на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



11

Мой растрепанный голос метался меж бортов и тонул в квазиживой мякоти подволоки — вместе со словами она впитывала углекислый газ и водяные пары.

— Чего мы собственно испугались? Да, прошлое замаячило на горизонте. Ну и что? Вот если бы будущее увидели. Вообще, чем прошлое отличается от настоящего? — только лишь отсутствием энергий.

— Это не факт,— Шошана лениво участвует в навязанной ей дискуссии.

— По крайней мере, не хватает энергии устойчивости, от которой рождаются гравитоны и силы тяготения. Так обстоит дело в привычной нам системе симметрий.

— Сам придумал, лейтенант?

— Ну, ладно, прочитал. Пофорсить умом не даешь. Так гласят книги мизиков… А вот если наоборот, если энергия устойчивости, получив соответствующие каналы, начинает спокойно гулять туда-сюда и, например, переливаться в прошлое? Тогда мертвые, нарастив мясо-жир, смело вылезут из гробов, по улицам примутся разъезжают конки и кабриолеты, а дамы наденут фижмы и кружевные панталоны. В общем, прошлое активно влезет в настоящее.

Об этом можно было покурлыкать, глядя, как голубенькие мерцающие ниточки тают, а над нами лениво проползает марево, искажающее показания приборов. Оно было похоже на время, которое, освобождаясь из вражеского плена, на радостях кушает растолстевшее пространство. А когда основательно обглодало его, голубые ниточки совсем погасли, вдобавок сквозь рассасывающееся марево проступили столь приятные ныне глазу очертания горы Череп. Оказались мы ровно на том месте, от которого двигались трое суток. Пока мы таким странным способом вырывались из дружеских объятий демона, меня выручали наркомультфильмы и джин с тоником (таблеток того и другого еще хватало). Шошана довольствовалась леденцами с медитацией, и, по-моему, была просто заторможена, даже подавлена той незавидной ролью, которую пришлось ей сыграть.

— Подумаешь, встретили одно-единственное чудище, которое к тому же быстро рассопливилось,— безрезультатно утешал я ее. — Настоящие серьезные монстры, наверное, треплют его по щекам и обзывают “щенком”.

Как надо себя вести, если в одно прекрасное утро ты просыпаешься усатым тараканом или, например, килькой в банке. Наверное, сообразно новым обстоятельствам. У меня это получалось лучше, чем у напарницы. В чем Космика преуспела более всего, так это в превращении человека в нолик, которому как-то до фени, живой он или уже “сморщился”. Исполнилась многовековая мечта всех йогов, факиров, монахов и прочих самоистребителей. Тот мужик, который инкубатор для выращивания космонавтов придумал, сделал для освоения космоса больше, чем все Циолковские, фон Брауны и Королевы вместе взятые.

Шошане тоже было до фени, целый ее организм или распался на составляющие. Но оттого, что ее фемство не сдюжило против аномалии, психика ее маленько треснула.

— Шошка, ау, по-моему нам пора тронуться. Только не в психическом смысле, а в физическом — туда, где мы еще сможем принести пользу державе. Мы сделали хороший крюк в сторону, едва не повисли на этом крючочке, но теперь пора выбираться на старую дорогу. Искренне надеюсь, что оппоненты уже посчитали нас без толку погибшими и перестали нам заботливо готовить всякие сюрпризы.

Шошана, хоть и насупилась, но безропотно стала искать перемычки между новым и старым путем. Все-таки у этих фемок особое чувство субординации, едва ощутила мое командирство и уже бестрепетно подчинилась.

Конечно, пришлось немного отмотать назад по новой дороге, потом попотеть мозгами, пытаясь вычислить, где на переходе к старой трассе мы всего лишь провалимся, а где — утопнем. В итоге определилось — перед горой Череп свернем налево, затем протиснемся по краюшку каньона Канон, и отважно рванем через низину Шабашкин Суп.

