Глава 27

Те же и майор Мельник

– Давненько я здесь не был! – Майор Мельник с удовольствием обвел взглядом зал. – Все так же, никаких перемен. Не люблю перемены. Спасибо, что вытащили, бойцы. Хозяин тот же? Пивко нормальное?

С некоторых пор майор Мельник приобрел странную привычку называть их бойцами. Хотя, казалось бы, при чем тут бойцы? И Монах, и Добродеев сугубо штатские люди, оружия в руках сроду не держали. Чувство юмора? В отместку Монах стал называть его служивым, тем более счет увеличивался на глазах: шуточки насчет хромой ноги, хромая карма…

– Хозяин тот же добрый старый Митрич, чья мамочка лучшая подруга Марии Августовны, между прочим. Пивко классное. «Хугарден», весьма и весьма рекомендую, – сказал Монах. – Начни с маленькой, попробуй сначала.

– «Хугарден»? – Майор нахмурился. – Не слышал.

– Новый бренд. Все остальное, как прежде, – сказал Добродеев.

К ним уже спешил Митрич, сияя улыбкой:

– Ребята! Майор! Рад вас видеть. Как всегда?

– Как всегда, Митрич!

Они смотрели вслед убежавшему Митричу.

– Как нога? – спросил майор, поворачиваясь к Монаху. – Бегает?

– В порядке, – сухо ответил Монах. – Карма тоже в порядке.

– Ты что, обиделся? Это же шутка!

– Ладно, проехали. Этот парень из Латвии действительно брат Илоны?

– Черт его знает! Вроде брат. Мать была моложе отца на тридцать лет, бросила их, когда ему было шесть, и уехала в Испанию. Вышла там замуж, родила близнецов.

– Замуж за испанца? – спросил Добродеев.

Майор кивнул.

– Как его зовут?

– Алвис Янсонс.

– Что он за человек?

– Штукарь.

– В каком смысле?

– Иллюзионист, работал в международных цирках, сейчас безработный. Пьющий. В прошлом. По его утверждению.

– Фокусник? Настоящий? – уточнил Добродеев.

– Настоящий или нет, не знаю, в мышь не превращался. Говорит, куча дипломов.

– Мария Августовна считает его убийцей. Ты того же мнения? – взял быка за рога Монах.

– Ну, раз Мария Августовна считает… – развел руками майор. – Она женщина опытная, даром не скажет.

– В чем его подозревают?

Майор не успел ответить, появился Митрич со своей дребезжащей тележкой. Троица следила, как он расставляет тарелки с бутербродами и большие стаканы с пивом.

– С лимоном? – удивился майор, рассматривая кружок лимона, надетый на край стакана.

– Классное пивко, – успокоил майора Добродеев, поднимая свой стакан. – Ваше здоровье!

Они выпили.

– Действительно неплохое, – похвалил майор и потянулся за бутербродом.

– Что у вас есть на этого пьющего в прошлом латыша? Кроме того, что он брат Илоны и фокусник, – в голосе Монаха прозвучал сарказм. – Мария Августовна настаивает: видела его у дома Илоны за неделю до официального явления. Ты ей веришь?

– Свидетели… Сам понимаешь. Эта старушенция вменяема, наблюдательна и социально активна. Скорее верю, чем не верю. К сожалению, она не помнит точной даты.

– То есть она могла видеть его одиннадцатого августа? В тот день, когда убили Рудина? Как он это объясняет? Он действительно был в городе?

– Был. Приехал десятого.

– Десятого? А у Илоны появился семнадцатого? И что же он делал целую неделю?

– По его словам, присматривался к Илоне и решал, стоит ли знакомиться. Насчет одиннадцатого врет, якобы лежал весь день с пищевым отравлением и даже попросил горничную сбегать в аптеку.

– Врет?

– Горничная говорит, это было не одиннадцатого, а двенадцатого. Значит, одиннадцатого вполне мог быть около дома Илоны.

– И убить Рудина? А мотив? Они были знакомы?

– Утверждает, не были.

– Но ты так не считаешь? – Монах уловил сарказм в голосе майора. – Почему?

