Глава тридцать шестая
Дачу генерала Проскурина я разыскал быстро.
В запасе у меня было чуть более получаса — вполне достаточный срок, чтобы успеть провести самую тщательную рекогносцировку.
Забежав домой перед отправкой в Зеленогорск, я соответствующим образом экипировался: сменил джинсы и куртку на спортивный костюм, ботинки — на кроссовки, отыскал свои кожаные перчатки и отцовский морской бинокль. Мама наблюдала за моими приготовлениями с немым вопросом.
— Есть маленькое дело, — объяснил я ей. — Много времени не займет. Я потом тебе все расскажу.
— Тебе звонили, спрашивали, — сказала она.
Я остановился:
— Кто?
— Не представились.
— А когда?
— Да днем, часа в три.
Так, это или из милиции по поводу Гуздева, но тогда почему они не представились? Или генерал Проскурин меня решил прощупать. Вспомнил наконец, что еще одна пешка участвует в игре. Но тогда вы опоздали, товарищ генерал. И вы опоздали, и Герострат ваш опоздал.
Не успеете вы ничего теперь сделать. И плевать мне на ваши звонки, потому что НЕ УСПЕЕТЕ. Теперь вам остается только ждать, вот и ждите. Я иду, Борис Орлов!
— Ну если действительно буду нужен, позвонят еще, — сказал я маме.
Она кивнула, но по глазам ее я понял: она чувствует, что я недоговариваю, что легкомысленность моя показная, рассчитанная на нее. Но успокоить маму я сейчас не мог: рассказать полуправду матери еще хуже, чем соврать или не рассказать ничего вовсе.
Тайком от нее я переложил пистолет из куртки в спортивную сумку с самоуничижительной надписью белым на голубом: «What we are in need now is an adventurous mind» — в самую точку! Туда же сунул кусачки: на случай встречи с колючей проволокой.
— Ну пока, — сказал я маме напоследок. — К утру постараюсь вернуться.
И снова по взгляду ее я понял, что хочется ей остановить меня, задержать, не пустить никуда, какими бы вескими не были причины моего ухода, но она только кивнула, и, выходя за дверь, я услышал ее ломкий шепот вслед:
— Ты постарайся.
Я отправился в Зеленогорск, и вот теперь, примостившись на корявой столетней березе, разглядываю в бинокль государственную дачу.
Первое впечатление: не ахти. Генерал-полковник мог бы подобрать себе виллу и посолиднее.
А так: два этажа, кирпичная кладка, деревянная пристройка, приземистая банька, летняя веранда. На веранде пьют чай из огромного и, должно быть, большой ценности самовара привлекательная девушка и вовсе не привлекательная мадам. Судя по всему, дочь и жена. Забор: метр восемьдесят — преодолим; колючей проволоки не наблюдается — обойдемся поэтому без кусачек; ворота: массивные, как у воинской части, рядом будочка, импровизированный контрольно-пропускной пункт — там лениво попыхивал папироской один из прапорщиков сверхсрочной службы.
Во дворе, на асфальтированной площадке перед гаражом полуподземного типа стоит ЗИС: широкий и блестящий.
Что у нас дальше? Ага, собачья будка, в ней немецкий овчар. По виду, не сторожевой. Откормленный настолько, что костей за жиром просто не видно. В настоящий момент ведет сидячий образ жизни.
Что еще?..
На заднем дворе — отсюда его видно плохо: закрывает дом — располагаются огородики и теплицы. В огородиках что-то зеленеет. Это нам понятно, это нам знакомо: приусадебное хозяйство в советско-российской армии всегда ценили. А особенно — в наши оголтело-оголодавшие времена.
Конечно же, разведением в этом райском саду всевозможных вкусных и питательных овощей занимается не генерал-полковник. И наверняка — не его жена с дочкой. На то существует в нашей армии «боец», которого никогда не грех использовать в более мирных целях, чем, скажем, несение караульной службы. Будем надеяться, что те рядовые, о которых, помимо пятерых прапорщиков, говорил Хватов, на сегодня уже отразводили свое и отправлены в родную часть на вечернюю поверку. А значит, исходя из данного предположения, направление главного удара определено, утверждено и пересмотру не подлежит.
