40
Позже Даэман и сам не помнил, в какую же минуту он решился выкрасть одно из яиц. Вряд ли в то время, пока спускался по веревке на дно ледяного купола, ведь тогда приходилось думать о том, как бы не соскользнуть, а главное – не попасться кому-нибудь на глаза.
Пока бежал по горячему, изрезанному трещинами полу? Но бешеные удары сердца заглушали любые мысли, кроме одной: желания достичь кратера, в котором лежали яйца. Дважды, завидев за ближними струями дыма деловито пробегающих калибано, мужчина падал навзничь и пережидал. Всего лишь минуту спустя его рубашка на животе и брюки обуглились бы, а жаркое дно купола непременно сожгло бы искателю приключений ладони, если бы не спасительная термокожа под обычной одеждой. Припустив со всех ног, сын Марины достиг заветной чаши, немного отдышался и проворно вскарабкался по двенадцатифутовой стенке – к счастью, неровный голубой лед позволял держаться и без помощи саморезов.
Шипящий кратер внутри большого кратера, один из дюжины в этом соборе, был до краев наполнен человеческими черепами. Многие раскалились докрасна, и между ними змеились зловонные струйки серных испарений. С другой стороны, смрадная пелена прикрыла кузена Ады, когда он прыгнул на гору из черепов, чтобы лучше рассмотреть яйца Сетебоса.
Овальные, серовато-белесые, длиной около трех футов, они словно пульсировали живой энергией изнутри. Двадцать семь штук насчитал Даэман только в этом одном гнезде. Кроме ряда из мертвых голов, кладку окружала некая липкая синевато-сизая слизь. Стараясь не поднять головы над краем кратера, мужчина подобрался так близко, насколько смог.
Тонкие полупрозрачные скорлупки струили слабое тепло. Некоторые мерцали ярким блеском, прочие едва отсвечивали в середине белыми язычками пламени. Сын Марины опасливо протянул руку. Голова закружилась от необъяснимого чувства, как если бы странная нестабильность просочилась через скорлупу и термокожу прямо в его плоть. Даэман поднял одно из яиц, прикинул вес.
Двадцать фунтов или около того.
«Что дальше?»
А дальше предстояло бегом отступать, спешно подниматься по веревке, выбираться наружу из ледяного лабиринта, искать дорогу к авеню Домансиль и возвращаться к факс-узлу Охраняемого Льва. В Ардисе ждут новостей, и это срочно.
«Кстати, раз уж я, рискуя собственной шкурой, проделал такой путь, почему бы не захватить безделицу на память?»
Мужчина вытряхнул из рюкзака все, кроме арбалетных боеприпасов. Места вроде бы хватало. Правда, поначалу яйцо ни в какую не лезло; Даэман бережно, но настойчиво протиснул его широким концом в отверстие, стрелы же напихал по бокам. «А если разобьется?» Тогда в рюкзаке будет мерзкая каша. Зато бывший любитель бабочек узнает, что там внутри.
«Да, но я не хочу расколотить эту штуку в такой близи от Сетебоса и калибано. Отнесу ее в Ардис, тогда и займемся изучением».
Аминь, подумал Даэман. Дышать становилось все труднее. И хотя путешественник не снимал респиратора, ему сделалось дурно от серных испарений и нестерпимой жары. Окажись мужчина под куполом без термокожи и маски, давно бы уже лишился сознания. Воздух был буквально пропитан ядом. «Как же здесь дышат эти твари?»
К дьяволу тварей, не до них теперь. Подождав, пока дым и пар не заслонили его плотным маревом, кузен Ады скользнул вниз по стене кратера. Чуждая ноша тяжело перекатывалась в рюкзаке, отчего мужчина едва не упал.
«Спокойно, спокойно».
– Речет: «Будет пусть освящено все, что гнусно для Него, но тебя пускай восславит и день величья твоего!» А мыслит: «Все, что ненавистно мне, да освятится вполне, да прославит Его имя и еду, которой уже нет!»
Полунапев-полузаклинание Калибана звучали на дне оглушительным шепотом. Видимо, купол не только усиливал, но и направлял голос чудовища… Или же оно пряталось где-то рядом.
