Глава 26. О детских воспоминаниях и взрослых ошибках.

Ужин проходил чинно, спокойно, и на первый взгляд даже не скажешь, что изнутри меня так разрывало от противоречий, что хотелось просто убежать, схватившись за голову, на ходу крича во все стороны проклятия. Вот так, сидит перед тобой человек, потягивает чай, отламывает серебряной ложечкой пирог, а в душе бушует жуткий смерч, сметающий остатки здравого смысла ко всем чертям.

Но я даже заставила себя сесть рядом с Евгением, пару раз ему мило улыбнуться и посмеяться над его шутками. Я будто пробовала на вкус свою новую роль. Пыталась понять, каково это будет, играть по его правилам? И каким будет со мной Женя? Получится ли у меня так же ловко блефовать, как и у него?

Признаться, мне было откровенно страшно, потому что я не знала, не понимала, я искренне боялась этого человека, оказавшегося двуличным лицемером. Но, похоже, что он был со мной достаточно честен и искренен, а потому мне надо было хотя бы попытаться… Ведь, если подумать, я действительно такая же двуличная лицемерка, как и он.

Но Евгений, словно чувствуя мой страх по отношению к нему, не «давил» и не проявлял настойчивость. Он старался держаться так, чтобы мне было комфортно, и в то же время то и дело кидал на меня заинтересованные взгляды. Так что, когда ужин подошел к концу, я вполне искренне захотела проводить Женю. Возможно только для того, чтобы убедиться, что все наше поведение действительно было фальшей.

— Ну, не так страшно? — улыбаясь, проговорил Женя, стоя рядом со мной в лифте.

— Я пока не очень поняла, страшно или нет, — честно призналась я.

— Ничего, ты и к этому привыкнешь, — ответил Женя, пропуская меня вперед, когда двери лифта открылись. — Ты способная. Твои родители, сами того не зная, вырастили очень опасного человека.

Весенние вечера постепенно становились все теплее, но все равно почему-то хотелось закутаться с носом в широкий платок, наброшенный на плечи. Дойдя до его джипа, я невольно остановилась чуть позади, задумчиво глядя, как Женя снял машину с сигнализации и развернулся ко мне лицом, довольно улыбаясь. Он выглядел уставшим, и в голове вдруг промелькнула мысль: как он сам-то относится ко всему этому? У меня давно голова пухнет от собственной лжи, а как с этим справляется он? Вся взрослая жизнь на этом и строится? На взаимовыгодной актерской игре? В таком случае, я хочу остаться ребенком навсегда.

— Твои окна выходят в другую сторону, не обязательно было меня провожать.

— А мне просто захотелось, — как-то по-детски пробурчала я.

— Хочешь, прокачу? — вдруг предложил он, а я даже отпрянула на шаг назад.

— Зачем? — недоверчиво спросила я. — Нет, Жень, я правда не хочу. Я, знаешь, лучше буду притворяться. Я люблю его, Жень.

— Ты можешь мне доверять, — серьезно ответил он. — Я не обманываю тех, кто со мной сотрудничает.

— И мою маму тоже?

— Всех по-своему, — улыбнулся он. — Все время приходится оправдывать ожидания окружающих.

— Нет, Жень, спасибо, но… Нет.

— Дело твое, — по голосу можно было предположить, что он ничуть не расстроился. И я, посчитав, что все сделала правильно, отправилась домой, чтобы хорошенько обдумать и подготовиться к неминуемым объяснениям с Дмитрием Николаевичем. Потому что я с большим трудом сдержалась, чтобы не попросить Женю отвезти меня к моему химику. Не уверена, было бы это верным решением, но побороть этот соблазн было ужасно сложно.

***

Из-за размышлений о своем безвыходном положении заснуть удалось ближе к утру. Я почти всю ночь ворочалась с боку на бок, размышляя, что он делает прямо сейчас? Почему он ничего не написал? Я… Я все испортила?

Господи, почему у меня все через одно место?! Почему нельзя просто влюбиться, просто быть вместе? Без осуждающих взглядов вокруг, без скандалов?

— Марина?

Мамин взволнованный голос раздался наяву и прямо в моем сне одновременно. Но затем, постепенно замещая собой все фантастические абстракции видимой мною картинки, мое имя, исполняемое практически на распев маминым голосом, наконец, вырвало меня из нежных объятий Морфея.

— Марина! Да сколько можно?!

