V. Дополнение
В четверг Найджел появился на Эйнджел-стрит около половины десятого. День опять был серенький, горизонт — словно грязное посудное полотенце; дома, деревья и река с ее мостами как будто покрылись сальным налетом. Металлический холод пробирал до костей. Голос мисс Сандерс, ответившей на его приветствие, был просто ледяным. Мистер Глид, сообщила она сумрачно, желал бы его повидать, для чего и придет в одиннадцать часов.
— Хорошо. Это избавит меня от лишних хлопот. Но попросите его отдать вам свой кастет на сохранение.
В ответ на эту шутку мисс Сандерс только нахмурилась и бросила такой осуждающий взгляд, словно перед ней был профессор, отпустивший легкомысленное замечание во время семинара. «До чего же сурова нынешняя молодежь, — подумал Найджел, поднимаясь наверх, — а ты постоянно об этом забываешь. Вот и Бэзил Райл вчера вечером со своей филиппикой по поводу секса, — но в нем говорит пуританская закваска рабочего класса; как бы то ни было, ему немногим больше тридцати, что же, он просто запоздал в чувственном развитии? Время покажет».
Стивен Протеру был уже за работой; водя носом по увесистой рукописи, он рассеянно поздоровался с Найджелом. Какое-то слово его зацепило. Длинный, как у дятла, клюв вонзился в страницу.
— Еще один голубчик пишет «незаинтересованность» вместо «бескорыстие»! — рявкнул он. — Это падение языкового уровня просто нестерпимо!
— Слова меняли смысловые оттенки и раньше.
— Не в этом дело. А в том, что «бескорыстие» не имеет точного синонима. Нельзя пробрасываться таким словом.
— А может быть, мы утратили само это понятие?
— Бескорыстие? Как идеал? Пожалуй… — Лицо маленького человечка вдруг стало печальным, его исказила такая пронзительная тоска, какую Найджел редко у кого-нибудь видел: пустые глаза, опущенные углы рта превратили это лицо в трагическую маску. Она была изборождена глубокими складками — руслами, прорытыми давно уже высохшими потоками чувств.
— У вас есть «Кто есть кто»? — спросил Найджел.
Стивен словно выбрался рывком из пучины тоски, сожалений и угрызений совести:
— В последней комнате по коридору справочная библиотека.
Найджел вышел, миновал комнату мисс Майлз (машинка ее молчала) и отворил следующую дверь в просторную комнату рядом. Молодая растрепанная, но миловидная блондинка, гораздо менее ученого вида, чем большинство издательских девиц, причесывалась перед карманным зеркальцем.
— Ой! — благовоспитанно взвизгнула она. — Вы меня напугали!
— Не беспокойтесь, прошу вас. Моя фамилия Стрейнджуэйз, я работаю в комнате у мистера Протеру. Хочу заглянуть в «Кто есть кто».
Девица, как видно, была ошеломлена подобной просьбой:
— Но я не знаю, можно ли… видите ли, я ведь нездешняя…
— Потусторонняя?
Голубые глаза стали большими, как блюдца.
— Ой, нет! Что вы! Я просто снизу.
— В каком смысле?
— Я работаю в бухгалтерии. Джин заболела и я вместо нее. Что вас интересует?
— «Кто есть кто».
— Простите, как это?
— Справочник. Называется «Кто есть кто».
— А-а, книжка… — Глаза девушки стали беспомощно озирать комнату, уставленную книгами от пола до потолка. — Мы-то с книжками дела не имеем… — Она с надеждой уставилась на потолок. — А вот мистер Протеру, он в них разбирается. В книгах. Может, вам у него спросить?
— Он меня сюда и послал.
— Подумать, вот смех!
— Если разрешите, я сам пошарю на полках…
— Милости просим.
— У нее такой толстый красный корешок.
Девушка захихикала:
— Тоже скажете!
