Глава 4
Жребий брошен, господа
Не помогла Сан-Санычу «Программа мира».
Видимо, не до конца ее продумал наш «дорогой Леонид Ильич». Либо Козет тормознул, впал по своему обыкновению в ступор, когда не надо. На деталях, скорей всего, посыпался. Срезал его на мелочах суровый партизан идеологического фронта. На тонкостях и нюансах возмужания всеми нами любимой партии в годы Гражданской и Великой Отечественной войн. Скажу по секрету, при желании на этой теме засыпать можно любого! Даже меня, не побоюсь этого позорного признания.
Загнанный в угол Сан-Саныч все же решился использовать мой «козырь», да только угрюмый инструктор культпропотдела даже бровью не повел на «хайповую» фишку – или не слышал еще про новомодный термин, или… Козет был уже заранее приговорен. Обречен на заклание, аки агнец невинный. «Режу каждого второго», – помните? Тупой и беспощадный принцип аксакала идеологической юрты. Неумолимая децимация бойцов с поправкой на обстоятельства современной цивилизации.
Короче, не видать Сан-Санычу премии, как собственных ушей. И неделя сроку на пересдачу зачета. Без надежды на благополучное разрешение этой проблемы. Если только…
– Сергей Владимирович, – обратился я к Шефу, – какие у вас ассоциации вызывает факт убийства домашних животных после зверского уничтожения хозяев?
– Услышал про резню в Камышлах? – в секунду расшифровал меня начальник. – Откуда?
– Старушки судачили в больнице.
– Старушки? Любопытно. И двух месяцев не прошло, а уже… судачат.
– Я удивляюсь, почему вообще весь город на ушах не стоит.
– Потому и не стоит, – многозначительно поджал губы начальник. – Вовремя меры приняты. Только, я смотрю, у некоторых память девичья. Не по годам…
– Засекретили, что ли?
– А ты как думал?
– Да ничего я и не думал. Просто странно – как такое можно засекретить? Всю деревню на подписку?
– А что, думаешь, сложно?
– Да, действительно, чегой-то я… и все же… про собаку. Вы как-то ушли от темы.
– А что собака? Между прочим, если бы ее подозреваемый не зарубил, то и следов бы не было. А так – кровавый проспект от дома до дома. И в конце цепочки отпечатков – валенки на крыльце, прямо перед дверью. А на них – кровь и собаки, и всех остальных жертв. И топор рядышком, к стеночке приставленный.
– А разве топор не в руках у убийцы нашли?
– Тоже старушки напели?
– Ну да. Чего-то я не подумал. Недооценил глубину творческой фантазии пенсионеров. Точнее… переоценил.
– Топор аккуратно прислонили к стенке около дверного откоса.
– Аккуратно? – Я внимательно посмотрел на Шефа, ни на секунду не подозревая его в наивности.
Глаз он не отвел. Гляделок своих, наглых и бесстыжих.
– Это не наше дело, – буркнул Сергей Владимирович, раздражаясь неизвестно на что, – и подозреваемый… найден уже.
– Долго искали? Не запарились?
– Чего ты от меня хочешь? – вспылил все-таки начальник. – Чтобы я дело взял? А где тут угроза государственной безопасности? Не скажешь?
Вообще-то он у нас выдержанный мужчина. С холодной головой и… слегка подогретым сердцем. И руки… моет часто. И ноги… наверное.
– Я хочу понять, что меня беспокоит по поводу этой собаки. Кроме того, что ее специально зарубили для фальсификации следов.
– Наглец ты, – устало вздохнул Шеф. – Упрямый и настырный. Скачешь опять впереди паровоза.
– На том и стоим… вернее, скачем.
– Между прочим, с фальсификацией следов ты озвучиваешь одну из версий, как неоспоримый и состоявшийся факт. А это, драгоценный ты мой, непрофессионально как минимум.
– Знаю. Только ничего поделать с собой не могу.
– А вообще… убивать живность вместе с хозяевами – это бандеровские прихватки. Со времен войны…
Есть!
Вот что меня мучило.
Ай, молодец начальник. Шевельнул в моей голове самый нужный камушек. Да так, что плотина рухнула и меня прорвало.
И я ему все вывалил. Сбивчиво и сумбурно, не успевая за собственной мыслью, – так много информации поперло из кладовых памяти.
Историк я или нет?
, не цыгане и не коммунисты. Только пленные красноармейцы очень редко шли в полицаи, большинство из них предпочитало трагическую долю узников лагерей смерти. Предателями становились единицы.
