2

Время для меня совсем застыло, а мы так и не двигались, глядя в упор друг на друга.

По тому, как заблестели ее глаза и отвисла губа, я понял, что она готова выстрелить.

Одним движением я схватил подушку и швырнул в нее. В тот же миг я бросился на пол и ринулся под защиту диванчика. Сердце у меня бешено стучало.

Она успела выстрелить, увернувшись от подушки. Я услышал, как коротко и зло тявкнула ее малютка 22-го калибра, и большая стеклянная пепельница, стоявшая на столике, разлетелась вдребезги.

К этому моменту я находился уже за диванчиком. Она выстрелила снова. Пуля пропорола спинку диванчика в каких-нибудь шести дюймах от меня.

Так дальше продолжаться не могло. Я знал, что следующим выстрелом она меня достанет. Пот лился у меня по лицу. Я видел, как ее тень, длинная и узкая, медленно двигалась по ковру в мою сторону. Я ухватился за ножку диванчика и ждал.

Она меня не видела, но знала, где я был. Она была в каких-нибудь шести футах, когда я оторвал диванчик от пола и обрушил на нее. Я увидел, что промазал. Диванчик с грохотом упал на пол, чуть-чуть ее не задев.

Я выбросил свое единственное прикрытие. Я стоял с ней лицом к лицу, и она улыбалась. Достать до нее я не мог. До выключателя все еще оставалось десять футов, а до лежащего у окна пистолета Хуана – добрых пятнадцать. Мне оставалось сделать последний в жизни вздох, и в этот момент чей-то голос рявкнул из окна:

– Брось оружие!

Я увидел, как расширились глаза Корнелии. Она мгновенно повернулась к окну, ее рука с пистолетом описала дугу.

Грохот «кольта» 45-го калибра заглушил треск выстрела маленького пистолета. Я понял, что она выстрелила только потому, что увидела вспышку из ствола.

Сила удара пули 45-го калибра отбросила ее к стене. Пистолет выпал из ее руки, когда она задела спиной о бар. Она была мертва до того, как ее тело коснулось пушистого ворса ковра.

– Не двигаться! – скомандовал из окна Ласситер. Он перебросил ногу через подоконник. Дымящийся ствол «кольта» глядел прямо на меня. Одним рывком он перескочил в комнату, умудрившись не отвести от меня дула.

Его зверская физиономия расплылась в глумливой ухмылке, как только он взглянул на меня.

– Здорово, шпик. Кажется, ты весьма весело проводишь время.

Я ничего не ответил. Язык мой был сух, как паленая кожа, а колени подрагивали.

Я следил, как он подошел к Корнелии, перевернул тело ногой и посмотрел на нее.

– Похоже, там, куда она отправилась, ей уже не получать монет по чекам, – заметил он и, к моему крайнему облегчению, засунул «кольт» обратно в кобуру под мышкой. – Выпей, шпик. Ты выглядишь вполне созревшим для принятия дозы.

Я подковылял к бару, налил себе побольше виски и залпом осушил стакан.

– А ты везунчик, шпик, – продолжал Ласситер, потянувшись к стакану. Он тоже налил себе чистого виски. – Если бы я не появился в тот самый момент, ты бы сейчас уже забавлялся игрой на арфе в райских кущах.

– Крайне точно замечено, – подтвердил я, вытирая носовым платком пот с лица. К телу Корнелии я держался спиной. – С чего это вы решили заглянуть?

Он усмехнулся, обнажив большие белые зубы.

– Как она тебе уже говорила, я прослушивал твой телефон. Я предполагал, что ты ошиваешься у Бенна. Я так рассуждал: ты беседовал с Брэдли, Брэдли и Бенн работают на лапу, у Бенна есть убежище – где же тебе еще быть?

– Весьма тонко, – похвалил я. – Тогда почему вы не сцапали меня у Бенна, если знали, что я там?

– Чего ради? Надеюсь, ты не втемяшил себе в башку, будто я и впрямь считаю, что это ты кокнул Хартли? Я не настолько туп. Допустим, когда я тебя там прихватил, все выглядело весьма скверно, но с какой стати тебе было его убивать? Я рассудил, что надо просто держаться с тобой рядом. Ты раскроешь дело и избавишь меня от неприятностей. Сам я его раскрыть не мог. Она была слишком близка с Дунаном, и ее не мог тронуть ни один полицейский Тампа-Сити.

– Ладно, с этим все. Но вы не дадите уйти Ройсу?

– От нас не уйдешь, – он положил огромную лапу на телефонную трубку. – Управление полиции! – Ожидая ответа, он опорожнил еще один стакан, затем заговорил:

– Это Ласситер. Пусть задержат Ройса, и живо. Я сейчас подъеду и предъявлю ему обвинение. Пока только заберите его.

