Глава 24

Вера думала, что они пойдут к трясине и станут пробираться, нащупывая кочки длинными палками, но к ее удивлению этого не потребовалась. От входа в шахту начиналась тропинка. Пропетляв между ямами с водой, она вывела их на ровный участок с вполне здоровой зеленой травой. Кустарник здесь стал гуще, и березы, хотя и тонкие, уже не казались такими болезненно-кривыми.

– Похоже, что мы идем по моей земле, это – болотистая часть Хвастовичей, хотя здесь я еще не бывал, – заметил Платон. – Но видишь: вон там, вдалеке – макушки сосен, граница бора. Там я уже знаю дорогу.

– Хорошо, – отозвалась Вера и вдруг поняла, как смертельно она устала. – Скорее бы дойти.

– Потерпи немного, родная. А хочешь, посидим и отдохнем?

– Нельзя, тогда уж совсем стемнеет, и придется нам ночевать в лесу, – отказалась Вера и вновь зашагала вперед.

За поворотом тропинки их ждал сюрприз – узкая, но хорошо укатанная дорога убегала вглубь чахлого леса.

– Интересно знать, куда это по трясине ездят на телегах, но выясним мы это с тобой в другой раз. Не будем отклоняться от выбранного пути, – решил Платон.

Они двинулись по дороге по направлению к сосновому бору. Ног Вера уже совсем не чувствовала, но старалась держаться бодро, чтобы муж ничего не заметил. Теперь в утрамбованной глине явно выделялись глубокие колеи. Платон мысленно проклинал себя за то, что не взял из дома оружие, но делать было нечего, и он, ловя малейшие шорохи, вел по дороге уставшую жену. Деревья расступились, и они вышли на большую поляну. На ней, словно длинная серая заплата, распласталось похожее на коровник низкое строение. Его каменные стены поросли мхом, а кое-где и древесной порослью. Маленькие решетчатые окошки под самой крышей были частично открыты, а в других местах забиты потемневшими от времени плотными деревянными щитами.

– Что это? – поразилась Вера.

– Пока не знаю, но ты туда точно не пойдешь. Останешься здесь и спрячешься в кустах, пока я не вернусь.

– Я с тобой! – взмолилась Вера, но по взгляду мужа поняла, что это даже не обсуждается. Она покорно кивнула и села на траву. Ноги ее больше не держали.

– Я скоро вернусь, – пообещал Платон и быстро пересек поляну.

Горчакову пришлось полностью обойти здание, прежде чем он нашел дверь. Двустворчатая и очень широкая, плотно сбитая из потемневших от времени толстых досок, она была закрыта на широкий засов, но замка не было. Платон отодвинул задвижку и толкнул створки. Дверь без скрипа распахнулась, и он увидел длинное пустое помещение, слабо освещенное лучами заходящего солнца. В центре его просматривался заложенный деревянными щитами широкий колодец. На земляном полу явно выделялись следы телег и отпечатки лошадиных копыт. В противоположной от входа стене темнела плотно обитая железными полосами небольшая дверь, где кроме засова имелся и массивный замок. Платон поспешил к ней. Что-то, похожее на стон, донеслось изнутри, а следом невнятно забормотал тихий голос.

– Ей, кто вы? – крикнул Платон. – Я – князь Горчаков, скажите мне, что с вами случилось, и я постараюсь помочь.

Ответом ему оказалась гробовая тишина, но через мгновение зазвучали несколько голосов, все они называли Платону свои имена и умоляли выпустить их, освободить Христа ради. Горчаков огляделся, пытаясь найти хоть что-нибудь, чем можно сбить замок, и вдруг услышал:

– Отойди от двери – или я перережу ей глотку.

Платон обернулся и увидел свою жену. Она стояла, странно запрокинув голову, а рослый мужчина прижимал к ее горлу нож. Солнце светило ему в спину, и Горчаков не видел лица преступника. Это был человек с размытым лицом. Кошмар, померещившийся Платону столице, стал явью, и испытанный им тогда ужас оказался ничем по сравнению с тем, что он чувствовал сейчас.

– Не трогайте ее, я сделаю все, что вы хотите, – крикнул Платон, отходя от двери и поднимая обе руки. – Я очень богат, я выкуплю у вас жизнь моей жены.