Низко пригибаясь на бегу и припадая на колено всякий раз, когда за извивающимися струями пара чудилось какое-то движение, Даэман одолел сотню ярдов, и вот уже перед ним закачался конец веревки, закрепленной на ледяном балконе.
«О чем я только думал? Да здесь добрых восемьдесят футов! Мне ни за что не взобраться на такую высоту – тем более с тяжелой ношей за плечами».
Мужчина огляделся в поисках другого туннеля. Ближайший вход располагался по правую руку, на расстоянии трех-четырех сотен футов – только его уже заполнила толстая рука Сетебоса.
«Теперь его ладонь ползет по синему коридору, выслеживает меня… И не одна».
Такие же непристойно плотские на вид щупальца, гадко поблескивая серой слизью, ныряли в другие туннели, местами взбираясь на сотни футов по изгибающейся стене, свешиваясь книзу подобно выпущенным кишкам и неприятно сокращаясь, когда ладонь вытягивала за собою новый отрезок мясистого стебля.
«Мать его, сколько же у этого мозга конечностей?»
– Поверили, что вместе с жизнью разом все ваши боли оборвутся? Не-ет! Врагов терзает Он, покуда чрево ленивое друзьями набивает. В этой жизни мы страданье пьем с лихвой, мечтая облегченье обрести, когда скончаемся от мук, но впереди ждет худшее!
Оставалось лезть наверх – или навек проститься с солнечным светом. За десять месяцев занятий Даэман сбросил около пятидесяти фунтов жира и неплохо натренировал мышцы, однако сейчас он искренне пожалел, что не каждый день выкладывался до изнеможения на устроенной Одиссеем лесной полосе препятствий… А в перерывах надо было поднимать солидные тяжести.
– Да гори оно все… – прошептал кузен Ады.
После чего подпрыгнул, ухватился за веревку, сжал ее ногами, вытянул над головой левую руку, обтянутую защитной термокожей, и начал подтягиваться, по возможности не давая себе отдыхать.
И все-таки он полз очень медленно. Страшно медленно. Но самым ужасным было даже не это. Проделав третью часть пути, Даэман понял, что не справится. Однако если он спрыгнет, яйцо разобьется. Его содержимое вывалится наружу. А Сетебос или Калибан тут же об этом прознают.
Неведомо почему сын Марины вдруг захихикал, так что глаза наполнились слезами, затуманив стекла респиратора. Мужчина слышал каждый свой хриплый вздох. И даже чувствовал, как слипается термокожа, стараясь охладить его тело. «Ну давай же, Даэман, ты уже на середине дороги. Еще несколько футов – и остановишься».
Но через десять футов он решил продолжать. И через тридцать футов тоже. Бывший собиратель бабочек подозревал: стоит ему намотать бечеву на запястья, чтобы просто повисеть, – и он уже не тронется с места.
Один раз веревка скользнула по крепежному костылю, и сердце подпрыгнуло к самому горлу. Большая половина пути была уже позади; свалиться вниз означало сломать себе ногу или руку и корчиться на шипящем, дымящемся дне кратера в ожидании смерти.
Но костыль выдержал. С минуту Даэман висел без движения, на виду у всех калибано. Должно быть, эти твари дюжинами толпились внизу и хищно тянули к нему чешуйчатые лапы. Мужчина не стал опускать глаза.
«Еще чуть-чуть». Выбросить натруженную, трясущуюся руку над головой, обернуть бечеву вокруг запястья, подтянуться, ища ногами опору. И снова. И снова. Никаких передышек. И еще.
В конце концов он понял, что больше не сможет. Последние силы сгорели дотла. Путешественник обмяк, дрожа всем телом, ощущая, как арбалет и яйцо за спиной нарушают его равновесие, тянут на дно. В любую секунду кузен Ады мог упасть. Часто моргая, он высвободил правую руку, протер очки.
Оказалось, Даэман висел под самым балконом, в каком-то футе от ледяного навеса.