— Да, мам, что такое? — я практически подскочила на кровати, понимая, что мама кричит уже довольно давно, а я просто сплю, не обращая на нее внимания.

— Так, на столе завтрак, в прихожей, на тумбочке я оставила тебе деньги. Мы с отцом уезжаем на конференцию, нас не будет четыре дня, — мама говорила предельно строго. А я не сразу поняла, о чем именно она мне говорит. — Марина, на меня посмотри, — велела мама, и я подняла на нее заспанные глаза.

Ее лицо было практически искажено недовольством. Но работа же в нашей семье на первом месте, так что, ясно, как день, она не владеет ситуацией. Она может только давить, давить, душить… Но она действительно бессильна, и ей остается только надеяться, что за все это время у нее получилось повлиять на меня в достаточной степени.

— Если ты вздумаешь что-нибудь учудить, то я об этом все равно рано или поздно узнаю, — выбрала запугивание… Даже интересно. — Евгений будет к тебе заходить после работы, будь добра, позаботься о том, чтобы накормить его. Как мне показалось, вы смогли найти общий язык и вроде понравились друг другу? — чуть смягчилась мама. Ох, мамочка, этот твой Евгений — подлый лжец, и, да, мы с ним нашли общий язык.

— Да, он достаточно милый, — я постаралась говорить непринужденно. Удивительно, но у меня вроде даже получилось!

— Вот и хорошо! Я сказала ему, чтобы он не стеснялся и приходил, а он заверил, что вы с ним договоритесь… Марина, и голову не теряй, будь добра, мне пока внуки не нужны, а тебе еще в институт поступать!

— О, Господи, мама! — закатив глаза к потолку взвыла я, а затем закрыла лицо руками.

— Ты меня поняла, — строго произнесла она, а потом, натянув на лицо улыбку, обняла меня и поцеловала. — Пожалуйста, не заставляй меня в тебе разочаровываться. В очередной раз.

Судя по всему, дома я осталась абсолютно одна, и папа, скорее всего, подхватит ее по дороге с работы. Так что, первым делом взяв в руки телефон, я отправилась на кухню и, бездумно запихивая в рот все съедобное, что попадалось под руку, я набрала Дмитрия Николаевича.

Но вызов сбросили, а после Лебедев прислал сообщение, в котором говорилось, что он сейчас на смене. Подняв глаза к кухонным часам, я с недовольством поняла, что проспала почти до полудня. Значит, если это не сутки, смена закончится ближе к вечеру. Меня и так сжирала совесть и, похоже, придется еще целый день мучиться.

«Нам надо поговорить. Во сколько ты заканчиваешь?»

Отправив сообщение, я снова принялась за еду. Бутербродик, еще один… Я невольно вспомнила эти вечные бутерброды с сыром, которыми меня частенько кормил Лебедев, и улыбнулась. Ответ не приходил долго. Это не из-за того, что он злится. Просто он занят. С чего я вообще взяла, что он злится? Я же не успела ничего объяснить, он ведь не будет накручивать, как я. Он же прекрасно понимает, что я ничего не могу сделать. Наливая вторую чашку кофе, я поняла, что терпение у меня отсутствует напрочь: я пила кофе, машинально выдирая распустившиеся ниточки из кружевной салфетки.

«После девяти. Что-то случилось?»

Когда телефон нажужжал, я бросилась к нему, как умалишенная, и, прочитав сообщение, сразу стала строчить ответ.

«И нет, и да. Я расскажу тебе. Я могу сегодня остаться у тебя?»

И, отправив ответ, я снова перешла в режим ожидания. Но на этот раз он затянулся. Завтрак мой, по времени больше походящий на обед, превратился в бездумное поглощение съестного, телефон упорно молчал, а уровень моего самоедства поднялся до небес. Умом я понимала, что надо себя чем-то занять — тогда, если время не пролетит быстрее, то хотя бы я смогу себя хоть чем-то отвлечь. Ну, хотя бы попытаться. Но я, подтянув ноги на табуретку и обняв их, на манер Васнецовской «Аленушки», склонила голову, буравя взглядом телефон и практически заклиная его, чтобы поскорее пришел ответ.

Но после того, как прошел час, а за ним пошел второй, мне показалось, что как-то глупо будет просто просидеть весь день, ожидая ответа от химика. В конце концов, он на смене, а работать на скорой — это не секретарем сидеть. Мало ли к кому их вызвали.

