ХОЗЯИН АББАТСТВА

Стояла июньская жара. Я никогда не видела, чтобы над клевером трудилось столько пчел. Кромки полей покраснели от зацветшего орешника — очного цвета. Внизу у реки обильно зацвела крапива. Скоро моя мать начнет собирать ее для своих снадобий. Мне кажется, она была счастлива. Меня удивляло, что она так скоро оправилась после смерти отца. Возможно, причиной было то, что в ней уже теплилась новая жизнь. Но сама я отдалилась от нее в это время, хотя и раньше мы не были близки по-настоящему.

Я думала о том, что скоро начнут косить сено и что Руперт в последний раз будет руководить сенокосом. После уборки урожая он покинет нас, и мне надо будет принять решение, уйти с ним или нет. Работники были обеспокоены. Они доверяли Руперту и полагались на него. Я размышляла о том, что заставляет людей лучше работать, — страх или любовь. Потом стала вспоминать сенокос в добрые старые времена, когда король еще не испортил отношений с Римом. Тогда мы не думали о том, что дела государства могут повлиять на наше благополучие. Обычно на работу в поле созывали всех, потому что ужасно боялись, что погода изменится раньше, чем весь урожай будет убран. Обычно к ним присоединялся отец, и мы с матерью ходили в поле и носили работникам еду, чтобы сберечь их время.

Я уже почти решила уехать с Рупертом, потому что стало ясно, что не смогу оставаться в доме Саймона Кейсмана. Кейт писала мне, убеждая приехать в замок Ремуса, и я думала, что, вероятно, следует съездить к ней, чтобы обсудить, что делать дальше. Она убеждала меня выйти замуж за Руперта. Она думала, что со временем я пойму разумность такого решения. Еще недавно Кейт строила планы, как удачно выдать меня замуж, но теперь это было маловероятным, потому что у меня уже не было приданого. Но мне не было до этого никакого дела.

Стояли сумерки — конец чудесного летнего дня. Приближалась ночь тихая и спокойная, исчез даже легкий дневной ветерок.

Я сидела у окна, когда ко мне подошла служанка. Она посмотрела на меня и сказала:

— У меня к вам поручение, госпожа Дамаск. Один джентльмен хотел бы поговорить с вами.

— Кто он?

— Я не знаю, госпожа. Он велел передать вам, что если вы придете к скрытой плющом двери, то найдете его и узнаете, кто меня послал.

Мне с трудом удалось скрыть волнение. Кто, кроме Бруно, мог передать это послание? Кто еще знал о замаскированной плющом двери?

Как можно спокойнее я ответила:

— Спасибо, Дженнет. — И как только она ушла, побежала в свою комнату, сменила платье и привела в порядок прическу. Я взяла плащ, завернулась в него и поспешила к двери в стене Аббатства.

Бруно ждал меня там. Его глаза светились торжеством, он был рад моему приходу. Он взял мои руки и поцеловал их. Он казался не таким, как обычно.

— Так ты вернулся! — воскликнула я.

— Ты довольна?

— Мне нет нужды говорить то, что ты знаешь и так.

— Ты изменилась. Я знал, что ты будешь рада увидеть меня, Дамаск.

— Да, — ответила я, потому что это было правдой. В этот момент я была счастливее из-за того, что он вернулся. — Что случилось? Где ты был? Почему ты покинул нас так таинственно?

— Это было необходимо, — ответил он.

— Уехал… ничего не объяснив?

— Да, — сказал он. — И пока меня не было, ты потеряла отца.

— Это было ужасно, Бруно.

— Я знаю. Но теперь я вернулся. Я заставлю тебя забыть о горе. Теперь, когда я здесь, ты будешь счастлива.

Он крепко держал мою руку в своей. Другой рукой он открыл дверь, и мы вошли на землю Аббатства.

Я отпрянула назад.

— Это не принадлежит нам, Бруно.

— Я знаю.

— Мы нарушаем границы чужих владений.

— Ты делала это прежде много раз.

— Верно.

— Не бойся. Я рядом с тобой. Монахи всегда верили, что я стану их аббатом.

— Нас постигли ужасные несчастья.

— Может быть, так было угодно судьбе. Для всех нас это было время испытаний!

— Я хочу о многом спросить тебя. Где ты был? Ты вернулся, чтобы остаться? Где ты живешь? У нас теперь все изменилось. Наш дом принадлежит Саймону Кейсману.