Найджел осмотрел полки. Экземпляры изданий «Уэнхема и Джералдайна» больше чем за сто лет. В дальнем углу, у окна, две полки справочников. Вынув тот, который был ему нужен, Найджел открыл его на имени Миллисент Майлз и стал делать выписки. Блондинка как завороженная заглядывала ему через плечо.
— А Джонни Рей тут есть?
— Не знаю. Кто это?
Голубые глаза распахнулись так широко, что Найджелу грозила опасность в них утонуть.
— Кто такой Джонни Рей? Но он… Бросьте! Вы меня разыгрываете!
— Нет, это вы бросьте.
— Певец. Я его обожаю.
— Счастливец!
Блондинка, на минуту изменив своему обожаемому, крепче прижалась к плечу Найджела, который отыскивал в «Кто есть кто» другую фамилию.
— Знаете, вы здорово похожи на одного артиста, в той старой-престарой картине. Меня парень на нее водил; он очень образованный, мой парень, — не артист, конечно. Как же его звали? Берджес Мередит, вот как!
— Никому не говорите, — зашептал Найджел в перламутровое ушко, — но я и есть Берджес Мередит. А вы кто?
— Хи-хи, тоже скажете! А-а, понятно. Сьюзен, Сьюзен Джонс. Но скажите по-честному, вы на самом деле?..
— Тс-с-с! — прошипел Найджел. — На самом деле я знаменитый сыщик, частный сыщик, переодетый в Найджела Стрейнджуэйза, переодетого в Берджеса Мередита.
Девушка весело захохотала, щекоча своими бледно-золотистыми прядями его щеку.
— Сыщик! Вот уж нет, сразу видно!
Кончив делать выписки и поставив справочник на место, Найджел спросил:
— Вам здесь, наверно, скучно целый день одной? Хотя чтения тут хватает.
— Терпеть не могу книжки. По мне, если хотите знать, да хоть бы их совсем на свете не было. А вот мой парень — он только и знает, что читать, вечно сидит, уткнувшись носом в книжку. Меня это даже пугает.
— Не лучшее занятие, когда рядом такая девушка.
— Я так ему и говорю. Мы ведь только раз бываем молоды, правда? Я, конечно, не на вас намекаю, мистер Мер… мистер Стрейнджуэйз. — Она кинула на него томный взгляд. — Лично я уважаю пожилых мужчин.
— Берегитесь! Вы со мной поосторожней. У меня ведь опасный возраст. А все эти книжки возбуждают страсть.
— Фу! Как не стыдно! — в восторге пискнула девушка.
Немного поболтав в том же духе, Найджел спросил, приходилось ли ей сталкиваться с мисс Майлз.
— С этой кобылой? Вот воображает о себе, фря! Ой, может, вы с ней дружите?
— Нет. А ее здесь недолюбливают?
— Между нами говоря, болтают, будто мистер Райл немножко… ну, вы понимаете. Стыд и срам. В матери ему годится.
— А мистер Протеру?
— Да он ее терпеть не может. Это все знают. Когда ее сюда пустили, они прямо сразу так поцапались!
— Да ну? А из-за чего?
— Сама я не слыхала. Но моя подружка Джин случайно зашла в кабинет к мистеру Протеру и услышала, как они друг на друга кидаются в соседней комнате. Как она его оскорбляла, нашего мистера Протеру!
— Как?
— Джин не успела всего подслушать. Но ясно слышала, как мисс Майлз обозвала его лупоглазым. И так гадко, бессердечно, ну все равно как Бетт Дэвис. Он, конечно, не Марлон Брандо, но…
— Джин уверена, что мисс Майлз так его назвала?
— Она своими ушами слышала, как мисс Майлз сказала: «Лупоглазый». Даже два раза. И очень громко. Остального она недослышала. Но оба они, видно, здорово распалились. Мистер Протеру ведь носит очки — значит, она его хотела обидеть, правда?
— Может, это его кличка?
— Ну нет. Конечно… кое-кто у нас зовет его Креветкой…
— Лупоглазый… А вы знаете, кто носит большие защитные очки?
