Глава восьмая

Кашка был счастлив полностью. До конца. Больше он ничего не хотел. Он шел с Володей. Шел на ту лужайку, где вчера повстречали страшную собаку и где камень. Там они будут разводить костер. Вдвоем. Кашка шагал не сзади, а рядом. Володя сам зашел за ним и небрежно сказал Серафиме:

– Мы с Кашкой погуляем. Не бойся, он со мной будет.

И вот они идут. Володя сказал, что хочет обжечь в костре тросточку. Вчера вечером он вырезал на ее коре шахматные квадратики, полоски, треугольнички, кольца. На огне вся тросточка потемнеет, а потом Володя снимет кору, и на обуглившемся дереве останутся белые узоры…

День был прохладный. Солнце лишь изредка проглядывало в разрывы облаков. Кашка отправился в путь в одной рубашонке и поеживался. Но он был рад: когда холодно, еще приятней сидеть у костра.

В лесу ветер стал слабее, и, когда пришли к поляне, Кашка почти согрелся.

Набрали сухих веток и сложили у камня.

– Кашка, ты про костер помалкивай, а то будет нам нахлобучка, – предупредил Володя.

– Я помалк… помолк… буду помалкивать. А у тебя есть спички?

– У меня стекло есть. От бинокля. Надо только солнца дождаться. Вот смотри…

В Кашкину ладонь круглой льдинкой скользнуло выпуклое стеклышко. Кашка бережно взял его за края и навел себе на локоть, чтобы в увеличенном виде рассмотреть одну из царапин. Солнце выпрыгнуло из-за облака и кольнуло кожу огненной точкой. Кашка ойкнул, уронил линзу и засмеялся.

– Ага! – сказал Володя. – Ты не шути. Это солнечная энергия.

– И костер загорится?

– Как миленький. Сбегай к соснам, принеси сухих иголок. Они как порох.

Кашка, подпрыгивая, бросился за растопкой. Он бежал, а в голове плясали прискакавшие откуда-то коротенькие строчки:

"Костер как живой…" – вспомнил он и вдруг понял, что все эти строчки соединяются в стихи!

Кашка пошел не спеша. С самого начала повторил все, что сочинилось. Получилось здорово, только нужно было придумать немножко не так. Вот как надо:

Нет, еще немножко не так.

"Я веток сухих и иголок найду…" Потому что для костров нужны только сухие ветки.

Но тут Кашке стало жаль стеклышка, для которого не осталось места в стихах. Он попробовал вставить его вместо поляны. Сначала слова не хотели укладываться в строчку, а потом вдруг легли, и Кашка даже подскочил от радости.

Когда Кашка с пригоршней сухой сосновой хвои примчался к Володе, рядом с ним он увидел Райку.

Райка и Володя беседовали. Кашке это не понравилось. Хотел он быть вдвоем с Володей. Только с ним, чтобы никто-никто не мешал. И зачем Райка сюда притащилась? Да и разговор был какой-то пустой.

– Такой холод сегодня, – говорила

Райка. – Просто дрожь берет.

– Угу, – откликнулся Володя.

– Ты наших девчонок не видел?

– Нет, не встречал, – сказал Володя, склоняясь над сучьями для костра.

– Хотела в волейбол поразмяться, а на площадке нет никого.

– Бродят где-нибудь, – заметил Володя и переломил о колено толстую ветку. – А, Кашка! Давай сюда, сыпь. Как раз солнце.

– Здравствуй, Кашка! – почему-то обрадовалась Райка.

– Здравствуй, – сумрачно сказал он и занялся костром.

– Просто удивительно, как он вырос, твой оруженосец, – обратилась Райка к Володе. – Когда в лагерь приехали, он гораздо меньше был. А сейчас какой-то вытянутый стал. Или мне кажется.

– Кажется, – сказал Володя. – За две недели нельзя заметно вырасти.

"Правильно", – подумал Кашка.

Райка еще постояла рядом, потом нерешительно проговорила:

– Пойду поищу наших.

– Только про костер не рассказывай, – предупредил Володя.

Райка ушла.

– Она хотела, чтобы мы позвали ее с нами сидеть, – сказал Кашка и нахмурился.

– Да брось ты, – возразил Володя. – Очень ей надо с нами сидеть. Она девчонок ищет.