Последним невероятным рывком мужчина подбросил тело кверху, перемахнул через край и распластался на животе.
«Только бы не стошнило… Только бы не стошнило!» Что лучше – подавиться собственной рвотой или сорвать респиратор и потерять сознание от ядовитых паров? Умри Даэман сейчас и здесь – и никто даже не узнает, что ему удалось вскарабкаться по восьмидесяти… даже нет, девяностофутовой веревке – это ему-то, пухлому сынишке Марины, который был не способен отжаться от пола.
Прошло время, мужчина полностью опомнился и заставил себя пошевелиться. Первым делом он удостоверился, что арбалет заряжен и снят с предохранителя. Проверил яйцо: оно ярче и чаще пульсировало белыми вспышками, но все-таки уцелело. Закрепил на поясе ледорубы и смотал веревку. Странно, до чего тяжелой она вдруг показалась.
А потом Даэман заблудился в туннелях. Когда он впервые полез в холодную синюю нору, на улице еще только смеркалось, и прощальные отблески дня пробивались кое-где сквозь лед, однако теперь воцарилась кромешная темнота, лишь янтарные электрические разряды пробегали по всей поверхности голубого вещества, которое мужчина уже с уверенностью считал органическим, некой таинственной частью самого Сетебоса.
По дороге сюда сын Марины крепил у каждой развилки ярко-желтую метку. Одну из них он, видимо, пропустил, так как вдруг угодил в незнакомые коридоры. Вместо того чтобы повернуть обратно – в тоннеле негде было развернуться, а пятиться, словно рак, Даэман попросту не рискнул бы, – он выбрал нору, которая, казалось, вела наверх, и продолжал ползти.
Два раза – наткнувшись на тупик и крутую отвесную шахту – мужчине все же пришлось возвращаться. Наконец туннель понемногу пошел кверху, расширился, и кузен Ады, к бесконечному своему облегчению, уже во весь рост зашагал по плавному ледяному склону с арбалетом наперевес.
Внезапно Даэман оцепенел, пытаясь затаить испуганное дыхание.
Менее чем в десяти футах перед ним темнела развилка, в тридцати футах за спиной осталась другая, и вот из одной, а может, сразу из обеих послышался скрежет и поскрипывание.
«Калибано». Мужчине почудилось, будто бы холод ледяного коридора все-таки проник под его термокожу. Но тут путешественника пробил еще больший озноб. «…Или рука Сетебоса».
Это была рука. Ладонь толщиною с тело Даэмана и намного длиннее его ползла вперед, подтягиваясь на острых десятидюймовых когтях, выскальзывающих из серой плоти подобно стальным кинжалам, и черных волокнах, которые накрепко впивались в лед. Мерзкая конечность вынырнула из коридора, куда мужчина еще не входил, и замерла. Края ротового отверстия посередине ладони то раздувались, то вновь опадали.
«Меня ищет, – окончательно задохнулся сын Марины. – Тепло, наверное, почуяла».
Его так и подмывало вскинуть арбалет, но… Главное – не делать никаких движений. Теперь все зависело от истрепанного термокостюма: если тот излучает хотя бы крохотную толику тепла, рука настигнет жертву за тысячную долю секунды. Даэман пригнулся к полу – не от страха, просто хотел как-то скрыть испарения, которые могли просочиться сквозь респиратор.
Послышался жуткий скрежет. Мужчина вскинул голову: рука углубилась в правый туннель. Теперь извивающийся мясистый стебель заполнил собой почти всю развилку.
«Провалиться мне на месте, если поверну назад», – решил собиратель бабочек и двинулся вперед как можно тише.
Примерно сто ярдов склизкой плоти проползли мимо и, по всей видимости, щупальце не собиралось останавливаться. Даэман уже не мог выносить мерзкий скрип когтей по шершавому льду.
«Что, если она опишет круг и вернется сюда, за мной?»
– Внимайте! О, белый всполох – дерево трещит, – и вот, вот, вот, вот, вот, Он мечет гром! Глупец поддастся! Ниц, говорю! Падем пред ним, возлюбим Сетебоса!
