей души, нарушать самый священный из законов природы, иначе тебе непременно будут кричать ужасные слова: клятвы, долг, преступление, несчастье! Так ты будешь томиться лет тридцать или более, в жестоких лишениях вынужденного воздержания, исполняя еще более жестокие обязанности тиранического брака. Если ты не устоишь против соблазна непобедимой любви, тебя, вероятно, запрут в монастырь, и ты погибнешь там, раздавленная презрением общества и ненавистью твоих родных». Если бы вы поговорили со мной таким образом, я закричала бы: «Мне не нужно вашего де Линьоля! Лучше умереть, лучше остаться в девках!..» И тогда меня не выдали бы насильно замуж. Меня скорее убили бы, чем отвели к алтарю!

— Никогда не сможет, — повторила маркиза со слезами.— Ах, гадкий, гадкий человек! Бедняжка, как же быть? Значит, дело нельзя поправить? Никогда не сможет... Всё это сильно меняет дело. Нет-нет, ничего не меняет, тебя можно лишь пожалеть пуще прежнего. Элеонора, тем не менее вы должны сейчас же и навсегда отказаться от господина де Фобласа.

— Отказаться от него? Лучше умереть.

— Эй! Ну, право, я не могу стучать громче! — крикнула малышка де Мезанж, возвращения которой мы не заметили.

— Идите гулять, — с досадой ответила ей графиня.

— Да я только что гуляла.

— Идите еще.

— Да я устала.

— Посидите на траве!

— Да мне скучно одной.

— Разве мы созданы для того, чтобы тебя развлекать? — спросила ее маркиза.

— Не вы, но моя подруга.

— Ваша подруга? Оставьте нас!

— Мне кажется, я так давно с ней не болтала!

— Подите, мадемуазель, и подождите меня в гостиной.

— Хорошо, кажется, уже многие проснулись.

— Уходите!.. Многие уже проснулись, — продолжила маркиза.— Нам тоже пора, пусть мадемуазель де Брюмон оденется и уедет.

— Уедет, тетя?

— Да-да, племянница. Неужели вы думаете, она может появиться на этом празднике?

— Что ей мешает?

— Здесь множество людей, которые были вчера в Лоншане, ее могут узнать.

— О нет.

— Не говорите «нет». Это правда, и вы погибнете.

— Не все ли равно, только бы он не уехал!

— Когда я слышу такие рассуждения, у меня волосы встают дыбом!

— Как, тетя, разве я не хозяйка в...

— Вы должны отослать его, это ваш долг.

— Долг, опять это слово!..

— Ну, — прервала ее маркиза, бросив простыню прямо мне в лицо, — нужно решаться, ее не переспоришь!

Госпожа д’Арминкур, торопливо надевая лиф и юбку, воскликнула:

— Боже мой, вот о чем я подумала: каждый спросит, где спала эта девица. Все узнают, что здесь. Пожалуй, скажут, что у меня тоже есть что-нибудь общее с этим мальчишкой! Я сделаюсь героиней любовного приключения... в шестьдесят с лишком лет! Немного поздно начинать... Сударыня, вы понимаете, главное, конечно, не в том, чтобы избавить меня от смешной роли, я хочу спасти вашу репутацию и вашу жизнь! Ему нужно уехать... Нет, племянница, я не позволю вам при мне быть его горничной... Я одену его так же быстро и так же прилично, как вы. Не бойтесь, я здесь только собака на сене.

Пока я одевался, тетка и племянница жарко спорили, маркиза требовала, чтобы я уехал, графиня — чтобы остался.

Между тем пришли за госпожой де Линьоль, прося ее сделать несколько последних распоряжений относительно праздника.

— Я сейчас вернусь, — сказала она мне.

Через мгновение тетка меня оставила и пришла назад раньше племянницы, которая тоже не замедлила появиться. Нечего говорить, что спор возобновился и делался все жарче. Наконец графиню опять вызвали. Уходя, она предупредила, что вернется через минуту. Но едва госпожа де Линьоль спустилась с лестницы, как маркиза сказала:

— Сударь, мне кажется, вы не так безумны, как она; вы должны понять, до чего ваше пребывание здесь может ее скомпрометировать. Уступите необходимости, уступите моим требованиям, а если этого мало, то и моим мольбам.

Она увлекла меня через незнакомые коридоры и проходы на птичий двор, посреди которого стояла ее карета. Когда я садился в экипаж, случайность привела туда же де Мезанж.

— Вы уезжаете, моя подруга?

— Увы, да; кланяйтесь от меня мадемуазель де Риё.

— Непременно... Да, кстати, вы уверены, что она скоро станет... такой же девушкой, как вы...

— Молчите, мадемуазель, — прервала маркиза, — и никогда не смейте повторять этих...

Любовные похождения шевалье де Фобласа


предыдущая глава | Любовные похождения шевалье де Фобласа | cледующая глава