32

Спуск по лестнице. Переход. Следующий спуск по лестнице. Выход. По лицу и телу Миши ручьями льет пот. Славные качества мужество и надежда — но если они не помогают?

Комната без окон, на два этажа под землей. Здесь стоят шесть человек из расстрельной команды, напротив них перед стеной — столб. Двое солдат проворно привязывают Мишу к столбу. Это совершенно необходимо, потому что он сразу упадет, как только его отпустят. У Миши совсем иссякли силы. Значит, все было напрасно, думает он, покорившись, все, чего я до сих пор достигал хитростью и уловками, чтобы остаться в живых. Возможно, они хотя бы попадут как следует, и все сразу кончится, возможно, будет ужасно больно и это продлится еще долго, пока я, наконец, не умру. Жалко, что я так никогда и не попаду в Бруклин к двоюродной тетке Эмме Плишке. И эко-клозета тоже жаль. И Ирины, и нашей любви. И себя самого тоже. Нет! Не думать! Ни о чем. Когда думаешь, становится еще хуже.

Офицер что-то кричит ему.

Хочет он повязку на глаза?

Миша качает головой. Нет, он не хочет. Пусть они больше его не трогают. И поторопятся. Иначе он умрет от страха раньше, чем его расстреляют. Священник, который пришел вместе с ними, непрерывно бормочет, вероятно, молится за Мишину бессмертную душу.

— Смирно! — кричит офицер. Зачем ему так кричать? Наверное, положено. Командиры должны кричать. Ах, как все это печально!

Духовный отец отходит в сторону. Далеко в сторону. Нельзя предугадать, когда они будут стрелять и куда.

— Оружие к бою!

Раздаются шесть щелчков предохранителей.

Миша задыхается, изо рта у него течет слюна. Смотрите на него, смотрите на него все: се человек!

Человек! Еще.

Человек, который хочет жить.

Просто смешно, как сильно человек, каждый человек цепляется за жизнь, даже если эта жизнь ужасна. Как она тяжела для стольких несчастных людей во всем мире! Сколь короток человеческий век, даже если все идет хорошо. И как страшна порой бывает смерть. И как мало счастья в этом мире!

И все же! И все же!

Жить хотят все, жить! Какие уловки люди используют, продлевая свой век, сколько унижения, суеверий, предательств и лжи, покорности и подлости! С любой философией и идеологией. Не важно, верят они при этом в Бога, справедливость или гадалок.

Чего только не вытерпит человек ради капли жизни? Чего только не вынесет? Невероятно много. Снова и снова он собирается с силами, и как мало ему надо, чтобы вновь собраться с силами и продолжать бороться. И все же он ломается, раньше, позже, всегда. Смотрите, вот так живут люди, ты, я, мы — все.

Теперь Миша пыхтит как машина. Он дергается на веревках, которыми привязан. Нет, нет, не надо! Не стреляйте! Оставьте жить! Оставьте мне жизнь, пожалуйста! Я сделаю все, что вы прикажете, только не убивайте меня, только…

— Целься!

Все напрасно. Все тщетно. Миша все-таки закрывает глаза, вот, значит, он и наступил, конец.

И тут подвальная дверь распахивается. Врывается следователь Юрий Ежов, он запыхался, он красен, как рак, и кричит:

— Стойте! Не стрелять!

Это мне снится, думает Миша. Возможно, я уже мертв. Было совсем не больно.

Минуточку!

Разве мертвые видят сны? Об этом так мало знают. Миша открывает глаза. Действительно, они опустили ружья. Ежов шепчется с офицером. Потом оба подходят к Мише.

— Немедленно развязать! — кричит Ежов.

— Есть! — отвечает командир расстрельной команды, подбегает к Мише и развязывает его.

— Я крайне сожалею, господин Кафанке, — уныло говорит Ежов.

Что он сказал? Кафанке?

— Вы сказали — Кафанке, господин следователь?

— Да, господин Кафанке.

— Но почему?

— Потому что это ваше имя.

— Но меня же зовут Волков.

— Нет!

— Вы мне говорили об этом много раз.

— Это ошибка! Такое иногда бывает! Мне ужасно неприятно. Я прошу прощения.

— Двумя секундами позже я уже не смог бы вас простить, господин следователь, — говорит Миша с легким укором. — Не надо было этого делать, когда я уже примирился со смертью. Значит, меня не расстреляют?

— Нет, — Ежов устало вытирает пот со лба. — Вас немедленно освободят из-под ареста!

— Ага, — говорит Миша. — И часто у вас так бывает, господин следователь?

— Ах, Кафанке, Кафанке, не иронизируйте, прошу вас! В последний момент, действительно, в самый последний момент выяснилась ваша невиновность. Я помчался сюда — я думал, что у меня сердце разорвется.

Теперь, когда уж точно стрелять не будут, снова выходит вперед священник.

— Это для тебя пример бесконечной доброты и любви Бога, сын мой. Надо поблагодарить его! Отче наш, иже еси на небесех… повторяй за мной!

— Господин пастор, — говорит Миша, — вы можете идти домой. Со мной больше ничего плохого не произойдет, вы же видите. Я желаю вам всего наилучшего.

— Спасибо, сын мой. Будь благословен…

— Да, будь благословен, — говорит Миша. Ноги его не держат, и он, обессиленный, падает на пол.