Внутренние враги

Суд над Николаевым и его «сообщниками» проходил, по-видимому, по заранее намеченному сценарию. Делу придали внутриполитическую направленность, что видно было уже из названия: дело «Ленинградского центра».

Выездная сессия Верховного суда СССР проходила в Ленинграде и была закрытой. Заседание продолжалось без перерыва с 14 часов 20 минут 28 декабря до 6 часов 40 минут следующего дня. Председательствовал В.В. Ульрих. Обвиняемых было 14. Из них 13 (кроме Николаева) не признали себя виновными в убийстве Кирова, хотя в той или иной степени признали свою оппозиционную антисталинскую деятельность.

По-видимому, они отвечали честно. Но их участь была заранее предрешена. Началось физическое уничтожение оппозиционеров. Всех обвиняемых приговорили к высшей мере наказания.

В спецдонесении первый заместитель Ягоды Агранов указывал: «Почти все обвиняемые выслушали приговор подавленно, но спокойно. Николаев воскликнул: „Жестоко“ и слегка стукнулся головой о барьер скамьи подсудимых. Мандельштам негромко сказал: „Да здравствует советская власть, да здравствует коммунистическая партия“ и пошел вместе с остальными обвиняемыми к выходу».

Судя по всему, обвиняемые уже поняли, что начались политические расправы, лишь косвенно связанные с убийством Кирова или даже не связанные с этим преступлением. Например, Котолынова и М. Мандельштама взяли в ночь на 3 декабря. Об их причастности к «Ленинградскому центру» тогда и речи быть не могло. Тем более что ордера на арест были выписаны еще в октябре. Оба подозревались в возобновлении оппозиционной деятельности и присутствовали в списках тех, за кем велось наблюдение. Но Киров не дал согласия на арест.

В последнем слове на процессе И.И. Котолынов, в частности, сказал: «В этом убийстве я не участвовал, и в этом заключается моя трагедия… С полной ответственностью в последний раз заявляю, что виноват в контрреволюционной зиновьевщине. Я отвечаю за тот выстрел, который был сделан Николаевым, но я в организации этого убийства участия не принимал».

Все 14 приговоренных были расстреляны утром 29 декабря 1934 года, через час после вынесения приговора.

Командовал расстрелом комендант Ленинградского управления НКВД, который потом рассказывал сослуживцам: «…Я поднял Николаева за штаны и заплакал — так мне было жалко Кирова».

При расстреле среди присутствовавших были руководитель следственной группы Агранов и зам. генерального прокурора А.Я. Вышинский.

Обратим внимание на одно свидетельство. Эти показания дал работник НКВД Кацафа, присутствовавший при расстреле, член комиссии по расследованию обстоятельств убийства Кирова (после XX съезда КПСС):

«В начале были расстреляны Николаев, Шатский, Румянцев и другие. Котолынов остался последним. С ним стали беседовать Агранов и Вышинский.

Они ему сказали: «Вас сейчас расстреляют, скажите все-таки правду, кто и как организовал убийство Кирова».

На это Котолынов ответил: «Весь этот процесс — чепуха. Людей расстреляли. Сейчас расстреляют и меня. Но все мы, за исключением Николаева, ни в чем не повинны…»

Почему-то цитата оказалась прерванной. Почему? И что сказал дальше Иван Иванович Котолынов?

Уже одно то, что его оставили последним и стали спрашивать только его, косвенно свидетельствует о том, что только этот человек, по мнению Агранова, мог сообщить нечто существенное по данному делу. Что именно? Непонятно. Если нечто важное, то цитату решили прервать, чтобы не противоречить тем указаниям, которые были даны Хрущевым, стремившимся обвинить Сталина и обелить руководителей оппозиции.