Он по-прежнему не мог различить лица преступника, и Вера как будто догадалась об этом. Она уставилась в глаза Платона и выкрикнула:

– Бунич! Я отдам вам полученные за соль деньги. У меня есть двадцать пять тысяч серебром, а еще – очень дорогие фамильные драгоценности!

– Да, наши бриллианты стоят, самое малое, тысяч двести, – поддержал ее Платон. – Я привезу их, вы все возьмете и уедете. Клянусь, что я даже не стану на вас заявлять.

– Смешно слушать, – отозвался преступник, – чтобы я выпустил вас отсюда, а вы тут же вернулись со всеми своими дворовыми и затравили меня, как собаку? Тогда уж легче убить вас обоих, а трупы утопить в болоте, все же будут думать, что вас завалило в шахте. Оба имения унаследует Вероника – а я получу и ее, и соль.

– Соль? Дело в соли?! – догадался Платон.

– А в чем же еще? – огрызнулся Бунич. – Я сорок лет живу тем, что продаю соль, еще мой отец вместе с прежним управляющим Солиты добывал ее, а потом все перешло ко мне.

– Но у вас же у самого большая солеварня, вы же говорили, что она очень доходная, – все еще надеясь на чудо, уговаривала преступника Вера.

– Ну, правду говорят, что бабы – дуры, – закатился смехом Бунич. – Еще думаешь, что умная! Все из себя деловую корчила, а так и не поняла, что на моей солеварне в колодцах – обычная вода, всю соль я всегда брал из шахты, а водой только размачивал, чтобы получить мелкую и чистую, годную к продаже. Все запасы соли лежат на землях Солиты и Хвастовичей, а у меня ничего нет! Если бы Катенька вышла за меня замуж, все решилось бы само собой, а теперь ее сыну и невестке придется умереть, чтобы восторжествовала справедливость. Я много лет строил свое совершенное творение – мою тайную империю. Запомните, что здесь никогда больше не будет ничего подобного! Здесь есть только один соляной король, и это – я!

Поняв вдруг, что князь чуть заметными шагами приближается к нему, Бунич взревел и надавил ножом на шею Веры. Струйка крови потекла по ее коже, и Платон ясно понял, что у него осталось лишь мгновение. Приготовившись к прыжку, он внутренне собрался, но… его опередил звук выстрелов. Бунич вдруг дернулся и стал валиться вперед, подминая под себя Веру. Платон подхватил жену, а в дверях возник Щеглов с двумя дымящимися пистолетами в руках.

– Как вы? – озабоченно бросил он.

– Вроде бы живы, – неуверенно отозвался Платон, ведь жена оседала на его руках.

Щеглов подобрал нож, выпавший из простреленной руки Бунича. Воя от боли, тот извивался на земляном полу. Правая рука его распласталась безжизненной плетью, а из раны на левой ноге фонтаном хлестала кровь. Преступник был жив, но обездвижен. Убедившись, что злоумышленник не сможет встать, исправник обратился к Горчакову.

– Простите, что задержался – от солеварни за этим негодяем гнался, да заплутал.

Платон кивнул, не отвечая, он с ужасом смотрел на жену. Белая, как снег, Вера часто дышала и вдруг, низко застонав, схватилась за живот.

– Ребенок, – прошептала она, не открывая глаз.

– Господи, да скачите же домой, по дороге кого-нибудь за доктором пошлете! – крикнул Щеглов, подхватывая Веру за свободный локоть. – Скорее!

Платон подхватил жену на руки и бросился к выходу. Конь Бунича смирно щипал траву на поляне. Исправник помог поднять Веру в седло. Платон рванулся к дому, моля Бога сохранить его семью. Он несся, по наитию сворачивая в нужном направлении. Наконец одна из троп, ставшая постепенно совсем узкой, привела его в знакомый овраг. Платон решил сократить путь и погнал коня через сад. За деревьями мелькнули стены маленького дома, где они были так счастливы, и Горчаков, не рассуждая, свернул к его крыльцу. Ватага крестьянских ребятишек у самого крыльца делила яблоки. Платон остановил коня рядом с ними и крикнул:

– Один – в деревню за повитухой, второй – за доктором в уезд! Возьмите мою лошадь.