Пока я мокла в ванной, стоя под струями горячей воды, в квартире раздался звонок в дверь. Пришлось бежать открывать, накинув на влажное тело халат и убирая с лица мокрые насквозь пряди волос. Кого еще принесло? Если это Евгений, я его прибью. Честно говоря, я понятия не имела, работает ли он по субботам или нет. Настроение, и без того болтающееся на нуле, грозило упасть еще ниже.

Но, открыв дверь, на пороге я обнаружила вовсе не Женю. Насмешливо улыбаясь, засунув руки в карманы ветровки, в квартиру зашел Леша и потрепал мои волосы, отчего с них посыпались брызги.

— Мама приказала за мной следить? — недовольно спросила я, зачесывая снова волосы назад.

— Нет, я просто так зашел, проведать тебя и поесть. Ты что-то пропала, вот, испугался, что маман тебе совсем мозги промыла.

— Промыла, Лешенька, даже жениха подобрала.

Судя по удивленному лицу брата, он от этой новости был действительно в шоке. Но, не найдя, что ответить, бросил куртку прямо на пол и прошел на кухню. Я наклонилась, чтобы поднять ее, но, замерев с вытянутой рукой, подумала, ну и черт с ней, пусть валяется. Тошнит уже от всего…

— Ты уже помылась?

— Нет, — крикнула я в ответ, переступая и через брошенные кое-как кроссовки брата. Вроде воспитывали, воспитывали родители, а в итоге вон — сплошной протест. Похоже, что у него этот протест распространяется на раскидывание вещей, а у меня на взрослых мужчин-учителей…

— Иди, я поесть приготовлю, — бросил Лешка с кухни, и я, пожав плечами, подумала, что ладно, обед, так обед. Пусть и завтрак мой закончился минут десять назад. Все лучше, чем таранить глазами телефон.

Завершив все водные процедуры, сидя с братом на кухне и поедая макароны, сваренные им, я недовольно хмурилась, молча тыкая вилкой в еду. В какие бы дебри мои мысли не забредали, в итоге все они возвращались к одному человеку, который упорно не хотел отвечать на мое сообщение.

— И кто этот жених? — с набитым ртом поинтересовался брат.

— Мамин и папин юрист, — я положила вилку на стол, понимая, что больше в меня еды не влезет.

— Женек что ли? — удивленно поднял брови Леша.

— Ты его знаешь?

— Да, мы знакомы, — неопределенно ответил брат. Меня сразу начали мучить сомнения, с каким именно «Женей», знаком он? В курсе ли, какой он на самом деле человек? Брат внимательно за мной наблюдал, настороженный моей реакцией и, судя по всему, Леша, скорее всего, знаком с «настоящим» Женей. Следующие его слова это только подтвердили. — Не самый лучший кандидат в женихи, уж лучше твой Лебедев.

— Конечно, Лебедев лучше! — тут же выпалила я, но потом взяла себя в руки. — Почему ты так говоришь?

— Потому что Женек — превосходный юрист, но как человек… Девчонкам с ним следует быть очень осторожными, он не особо считается с представительницами… — Леша очень аккуратно подбирал слова, что говорило о том, что он боится в чем-то проговориться. Признаться, меня не сильно волновали похождения Евгения. Меня вообще почему-то все вокруг ужасно злило: родители, снова куда-то укатившие и скинувшие на меня своего кандидата в мои ухажеры, брат, сваривший безобразные макароны, Лебедев, такой весь из себя обалденный и молчаливый, зараза, как партизан!

— В общем, ты лучше держись от него подальше, — осторожно заключил брат.

— Спасибо за заботу, — процедила я в ответ, встала из-за стола и, оставив удивленного Лешу в одиночестве, ушла в свою комнату.

Только спустя несколько минут, пока я в окончательно испоганенном настроении лежала на кровати, я поняла, что оставила телефон на кухне. Конечно же, братишка не станет ни листать историю вызовов, ни сообщения, но даже если бы и стал — пусть. Мне уже все равно. Я глупая безвольная кукла, без права голоса и без собственного мнения. Я уже давно должна была привыкнуть, что даже чертов шампунь мне выбирает мама.

— Макак, аппарат жужжит!

В следующую секунду я сорвалась с места с такой скоростью, что мне позавидовал бы любой спортсмен, а наш хамоватый физрук сразу безоговорочно поставил бы мне пятерку по всем нормативам! Я спешила так, что даже споткнулась на лестнице, благо, что мой нос и зубы остались целыми и невредимыми.