– Если он знал Рудина, то должен был знать и его невесту Людмилу Жако, – сказал Добродеев. – Он знал обоих, и они убиты. И вообще, с какой радости такая прорва народу понаехала в наш город? Моделька, ее жених, латыш! Им что, тут медом помазано? В чем дело?

Монах и Добродеев выжидающе смотрели на майора.

– Откуда вам известно про Людмилу Жако? – спросил майор, нахмурившись и перестав жевать.

– Илона рассказала, как Людмила приходила к ней, хотела посмотреть на место, где убили любимого человека. Адрес узнала в полиции, куда обратилась, когда любимый исчез. Там же познакомилась с неким майором Мельником, которого очень хвалила. И этот же майор дал ей адрес. К Илоне нас привела Мария Августовна. Мы знаем, что Людмила Жако убита, были в «Братиславе», хотели с ней поговорить. Это все. Как на духу. Вся правда, одна правда и ничего, кроме правды. – Монах поднял обе руки, словно сдавался.

– Полиция не раздает адресов, – заметил майор.

– Значит, сама догадалась. Не суть. Так знал их латыш или не знал?

Майор насупился, подумал и сказал:

– Людмила Жако была женой Янсонса.

– Женой? – ахнул Добродеев. – А как же Рудин?

– Они развелись полтора года назад. Как я понимаю, Людмила латыша бросила: пьет, работы нет, денег тоже. Тот еще фокусник. Он приехал в Зареченск мириться, увидел ее с другим, стал следить, последовал за ними сюда. Причем менял наряды, как барышня, чтобы не засекли.

– Увидел с Рудиным и убил соперника из ревности! – хлопнул себя ладонью по лбу Добродеев. – Конечно!

– Он что, не мог убить его в Зареченске? – спросил Монах. – А чего Рудин влез в чужой дом?

– Тем более врет, что отравился! Ревность очень сильный мотив. И бывшую жену тоже он! – неистовствовал Добродеев. – Ежу понятно.

– Как латыш реагировал на убийство бывшей супруги? – спросил Монах.

– Заплакал. Если он играл, то снимаю шляпу.

Они помолчали. Даже Добродеев не нашел, что сказать.

– Что все-таки они делали у нас в городе? – вернулся к обсуждению Монах. – И еще. Почему он врет, отрицая знакомство с Рудиным?

– Потому что убил! – отрезал Добродеев. – Дистанцируется!

Майор загадочно молчал.

– Было еще что-то? – догадался Монах. – Что? Давай, раз начал. – Он махнул Митричу, издали наблюдавшему за компанией, тот кивнул. – Сейчас свежачка подгонит!

– Попытка дачи взятки должностному лицу… – заметил майор, миролюбиво, впрочем. – Не что-то, а кто-то. Некто Ильин, бизнесмен из Зареченска, владелец антикварного магазина.

– Тоже здесь? А этот каким боком? – удивился Добродеев.

– Янсонс видел его с Людмилой в Зареченске.

– Ильина с Людмилой? А Рудина с Людмилой тоже видел?

– Рудина не видел.

– Не понял! – сказал Добродеев после паузы. – Кто тогда у нас жених?

– Ильин жив? – спросил Монах.

– Ильин погиб в ДТП пятнадцатого августа. В тот же день, когда была убита Людмила Жако.

– Что за хрень! – вырвалось у Добродеева. – Этого тоже? Убийство? Тормозные шланги?

– Шланги в порядке.

– Что в крови? – спросил Монах.

– Алкоголь и некий препарат, с ним несовместимый.

– Говоришь, латыш алкоголик? – вспомнил Монах. – Лечится?

– Три трупа за одну неделю! – не мог опомниться Добродеев. – Это же… охренеть! В нашем тихом сонном городе!

– Везуха, – подтвердил майор. – Но пока ни строчки.

– Да, да, я понимаю… – Добродеев сник.

Тут подкатил Митрич с тележкой, и давешняя сцена повторилась.

– Ваше здоровье! – сказал майор, поднимая стакан.

– За успех! – откликнулся Добродеев, уже сочиняя мысленно убойный материал для «Вечерней лошади».