— Ну, мотоциклисты. И…
— Вы сами сейчас вылупите глаза. А если я вам скажу, что второй муж мисс Майлз был автогонщиком?
После этой интригующей реплики Найджел удалился, причем глаза Сьюзен были так широко открыты, что своими размерами и голубизной не уступам бассейну для плавания голливудской звезды.
Следующие пятнадцать минут Найджел в сопровождении гида осматривал здание. Он хотел хорошенько изучить место действия, а Стивен Протеру сказал, что будет только рад хоть ненадолго оторваться от своих рукописей. Начав обход с третьего этажа, где помещался редакционный отдел вместе со справочной библиотекой и художественной редакцией, они спустились на второй этаж, который занимали компаньоны, их секретари и отдел рекламы. На первом этаже располагались чисто технические отделы издательства: кабинет заведующего производством, бухгалтерия, счетный отдел и т. д. Наконец, в цокольном этаже была приемная, торговый отдел и большой зал, где под лампами дневного света и под звуки легкой музыки по радио работали упаковщики; за ним находилось еще более просторное складское помещение.
— Вот и все, — сказал Стивен, когда они вернулись к себе. — Просто, но символично. На третьем этаже — Просвещение, на первом — Золотой Телец, а между ними прослойка в виде компаньонов.
Найджел заметил, что его гида повсюду встречали почтительно, словно он тоже хозяин фирмы, но в этой почтительности не было подхалимства. Служащие явно любили Стивена, и, насколько можно было судить, все они хорошо относились друг к другу. Стивен несколько затруднялся, удовлетворяя любопытство Найджела относительно того, что происходит в других отделах, но, когда речь шла о его работе, отвечал без запинки.
Следующие полчаса Найджел изучал лежавшую у него на столе папку. В ней были данные, которые он попросил вчера: список служащих со стажем их работы в издательстве и кругом обязанностей, а также пачки пенсионных бланков, на которых каждый из них надписал свою фамилию печатными буквами и расписался. Найджел не рассчитывал что-нибудь из этого почерпнуть. Он затребовал данные, чтобы показать свою деловитость. Пенсионные бланки он сложил в большой конверт, его другу из Скотленд-Ярда они могут пригодиться, хотя, на взгляд Найджела, печатные буквы у всех людей почти одинаковы.
— А графологи могут что-нибудь определить по печатным буквам? — спросил Стивен Протеру, оторвавшись от своей работы.
— Это почти невозможно сделать по одному слову «Надо!». Конечно, если вы позволяете себе какую-нибудь причуду, например проводите перекладину в «н» справа налево или пишете буквы снизу вверх, они это заметят.
— Я так и думал. Но как же вы собираетесь вести это расследование?
— Искать мотив поступка. И выяснить, у кого была возможность его совершить. Это сужает круг. Кстати, скоро придет Киприан Глид, он хочет меня видеть. Где бы я мог…
Протеру ткнул большим пальцем через плечо:
— Там, если хотите. Сегодня Медуза превращает людей в камень где-то в другом месте. А чего ему надо?
— Посмотрим. Вы знакомы с ее вторым мужем?
— Глид — ее сын от первого брака.
— Знаю. Я говорю об автогонщике.
— Нет. Я не охотник до всяких там петушиных боев и прочего.
— Говорят, он застрелился.
— Не удивлюсь. — Стивен Протеру пожевал ртом, как рыба. — Одни сами решаются на самоубийство, других на это толкают.
Зазвонил телефон. К мистеру Стрейнджуэйзу пришел мистер Глид.
— Пошлите его наверх, в комнату, где работает мисс Майлз, — сказал Протеру.
Субъект, который туда вошел, производил весьма невыгодное впечатление. Ниже среднего роста, в брюках дудочками и грязном пиджаке с начесом, мучнистое лицо выглядело еще бледнее из-за реденькой черной бородки и черного сомбреро.
— Это вы — Стрейнджуэйз? — спросил он воинственно, из черной бородки блеснули белые зубы. — Какого дьявола вы позволяете себе оскорблять мисс Сандерс?
