18

На следующее утро мы не увиделись. В течение последующих дней Рафаэль уходил до моего пробуждения и возвращался, когда я уже спал. Снег не таял. Каждое утро верхний слой покрывался коркой, и единственным доказательством того, что в церкви жил не только я, была дорожка следов, уходящая в лес, а в ветреные дни – следы пыльцы между деревьями, когда Рафаэль шел к маркайюк. Я хотел спросить, не избегал ли он меня, но это был глупый вопрос: да, избегал. Он был достаточно прямолинеен, чтобы признаться в этом и продолжить избегать меня.

Я сторонился темных окон, но мне пришлось взглянуть на свое отражение, чтобы побриться. На шее, как я и ожидал, остались следы и синяки, а еще царапины. Очевидно, напавший на меня человек носил перчатки из грубого материала. Глубокие синяки на ребрах почти почернели, но боль не была сильной, поэтому я вряд ли что-то сломал. Воспоминания о молодости, проведенной в постоянных побегах от злых плантаторов, помогли мне снова почувствовать себя самим собой. Но, выходя из церкви, я снова ощущал, что за мной следят. Больше я не приближался к границе. Вместо этого я направлялся к Инти. Когда я попросил ее сказать что-нибудь простое на кечуанском, мы оба с удивлением обнаружили, что я понимаю язык. Я не мог говорить на их языке, но за последние несколько дней, проведенные в окружении людей, изъясняющихся на нем, что-то в моем мозгу встало на свое место. Папа рассказывал сказки на кечуанском. Я забыл об этом, хотя и помнил истории. Когда я впервые услышал речь на этом языке спустя многие годы, она напомнила мне органную музыку, которая доносилась сквозь слой стекла где-то под ногами.

Еще я доил коз. Не только у Инти была коза, но мало кто из местных, за исключением рыбаков, был достаточно здоров, чтобы доить животных. Большинство относительно здоровых людей работали на плантации Мартеля, урожай с которой кормил всю деревню: лишь какао сплавляли по реке в Асангаро и продавали по цене пять английских фунтов за полтора стоуна^[10]. Три или четыре фермера следили за правильностью расчетов, словно полученная выручка была целым состоянием. Иногда я видел Рафаэля в садах – то с бельем, то с разбитой посудой, то с рваной одеждой, которую он зашивал, повернувшись к солнцу, что окончательно убедило меня в его близорукости. Покончив с делами, он приступал к бесконечному натиранию статуй воском. Будь у меня больше смелости, я бы подошел к нему, но каждый раз, когда я думал об этом, перед моими глазами вставал его пустой взгляд. Вот почему я был очень рад дружбе с Инти. Без нее эти дни были бы сплошной мукой в одиночестве. Местные были слишком заняты или стеснялись говорить со мной, а я был слишком хилым, чтобы помочь им.

Я почти поверил, что Клем не вернется. Когда ранним утром пятого дня он вернулся, заночевав в одной из пещер с теплой соленой водой в миле отсюда по реке, я так удивился, что выронил чашку. Он рассмеялся и обнял меня. Подкладка его капюшона покрылась инеем и захрустела, когда я сжал его в объятиях.

– Эм! Я был уверен, что он уже убил тебя.

– А я был уверен, что тебя съел медведь. Как все прошло? Ты в порядке?

– Да, но от меня пахнет. Извини.

Я усадил Клема за стол и принес миску с горячей водой из печи, пока он расстегивал свой сюртук. Затем я начал долгий процесс опускания на колени, чтобы собрать осколки чашки. Я выбрал самый большой и сложил в него остальные.

– Тебе удалось встретиться с Мартелем?

– Да. Он не ожидал увидеть меня. По-моему, он был уверен, что Рафаэль прикончил нас. В общем, я решил сразу вернуться к тебе, но он направляется сюда. Путь займет пару дней. С ним люди.

– Слава богу.

– Я смотрю, снег так и не растаял, – заметил Клем, кивнув в сторону леса.

– Не было ни одного теплого дня. – Я замер, потому что мне нужно было оттолкнуться от пола обеими руками, которые были заняты стеклом. Я с трудом дотянулся до стола, чтобы положить туда осколки. Пол был идеально чистым.

– Где он?