16 января 1935 года Особое совещание при НКВД СССР рассмотрело дело «Ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы Сафарова, Залуцкого и других». По этому делу проходили родственники Л.В. Николаева. Его старшая сестра Е.В. Рогачева получила 5 лет лагерей, но в феврале 1938-го была расстреляна. Лагерный срок в 5 лет получили: младшая сестра Леонида Николаева А.В. Пантюхина, ее муж, двоюродный брат Николаева беспартийный Г.В. Васильев. На 4 года был заключен в лагерь сосед Николаева и Драуле И.П. Горбачев, беспартийный. Были высланы из Ленинграда на 4 года мать и жена брата Николаева. Брат Николаева был расстрелян.

Трудно усомниться в том, что данные дела были сфабрикованы НКВД. В какой степени сфабрикованы? На этот вопрос мог бы, возможно, ответить только Агранов. Складывается впечатление, что власти стремились наказать и изолировать всех тех, кто знал о «романтической» причине убийства Кирова. Надо было представить этот акт таким образом, чтобы никакая тень не смогла омрачить образ верного коммуниста-сталинца.

На следующий день после убийства Кирова рабочий П.И. Бердыгин, член партии с 1918 года, заявил: «Киров убит на почве ревности». Его исключили из ВКП(б) «за распространение клеветнических слухов, порочащих С.М. Кирова». А.А. Кирилина, подробно изучавшая ленинградские архивы тех лет, отметила: «Подобных заявлений было немало».

Например, слесарь одного из ленинградских заводов Ф.А. Ранковский высказал свое мнение: «Сергей Миронович Киров был убит Николаевым из-за ревности к жене». Это было сочтено контрреволюционным заявлением.

Казалось бы, «глас народа» отражает истину. Но ведь слухи о «романтической» причине преступления обязательно должны были распространять, если это убийство планировалось профессионально. Так что есть основание подозревать, что Николаева специально использовали (сам он мог об этом и не догадываться) как оружие преступления, а те, кто его направлял, постарались остаться в тени.

Те, сотни, а затем не менее тысячи людей, которые так или иначе связывались карательными органами с убийством Кирова, не имели к преступлению прямого, а в подавляющем большинстве даже косвенного отношения. Многие из них, судя по всему, не были даже врагами партии и, тем более, советской власти. Вина большинства из них заключалась только в том, что они были участниками или сочувствующими оппозиции, антисталинцами.

«Убийство Кирова, — писал меньшевистский журнал „Социалистический вестник“ (№ 1, 1935), — могло быть и чисто случайным, индивидуальным актом, продиктованным личными мотивами…

Убийство могло быть случайным. Но не случайно, а планомерно задумана и проведена была реакция на это убийство».

Мнение справедливое. Преступление было хоть и экстраординарном, но единичным. После него не последовало каких-либо «контрреволюционных выступлений» (нельзя же таковыми считать распространение слухов, тем более отвечавших реальности).

Иногда высказывалось довольно странное мнение, что репрессии последовали прежде всего и преимущественно против интеллигенции.

В одном ленинградском архиве хранится документ, написанный начальником Ленинградского управления НКВД Заковским и начальником СПО ЛУ НКВД Лупекиным и адресованный секретарю партколлегии Богданову. Из документа следует:

«С 1-го декабря 1934 по 15 февраля 1935 г. всего было арестовано по контрреволюционному троцкистско-зиновьевскому подполью 843 человека».

Далее были сообщены данные на всех арестованных с указанием социального положения, возраста, пола, образования, партийного стажа. Данные таковы: «118 арестованных имели высшее образование, 288 — среднее и 337 — „низшее“. Учтем, что в Ленинграде общий процент людей с высшим образованием был достаточно высок. Тем более что власти не были заинтересованы в репрессиях против рабочих, дабы не показать противоречия между руководством партии и рабочим классом. Поэтому преследованиям подвергались преимущественно служащие, среди которых действительно было сравнительно много оппозиционеров.

Несмотря на разгром в 1927 году и быструю капитуляцию на следующий год, зиновьевцы еще имели довольно значительное влияние среди ленинградских партийцев, а также среди беспартийных рабочих. Среди зиновьевцев были некоторые знакомые Николаева.