Он спрыгнул на седла и, подхватив жену на руки, взбежал с ней на второй этаж. Уложив Веру на кровать, он стал растирать ей руки.

Бог помиловал Платона: его жена открыла глаза и даже попыталась улыбнуться. Прибежавшая из деревни повитуха раздела хозяйку и, пощупав живот, с облегчением вздохнула:

– Слава Богу, обошлось! Ну, теперь все будет хорошо, только вам долго лежать придется.

– Этого я не боюсь, – утешила мужа Вера, – но только если ты больше не уедешь.

– Никуда! Я без тебя теперь с места не сдвинусь.

Платон прилег на постель рядом с женой и обнял ее. Вера тихо вздохнула и призналась:

– Я ведь видела все это сегодня во сне, а не поверила, полезла в шахту.

– Как это? Расскажи.

– Тогда нужно начинать с первого покушения, кошмары стали приходить после него, а это долгая история.

– Но мы ведь теперь с тобой никуда не спешим, нам же велено лежать. Вот и будем разговаривать.

Вера прижалась к его плечу и начала свой рассказ. Она вспоминала один кошмарный сон за другим, как будто очищая от них свою жизнь. Оставалось рассказать лишь о том, что случилось с ней на поляне:

– Ты уже был внутри, когда я услышала топот копыт, я бросилась за тобой в надежде предупредить, но Бунич оказался проворней. Он скакал прямо на меня, и я видела лишь его безумные, как будто затянутые бельмами, сизые глаза. Я запнулась, и в это мгновенье он прыгнул с седла прямо мне на плечи. Ну а дальше ты все знаешь.

Заметив, что жена опять задрожала, Платон прижал ее к себе и успокоил:

– Все осталось в прошлом. Мы вместе, у нас будет ребенок, и я обещаю, что больше с тобой никогда не случится ничего подобного.

Почему-то Вера ему сразу же поверила.

Прибыл доктор. Осмотрев княгиню, он подтвердил, что угроза выкидыша миновала, но посоветовал полежать в постели не меньше месяца. Повеселевший Платон как раз приглашал доктора переночевать в Хвастовичах, когда колокольчик под окном возвестил о приезде нового посетителя.

– Щеглов прибыл, – выглянув в окно, объяснил Горчаков врачу: – боюсь, что у него на сегодня есть для вас еще один пациент.

– Кто?

– Преступник.

Платон подошел к постели жены. Увидев, что та задремала, он знаком позвал за собой доктора и стал спускаться вниз. На первом этаже их ждал Щеглов.

– Как княгиня? – осведомился он.

– Обошлось, – коротко ответил Платон и спросил сам:

– Что с преступником?

– Не только он, но и вся его банда сейчас сидит под охраной в вашем флигеле. Вы уж простите, что я сам распорядился, но так надежнее будет.

– Поступайте, как считаете нужным, здесь все к вашим услугам.

– Спасибо. Я бы хотел попросить доктора осмотреть Бунича.

– Бунича? – поразился врач.

– К сожалению, – подтвердил капитан. – Я сам до последнего не мог в это поверить. Как притворялся! Дамский любимец, весельчак – а вон что на самом деле! Но вы уж, доктор, поспешите. Моя двуколка у крыльца, в ней городовой ждет, он вас доставит и проведет к арестованному, а я через четверть часа к вам присоединюсь.

– Да, конечно, я поеду, – заторопился врач.

Он вышел, и Платон остался наедине со Щегловым.

– Что вы выяснили, Петр Петрович?

– Лишь одно – что слишком долго был слеп. Столько лет под носом такие дела творились, а я все проморгал!

Щеглов тихо выругался, а потом собрался с мыслями и рассказал Платону о том, чего тот еще не знал.

– После вашего сообщения о Печерском я занялся его розыском, но в ближайшей округе его не оказалось, а выяснилось, что голубчик наш с середины мая так и сидит в Смоленске. Тихо живет в трактире за рыночной площадью, почти не выходит, лишь изредка отправляет письма своему начальнику. Я слежку за ним установил – без толку. Ни с кем не встречается, обедает в своем же трактире, а после в номере запрется и не выходит.