Дальнее расстояние и стены коридоров слегка заглушали Калибаний шепот, ползущий со всех сторон.
До щупальца оставалось несколько дюймов. Мужчина прикинул, какие у него возможности.
Между верхней точкой бесконечного скользящего стебля и потолком шестифутовой норы оставался зазор – около трех футов. С другой стороны, не зря же Даэман проделал весь этот путь; туннель постепенно расширялся и вел на поверхность. К тому же путешественник уже ощущал сквозь термокостюм дуновение свежего воздуха. Вполне вероятно, до выхода на свободу оставались какие-то сотни футов.
«Как же незаметно перебраться через руку?»
Использовать ледорубы? Пустая затея. Ему не проползти шесть футов по потолку, вися вниз головой, точно муха. Поворачивать обратно? Вспомнив о долгих часах (так ему показалось), проведенных в сумрачном лабиринте, сын Марины отбросил и эту мысль.
«А может, она скоро кончится?» Надо же, какая чушь лезет в усталую голову! Ведь на другом конце щупальца – сам Сетебос, похожий на каракатицу мозг, оставшийся далеко позади в сердце кратера.
«Похоже, он вознамерился пропихнуть свои когтистые лапы в каждую нору. Не меня ли выслеживает?!»
Мужчина отстраненно отметил про себя, что чистый панический ужас на вкус отдает кровью. Потом до него дошло: щека прокушена от волнения, рот и в самом деле полон солоноватой жидкости. Однако еще не наступило время снимать респиратор, и вместо того, чтобы сплюнуть, Даэман сделал судорожный глоток.
«Ну и хрен с ним».
Удостоверившись, что самострел поставлен на предохранитель, путешественник перебросил увесистое оружие через скользящую массу мерцающей серой плоти. Арбалет пролетел в нескольких дюймах над мясистым стеблем и со стуком упал на пол туннеля по ту сторону щупальца.
А вот с рюкзаком и яйцом пришлось повозиться.
«Я его точно разобью. Всмятку. Мутная искрящаяся жижа (сейчас оно горит ярче, наверняка ярче) выльется наружу, и тут же появится рука, сначала помельче и порозовее, она разинет рот и примется визжать, визжать, толстая и серая вернется на крик или же вынырнет позади, схватит меня…»
– Чтоб тебя разорвало! – вслух выругался мужчина.
Плевать на шум. Даэман возненавидел себя за малодушие, ибо чьи это были мысли, как не презренного жалкого труса? Пухлый маменькин сынок, способный разве что соблазнять девиц и заниматься ловлей бабочек!
Осторожно сняв со спины свою ношу, кузен Ады как можно лучше упаковал яйцо и подкинул его над гигантским червем, целясь немного вбок. Судя по звуку, скорлупа не треснула. Рюкзак плавно скользнул по стене на пол.
«Теперь моя очередь».
Без лишних вещей мужчина чувствовал себя намного легче. Он отступил на тридцать шагов по почти горизонтальному коридору и стремительно взял разбег, не давая себе времени на раздумья.
По дороге Даэман поскользнулся, однако удержался на ногах, набрал приличную скорость для прыжка, выбросил руки перед собой, оторвался от пола и взлетел, так что ледяной потолок царапнул верхушку термокапюшона, хотя и недостаточно высоко, ведь носки ботинок задели склизкое щупальце. «Лишь бы не упасть на рюкзак!» И вот он приземлился на руки, рухнул на синий лед, едва не лишившись дыхания от удара, перекатился через арбалет и вскочил на ноги. К счастью, оружие стояло на предохранителе и не могло случайно выстрелить.
Бесконечная рука вдруг замерла.
Даже не успев отдышаться, мужчина подхватил рюкзак с арбалетом и кинулся вверх по плавно вздымающемуся коридору навстречу темному выходу, откуда тянуло ветром.
Даэман вынырнул в холодную ночь в одном-двух кварталах к югу от Иль-де-ла-Сите. Оглядевшись при свете звезд и электрических вспышек, то и дело пробегавших по голубому льду, он не заметил поблизости ни рук Сетебоса, ни калибано.