Что мы имеем по поводу пребывания искомых лиц в конкретное время и в конкретном месте?
В домике, на первом этаже, несмотря на то, что еще достаточно рано, светятся три окна. Я долго изучал окна в бинокль, но ничего полезного для себя в этом плане выяснить не сумел: окна были плотно зашторены, и лишь иногда мелькал за ними чей-то грузный силуэт.
Здесь положимся на слова Хватова; будем действовать из допущения, что ОНИ там и тоже пьют чай или кофе, или что-нибудь сорокаградусное в ожидании телефонного звонка. Стратеги.
Осталось двадцать минут.
Пора приниматься за работу. Я покинул свой наблюдательный пункт, спустился на землю, тщательно отряхнулся, сметая ладонью зацепившийся за материю костюма древесный мусор. Бинокль упаковал в сумку. Пистолет ремнями закрепил под левую мышку, подвесив его в хитроумном узле, которому меня научили в армии поднаторевшие в такого рода придумках старослужащие. Очень удобно выхватывать оружие из узла, если, например, лежишь, уткнувшись носом в землю под обстрелом и требуется обойтись минимумом движений, чтобы добраться до своего спасителя с вороненым стволом. Помню, у нас был целый комплект таких придумок и нигде не запатентованных нововведений. Комплект этот имел даже свое название: «школа пьяного таракана» — остроумно, на мой взгляд.
Сумку с ненужным больше инвентарем я припрятал здесь же, в лесочке; запомнил место, чтобы потом как-нибудь вернуться. И осторожно под прикрытием кустов и деревьев двинулся в обход забора, заходя даче в тыл.
Как всегда в экстремальной ситуации я испытывал то, что психологи называют «раздвоением личности»: один «я» пробирался уверенно и ловко через валежник, одновременно удерживая в поле своего внимания положение солнца, забор — справа, препятствия пересеченной местности, собственную скорость, ритм — ниндзя, одним словом; второй «я» следил за первым со стороны: холодно, без скидок оценивая правильность каждого шага, каждого движения руки или ноги — сэнсей, другим словом. И пока все, кажется, было нормально, в лучших традициях войск особого назначения МВД.
Добравшись до места, определенного мною с наблюдательного пункта в качестве оптимального для реализации стремительного броска, я взглянул на часы.
Итак, у нас есть еще семь минут. «Внутренние войска, вперед!» Я разбежался и, подпрыгнув, оттолкнувшись от верха забора руками, очутился на территории противника.
Лицом к лицу с оторопевшим солдатиком: рядовым, совсем еще мальчишкой с коротко стриженным затылком — пилотка заткнута за ремень — но с автоматом и штык-ножом в чехле на поясе.
— А? — только и успел спросить солдатик.
— Извини, друг, — ответил я, нанося ему короткий удар в солнечное сплетение.
Солдатик охнул и согнулся. Я немедленно рубанул его ребром ладони по шее за ухом, выключая совсем. Потом подхватил безвольно осевшее тело и осторожно положил под живописный, очень ухоженный кустик. Вот тебе, Игл, и «уехали в родную часть».
Та-ак. Что делать с автоматом? Игрушка полезная, выглядит более внушительно, чем самый внушительный стечкин. Пострелять мне из него вряд ли придется, но как фактор психологического воздействия — очень и очень. Но тяжелый.
Ладно, времени на размышления нет, возьму его. Я снял с солдатика автомат и, придерживаясь пока стены забора, стал пробираться к даче. Не наткнуться бы только еще на одного: такого же тяжеловооруженного, но более сноровистого, потому как на сверхсрочной службе и опыт побольше. Впрочем, пока никого не видно.
Я обогнул теплицы, оценив мельком зеленое огуречное буйство под запотевшим изнутри полиэтиленом. Теперь открытый участок — бегом мимо пристройки. Ага, здесь дверь — толчок кулаком, ручку на себя — без результата. «Заперто, догадался Штирлиц,» — совсем не вовремя вспомнилось окончание бородатого анекдота. Ломиться не будем. Это не входит в наши планы.
Присев на полусогнутых, я посмотрел за угол. Все как и прежде: снулый овчар, не менее снулый прапорщик, закуривающий очередную папироску, мирно беседующие за самоваром наседки. Самый ответственный участок — здесь. Риск, конечно, страшенный, но кто, господа, не рискует, тот… язвенник или трезвенник.