— Сядьте, и я вам объясню. Курите.
Рука Киприана Глида машинально потянулась к его портсигару, но тут же отдернулась.
— Спасибо, нет. Терпеть не могу душистое мыло.
Найджел подумал, что, судя по его виду, Глид не терпит никакого мыла. Молодой человек шлепнулся в кресло; он дрожал и злился на себя за эту дрожь, а потому дрожал еще сильнее.
— Какое вы имеете право хамить Мириам, то есть мисс Сандерс, и вынуждать ее…
— Какое же это хамство? Она солгала, и я ее на этом поймал. Имею на это полное право. Издательство пригласило меня расследовать недавние неприятности.
— Какие неприятности?
— Ваша мать, наверное, рассказывала вам про дело о клевете.
— Ах, это… И вы считаете, что ваши гестаповские методы оправданны… Но при чем тут я, позвольте спросить?
Киприан Глид принадлежал к той породе слабохарактерных людей, которые все время себя подстегивают, желая скрыть за агрессивностью неуверенность в себе.
— Очень даже при чем, — невозмутимо ответил Найджел. — Во-первых, вы находились здесь, когда были восстановлены купюры. Во-вторых, за несколько дней до этого фирма отвергла ваше предложение.
Киприан презрительно скривился:
— Вероятно, у частного сыщика, или кто вы там, кругозор ограничен замочной скважиной. Да чихать я хотел на этого генералишку. Сядет он в галошу или не сядет — мне-то что?
— Зачем вы приходили опять, раз ваше предложение было отвергнуто?
— Я приходил к Мириам.
— А потом поднялись наверх.
Найджел произнес это утвердительно, хотя пока не мог этого доказать.
— Ну и что из этого? Мне ведь не запрещено навещать собственную мамочку? — Разозлившись на себя за проявленную слабость, Киприан снова изобразил вспышку гнева. — Да и какого черта я вообще должен отвечать на ваши вопросы?
— Никто вас не заставляет. Но почему бы вам, кстати, и не помочь расследованию? Может, вы затаили злобу на «Уэнхем и Джералдайн»?
Молодой человек закатил глаза, совсем как его мать:
— Ну, если вы думаете, что у писателя нет других занятий, кроме как таить злобу на всех, кто отверг его произведения…
— Да, безусловно, думаю.
Глид был озадачен, но тут же ответил на откровенное заявление Найджела длинной тирадой, направленной против того, что он звал «системой». Это, как выяснилось, реакционная, коварная, тайная клика — издатели, редакторы и писатели, которые действуют в литературном мире как мафия, проталкивая свои писания и мешая пробиться всем посторонним. Такие люди, как Стивен Протеру, заявил он, — вожаки этой шайки, серые кардиналы, которые заправляют всей литературной политикой, определяют ее направление, дают работу своим клевретам, истребляют аутсайдеров. «Система» действует в Лондоне, но имеет свою агентуру и в провинции, она контролирует не только издательства, литературные отделы столичных газет и еженедельников, но и Би-Би-Си, Совет по искусствам, Британский совет и старейшие университеты. Она особенно опасна потому, что члены ее либо искренне, либо притворно не подозревают о ее существовании. Эта олигархия изощренными методами осуществляет свою власть и безжалостно подавляет все, что грозит ее интересам, причем каждый из ее членов в отдельности так же мало отдает себе отчет в коллективных целях, как отдельные кораллы кораллового рифа или капли дождя. И для того, чтобы бороться с этой зловещей и вроде бы неорганизованной бандой, Киприан Глид хотел издавать свой литературный журнал.
Говорил он с убежденностью, однако его теория показалась Найджелу скучной, и он перебил:
— Что ж, очень может быть. Но к делу, порученному мне, это не относится. Мне надо разгрузиться от всего лишнего.
— Ваша разгрузочная диета меня не интересует, — огрызнулся Киприан, обозленный тем, что его прервали на полуслове.
