Глава 7

Под хриплый рев буцин, возвещающий смену полуденного караула, двери в вестибулум военачальника отворили двое гвардейцев, и секунду спустя взорам собравшихся предстал Бурр в полном парадном облачении. В отличие от серовато-несвежих туник, выдаваемых со складов остальным службистам и офицерам, на Бурре туника была безупречно белой, а торс и грудь ему прикрывал серебристый панцирь с красными наплечными и поясными ремнями. Пояс облегала широкая алая лента с аккуратно свисающими концами. Как и многие из тех, кто назначался в ряды командования непосредственно сверху, воинских фалер он не имел, чем отличался от многих стоящих перед ним ветеранов, заработавших свои звания и награды на полях сражений. Толстую шею Бурра украшал резной золотой обод, а голову оторачивала кайма из темных волос. Несколько жидковатых прядей были безыскусно зачесаны через макушку в усилии скрыть облысение, беспощадно видное любому невооруженному глазу. Сложения Бурр был весьма крепкого, однако мужскую стать подтачивала высохшая правая рука, которую он при ходьбе закладывал за спину.

– Старший военачальник, префект претория! – могуче проревел примипил^[15].

Офицеры все как один застыли навытяжку. Военачальник приподнял подбородок и, выждав секунду-другую, высокомерно кивнул.

– Прошу вас, соратники. Усаживайтесь.

Катон и Макрон, наряду с прочими префектами, трибунами и центурионами, опустились на скамьи с мягкой обивкой, стоящие в зале совещаний. Как и во всем, что имело отношение к преторианской гвардии, здесь чувствовались размах и комфорт, своим уровнем на порядок превосходящие остальные легионы, расположенные по всей Римской империи и за ее пределами. Штаб напоминал скорее небольшой дворец, чем просто строение для военной администрации. Вход в передний атриум осуществлялся через величавую арку, а фронтон главного здания зиждился на мраморных колоннах. Временщик Сеян^[16], уговоривший императора Тиберия поручить ему строительство лагеря, потратил на работы немыслимые суммы. И хотя в итоге честолюбие, сыграв с временщиком злую шутку, обрекло его на бесславие в анналах истории, тем не менее его последователи, а с ними и сами гвардейцы те непомерные растраты имперской казны воспринимали с тихой благодарностью. Предметом зависти каждого солдата в империи были не только сами казармы, но еще и преторианские термы с гладиаторской ареной в придачу.

Не менее впечатляло и совещательное помещение. Его смело можно было назвать дворцовым залом – высоченный потолок, стены украшены фресками славных былых сражений. Каждая из них крупным планом изображала того или иного императора от Августа до Клавдия. (Катон заметил: сбоку от двери, через которую вошел Бурр, стена выскоблена до штукатурки, а на ней угольком нанесены контуры моложавого воина; похоже, пантеон воинской славы готовился пополниться Нероном.)

Бурр занял место непосредственно перед офицерским собранием и возгласил:

– Сила и честь! Друзья мои, собратья! С сердечной радостью приветствую ваше возвращение из Испании. Я уже составил разговор с вашим военачальником сенатором Вителлием, который сообщил мне, что вы и вверенные вам силы проявили себя в лучших традициях преторианской гвардии. Особенно похвально Вителлий отзывался о префекте Катоне, центурионе Макроне и солдатах Второй когорты, чья храбрость и решительность в обороне жизненно важного серебряного рудника потеснила войско мятежного Искербела. Насколько мне известно, Вителлий будет ходатайствовать перед сенатом о представлении данного подразделения к награде за безупречность службы. Префект Катон! Центурион Макрон! Прошу вас встать.

Переглянувшись с растерянным удивлением, оба встали и сконфуженно замерли. Надо сказать, что Вителлий был их давним недругом, который однажды даже пытался спровадить Катона с Макроном на тот свет. С чего бы ему, собственно, распинаться, пытаясь возвеличить их до статуса общественных героев?

– Рим перед вами в долгу, и вы по праву завоевали уважение всех нас, здесь присутствующих! – возгласил Бурр.

Зал затопал ногами, выражая солидарность со сказанным; дробный стук все рос, заполняя гулом зал. Кое-кто вслух выкликал имена триумфаторов, пока Бурр, возведя свою здоровую руку, не призвал собрание к спокойствию.

– Префект с центурионом хотя и переведены в гвардию недавно, но уже успели доказать свою доблесть. Нам, преторианцам, в самом деле за честь иметь в своих рядах таких людей. Лично я жду, что оба они еще добавят блеска репутации нас, преторианцев, как самой доблестной, самой отборной воинской силы во всей империи, а то и во всей ойкумене!