Все так же на полусогнутых я заскользил по стене пристройки к веранде, и тут меня заметили.
Уж не знаю, что побудило дочку генерала-полковника посмотреть в мою сторону, и не берусь представить, насколько замысловатый путь в ее головке пришлось преодолеть образу затянутого в трикотажный костюм, крадущегося с автоматом в руках незнакомца, прежде чем образ этот успел обрасти соответствующими ассоциациями и в конце концов распался на буквы в одно только слово: «ОПАСНОСТЬ!». Но результат однозначный. Она взвизгнула, вскочила, опрокинув плетеное кресло и указывая на меня пальцем. Впрочем, жена генерала-полковника не успела даже повернуть в мою сторону свое сильно напудренное лицо, а я уже находился у веранды и готов был, перепрыгнув три низкие деревянные ступеньки, одним махом проскочить к застекленной до половины двери. Меня остановил овчар.
Он напал молча, как делают только хорошо обученные и особо злые собаки. Он двигался неуклюже: сказался сидячий образ жизни и обильная кормежка — но очень самоуверенно и напористо. Он ударил меня вытянутыми лапами в спину, и если бы мои ноги в этот момент находились в несколько иной позиции разбега, то не миновать мне сломанного на ступеньках носа.
Но я удержался, хотя корпус и повело вперед, но удержался, скомпенсировал инерцию, согнувшись в поясе.
Дочка генерала-полковника продолжала оглушительно верещать, а я под этот фон едва успевал уворачиваться от злобно клацающих челюстей. Будь овчар действительной службы: матерый, поджарый, вечно голодный — мне бы не сдобровать. Все-таки не один год уже прошел, как я последний раз принимал участие в подобной забаве. А с этим управляться было трудно, но вполне по силам. Уворачиваясь, я поддел его ногой, и хоть кроссовка — не сапог, удар все равно получился достаточно сильным, и овчар, скуля, откатился в сторону. А новый его прыжок (верный, честный пес) я встретил прикладом.
Я не хотел его убивать: уважаю преданных собак — постарался смягчить движение, но и этого скользящего удара хватило, чтобы отбросить пса на метр в сторону. Он снова заскулил, попытался встать, однако лапы его подкашивались, из уха текла кровь — он был больше не боец. Впрочем, из-за него я потерял-таки драгоценные секунды, и проснулся наконец прапорщик в будке у ворот; он уже вовсю пылил ко мне, вытаскивая на ходу штык-нож.
Начиная с взвизга дочки генерала-полковника, все шло вразрез с моими планами. Времени разбираться с этим дармоедом у меня уже не оставалось, но и подставлять ему спину в самый ответственный момент особой охоты не было. Нужно вырубить прапорщика и вырубить быстро.
Я наблюдал за его бегом спокойно, выверив мысленно будущие свои движения на тот момент, когда он окажется в пределах досягаемости.
Дочка генерала-полковника продолжала визжать — да прекратит она когда-нибудь наконец? Словно в ответ на мой вопрос к ней присоединилась и мамаша.
С совершенно озверелым выражением на кавказском лице (страха в его глазах я не увидел — только ненависть) прапорщик подскочил ко мне и замахнулся штык-ножом. Я легко увернулся и держа автомат за ствол въехал ему прикладом по лицу. Бил опять же не со всей силы: прапорщика убивать не входило в мои планы тем более. От удара его качнуло и повело в сторону; из разбитых губ заструилась по подбородку кровь. Прапорщик невнятно охнул, но на ногах устоял. Заметим, что это ему не помогло. Я протанцевал прапорщику в тыл и вышиб из него дух на некий, думаю, достаточно продолжительный срок.
Теперь путь был открыт, и я, перешагнув через распростершееся под ногами тело, двинулся к веранде. Краем глаза отметил появившегося на шум из гаража еще одного «бойца» в промасленной хабэшке. Но тот, завидев чужого с автоматом в руках, счел за лучшее вернуться к оставленной работе.
Да, путь был наконец открыт.