– Снаружи. Я не знаю. Я его расстроил. Не видел его уже несколько дней.

Клем фыркнул.

– Только ты. Только ты можешь расстроить того, кого должен был очаровать, чтобы не угодить под пулю. Отличная работа.

– Да, – ответил я, ощущая свою беспомощность. Мне наконец удалось сесть на стул рядом с Клемом. – Но по крайней мере он не пристрелил меня.

– Верно, но судья еще не вынес приговор, да?

– Возможно.

Я помрачнел. Клем был прав. Ситуация была крайне глупой. Но моей вины тут нет. Я не мог знать, что Рафаэль так расстроился из-за письма для своего родственника, с которым скорее всего даже не встречался. Но я должен был догадаться об этом. В этих краях очень ценят семью, ведь больше у людей ничего нет.

– Ах, как же здесь тепло, – радостно воскликнул Клем. – Боже, как мне нравится это место. Жаль, Минна не с нами.

Я отвел взгляд. Он тоже винил меня в этом. Клем злился, что ему пришлось идти в одиночку. Я не стал говорить, что он сам так решил. Сколько бы я ни напоминал ему о его же решениях, все было впустую.

– Послушай… дай мне часок отдохнуть, а потом устрой мне экскурсию, хорошо? Ты ведь исследовал всю деревню, Меррик? – спросил Клем, когда я замешкался.

– Да, – солгал я. – Конечно, исследовал.

Первым делом мы направились к Инти, и я выдохнул с облегчением, увидев, что она обрадовалась Клему, как когда-то мне. Вскоре она болтала не умолкая, и в отличие от меня Клем знал, о чем спросить. За чашкой свежесваренного кофе – без молока, потому что на этот раз я не сумел догнать козу, – она рассказала, как здесь появилась деревня. Одна из маркайюк, самая древняя, отвоевала ее у местных дикарей, а затем окаменела, чтобы следить за деревней. Я поверил Инти на слово, но Клему захотелось найти доселе неизвестную культуру, существовавшую до инков. Он выбрал наиболее подходящее место в небольшом саду на втором утесе и начал копать яму, желая найти древние стены. Было холодно, но местные дети пришли в восторг, и вскоре раскопки Клема превратились в настоящее представление, за которым можно было наблюдать, поедая ананас и прихлебывая кофе. Клем сделал в земле ступени и добрался до стеклянного слоя на глубине восьми футов. Ближе к полудню он нашел угол старого здания, но оно было построено во времена инков. Он показал детям и мне, как выкладывали кирпичи на горной породе. Точно так же они выглядели в церкви.

– Типичная инковская кладка, – пояснил Клем. – Только посмотрите. Потрясающе. Какими навыками нужно было обладать.

– В чем смысл такой кладки? – спросил я. – Было бы легче пробить скалу.

– Горы живые, – ответил он. – Ты не знаешь, кого пытаешься прорубить. Рафаэль говорил о горе. Она живая, маркайюк живые. История сотворения гласит, что люди состояли из камня, а не глины. Все одно – камень живой.

Небольшой камень, который мы подняли на поверхность, упал обратно в яму. Клем спустился, чтобы убрать его, но люди зашептались, и из толпы детей выбежала маленькая девочка с руками, которые находились на разной высоте. Она вырвала камень у Клема из рук и показала его Инти.

– Что случилось? – крикнул Клем.

– Возможно, это живой камень. Он упал на вас дважды, – пояснила Инти.

Она подняла камень на свет.

– Откуда вы знаете?

– Они очень белые. Да, отнеси его отцу Рафаэлю, – добавила она девочке. Остальные дети бросились за ней, словно маленький камень был самой потрясающей находкой за год.

– Вот видишь? – сказал мне Клем.

Легкая дрожь, на которую я до этого не обращал внимания и из-за которой упал белый камень, превратилась в грохот настоящего землетрясения где-то в горе. Она издавала своеобразное механическое урчание. Камни покатились по склону горы, и снежная пелена поползла вниз, обрушившись на реку. Несколько человек поклонились вершине горы и перекрестились.

– Неудивительно, что они считают ее живой, – заметил я.

Лопата Клема зазвенела.

