Глава 4

Акорна проснулась от утреннего щебета птиц, рассевшихся на цветущих лианах за окном; Цветы источали изысканный сладостный аромат. Ночь была жаркой и безветренной, и девочка сбросила с постели все покрывала; утро же выдалось холодным и зябким. Девочка поплотнее завернулась в свое многослойное одеяние. Полишелк не давал ей замерзнуть, но надеть капюшон и вуаль без помощи Рафика она не смогла бы. Она с сомнением взглянула на спящего Рафика, потом на Калума. Будет ли большим “нет” то, что она покинет комнату без вуали на лице? Вуаль страшно раздражала ее, легкая ткань закрывала рот и нос, мешая дышать, липла к лицу; к тому же от ее прикосновения чесалась кожа вокруг растущего, еще не успевшего затвердеть рога. И все-таки еще большим “нет”, наверное, будет разбудить Рафика и Калума и попросить их одеть ее, правда?

Переполненный мочевой пузырь настойчиво давал о себе знать, и это решило вопрос. На цыпочках, чтобы не разбудить спящих “опекунов”, Акорна потихоньку проскользнула в приоткрытую дверь. Она помнила ванную, которую им показывали вчера: настоящую волшебную страну, выложенную синей плиткой, где было вдосталь горячей и холодной воды и где сквозь деревянный настил поднимался ароматный, пахнущий мятой пар. Однако этим утром некому было открыть для нее горячую воду, потому, облегчившись, она направилась вниз по лестнице, туда, где сквозь изящную арку можно было выйти в сад.

Как и прошлым вечером, синие камни запели, когда она ступила на них. Завороженная удивительно чистыми звуками, Акорна принялась прыгать с одного камня на другой, что-то напевая в унисон пению камней. Она даже и не подозревала, насколько громко поет, пока в ее мелодию не вторгся чужеродный звук. Обернувшись, она увидела дядю Хафиза, стоявшего в начале дорожки из синих камней.

Акорна умолкла, внезапно осознав, насколько она расшалилась: в саду царила полная тишина.

— Слишком громко? — с раскаяньем спросила она. — Если я делаю слишком много шума, это большое “нет”?

— Ни в коем случае, мое милое дитя, — ответил дядя Хафиз. — Твое пение было восхитительным и приятным поводом прервать весьма утомительное занятие. Нет, нет, — остановил он ее, когда девочка запоздало попыталась закутаться в свое белое облачение, — в кругу семьи тебе нет нужды беспокоиться о таких вещах.

— Я должна быть закрыта.Так сказал Рафик.

— На улицах — быть может, — согласился с ней Хафиз,, — но среди родственников все по-другому.

Акорна задумалась.

— Ты родс-ник?

— И надеюсь в ближайшем будущем стать очень близким родственником.

— Ты мой родс-ник?

— Да.

— А я — родс-ник Рафика, Гилла и Калума. Значит, ты — родс-ник Гилла?

Дядя Хафиз был настолько ошарашен мыслью о том, что он каким-то образом оказался “родс-ником” рыжебородого неверного, что даже не спросил о том, кто такой Калум.

— О… это не совсем так, — поспешно проговорил он.

— На сколько процентов ты — родс-ник Гилла?

— Ноль процентов, — ответил Хафиз; потом удивленно моргнул: — разве ты не слишком мала для того, чтобы разбираться в долях и процентах?

— Я знаю долю, процент, десятичные, октальные, шестнадцатеричные и модули, — жизнерадостно ответила Акорна. — Я люблю цифры. Ты любишь цифры?

— Только тогда, — ответил Хафиз, — когда чет-нечет выпадает в мою пользу.

Акорна нахмурилась:

— Нечет — это не чёт. Чёт — это не нечет. А чёт-нечет?..

— Ах, милая моя, — проговорил Хафиз, — похоже, мальчики упустили существенную часть твоего обучения. Давай зайдем внутрь. Я не могу объяснять тебе, не рисуя картинок.

Когда часом позже Рафик с грохотом сбежал по лестнице, уверенный, что Акорна была похищена, пока они с Калумом спали, первое, что он услышал, был знакомый тоненький голосок, доносившийся из кабинета дяди: Акорна задавала вопросы.

— Это верно! — судя по голосу, Хафиз был доволен и жизнерадостен, как никогда в жизни. — А теперь предположим, что ты делаешь ставки на бегах, где на фаворита ставят три к двум; и вот ты предлагаешь немного лучшую ставку, например, шесть к пяти..