– Так вы ничего не узнали? – нетерпеливо перебил его Платон.

– Отнюдь! Я дождался, когда Печерский на почту выбрался, и проник в его номер, а там уж все загадки разрешились. Запашок в его жилище витал определенный: для наших краев непривычный, а за Тереком он – явление повседневное. Гашишем наш граф балуется, я и трубочку у него нашел и запас зелья.

– Вот это поворот, – изумился Платон, – а ведь и, правда, лицо-то у него землистое, можно было и догадаться.

Щеглов кивнул, соглашаясь, и продолжил:

Я ведь, признаться, тогда не сомневался, что майское нападение – дело рук Печерского, а в столицу тот не возвращается, поскольку чего-то ждет. В налете на нас он сам не участвовал, людишки нанятые были. Что ему мешает еще раз такое проделать? Но куда смотреть? Где искать его приспешников? Тогда я в ваш дом переехал и стал по сторонам поглядывать.

– Я не успел вас поблагодарить, – вмешался Платон, – я так вам обязан.

– Пустое, мне самому так спокойнее было: Вера Александровна все время на виду у меня была, а если приходилось отлучаться, то я оставлял рядом с ней Татаринова. Оставалось только приглядывать за теми, кто появляется в доме, но новых лиц больше не было, а и из старых постоянно ездил лишь Бунич. Но скажу честно, я на него вообще не думал, столько лет его знаю – безупречнейший человек, богатый помещик, любимец общества.

– Я удивился, если бы вы думали иначе, для меня все случившееся сегодня оказалось шоком. Я его не люблю, но и в мыслях не имел, что нападение может быть делом его рук, – признался Горчаков.

Исправник перебил его:

– Бунич впервые насторожил меня лишь пару дней назад. Он все в компанию к девицам нашим набивался: развлекал, байки разные рассказывал. Все к этому привыкли. Как ни глянешь в его сторону, всегда одна и та же картина: улыбка до ушей, глазки масляные, шутки шутит. Вдруг вижу, что наш забавник побледнел как смерть, а потом тут же засобирался и уехал. Тогда я ваших сестриц в оборот взял. Чем, мол, соседа так напугали? Они сначала жались, а после признались, что по секрету сказали ему то, что уже известно всем в доме, – про ожидаемого наследника, а Бунич даже положенного в таких случаях восторга не выказал, пролепетал что-то нечленораздельное и уехал.

– Господи, да кто их за язык-то тянул?!

– Рано или поздно, он все равно пошел бы в наступление, ведь Вера Александровна со своими соляными обозами всю прибыль ему обвалила. Он ведь всегда один был, соли возил немного – цену держал высокую, а теперь его доходы сильно похудели. Вера Александровна могла хоть всех своих мужиков в шахту отправить, а Буничу все в тайне от округи держать приходилось, вот он на ломке соли и использовал людей, похищенных из других мест. Мы из тюрьмы этой болотной шестнадцать человек освободили. Все избитые, голодные. Их всех сюда обманом привезли или по пьяни.

– И кто же похищениями промышлял?

– Правая рука и доверенное лицо нашего любимца общества – управляющий Поляков – а уж тот себе нескольких подручных из дворовых отобрал, чтобы за рабами следить. Он из опаски даже в Смоленске людей не брал, находил их в других местах, что подальше. Лишь два раза они взяли местных, и все потому, что срочно нужно было умерших заменить. Рабы в шахте соль ломали, а потом доверенные люди Полякова вывозили ее через болото в солеварню. Дальше все у них уже выглядело совершенно официально. И что самое печальное, я ведь мог во всем этом раньше разобраться. За десять лет я трижды бывал на солеварне Бунича, но ничто меня тогда насторожило.

По лицу исправника было видно, как он расстроен, и Платон посочувствовал:

– Петр Петрович, когда вы сюда приехали, их предприятие уж тридцать лет, как процветало, все концы давно были спрятаны.

– Все продумал еще папаша Бунича, – подтвердил исправник, – он очень хотел женить своего сына на вашей матушке, но ваш дед решил иначе. Потом в Солите и Хвастовичах хозяева долго не жили, а управляющие были людьми приезжими и ничего о старой шахте не знали. Ну, а чтобы обезопасить себя, преступники почти сорок лет запугивали местный народ болотами. Когда-то нескольких мужиков утопили, а потом уже только слухи поддерживали. Я сам верил в эти россказни, и, признаюсь, обалдел, когда увидел, как смело Бунич скачет прямо на болота.

