17

Вернувшись в церковь, я сварил кофе и выпил его, наблюдая, как снаружи на землю падает снег. Ветер кружил его и пыльцу, создавая яркие волны света в скрипящих белых деревьях. Я надеялся, что с Клемом все было в порядке. Быстрым шагом он уже должен был дойти до Крусеро, хотя снегопад наверняка замедлил его. Оставалось надеяться на удачу: возможно, в долинах погода была лучше.

Рафаэль вошел на кухню, принеся с собой порыв холодного воздуха и случайные частички пыльцы. Когда я протянул ему чашку с кофе, он посмотрел на меня так, как смотрят жены морских офицеров на своих мужей, когда те отвыкают от жизни на суше и начинают предлагать гостям вино в кружках. Но он взял чашку.

– То, что сказала Инти, – неожиданно произнес Рафаэль. Я удивленно обернулся. В тот момент я грел молоко для себя, стоя рядом с печью. Оно закипало очень медленно. – Мой дядя работал священником здесь семьдесят лет назад. Он был… Это сложно объяснить. Он был старше моей матери на тридцать лет. Я знаю, это звучит странно, но он был моим дядей. Все говорили, что мы очень похожи. Он пропал в лесу. Все священники пропадают. Только мы можем пересекать границу, поэтому никто нас не ищет, и мы умираем. Там водятся медведи, волки. Вот и все. – Рафаэль вздохнул. – Люди любят выдумывать. К сожалению, здесь нет театров.

– Как жаль. А я-то восхищался, как хорошо вы выглядите для человека, которому сто десять лет.

Рафаэль едва заметно улыбнулся, словно для него было чем-то новым и странным улыбаться по этому поводу людям, не верившим, что его похитили феи.

Мне не хотелось спать, поэтому я сел возле печи и начал рисовать ветку белого дерева, которую принес с улицы. Рафаэль поставил кувшин воды рядом с печью, намекая на то, чтобы я следил за искрами, поэтому для надежности я поставил ветку в кувшин. Он сел напротив меня, достал моток веревки и привязал конец к отверстию в столе. Затем он погрузился в чтение «Дон Кихота», изредка перелистывая страницы. От основной веревки иногда расходились веревки поменьше, словно у главной мысли появлялись второстепенные. Порой от этих веревок тоже расходились новые, но это происходило редко.

Когда я открыл свой альбом для рисования, из него выпало письмо. Я собирался вложить его обратно между страниц, как вдруг вспомнил о том, что должен был сделать. Я понял не сразу, потому что мы с Рафаэлем впервые отдыхали – без ребенка и домашних дел. К тому же я не задумывался, что именно Рафаэль был священником в Нью-Бетлехеме. Когда Кэролайн сказала, что письмо предназначалось священнику, я представил низенького старичка-испанца в широкой шляпе.

– Ах, я совсем забыл, – воскликнул я в тишине. – Мой дедушка написал письмо. Полагаю, вашему дяде. – Я помолчал и добавил: – Но я сказал, что доставлю его, поэтому если я просто отдам его вам, то смогу сказать матери, что выполнил ее просьбу.

– Хорошо, давайте посмотрим.

Я протянул конверт.

Рафаэль отпустил веревку, узелки на которой напоминали кисточки с бахромой. Он порвал конверт двумя пальцами. Подержав печать над огнем, чтобы воск немного расплавился, он ослабил ее кончиком ножа, не нарушив целостности.

Я смотрел, как он разворачивает лист плотной бумаги – гораздо более плотной, чем та, которую покупал Чарльз. На свету от печи я увидел несколько строк, написанных посредственным почерком, и хотя между буквами было большое расстояние, мне не удалось разобрать слова. Рафаэль повернул письмо, чтобы я тоже мог его прочесть.

– Семейное имя? – поинтересовался я.

– Что? А. Да. – Рафаэль положил письмо на колени и, казалось, боролся с чем-то внутри. Я был почти уверен, что он хотел о чем-то спросить. Возможно, даже попросить. Наконец он сказал: – Что… с ним произошло? Вы знаете? С вашим дедушкой.

– Его застрелили в Индии еще до моего рождения. Мне жаль, я точно не знаю. Полагаю, он участвовал в одном из восстаний, и его поймали.

Плечи Рафаэля напряглись, словно его потрясла эта новость. Я попробовал определить год, когда это произошло, но прекратил попытки. Я не знал, хотел ли Рафаэль знать подробности жизни друга его старого родственника. Лично мне бы не хотелось. О не сказал, почему его заинтересовало это. Рафаэль долго не отрывал взгляда от письма. За это время его можно было перечитать дважды. Вместо того, чтобы бросить письмо в огонь, он аккуратно сложил его несколько раз, превратив в маленький бумажный квадратик, и убрал в нагрудный карман.

– Это важно? – спросил я. – Я мог бы узнать, что с ним произошло, когда вернусь.