Монах поднял стакан, но промолчал. На лице его определенно вырисовывалось выражение мрачной сосредоточенности.

– Один вопрос! – Добродеев отставил стакан. – Как по-твоему…

Звуки бравурного марша не позволили ему закончить – ожил мобильный телефон майора. Нахмурившись, он слушал минуту-другую, потом сказал:

– Понял. Буду. Через девять с половиной. – Поднялся, прихватив с блюда бутерброд: – Труба зовет! Хорошо посидели. Никуда не лезьте, бойцы, берегите ногу. Бывайте!

И не дожидаясь ответа, майор, печатая шаг, пересек зал и покинул пределы заведения. Все произошло настолько быстро, даже молниеносно, что ни Монах, ни Добродеев не успели прийти в себя и отреагировать. Им даже показалось, что майор провалился сквозь пол в языках пламени и клубах дыма.

– И танки наши быстры… – ошеломленно пробормотал Добродеев.

– Серой потянуло, – заметил Монах.

– Кого на сей раз? Дело серьезное, неспроста он так рванул.

– Далась ему моя нога!

– Что эта компания делала в нашем городе? Думаешь, майор знает?

– Майор не знает, Лео.

– Не знает?

– Не знает. Потому и раскололся. А спросить уже не у кого. Потому и кинул нам косточку.

– В корне не согласен! – воскликнул Добродеев. – Майор одинок, у него нет друзей, горит на работе. Мы для него отдушина, он счастлив сбежать из своего сурового мира…

– …и тяпнуть пивка в хорошей компании, – согласился Монах. – Романтик ты наш! Давай, напиши статью, что-нибудь вроде: «Взлеты и падения одинокого майора», или «Полуночный майор», или «Через девять с четвертью минут».

– Я уже и сам думал, – признался Добродеев. – У него есть подозреваемый, зачем кидать косточку?

– Видать, не клеится с обвинением. Вроде был, вроде не был, вроде врет, а может, не врет. Тем более плачет. Длинный нос майора сомневается. Да и вещдоков, видимо, не хватает, всяких отпечатков… – Монах помолчал; потом воскликнул: – Нет, ты только подумай, какое иезуитство! Кинул косточку и тут же: «не лезьте»! А по виду не скажешь: прост, незатейлив, раз-два, левой! В который раз убеждаюсь, Лео, как может быть обманчива внешность. Кроме того…

– Ты думаешь? – перебил Добродеев.

– Уверен. У нас есть, что предложить, Лео. Нестандартный образ мышления. Логика. Серые клеточки. Айкью. Еще?

– Не надо, я понял. Фотки будешь смотреть?

– Достал? – обрадовался Монах. – Гигант! Давай!

– Рудин, как ты понимаешь, не того-с, морг не лучшее место для фотосессии. Зато Людмила Жако и незнакомец в черном супер! Она красотка, в нем что-то дьявольское. А это Алвис Янсонс, фотокарточка стандартная, фас и профиль. Невыразительная.

Некоторое время Монах рассматривал черно-белые фотографии, сделанные в кафе. При этом он вслух комментировал.

– Четырнадцатое августа, понятно… – бормотал Монах. – Николай убит одиннадцатого. Остались двое. Надо полагать, это Ильин? – Он потыкал в фотографию. – По возрасту проходит. Семьдесят четвертого. Похоже, выясняют отношения. Смотри, схватил ее за руку, физия зверская, она вскрикнула или выругалась. Плеснула кофе ему в лицо, причем не свой кофе! Умница. Схватила его стаканчик. Он сидит с закрытыми глазами, приходит в себя. Достал из кармана пиджака плоский предмет… Фляжка! Давно мечтаю о такой, между прочим. Хлебнул коньячку… или вискарика. Не убил ее, сдержался. Сильный характер! Покупает кофе, нагнулся к окошечку, выразительная спина, пан спортсмен… качается. Людмила смотрит на него… Какой взгляд! Вернулся. Наливает в стаканчик из фляжки! – Монах поднял глаза на Добродеева: – Хорошие фотки, Лео. Значит, за ней ходили, о чем майор забыл упомянуть.

– Он подозревал ее с самого начала!