— Шесть к пяти — намного лучше, — возразила Акорна. — Не надо давать больше, чем семь к четырем.

— Послушай, это всего лишь пример, верно? Ну, хорошо, предположим, что ты ставишь семь к четырем. И что произойдет?

— Против тебя будут делать ставки много людей.

— А что надо сделать, чтобы не потерять свои деньги?

— Изменить ставку.

— Или, — жизнерадостно прибавил дядя Хафиз, — сделать так, чтобы фаворит не смог выиграть.

Именно в этот момент Рафик и прервал их разговор, чтобы увести Акорну назад в комнаты, куда Хафиз уже послал им прекрасный завтрак. Они с Калумом принялись за нарезанные ломтиками плоды манго и шашлык из барашка, в то время как Акорна тихо поглощала зелень из специально присланной для нее Хафизом миски.

— Как ты мог быть таким беспечным и безответственным? — вопросил Калум, ткнув шампуром в сторону Рафика.

— Ты тоже спал в этой комнате, — язвительно заметил Рафик. — И, насколько я знаю, этой ночью ты спал просто прекрасно. Ты храпел!

— Ты должен был сказать ей, что она может выходить только с кем-нибудь из нас!

— Послушай, — примирительно заметил Рафик, — ведь ничего страшного не произошло, верно? Он ей ничего плохого не сделал!

— Это ты так считаешь, — возразил Калум. — Он учил ее заключать пари! Это не то обучение, которого я хотел бы для своей подопечной.

— Она и моя подопечная тоже, — сказал Рафик, — и нет ничего плохого в том, что она будет разбираться в таких вещах.

Тут Акорна решила вступить в разговор, покончив, наконец, с зеленью и тертой морковью.

— Испортить фаворита перед бегами! — отчетливо проговорила она и с удовольствием улыбнулась, произнеся новое слово.

— Я своих претензий не снимаю, — скрестив руки на груди , объявил Калум. — И хочу тебе еще сказать, что тебе не удастся снова запихнуть меня в эти глупые тряпки. Если уж Акорна может бегать вокруг безо всякой вуали, то и я могу.

— Нет, не можешь, — тихо, но настойчиво возразил Рафик. — Ты не станешь делать ничего, что могло бы подорвать мою “легенду” нео-хаддита. Ничего, включая и повышение на меня голоса. Нам просто повезло, что дядя Хафиз уважает мои религиозные воззрения и не позволяет слугам шастать по нашим комнатам, иначе нас уже давно разоблачили бы.

— Мне кажется, нас и так разоблачили, — сказал Калум. — Вывели на чистую воду. Теперь, когда он уже видел Акорну, какой смысл нам заворачиваться в эти тряпки? Я в них похож на снежную бабу!

— Мой переход в веру нео-хаддитов, — ответил Рафик — важная часть той стратегии переговоров, которой я придерживаюсь. В конце концов, то, что Акорна так очаровала дядю Хафиза, тоже не так уж и плохо. Теперь он захочет побыстрее покончить с нашими делами, чтобы мы отправились в путь.

Калум уставился на него в удивлении.

— Ты говоришь так, словно и вправду хочешь оставить ему Акорну!

Глаза Акорны сузились, серебряные зрачки стали почти не видны. Потянувшись через стол, она схватила Рафика и Калума за руки.

— Все хорошо, милая, — успокоил ее Калум. — Мы никуда не полетим без тебя. Правда , Рафик?

— Хочу Гилла, — твердо заявила Акорна. — Хочу, чтобы все вместе.

— Мы будем все вместе, дорогая, и очень скоро, — пообещал Рафик.

— Хочу Гилла здесь и сейчас! — уже громче проговорила Акорна.

Калум и Рафик переглянулись у нее над головой.

— Мне казалось, ты говорил, что она освободилась от зависимости, — одними губами проговорил Рафик.

— Девочка не может чувствовать себя в безопасности, когда ее выторговывают, словно редкую вещицу, — шепотом ответил Калум.

— Гилл! — громко и пронзительно зарыдала девочка.

— Чтобы ты знал, — чуть позже заявил Калум, — я делаю это только ради Акорны.

— Милый мой, я бы никогда не попросил тебя надеть хиджаб ради меня , — ласково проговорил Рафик. — Белый — не твой цвет.

Они гуляли по саду, Калум и Акорна — под вуалями, так что Гилл мог к ним присоединиться, не оскорбляя при этом нео-хаддитские верования Рафика и его чувства собственника.