В той самой низине я чуть ли не треть пути перся впереди вездехода, как бурлак на Волге и на трогательной картине известного художника. Вернее, привязавшись к машине веревочкой, бежал на мокроступах впереди брони и определял собственным телом да прибором-почвовизором, где тут есть дорога, а где — жадная меркурианская трясина.

Когда мы с Шабашкиного Супа выбрались, я быстренько прописался в кабине, и со словами “друзья познаются в еде” накинулся на праздничный стол: цыпленок табака в пилюлях и борщ-порошок. Но не успел такой призрачный обед расщепиться в моем желудке, как нас попытался прооперировать лазером какой-то свинтус в вертком вездеходе — то ли очередной наймит наших прежних притеснителей-прижигателей, то ли вполне самостоятельный разбойник.

Я только успел крикнуть: “Мать его за ногу”, чем однако перешиб стресс и вместо супрессантов начал вырабатывать кортизол и прочие гормоны бесшабашности. (Чуткая Анима еще и простимулировала этот процесс.) А вот Шошана своим сверхсобачьим нюхом загодя учуяла готовящееся посягновение, вернее заметила искусственность в естественном пейзаже. Она вовремя поставила вездеход на задние паучьи лапки, поэтому иглы бешеного света прошили не нас, а пространство неподалеку от днища. Оправившись, я заметил, в какую сторону махнула головой фемка и застрочил по врагу из массивного бортового плазмобоя. Если точнее, мыслеусилием развернул ствол, и задал автоснайперу сектор битья.

Среди фонтанчиков — там выстреленная мной плазма испаряла камни — мелькнуло искусственное тело и юркнуло в какую-то трещину. Видимо “огневая точка” сочла себя подавленной и решила исчезнуть по-быстрому. Когда корпус нашей машины из вздыбленного положения опустился на грунт, то выяснилось весьма приятное обстоятельство — мы целеньки, все члены вместе, и охотники не будут делить наши тушки. И одно пренеприятное — нам подрезали одну “ногу” плюс вывели из строя приводы двух колес. Борт был проплавлен, и металл приводов разлетелся мелкими брызгами. Похоже, что обидчики заодно поковыряли в нашем вездеходе гразером.

— Надо признать, Шоша, что я отлично пострелял, правда не совсем туда, куда надо. Поэтому продолжение следует… С другой стороны трещины вероломные враги не появились. Значит, затихарились где-то в ней. Небось, думают, что мы побоимся их тронуть. Правильно думают, мы боимся. Да только если мы не снимем с их машины недостающие теперь приводы, то барахтаться нашему дружному экипажу осталось недолго. Подъезжать к ним поближе тоже не стоит, лучше прижаться к холмику. Если кто-то шарит взглядом по местности, то решит, что мы улепетнули, поджав хвост и жалобно скуля. А мы все-таки пойдем и лично пообщаемся с ними. Вернее, я пойду. Люблю слушать проникновенные разбойничьи рассказки, они порой вышибают из меня слезу.

— Ты что, не доверяешь мне после всего? — как бы между прочим уточнила Шошана.

— Электроприводы умею демонтировать только я. Кроме того, если один вляпается в историю, то должен быть другой, который придет ему на выручку. Об этом во всех романах напачкано. Согласна? — мне пришлось воспользоваться быстротой своей речи. Я скорость словесного поноса наработал, когда учился за три секунды произносить ритуальную фразу при задержании преступника: “С этого момента каждое ваше слово может быть использовано в интересах следствия”. (Надо ведь еще успеть выстрелить, если урка не захочет делиться словами со следствием.) Грунт здесь был по-особому дерьмовый. Даже в мокроступах нога утопала чуть ли не по колено, создавая впечатление, что шагаешь по овсяной каше. Раза три я плюхнулся в нее, вымазался, облип трухой, зато внешне почти слился с местностью. Наконец, добрался до трещины, а фактически до ущелья. Противоположный склон метрах в двадцати, хоть и бугристый он, ховаться там вездеходу негде. А все равно зуб даю на вырывание, что трактор где-то здесь. Ведь никто никуда по бесконечной равнине не удирал.