– Не факт. Мы не знаем, что она ему наговорила про врагов Рудина, возможно, майор решил, беззащитной женщине нужна охрана. Но для модели, привыкшей переодеваться, сменить внешность и оторваться от наружки – раз плюнуть. – Монах снова взял фотографии. – А это кто? – Он присмотрелся. – О! Никак, латыш?

– Где? – удивился Добродеев. – Где латыш?

– Справа от них. Растрепанный малый в широкой рубахе и рваных джинсах.

– Думаешь, это он?

– Уверен. Следит за бывшей. Ревнует. Смотри, какая физия! Тоже мастер переобуваться в воздухе.

Некоторое время Добродеев рассматривал фотографию. Потом сказал:

– Почему он все-таки соврал насчет даты отравления? Нечаянно перепутал?

– Нет. Он соврал намеренно.

– Значит, убийца он?

– Не факт.

– Но алиби у него нет! И врет.

– У тебя тоже нет.

– У меня есть, вся редакция видела, что в день убийства я не шлялся по Сиверской, а сначала обедал в нашей столовой, а потом просидел битых два часа на собрании. А у тебя?

– Увы. Был дома один. Не вздумай настучать майору. А теперь по порядку, Лео. С карандашиком и линейкой. Итак! Дано. В город с неизвестной целью приехали трое: женщина и двое мужчин. Предположительно, все были знакомы раньше. Бывший муж женщины следил за ней и видел ее с мужчиной. И этот мужчина не Рудин, которого бывший муж, по его словам, никогда не видел, а наоборот, Ильин. За ними муж воспоследовал в наш город. А где был в это время Рудин? Пока неясно. Одиннадцатого августа его убивают в доме Илоны, а Людмила Жако идет в полицию заявить о пропаже жениха, что есть вранье… в смысле насчет жениха. А потом наносит визит Илоне, заявив, что адрес ей дал майор, и это опять вранье.

– Так кто он такой, этот Рудин? Жених или не жених?

– Гоша не упоминал, что в номере проживал еще кто-то, кроме гражданки Жако. Позволю себе предположить, Рудин там действительно не проживал.

– Я уверен, майор обыскал вещи пропавшего жениха. Откуда вещи, если его там не было?

– Я тебя умоляю! Вопрос техники. Напихать барахло в дорожную сумку, выдать за вещи жениха, подсунуть его мобильник или записную книжку…

– Откуда у нее его мобильник или записная книжка?

– Хороший вопрос, Лео! Прямо в яблочко. – Монах поднял указательный палец. – В паре с ним вопрос, почему латыш врет насчет одиннадцатого.

– И почему же? Если латыш никогда не видел Рудина…

– Латыш его никогда не видел… – Монах замер, уставившись в пространство, поскреб в затылке. – Он его видел, Лео!

– Где?

– У дома Илоны. Возможно, входящим в дом.

– Значит, убийца он?

– Не факт.

– А кто тогда?

– Есть у меня мыслишка, кто…

– Кто?

– Лео, а своей головой?

– Убийца латыш! Мотив – ревность. Алиби нет.

Монах поморщился.

– Ладно! В качестве версии принимается… Кум гранум салис. Другие идеи есть?

– Ну… – неопределенно протянул Добродеев. – Все время врет!

– Врут все, сам знаешь. Соврал он по одной-единственной причине! Он видел, как в дом Илоны вслед за каким-то мужчиной вошла его бывшая жена Людмила Жако. Точка. То есть Людмила шла за Рудиным, о чем тот не подозревал, а латыш за ней. Причем он до самого дома не понял, что его бывшая жена следила за мужчиной, который вошел в дом его сестры. А потом Людмила вышла из дома одна. А когда узнал от Илоны об убийстве, то заподозрил свою бывшую. Потому и соврал, будто отравился и в тот день не мог следить за Людмилой. – Монах помолчал скорбно, потом добавил: – Если это не любовь, Лео, то что такое любовь? Любовь делает нас беззащитными, Лео. Мы наги и сиры перед лицом любви. Она дает нам крылья и толкает на ужасные поступки. Латыш прекрасно знал свою бывшую жену и, похоже, подозревал в убийстве.