— У вас был побудительный мотив и возможность совершить преступление.
— Мотив? Да я даже не знаю вашего твердолобого генерала!
— Но как партизанскому вождю…
— Чего?..
— Как командиру в священной войне против «системы» вам, естественно, хочется спихнуть ее наиболее влиятельных членов. А вы только что сами сказали, что Стивен Протеру — один из них. — Найджел заметил, что окно в соседнюю комнату открыто; он надеялся, что Стивен слышит этот разговор. — Верстка находилась у мистера Протеру. Ему было удобнее всего сделать это грязное дело, и потому подозрение пало бы в первую очередь на него. Восстановив опасные абзацы, вы рассчитывали лишить его работы. И свалить одного из столпов «системы».
Киприан был так ошарашен, что не сразу смог ответить.
— Но это же полный… — Он хотел сказать «бред», но это означало бы полупризнание, что и его теория «системы» — тоже бред. — Я не желаю этого даже обсуждать. Я пришел требовать от вас извинения за то, что вы оскорбили мисс Сандерс.
— Тогда ваш поход был напрасным. Всего хорошего.
Задрожав, Киприан стал скрести свою клочковатую бороденку.
— Отлично. Я сообщу о вашем поведении компаньонам.
Найджел, не обращая на него внимания, заложил лист бумаги в машинку и принялся печатать. Он был совершенно уверен, что Киприан Глид явился не для того, чтобы защищать честь мисс Сандерс. В нем было мало рыцарственного. Покусав ногти и покосившись исподтишка на Найджела, он сдался:
— Может, я был чересчур резок…
Найджел перестал стучать на машинке и молча на него поглядел.
— Я готов обсудить с вами то, что вас интересует.
«Я был прав, — подумал Найджел, — он пришел, чтобы меня прощупать. Но в чьих интересах? Своей матери? Своих собственных?» Теперь Киприан отвечал на его вопросы с видимой прямотой. Да, он приходил в издательство утром 24 июля. Кажется, около десяти. Перекинувшись несколькими словами с Мириам, он поднялся наверх. Зачем? Поговорить с матерью. О чем? В общем, он порастратился и хотел немножко получить на карманные расходы. Утром он ее упустил, она уже ушла из дома в издательство. Но как он может все это помнить, ведь дело было несколько месяцев назад? Он проглядел корешок ее чековой книжки и выяснил, что она дала ему деньги 24 июля.
— Вам повезло, — заметил Найджел. — Мало кто из писателей бывает доволен, когда их работу прерывают просьбой о деньгах.
— Ну, тут у меня свой метод. Я вошел и сразу принялся читать только что напечатанную ею страничку. Этим я ее умаслил, — сообщил Киприан с убийственной откровенностью. — Она дико тщеславна, даже для пишущей женщины. А я обычно не проявляю особого интереса к ее творчеству — оно ведь ни черта не стоит. И фокус удался.
— Понятно.
— Как только я получил чек, я тут же смылся, а то еще, глядишь, она передумает. Поэтому, как видите, я не мог ничего сделать с этой вашей версткой, даже если бы и хотел. Все время был с мамашей. Если вы ее спросите, она, наверное, это припомнит.
— Но вы же могли нырнуть в соседнюю комнату до того, как зашли к матери?
— Мог. Но это ничего мне не дало бы, даже если бы я хотел поколдовать над версткой.
— Потому что там был мистер Протеру?
— Нет, потому что там была моя мать.
Стараясь не выдать тех чувств, которые вызвало это сообщение, Найджел встал и задвинул окно.
— Откуда вы знаете?
— Я ее видел через это окошко.
— Вы видели, как она разговаривает с Протеру?
— Нет. Она была там одна. Ходила за резинкой. Искала ее на столе, когда я туда заглянул. Я позвал ее, и она тут же вернулась. Поэтому она может подтвердить мое алиби. — Найджел посмотрел на Киприана так пристально, что тот, закатив глаза, поспешно добавил: — Честное слово. Да вы ее спросите сами, конечно, она могла и забыть…
— Я вам верю. — Найджел продолжал его изучать. Киприан был, конечно, capable de tout,[53] но соображает ли он, что он сказал? — Я вам верю. Могу только усомниться, что дело было в резинке.