Основной состав шума-батальонов был представлен из «местных кадров». Большей частью из уголовников всех мастей, бандитов, дезертиров, просто отбросов общества – пя Украинской державы». На конкурентной основе с украинцами в полицаи рвались и «аковцы», бойцы польской подпольной «Армии Крайовой», коварно предполагая когда-нибудь, рано или поздно, развернуть оружие против своих же новоявленных хозяев. Только все их «селюковские хитрости» для немцев были шиты белыми нитками. Они просто цинично стравливали периодически своих хитромудрых подопечных друг с другом, тем самым обезопасив себя от предательства со стороны собственных ненадежных помощничков.
Карательные, например. Чтобы самим не мараться.
Тем более что убийство гражданских лиц, как было принято считать командованием вермахта, пагубно влияет на боевой дух немецкого воинства. А убивать, как завещал любимый фюрер, хошь не хошь, а надо…
Твари!
Вот и поручали цивилизованные европейцы грязную миссию диким и недалеким аборигенам – малоросы жгли польские Кресы, а поляки стирали с лица земли украинские хутора. Хотя… разные были варианты. Трудно, что ли, облапошить этих тупых и кровожадных «аскари»? Главное – «разделяй и властвуй». Украинцы, к слову, в этом сатанинском соревновании преуспели больше, как ни крути. Настрадались в свое время от польских «осаднюков»… да и силы враждующих сторон не были равными. Впрочем, речь пока не об этом.
Вот за что зацепилась моя память: собак, именно собак уничтожали шуцманы во время карательных зачисток неблагонадежных сел и деревень. Причем убивали их уже после ликвидации гражданского населения – всю домашнюю живность, скот, птицу, все, что не могли забрать с собой. «Що не з’їм, то понадкушую» – помните? Старательно сводили на нет все живое, что находили во дворе. Зачем? Трудно сказать. Как вариант – полицаи, «аскари», пытались приобщиться, так сказать, к немецкой пунктуальности. Старались подражать своим педантичным хозяевам. С целью получения дополнительных бонусов одобрения от господина. Сказано им было «зачистить» населенный пункт – вот и «зачищали»… всех, без конкретики и разбору.
А поскольку, как правило, во время совместных карательных операций немцы полицаям выдавали только по одному боевому патрону, уж не знаю по каким таким своим соображениям, «зачистка» осуществлялась исключительно холодным оружием. Штыками, ножами и прикладами. Топорами, как вариант…
Происходил этот кошмар приблизительно так. Группа карателей врывалась в дома и выгоняла людей на улицу – взрослых, детей, стариков. Всех, кто мог передвигаться. Там их конвоировали до центральной площади, где и планировалась основная расправа, – или сами немцы методично всех расстреливали из пулеметов, или шуцманы сжигали людей в амбарах. В целях экономии боеприпасов.
Вторая группа, состоящая уже полностью из коллаборационистов, проходила следом за первой – выгоняла скот на улицу и отправляла его туда, куда укажут немецкие интенданты.
А вот третья группа, в которую почему-то стремились самые отъявленные отморозки, производила окончательную зачистку населенного пункта. Нелюди демонстративно жестоко расправлялись с уцелевшими людьми, если таковые находились. Это или обездвиженные старики, или лежачие больные, или те, кто наивно попытался спрятаться от расправы. Потом грабили имущество и поджигали дома. Прибыльная была операция, всегда с наваром. И чистоплюев в третьей группе не держали, в отличие от «скотоводов». У всех были руки в крови. По ноздри.
Именно эта группа палачей и убивала оставшихся в живых собак.
Тем более что эти животные во времена войны стали огромной редкостью. Роскошью, которую необходимо было стереть в прах, как и всех живущих рядом.
Надпись на нарукавной повязке полицая – «TREU TAPFER GEHORSAM»: «Верный, храбрый, послушный». Так и убивали – верно, храбро и послушно. Не тратя патронов и эмоций.
Страшный расклад.
И страшные дела, которым, на мой взгляд, нет прощения.
Без учета срока давности и мнений современных «примирителей».
Сергей Владимирович все это внимательно выслушал, ни разу меня не перебив.
Сомневаюсь, что в моих словах он почерпнул для себя что-то новое. Все эти чудовищные факты общеизвестны, задокументированы и среди здравомыслящих людей сомнению не подлежат. По крайней мере, в середине семидесятых, покуда живы еще непосредственные очевидцы, несостоявшиеся жертвы и чудом уцелевшие свидетели цивилизованного европейского зверства.
– А какой возраст у того пьяницы, подозреваемого в убийстве? – спросил я Пятого, смутно ощущая реальную значимость выбранного направления мысли. – Он войну застал в сознательном возрасте?
Начальник пару секунд задумчиво побарабанил по столешнице пальцами. Будто возвращаясь из ему одному известных далей.