– Подозревал Людмилу? – обалдело спросил Добродеев. – Подожди, ты хочешь сказать… Что ты хочешь сказать, Христофорыч?

– Я не хочу сказать, Лео, я сказал! Людмила Жако убила Рудина, а потом пошла в полицию и заявила о его исчезновении.

– Зачем?! – вскричал Добродеев потрясенно. – На хрен ей убивать, а потом идти в полицию? О ней никто ничего не знал! Зачем светиться? Любой здравомыслящий убийца на ее месте рванул бы куда подальше!

– Чтобы объяснить свой последующий визит к Илоне: мол, узнала, где погиб любимый человек, не могла не прийти, адрес дали в полиции. Адрес она и сама прекрасно знала.

– Зачем?

– Чтобы иметь возможность бывать в доме Илоны. С ее ловкостью она бы рано или поздно убедила Илону приютить ее, чтобы быть поближе к роковому месту… Как-то так.

– А это еще зачем?

– Чтобы спокойно и без помех обыскать дом! – заорал Монах. – Да что с тобой, Лео! Неужели неясно? И картину унесла она. Буквально вырвала из рук Рудина.

– На хрен ей картина? – заорал в свою очередь Добродеев. – Ей грош цена!

– Ошибаешься, Лео. Картина бесценна.

– Не понял! Илона сказала: выгоревшая акварель… Ее прабабка была обычным книжным иллюстратором, всего-то навсего.

Монах оглаживал бороду и смотрел на Добродеева мудрым и загадочным взглядом.

– Подожди, ты хочешь сказать… на картине было что-то…

– Да! Да, Лео! Браслет, серьги, ваза… Не суть! Нечто ценное для этой троицы. Доказательство того, что это нечто поблизости. Людмила обыскала дом в ту же ночь, когда была у Илоны. Помнишь, та рассказывала, как Людмила впаривала ей всякие страшилки про душу убитого, про девять дней? В итоге перепуганная Илона уехала ночевать к подружке. Людмила выперла ее из дому, а потом вернулась. – Он замолчал, но увидев, как Добродеев открыл рот, твердо сказал: – Не спрашивай, Лео, где она взяла ключи! Может, стянула запасные. Не знаю! Не суть. Она та еще ловкачка.

– Версия чисто гипотетическая, надеюсь? – уточнил Добродеев.

– Готов поспорить, это она убила Рудина, а потом обыскала чердак, где хранится барахло прабабки. Помнишь, Илона упоминала про чердак и прабабкины вещи? Могла упомянуть и Людмиле. Это легко проверить. Сейчас позвоним Илоне, попросим подняться на чердак и проверить.

– Как-то это все… очень сложно, – покрутил головой Добродеев. – Ты все усложняешь, Христофорыч.

– Такой уж я человек, Лео. Усложнитель. А еще помогатор, и кофейник, и два фиксика внутри. Спорим? На бутыльмент.

– Спорим!

Монах посмотрел на часы.

– Звони, она должна быть дома.

Добродеев достал айфон…

Илона была дома и очень удивилась странной просьбе новых знакомых.

– Илоночка, это очень важно, пожалуйста, мы хотим проверить некую версию, – разливался Добродеев.

– Я там сто лет не была, – сказала Илона.

– Спроси, он заперт или нет? – подсказал Монах.

– Илоночка, он у вас запирается?

– Нет, по-моему. Сейчас поднимусь и посмотрю.

– Не запирается, – прошептал Добродеев.

Монах удовлетворенно кивнул.

Добродеев положил айфон на стол. Оба напряженно уставились на блестящий аппаратик. Оттуда долетали невнятные звуки, хлопанье двери, шорохи. И вдруг Илона вскрикнула. Добродеев схватил айфон и закричал:

– Илона! Что случилось? На вас напали?

– Я ударилась, тут низкая притолока. Сейчас! – И вслед за этим ее возглас: – О господи!

– Илона? Что?

– Тут все перевернуто! – теперь закричала Илона. – Ничего не понимаю! Мона говорила, на чердаке могут жить бомжи… Неужели? Все ящики! Одежда, обувь… Папки с рисунками! Какие-то бумаги! Все рассыпано! Все же было аккуратно сложено… Да что же это такое!