И тут башка сварила кое-что пригодное для потребления. У ущелья есть дно. У всех ущелий оно имеется. Только здесь дно закидано многометровым слоем густой трухи. Ужели или неужели, но сдается мне — совершив очередной разбой, вертлявые злодейчики ныряют на дно и ждут момента, когда можно снова вылезти и напаскудить.

Мой взгляд на вещи посвежел и заметил яму на поверхности трухи — там будто великан по нужде присел. Я принялся аккуратно спускаться по склону, что-то предвкушая. Тут из трухи, как раз в районе ямки, словно башка какого-то длинношеего монстра выбралась оптическая труба с загогулиной и стала обводить окрестности пристальным взором. Играть в гляделки я побоялся и выбрал самый сомнительный вариант.

Я скатился по склону вниз. Вполне бесшабашно. Думал, что замаскируюсь, спрячусь с головой в рыхлятине, но не забуду уцепиться за твердую поверхность склона. Однако, едва погрузился в труху, как ноги перестали держаться на тверди и носки соскользнули с камня. Я понял, что склон тут загибается в противоположную от меня сторону, зона трухлявости уходит под него, а также вниз, причем неизвестно на какую глубину. Заодно скала стала крошиться под моими пальцами. Не успел я чего-либо предпринять и что-то особенно мудрое сообразить, как сорвался с загогулины скального выступа. Меня потащило. Тащило немало, и вниз и вбок, не встречая моего особого сопротивления, все-таки непреодолимый форс-мажор. Наконец, я застрял в какой-то щели. Напоминающей ту скальную выемку, в которую древние закладывали уважаемые мумии больших начальников. Что и говорить, заживо погребен. Наверху скала, причем многометровая, где-то сбоку дыра, через которую меня втолкнуло в щель, а за ней толстой слой пыли. Теперь стало понятно, что я предвкушал.

Приплыли — Шошане даже и не догадаться будет, в каком месте мое тело нырнуло, не говоря уж о том, куда его утянуло. Впрочем, и знай она, где я похоронен, все равно выцарапать меня никаких возможностей не представится. А кислорода на два часа. А еды на двое суток. В принципе этот полезный газ мне даже на два часа не нужен, и через пару суток я вряд ли захочу кушать.

Но я решил еще с часок побороться со злом, не отключаться и не паниковать. Как-то же бандитский вездеход выбирался отсюда! Впрочем, не надо о вездеходе. Для начала лучше немного расслабиться, попробовать и в столь неприглядном месте улечься поудобнее, в позе трупа. Тьфу, опять труп. Лучше вспомнить кроватку в “Мамальфее”. Четвертушка века ухнула в прорву, а я отлично ее помню. Она нам маму заменяла. В пять лет уже было достаточно поводов для нервотрепки, хватало кулачных поединков, а заляжешь в нее, скуля от синяков и… Мягкий мерцающий свет, воздух с меняющимися травяными ароматами, легкое дрожание постели и голос ласковый, ласковый с земным акцентом. “Отдохни, птенчик, а то ведь намаялся…” и все такое. Мне с тех пор все голоса неласковыми кажутся.

Так. Прильнуть спиной к скальной породе, ладони прижать к камню, который сверху от меня — эти действа внутренний голос подсказал, может тот самый Контроллер напел. Очень кстати я мамку-кроватку вспомнил. Правда, на какое-то время дремота — очень сладкая дремота — чуть не поглотила меня. Но некий внутренний зуд (не спи, покойником станешь) удержал мое, с позволения сказать, сознание от усыпания. А потом внутри меня что-то зарезонировало с тихими колебаниям скалы. Я это не сразу понял. Вначале просто показалось, что по организму ползают стайки разнокалиберных, но все же мелких мурашек. Зудежно, щекотно.