– Стекло, – заявил он. – Не думаю, что на нем можно было построить многое. Здесь ничего нет, разве что останки растений, никаких признаков поселения. Позор. Я хотел найти дикарей, живших здесь до инков. Сложно отделить выдумки от правды. Лучше бы они придерживались фактов. И все же это интересно – неожиданно добавил Клем, нахмурившись. – Маркайюк… меняют историю места, за которым они следят.

– Разве? – сказал я. Я очень замерз.

– Да. Только подумай об этом. Все местные соглашаются с Инти. Эта земля была завоевана, хотя с археологической точки зрения это не так. Человек, который сделал это, находится здесь. Люди думают, что он окаменел, чтобы увековечить то событие. Статуи – маленькие очаги местной истории, но история не верна. Поэтому, когда кто-то создает маркайюк, твоя история меняется. Место становится более важным. Здесь произошли знаменательные события. Даже если это… не так. Маркайюк – желанная штука отчасти потому, что она означает, что ты причастен к великому прошлому. История здесь пластична.

– Или если ты живешь в глуши, где нет ничего, кроме ананасов. «Пришел, увидел, победил» – гораздо более интересная история для твоих детей, чем «Пришел, подумал, что сойдет, обосновался», – добавил я. – Пойдем в церковь?

– Нет, ты должен нарисовать для меня дендроглифы, пока не стемнело.

– Клем, я замерзну до смерти, – запротестовал я. Я не рассказал ему, что произошло со мной, когда я решил срисовать резьбу с деревьев, растущих на границе. Хватит того, что я обидел Рафаэля. Вряд ли я выдержал бы ощущение большей беспомощности.

– Не говори чепухи. Это займет не больше получаса, – возразил Клем. – К тому же ты столкнул меня в реку, а затем заставил идти в Асангаро в одиночку. Считай это своим наказанием.

Я промолчал. Спорить не было сил. Как только мы выбрались из ямы, и я направился в сторону границы, я остановился, когда понял, что Клем не идет.

– Разве ты не…

– Я останусь здесь, – беззаботно заявил он. – Инти хочет дать мне урок кечуанского.

– Значит, я отправлюсь в лес, чтобы рисовать твои дендроглифы на морозе, пока ты будешь учить кечуанский в тепле?

– Дружище, брось, возможно, мы скоро уедем. Было бы глупо уехать без заметок о местных. У меня кончились пластинки для дагеротипии. И я крайне невосприимчив к урокам рисования.

Рафаэль наверняка находился рядом с границей. Возможно, я смог бы закончить рисунок по памяти или через бинокль.

– Хорошо, – согласился я. В этот момент вернулись дети. Они спустились по выкопанным ступеням в яму и начали рыться в земле, весело тараторя на кечуанском. Они искали белые камни, и кто-то из детей говорил об обломках старой маркайюк. Одна из девочек поднесла камень к уху, как я подносил ракушки, когда мне было столько же лет. Рафаэль наверняка сказал им, что здесь было что-то интересное, поэтому детей ждал веселый день.

Я не нашел свой бинокль, поэтому отправился в лес, но не прямиком к границе. Я уселся в корнях деревьях, растущих рядом со святым Томасом. Я повернулся к нему спиной, чтобы никто не мог снова подкрасться ко мне. Инти сделала для меня стеклянную фигурку святого Томаса, крошечную и идеальную. Она была отличным талисманом – согласно местной религии, святой Томас был покровителем садовников, – и я носил ее в кармане уже третий день. Инти сказала, что никто не знал его настоящего имени, но до прибытия испанцев он был стражем короля в Куско. Когда святой Томас впервые пришел к Бедлам, чтобы освободить людей Писарро, он рассказывал о королевском дворе инков, но теперь никто не мог говорить с камнями, кроме, разве что, Рафаэля, который избегал этой темы. Скорее всего, это была сказка для детей, но я не возражал.

Вскоре я заметил Рафаэля, стоявшего рядом с другой маркайюк. Он был ниже статуи, поэтому полностью скрывался за ней. Он поглядывал на меня.

– Если вы избегаете меня, не стойте там, просто уходите, – крикнул я. – Я смогу гнаться за вами не дальше восьми футов.

Рафаэль проигнорировал мои слова.

– Вы уверены, что должны там сидеть?