Шорох, негромкий глухой стук и тишина. Добродеев и Монах напряженно прислушивались, но из телефона больше не долетало ни звука.

– Надеюсь, у нее все в порядке, – заметил Добродеев.

– Уронила телефон, – сказал Монах. – Вставай, Лео, пошли к Илоне.

…Илона отперла им не сразу. Была она разгорячена и растрепана, одета в коротенький пестрый сарафанчик, с тряпкой в руке.

– Ой! Заходите! Я убираюсь на чердаке. Просто поверить не могу! Кому нужно было рыться в старых вещах! Там же ничего ценного нет… И главное, я понятия не имею, когда это случилось.

– Вы так внезапно пропали из эфира, что мы решили проверить, все ли в порядке, – сказал Добродеев.

– Мобильник упал, я не сразу нашла. Там все разбросано, даже ступить некуда.

– Можно посмотреть? – спросил Монах.

– Конечно. Если хотите. Только надо подняться по лестнице.

Илона окинула взглядом их внушительные фигуры.

– Мы по очереди, – успокоил Монах.

И они полезли на чердак по хлипкой деревянной лестнице. Ступени душераздирающе трещали, и Добродеев жалел, что не остался внизу. Монах, сопя, поднимался вслед за журналистом. Поднявшись, они стали на пороге, рассматривая картину страшного разора, представшую их глазам. Груды старой одежды и обуви, старых журналов и учебников, поломанные тумбочки и стулья, этюдники и коробки с высохшими красками, вываленные из опрокинутых ящиков тетради, рукописи, альбомы с набросками. В центре беспорядка стояло царское кресло с высокой спинкой, обитое потертым красным с золотыми лилиями штофом.

Столбы пыли, пронизанной тонкими золотыми копьями закатных лучей, запах старой дачи и тлена завершали невеселую картину.

Монах и Добродеев переглянулись. Монах приподнял бровь и почесал под бородой.

– Мона рассказывала, как в некоторых домах в стенах или на чердаке живут бомжи, – сказала Илона. – Мона – это моя подруга. А хозяева ничего не подозревают. Я уже не знаю, что и думать. Может, это Рудин или его убийца? Зачем? А как вы узнали? Почувствовали?

– Зачем-то они влезли к вам, правда? Возможно, обыскивали дом. Как видите, мы не ошиблись.

– Но тут же ничего нет!

– Кресло то самое? Прабабушкино? – спросил Монах, указывая на кресло. – С картины?

– Ага. Бабушка Аня очень его любила. Мы думали обтянуть заново и поставить в гостиной, но все руки не доходили… Да и денег лишних не было.

– А это что? – Добродеев кивнул на опрокинутый ящик, откуда вывалились папки, альбомы, свернутые в рулоны листы ватмана.

– Прабабушка в молодости много путешествовала, там всякие зарисовки. Вы не подумайте, здесь всегда был порядок, все аккуратно сложено. Здесь даже можно жить. В углу есть диван… только сейчас его не видно. Я, маленькая, пряталась тут, представляла, что это мой корабль.

Монах наклонился, поднял с пола альбом, пролистал. Карандашные наброски, быстрые точные штрихи, твердая рука… Верблюды, барханы, кустики с мелкими цветками, висящий в воздухе город с минаретами и куполами, по-видимому, мираж, тощие куры, гребущие в мусоре, тощие спящие в тени жалких глиняных стен собаки. Женские лица, молодые и старые, красивые и уродливые, накрученные вокруг головы платки и шали, мониста, серьги, шальвары, турецкие туфли с загнутыми носами, дети, мужчины в халатах и тюбетейках, базар с горами дынь, арбузов, персиков и помидоров, медные кувшины и блюда, глиняная посуда, ювелирные украшения, халаты и ткани, нищие с протянутой рукой, уличный музыкант с дудочкой…

Монах почувствовал, как в уши врывается гортанный говор и гомон толпы, рев верблюдов, удары кузнечного молота, он словно обонял запах дыма и горелого хлеба, чувствовал кожей обжигающий адский жар солнца…

– Илона, вы позволите покопаться в бумагах? – спросил он. – Я хочу знать, что здесь искали. Я мог бы прийти… да хоть завтра.

