6. Как Петя ел блин

Отец вернулся, когда уже совсем стемнело. Петя мок в ванне, когда папа наконец ввалился в дом. Мок он уже второй час, наверное. Или третий. В его голове играли в бешеные догонялки две короткие мысли: «я – гений» и «я – приемыш».

– Сова, вылезай, Пух пришел! – постучался отец.

– Угу!

– Ты ел?

Пауза, потом неуверенное:

– Угу.

Отец заглянул в холодильник с нетронутыми йогуртами и творожками, бросил взгляд на мойку и сушилку:

– Ничего ты не ел весь день! Кофе себе два раза варил – и все. Небось чипсы свои обожаемые лопал.

– Не лопал. – Петя вылез из ванны розовый, распаренный. – Тебя ждал.

Папа поглядел на него, головой покачал:

– Скелетина типичная, одна штука. Ты ванну сообразил помыть, прежде чем в ней сауну устраивать?

– Сообразил, сообразил.

Не сообразил, разумеется. И никакой не скелетина, нормальный стройный парень. «Изящный», как однажды выдала Ксюша. Не всем же быть качками и спортсменами! И ел он сегодня аж два раза: утром с отцом и потом два творожка, йогурт и печеньки.

– А у меня зарядка средь бела дня сдохла, я тебе не мог позвонить, – извинился папа.

«Ну и хорошо, что не мог!» – подумал Петя. Больше в его голове совсем никаких мыслей не было, ни о гении, ни о приемыше.

Поминки устраивали в кафе. Людей рассчитали плохо, пришло меньше, чем ожидалось. В храме народу было – не пройти, а после кладбища у каждого нашелся благовидный предлог. За стол сели человек двадцать, а то и того меньше. Так что гора еды осталась. Сын усопшего, то есть отец Пети, собирать со стола не стал, неприлично. Но его троюродная сестра Катя забрать закуску зазорным не посчитала.

– Сегодня я заезжал к Катерине, и вот он результат! – Отец вывалил на стол красную рыбу, колбасу, листья салата, маслины…

Петя покосился на этот натюрморт не первой свежести и ничего не сказал.

– Ноу комментс, ясно! – кивнул отец. – Ты уж извини, но у меня нет ни сил, ни желания готовить. Так что давай сегодня с тобой так, по-холостяцки.

Петя согласно кивнул и подцепил вилкой ветчину цвета Викиных джинсов: розово-оранжевую, пятнами. Выглядела она совершенно неаппетитно. Даже антиаппетитно, можно сказать. Пока сын изучал строение ветчины, папа налил кипятка в первые попавшиеся чашки, опустил в них по пакетику.

– Там заваренный есть, – подсказал Петя. – С бергамотом.

– Да? Ладно, поздняк метаться.

За столом отец вел себя необычно: отправлял в рот все вперемешку, молчал, смотрел в одну точку. Потом налил в стакан водки, отрезал хлеба и так же молча ушел в комнату. Напиться он, что ли, собирается? Тогда трети стакана мало будет… Петя вернул пятнистую ветчину на блюдо и прошел за отцом в большую комнату.

Стакан с водкой, прикрытый хлебом, стоял перед траурным портретом деда. Хлеб доходил деду ровно до носа: на, портрет, нюхай! Пете стало неприятно от этой мысли, он отвел глаза в сторону.

– Это так принято, русская традиция, – пояснил отец. – Насчет других стран не знаю.

– А еще какие есть поминальные традиции? – спросил Петя, просто чтобы что-нибудь спросить. – Русские, в смысле…

– Еще блины поминальные, кутья… Ты блины вчера ел?

– Не.

– Съешь один. Там в отдельном пакете, на кухне, несколько штук осталось.

Петя пошел за блином. В пакете осталось не несколько, а ровно один – тощий, маленький, сложенный вчетверо и слипшийся от меда. Что с тобой сделало время, блин Филимон… Петя переложил его на блюдце и вернулся в гостиную.

Папа сидел все так же, уставившись на портрет. Петя отрезал вилкой кусочек вязкой слоистой массы и отправил в рот.

– Па, а у тебя какая группа крови?

– Первая, а что?

– Да так, ничего. А у деда какая была?

– Тоже первая. Какая теперь разница… Петя хотел спросить, почему у него тогда не первая, но тут же сообразил, что еще есть мама, и лучше сейчас этот вопрос отложить, потом между делом выяснить у мамы.

– Ну почему, какая разница… Разница есть все-таки. Говорят, гениальность по наследству передается, с группой крови.

– Ерунда. Кто тебе это сказал?

– В Инете.

– Мало ли глупостей пишут. Если бы гениальность передавалась по наследству, то у всех великих людей дети тоже были бы великими. Но это же не так!