В Ленинграде еще оставалось немало бывших участников троцкистской и прочих оппозиций. Некоторые из них изменили свои взгляды и начали поддерживать сталинскую генеральную линию. Но были и непримиримые оппозиционеры. Например, в 1933 году была раскрыта зиновьевская подпольная организация. Убийство Кирова предоставляло Сталину прекрасную возможность вывести из политической игры не только зиновьевскую, но и вообще всю левую оппозицию своему политическому курсу.

…Фигура Зиновьева выглядит по-разному в зависимости от точки зрения. Одни писали о нем как о пассивной невинной жертве сталинизма. Другие называют его палачом, залившим кровью Петроград в Гражданскую войну. Третьи считают его идейным борцом против Сталина и его политики. Четвертые (в том числе Троцкий) подчеркивали моральную неустойчивость, идейные колебания и паникерство Зиновьева, проявившиеся в 1919 году, когда Юденич ворвался на окраины Петрограда, и в 1921 году, когда орудия восставшего Кронштадта взяли на прицел центр Петрограда.

Но были у Зиновьева и старые заслуги. Он вместе с Лениным входил в Заграничный центр большевистской партии до революции. В 1905 году руководил питерским большевистским подпольем. В Первую мировую войну под руководством Ленина закладывал фундамент Коминтерна, а позже его возглавлял. После Октябрьской революции он руководил не только Петроградом, но и всем Северо-Западом России. Зиновьеву было суждено стать первым (и последним) председателем Коммунистического Интернационала.

Он считался верным соратником Ленина, поддерживая его в боях с оппозициями, которые возникали едва ли не ежегодно. Вместе со Сталиным и Рыковым он яростно нападал на Троцкого в 1923—1924 годах.

У Зиновьева сохранялся немалый авторитет среди питерских рабочих — несмотря на его жестокие действия в 1918 году — за то, что он после трудной борьбы добился отклонения предложения Троцкого о закрытии крупнейших заводов Петрограда как «нерентабельных» (понятия о рентабельности были у Троцкого весьма смутными).

Внес свой вклад Зиновьев и в развитие послереволюционной разрухи промышленности Ленинграда, которая достигла довоенного уровня в 1925 году. Была проведена техническая реконструкция ленинградских промышленных гигантов. Были спущены на воду четыре огромных лесовоза, получившие имена: «Григорий Зиновьев», «Михаил Калинин», «Михаил Томский», «Алексей Рыков». В Политбюро Зиновьев курировал комсомол.

Таким образом, нельзя было недооценивать влияния Зиновьева среди партийцев как «первого призыва», знавших о его сотрудничестве с Лениным, так и молодых, прошедших школу комсомольской работы. Формальные основания для того, чтобы подозревать зиновьевцев в организации убийства Кирова, были: в этих кругах у Николаева были знакомые и три адреса идейных зиновьевцев были записаны в его книжке. Как мы знаем, поначалу следственные органы рассматривали прежде всего бытовую версию, а также возможность теракта со стороны белого движения. Последней версии придерживались достаточно долго. Во всяком случае, выступая б декабря на похоронах Кирова, глава советского правительства Молотов обвинил в преступлении белогвардейцев.

Приехавший в Ленинград Сталин главным объектом подозрений и обвинений объявил оппозицию. Общее руководство следствием было возложено на Н.И. Ежова, а также на Агранова. Сначала разрабатывали троцкистов, потом даже вспомнили забытую группу 1923 года «Рабочая правда». Но в конце концов на прицел были взяты прежде всего зиновьевцы. Не исключено, что Сталин их искренне подозревал. Ведь их связи и возможности в Ленинграде были огромными. Был на подозрении даже аппарат НКВД. Не случайно местных работников почти всех отстранили от ведения дела.