Офицеры снова затопали ногами, и Бурр кивком велел Катону с Макроном занять свои места. Когда шум унялся, он продолжил:

– Насколько вам, недавно вернувшимся из Испании, теперь известно, у нас отныне новый император. И теперь наш долг служить Нерону так же преданно, как мы до этого служили Клавдию. Те из нас, кто оставался здесь, в Риме, уже дали Нерону клятву верности, и я уверен, что и вы в полном своем составе захотите к ней присоединиться как можно скорее. Как раз для этого завтра утром состоится парад преторианской гвардии, в ходе которого те офицеры и солдаты, что пока еще не успели присягнуть, сделают это. Мы дадим им такую возможность. – Бурр отступил на шаг. – Есть ли какие-нибудь вопросы?

Краем глаза Катон увидел, как сбоку со скамьи поднялся трибун одной из когорт.

– Военачальник, известие о Клавдии мы услышали сразу, как только два дня назад прибыли в Остию. Но дошел до нас и слух о том, какая именно его постигла смерть.

Бурр смерил трибуна хладным взглядом.

– И что же это за слух, Мантал?

Трибун неловко поерзал.

– Поговаривают, что он был… отравлен.

– Вот как? Отравлен?

– Кем-то близким из дворца.

– Даже так? Может, и имя называлось?

На лице трибуна явственно различалось смятение.

– Прошу извинить. Я лишь повторяю то, что слышал.

– Так что же именно ты слышал, Мантал?

– Так, разговор в местной таверне… Какой-то пьяный крикун, только и всего.

– Что же именно сказал тот крикун? – настойчиво осведомился Бурр.

– Сказал… Сказал, что императора отравила Агриппина.

В зале нависла тишина, которую со змеистой улыбкой нарушил опять же Бурр:

– А ты сам веришь таким обличениям? Веришь, что верная мужу римская патрицианка могла совершить такое гнусное злодеяние? Веришь, спрашиваю, или нет?

– Нет, господин военачальник. Конечно же, нет.

– Тогда я рекомендую тебе впредь никогда не произносить в моем присутствии подобные несуразности. И ни перед каким другим преторианцем. Никогда. Ясно ли тебе это, трибун Мантал?

– Ясно, господин военачальник.

– Тогда будь добр, присядь. Я поговорю с тобою позже, и ты укажешь мне в точности, в которой именно таверне тебе довелось услышать эту оскорбительную историю. Если повезет, то мы сможем выяснить, чей именно гнусный язык произносил эти словеса, и тогда уж он ответит за свои крамольные речи.

Катон слушал все это со смутной тревогой. Так вот как знаменуется начало правления нового императора… Безжалостным подавлением любого несогласия и отлавливанием тех, кому хватает смелости хотя бы усомниться в способах, путем которых Нерон пришел к власти. Трибун Мантал теперь помечен; интересно, сколько времени понадобится Палласу, чтобы узнать о крамольной выходке и наказать виновника показательным образом?

– Громы Юпитера, – прошептал Макрон Катону на ухо. – Тебе не кажется, что это все же перегиб?

– Боюсь, ты прав, – тихо ответил тот.

– Я не подвизался хватать по тавернам пьянчуг. Мое дело оберегать Рим и сражаться с варварами. Только это, и ничего иного. А не всякий вздор.

Краем глаза Катон заметил, что на них поглядывают некоторые из офицеров.

– Катон, будет тебе… Сейчас не время.

– Какие еще будут вопросы? – хмуро спросил Бурр.

Среди сидящих поднялся еще один, на этот раз центурион – коренастый, с волчьей проседью; грубое морщинистое лицо обрамлено клочковатой щетиной. Этот, в отличие от предыдущего оратора, никакой нервозности не выказывал.

– Из нас здесь многие слышали о награде, которую император роздал тем, кто оставался в столице при его восшествии на престол. Годовая выплата солдатам и пятигодовая – офицерам. Это так?

Бурр вместо ответа ограничился кивком.

– Я слышал, уплачено было серебром новой чеканки, в день провозглашения императора.

– Да. И что?

– Да вот мне хотелось бы знать, когда эту награду получим мы. Те, кто был в испанском походе.

Зал оживился, загудел голосами. Взгляды многих устремились на военачальника в ожидании, что именно тот ответит.

– Императорский вольноотпущенник Паллас лично сообщил мне, что вознаграждение будет в максимально короткие сроки выплачено и остальной части преторианской гвардии. В настоящее время в казне, к сожалению, имеет место нехватка серебра. Однако теперь, с подавлением смуты в Асторге, поступление серебра из Испании ожидается со дня на день. В известной мере за это можно поблагодарить префекта Катона.