Путешественник сорвал респиратор и принялся жадно глотать свежий воздух.
Предстояло еще добраться до факс-узла. С рюкзаком на плечах, арбалетом в руках и мрачным выражением на лице мужчина пошел по трещине к бывшему Иль-Сен-Луи. Справа от него высилась ледяная стена, слева темнели норы.
«Я больше не полезу в этот лабиринт». Дрожащими от усталости руками (а ведь он еще ничего не сделал) Даэман вытащил из-за пояса ледоруб, забил его в мерцающую синюю стену и начал карабкаться.
Спустя два часа он понял, что заблудился. Ориентируясь по свету звезд и колец, да еще по частичкам знакомых зданий, торчащим изо льда, и фрагментам каменной кладки в тени расселин, сын Марины полагал, что движется параллельно авеню Домансиль, но вдруг перед ним разверзлась широкая черная трещина, уходящая в кромешную тьму.
Мужчина прилег на живот у края, из последних сил удерживаясь, чтобы не расплакаться. Яйцо беспокойно заворочалось в рюкзаке, словно его содержимому не терпелось наружу. Из туннелей, которые миновал Даэман, нередко доносился скрежет когтей по льду. При свете звезд и колец, залившем вершины ледяных башен, искатель приключений пока еще не видел ни одной руки, но купол за его спиной сиял ярче прежнего.
«Сетебос обнаружил, что одно из его яиц пропало».
«Его?» Мужчина подавил усмешку: даже слабая улыбка в такую минуту могла привести к истерике.
А что это там, у кромки бездонной пропасти? Даэман подтянулся на локтях…
На костыле трепетал обрывок желтой ткани.
Метка, оставленная кузеном Ады у входа в лабиринт, в полутора сотнях ярдов от факс-узла.
Уже не сдерживая слез, мужчина забил последний саморез, изогнул его, закрепил веревку – простым узлом, не тем особым, который потом легко распустить, – и, перевесившись через край, скользнул в темноту.
То ступая неровным, качающимся шагом, то карабкаясь, Даэман одолел сотню с чем-то ярдов. Позади осталась последняя развилка, помеченная желтыми клочками, затем пришлось еще немного ползти, скользить по льду, и наконец путешественник очутился в круглом павильоне, где ноги обрели долгожданную твердую опору. На колонне посередине платформы слабо поблескивала дисковая панель.
Сбоку, из темноты, на мужчину бросилась голая фигура. Даэман покатился по полу, стуча арбалетом о плитку. Тварь – не то калибано, не то сам Калибан, трудно было судить в синеватой мгле, – сомкнула длинные пальцы на человеческом горле, а желтые зубы защелкали у лица.
Сын Марины побарахтался еще немного, пытаясь избавиться от противника, но тот крепко вцепился в добычу всеми своими конечностями.
«Яйцо!» – промелькнуло в голове Даэмана. И он изворачивался как мог, лишь бы не смять рюкзак; враги метались туда-сюда, пока не врезались в подножие платформы.
На миг освободившись, мужчина кинулся к арбалету, который упал возле дальней стены. Человекообразная амфибия зарычала, схватила Даэмана и швырнула его об лед. В голубоватой дымке глаза и клыки существа мерцали желтым блеском.
Бывший собиратель бабочек уже сражался с Калибаном; нынешнему противнику, по сравнению с тем, давним, недоставало роста, силы, скорости, но и его хищные зубы, громко защелкавшие возле щеки, внушали достаточно ужаса.
Выбросив левую руку вперед, человек толкнул подбородок твари кверху; чешуйчатое лицо с приплюснутым носом резко взметнулось и запрокинулось назад, сверкнув кошачьими очами. Остатки адреналина хлынули в кровь, Даэман ощутил прилив новой силы и попытался сломать противнику шею.
Голова калибано скользнула в сторону, точно змеиная, и откусила мужчине два пальца на левой руке.
Сын Марины с воплем отшатнулся. Чудовище широко раскинуло верхние конечности, помедлило, чтобы проглотить пальцы, и прянуло на врага.