– Нет. Не мое дело, простите. – Рафаэль снова открыл книгу и поставил лампу с пыльцой на странице. Затем он взял другую лампу, сделанную из часов, которые купил я, и поставил ее как фонарь. Часы громко тикали в тишине. Должно быть, Рафаэль плохо видел, потому что две лампы над белыми страницами излучали слишком яркий свет.

– Я ложусь спать, – сообщил я. Я слишком устал, чтобы думать, не говоря уже о том, чтобы разбираться в связи поколений по ту сторону Атлантики. В горячей воде больше не было необходимости, но Рафаэль бросил еще одну ветку в печь.

Я толкнул дверь, ведущую в часовню, но она не захлопнулась: замок полностью проржавел. По стеклянной трубе, проходящей рядом с дверным проемом, скользила маленькая улыбающаяся саламандра. Она исчезла в темном углу комнаты, в котором не было видно труб. Рафаэль, сидевший на кухне, смотрел на пламя в печи, положив руки на колени. Переодеваясь в одежду для сна и стоя как можно ближе к трубам, я по-прежнему видел его через крошечную щель в полдюйма между дверью и стеной. Рафаэль снова развернул письмо. Я решил, что он сожжет его, но он лишь сидел, держа его в руках. Неожиданно он отбросил его. Я не понимал, что происходит, до тех пор, пока он не поднял его и не зажал рот рукой, беззвучно плача. Я легонько толкнул дверь, чтобы она скрипнула. Рафаэль подскочил. Я выставил руку вперед, показывая, что не хотел его напугать.

– Что случилось? – спросил он. – Разве вы не собирались спать?

– Не сейчас. – Я сел рядом с Рафаэлем и жестом остановил его, когда он попытался встать. – Если вы скажете, что собираетесь наколоть дрова или что угодно, я пойду с вами, так что не нужно. У меня болит нога, и я до сих пор задыхаюсь из-за местного воздуха.

Рафаэль явно хотел возразить, но промолчал. Я положил обе руки на свою трость.

– Вы были в Индии? – наконец спросил он. Песок и обломки камней в его голосе исчезли. Теперь он звучал моложе. В печи потрескивал огонь.

– Да, был. Я жил там. Занимался контрабандой опиума.

– Чем? Я думал, вы служили во флоте.

– Я вырос во флоте. Но моя семья всегда занималась садоводством, и еще в молодости мне предложили работать в Ост-Индской компании, ее экспедиционном корпусе. Но Индия… Да. Около года. Сначала я следил за плантацией маков, а затем начал поставлять опиум в Китай. Там хорошо. Жарко, но хорошо.

– Значит, многие живут…

– В Индии. Да, очень многие. Это часть Империи. Все говорят по-английски, поэтому туда легко переехать. – Я не собирался продолжать, но Рафаэль не отрывал глаз от тлеющих углей и явно хотел о чем-то спросить, поэтому я погрузился в воспоминания. – Многие перебираются через Малабар. Это… армейский гарнизон, поэтому каждый второй белый человек там в красном мундире. Это чертовски странно, ты как будто живешь на поле боя, но сейчас там никто не воюет. Повсюду красивые постоялые дворы и гостиницы для всех клерков Ост-Индской компании. Это богатая область страны, потому что каждый иностранец тратит там свои деньги. Пожалуй, лучшее место, в котором мне довелось жить. Первую неделю, до переезда на север, я ждал своего начальника и жил в гостинице. Там был бассейн. В комнате. А в холле стояла клетка с ручным тигром. Это что-то вроде шутки для новых гостей. Все думают, что это шкура на полу, а потом выясняется, что она ходит и отзывается на кличку Грегори.

Рафаэль улыбнулся.

– Разве ручные тигры существуют?

– Ручные или безмозглые, я не знаю. Ему нравилось играть с клубком шерсти, который бросали гости. И если он привыкал к тебе, одним утром ты выходил из комнаты, и тигр неожиданно обнимал тебя.

Я замолчал. Меня охватили странные чувства, потому что я никому не рассказывал об этом. Рассказывать было некому. Чарльз злился, что я ушел из флота, и слышать не хотел об Ост-Индской компании. Клем и Минна путешествовали с раннего детства, и их давно не удивляла экзотика. Для них существовало лишь менее избитое.

– Я многое забыл, – продолжил я. – Если отправляешься в страну… так не похожую на дом, даже надолго, по возвращении воспоминания кажутся сном. Но мое общее впечатление таково: жарко и повсюду растут цветы.

Пока я говорил, дыхание Рафаэля успокоилось, но в нем, как и в утесах, появилась хрупкость и стеклянная сердцевина. Я не стал спрашивать, почему он так расстроился. Это было не мое дело. Рафаэль тряхнул рукой, чтобы отделить крест на четках, затем медленно сцепил усталые пальцы. Вряд ли он молился.

– Все в порядке? – спросил я, зная, что это не так.

– М-м-м. Увидимся утром.