— Объясни-ка мне еще раз, — обратился к Рафику Калум, пока Акорна шагала впереди, держа за руку Гилла, — объясни, каким именно образом наворачивание меня в кокон из полишелка способствует осуществлению твоей стратегии переговоров? И не смей хихикать! — резко добавил он, едва не запутавшись в подоле многослойного платья.

— Не задирай юбку, это неприлично, — заметил Рафик. — Если ты будешь ходить маленькими шажками, как настоящая леди, то не будешь все время наступать на подол. О, дядя Хафиз!.. Благодушие твоей улыбки озаряет этот сад ярче, чем летнее солнце!

— Есть ли радость большая, чем наслаждение обществом возлюбленных родственников, — ответил Хафиз, — возлюбленных родственников и, хм… — он взглянул на веснушчатое лицо Гилла и его огненно-рыжую бороду, — родственников и друзей , — с явным трудом закончил он. — Надеюсь, у тебя было время и возможность переговорить со своей семьей и партнером, дорогой мой племянник? Ничто не нарушало твоего уединения?

— Мы принимаем твое предложение, — ответил Рафик. — Зарегистрируй новый маяк, продай наши акции и..

Он кивнул в сторону Акорны, которая весело щебетала, рассказывая Гиллу о новых долях, которые она узнала — таких, как три к двум или шесть к четырем.

— Отлично! — теперь дядя Хафиз и вправду сиял. — Я знал, дорогой мой мальчик, чтобы поступишь разумно. Мы с тобой так похожи, ты и я… Если бы и твой кузен Тафа мог так же удачно вести дела!

Похоже, Рафика несколько удивило сравнение с дядиным наследником.

— Кстати, а где Тафа?

Улыбка исчезла с лица Хафиза.

— Я послал его на южную половину континента: Юката Батсу достаточно долго правил ею, и мне казалось, что Тафа вполне сможет вести там дела.

— И что же случилось?

— Где все остальное, я не знаю, — ответил Хафиз, — но уши его Юката Батсу мне прислал.

Он вздохнул:

— У Тафы никогда не было нужной хватки. Я должен был знать, беря в жены его мать, что у нее не хватит мозгов, чтобы подарить мне действительно достойного наследника. Она все только болтала и болтала, да еще все время жаловалась мне на то, что могла сделать карьеру, танцуя топлесс на станции “Орбитальный Гриль” или в “Доме Свиданий”.Только и говорила, что о себе и о своих чертовых сиськах! Я ей говорил: Ясмина, при нулевой гравитации у любой женщины грудь не хуже, ты ничего особенного из себя не представляла, и тебе повезло, что нашелся хороший человек, который увез тебя оттуда. Но разве эта женщина меня слушала?.. — Хафиз вздохнул, но тут же снова просиял: — Однако же я еще не так стар, чтобы не предпринять вторую попытку. И теперь, когда я нашел женщину, чей интеллект соответствует моему… — он перевел взгляд на Акорну. — Кстати, ты разве не возражаешь против того, чтобы она держалась за руки с этим псом-неверным?

— Она ведь всего-навсего маленькая девочка, — напряженным голосом ответил Рафик.

— Но это ненадолго, — возразил Хафиз. — Они растут гораздо быстрее, чем ты думаешь.

Из-под многослойной вуали, скрывавшей лицо Калума, донесся странный звук, словно бы он поперхнулся. Хафиз был удивлен.

— Что с твоей старшей женой? Ей нехорошо?

— Она страдает нервными припадками, — хватая Калума за руку и оттаскивая его от Хафиза, ответил Рафик.

— Весьма печально, — проговорил Хафиз. — Когда успокоишь своих женщин, Рафик, зайди ко мне, и мы скрепим наше соглашение клятвой на Трех Книгах.

Он направился прочь, бормоча себе под нос: “Уродливая, припадочная, с большими ногами и такими волосатыми руками! Ничего странного, что он не хочет расставаться со второй… но с кораблем и деньгами на руках он легко купит себе другую жену”.

— И что это с тобой случилось? — шепотом спросил Рафик, когда Хафиз зашел домой.

— “Они растут гораздо быстрее, чем ты думаешь”, — процитировал Калум. — Если бы он только знал, насколько быстро! Да он бы никогда не поверил, что два года назад, когда мы нашли Акорну, она была еще младенцем!