Даэман вскинул оружие здоровой рукой. В воздухе засвистели два стальных наконечника. Мерзкую тварь отшвырнуло к стене и пригвоздило к синему льду. Один из длинных болтов вонзился ей в плечо, другой прошел сквозь кисть ладони, поднятой к воющему лицу. Безволосое существо принялось извиваться и с рычанием вырвало зазубренное острие.
Мужчина взревел еще громче. Прыжком поднявшись, он вытащил из-за пояса нож, вонзил долгое лезвие под нижнюю челюсть, повел его кверху, до мягкого неба и прямо в мозг. Затем прижался к калибано всем телом, будто пылкий любовник, и принялся поворачивать клинок – снова, снова и снова… До тех пор, пока тварь не перестала непристойно содрогаться под ним.
Только тогда сын Марины откинулся на плиточный пол, бережно зажав правой рукой изувеченную кисть. Как ни странно, крови совсем не было: термокожа плотно сомкнулась вокруг обоих обрубков. А вот боль, от которой ужасно хотелось опорожнить желудок…
Впрочем, почему бы нет? Встав на колени, Даэман согнулся, и его рвало до сухих судорог.
Из одного, а может, и нескольких туннелей в противоположной стене донесся явственный скрежет.
Мужчина поднялся, выдернул длинный нож из-под нижней челюсти убитого врага, нашел вырванный болт, раскачал и вытащил другой – тот, что пришил обмякшее тело существа к синему льду за плечо, потом подобрал арбалет и вступил на платформу.
Что-то стремительно выскочило из мерцающей норы за его спиной.
Даэман факсовал в Ардис-холл среди белого дня. Пошатываясь, путешественник отошел от колонны, нашарил в рюкзаке болт, опустил его в нужный желоб и, придерживая громоздкий арбалет ногой, взвел оружие. Потом нацелил его на платформу и принялся ждать.
Потянулась долгая минута.
Однако никто не явился.
Опустив самострел, мужчина нетвердым шагом вышел на солнечный свет.
Узел Ардиса почему-то был без охраны. В частоколе зияли дюжины проломов. Вокруг павильона лежали разбросанные как попало трупы войниксов. Стражники-люди пропали почти бесследно, если не считать кровавых разводов и полос, которые тянулись по лугу в сторону леса.
Все тело и череп Даэмана содрогались от немыслимой боли в руке; прижав искалеченную кисть к своей груди, мужчина зарядил арбалет еще одним болтом и, качаясь, вышел на дорогу. Ему оставалось одолеть чуть менее полутора миль.
Ардис-холла больше не было.
Сын Марины передвигался с опаской между деревьями, держась подальше от главной дороги. По пути он пересек вброд узкую речушку чуть выше моста. И наконец осторожно приблизился к северо-восточному частоколу. «Главное – вовремя окликнуть дозорного, прежде чем примут за войникса и пристрелят».
Однако дозорных на стене не оказалось. Около четверти часа Даэман выжидал, спрятавшись у кромки леса, но не заметил никакого движения, разве что сороки с воронами кружили над человеческими останками. Тогда он начал заходить слева – старался подобраться к казармам и восточным воротам как можно ближе, при этом не покидая укрытия.
Частокол был сокрушен в сотне мест. Большая часть ограды вообще лежала на земле. Красивый купол с плавильным горном Ханны оказались опрокинуты и разбиты. Казармы и палатки, в которых ютились еще недавно четыреста колонистов, – сожжены дотла. Сам же огромный особняк, повидавший более двух тысяч зим, превратился в несколько почерневших кирпичных труб, кучи поваленных закопченных стропил и груды камней.
В воздухе тянуло гарью и смертью. Бывший передний двор Ардис-холла усеяли тела войниксов, на месте парадного крыльца они валялись друг на друге, однако среди обгорелых руин и помятых панцирей глаз различал останки сотен мужчин, женщин и даже детей. Никого из них сын Марины не мог узнать, как ни всматривался. Вот, например, обугленное тело, слишком щуплое с виду, чтобы принадлежать взрослому, хотя сожженные, покрытые пеплом руки сжаты в кулаки и выставлены вперед, как у борца, вот ребра и череп, мясо с которых птицы склевали чуть ли не дочиста… В черной траве распростерлась невредимая на первый взгляд колонистка; Даэман кинулся к ней, перевернул на спину и только тогда увидел, что у несчастной нет лица.