Однако, немного погодя разобрался, что скала похожа на вибрирующий студень с ниточками пульсаций. А эти пульсы словно ниточки пробегают сквозь меня. Скала была куда живее, чем казалось на первый взгляд. В ней имелись всякие пульсации: и очень подвижные, готовые разорваться, и будто раздувающие ее, и похожие на мягкие переливы, и медленные вибрации долготерпения, которые как бы скрепляли камень, не давая ему стать трухой. Этим колебаниям стали отвечать и “подмахивать” мои полюса, которые, гудя вибрациями, все больше давали о себе знать. Я имел дело с иномирьем, миром, подстилающим нашему. Он был глубже молекул, атомов, субнуклонов. В этом иномирье, в какой-то бездне (безымянной, должно быть, или, может, с именем Тартарары), я состоял из того же, что и скала. Мы были как муж и жена в каком-то смысле. (Только не посчитайте меня за тех извращенцев, которые вступают в законный брак с предметами, даже такими эстетически законченными как роботессы.) Я тут уличил сам себя в подражании умничаньям мизиков и засмущался. Но внезапно подтвердилась древняя мудрость: чтобы хорошо жить, надо уметь вертеться.

Повторились крутящиеся поля из моего пневмопроводного кошмара. Я опять почувствовал себя человеком-юлой. Из полюсов вырвались (как выражались, лет триста назад — испражнились) и засвистали вихри. Вихри расплывались все больше и немного погодя стали быстро плывущими клубами напряженного тумана.

В результате такого крутого торчка я ощутил соколебания со скалой, и, увы,— мне стыдно и я горжусь своей стыдобой — некий вид соития с ней… Если выберусь, подумал я, обязательно сделаю детскую надпись на камне: “Терентий + Скала = любовь да траханье”. Она, как пылесос, ласково втянула меня, я распределился в ней, во всех ее внутренних и внешних изгибах. Что говорится, лучше нету того света.

Да, я мог уже сделать любовное признание. Скала была теперь для меня не тупой твердыней, даже не куском студня, а посекундно меняющей очертания зыбкой туманностью. Очень симпатичной туманностью с несколькими полюсами напряженности, которые так приятно щекотали меня со всех сторон. Несмотря на всю очевидную сексуальность моего совокупления со скалой, я не только культурно отдыхал, но и работал. В тумане нашего единения объявились совершенно посторонние малоприятные пульсации. Очень простенькие, почти механические. Кто их посмел источать? Инородное тело? Бандитский вездеход?

Крутя любовь со скалой, я заодно постарался усилить одно из своих полей — самое горячее и подвижное. Тонкие волокна моих пульсаций оплели чуждые вибрации. Я импульсивно, словно народ за вождями, устремился вдоль получившегося проводника, полетел как стрекоза на мерцающих крылышках. А в реальности, резво разгребая рыхлятину, пополз будто живчик вглубь скальной трещины, в противоположную сторону от дыры, через которую угодил в этот секс-погреб.

Проводник растрепался было на множество проводочков, я почти растерялся. Но потом оправился, потому что неприятные пульсации четко вели к соцветию пятен в туманности скалы, которые выделялись своей грубой жужжащей наэлектризованностью.

Там, в “зазеркалье”, мне даже казалось, что я по-хозяйски закрепился в центре, а туманность скалы прокручивается вокруг меня. Небось, многие праздные зеваки видали на карнавалах, как мальчики и девочки переступают ногами по внутренней поверхности здоровенных пластиковых пузырей, отчего те вращаются и катятся. У меня именно так и получилось, только без всяких денежных затрат.

Потом зрение мое переключилось из мира полюсов и пульсаций в наш обычный-сермяжный. Опаньки! Я уже в тоннеле, закороченном с двух сторон завалами из трухи и щебенки. В нем стоял вездеход, тот самый, бандитский. Значит, пока я там занимался пульсациями-фигациями тело мое ухитрилось протиснуться под скалой туда, куда надо, и добраться до полости, в которой устроили моторизованные урки свою малину.