– Вы следили за ним?

– Накануне я решил еще раз проверить его солеварню, дождался вечера и приехал. Как я и рассчитывал, работники его разошлись по домам. На воротах висел замок, ну да мне не впервой. Я коня бросил, и стал с замком возиться, а тут как будто что-то меня толкнуло, ведь я своего Терека не привязал. Вдруг конь испугается чего, да убежит? Смотрю, мой Терек из корыта возле колодца воду пьет. Меня аж испарина пробила: вода ведь соленая, заморю коня. Кинулся я к нему, хочу оттащить, а он к воде тянется – жарко. Тут я эту воду зачерпнул и попробовал, а она вкусная и совсем не соленая. Самая обычная колодезная вода! Честно сказать, я сразу-то и не сообразил. Стал вспоминать, может быть, у Бунича колодец с рассолом внутри есть. Но, насколько я помнил, там никаких колодцев не было. Кинулся я замок вскрывать. Зашел внутрь, а там все как обычно: печи еще теплые, да готовая соль у стены в сусеки ссыпана.

– Тогда вы и поняли?

Щеглов в раздражении хлопнул себя по колену.

– Не успел! Услышал с болота топот лошадиных копыт, выглянул в окошко – смотрю, Бунич мчится, а у меня дверь открыта, и конь во дворе остался. Вот думаю, сейчас скандал будет, но тот по-другому решил, даже с седла слезать не стал, развернулся и кинулся обратно. Я пока до коня добежал, Бунич уже далеко оторвался. Остальное вы знаете.

Горчаков молчал, в его голове не укладывалось, что Вера почти полгода ежедневно принимала в собственном доме убийцу. Его передернуло от отвращения, но он все же спросил:

– Получается, что мы с женой с самого начала были обречены?

– Бунич еще в столице из первых рук узнал о том, что графиня Румянцева подарила Солиту внучке. Сначала это его не очень волновало, но Вера объявила, что едет сюда заниматься хозяйством, ну а такого он допустить уже не мог. Результат вы знаете – Бунич отдал приказ, и Поляков попытался взорвать экипаж графини.

– Значит, это все-таки были они!..

– Да, но только когда покушение не удалось, Бунич решил сменить план и надумал жениться на Вере Александровне, а для этого ее надо было очень сильно напугать. Вот он и устроил майское нападение, нанял прохвостов в Смоленске. Я, к сожалению, слишком долго за возчика Алана цеплялся, связь его с графом Печерским устанавливал, никто ведь мне даже не заикнулся, что Бунич тоже был в столице во время первого покушения на вашу будущую жену.

Платон задумался, что-то не сходилось в их предположениях, и он поделился своими сомнениями:

– Петр Петрович, но мы с вами вместе установили, что нападавших было трое. Потом вы видели в уезде простреленный сапог, принадлежавший этому Алану!

Капитан кивнул, соглашаясь, он и сам все время думал об этой нестыковке.

– Все так, только, похоже, торговец этот сам с местными налетчиками договорился или следил за ними. Бунич ничего об этом не знает, он лично никого не нанимал, просто попросил своих постоянных покупателей в Смоленске сначала устроить Вере Александровне блокаду, а как она обратно поедет – послать за ней грабителей. Об убийстве речь не шла, а попугать несговорчивых продавцов для этих торгашей – дело обычное. Но Бунич плохо рассчитал, его интрига привела к тому, что вы спасли графиню, а потом быстро на ней женились, вот и пришлось ему избавляться от вас обоих.

– Я еще на свадьбе понял, что он положил глаз на мою сестру Веронику, но я и предположить не мог, что он надеялся получить вместе с ней Хвастовичи, да еще и Солиту, – признался Платон.

