Глава 10

Стук не сразу разбудил. Когда грозила опасность, варвар спал столь же чутко, как любое дикое животное. Но он не смог расслышать стука, пока тот не стал громче храпа госпожи Дорис.

Когда же он стал-таки громче, киммериец проснулся мгновенно. С мечом в руке, он неслышно прошлепал босиком к двери.

— Кто там?

— Капитан, мне надо с вами поговорить. — Конан узнал голос Арфоса.

— Минутку. — Конан вернулся к постели, накрыл стеганым одеялом обнаженную госпожу Дорис, задернул занавески балдахина и принялся одеваться сам.

Когда Конан наконец отодвинул засов, Арфос нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Глаза у него налились кровью, как будто он встал с тяжелого похмелья, но запаха винного перегара Конан не ощутил.

Наследник Дома Лохри удовольствовался одним взглядом в сторону занавешенной постели и еще одним — в сторону Конана. А затем повернулся к двери. Рука Конана опустилась на плечо Арфоса.

— Погоди. Куда мы идем?

— Туда, где все сказанное останется между нами.

Конан оглядел комнату. Каких-то явных мест для подслушивания не наблюдалось, однако это означает, что враги менее хитрые. К тому же госпожа Дорис могла спать отнюдь не так крепко.

— Веди, но только не к новой драке, спасибо, с меня хватит.

Арфос рассмеялся коротким хриплым, лающим смехом:

— В доме мало людей, годящихся противостоять тебе, и ни одного готового на это. Я не смог бы устроить западню, даже если б захотел.

Конан знал, что проваливающимся под ногами плитам, капканам, стреляющим, если задеть нить, арбалетам и другим подобным устройствам не требовалось никаких держащих их рук, чтобы быть смертельными. Он готов был положиться в столкновении с ними на свои инстинкты, свою правую руку с мечом и свою кольчугу, а в остальном предоставить заботиться богам, пока он пытается узнать тайны Дома Лохри.

Если такие есть, подумал он, — кроме той, что на ощупь, в темноте, госпожа Дорис кажется еще лучше, чем выглядит при свете, и знает все, что может знать женщина о том, как доставить мужчине удовольствие.

Арфос быстро двинулся по тускло освещенным коридорам к двери, выходившей на винтовую лестницу. Он двинулся вниз, перемахивая через две ступеньки, с уверенностью, которой Конан никогда в нем не видел и никак от него не ожидал.

Наконец они подошли к двери из того, что казалось сплошным камнем, с вделанным в нее достаточно большим замком, чтобы запирать ворота крепости. Арфос достал из поясной сумки до нелепости маленький ключ и трижды повернул его в трех разных скважинах замка.

При последнем повороте замок пропел высокую пронзительную ноту, словно ваза из тонкого стекла. Каменная плита повернулась на бронзовой оси, оставив по обеим сторонам проемы. Чтобы пройти, обоим пришлось нагнуться, и кольчуга Конана заскрежетала по камню.

Конан не знал, что он ожидал увидеть в камере за дверью, но уж определенно не то, что обнаружил. Пол умягчали потертые, но удобные ковры. Три стены перечеркивали линии полок из сладко пахнущего дерева с вырезанными на нем цветами и листьями. А у четвертой стены стоял длинный стол из хорошего эбенового дерева, но простой, как столб, за исключением инкрустированного серебром узора в одном углу столешницы. Конан приметил, что узор этот составляли древние руны ваниров.

Сами полки были заставлены дюжинами кувшинчиков — фарфоровых, стеклянных, керамических и даже глиняных с серебряными и медными затычками. В промежутках между сосудами Конан увидел кучи свитков, в иных случаях — побуревших от времени, ступки и пестики, кружки огненного вина и другие вещи, которых он не узнал.

Да он, в общем-то, и не желал узнать. Скажи ему, что тайна Дома Лохри заключалась в том, что господин Арфос колдун, Конан обозвал бы такого человека безумным.

Арфос уселся на стол, болтая длинными ногами, и усмехнулся:

— Похоже, вы обеспокоены, капитан. Вам дурно от запаха моих трав и зелий?

— Плох тот хозяин, который оскорбляет гостя своим первым же дыханием, — проворчал Конан. — Это закон во многих странах, а не только в Аргосе.

— В Аргосе также есть закон, гласящий, что никто не может заниматься колдовством.

— И вы ожидаете, что теперь, когда я увидел это, я буду держать язык за зубами?

— Да.

— Почему?

