Эпилог

Лето сменилось осенью, и слава Эдварда Селвина – художника, когда-то писавшего обнаженную Ла Перл, – перешагнула границы Шотландии. В Эдинбурге был свой высший свет, а также имелись богачи, пытавшиеся не отставать от лондонской моды, так что было ясно: рано или поздно кто-нибудь из них непременно раздобудет картину с обнаженной Навсикаей или Боадицеей – это было неизбежно, и Шарлотта прекрасно об этом знала. Но время шло, и она уже начала забывать о своей прежней жизни – словно ее и не было никогда.

И вот однажды Бенедикт вернулся домой одновременно веселый и немного смущенный. Прислонив свою трость к спинке стула, он поцеловал Шарлотту в макушку и протянул ей небольшой пакет.

– Это вам, мадам Шекспир, новые перья, которые вы просили.

– Спасибо. – Заканчивая уже двухсотую страницу своего романа, Шарлотта истратила все имевшиеся в доме перья. Отложив свою работу в сторону и отодвинув стул от письменного стола, она спросила: – Над чем это ты так странно посмеиваешься, Ромео?

– Ха, видишь ли, выполняя твое поручение, я столкнулся с хозяином «Розы и шипа». – Это был ближайший постоялый двор с чистым и уютным трактиром. Шарлотта была немного знакома с женой хозяина, а Бенедикт бывал там несколько раз в неделю, так как сдружился с одним из конюхов. – Так вот, – продолжал он, – похоже, что «Роза и шип» приобрели картину с Шарлоттой Перл. Получили от одного клиента в обмен на его долг, который уже достиг размеров королевского выкупа.

– Как, меня выменяли на пиво?! Какое унижение!

– Обменяли на эль общей стоимостью в королевский выкуп. Но если честно… Не знаю, сколько нужно эля, чтобы внести выкуп за короля. Во всяком случае, очень много. – Бенедикт усмехнулся. – Но самое интересное было дальше. Когда хозяин повесил эту картину в трактире, кто-то сказал, что женщина на ней немного похожа на миссис Фрост. И вот он меня спросил, не сочту ли я это неприличным.

Шарлотта задумалась. Ее жизнь стала совсем другой, от прошлого почти ничего не осталось, так что… Пожав плечами, она проговорила:

– Не думаю, что это имеет какое-то значение. Но что же ты ему ответил?

– Сказал, что поскольку я слепой, то не могу сам судить о сходстве. Но, насколько мне известно, Ла Перл была очень красивой женщиной, а моя жена тоже красива. Правда, моя жена, в отличие от Ла Перл, – весьма респектабельная женщина.

– Со шрамом на лице, – сказала Шарлотта. – И вообще, у нее нет привычки появляться за пределами дома нагишом.

– Да, верно. Так вот, трактирщик сказал, что ты действительно очень красивая женщина и что картина тоже очень красивая. На том и порешили.

– На том и порешили? – переспросила Шарлотта. – Что ж, возможно, голая распутница, которая когда-то жила во мне, осталась на тех картинах.

– Голая распутница?.. – с улыбкой проговорил Бенедикт. – Дорогая моя, ты заставляешь меня жалеть, что с тебя не лепили скульптуры. Тогда бы я мог наслаждаться скульптурными изображениями.

Шарлотта тоже улыбнулась.

– Но ты можешь провести руками по оригиналу, если пожелаешь.

Бенедикт так и поступил.

…Обвенчались же они на следующий день после приезда Бенедикта в Эдинбург. А еще через день Шарлотта написала родителям в Бат – их адрес ей дал Стивен Лайлак. Ответ с поздравлениями и пожеланиями счастья, подписанный обоими родителями, прибыл так скоро, как только могла Королевская почта доставить добрые вести. Мистер и миссис Перри были очень рады за дочь, так как считали Бенедикта добрым и порядочным человеком. Они также благодарили Шарлотту за помощь. Им нравилось жить в Бате, и они только сейчас осознали, что уже давно хотели уйти на покой. Родители сообщали, что у Мэгги появилось несколько подруг ее возраста. А миссис Перри работала над новым переводом. Но лучше всего был конец письма – родители обещали, что скоро снова напишут. Для Шарлотты письмо от них было как бальзам на рану. Возможно, они, как и она сама, ждали, что другая сторона напишет первой.