Центурион глянул на префекта и сбивчиво кивнул, после чего снова обратил взгляд на военачальника.

– И как долго нам еще ждать получения нашей доли?

– Этого я сказать не могу.

Ответ вызвал приглушенный ропот со скамей центурионов. И тут на ноги встал Макрон (так неожиданно, что Катон даже не успел его удержать).

– Друзья мои! Дозвольте мне сказать… Благодарю. – Он повернулся к Бурру: – Как ты, господин военачальник, уже сказал, я в гвардии человек новый. Быть может, кто-нибудь, включая и тебя, может сказать: вот, мол, выскочка, говорит не по чину… Но я свой перевод в гвардию добыл, можно сказать, кровью. Я воевал в Германии, Британии, Парфии, Египте, Иудее, Сирии, на Крите и нынче вот в Испании. – Он похлопал по солидному количеству наградных фалер у себя на нагруднике. – Это вот все заработано в боях. Я не щадил жизни за Рим и за своих товарищей. То же самое можно сказать о большинстве здесь присутствующих. Верно, ребята?

Он оглядел собрание, где многие из ветеранов кивками и возгласами выразили ему свою поддержку.

– Ну вот. Так что у меня и здесь сидящих есть ощущение, что свою награду мы заслужили. Пока мы были в Испании, проливая кровь в борьбе с мятежниками, остальные преторианские когорты уютно жили-поживали в своих казармах. Самое большее, чем они рисковали, – это захлебнуться дешевым вином или подавиться рыбной костью. Поэтому вполне можно понять, что нам трудно мириться с тем, что они, ничего не делая, получили хороший приварок, в то время как нам – тем, кто в это время воевал на чужбине за Рим, – остается лишь покорно ждать, когда же нам наконец выплатят нашу долю. Если мы вообще ее получим.

– То, что тебе причитается, центурион Макрон, ты получишь сполна. Даю тебе в этом свое слово.

– Прошу простить, господин военачальник, но мне за мою достаточно долгую жизнь много кто давал слово, только они так и оставались словами.

Бурр грозно свел брови к переносице.

– Ты сомневаешься в моей порядочности, центурион?

– Вовсе нет, господин. Я говорю только о тех, кто подводил меня ранее. Тебя я для вынесения суждения знаю слишком мало.

– Тогда что, ты позволяешь себе усомниться в слове императорского двора?

– Осторожней, Макрон, – прошипел снизу Катон. – Заклинаю тебя богами.

Его товарищ после вдумчивой паузы продолжил:

– Сомневаюсь ли я в слове императора? Конечно же, нет. Нерон – император, и если он лично ручается в выдаче нам награды, то я ему поверю. Иное дело, если мне приходится полагаться на слово кого-нибудь из его советников, вроде Палласа. Тогда, прошу меня простить, я сильно сомневаюсь в их честности. Эти прохиндеи известны мне не понаслышке. Эти скользкие греки-вольноотпущенники все как один себе на уме и не побрезгуют даже монетами, уворованными с глаз своих почивших матерей. Поэтому, господин военачальник, не откажи нам в ответе: обещание выдать долю исходит напрямую от самого императора или все-таки нет?

Бурр, сцепив у себя за спиной ладони, выпрямился во весь свой рост.

– Император – особа очень занятая. На его плечах лежит вес всей империи, к тому же ему нынче приходится осваиваться с тяготами государственного правления. Тем не менее я уверен, что он обратит свое благосклонное внимание на этот вопрос, как только возникнет такая возможность. И вы получите то, что вам всем причитается, как и другие когорты, которые уже успели это сделать.

– То есть все-таки нет?

Кое-кто из офицеров не смог сдержать смех; другие, наоборот, взроптали, и в их голосах безошибочно слышалось негодование. Старший военачальник, побледнев лицом, вдруг разразился на весь зал криком:

– Тихо! Вы двое, а ну сесть, сейчас же!

Макрон и второй центурион опустились на скамьи, а остальные под суровым взглядом Бурра смолкли.

– Вы смеете усомниться в слове вашего старшего офицера? Смеете подвергать сомнению слово императорского двора? Да вы кто такие, Гадес вас забери? Мы – преторианская гвардия, самая мощная во всей империи! Наш священный долг подчиняться и оберегать императора с его семейством. Такова клятва верности, которую мы повторяем в начале каждого года и в начале каждого нового правления. Пытать меня каверзными вопросами вам не по чину, и не в нашем праве спрашивать тех, кто поставлен выше нас богами. Если мне сказано, что свою долю вы получите, то у меня есть полная уверенность, что так оно и произойдет. И у вас она должна быть. Всё, кончен разговор.

Выпятив подбородок, он вызывающе оглядел зал.