— Давай-ка не будем ему говорить об этом, — предложил Рафик. — Вся наша сделка основана на взаимном доверии, а, если я скажу ему, насколько быстро растет Акорна, он сочтет меня ужаснейшим лжецом. Кроме того, она здесь пробудет не так долго, чтобы он смог это заметить сам.

— Но ведь это же правда! — возразил Калум.

— Правда, — ответил Рафик, — в данном случае имеет мало общего с правдоподобием.

Гилл продолжал развлекать Акорну в саду, в то время как Рафик и Калум направились в кабинет Хафиза. Тот сидел за полукруглым полированным столом с обычными пультами и контрольными панелями; впрочем, приглядевшись, Калум понял, что не знает назначения некоторых из них. Все было расположено и встроено так, чтобы не нарушать гармоничных плавных линий стола. Удивляло то, что среди всего этого новейшего оборудования лежали две древние книги — в твердых обложках, заключавших в себе сшитые вместе листы бумаги: устаревшие и неудобные шестигранные хранилища данных.

— Вам нравится мой стол? — любезно обратился дядя Хафиз к Калуму. — Он вырезан из цельного ствола “пурпурного сердца”… одного из последних огромных стволов этих деревьев на Танкке-III.

— Моя жена предпочитает не вести разговоров с другими мужчинами, — жестко проговорил Рафик.

“Он нас вычислил, — с отчаяньем подумал Калум. — Он знает, что я не женщина. О, этот Рафик с его дурацкими играми, будь они прокляты!.”

— Но, дорогой мой мальчик, — возразил Хафиз, — конечно, в такой семье, как наша, где все так близки между собой, а вскоре станут еще ближе благодаря обмену женами, даже такой нео-хаддит, как ты, мог бы расстаться с частью этих нелепых… о, ладно, ладно. Я вовсе не собирался оскорблять твою… религию, — последнее слово он произнес с тенью отвращения, как человек, который приказывает слугам выкинуть прочь падаль, которую затащила в дом, да так и не доела кошка.

Рафик нахмурился и весьма убедительно, по мнению Калума, изобразил человека, которого смертельно оскорбили и который с трудом удерживается от резкого ответа.

— Твой корабль, — продолжал дядя Хафиз, — теперь зарегистрирован как “Ухуру”; порт приписки — Кездет.

— А почему Кездет?

— Именно такой была первоначальная регистрация маяка, который вам удалось достать. Уничтожить все следы предшествующей истории этого маяка, в принципе, можно, но это крайне дорогостоящее удовольствие. Полагаю, вполне достаточно того, что можно получить электронные данные о трех перепродажах корабля. На корпус корабля уже нанесено соответствующее название; также произведены некоторые… скажем так, косметические изменения.

Калум поперхнулся.

— Все негодяи в Галактике регистрируются на Кездете, — возмутился Рафик. — Это известное логово воров, отщепенцев, лжецов и прочего отребья!

Брови дяди Хафиза поползли вверх:

— Дорогой мой мальчик! У моего скромного личного флота тоже регистрация на Кездете!

— Вот именно, — пробормотал Калум, но так тихо, что Хафиз его не услышал. Он ткнул Рафика в бок локтем, прикрытым белой многослойной тканью, надеясь, что это напомнит его товарищу о том, что с регистрацией на Кездете у них может возникнуть еще одна проблема.

— Кроме того, — продолжал Рафик, — так случилось, что у нас было… некое досадное недоразумение с патрулем Кездета. Одна из этих мелких, но досадных проблем с нарушением границ, которая может случиться и с лучшими людьми… однако, боюсь, их это раздосадовало.

Конечно, с точностью ничего сказать было нельзя, однако, скорее всего, Стражи Мира были все еще огорчены тем фактом, что, прежде чем сбежать с грузом титана, Рафик, Калум и Гилл вывели из строя их крейсер.

— В таком случае, — спокойно заявил дядя Хафиз, — у тебя есть прекрасный повод не возвращаться в порт регистрации, верно? А теперь вот что: ваши акции были проданы за… — и он назвал сумму, которая заставила Калума судорожно вздохнуть под его белыми вуалями.

Однако Рафику как-то удалось сохранить разочарованный вид:

— О, — печально протянул он, — но это, конечно, уже с вычетом твоей доли, дядюшка?

— Никоим образом, — ответил дядя Хафиз, — но я предлагаю взять не более двадцати процентов от общей суммы, которая, уверяю тебя, едва покроет мои расходы по… улаживанию бюрократической волокиты и выплате некоторых издержек.