Когда я по-пластунски уже стал пробираться к вездеходу, чтобы незаметно угостить его гранатой под колесо, он двинулся вперед, из туннеля. И вся куча трухи словно расстегнулась перед ним! Я вначале изумился, а потом врубился — из пещеры на поверхность планеты тянется кишка, наполненная металлорганическим гелем. В нужный момент под влиянием электромагнитного поля или субнуклонового импульса гель меняет свое аморфное, сопливое состояние на самое что ни на есть жесткое, отчего вялая кишка становится крепкой трубой.

Я осторожно потрусил следом. Однако, “прямая кишка” мигом затвердела, вездеход промчался по ней, выскочил из “ануса” и стал карабкаться на склон ущелья. Тут уж я рванулся с такой скоростью, будто у меня в штаны было наложено много динамита и кто-то поднес фитиль. Но по дороге сообразил, что не успею добраться до склона прежде чем кишка схлопнется. А запасе только ракетница с одной управляемой ракетой.

Я своевременно прочувствовал одну из пульсирующих нитей, которая связывала мой самый горячий полюс и жаркое расщепляющееся сердце вездехода, жужжащее сейчас как рой свирепых ос. Резкими мыслеусилиями я намалевал ее в виде линии на прицельном экране моего хайратника — теперь это траектория наведения ракеты. Оставалось только пустить реактивный снаряд.

О, чудесное мгновение! Подбитый вездеход вздрогнул и пустил дым из под днища. Он еще недолго пытался ползти, потом застыл на склоне, слегка шевеля лапками, как смертельно раненный таракан. Когда я подлетел поближе, рассчитывая положить гранату прямо на люк, отверстие разверзлось самостоятельно и оттуда вместе с клубами пара выпростался мужик. Я навел на него пустую ракетницу, он, искренне удивившись, выронил свой плазмобой, который мигом перекочевал ко мне.

— Вовремя ты нас застукал,— сипнул пленный в переговорник,— нас как раз сраный пробойный ток шарахнул.

— Это я вас шарахнул, только попробуй назвать меня сраным. Есть там в скорлупке кто-нибудь еще?

— Напарнику, его Людмилом звали — полный каюк. Переборка лопнула, и ему в спину влезла раскаленная арматура. Когда он уже околел, полился литиевый кипяток. Сейчас там настоящий суп.

Я подобрал пушку мужика-разбойника. Плазмобой, причем дорогой, с автоматическим улавливанием сразу дюжины целей, успевай только поворачивать ствол, чтобы совмещались на экране хайратника прицельный вектор и перекрестье, помечающее очередную жертву.

— Ты зачем стрелял по моему вездуходу, дурной? Персональный заказ имеешь на мою персону или всех так привечаешь? — решил уточнить я.

— Стал бы я из-за персонального заказа берлогу в столь негостеприимном краю рыть. Живу я этим, тут ведь регулярно кто-нибудь проезжает. Двух пропущу, третьего проработаю.

— В общем, честный разбойник. Целых двух из трех пропускает. А мог бы всех трех порешить, ведь любимая работа не утомляет. Прекрасный пример для юношества. Ладно, двигай, мне за автогеном пора, кое-какие излишества сниму с твоей колымаги. Она ведь тебе больше не понадобится. Так что, попрошу вперед, только без резких движений, они меня очень нервируют.

Захваченный в плен мастер скверных дел стал послушно карабкаться вверх. За ним с пыхтеньем — я. Когда до края обрыва оставалось меньше метра, он вдруг поскользнулся и поехал на животе вниз по склону. В тот момент, когда его сапог оказался — если прочертить нормаль к поверхности — на уровне моего шлема, пленник запаял мне каблуком по “чайнику”. Сообразно силе пинка, я был брошен в никуда. Руки оторвались от камня, тело выписало дугу большого круга градусов в двести. После чего я ухнул вниз по склону, но резко выкинув вперед раскоряченные пальцы, смог затормозить. Пока я этим занимался, разбойник выдирал оказавшийся у меня под боком плазмобой. Когда мне удалось привстать, упершись ногами в какой-то уступ — оружие закрепилось уже в руках счастливого пока что соперника. Ах, зачем я не захватил с собой лазерного ножика — думал, что помешает, а ведь помог бы.