— Не понимаю.
— Ваша мать могла в эту минуту восстанавливать купюры, — сухо пояснил Найджел.
Киприан Глид отнесся к этому предположению без того негодования, которое он выразил по поводу Мириам Сандерс, больше того, в его глазах даже появился блеск — злобный, коварный блеск, который он тут же погасил.
— Вполне могла. Мне это не приходило в голову.
— А вы считаете, что она на это способна?
— Что ж, психологически я могу это допустить. Женщины такого типа иногда любят сделать кому-нибудь гадость. Так сказать, внести разнообразие в жизнь.
— А кому бы, по-вашему, она хотела сделать гадость? — Найджел встал и отошел в дальний угол, борясь с соблазном дать этому молодому негодяю пинка.
— Да кому угодно. Просто сделать гадость. Ни за что ни про что. Из любви к искусству. — Киприану явно пришлась по душе эта тема, но дверь распахнулась, и в комнату влетела та, о ком шла речь.
— Я тебе говорила, чтобы ты больше сюда не ходил, — сердито сказала она. — Все равно бесполезно. Не получишь ни пенни. — Мисс Майлз заметила Найджела, и сразу все ее существо будто погасло, чтобы тут же зажечься совершенно другим светом, как электрическая реклама. — Ах, мистер Стрейнджуэйз, доброе утро! Простите, что я вам помешала. Я и не подозревала, что вы знакомы.
— Мы и не были раньше знакомы, — сказал Киприан. — Стрейнджуэйз берет у меня интервью…
— Я так рада. Ведь Киприан у нас умница. Уверена, что он далеко бы пошел, если бы кто-нибудь дал ему подходящую работу. Правда, мой мальчик?
— Ты не так поняла, — кисло разъяснил ей «мальчик». — Стрейнджуэйз — сыщик.
Положив сумочку, Миллисент Майлз опустилась на стул. Сын все еще сидел, развалившись в кресле, и самодовольно ее разглядывал, словно ему удался трудный фокус.
— Сыщик? — переспросила она. — Как интересно. Вот не подозревала… И вы допрашивали бедного Киприана с пристрастием?
Глид осклабился:
— Мы обсуждали склонность к пакостничеству с абстрактной точки зрения. И с конкретной тоже, мамочка. — Последнее слово он выплюнул с открытой издевкой. — Я вам больше не нужен, Стрейнджуэйз?
— Нет. До свидания.
Киприан Глид взял свое черное сомбреро. У двери он кинул на мать загадочный взгляд, послал ей воздушный поцелуй и удалился.
— Как бы я хотела, чтобы он за что-нибудь взялся всерьез! Он такой талантливый. Но, к великому огорчению, плывет по воле волн. Моя вина!
— Не может быть!
— Какой вы милый! — Вздохнув, она поглядела на него простодушно и жалобно. — Он дитя несчастливого брака. Все могло быть иначе, если бы я не развелась с его отцом. Хотя причин для этого, видит Бог, у меня хватало. Незачем мне отягощать вашу душу своими горестями.
Найджел догадывался, что диалоги в столь популярных романах мисс Майлз написаны как раз в этом духе. Их создательница продолжала:
— Вы, наверное, расследуете эту историю с книгой Тора?
— Да. Ваш сын мне говорил…
— Какой вы нехороший! Сказали, что вы новый сотрудник, и я уже понадеялась, что вы уговорите издательство переиздать мои романы.
— Боюсь, что тут я бессилен. Но ведь у вас такая могучая поддержка в лице мистера Райла.
— Ах, этот Бэзил! — отмахнулась она. — Да, он-то, конечно, за. Очень упорный юноша. Но все так сложно! — Она снова вздохнула. — Я часто себя спрашиваю, стоит ли завязывать личные отношения со своими издателями? Не лучше ли довольствоваться чисто деловыми?