– Завтра здесь на принятии присяги будет сам император Нерон. Необходимо, чтобы каждый солдат выглядел безукоризненно. Доспехи должны сиять, как солнце. Горе тому, кто из-за своей неряшливости подведет гвардию! Месяц работ на половине жалованья. То же самое и офицерам. А если я еще хоть раз услышу жалобы насчет выплаты или какие-нибудь сомнения в моей честности, а уж тем более что-нибудь в адрес императорского двора, яйца того негодяя мне подадут в жареном виде на завтрак. Ну, а тот, кому достанет глупости и дерзости усомниться в чести императора, будет распят прилюдно на военном плацу. Вот за это я вам ручаюсь со всей твердостью, которую вы требуете от меня. Боги мне свидетели. Разойтись!

Тотчас заскрипели скамьи, зашелестели подошвы и зажужжали разговоры; офицерское собрание постепенно потекло к выходу из зала, в атриум штабного здания.

– Ну ты молодец, – сказал вполголоса товарищу Катон. – Так настроить против себя старшего по чину – это надо уметь…

– А я что? Я лишь сказал то, что все и так думают.

– Иногда бывают причины, по которым все о чем-то думают, но никто не произносит этого вслух. Во всяком случае, открыто и прилюдно.

Макрон покачал головой.

– Знаешь ли, Катон… Мы с тобой наконец получили столь желаемое для нас назначение. Лучше, чем в преторианскую гвардию, назначений не бывает. И мы заслужили это стократ. Особенно после того, через что прошли в Испании. Почему это мы должны сидеть несолоно хлебавши, в то время как эти бездельники в Риме набили себе мошну и пальцем не пошевелив?

– Ты же слышал: мы все получим.

– В самом деле? Ты действительно в это веришь? – Макрон вздохнул. – А вот я – нет. Пока не почувствую это серебро пальцами, на ощупь. И возьму на себя смелость сказать: то же самое чувствуют все или почти все в этом зале. Не говоря уже о тех, кто побывал в Испании. Помимо, само собой, тех ублюдков, что все то время отсиживались в Риме. Эти набили себе кошельки и живут ни в чем себе не отказывая. Пьют-едят в лучших тавернах, ублажают себя в лучших лупанариях Рима…

– Центурион Макрон? – послышалось за спиной.

Обернувшись, они увидели центуриона другой когорты. Уже не молод, жесткие курчавые волосы тронуты сединой. Лицо в шрамах, на правом глазу повязка. Кивнув в знак приветствия, он протянул Макрону руку для пожатия.

– Центурион Аппий. Хотел лишь поблагодарить тебя за твои слова. Именно их и должен был услышать этот спесивый выскочка Бурр.

– Выскочка? – Катон приподнял бровь.

– Именно. Дорогу себе он вымостил не воинской доблестью и даже не благородным происхождением. Нынче все решают деньги и связи.

Прежде Катон уже встречался с подобной предвзятостью. Удивительно, но солдаты в большинстве своем предпочитали служить под началом людей с благородным происхождением, чем тех, кто просто совершал благородные поступки. Бурр, похоже, являлся не тем и не другим, а потому был вдвойне презираем ветеранами, которыми командовал. Тем не менее он был старшим преторианским префектом, а значит, командовал всем лагерем, и долгом каждого офицера и солдата было почитать его – если не как человека, то, во всяком случае, за его чин.

– Центурион Аппий, – сказал Катон, – мы здесь люди новые, а потому и суждение о Бурре составим сами.

– Разумеется, господин префект.

Центурион понял, что переступил некую грань откровенности, за которую переступать нельзя, а потому спешно принял строго-деловитый вид.

– И все равно для меня будет честью служить с вами, префект Катон и центурион Макрон.

После обмена приветствиями Аппий повернулся и зашагал из зала в атриум. Катон с Макроном вышли туда в числе последних. Из высоких потолочных окон струился свет погожего дня. Заходя в столп такого света, префект моргнул и словно по новой оглядел бахрому своей растрепавшейся туники, ржавчину на нагруднике, треснутую кожу мечевого пояса. Поход в Испанию выдался отнюдь не прогулкой.

– Второй когорте сидеть сегодня не придется, да и вечером тоже. Иначе на завтрашнем параде орлами нам не смотреться, – добавил Макрон, довольно блестя глазами при мысли о смотре экипировки, который он задаст своим гвардейцам. – Господин префект, прошу не волноваться. Завтра будем выглядеть так, будто два месяца только тем и занимались, что готовили себя к параду. И да спасут боги тех, кто вдруг заставит нас краснеть за себя. Потому что я никаких оплошностей не допущу, будь они неладны!