– А Кюри?

– Ирен? Это исключение. Вторая дочь Мари и Пьера, Ева, была самая обычная.

Петя кивнул, отрезал еще кусочек блина.

– У нас в роду в любом случае никаких гениев не было. Хотя довольно известные в определенных кругах предки были. Ну, ты знаешь!

Петя опять кивнул. Он хотел еще спросить, но блин жевался медленно, а с набитым ртом говорить было несподручно.

– И твой дед Петр мог стать известным, да вот не судьба, видно. Он был очень умным.

Петя в третий раз кивнул и, несмотря на все еще набитый рот, сказал:

– Я помню. Он очень умный был.

– Да? А что ты, например, помнишь? – заинтересовался папа.

Петя проглотил и посмотрел на портрет:

– Ну, например, я помню, как мы сидим на кухне, и мама готовит блины. Не такие, как этот, а нормальные. А мне что-то их совсем не хочется. Тогда дед берет один блин и говорит вместо него: «Ты знаешь, Петя, для чего котенок – котенок?» Я догадался, говорю: «Для того, чтобы с ним играть!» Дед: «А для чего стул?» – «Чтоб сидеть!» – «А для чего блин?» – «Чтобы съесть!» Ну, я и съел.

Петя замолчал. Папа недоуменно поднял брови, хотел сказать, что этот пример вовсе не может быть иллюстрацией дедушкиного светлого ума, но не сказал, брови вернул на место и промолчал. А Петя добавил:

– А я потом весь день ходил и думал: а для чего я, Петя?

– Вот как? – опять заинтересовался папа. – Серьезный вопрос для трехлетки.

– Мне тогда почти четыре было, три года и десять месяцев.

– Откуда такая точность?

– С открытки. – Петя кивнул на «елку-пароход». – Это все в один и тот же день было. Тогда еще вы меня с нашей соседкой Викой одних оставили. Вынужденно. А мы с ней стали елку наряжать. И я нашел спрятанный подарок от Деда Мороза.

Сергей встал, взял в руки открытку, перевернул, прочел подпись деда.

– Ну у тебя и память. Дата стоит, да. Но все равно, запомнить такие подробности, и про елку, и про подарок…

– А это я сейчас лежал в ванне и вспоминал, – объяснил Петя.

Отец положил открытку обратно. Равнодушно положил, как и Вика несколько часов назад. Петя понял, что о гении интерпретации с ним можно разговора не начинать. И все-таки как узнать доподлинно, родной он или нет? Даже если гениальность не передается по наследству, все равно это важно. Обманывали его все эти годы или нет? А может, сейчас признаются? Может, окольными путями попробовать?

– Па!

– А?

– А тебя в детстве наказывали?

Отец, оторванный открыткой от созерцания портрета, теперь вяло перебирал книги. Петя, пока отбирал свои стопки, раскурочил два шкафа, и теперь свалка на полу была конкретная.

– Да, конечно, наказывали.

– Например…

– Например, меня после пятого класса в «Орленок» не пустили. Был такой лагерь. Бабушка – не твоя бабушка, а моя бабушка, твоя прабабушка, – принесла путевку. И у Кольки, моего друга, была путевка. Мы с ним планы строили грандиозные! И тут выяснилось, что у нас с ним четверки по русскому натянуты, чтобы картину успеваемости не портить, школа там в каком-то конкурсе участвовала. А на самом деле трояки у нас. Ну, и Кольку все равно пустили, а меня наказали. Долго я потом родителям этого простить не мог!

– А вот… – начал Петя, но перебить папу не получилось.

– И, главное, когда я уже вырос, как-то раз вернулись мы к этой теме, и тут выяснились интересные подробности. Оказалось, что и четверка у меня была настоящая, а не натянутая, а припугнули, чтобы я усерднее занимался. И еще оказалось, что тройка была только поводом; что меня, домашнего мальчика, просто боялись отпускать одного. И про Кольку я много чего интересного узнал…

Отец замолчал. Петя полагал, что его сейчас понесет вспоминать про Кольку, но отца не понесло, он вдруг уткнулся в какую-то книгу.

– А в угол тебя ставили?

– А? В угол? Да, бывало пару раз.

– Пару раз?

– Ну, может, больше. Не помню.

– Па, а дед тебя бил когда-нить?

– А? Что? А, да, кстати, бил однажды! – Отец закрыл книгу, отложил ее, встал с корточек. – Надо же, я и забыл!

Он опять подошел к портрету, но взгляд его был теперь другим, нормальным, не отрешенным.