Найджела возмутил этот вопрос, и он промолчал. Можно ли хоть чем-то пробить броню этого самодовольства, самообмана, черт знает чего?
— Сын ваш — беспардонный враль?
— Помилуйте, что вы!
— Могу я верить его показаниям?
— Каким показаниям? Не понимаю…
— Он говорит, будто видел вас в комнате мистера Протеру в то утро, когда были восстановлены купюры, словом, почти что поймал вас с поличным.
И Найджел рассказал ей все, что услышал сам. На лице мисс Майлз отразилась целая гамма чувств, но ему трудно было определить, насколько они искренни; быть может, она просто примеряла их и тут же сбрасывала, как новые шляпки. Остановилась она наконец на чувстве оскорбленного материнства.
— Ах, этот Киприан! Как вы могли… — с надрывом произнесла она. — В какое время мы живем, если дети дают показания против собственных родителей. И к тому же ложные показания!
— Значит, вы не были в комнате Протеру?
— Да разве я могу помнить? Столько месяцев прошло. А я так часто туда забегаю.
— Ваш сын пришел попросить денег. Может, вам это что-то напомнит?
— Боюсь, что нет, — ответила она со скорбным сдержанным достоинством. — Понимаете, ведь это случается очень часто. Киприан вечно влезает в долги. Понять не могу, на что только он тратит деньги. О Господи, неужели он и у вас пытался взять взаймы?
— Нет… Простите, что я об этом спрашиваю, но вы видели оскорбительные отрывки из «Времени воевать»?
Ее лоб наморщился от напряжения.
— Дайте подумать. Конечно, я о них знала. Мистер Протеру рассказывал мне о том, что написал Тор. И я, вероятно, видела верстку у него на столе. Но…
— Вы говорили об этом вашему сыну?
— Возможно. — Ее зеленые глаза широко раскрылись. — Ах, неужели вы можете подумать, что Киприан способен на такой поступок?
В ее голосе прозвучало сомнение, и Найджелу почудилось, что сделано это с умыслом. Он почувствовал глубокое отвращение: разговаривая с такими нравственными шулерами, как Миллисент Майлз и ее сынок, словно купаешься в грязи. Ему никогда еще так не хотелось отказаться от этого расследования.
— Я пытаюсь исключить людей, которые никак не могли этого сделать, — сказал он. — Физически или психологически. Вы давно знакомы с мистером Джералдайном?
Она разразилась трескучим добродушным смехом:
— Ну, его-то вы не можете подозревать! Я познакомилась с ним много лет назад. При довольно странных обстоятельствах. Потом мы не виделись до недавнего времени. А что?
— Я двигаюсь ощупью… отыскиваю звенья цепи. Существует ли, например, какая-нибудь связь между мистером Джералдайном и генералом Торсби, кроме, конечно, издательской?
— Понятия не имею.
Миллисент Майлз явно теряла к нему интерес. Она смотрела рассеянно, словно молча решала, как ей лучше поступить. Лицо ее стало жестким.
— Должен сказать, что второй оскорбительный абзац написан превосходно, — сказал Найджел. Он стал цитировать: — «Но губернатор, поглощенный более приятными занятиями — приемами, открытием благотворительных базаров и послеобеденной нирваной, — не принял никаких мер и, напротив, мешал военным рассеять толпу. Результатом его преступной нерадивости стало большое количество жертв и разрушений. Побоище в казармах…»
— «Гекатомба»? — рассеянно поправила его мисс Майлз.
— По-моему, там сказано «побоище».
— Нет, «гекатомба». У меня превосходная память на слова. — Теперь она была вся внимание. — Я точно помню, как Стивен прочел мне этот абзац. Мне запало это слово «гекатомба», но я не знала, как оно пишется. У меня всегда хромала орфография.
Через несколько минут Найджел ушел. Он не мог предполагать, что один из вопросов, которые он сегодня задал, прямо приведет к убийству.