Конечно, они по-прежнему были далеко друг от друга, но теперь это ощущалось по-другому. Поездка в карете – и они снова могли быть вместе, только теперь ее приезду обрадовались бы. Шарлотта, конечно, скучала по Мэгги, но это была старая привычная боль – она всегда скучала по дочери, постоянно скучала с тех самых пор, как передала младенца в руки своей сестры.

Потом пришло письмо от самой Мэгги.

«Дорогие мистер и миссис Фрост,

у меня в Бате все хорошо. Я начала переводить «Одиссею» с греческого на английский. Бабушка говорит, это ее любимая книга.

Мэгги Кэтлетт».

У Шарлотты было искушение сразу же излить свою величайшую радость в ответном письме, но она сдержалась. С помощью Бенедикта она сочинила полный нежности ответ, и следующее письмо от Мэгги было уже более длинным и более интригующим.

«Дорогие дядя Бенедикт и тетя Шарлотта,

бабушка рассказала мне конец истории про Одиссея. Пенелопа не забыла мужа, хотя его не было дома двадцать лет. Бабушка сказала, что Пенелопа думала, что ее муж не был ей верен. Когда я спросила, что это значит, бабушка очень сильно покраснела, но все же объяснила. Думаю, я поняла. Не все, что делал Одиссей, было хорошо, но это не значит, что он не любил жену. Я думаю, что он все равно ее любил, хотя долго находился далеко от нее.

Искренне ваша,

Мэгги Кэтлетт».

Когда они пригласили Мэгги в гости в Эдинбург, ответ пришел вообще без приветствия, и Шарлотта надеялась, что это признак радостного волнения.

«Я могу приехать в гости, меня привезет Колин. Через месяц мы будем у вас, и я могу остаться на Рождество, если вы не против».

«Конечно, мы не против», – ответила дочери Шарлотта, хотя ей хотелось написать: «Не уезжай от нас никогда».

В тот день, когда Мэгги и Колин должны были приехать, Шарлотта то и дело смотрела в окно.

– Я могу сказать тебе, когда их экипаж будет подъезжать, – пробормотал Бенедикт, выводя слова на ноктографе. Он писал новую сцену из романа о приключениях слепого путешественника. Теперь, когда ему не надо было строго придерживаться фактов, он получал от работы истинное удовольствие. – Я его услышу. И если уж на то пошло, то ты тоже услышишь, если будешь спокойно сидеть на месте. Иди сюда, сядь рядом со мной.

В последние недели у них появилась привычка сидеть рядом – при этом каждый работал над своим романом. Впрочем, Шарлотта не была уверена, что когда-нибудь сможет закончить свой, потому что теперь все ее герои хотели только одного – целоваться и прыгать от радости. Раньше, в период одиночества, писательство удовлетворяло какую-то ее внутреннюю потребность. А сейчас ее больше тянуло подглядывать через плечо Бенедикта в его текст и мысленно добавлять пикантные эпизоды, в которых слепой путешественник мог бы участвовать. Однако сегодня все было иначе: стоило ей только присесть, как она тут же вскакивала со стула и бежала к окну.

– Не могу я сидеть спокойно, – пробормотала Шарлотта. – Мне нужно чем-то заняться.

Она решительно пересекла гостиную, потом – коридор и через кухню вышла в сад, где находился и небольшой огород. Там она безжалостно выполола все, что дерзнуло вылезти из земли в неположенном месте. Здешние растения очень отличались от тех, что были в Лондоне и Дербишире, но Шарлотта довольно быстро поняла: если правильно подобрать цветы, а овощи и плоды подходящие к местной почве, – то все росло прекрасно.

Шарлотта усердно возилась в земле, стараясь ни о чем не думать. Сердце же ее словно разделилось – одна его часть оставалась с мужем в гостиной, а другая находилась на той дороге, по которой сейчас ехала ее дочь…

В какой-то момент позади нее открылась кухонная дверь – наверное, одна из горничных вышла, чтобы собрать овощи и сорвать пряности к обеду. Но шаги, которые затем послышались, были слишком легкими для горничной, то были шаги худенькой девочки. Шарлотта начала улыбаться еще до того, как повернулась. И тут она услышала самые прекрасные слова на свете:

– Здравствуй, мама.