– В сознательном, – подтвердил он. – Вполне мог быть полицаем. Правда, очень юным, лет шестнадцать ему было всего в сорок втором, но…
Да-да, знаю.
Эту тему в советской идеологии предпочитали замалчивать.
Дабы не разжигать лишний раз межнациональной неприязни между братскими народами. Среди украинских полицаев действительно было очень много подростков – неоперившихся, легко поддающихся психологической обработке и по-юношески яростно цепляющихся за жизнь. И если про погибших молодогвардейцев знала вся страна, про юных «шуцманов» знать было совсем не обязательно. Вредно даже…
Что касается моего мнения – такой расклад был в корне ошибочным. Достаточно вспомнить нетленный образ гайдаровского Плохиша, который в качестве антагониста создал неповторимый фон для всеми любимого детского героя – Мальчиша-Кибальчиша.
Без тьмы нет света.
Мир без теней – плоский и невыразительный. Нужны инь и ян. Два независимых и не сводимых друг к другу начала. Что будет, если долго прятать одно от другого? Печальная судьба Советского Союза показывает, что ничего хорошего.
К примеру, на существование в нашей недавней истории бандеровского феномена я обратил свое сознательное внимание только в зрелом возрасте. Раньше как-то отмахивался – мол, несерьезно все это. Исключение из общего правила, подумаешь, пара-другая предателей. Выродки и отщепенцы есть везде.
А на самом деле все оказалось не так однозначно.
Фильм «Государственная граница» помните? Шестая серия, «За порогом Победы». Сцена убийства бандеровцами советского пограничника. В огне, живьем. До оторопи. До жуткого мороза по коже. И после просмотра все стало на свои места, заполнились досадно свербящие лакуны среднего образования. Лишь одно резануло тогда по неокрепшему сознанию: НЕУЖЕЛИ? Больно так резануло, до сукровицы…
Это что, правда? Да не может быть. Это же наши братья! Родные, советские…
И окончательное понимание, словно холодный душ среди теплого благополучного дня: да, правда! Так все это и было. И от этой правды заботливо нас защищало наше собственное государство. Трудно сказать, правильно оно делало или нет. Наверное, нет. Потому что чуть позже очень многие оказались не готовы к возвращению в реальность средневекового варварства…
И в числе современных приверженцев зла вновь оказались… пацаны и девчонки. С жидкими мозгами, не оформившейся психикой и яростным стремлением к сытой жизни. К тем самым пресловутым кружевным трусикам, на пути к которым опять подвернулись, как учили патриархи национализма, жиды, цыгане и москали…
А мы все это легкомысленно… просрочили.
Опоздали, короче.
Поздно врубились в эту тяжелую тему. Потому, наверное, что лечили симптомы, а не причины. Сняли нужное кино лишь в восьмидесятых, перед самым крахом братского Союза. А такие фильмы снимать нужно было раньше лет на двадцать! И крутить их ежеквартально, ежемесячно, ежедневно. Напоминать, разъяснять и комментировать. И вбивать правильные выводы в растущие головы акселератов, которые так и норовили крутануться в сторону заманчивых «Битлов» и мятного «Ригли Сперминта».
М-да.
– …Но только он всю войну просидел в Ташкенте, в детском доме, – закончил свою мысль Сергей Владимирович.
Чего?
Кажется, я отвлекся.
– Кто просидел?
Шеф коротко глянул в мою сторону с легким налетом недоумения.
– А! – вспомнил я нить разговора. – Подозреваемый?
Начальник, не отвечая, разглядывал меня со слегка улавливаемым скепсисом.
Ах, так? Изволим свысока к сотруднику относиться?
– Знаете что, Сергей Владимирович? Попробуйте проверить – был ли погибший старик причастен к партизанскому движению. Не просто к службе в армии или к какому-нибудь «трудовому фронту», а именно к партизанам!
Скепсиса поубавилось. Даже мелькнула искорка заинтересованности.
– Я вам так скажу, – продолжал я умничать. – Если зарубленный дед – партизан, концы нужно искать среди фашистских прихвостней. Бывших, разумеется, и тщательно сегодня замаскированных. Легализовавшихся в нашем времени. Их еще «недобитками» в нашей прессе называют…
Жалкая попытка подколоть начальника.
Он даже ухом не повел. «Аквила нон каптат мускас» – «Мух орел ловить не станет».
Тем не менее коли уж пошел «высокий штиль» – жребий брошен, господа-товарищи! «Алеа якта эст». И назад дороги нет – Шеф явно заинтересовался этим делом. Определенно! Знаю я это задумчивое выражение физиономии и бессознательное постукивание пальцами по крышке стола.
Принято. «Пробатум эст».