Колени сами собой опустились на сырую, обагренную кровью траву. Плач застрял глубоко в горле. Все, что мужчина мог теперь поделать, – это запоздало отгонять от мертвецов настырных грузных ворон и прыгучих сорок.
Солнце клонилось к закату. Небосвод постепенно тускнел.
В конце концов Даэман поднялся, обвел глазами прочие трупы, раскиданные по мерзлой земле, точно ставшее ненужным постельное белье: кто-то лежал в одиночку, кто-то под убитыми войниксами, иные словно нарочно сгрудились, чтобы вместе принять погибель. Сыну покойной Марины предстояло отыскать среди них Аду. Схоронить ее – и как можно больше своих товарищей, – прежде чем он попытается пробиться обратно к павильону.
«Куда же податься? В какой из общин меня примут?»
Мужчина не успел ни ответить на этот вопрос, ни даже подойти к ближайшим телам. В быстро сгущающихся сумерках он заметил на окраине восточного леса какое-то движение.
Уцелевшие после бойни жители Ардиса? Здоровая рука Даэмана взметнулась в приветственном жесте – и вдруг застыла. На солнце блеснули серые панцири.
Тридцать, шестьдесят, сотня… Войниксы надвигались на человека, шагая по траве со стороны лесной дороги.
Слишком измученный, чтобы уносить ноги, мужчина вздохнул и, шатаясь, побрел на юго-запад, но и здесь у края чащи он заметил такое же шевеление. Сизые твари вынырнули из темноты, падая с деревьев и на четвереньках устремляясь к особняку через открытое пространство. Считанные мгновения – и они бросятся на добычу.
Кузену Ады было ясно, что бежать по дымящимся развалинам на север бесполезно: войниксы наверняка поджидают и там.
Даэман преклонил колено (яйцо в рюкзаке так ярко светилось, что на заиндевелую траву легла длинная тень) и вытащил последние болты.
Шесть. Их оставалось только шесть штук. Плюс два, что уже заряжены.
С тяжелой мрачной ухмылкой, ощущая, как изнутри его захлестывает зловещий восторг, сын Марины прицелился в ближайшую группу чудовищ. Еще шестьдесят футов… Надо бы подпустить врагов… На такой скорости они сократят разрыв за несколько секунд. Большой и оставшиеся два пальца на левой руке – этого достаточно, чтобы удержать и направить оружие.
Позади что-то затрещало, захлопало. Мужчина круто развернулся, готовясь дать отпор неприятелю, и вдруг увидел соньер, вылетевший из леса. Два человека в носовых нишах палили по войниксам из винтовок. Серые твари кидались на диск, рассекающий воздух так низко над землей, но тучи мерцающих дротиков сметали их вниз.
– Прыгай! – прокричал Греоджи, когда машина подлетела ближе и зависла возле Даэмана.
Чудовища ринулись к людям сразу со всех сторон, подскакивая, будто серебряные кузнечики-великаны. Пассажиры – смутно знакомый мужчина по имени Боман и темноволосая дама, но не Ада, а женщина по имени Эдида, принимавшая участие в экспедиции Даэмана, – стреляли в разные стороны.
– Давай сюда! – опять завопил Греоджи.
Помотав головой, сын Марины забросил в пустую нишу сперва рюкзак с яйцом, затем арбалет и уже потом запрыгнул сам. В тот же миг соньер начал набирать высоту.
Получилось не слишком удачно. Здоровая рука крепко вцепилась во внутренний край, а вот левая несчастливо ударилась о металл; боль ослепила мужчину, и он, ослабив хватку, заскользил прямо в лапы кишащих внизу войниксов.
Боман поймал товарища за запястье и силой втащил на борт.