В дверях кухни я увидела удивленного Лешку и, сразу же вырвав из его рук телефон, с нетерпением открыла сообщение. Но оно оказалось вовсе не от того человека, которого я ждала.

«Ты будешь дома в восемь? Я заканчиваю около семи»

Как-то я упустила тот момент, когда Женя перешел на такое общение, будто мы уже лет десять живем вместе. Хотелось запульнуть телефоном куда-нибудь в район несущей стены, но, разумно решив, что ответ Лебедева хочу увидеть больше, чем разбившейся агрегат, я начала набирать ответ Евгению.

«Вообще-то у меня на сегодня были другие планы. Может, перекусишь где-нибудь в городе?»

И, практически пихнув телефон Леше, все это время молча стоявшему передо мной, я, злая, словно фурия, и расстроенная до слез, снова отправилась в свою комнату. Но на этот раз начала торопливо одеваться, а не валяться на кровати. Надо проветриться, а то сгнию в собственных мыслях.

— И куда это мы намылились? — братишка появился в коридоре, когда я уже натягивала обувь, хитрым взглядом провожая каждое мое импульсивное движение. Злость во мне возрастала с сумасшедшей скоростью. Даже шнурки ботинок я затянула чересчур сильно, больно сжав ногу, так что недовольно цокнув языком, я принялась их перевязывать.

— Гулять, — бросила я, ослабляя шнуровку.

— Макак, я-то тебе ничего не сделал, можно и повежливее.

На миг мне стало стыдно перед братом, ведь в данный момент я срывала свой гнев на первом попавшемся человеке, а именно — на самом дорогом друге — моем брате.

— Прости, — виновато проговорила я и стыдливо опустила голову. — Что-то я сама не своя…

— Ладно, прекращай психовать и дуй уже к своему «Айболиту». Чтобы в десять была дома.

— Фиг тебе, на ночь не жди, — я улыбнулась и показала брату язык.

— Совсем от рук отбилась! — Леша закатил глаза и, вытолкав меня за порог, пообещал названивать ночью каждые пять минут, после чего захлопнул дверь перед моим носом, даже не дав мне возможности как следует возмутиться.

Настроение немного улучшилось, правда, ненадолго. Как только я вышла на улицу и огляделась, вдруг поняла, что не имею никакого понятия, зачем, собственно, вообще я покинула квартиру и в каком направлении теперь мне следует выдвигаться, ведь Дмитрий Николаевич по-прежнему молчал.

И в таком же тягостном и одиноком молчании я провела еще некоторое время, пока ноги сами не привели меня к пустующей детской площадке. Сбоку, на скамейке, был слышен громкий смех парней и девчонок, которые по своему возрасту были близки скорее ко мне, чем к тем, кому эта самая площадка, по идее, предназначалась. И я присела на качели, справедливо рассудив, что вряд ли так поздно найдется кто-то желающий на них покачаться.

Слегка оттолкнувшись от земли, начала раскачиваться, постепенно набирая высоту. В памяти тут же всплыли счастливые детские воспоминания, как будучи маленькой девочкой я играла на этой площадке, качалась на этих же самых качелях…

Пальцы крепче сжали железные прутья, и старая краска под ними хрустнула, прилипнув к влажной руке. Подав корпус вперед, я постаралась раскачаться еще сильнее. Выше, еще выше…

Помню, когда качалась здесь после школы, лет десять назад, я смотрела на крыши стоящего впереди дома и представляла, что стоит мне отпустить руки, и я взлечу наверх, как самолет, и улечу далеко-далеко! Прямо к папе на работу! И он увидит меня и уйдет пораньше, чтобы вместе со мной летать над городом…

Я грустно хмыкнула, посмотрев вверх, на крышу девятиэтажки, которая когда-то казалась мне настоящим небоскребом, за которым ненавистная «работа» прячет моего папу.

А ведь один раз я попыталась. Отпустила руки… И полетела носом в землю. И уже через час я была счастливым обладателем гипса на руке, сотрясения мозга… И папы. На целых два дня. Конечно, над городом не полетаешь особо со сломанной рукой, но я была настолько счастливой!