Он обернулся ко мне и, нежно улыбаясь, коснулся моего лица:

— Я все это знаю, Дамаск. Я знаю все.

— Ты знаешь, кто владелец Аббатства?

— Да, — ответил он. — Я знаю и это.

— Я уверена, это какой-нибудь знатный богач. Но, может быть, лучше уж так, чем оно и дальше будет разрушаться.

— Лучше уж так, — произнес Бруно.

— Куда ты меня ведешь?

— В Аббатство.

— Говорят, что там живут привидения. Люди видели призрак монаха. Я сама видела его.

— Ты, Дамаск.

— Да. Когда приходила на могилу отца. — Я рассказала ему о том, как Руперт принес мне голову отца и как мы ее похоронили.

— Вы с Рупертом помолвлены? — быстро спросил Бруно.

— Нет, но, возможно, это скоро произойдет.

— Ты не любишь Руперта.

— Нет, я люблю Руперта.

— Как мужа?

— Нет, но я думаю, что мы нужны друг другу.

— Ты не боишься пойти со мной в Аббатство? Я колебалась, а он продолжил:

— Ты помнишь, что вы с Кейт однажды уже входили в него.

— Тогда я очень испугалась.

— Потому что знала, что поступаешь не правильно. Тебе не следовало входить в святую часовню. Тебе не следовало смотреть на Мадонну в драгоценностях. Но статуя исчезла, и святая часовня пуста.

— Мне страшно войти туда и теперь, Бруно. Он сжал мою руку:

— Ты же не думаешь, что с тобой может случиться несчастье, когда я рядом?

Мы приближались к серым стенам Аббатства, и я не ответила.

Он неожиданно обернулся, и в лунном свете я увидела, что лицо его сурово.

— Дамаск, — спросил Бруно, — ты веришь, что я не такой, как другие?

— Но… — в ушах моих вновь зазвучал голос Кезаи: «Он угрожал мне, и я сказала ему то, чего не следовало говорить никогда… Я ждала ребенка от монаха…»

— Я хочу, чтобы ты знала правду, — продолжал Бруно. — Для меня это важно. Эта женщина, Кезая, сказала не правду. Лгал и монах. Люди лгут под пыткой. Мир полон лжи, но мы не должны винить солгавших, потому что их вынудили сказать не правду. Плоть слаба. Пытка превратила в обманщиков многих великих людей, клявшихся говорить только правду. Я появился на свет не так, как они уверяли тебя. Мне открылась эта истина, Дамаск. А если ты будешь со мною, то тоже должна знать ее. Ты должна верить этому. Ты должна верить в меня.

В лунном свете он выглядел незнакомым и прекрасным, не таким, как люди, которых я когда-либо знала, и я любила его. Поэтому я робко сказала, как, должно быть, сказала бы моя мать Саймону Кейсману:

— Я верю тебе, Бруно.

— Так ты не боишься пойти со мной?

— С тобой не боюсь.

Он толкнул дверь, в которую, я видела, вошел призрак, и мы очутились в безмолвии Аббатства.

После теплого воздуха снаружи меня обдало холодом, и я задрожала. Холод шел от каменных плит, которыми был вымощен двор.

— Не робей, я рядом, — сказал Бруно.

Однако я не могла забыть возвращения Кезаи после той ужасной ночи в трактире с Ролфом Уивером. Я очень хотела поверить в то, в чем желал меня уверить Бруно, но в душе не могла согласиться с тем, что Кезая все выдумала.

Но Бруно был рядом, и впервые после смерти отца я была счастлива. Я чувствовала, что сегодня он просил меня прийти потому, что хотел сказать мне что-то очень важное.

Бруно нашел фонарь, зажег его и сказал мне, что хочет показать, где жил аббат. Это был странный, жуткий путь, мне все время казалось, что мы встретимся с призраком. Бруно показал мне чудесный дом со сводчатым залом и множеством комнат. Было видно, что здесь трудятся рабочие, превращая его в великолепную резиденцию. После жилья аббата Бруно показал мне трапезную простое каменное строение с мощными котрфорсами, где под крышей с дубовыми стропилами двести лет сиживали монахи.