— Вчера было семнадцать процентов.

— Задержка, — возразил дядя Хафиз, — увеличивает затраты. Какое счастье, что ты принял мудрое решение! Остается только завершить сделку. Если ты поклянешься на Трех Книгах чтить наше соглашение, тогда зови сюда Акорну и разведись с ней: я немедленно на ней женюсь, и вы сможете спокойно улететь.

Рафик выглядел крайне опечаленным.

— Если бы только все было так просто!.. — проговорил он. — Но я должен предупредить тебя, что вера хаддитов требует, чтобы между разводом и новым замужеством для женщины прошел хотя бы один закат и один восход…

— Я что-то не припомню такого в верованиях хаддитов, — жестко прервал его Хафиз.

— Это новое откровение Мулей Сухейла, — возразил Рафик. — У него было видение, в котором ему явился Первый Пророк, да будет благословенно Имя Его, и выразил беспокойство, говоря, что женщина, будучи слаба в понимании вещей и легко поддаваясь искушению, может впасть в невольный грех из-за слишком поспешного развода и нового замужества. Разведенная женщина должна провести одну ночь в молитвах, прося наставления Первого Пророка, прежде чем она сможет заключить новый союз.

— Хм-м… — неопределенно протянул дядя Хафиз. — Я бы не сказал, что эта юная редкость, ожидающая нас в саду, слаба в понимании сути вещей. Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь так быстро схватывал идею двойной бухгалтерии в отношении Федерации!

Калум снова поперхнулся, и Рафик наступил ему на ногу. Сейчас было не время обсуждать, подходит ли для Акорны то, чему ее учил дядя Хафиз.

— Однако, — заявил Рафик, — чтобы ты не тревожился, я сделаю кое-что получше, чем просто поклясться на Трех Книгах. Я поклянусь на этой Священной Книге Хаддитов, благословленной самим Мулеем Сухейлом и самой святой как для меня, так и для всех истинных верующих, — с этими словами он вынул из кармана какую-то книжечку и почтительно поднес ее к губам, после чего протянул дяде Хафизу на раскрытых ладонях. Дядя Хафиз отшатнулся от нее, как от змеи.

— Можешь клясться на этом, — ответил он, — а я поклянусь на Книгах Трех Пророков. Таким образом, каждый из нас окажется связан клятвой на самом святом, что для нас есть.

— Великолепная мысль! — ответил Рафик.

За этим последовали клятвы, весьма длинные и витиеватые, причем большей частью произносимые не на интерлингве, а на языке той культуры, которая была родной для Рафика и Хафиза. Калуму их речь казалась щебечущей перебранкой двух птиц, и он изрядно заскучал. Затем Рафик и Хафиз призвали в кабинет Акорну; она стояла совершенно прямо и неподвижно, скрытая облаком вуалей, пока двое мужчин обменивались все новыми и новыми трелями на своем птичьем языке. В конце церемонии Хафиз поцеловал верхнюю из Трех Книг, а Рафик снова коснулся губами своей непонятной книжечки (Калум начинал подозревать, что это просто записная книжка), после чего оба улыбнулись, словно были крайне довольны удачной сделкой.

— С твоего позволения, дядюшка, я сейчас отведу мою бывшую жену в отведенную для нее отдельную комнату, где она сможет начать свое молитвенное бодрствование. Я знаю, тебе не захочется откладывать финальную церемонию, — сказал Рафик.

— Поскольку я сам не являюсь нео-хаддитом, — возразил Хафиз, — я вовсе не вижу причин для подобной задержки.

— Я должен сообщить ее семье, что все было сделано достойно и в соответствии с положенным церемониалом, — возразил Рафик. — Это дело, затрагивающее мою честь, дядюшка.

Хафиз поворчал некоторое время, однако в конце концов отпустил их, получив заверения Рафика в том, что молитвы Акорны вовсе не помешают ее присутствию на свадебной церемонии, которая должна была состояться вечером.

— Только семья, — уверил он племянника. — Будут присутствовать только члены семьи и твой партнер.

Рафик выглядел удивленным:

— И ты преломишь хлеб с неверующим, дядюшка?

— Ты считаешь его членом своей семьи и доверяешь ему свою честь в лице своих жен, — ответил Хафиз. — В знак любви и уважения к тебе, мой дорогой племянник, я просто не могу не сделать этого.

Выглядел он при этих словах, однако же, так, словно только что проглотил что-то весьма неприятное.