Он положил трубку, затем, вытащив пачку сигарет, предложил одну мне.

– Ты не брал ее на пушку, когда говорил, что можешь доказать, будто именно она обстряпала это дельце? – спросил он, когда мы закурили.

– Не брал. Все дело у меня уже подшито в папке. А капитан Крид держит в руках свидетелей.

– Хм, Крид? – ухмыльнулся Ласситер. – А ты в этом уверен? Ну что ж, великолепно. И ты собираешься тиснуть эту историю в своем листке?

– Вы угадываете мои мысли.

– И тогда, Дунан, до свиданья. Давно я ждал, когда этот балбес встрянет в какое-нибудь дело, от которого языком ему не отбрехаться, и вот, пожалуйста. Ты знаешь, как действует наша система? Я тебе расскажу. Вся ответственность свалится на Дунана. Ему никуда не деться, и он уходит. Маттис передвинется на его место, Карсон – на место Маттиса, а я займу кабинет Карсона. Через полгодика уйдет Маттис, и я буду боссом.

– Вы забыли Карсона, – напомнил я.

– Ничего подобного, – он по-волчьи осклабился. – Я лишь немного похлопочу, и он меня беспокоить уже не будет. – Протянув руку, он похлопал меня по плечу. Если бы я не видел, что она пустая, я бы, пожалуй, подумал, что в ней кирпич. – Отправляйся, пиши свой рассказ. Постарайся не забыть упомянуть, как я спас тебе жизнь, – он обернулся и посмотрел на Корнелию. – Если бы ты только знала, детка, какую перетряску ты собираешься произвести! Если бы ты только знала!

– Значит, вы больше не задерживаете меня по подозрению в убийстве Хартли? – осведомился я.

– Не будь болваном. Ты свободен, как воздух. – Опять вытянулась его лапа и на этот раз ухватила меня за лацкан. – Я ведь, дружок, взглянул на твой листок. Вполне приличное издание. А как насчет фотографии на обложке номера с рассказом?

– Вы считаете, что это удачная мысль? – справился я, внимательно изучая его поросячью физиономию. При близком рассмотрении это было нечто ужасное. – Ведь наш журнал и дети читают. Они начнут заикаться, а нас что – под суд?

Он легонько меня потряс, так что позвонки мои едва не утратили сцепления друг с другом.

– Чего ты опять понес? – прорычал он, нахмурившись.

– Я сказал, что это удачная мысль. Не будете ли вы любезны отпустить мой пиджак?

Он отпихнул меня.

– О'кей, но усвой: я тебя вытащил из передряги и ожидаю кое-чего взамен. Понятно?

– Вы это получите, – улыбнулся я ему. – Обязательно получите.

– Сядь и не путайся под ногами, – он снова потянулся к телефону. – Мне надо вызвать сюда капитана.

Пока он звонил, я сел и налил себе новую порцию виски. Я еще не забыл, как он наподдал мне ботинком в день нашей первой встречи. Я не думал, что доказать факт получения Ласситером денег от Корнелии составит сложную задачу. Пусть он и застрелил ее, но я не обольщался мыслью, что он сделал это исключительно ради спасения моей жизни. Она сказала, что я буду безопаснее мертвый, а он, в свою очередь, знал, что это относится и к ней. Он знал, что она заговорит, как только попадет в суд. Он увидел возможность выпутаться и не упустил своего шанса. Мне было достаточно только шепнуть пару слов капитану Маттису. Изучение банковского счета Ласситера прикончит его. Никому не дозволено пинать Слейдена под зад и не расплачиваться за подобное удовольствие.

Ласситер закончил разговор. Он подошел к тому месту, где покоилось тело Диллона, и начал отрывать доски пола.

– Я возьму на себя труд обнаружить труп, дружок, – пояснил он. – Твое дело со мной сотрудничать. Я расскажу всю историю. Ты сиди тихо и не встревай. Только поддакивай, когда я скажу.

– Конечно, – ответил я. – Как вы скажете, сержант.

Его поросячьи глазки ощупали меня.

– И не выкидывай никаких штучек, а то пожалеешь.

– Все о'кей, сержант.

Я закурил. Возможно, будет безопаснее намекнуть обо всем Маттису после моего возвращения в Нью-Йорк. Я решил, что именно так и надо сделать. В ожидании Маттиса я начал выстраивать историю в таком виде, в каком буду ее диктовать Берни.

Если уж чья-нибудь физиономия должна была красоваться на обложке номера с моим рассказом, я не видел причины, почему бы ей не быть моей собственной.

Но я дурачил сам себя. Что Файетт ненавидел пуще всего на свете – так это делать рекламу кому-либо из своих штатных писак.