— По двум причинам. Одна в том, что это ни для кого не тайна, кроме моей матери и ее доверенных слуг. А вторая в том, что тут нет никакого колдовства. Все это предназначено для целительства. Ничего сложного вроде исцеления внутреннего кровотечения или раны в живот.

Арфос рассмеялся. Смех этот был куда более сердечным, чем можно было ожидать от этого почти сурового долговязого юноши.

— Конан, от тебя трудно что-нибудь скрыть, не так ли?

— Если это что-то способное спасти меня и моих ребят, то да. Итак, ты целитель. Это и есть тайна Дома Лохри?

— Нет. — Арфос вдруг стал выглядеть чуть ли не пятнадцатилетним, и таким же неуклюжим и неоперившимся, каким его не так давно считал Конан. — Капитан Конан, я хочу, чтобы Ливия стала моей женой. Я хочу ухаживать за ней, как ухаживает мужчина за женщиной, которую любит. Не так, как хочет от меня мать, — в качестве способа подправить наше изгрызенное крысами состояние. Но как мне заставить ее понять, что я люблю ее? Как?

Конан никогда не бывал влюблен так, как, похоже, влюбился Арфос, но он достаточно часто видел такое в других, чтобы узнать этот недуг. Он прикусил язык, удержавшись от предложения Арфосу взять одно из своих зелий и убить у себя это желание!

Над Арфосом, вероятно, и так достаточно смеялись мать и ее слуги. Юноше будет очень приятно, если к нему отнесутся серьезно.

— Я слыхал, что некоторые женщины способны прочесть мысли мужчины, — усмехнулся киммериец. — Но мне неведомо, что Ливия — одна из них. Так почему бы не сказать ей самому?

Арфос выглядел столь же пораженным ужасом, как если бы Конан предложил ему спрыгнуть со стен Мессантии.

— Моя мать!

— Не говори матери…

— Она узнает. А потом она покончит с этим сватовством. Она хочет командовать мной так же сильно, как хочет заполучить деньги Ливии. Если она подумает, что я ускользаю из-под ее власти, мне не видать покоя. Она может даже обыскать весь дом и найти мое потайное убежище!

— А что важнее? Ливия или этот склад?

Арфос встал, с немалым достоинством:

— Капитан Конан! Если б я не применил свои способности и средства для исцеления, то вам, возможно, пришлось бы расплачиваться с Воителями. А так — никто из людей матери сильно не пострадал.

— За это можно поблагодарить и меня, — заметил Конан. — Я обычно не столь добр с людьми, которые подходят ко мне с обнаженной сталью.

— Мне тоже так кажется, — согласился Арфос. — Это еще одна причина, почему я хочу, чтобы вы были мне другом, капитан. Или по крайней мере тем, кому могу доверять. Нелегкое это положение — охранять свой тыл от родной матери.

С этим Конан не мог спорить и потому готов был поддержать тост, предложенный Арфосом. Вино оказалось не самым лучшим из всех, какие ему довелось попробовать в Аргосе, и разлили его в деревянные чаши, но Арфос позаботился выпить первым, чтобы Конан не подумал, будто вино отравлено.

— А теперь, капитан, думаю, вам лучше отправляться в путь, вам и вашим людям. В качестве последней части исцеления людей моей матери я дал им выпить сонного зелья. Прежде чем они проснутся, солнце будет уже высоко в небе. При удаче они лишь назавтра хотя бы вспомнят, как они получили свои раны и кто их исцелил.

Тон Арфоса сделал эту просьбу приказом. Приказом, которому, решил Конан, ему будет совсем не вредно подчиниться. У него имелись надежды снова переспать с госпожой Дорис. Его не особенно волновало, будет ли у них еще одна схватка в постели, как ни приятна была мысль о ней. Ему не очень-то хотелось покидать дом, не сказав несколько слов его хозяйке на случай, если действительно существовала какая-то известная только ей тайна, которая могла помочь Ливии.

Не имеет значения. Битвы редко разворачивались так, как замышляли их капитаны, и Конан теперь знал, что аргосийские битвы подчинялись этому правилу, даже когда никто и не прикасался к стали!

Глаза госпожи Ливии напоминали цветом ледяную пещеру в Ванахейме, когда они изучали Конана. И они также, казалось, делали покои этой дамы такими же холодными, как та пещера.

— Итак, капитан Конан. Вы потеряли одного человека и подвергли опасности остальных. Сами едва вырвались из западни. И все же говорите, что понятия не имеете об этой "тайне" Дома Лохри?