Приоткрыв застекленную дверь, на веранде появился некий капитан (видно, из адъютантов, о которых говорил Хватов), но его я проигнорировал: просто отодвинул в сторону (капитан от неожиданности открыл рот) и, все еще удерживая автомат наперевес, прошествовал по короткому коридорчику в просторную ярко освещенную комнату, где развалившись на кожаных диванах, восседала искомая троица: двое — в мундирах, третий — хозяин, в очень похожем на мой тренировочном костюме. Все трое, как на подбор, грузные, обремененные животиками, дряблыми щеками и многочисленными складками под подбородком. Хозяина, кроме обязательного комплекта, украшала еще массивная бородавка над левой ноздрей. В общем, компания еще та. Прямо бери и рисуй с них иллюстрацию для учебников будущего: «Генеральный штаб на даче, XX Century FOX».
Не успел я и глазом моргнуть, как картинка сменила название. Глаза двух генералов в форме вдруг сделались очень круглыми; рука хозяина метнулась к столику, на котором меж восхитительного натюрморта — слюнки текут — в комплекте из двух бутылок «Наполеона», полунаполненных рюмок и вазы с фруктами стоял маленький кнопочный телефон. Теперь картинке очень подошло бы классическое: «Не ждали».
Я чуть усмехнулся и покачал дулом автомата справа налево и слева направо. Хозяин понял и отдернул руку.
Я отступил в сторону от двери, чтобы, возможно, уже очухавшийся от потрясения капитан не додумался шандарахнуть меня чем-нибудь тяжелым сзади по голове. И удерживая под прицелом генералов, взглянул на часы.
Уф! Еще целая минута в запасе.
— Здравствуйте, товарищи заговорщики! — сказал я бодро.
Генералы обменялись быстрыми взглядами.
— Кто вы такой?! — загремел хозяин («командирский» голос у него поставлен что надо). — Немедленно убирайтесь с территории! Это государственный объект.
— Знаю, — кивнул я, откровенно уже веселясь. — И даже знаю, как вас зовут. Вы — генерал-полковник Проскурин. К сожалению, не имею чести быть знакомым с вашими коллегами. Или лучше сказать, соучастниками?
— Вы за это ответите, — пригрозил Проскурин менее грозно: видно, что-то там успел про меня понять.
— Я уступлю вам место на скамье подсудимых, — заверил я его примирительно. — В память о вашем боевом прошлом…
— Что тебе нужно?
— Я жду одного звонка.
— Мальчишка, — прошипел генерал-полковник. — Безмозглый, дерзкий мальчишка!
Я покивал сочувственно:
— Наверное, в чем-то вы правы, но на вашем месте я бы придержал столь лестные эпитеты в адрес того, кто держит вас на мушке АКМа.
Проскурин заткнулся. И вновь переглянулся с молчавшими всю перепалку гостями.
Секунда в секунду, ровно в 21.00, ожил стоящий на столике телефон. Генерал-полковник снова предпринял попытку поднять трубку, но я опередил его:
— Извините, товарищ Проскурин, это, кажется, меня.
Сейчас и только сейчас должно выясниться, правду ли говорил Хватов, посылая меня сюда. Сейчас и только сейчас должно выясниться то, над чем я бился двое суток бесплодных метаний по городу, из-за чего вел сумасшедшую разрушающую психику жизнь то ли охотника, то ли дичи.
Я поднял трубку левой рукой, правую удерживая на автомате и не спуская глаз с Проскурина. Тот откинулся на диване и развел руками, как бы давая мне понять, что никаких эксцессов не будет. Я поднес трубку к уху:
— Але.
Знакомый — да, это он! — чертовски знакомый голос медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, как запись на автоответчике, назвал адрес: город, улицу, дом, этаж, квартиру.
«Герострат — ноль…» — вспомнилась мне фраза, выплюнутая умирающим комитетчиком. Конечно же, Герострат — ноль. Марионетка в большей степени, чем вся его Свора.
Я рассмеялся, я положил трубку на рычаг и продолжал смеяться, разглядывая развалившегося на диване Проскурина. Глаза генерала-полковника вдруг сфокусировались на чем-то за моей спиной.
Ну, меня на такую элементарщину не купишь, подумал я и тут же получил весьма ощутимый удар по голове.
Чертов капитан!