Вот что вспоминал работник Ленинградского управления НКВД P.O. Попов:

«Эти дни мы были на казарменном положении Москвичи заняли все кабинеты. Я, Коля Макаров, Илюша Новиков — в 629 комнате. Открывается дверь: входит Ежов. Гимнастерка, галифе. С ним Косарев, высокий, статный.

Ежов: «Как живете?» — «Трудно жить, Николай Иванович!».

Мы спросили, за что арестовали Филиппа Демьяновича (Медведя). Мы его очень любили, да и всех своих руководителей — их тоже загребли. А у Ежова лицо стало строгим: «Они не поняли самого главного, что оказались слепыми кутятами».

Как видим, Ежов удивительно быстро увидел то, чего не смогли разглядеть местные работники. Что именно? Об этом остается только догадываться.

Возможно, он имел в виду то, что этих начальников «использовали» враги Кирова и генеральной линии партии; или то, что они не смогли предотвратить террористический акт. Но не исключено, что он намекал на упорное отстаивание первых двух версий, а в особенности «бытовой», выставляющей крупного партийного деятеля в неприглядном виде.

Так или иначе, расследование перешло к активной разработке версии о внутренних врагах. О ней были информированы и крупные партийные работники. Об этом можно судить по выдержке из протокола закрытого партийного собрания Облисполкома, Ленсовета, Облплана, Ленплана, Дома Крестьянина, Комитета партийного и советского контроля, состоявшегося в декабре.

«КАСС (Ленсовет): Посмотрите, все бывшие оппозиционеры устроились на тепленьких местах, а мы прохлопали.

ИБРАГИМОВ (облисполком): Я не верю ни одному бывшему оппозиционеру, многих из них нужно исключить из партии, а террористов — врагов народа — физически истребить. По-моему, преступление Зиновьева, Каменева и других руководителей оппозиции не меньше преступления Николаева, и всем им одна дорога».

Тут уже даже и не связывается оппозиционная деятельность с организацией убийства Кирова, а без каких-либо доказательств провозглашается равенство между ними' по степени ответственности. Этим заранее оправдываются любые, даже самые суровые репрессивные мероприятия.

О настроениях среди некоторой части рабочих можно судить по следующему документу:

Увы, нельзя выяснить, насколько искренним был этот человек в своей лютой ненависти к «паразитам всемирного пролетариата», и за что его исключили из партии, уж не за принадлежность ли к оппозиции?

Однако крупные партийные деятели по своей прыти и требованиям террора перещеголяли даже этого рабочего. Вот что говорил Н.С. Хрущев на партактиве Москвы в июне 1935 года:

«…На предприятиях у нас были случаи порчи оборудования, в столовых— отравления пищи. Все это делают контрреволюционеры, кулаки, троцкисты, зиновьевцы, шпионы и всякая другая сволочь, которая объединилась теперь под единым лозунгом ненависти к нашей партии, ненависти к победоносному пролетариату».

Тут уже видится стремление все подряд, даже собственные огрехи и недостатки в работе, свалить на врагов, которые всем скопом именуются контрреволюционерами.

В то же время Троцкий возлагал ответственность за убийство Кирова на Сталина. Но это не было примитивное и бездоказательное утверждение того, что Сталин сам приказал организовать это преступление. Троцкий исходил из общей политической ситуации:

«Политическая и моральная ответственность за самое возникновение терроризма в рядах коммунистической молодежи лежит на Сталине. Террористические тенденции в рядах коммунистической молодежи являются одним из наиболее болезненных симптомов того, что бонапартизм исчерпал свои политические возможности, вступил в период самой ожесточенной борьбы за существование».

(Из статьи «Сталинская бюрократия и убийство Кирова» — «Бюллетень оппозиции», 1935, № 41.)