Сопернику повредило лишь то, что он находился слишком близко от меня, причем в неустойчивой позе. Поэтому он не сразу развернул в мою сторону метровый ствол. Пока наводил, я поймал дуло рукой и опять-таки отвел в сторонку. А разбойный мужик по инерции мышления выстрелил, отчего был отдачей опрокинут на склон, по которому еще и съехал вниз. На этот раз его шлем оказался близко к моей руке, та случайно подхватила каменюгу — если точнее, кусок свинца — и сыграла им по забралу. Вообще-то эта стекляшка делается из очень прочного сплава, однако по моей руке как по шлангу пробежала пульсация от одного из полюсов. Она выжала из камня темную энергию, которая и влупила по стеклу… Короче, забрало треснуло и, следовательно, разлетелось.

Не в первый раз я видел как кончаются люди, столкнувшись один на один с разреженной атмосферой Меркурия. Как, налившись кровью, лопаются глаза, как сочится сукровица сквозь кожу, которая вскоре трескается, будто кожура гнилого фрукта. И пусть разбойник был гадом-скверноделом, я бы рискнул ему помочь, имейся хоть какая возможность. Ведь я не из тех, кто тащится от чужих неприятностей, вдобавок кодекс кшатрия рекомендует (но все-таки не обязывает) лишать врага жизни наиболее благородным образом. Но возможность отсутствовала. Впрочем пострадавший бандит почти мгновенно расстался с сознанием. Я и себе такого хочу. Это лучше, чем попасть на обед в виде блюда некоторым нашим муташкам, которые кушают своих сограждан именно живыми и недовольными. И не ради полового удовлетворения, как земные садюги — наши людоеды в этом отношении невинны. Им просто нужны гормоны и витамины, что имеются лишь в живой громко кричащей еде.

После такого неприятного инцидента я поспешил вверх по склону и, перевалившись через его край, почти бегом направился к родной машине — несмотря на нехватку кислорода, творящую звон в ушах и темные пузыри в уме-разуме. Влетаю в кабину, а Шошаны нет там. Ну и сюрприз — докатились! Я подвел вездеход поближе к ущелью, и хоть измочаленный весь, нацепил новый кислородный баллон и отправился ее искать. Лишь бы ей не сверзиться в эту труху. Я против этого голосую всеми руками и ногами.

Не упала ушлая Шошана, нашел я ее возле того мужика. У него, конечно, замерзшее месиво вместо лица, а она сидит рядышком.

— Шошка, уж не принимаешь ли ты его за меня? Я еще “не того”. И, конечно, не стану возражать, чтоб заупокойная молитва, предназначенная мне, досталась ему.

— У него даже Анима не откликается… А ты сволочь,— выговаривает она искренне, впервые с некоторым чувством,— поганка. Разве можно так надолго сваливать в туман. Пока я ждала тебя, у меня даже суп прокис.

Я тут вижу, печаль печалью, а автогеном она аккуратно уже два электропривода срезала. Ну, ладно чего с них, фемов, взять, они же машинообразные.

Когда мы тело невезучего разбойника, раскачав, предали трухе, и все дорогостоящее с его трактора сняли, и в виде трофея унесли, и замену электроприводов закончили, и вернулись в рубку, то так уютно стало, что я даже зажмурился. Растворил себе таблетку ирландского виски, из заначки достал сигару лучшего марсианского табака, затянулся. Шошанка села на палубу, облокотившись спиной на бортик моего кресла, а коленки обхватив руками — ну прямо семейная картинка. Тут я у нее все-таки поинтересовался.