— Что это все значит? — требовательно спросил Калум, как только они остались одни в уединенных комнатах второго этажа.

— Ну, ведь не хотел же ты, чтобы я передал ему Акорну здесь и сейчас? Я нашел причину отсрочить этот момент. Теперь, когда наши финансовые дела в порядке, корабль готов к отлету, а я получил все необходимые пароли, мы можем бежать. Сегодня же ночью. Впрочем, нам придется дождаться окончания этой чертовой церемонии, — Рафик нахмурился. — Хотел бы я знать, почему он настаивает на том, чтобы при этом присутствовал Гилл. Несмотря на то, что его присутствие дяде явно неприятно.

— Нам же удобнее, — заметил Калум.

— Именно это, — ответил Рафик, — меня и беспокоит.

Из уважения к предполагаемым суровым религиозным убеждениям Рафика, в соответствии с которыми женщины не должны были показываться на людях, Хафиз устроил все так, чтобы на праздничном ужине не было слуг.

— Как видишь, дорогой мой мальчик, — проговорил он, обведя широким жестом просторный обеденный зал с резными ширмами и покрытыми цветным шелком диванами, — все готово. На столе есть даже устройства для подогрева и охлаждения блюд, чтобы каждое было подано при нужной температуре. Что может быть приятнее, чем простой ужин en famille ? Десятки слуг, приносящих подносы с едой разливающих напитки — это всего лишь устаревшая традиция, та излишняя роскошь, от которой предостерегал нас Третий Пророк. Разве ты не согласен со мной?

Гилл был рад тому, что он, как неверующий, и Калум, как старшая жена Рафика, были избавлены от необходимости отвечать на это замечание. Гиллу нужно было только сохранять нейтральное выражение лица, пока Рафик превозносил скромность и простоту приготовлений Хафиза… пытаясь, впрочем, при этом не смотреть на стол, накрытый с изысканной роскошью.

По сторонам этого длинного низкого стола, стояли два дивана, покрытых изумрудно-зеленым и алым шелком. Сам стол был уставлен яствами: миски с пловом, серебряные подносы с горячими пирожками, нарезанные ломтиками фрукты, уложенные на специальных охлаждающих подносах изящными натюрмортами, шашлык из ягненка на длинных шампурах, пиалы йогурта с нарезанной мятой, моллюски с Килумбембы, зажаренные в тесте, засахаренные розовые лепестки… Между блюдами разместились высокие бокалы, охлаждаемые во льду на подносе, а на втором подносе, неподалеку от стоявшего во главе стола дивана, предназначенного для хозяина дома, стоял кувшин с каким-то фруктовым напитком. Дальняя стена обеденного зала представляла собой поросшую мхом скалу, по которой тонкими ручейками сбегала вода, собиравшаяся в поток, омывавший подножие миниатюрного утеса. Из-за ширм доносились звуки китеранских арф, сливавшиеся со звоном водяных струй.

— Мы даже будем сами наливать себе напитки, — сказал Хафиз, указывая на кувшин. — Я видел, что, будучи добрым нео-хаддитом, ты следуешь слову Первого Пророка и отказываешься от вина, не принимая смягчения обычаев, которое позволяют Второй и Третий Пророки. Я сам как правило за обедом пью килумбембское пиво, но сегодня разделю с тобой охлажденный сок мадигади, приготовленный для моих дорогих гостей.

Рафик кивнул, правда, не без сожаления. Как прекрасно знали и Гилл, и Калум, он с удовольствием выпил бы кружку холодного килумбембского пива, которым эта планета славилась — так же, как и жареными моллюсками.

— Даже и не думай, — прошептал ему на ухо Калум. — Если я могу носить все эти тряпки и быть похожим на белый воздушный шар, чтобы поддержать твою игру, то и ты как-нибудь обойдешься сегодня фруктовым соком. Да не забывай делать вид, что он очень тебе нравится.

— Твоя старшая жена чем-то недовольна? — спросил Хафиз. — Надеюсь, это не очередной припадок?

Рафик попытался наступить на ногу Калуму, но наступил только на подол его платья.

— Она в добром здравии, благодарю, дядюшка, — ответил он, — ей просто захотелось поболтать о каких-то мелочах, как это любят делать женщины.

— Женщины, которые не носят вуалей и не прячутся от мужских взглядов, — довольно язвительно заметил Хафиз, — имеют больше возможностей найти интересные темы для беседы… о, ладно, ладно! Я больше ни слова не скажу об откровениях Мулей Сухейла.