— Только предположение, сударыня. — С тех пор как он покинул незадолго до рассвета дворец Лохри, у Конана не нашлось много времени на обдумывание того, а что же, собственно, могла затевать госпожа Дорис. Почти все утро он занимался тем, что приводил своих воинов домой, подыскивал место для тела Джаренза. Он успел перекинуться парой слов с уводимыми Резой пленниками. А потом почти весь полдень — расстановка людей на посты, оставленные Резой, чтобы прикрыть все опасные точки. К тому времени, когда требование госпожи Ливии явиться к ней стало опасно игнорировать, сад уже окутывали вечерние сумерки.

— От предположений на войне мало толку, — бросила Ливия. — И отец, и опекун твердили мне об этом в один голос. Ты и сам говорил примерно то же.

— Я этого не отрицаю, сударыня.

— Тогда к чему строить нелепые догадки?

— Сударыня, иногда это самое лучшее, что может сделать капитан. По крайней мере он не будет просто сидеть и ждать, когда враг сделает следующий шаг. Если вы думаете, что выпадет такая удача…

Голубые глаза сузились, и Ливия провела языком по пухлым губкам. Конану казалось, что эти губы сделались краснее, чем прежде. И грудь Ливии, казалось, вздымалась еще более соблазнительно.

Конан покачал головой:

— Думаю, мы израсходовали примерно всю удачу, какую собираются подарить нам боги или еще кто-либо. Нам надо решить, что мы предпримем, как только вернется Реза.

— Согласна. Отлично, капитан. Я выслушаю вашу догадку, если вы скажете мне, почему у вас нет ничего получше. Ведь после той драки у вас была возможность поговорить с госпожой Дорис, не так ли?

Язык Конана отказывался повиноваться ему. Комнату затопило молчание, молчание, похожее на воду. Оно текло вокруг Конана, затрудняя дыхание. В этом молчании он услышал донесшиеся из сада тихие переборы лиры.

Голубые глаза мгновенно сделались из ледяных горящими.

— Так! Ты провел ночь с госпожой Дорис, но не нашел ни малейшей возможности с ней поговорить?

Солгать Ливии Конан мог не больше, чем соврать богине. На самом-то деле он подозревал, что возмездие Ливии за ложь будет намного быстрее и вернее.

— Да. Боюсь, что когда мужчина и женщина…

— Кувыркаются в постели, пока не теряют всякий разум?

— Сударыня…

— Ну, не вижу, что еще тут можно было поделать. И не называйте меня нескромной. Я не желаю больше никогда слышать это слово. Женщине не требуется быть высокородной шлюхой, чтобы знать несколько истин о постельных забавах!

Нескромной Конан назвал бы Ливию в последнюю очередь, хотя бы лишь потому, что не желал, чтобы ему разбили голову кувшинчиком с духами. На самом-то деле самым лучшим казалось — помалкивать, пока ярость Ливии не поутихнет.

На это потребовалось некоторое время, и за это время Конан услышал, как его обзывают такими словами, какие швыряли ему в лицо лишь немногие женщины. За половину тех слов, какими обозвала его Ливия, большинство женщин заработали бы несколько крепких шлепков по заднице или окунание в ближайшую навозную кучу.

С Ливией было б неблагоразумным и то и другое — по крайней мере, прямо сейчас, — и Конан сохранял спокойствие еле-еле, пока у нее не иссякли и запас бранных слов, и дыхание. Когда она наконец рухнула в кресло, он даже рискнул взять веер и помахать им. Она не стала возражать, только подняла руку вытереть пот с лица.

Снова последовало долгое молчание, пока Ливия не совладала со своим языком.

— Конан, я не стану просить прощения. Если ты думал, что Дорис скинет вместе с платьем все свои тайны, — нет, так я тебя уже называла, не правда ли?

— Да, сударыня.

— Пока мы одни, тебе незачем называть меня так.

— Как пожелаете, су… Ливия.

Она выпрямилась в кресле, платье у нее при этом сползло с одного плеча, и позвонила, вызывая горничную. Когда горничная вышла с наказом принести вино и сладости, она сделала Конану знак пододвинуть кресло к ней.

— Итак, твоя догадка?

— Мое предположение состоит в том, что Дорис отнюдь не в дружбе с Акимосом. Когда вы встречались последний раз, она сказала тебе правду, но ты усомнилась в ее словах, верно?

У Ливии хватило приличия покраснеть.