– Конечно! Но я не понимаю… Вы думаете, это Рудин? Или они вдвоем с убийцей? А потом он его…

– Я тоже не очень понимаю, моя девочка. Можете описать украденный автопортрет?

– Конечно! Всю жизнь перед глазами. Прабабушка сидит в этом кресле, – Илона указала рукой на кресло. – С высокой прической…

– Какие на ней украшения?

– Подвеска и серьги.

– Не знаете, где они?

– Серьги у меня в шкатулке, а подвеска… – Илона задумалась. – Не знаю. Я никогда ее не видела. Понятия не имею.

– Что за серьги?

– С голубыми топазами, красивый дизайн. Бабушка Аня говорила: подарок одного ювелира, который хотел на ней жениться. Прабабушка ему отказала. У нас в семье одни женщины.

– Что еще? Ваза, шкатулка, книга?

Илона задумалась. Монах и Добродеев переглянулись.

– Нет, по-моему. Там больше ничего не было. Только подвеска и серьги.

– Что за подвеска?

– Узкая такая, длинная… сантиметра четыре или даже пять. На кожаном шнурке.

– Может, она где-нибудь здесь? – спросил Добродеев, обводя взглядом разоренный чердак.

– Понятия не имею. Если бы она была ценной, то была бы в шкатулке, где все остальное. – Она помолчала, глядя на них глазами, похожими на вишни, и добавила: – А теперь еще и брата арестовали. Я про него ничего не знала. Хороший и добрый человек. Он… клоун! Не успел приехать, как его схватили. Это все майор Мельник!

– Клоун?

– Клоун. По характеру. Знаете, в цирке есть злой клоун и добрый клоун. Злой обижает доброго, и он плачет. А потом дарит злому цветочек, и они мирятся. Вот и Алвис такой добрый клоун. Понимаете, это чувствуется. Мы с ним очень много говорили… Обо всем! Как с родным человеком. Родного человека всегда чувствуешь. О маме, о детстве… Он привез от нее письмо. Он на самом деле фокусник. Мы собирались в Испанию к братьям. Там у нас еще два брата-близнеца, представляете? Мама вышла замуж в Испании, а мы ничего не знали. Алвис ни в чем не виноват! Никогда не прощу… ей! Вечно сует нос во все дырки…

– Мария Августовна? Она боялась за вас, Илона. Если ваш брат невиновен, его отпустят.

Лицо у Илоны сморщилось, она не то вздохнула, не то всхлипнула. Выглядела она подавленной и печальной. И самое главное – была без макияжа! А это, согласитесь, говорит многое о душевном состоянии женщины.

Монах и Добродеев снова переглянулись.

– Вы ужинали? – вдруг спросил Монах.

Илона взглянула на него недоуменно и пожала плечами.

– Подозреваю, вы даже не обедали. Приглашаю вас на ужин в «Белую сову»! – торжественно заявил Монах. – Леша, сделаешь столик? Леша у нас все может, редкий специалист на грани возможного, этот… как сейчас говорят: кризис-менеджер, во! Или фокусник, только не из цирка, а из газеты.

– Сделаю, – скромно отозвался Добродеев.

– Даже не знаю… – смутилась Илона. – Я вся в пыли.

– Идите в душ. Мы подождем. Наденете самое красивое платье и туфли на высоких каблуках. Бывали там?

– В «Белой сове»? – Илона помотала головой. – Это же ночной клуб!

– У них прекрасная программа, – сказал Добродеев. – Режиссер мой добрый приятель, у меня там столик для прессы. Сейчас организуем!

– Не столик, а ложа! – Монах подмигнул Илоне. – Ох, уж эти мне масоны!

– Масоны? – Илона уставилась на Добродеева.

– Мой друг шутит, – заверил ее Добродеев, тоном утверждая обратное. – Учились вместе, он бывший коллега, журналист.

…Кряхтя, друзья сползли по лестнице вниз. Ступеньки скрипели еще ужаснее, чем раньше, но выдержали. Илона завершала процессию…