Надо бы только заметить, что сам по себе терроризм возник и активно проявлял себя в политической жизни России задолго до Сталина, еще в XIX веке, а в революционные времена поощрялся и самим Троцким. Он приказывал беспощадно расстреливать, к примеру, отступивших бойцов Красной армии, а также выставлял сзади наступающих частей пулеметные отряды, которые должны были стрелять по своим, если они начнут отступать.

Однако дело не только, в прошлом. Сейчас Троцкий лицемерил еще и потому, что старательно забывал недавнее прошлое. В эти тревожные годы еще до убийства Кирова он попытался перейти к террористическим действиям прежде всего против Сталина. Так что статья, отрывок из которой приведен, должна была служить еще и своеобразной «дымовой завесой», скрывающей подлинные замыслы Троцкого.

…С 1932 по 1939 год одним из секретарей и телохранителей Троцкого был француз Жан Ван Ейженорт. Последующие 30 лет он оставался консультантом архива Троцкого в Хогтонской библиотеке Гарвардского университета. Он написал книгу: «С Троцким в ссылке: от Принкипо до Койоакана».

Н.Г. Фельштинский — редактор-составитель и комментатор нескольких десятков томов архивных документов — писал о нем: «Трудно найти человека, ближе знавшего в те годы Троцкого».

Незадолго до смерти Ейженорт заявил своему биографу Аните Феферман: «Имело прямой смысл убить лично Сталина…

Конечно же Сталин должен был быть уничтожен… В Советском Союзе назревало очень много разных событий, начиная с 1932 года и до убийства Кирова в 1934 году».

Если доверять мнению такого авторитетного троцкиста, Сталин вынужден был действовать в целях личной защиты, разворачивая массированные репрессии против оппозиционеров разных направлений. В ту пору его личность олицетворяла единство СССР и генеральную линию партии, направленную на строительство социализма в одной стране.

Все дело в том, что нацеливались на Сталина, как мы знаем, и белогвардейская, и германская разведки. Можно предположить, как были распределены роли. Германский консул обеспечивал материальную «подкормку» Николаева. Немецкие друзья из 74-й квартиры или их знакомые выполняли роль раздражителя, подбрасывая и без того кипевшему ревностью, униженному и оскорбленному Николаеву письма, провоцирующие его на преступление.

Неуравновешенного ревнивца, по всей вероятности, разрабатывали «втемную», и он не догадывался (возможно) о предопределенной ему роли. Этим можно объяснить его поведение на следствии и на скоротечном процессе. Агранов писал, что он держался стойко. Однако, вполне возможно, такая стойкость объяснялась тем, что ему просто-напросто нечего было сказать из того, чего от него добивались следователи.

Тем не менее из 13 человек оппозиционеров, привлеченных по делу «Ленинградского центра», семеро были достоверно знакомы с Николаевым. Из этой семерки Котолынов, Шатский, Ханик знали его с детства, а также работали вместе с ним в комсомоле.

Потом их политические линии разошлись. Эти трое стали оппозиционерами. Николаев принял участие в борьбе с новой оппозицией. Однако их личные связи оставались: их адреса и номера телефонов были в записной книжке Николаева. Вполне вероятно, что исключенный из партии и потерявший работу Николаев изменил свое отношение к оппозиционерам, а они, в свою очередь, могли пробуждать в нем ненависть к большевику-вельможе Кирову. В любом случае «германский» след был надежно законспирирован.

Другое дело — попытки белогвардейцев РОВС осуществить теракт против Кирова. Их главная цель была в том, чтобы вызвать социальную дестабилизацию советского общества, ответный массовый террор, направленный против преимущественно старой «неперековавшейся» интеллигенции, которую партийцы всегда подозревали в сочувствии к белой эмиграции. Но эти планы генерала Миллера (а вместе с ним, пожалуй, и абвера и разведки СД— Канариса и Шелленберга) не смогли осуществиться, вызвав рецидив, «красного террора» 1918 года: помешали Фермер и Фермерша — генерал Скоблин и певица Плевицкая.

А вот зиновьевцы были обречены.