– Но там такое дело было…

И отца понесло. Из его зашкально-эмоционального спича Петя понял только то, что досталось отцу за дело, и дед был в совершенно стрессовом состоянии, и что не так уж и досталось, и что вообще, по большому счету, такое происшествие не в счет. Ну, не в счет наказания. Ну, в смысле не то, что, мол, вот взяли и выпороли. Петя зевнул.

Отец заметил зевок и закруглился:

– Ладно, давай считать вечер воспоминаний оконченным. Доедай блин и пошли спать.

– Мы сегодня тут ночуем, не у теть Лены?

– Да-да. Это мы из-за мамы тут не ночевали, она не хотела. Ну, пусть. Ты ж понимаешь, женщины – существа нежные и мнительные.

Петя проглотил предпоследний кусочек блина и пошел помогать стелить постели. Пододеяльники решили не натягивать – на две ночи смысла нет.

– Хотя мне, может, придется задержаться, – вдруг сказал папа. – Тогда я тебя на «Сапсан» посажу, а там мама встретит.

– Сам доберусь, не маленький! А что у тебя за дела?

Отец замялся, потом сказал:

– Понимаешь, тут две небольшие проблемы. Одна с завещанием, оно неофициальное, совсем неофициальное, на словах. Но – последняя воля. Впрочем, там ничего серьезного, мелочь, просто надо решить, как быть.

– А вторая?

– Мы с мамой не смогли найти шкатулку с бабушкиными украшениями.

– О-па!

– Вот тебе и «о-па»!

– Это та, которая в шкафу за старым чемоданом хранилась? Я еще играл с ней в детстве, да? Два отделения, одно было заперто.

Отец кивал, кивал и кивал.

– Вот она и исчезла. Причем странно исчезла, ведь в квартиру никто не заходил, папа упал на лестнице, выходя из подъезда. Первыми в квартиру после его смерти вошли мы с мамой. Дверь была не вскрыта.

– А запасные ключи у кого-нибудь были?

– Нет. Катя отрицает, у Лены точно не было.

– А у соседей?

– Из соседей к деду только Вика постоянно ходила играть на рояле, но у нее и у ее мамы точно не было ключей.

– Ты уверен?

– Стопроцентно.

– Почему?

– Я не хотел тебе говорить, но… Дело в том, что эта Вика, хотя и талантливая девочка, немного… нечиста на руку. Вот ты говоришь, что помнишь тот день, когда она осталась тут с тобой перед Новым годом.

– Да, отлично помню, и что?

– Так вот в тот день Вика украла несколько уникальных елочных игрушек – действительно уникальных. Еще стянула икру из холодильника – две банки. И еще кое-что… Твой дед никогда ей не доверял и не оставлял в квартире одну.

– Папа, ты что?! Вика ничего не крала, пингвинов я сам ей подарил. Я тогда не знал, что они такие уникальные! И икру мы взяли просто поесть!

Отец только рукой махнул:

– Поесть! Да ты отродясь черную икру не ел, и красную тоже.

Споря и отстаивая каждый свою точку зрения, они достелили постели и легли спать. Отец был совой, он всегда засыпал плохо. Лежал, ворочался, вздыхал потихоньку. Петя совой не был, ему не спалось от перевозбуждения. Он думал обо всем подряд. Воровка Вика или нет? Родной он или нет? Гений он или гений, но не интерпретации? Кто мог стащить шкатулку? А что в ней вообще было?

– Па-а! Спишь?

– Мм… Нет.

– Па, а в угол тебя за что ставили?

– За глупости. За что детей в угол ставят?

– Не знаю… А меня вы почему никогда в угол не ставили?

– А что толку? В угол обычно ставят зачем? Чтобы ребенок думал о том, в чем провинился, и исправлялся. Но это же бред. В углу совсем не об этом думаешь.

– А о чем думаешь?

– Ну… о том, как все несправедливо… И «когда выпустят»… Или еще: «А я все равно назло еще хуже сделаю»… В общем, учти на случай, когда сам папой станешь: маленьких никакого смысла нет в угол ставить.

– А больших?

Папа усмехнулся, фыркнул, зевнул:

– Больших – имеет. Рот скотчем заклеить, руки за спину и на горох на колени! Чтоб болтал поменьше и спать не мешал!

Петя обиделся, буркнул:

– Спокойной ночи!

Потом повернулся к отцу спиной и накрылся с головой одеялом.

Мысль о шкатулке с драгоценностями спать не давала. Когда отец задышал ровно, Петя вылез из-под одеяла и пробрался в гостиную.

Тучи разошлись – редкое явление в питерском феврале. Луч лунного света падал на стакан водки и хлеб. Петя сел в дедово кресло, спиной к луне и стал смотреть на стакан. Сидел так около часа, наверное. Потом нашел блюдечко с недоеденным поминальным блином. Доел, прошептав что-то портрету. И, замерзший, потопал в спальню.