— Мы всего лишь возвращаемся к чистым традициям нашей истинной веры, — довольно-таки напряженно ответил Рафик.

— Тогда давайте же сегодня последуем еще одной традиции, — предложил Хафиз, — и выпьем из одного кувшина в знак полного доверия, царящего в нашей семье.

Он устроил целый спектакль из разливания по их кружкам холодного сока мадигади, налил себе последним и сразу отпил большой глоток, словно желая показать, что напиток безвреден. Рафик поднял свою кружку, однако внезапно раздавшийся снаружи шум отвлек его и заставил вернуть кружку на место. До тех, кто собрался за столом, доносились возбужденные голоса и тонкие пронзительные причитания какой-то старухи.

— Амина! — вздохнул Хафиз, поднимаясь с места. — Старая нянька Тафы. Она использует любую новость с юга, чтобы разыграть очередную сцену из мыльной оперы. Лучше мне ее успокоить. Простите за то, что ваш покой был нарушен, и продолжайте трапезу — я могу задержаться на какое-то время.

С этими словами он, нахмурившись, быстро покинул комнату.

Гилл взял горсть моллюсков, жареных в масле, и принялся с наслаждением уплетать их за обе щеки.

— :Ну, он же сказал, что мы можем продолжать, — ответил рыжебородый на молчаливый укор Рафика. — К тому же, хотя этот стол и подогревает блюда, но навряд ли моллюски смогут бесконечно оставаться хрустящими, — он глубоко вздохнул и потянулся за своей кружкой. — Надо признаться, раньше я не пробовал их такими горячими и острыми.

— Любая пристойная еда кажется вам, варварам, слишком острой, — заметил Рафик. — Акорна, что ты делаешь?.

Девочка возилась со своими вуалями, пока они не образовали спутанный клубок.

— Подожди-ка, милая, дай, я поправлю, — предложил Гилл. — Рафик, а что, есть причины, по которым ей по-прежнему стоит скрывать лицо за ужином? Что-то мне не кажется, что Хафиз увидит нечто такое, чего еще не успел увидеть раньше.

— Да, только тогда он может спросить, почему я не позволяю и второй своей жене открыть лицо, — утомленно ответил Рафик. — Полагаю, тогда мне пришлось бы объяснять, что она так уродлива, что самый ее вид может испортить удовольствие от трапезы…

Калум пнул его под столом.

— Вот странность… — проговорил Гилл, ощупывая лоб Акорны.

— Что? Ты думаешь, у нее жар?

— Ее кожа достаточно прохладна. Но вы посмотрите на ее рог!

По всей длине рога образовывались большие капли прозрачной жидкости, которые Акорна безуспешно пыталась стереть краем вуали.

— Выпей холодного сока, милая, ты сразу почувствуешь себя лучше, — предложил Гилл, подавая ей кружку.

Мгновение Акорна растерянно смотрела на него, потом взяла у Гилла кружку и, вместо того, чтобы поднести его ко рту, опустила в него свой рог.

— Что ты делаешь?..

— Так же она поступала и с грязной водой в ванной. Акорна, дорогая моя, ты думаешь, что этот сок грязный? Но он в порядке, то, что в нем плавает — это только сок мадигади!

— Не грязный, — твердо ответила Акорна.

— Ну что ж, хорошо…

— Плохой , — она снова наклонила голову, на этот раз опустив рог в кружку Гилла. — Теперь на сто процентов хороший, — сообщила она ему.

Трое мужчин переглянулись.

— Он так демонстративно налил всем из одного кувшина… — проговорил Гилл.

— С чего бы ему хотеть отравить нас? Он думает… я хочу сказать, — поправился Калум, тщательно подбирая слова: а вдруг кто-нибудь их подслушивает? — мы согласились пойти навстречу всем его желаниям.

— О, это всего-навсего глупые детские фантазии, — беспечно ответил Рафик, однако, поднявшись, протянул Акорне две кружки — свой и Калума. — Не о чем волноваться. Давайте продолжим трапезу!

При этих словах он слегка покачал головой, давая понять, что его не следует понимать буквально.

Когда Акорна склонилась к кружке Рафика, на ее роге снова проступили капли испарины. Она погрузила его в сок и удовлетворенно улыбнулась.

