ГЛАВА LXXV. ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ ГОСУДАРСТВЕННОГО ДЕЯТЕЛЯ

Завернутый в богато вышитый халат, в колпаке с кисточкой, небрежно надетом на голову, — ноги его были в полосатых шелковых чулках и марокканских шлепанцах — благородный патрон Свинтона сидел в своей библиотеке.

Он был один, разделив свое одиночество с сигарой — одного из лучших сортов, от vuelta-de-abajo.

Некоторая тень на его лице говорила о том, что он был чем-то огорчен.

Но это была лишь легкая тень, которая не говорила о серьезной неприятности. Это было не более чем сожаление о том, что Люису Кошуту удалось спастись и не угодить в сеть, которая была специально для него расставлена, согласно собственной идее Его Светлости.

Его Светлость, вместе с другими уполномоченными короной заговорщиками, ожидал многого от бунта в Милане. Используя изощренные и хитрые приемы, они организовали это восстание-обман, в надежде, что удастся схватить и бросить в тюрьмы великих лидеров национальных движений.

Но этот проект провалился благодаря излишней перестраховке с их стороны. Это был ребенок, у которого благодаря хорошему уходу слишком быстро выросли зубы, и прежде чем он достиг зрелости, его «родители» вынуждены признать его чужим и отказаться от него.

Поэтому венгерские полки были слишком быстро разоружены, и тем самым арест видных руководителей революций был поставлен под угрозу.

Были расстрелы и казни на виселицах — массовое убийство участников восстания. Но жертвами стали отнюдь не крупные фигуры среди революционеров, в то время как настоящие лидеры спаслись.

«Неуловимый» Маззини сумел удивительным, почти мистическим образом спастись, так же как и рыцарь Турр.

Благодаря неким электрическим сигналам, против которых бессильны даже короли, Кошут был спасен от тюрьмы.

Таковы были мысли огорченного патрона Свинтона, размышлявшего над тем, почему его дьявольский план провалился.

Его антипатия к венгерскому лидеру была двоякой. Он ненавидел его как политического соперника, того, чья доктрина была опасна для королей — «помазанников божьих.» Но он таил в себе и другую ненависть против Кошута, ненависть, которая имела личную природу. За оскорбительные слова о том, что Его Светлость нанимает шпионов для слежки за ним, Кошута призвали извиниться и отречься от этих слов. Это требование было передано в персональном послании, которое составил человек, слишком влиятельный, чтобы не оставить без внимания такое оскорбление. И это привело к извинению, весьма неохотному.

Немногие знали об описанном эпизоде из жизни экс-диктатора Венгрии, который, таким образом, оскорбил эту высокопоставленную особу. Но об этом знает и помнит автор романа, а также Его Светлость, который с горечью вспоминал об этом вплоть до своей смерти.

Этим утром ему было обиднее чем когда-либо, поскольку он потерпел неудачу в своем плане мести, и Кошут был все еще жив.

Были обычные статьи, выданные газетами, со стандартными обвинениями в адрес прославленного изгнанника.

Он был представлен как преступник, который не осмелился показаться на арене восстания, но поддержал его из своего безопасного убежища в Англии. Его называли «революционером-убийцей»!

На какое-то время этот ярлык прилепился к нему, но ненадолго. В очередной раз на его защиту встал Майнард со своим острым пером. Он знал правду, и он не стал молчать.

И он действительно сказал правду, в ответ на язвительное замечание анонимного клеветника, назвав последнего «убийцей за столом».

В итоге репутация Кошута не только не пострадала, но и в глазах настоящих джентльменов стала более чистой, чем когда-либо.

Это было тем самым огорчением, которое подогревало мстительный характер Его Светлости, когда он курил свой «императорский» табак.

Влияние никотина постепенно успокоило лорда, и тень на его лице исчезла.

Тем более, что у него был повод компенсировать свою неудачу в другой области — благодаря триумфу, но не на ниве войны или дипломатии, а в области, где правит Купидон. Он вспоминал о многих мимолетных победах, которых он достиг, — утешая себя мыслью, что беспомощность старости компенсируют известность, деньги и власть.

Но более всего его мысль останавливалась на самой последней и самой свежей интрижке, романе с женой его протеже, Свинтона. Он имел все основания считать это успехом, и, приписывая победу своему личному обаянию — в которое странным образом верил, — он продолжал курить свою сигару в состоянии блаженства и удовлетворенности.

Это его состояние было грубо нарушено вторжением лакея, бесшумно проскользнувшего в комнату и передавшего в руку Его Светлости визитную карточку, на которой было написано «Свинтон».

— Где он? — последовал вопрос слуге.

— В приемной, Ваша Светлость.

— Вы не должны были впускать его туда, пока вы не убедились, что я расположен принять его.

— Прошу прощения, Ваша Светлость. Он вошел туда сразу и не спросясь, — сказал, что ему нужно срочно переговорить с Вашей Светлостью.

— Тогда пригласите его сюда!

Лакей поклонился и вышел.

— Что нужно этому Свинтону именно теперь? У меня сегодня нет с ним никаких дел, и я мог бы по случаю избавиться от него. Вошел сразу и не спросясь! И желал срочно переговорить непременно со мной! Впрочем, какое мне дело!

Однако Его Светлость был далек от того, чтобы быть ко всему этому равнодушным. Совсем наоборот, внезапная бледность проступила на его щеках, а губы побелели как у человека, находящегося под влиянием некоего дурного предчувствия.

— Интересно, подозревает ли этот малый о чем-либо…

Эта фраза Его Светлости была прервана появлением «малого» собственной персоной.