VIII
— Молодежь осатанела, — сказал Пинкисевич Гузкину, давясь кислым анжуйским. Есть такой пролаза Сыч, так он вообще хрен знает что делает. Я его позвал в мастерскую, показал «Серый треугольник». Работал над вещью полгода, между прочим, тонкая гамма, все на лессировках. Посвятил Малевичу.
— И что дальше? — Гузкин не любил слушать про чужое искусство.
— Он сказал, что мой серый треугольник похож на обоссаные трусы его бабушки. Морду бить? Что делать?
— Надо быть выше этого, — сказал Гузкин. — Мы занимаемся подлинным искусством, к чему реагировать на хамство?
— Но это понижает общий культурный уровень.
— Новое поколение ничем себя не проявило. Это правда.
— Нельзя допустить, чтобы у Запада создалось искаженное представление о русском искусстве.
— Надо поговорить в сведущих кругах. Расставить, так сказать, акценты, — сказал Гриша значительно.
— Понимаешь, разлетались эти сычи — и туда, и сюда; все страны этот гад уже облетал. Куда ни приеду — везде: сыч, сыч. Везде втюхивает свое — и не сказать даже что. Когда мы начинали, у нас были идеалы, правда, Гриша? Малевич, Родченко…
— Бесспорно.
— Ты поговори здесь с нужными людьми.
— Надо будет сказать барону.
— А вы в хороших отношениях?
— Видимся довольно часто, — сказал Гузкин сдержанно, давая понять, что ближе друзей, чем они с бароном, не бывает.
— Поговори, а? Он, похоже, влиятельный человек
— Еще бы!