— О… минутку, — остановил ее Рафик, когда девочка намеревалась сделать то же с кружкой Калума. Поставив кружку на место, он предложил девочке на проверку другой — тот, из которого пил сам Хафиз. Никакой реакции рога это не вызвало.

— Как он это сделал? — беззвучно спросил Гилл.

— Должно быть, зелье было не в кувшине, а в кружках, — еле слышным шепотом ответил Рафик. Он быстро поменял местами кружки Калума и Хафиза, затем сел и положил себе риса с пилавом. — Давайте же, жены мои, — жизнерадостно и добродушно проговорил он в полный голос, — праздновать и радоваться!

На тарелку Акорны он положил целую гору фруктов и зелени; как раз в этот момент в зале снова появился Хафиз.

— Похоже, новости с юга вовсе не так плохи, дядюшка?

Губы Хафиза искривились в неприятной гримасе:

— Могло быть и хуже, — ответил он. — А могло быть и лучше. Юката Батсу вернул мне всего остального Тафу. Живого, — прибавил он почти безразлично. — Амина не может решить, радоваться ли ей возвращению ее воспитанника или горевать о потере его ушей.

— Примите поздравления со счастливым возвращением вашего сына, — сказал Гилл. — И мне… хм… очень жаль, что так получилось с его ушами.

Хафиз пожал плечами:

— Мой хирург их заменит. Не слишком большая потеря: все равно его уши уж слишком оттопыривались. А что до самого Тафы… — Хафиз вздохнул. — Ни одному хирургу не исправить то, что должно находиться между его ушей. Он, понимаете ли, ожидал, что я тоже поздравлю его со счастливым возвращением, словно не понимает, что Батсу освободил его в знак презрения, чтобы показать, как мало его тревожит все, что Тафа может против него предпринять. Он так же глуп, как и его мать! — с этими словами Хафиз скатал из клейкого пива шарик, обмакнул его в пилав и проглотил одним глотком. — Ешьте, ешьте, друзья мои. Прошу простить меня за то, что эти мелкие заботы прервали наш приятный семейный ужин. Попробуйте сок мадигади, пока он не нагрелся: когда сок нагревается, он теряет часть своего тонкого вкуса, — Хафиз снова отпил глоток из стоявшей перед ним кружки.

— Действительно, — последовав примеру своего дядюшки, заметил Рафик, — у этого сока какое-то тонкое, незнакомое мне послевкусие.

— Почти горькое, — заметил Гилл. — Хотя и приятное, — прибавил он, поспешно отпив большой глоток, прежде чем Хафиз успел удивиться его словам или что-то заподозрить.

Поскольку никто из них не знал, какое именно зелье Хафиз подсыпал в их кружки, и как быстро оно должно начать действовать, они пристально следили за Хафизом, ища подсказки. Минут через пятнадцать Хафиз почти перестал есть, словно забыл о еде на своей тарелке. Его речь стала бессвязной, он начал забывать, о чем говорил, и стал повторяться.

— Слышали когда-нибудь насчет двух лошадей, Суфи-дервиша и джина? — он пустился рассказывать длинную запутанную историю, которая, как подозревал Гилл, была бы очень интересной, если бы Хафиз то и дело не терял нить рассказа.

Рафик и Гилл также перестали есть; они сидели, опираясь на стол, и смеялись так же громко, как и сам хозяин. Калум прислонился к стене, более всего напоминая бесформенный сверток белой ткани, и принялся похрапывать. Акорна переводила взгляд с одного мужчины на другого, ее зрачки сжались в узкие черточки, но тут Гилл крепко сжал руку девочки, стремясь успокоить ее.

— Не тревожься, милая, — прошептал он, когда Хафиз разразился новым приступом хохота, — это только игра.

Наконец, Хафиз прервал рассказ на середине и бессильно ткнулся лицом в свою тарелку с рисом. Остальные трое мужчин зорко следили за ним, пока мерное похрапывание не убедило их в том, что хозяин уснул.

— Хорошо, а теперь давайте выбираться отсюда, — прошептал Гилл, поднимаясь и подхватывая Акорну на плечо. Калум поднялся следом, а Рафик на мгновение наклонился над спящим дядей, роясь в его запачканных шелковых одеждах.

— Давай же, Рафик!

Наконец, он тоже выпрямился и продемонстрировал остальным голографическую карту с изображенными на ней сложно переплетенными трехмерными узлами.

— Ключ к скиммеру дядюшки и его пропуск в порт, — радостно объявил он. — Или вы намеревались идти в порт пешком ?..