– Нет. Но Клем хочет получить рисунки, а я не хочу снова злить его.

– Даже больше, чем снова быть избитым и брошенным умирать на земле.

– Я не уми… – Я поперхнулся, потому что вдохнул слишком глубоко, и у меня снова заныли ребра. – Он вернулся сегодня утром. Он шел пешком четыре дня, я нет. Это меньшее, что я могу сделать для него.

– Для ноющего идиота, которые в душ'e ненавидит вас за то, что вы не можете ходить? На вашем месте я бы не выдержал.

– И поэтому у двери церкви всегда толпятся ваши друзья, – беззлобно парировал я. Приятно, когда тебе кто-то сочувствует, пусть и в грубоватой манере. – Послушайте, он побывал там. В Асангаро. Мартель должен прислать людей.

Рафаэль слегка наклонился назад, словно мысль о Мартеле давила на него.

– Хорошо.

– Если они не смогут расчистить путь… – начал я.

– Я не проведу вас через границу.

– Я знаю. Но вы можете пересечь ее. Если я научу вас срезать черенки, возможно, вы могли бы отправиться за ними? Мы… не останемся в долгу.

Я решил, что он спросит, чего стоило быть повешенным как вор на скале, и собирался сказать, что при необходимости мы возьмем его с собой в Индию, но он не заговорил об этом.

– Возможно, – ответил Рафаэль. Он стоял так неподвижно, что я подумал о каталепсии. Он работал в расстегнутом жилете, и на ветру мелькала индийская подкладка. Это не было каталепсией. Снова подул ветер, и Рафаэль повернул голову, словно его шея была флюгером. – Возможно, – тихо повторил он.

Я поколебался, не зная, как он относится ко мне теперь.

– Я хочу выпить кофе. У меня онемели пальцы от холода.

– Хорошо, – кивнул Рафаэль. Он медленно перешагнул границу и направился в сторону кладбища. Если он и сказал что-то, я не слышал. Я подождал, но через полчаса он так и не появился, и с реки пошел снег. Снежинки холодно мерцали в пыльце. Решив, что Рафаэль уже ушел домой без меня, я вернулся в церковь. Я ожидал увидеть его на кухне, но его не было. Дрова в печи превратились в угли. Я снова разжег печь и продолжил рисовать.

Я не заметил, как наступили сумерки, до тех пор, пока не перестал видеть штрихи карандаша на бумаге. Я не задумываясь завел механизмы в лампах, и они начали тикать. Я откинулся на спинку стула и посмотрел на лес через окно. Ветер поднимал пыльцу, но сияющих следов не было. Решив, что Клем остался у Инти на ужин, я приготовил себе киноа и оленину, которую кто-то принес Рафаэлю на неделе. Я приготовил достаточно еды и для Рафаэля, но он до сих пор не вернулся. Темнота сгущалась как смола. На мосту со стороны утесов мелькнул огонек. Я решил, что это Клем, но когда открыл дверь, то увидел Франческу. Ребенок лежал в покрывале, обвязанном вокруг нее. Она встревожилась, увидев меня, а не Рафаэля, и заговорила на осторожном, сбивчивом испанском.

– Я хотела найти отца Рафаэля, – пояснила она. – Он должен был проведать Хуана после обеда, но так и не… У него появились дела?

– Нет, – ответил я. – Думаю, он все еще в лесу.

Франческа изумленно отпрянула. Ее неровные плечи сдвинулись на разное расстояние.

– Он не должен там находиться в это время.

– Он мог пойти куда-то еще?

– Нет, он священник, – возразила Франческа, как будто это означало, что он был прикован к якорю, застрявшему между утесов. Она всмотрелась в лес. Сияющая пыльца окрашивала белые стволы деревьев в янтарный, но Рафаэля нигде не было. – Боже, они снова забрали его. Возможно, на долгие годы.

– Или он не чувствует холод и потерял сознание, – возразил я. – Мы должны найти его. Вы можете попросить людей помочь?

– Да, – ответила Франческа. Она прошмыгнула мимо меня к веревкам, которые уходили в темную колокольню над чердаком, где спал Рафаэль, и дернула за них. Колокола зазвенели, и их звон раздался на многие мили вокруг, но из леса так никто и не вышел.