Он взял стекло и послал на иголки солнечный колючий лучик. От яркой точки вырос и разбежался желтый огонек. Лизнул ветки.

Через минуту, когда костер уже победно стрелял искрами и кружил пламя, Кашка спросил:

– Это ведь не в последний раз, да? Мы потом ведь еще можем разжечь?

– Хоть каждый день… Ты, Кашка, садись. Садись рядом.

И Кашка сел. Он сел так, что плечом чувствовал Володин локоть.

– Я стихи придумал, – вдруг сказал Кашка. – Про костер. – Он смотрел в неяркое дневное пламя и напряженно ждал, что скажет Володя. Волны теплого воздуха перекатывались через ноги, а спине было холодно. Поэтому Кашка немного вздрагивал.

– Стихи? – переспросил Володя. – Сам придумал?

– Ага…

– Надо же… Я один раз пробовал стихи сочинить… Для одной девчонки. Ну, ничего не получилось. А у тебя получилось?

– Ага, – снова сказал Кашка.

– Почитай, а?

Нет, Кашка не мог так сразу. Неловко было и страшно.

– Я не умею. Я лучше напишу и отдам. Тебе… Ладно?

– Ну ладно. Только не забудь…

"…Только не забудь", – сказал Володя и вдруг понял, что ему в самом деле интересно, какие стихи получились у Кашки. И приятно, что Кашка сказал ему об этих стихах. И еще он с удивлением почувствовал, что плевать ему на любые насмешки насчет нянек и всякой ерунды. То есть не совсем плевать. Кто будет дразниться, тот получит. Но Кашку от себя Володя прогонять не станет и бегать от него не будет.

И вот еще что странно: никогда никому Володя не рассказывал, что однажды пытался сочинить стихи для Надежды, а Кашке сказал об этом сразу, спокойно и доверчиво…

– Ты не забудь написать, – повторил он. – Я твои стихи домой увезу. На память…

"Домой увезу", – сказал он, и Кашку вдруг кольнуло предчувствие близкой беды. Именно беды.

Ведь совсем скоро придет день, когда Володя уедет в город. А Кашка – в Камшал. В разные стороны.

В разные стороны…

Он до сих пор не думал об этом. Но сейчас начал думать и понял, что уже никак не прогнать это ожидание близкого печального отъезда. Никак. Потому что все равно придет этот день. Дни идут быстро.

Ну почему, почему он и Володя живут так далеко друг от друга?

– Во-лодя… – встревоженно начал Кашка. – Знаешь что, Володя? Я придумал. Поедем к нам в гости. Когда лагерь кончится.

Он только сейчас это придумал. Сию минуту. Но это был выход. Если Володя поедет, ему, может быть, понравится в Камшале. И тогда, может быть, он захочет приехать еще раз. И еще. А ему понравится! Там они каждый день будут жечь большие костры…

Володя вынул из огня обожженную тросточку. Она дымилась, и по обугленной коре бегали искры.

– Ну, Кашка… – неуверенно сказал Володя. – Ты и придумал… Тебе, наверно, дома влетит. Скажут, кого это ты притащил…

– Не! Не скажут!

– И мне влетит. Все домой приедут, а меня нет. Знаешь, какой переполох будет!

– А ты письмо напиши. Если напишешь, тоже влетит? – упавшим голосом спросил Кашка.

– Если напишу? Нет, тогда не влетит… Ну, я не знаю. Там видно будет, ладно, Кашка?

– Ладно… А что видно?

– Мало ли что. До конца смены еще вон сколько дней. Вдруг что-нибудь случится! Или ты раздумаешь. Или еще что-нибудь.

– Не раздумаю, – с отчаянной твердостью сказал Кашка. – Володя! А если не случится? И если ни что-нибудь? Тогда поедешь?

– Ну, посмотрим… Камшал отсюда сколько километров? Сорок? Сорок – это недалеко, ладно… Ты садись как следует. Возьми куртку, а то у тебя зубы стучат.

– Тепло, – лениво сказал Кашка, чувствуя громадное облегчение и усталость от прошедшей тревоги.

– Ногам тепло, а спине холодно. Дай накрою…

Куртка пахла смолой и березовым дымом.

Володя ножиком снимал с палки остатки коры. Черные кубики и треугольники сыпались Кашке на колени. Свежая белизна узора ярко выделялась на дереве, потемневшем от огня.