Надо же, я ведь сама не заметила, как из умного и предприимчивого ребенка превратилась в послушную лицемерку, которая потеряла самое главное — способность бороться. Вместо этого я научилась приспосабливаться. Во всем приспосабливаться. Этакая мимикрия взрослой человеческой особи, чтобы не свихнуться от разочарования в жизни.

Краска под пальцами снова приятно хрустнула и слегка осыпалась на рукав. А что, если это и правда работает? Сломанная рука десять лет назад не показалась мне большой жертвой, чтобы привлечь к себе папино внимание. А какая жертва должна быть сейчас? Что надо сделать такое, чтобы мои родители смогли бы ко мне прислушаться? Чем надо пожертвовать, чтобы они выслушали меня и, самое главное — услышали?! Что, черт возьми, должно произойти?!

Я задумчиво разжала пальцы и перетерла между ними краску, налипшую на кожу. Помню, как я плакала, когда упала, как болела сломанная рука…

Но незатейливая мелодия звонка вырвала меня из мрачных мыслей, заставив мое сердце исполнить сальто и замереть на месте.

— Да?

— Привет, — родной голос на другом конце звучал устало и немного недовольно. — Можешь говорить?

— Да!

— Прости, я только освободился, сложный денек выдался…

— Ничего, все в порядке, я понимаю! — удивительно, но вся обида будто испарилась. Господи, я готова простить ему все, что угодно, даже то, что сама накрутила, лишь бы просто слышать его голос.

— Я через десять минут буду около твоего дома.

— Подожди, я не дома, забери меня около сада яблоневого, который по дороге в школу, если от меня ехать, знаешь?

— Да, — отозвался Лебедев. — Ты уже там?

— Минут через пять подойду прямо к дороге.

Пока говорила это, а потом попрощалась с Дмитрием Николаевичем, я уже направлялась к обговоренному месту. Немного напрягало полное отсутствие какого-либо освещения от той самой детской площадки и на протяжении всего сада, но вскоре я вышла к дороге, где меня уже ждал старенький «фокус».

По хозяйски открыв дверь и сев рядом с химиком, я почему-то никак не могла отделаться от какого-то противного ощущения тревоги. Почему я волнуюсь?! Вот ведь он, рядом со мной, устало улыбнулся, поздоровался и повез нас домой. От этих мыслей на душе даже чуть потеплело. Я еду домой…

Хотелось хоть что-то сказать, потому что молчание стало немного давить. Понятное дело, что он злится, что я не рассказала ему о Евгении. Но, судя по всему, этот диалог должна была начать именно я. А я боюсь. Серьезно! На тот момент, как мы подъехали к его дому, в моей голове уже выстроилась целая вереница различных вариантов оправдания собственной глупости и безответственности. Собственно, все они в итоге сводились к этой самой глупости и безответственности. Понять и простить — это единственное, что я могла предложить Дмитрию Николаевичу. Но что-то глубоко внутри меня подсказывало, что будь мы на месте друг друга, то лично меня бы такой расклад не устроил. Глупость и безответственность — это не повод предавать доверие.

— Мы сегодня в молчанку играем? — Лебедеву, видимо, надоело мое тягостное молчание. Он открыл форточку и привычно закурил на кухне. — Расскажи хоть, что за ухажер у тебя появился?

— Перестань, ты же знаешь, мне не нужны никакие ухажеры, — буркнула я, нахмурившись. — Это мама приставила ко мне нашего семейного юриста…

— Смекалистый мужик, через маму решил подобраться, — язвительно заметил Дмитрий Николаевич. Только сейчас я заметила, что он не просто уставший, как может показаться на первый взгляд. Нет. Он зол. По-настоящему зол. Невероятно зол. Он курил так нервно, словно прямо сейчас в его жилах закипает кровь.

— Да ни к кому он не хотел подбираться! — диалог выходил не очень, но выдавать более менее информативные ответы у меня тоже не получалось. — Я его вообще не интересую! Ему же тоже деваться некуда! Он с родителями моими работает, я говорила с ним, он предложил…

Тут я запнулась, увидев, как с горечью и иронией усмехнулся Дмитрий Николаевич. Господи, что я вообще говорю?! Если задуматься — это ведь полнейшая ересь!

— Предложил поиграть на публику? — Лебедев затянулся и поднял на меня глаза. Глаза, полные такого холодного и колкого льда. — И ты согласилась?

— Я…

— Ты согласилась.