— Я больше чем усомнилась в ее словах. Я обозвала ее — нет, не столькими словами, сколько обрушила на тебя. Но достаточно крепко.

— Ты хочешь сказать — чересчур крепко. Эта женщина испугана, а испуганные люди все равно что испуганные звери. Цапнут тебя совершенно ненамеренно.

— Конан, ты родился столетним старцем.

— Ливия, я родился киммерийцем. Это суровая земля, и ее первый и последний закон таков: дураки не доживают до старости.

— Подобный закон не помешал бы и нам в Аргосе. За исключением того, что у нас, как ты сказал, и так уже чересчур много законов.

Конан пожал плечами:

— Наверно, этот пошел бы вам на пользу. Но что касается госпожи Дорис — она хотела меня осрамить или, возможно, ранить, а не убить. Она думала, что я дурно влияю на тебя.

Когда я сообщил ей, что кто-то пытался убить меня и моих людей по дороге к ее дому, она была в ужасе. На этот счет я не мог ошибиться.

— Я знаю, когда кто-то шагает со скалы и обнаруживает, что никакого дна-то, куда можно упасть, нет и в помине. Вот такой и была Дорис. Она думала, что я освежую ее слуг из-за подозрения, что она приложила руку к тому покушению.

— Вот уж никогда бы не подумала, что она будет волноваться о слугах. Она пользуется дурной славой из-за того, что выбрасывает их вон, когда они вызывают у нее недовольство или становятся стары.

— Ливия, может, иногда такое и происходит. Но я готов поспорить на все вино в твоих погребах, что это в основном пущенный ею же слух. Просто таким образом никто не узнает, что у нее слишком мало серебра, чтобы держать прислугу.

— Бедная Дорис. — Затем голубые глаза расширились, и Ливия принялась дико озираться по комнате. — Бедная Дорис! Что я такое говорю? Конан, ты заразил меня безумием?

— Ливия, я…

— Обращайся ко мне, называя "госпожа Ливия", а не то потеряешь свое место у меня вместе со своими людьми. Ступай, и да научат тебя боги хорошим манерам, если мне это не под силу!

Конан, нахмурившись, вышел. На самом-то деле он уже какое-то время надеялся, что его наконец отпустят, так как скоро должно было начаться прощание с Джарензом. Ему следовало теперь быть рядом с гробом паренька, а не здесь, в пышной палате, выслушивая свою вторую сумасшедшую за день.

Нет, не сумасшедшую, сообразил Конан, когда за ним закрылась дверь. Ревнивую женщину, что достаточно часто приводило женщину к тому же концу.

Лишь бы это был не его конец. Хватало и ревности Резы у него за спиной; если добавить к ней еще и ревность Ливии, то ему и в Стигии было б безопаснее! Слава богам, что эта ночь предназначалась для распития хорошего вина с его бойцами, а не для беспокойства из-за женщин и их обычаев!

Шпион неслышно крался прочь оттуда, где он подслушивал разговор госпожи с капитаном Конаном. Он чувствовал себя скорее так, словно танцевал, пел и опустошал кувшины с вином.

Это было нелегко, когда пришлось остаться в стороне той ночью, когда Акимос послал своих людей против этого Дома. Он видел своих друзей среди мертвых и еще больше — среди тех, кого отправили рабами в горы. Еще труднее было слушать, что говорили в покоях хозяйки.

Но боги улыбнулись, удача повернулась к нему лицом, способ представился, и теперь он не только услышал, но и увидел, что происходит. Если госпожа Ливия не испытывала никакого влечения к капитану Конану, то он вообще ничего не понимает в женщинах! Поскольку он некогда подвизался в качестве дамского угодника, обслуживая женщин, у которых имелось больше желания, чем красоты, то он считал себя весьма сведущим в этом деле.

Уж о чем, а об этом Акимос должен узнать. Это могло дать ему оружие, стоящее всех потерянных им людей и еще десятка сверх того. Благодаря этому можно даже будет отомстить капитану Конану за тех друзей, которых этот мускулистый придурок убил или захватил в плен!

Шпион поспешил вернуться на кухню. Часы будут ползти медленно, прежде чем он сможет покинуть дворец и доставить свое сообщение. А до тех пор он не сможет ни петь, ни пить, и, в самом-то деле, даже улыбаться было б неосмотрительно. Никак нельзя! Тем более, если улыбку может увидеть Реза или тот, кто настучит ему. Ведь тогда Реза непременно захочет узнать, с какой это радости он улыбается.