Даэман даже не пытался говорить во время полета. Соньер помчался на северо-восток, сделал несколько миль над потемневшим лесом и, описав дугу, направился к голому кряжу, вознесшемуся над обнаженными деревьями на двести с лишним футов. Сын Марины уже обращал внимание на этот гранитный утес, когда впервые навещал Аду с матерью в Ардис-холле. В то время он еще охотился на бабочек, и вот после целого дня безделья и развлечений кузина показала гостю каменную глыбу за лесом, почти отвесно взметнувшуюся над лугом и пахучими зарослями ежевики.
«Тощая Скала», – в голосе девушки звенела гордость юной собственницы.
«Откуда такое название?» – полюбопытствовал молодой человек.
Ада только плечами пожала.
«Не хочешь забраться наверх?» – предложил Даэман, надеясь, что на зеленом пике девушку будет легче соблазнить.
Юная красавица рассмеялась. «Это никому не под силу».
Теперь, при свете угасающего заката и разгорающихся колец, сын Марины своими глазами увидел, что колонисты справились с непосильной задачей. Вершина оказалась вовсе лишенной зелени – просто голая каменная площадка не больше ста футов, кое-где серые валуны, примитивные навесы, полдюжины походных костров. Темные фигуры жались поближе к огню. По краям гранитного монолита недвижно стояли люди – вероятно, часовые.
Поле у подножия Тощей Скалы казалось живым, на нем шевелились какие-то тени… Да и не только тени. Там копошились войниксы, беззастенчиво давя разбитые панцири собственных собратьев.
– Сколько наших уцелело? – спросил Даэман, когда Греоджи начал заходить на посадку.
– Примерно полсотни, – ответил пилот.
В отблесках виртуальной панели управления его перепачканное сажей лицо выглядело бесконечно усталым.
«Пятьдесят из четырехсот», – хладнокровно подумал мужчина. Тело его еще не оправилось после потери двух пальцев, а разум, по всей видимости, впал в оцепенение после увиденного в Ардисе. Было даже приятно в такую минуту ничего не чувствовать.
– Как Ада? – проговорил он, помедлив.
– Жива, – отозвался Греоджи. – Хотя последние сутки лежит без сознания. Когда особняк загорелся, она не соглашалась улетать, пока мы не отвезем всех остальных… Да и потом, думаю, отказалась бы, но горящая крыша рухнула рядом, и балка ударила упрямицу по голове. Неизвестно, как ее ребенок… выживет он или… нет.
– А Петир? Реман? – промолвил Даэман.
Он пытался прикинуть, кто же возглавит общину теперь, когда Харман исчез, Ада серьезно ранена и смерть унесла стольких колонистов.
– Погибли.
Соньер завис и пошел на снижение во мрак, на гранитную вершину скалы. К приземлившейся машине двинулись, поднявшись от костра, несколько темных фигур.
Даэман удержал Греоджи за ворот рубашки.
– Почему вы еще здесь? Чего вы ждете, ведь войниксы близко?
Пилот легко оторвал его руку.
– Да, мы тоже думали воспользоваться факс-узлом, но эти твари набросились прежде, чем кто-то попал в павильон. Мы потеряли четверых, пока отбивались. А больше лететь некуда. Ада и еще дюжина из наших тяжело пострадали. Перенести всех разом не получится, а по несколько человек нельзя: серые уроды доберутся до вершины и оставшихся гораздо раньше. Когда придется отбиваться от войниксов, на счету будет каждая пара рук. Хотя возможно, у нас недостанет боеприпасов даже на эту ночь.
Сын Марины огляделся. Жалкие костры едва чадили – кучки лишайника и тонких веток, ничего больше. Самое яркое свечение на скале испускало яйцо Сетебоса, мерцающее молочным огнем в рюкзаке.
– Неужели все так плохо? – подумал вслух Даэман.
– Боюсь, что да, – откликнулся Греоджи, соскользнув с борта соньера и чуть покачиваясь на ногах. Похоже, его утомление давно уже миновало свой крайний предел. – Тьма кромешная, хоть глаз коли. А эти твари могут напасть со всех сторон в любую минуту.