– Я думаю, что Бунич уже не остановился бы, и убивал бы, пока не получил любое из двух имений, а может, и оба. Он и сегодняшний взрыв запланировал лишь для княгини Веры, вас он собирался убрать потом и, как всегда, свалить все на болота. Этот прохвост так гордится собой, что сам все выкладывает, как на духу, а преступлениями своими просто хвастается, – подвел итог исправник и поднялся. – Мне все кажется, что будь я повнимательней, мог бы давно заметить в нем червоточину.

Платон напомнил:

– Слишком уж явно все улики на этого Алана указывали, я тоже на него думал.

– Ну, а я этот урок теперь навсегда запомню, никогда такого больше со мной не случится, чтобы я вот так в одну версию уверовал. Ну и слово даю, что я не отступлюсь и рано или поздно докопаюсь, что этого Алана с графом Печерским связывало.

– Можете рассчитывать и на меня, – пообещал Платон. – Да только как мы это сделаем, если торговца и след простыл, а Печерский все равно рано или поздно в столицу вернется?

Щеглов засмущался, но признался:

– Это ведь в нашем уезде – мое последнее дело, в столицу меня переводят.

– Поздравляю! – улыбнулся Горчаков. – Где служить будете?

– Все там же, по министерству внутренних дел, а где конкретно – уже начальство решит.

Исправник уже протянул руку для прощания, но потом, как будто решившись, вдруг сказал:

– Я хочу Марфе Васильевне предложение сделать. Ее светлость разрешит своей помощнице уехать?

– Если вы получите согласие Марфы, я уговорю жену, – пообещал Платон и, простившись с ним, взбежал вверх по лестнице.

Он тихо приоткрыл дверь. Вера по-прежнему спала, ее дыхание было чуть слышным, но ровным. Он вышел на балкон, внизу растворялись во тьме пышные силуэты яблонь. Слава Богу, что этот трагический день благополучно закончился. Вот и Щеглов встретил свою судьбу. Путь удача возьмет его сторону, и пусть Марфа примет предложение этого достойного человека!

Из сада потянул легким ветерком, Платон испугался, что жена замерзнет, и шагнул в комнату, прикрывая створки балконных дверей.

– Не нужно, – услышал он тихий голос.

– Тебе не дует?

– Наоборот, я хочу на воздух, – призналась Вера.

Муж закутал ее в одеяло и вынес на балкон. Он аккуратно опустился на пол и, бережно прижав к себе Веру, прислонился к стене.

– Я никогда больше не отойду от тебя дальше, чем на полшага, – пообещал он, – это я виноват в том, что этот зверь напал на тебя.

– Ни в чем ты не виноват, кто же знал, что Бунич уже сорок лет ворует у нас соль, а теперь мы приехали – и стали ему мешать.

Вера вновь вспомнила сизые от бешенства зрачки своего врага и спросила:

– Как ты думаешь, он безумен? Ты же помнишь, как он кричал о своей тайной империи?

– Нет, не думаю, скорее мы имеем дело с манией величия, развившейся за долгие годы от полной безнаказанности. Он всегда отдавал себе отчет в преступности своих поступков, поэтому и продумывал все до мелочей: рабов на шахту возил издалека, подручных держал железной хваткой, а сам при этом старался выглядеть весельчаком – душой общества. Помнишь, как он что-то там верещал про совершенство?

– Совершенное зло? – вспомнила Вера и презрительно хмыкнула: – Нет, такого не бывает, тем более у Бунича, ведь он не слишком сообразителен, раз за все эти годы так и не догадался, что соль можно размалывать, а я придумала это практически сразу.

Бледной ночной бабочкой мелькнула на ее губах улыбка. Вера казалась такой близкой, до боли родной, и Платон решился:

– Я очень горжусь тобой, – признался он, – и еще я очень люблю тебя, и не знаю, как смогу дальше жить, если ты не ответишь мне взаимностью…

Вот и свершилось это чудо. Маленькая рабочая лошадка – верная опора семьи – стала вдруг прекрасной принцессой из самой счастливой сказки. Ее любили! Нежно и преданно, на всю жизнь! Вере показалось, что ее сердце прикоснулось к сердцу мужа, и она наконец-то отважилась на главные слова своей жизни:

– Я тоже очень тебя люблю…

Платон прижал ее к себе и поцеловал, а Млечный путь над их головами выгнулся звездной дугой, соединив прошлое с будущим мерцающей дорогой счастья.