Я подумала о том, что очень скоро здесь будет жить человек, которому теперь принадлежит Аббатство, и что Бруно решил взглянуть на все это в последний раз, пока есть такая возможность. Он провел меня по монастырю, сводил в погреба, показал пекарню, где некогда сиживал с братом Клементом. Я напомнила Бруно историю, как он стащил горячие пирожки из печи.

— Монахам нравилось рассказывать обо мне подобные сказки, — ответил Бруно.

Этой ночью я увидела то, чего никогда не видела прежде. Я удивлялась, почему он мне все это показывает, и только позже поняла, почему.

— Ты видишь, — говорил Бруно, — это целый мир, но мир, пришедший в упадок. Почему бы не возродить его снова?

— Этим, наверное, займется тот, кому теперь все это принадлежит, — сказала я. — Из дома аббата получится прекрасный жилой дом, у нового хозяина здесь будет много работы.

— Конечно, много, некоторые строения надо привести в порядок. А подо всем этим есть еще лабиринт туннелей и погребов. Но там опасно, и тебе не следует ходить туда.

Потом он повел меня в церковь. Хотя все ценности были украдены, сама церковь пострадала не очень сильно. Я взглянула на высокую сводчатую крышу, поддерживаемую массивными каменными контрфорсами. Витражи на окнах были целы. На них была представлена история распятия Иисуса. Пробивающийся сквозь ярко-синие и красные стекла лунный свет освещал все призрачным светом.

Бруно потянул меня к занавесу, висевшему справа от алтаря, и отдернул его в сторону. Мы очутились в маленькой часовне, и я сразу поняла, что это та самая часовня Богородицы, куда восемнадцать лет назад брат Фома принес сделанные им ясли с деревянной фигуркой Христа и куда на следующее утро, которое было утром Рождества, пришел аббат и нашел в яслях живого ребенка.

Крепко держа мою руку в своей, Бруно ввел меня в часовню.

— Тут они и нашли меня, — сказал он, — и я привел тебя сюда, потому что хочу кое-что сказать тебе именно здесь: я избрал тебя разделить со мной жизнь.

— Бруно, — воскликнула я, — ты просишь меня стать твоей женой?

— Да.

— Значит, ты любишь меня? Ты действительно любишь меня?

— Так же, как ты любишь меня, — отвечал он.

— О, Бруно… я не знаю. Я никогда не думала, что ты любишь меня достаточно сильно для того, чтобы жениться на мне.

— Что, если я предложу тебе жить в нищете?

— Ты думаешь, это испугает меня?

— Но ты выросла в достатке. Верно, теперь ты потеряла наследство, но ты можешь удачно выйти замуж. Руперт сможет быть тебе хорошим мужем.

— Ты думаешь, что я хочу выйти замуж лишь для того, чтобы жить в тепле?

— Тебе следует хорошенько подумать. Сможешь ли ты жить с отшельником в пещере или в хижине? Ведь ты будешь страдать зимой от холода. Захочешь ли ты скитаться вместе с ним, временами не имея другой крыши над головой, кроме неба?

— С тем, кого я люблю, я пойду, куда угодно.

— А ты ведь любишь меня, Дамаск. Ты всегда меня любила.

— Да, — согласилась я, ибо это было правдой. Я действительно всегда любила его. Любила странной, неугасающей любовью, наверное, из-за того, что он всегда казался мне не таким, как другие.

— Значит, ты будешь со мной, несмотря на все трудности, которые тебе придется испытать?

— Да, — ответила я.

Он обнял и страстно поцеловал меня.

— Ты будешь любить меня, слушаться и родишь мне детей?

— С радостью! — воскликнула я.

— Ведь ты всегда хотела принадлежать только мне.

— Да, но я думала, что безразлична тебе — Ты думала, что меня интересует Кент, — сказал Бруно. — Глупышка Дамаск…

— Да, я считала, что ты увлечен Кейт. Она умная, красивая, а я…

— Ты моя избранница, — ответил он.

— Мне кажется, я вижу сон.

— Ив том сне сбываются твои желания.

— Да, — ответила я. — Мне казалось, что у меня больше никогда не будет таких счастливых снов.

— Тогда поклянемся в верности здесь, в этой часовне, где много лет назад нашли меня. Но прежде подумай, Дамаск. Жизнь полна трудностей. Выдержишь ли ты их ради любви?