Это уже был не вопрос. Он затушил в пепельнице окурок и тут же закурил новую сигарету. На кухне повисла тишина. Такая невыносимая, будто наэлектризованная тишина. Я застыла посередине кухни, опустив руки, смотря, как на каждом тяжелом вдохе химика поднимаются и опускаются его широкие плечи.

— А что мне надо было сказать?

— Начнем с того, что тебе надо было сказать об этом юристе мне. С самого начала! — его голос чуть повысился. Похоже, что он с огромным трудом себя сдерживает. — Давно он нарисовался? Сегодня?

— Нет, — выдохнула я. Я понимаю, что все, что я скажу только еще больше распалит его ярость, но я и так уже погрязла во всем своем вранье, молчании, притворстве… — Раньше.

— Почему ты не сказала? — а сейчас в его голосе прозвучала практически обида. Почему я не сказала? Почему не доверилась? Почему?

— Потому что боялась…

— Кого? Меня?! И что, так лучше? Я не прошу многого, я просто хочу, чтобы ты мне доверяла! — он снова повысил голос, а потом, отвернувшись к окошку, прошипел: — Черт, влюбился, как дурак!

— Дмитрий Николаевич…

— Ты могла бы рассказать обо всем мне, а теперь получается, что я вижу самодовольного хмыря, который нагло козыряет именем твоей мамочки и говорит, что он должен доставить тебя домой. Как, скажи мне на милость, я должен на все это среагировать?! А теперь узнается, что вы еще и успели все обсудить, хочу заметить, без меня, и договорились немного поиграть. Дмитриева! Такие вы классные! Скажи, а мне-то какая роль во всем этом спектакле отведена?!

В конце своего монолога он не кричал, но говорит эти слова таким ледяным тоном, что кажется, все вокруг нас замерзло и превратилось в лед. Я задышала часто, готовая вот-вот разрыдаться. Мне было жаль, откровенно жаль, что я не подумала, не рассказала обо всем ему. Но в последний момент, прежде, чем я в очередной раз хотела сказать, что мне жаль, теперь уже вслух, а не про себя, в моей голове будто что-то переключилось.

— И что же мы бы с тобой придумали? — тихо проговорила я и своим дрожащим голосом приковала к себе взгляд химика. — Что бы мы сделали?! Пошли бы к моей маме и высказали бы наше недовольство?! Вы просите меня доверять вам, Дмитрий Николаевич?! А я вам кто?! Простите, но я до сих пор не могу понять, ученица я? Жена? Любовница? Дочь? Вы сами-то хоть можете разобраться, что с нами происходит? Почему я? Зачем вам это все?! Вы сами-то понимаете, что будет дальше? Выпущусь я, закончу школу? А дальше что?

— Ты говоришь, как…

— Как ребенок?! — выпалила я, перебив его. Это слово было моей точкой кипения. — Очнитесь, Дмитрий Николаевич! Я и есть ребенок! А вы — мой учитель! В которого меня угораздило по уши влюбиться! Что мне-то делать?! Я же не могу просто взять и сбежать с вами из дома! Это же просто какой-то бред! Господи! — я запустила руки в волосы и сжала пальцы. Сейчас мне стало казаться, что из всей этой ситуации действительно есть выход. Только один выход. Единственно верный…

— Марина, — позвал химик, отойдя от окна, но я сделала два шага назад, вытянув руку.

— Нет, Дмитрий Николаевич. Простите, но… Похоже, что зря мы это все… — слезы навернулись на глаза, и я опустила взгляд, чтобы собраться с силами. — Это все ошибка. Огромная ошибка.

Я развернулась и бросилась в коридор, быстро сняв свою куртку с вешалки и поспешно засовывая ноги в ботинки. Но когда я обула вторую ногу, Дмитрий Николаевич развернул меня к себе лицом. Его голубые глаза смотрели в мои с таким яростным отчаянием, словно он силой мысли пытался заставить меня передумать, взять свои слова обратно…

— Нет, Дмитриева, — твердо сказал он, сделав шаг еще ближе. Я задыхалась от сдерживаемых слез, от его близости, от его запаха, от которого голова всегда шла кругом. — Я не дам тебе вот так уйти.

И чтобы ответить, мне пришлось собрать все свои жалкие остатки самообладания и шепотом выдохнуть:

— И что же вы, Дмитрий Николаевич, сделаете?

И, стряхнув с себя его руку, я выбежала из квартиры, стараясь не закричать от душившего горло отчаяния.