— С удовольствием, — искренне ответила я. — И я рада, что тебе нечего мне предложить. Я докажу тебе, как сильна моя любовь.

Он вновь с нежностью коснулся моего лица.

— Спасибо тебе, Дамаск, — сказал он. — Спасибо за эти слова. Здесь, на этом алтаре, мы принесем наши клятвы. Дамаск, поклянись, что ты любишь меня, и я поклянусь нежно любить тебя.

— Клянусь, — произнесла я.

Мы покинули часовню и вышли в теплую летнюю ночь. Мы прошли по заросшей травой поляне, где сидели детьми.

— Это наша брачная ночь, — сказал он.

— Но свадебной церемонии не было.

— Ты поклялась мне в часовне — это и была наша свадьба.

— Бруно, — сказала я, — ты всегда был не таким, как все. Именно поэтому я и любила тебя, но, если мы решили пожениться, я должна сказать матери. Будет свадьба.

— Это будет позже. Ты принадлежишь мне сейчас. Доверяй мне. Так должно быть, или ты не моя суженая, а я не твой. Ты сказала, что достаточно любишь меня для того, чтобы бросить все, бросить жизнь в достатке, хотя ты еще не знаешь, что такое трудности. Ты уверена в этом, Дамаск? Еще не слишком поздно.

— Уверена. Я буду стряпать для тебя, работать для тебя.

— И верить в меня, — добавил он.

— Я буду тем, кем ты пожелаешь, — пообещала я. — С тобой я буду счастливее в хижине, чем без тебя в замке.

— Так и должно быть. Ты должна верить мне, трудиться со мной и для меня.

— Так и будет, я буду это делать от всего сердца.

— Это наша брачная ночь, — произнес он. Я поняла, что он хочет сказать, и отпрянула. Я была девственницей, воспитанной в уверенности, что ее нельзя нарушать до брака. Я не должна ожидать, что жизнь с Бруно будет такой, какой она была бы с другим мужчиной.

— Ты думаешь, я собираюсь соблазнить тебя и бросить? — печально сказал он. — Значит, ты все еще сомневаешься во мне.

— Нет.

— Но ты сомневаешься. Я думал, ты смелая. Я поверил, когда ты говорила, что доверяешь мне Возможно, я ошибался. Думаю, тебе следует вернуться домой.

Тут он поцеловал меня с такой страстью, о которой я и не мечтала. Я спросила:

— Бруно, ты сегодня совсем другой. Что случилось?

— Сегодня я твой возлюбленный, — ответил он.

— Я ничего не знаю о любви… о такого рода любви. Я сделаю все, о чем ты меня попросишь, но…

— У любви много граней. Она похожа на алмаз в венце Мадонны. Ты помнишь его, Дамаск? Он сиял и бледным светом, и ярким, он был красным, синим, желтым, сверкал всеми цветами радуги, но это был все тот же алмаз.

Пока он говорил, его руки ласкали мое тело, и я уже не сознавала, что за странная сила влечет меня к нему. Я чувствовала его власть над собой, но не была уверена в том, что мои чувства к нему похожи на любовь, которую испытывают другие люди. Они совсем не походили на то, что я испытывала к Руперту или к отцу. Его любовь ко мне тоже была не похожа на любовь Руперта. Я чувствовала в Бруно потребность подчинить меня своей воле и сама жаждала подчиниться.

В тот момент я могла поверить в то, что он не такой, как другие. Возможно, все девушки испытывают такие чувства к своим возлюбленным, хотя те обладают всеми возможными совершенствами. В тот момент я чувствовала в нем нечто божественное, и у меня возникло желание подчиниться ему, каковы бы ни были последствия.

Моя воля слабела, я хотела и даже жаждала отбросить все, чему меня учили, забыть о своем уважении к целомудрию, о том, что уступать следовало только мужу. Но Бруно и был моим мужем.

Я убедила себя. Бруно это понял. Я услышала его тихий торжествующий смех.

— О, Дамаск, — проговорил он, — ты предназначена мне, и любишь меня безумно, беззаветно, так что готова все бросить ради меня?

Я услышала свой ответ:

— Да, Бруно. Я оставлю все.

Это была моя брачная ночь. На постели из папоротника мы слились воедино.

Я знала, что ничто больше не будет прежним. Даже в момент страсти я не могла избавиться от мысли, что участвую в церемонии жертвоприношения.