— Ты от чего больше опечалилась-пригорюнилась? От моего плачевного, как тебе казалось, финала или от срыва в выполнения важного задания вышестоящих товарищей?

Заметно было, что у нее проблемы. Наверное, поэтому она призналась честно. (Или, наоборот, увильнула в сторону)

— Что-то со мной неладное после той аномальной зоны, Терентий. Ты после нее как-то окреп, а я по контрасту квелая стала. То, как я сейчас себя веду,— это не фемское поведение.

— Может и не типично-фемское, но зато почти-людское. Хоть иногда переключайся на общечеловеческое начало — оно тебе идет, к лицу, так сказать. Я не хочу знать, как там с любовью обстоит в вашем коллективе — мне, чувствую, такое знание не понравилось бы. Однако мы сейчас с тобой кукуем вдвоем или вернее ведем совместное хозяйство, как испокон веку, как сто и тысячу лет назад заведено было. Кстати, ты отлично готовишь, в смысле растворяешь пищевые пилюли. Ну, хотя бы притворись, что тебя это устраивает — ведь приятно же, когда можно на кого-то положиться. Шошана, положись на меня.

Я опустился рядом с ней на палубу и, чего-то вдруг осмелев, приобнял фемку за плечи. Нормально, есть контакт! Тогда еще один шажок вперед.

— Не бей меня, Шошана, пожалуйста, в челюсть после того, что я сейчас сделаю.

Для начала она промолчала. Полумрак скрадывал резкость ее черт, а может они мне уже не казались такими резкими. Я погладил ее стриженный затылок, волосы были жесткие, колючие — впечатление такое, что приголубил ежика — но в ладонь приходило тепло. И я рискнул — приложился, как следует, к ее губам. По краям они были жесткие, но в середке и вглубь мягкие, даже ласковые. Секунд через десять она меня отпихнула.

— В челюсть бить не буду, но по кадыку могу запаять, мужичок. На мой взгляд, все это — половое извращение.

— Не настолько это напоминает половое извращение, чтобы ломать Адамово яблоко. Вот недавно я сожительствовал со скалой — и то ничего. То, чем мы с тобой занимаемся, вполне легитимно. Так и было всегда, чтобы там ни плели фемы. Я испытываю к тебе того глубокого чувства, которые почему-то не называется любовью. Прошу считать это за признание.

Я просунул руку ей под куртку. Это был ответственный момент. Ситуация казалась практически смертельной. Я невольно вспомнил картинки из видеокнижки — мускулистые самочки разных насекомых: богомолов, скорпионов и прочих вредных тварей пожирают без зазрения совести своих хиленьких дружков. Иногда прямо после признания в любви. Одна моя рука была занята, другая прижата к боковушке кресла. Фемка же двумя своими (вполне свободными и умелыми) руками могла бы мне мигом свернуть голову, как куренку, или резким тычком расплескать живот. Действительно, на какой-то момент она напряглась, я почувствовал ее необъемистые, однако стальные мускулы, но потом напряжение ушло.

Шошана признала за мной право, у таких дев-воительниц это означает, что она посчитала себя проигравшей какое-то сражение. Кожа у нее была гладкая и прохладная, а известные выпуклости все же больше, чем казалось при наружном осмотре. Я, стараясь не делать резких движений, сволок с нее одежку. В общем выяснилось, когда я процесс ее разоблачения завершил, что она — ладная девчонка. Ножки-ножницы, как у куклы Барби, талию будто затянули изо всех сил невидимым ремешком. Пальчики Шошанины мне всегда в кайф были — длинные и узкие, такими не только душить, но и ласкать удобно. Даже обидно стало, что девчата фемки имеют головенки, забитые всякой коллективистской гадостью, и не хотят радовать ребят. Впрочем, понятно, что ребята у нас, в основном, мудаки. Она его приласкает, а он, освоившись, станет блевать на пол или там воздух портить, или заставит ее стирать свои задубевшие носки.

И в самом главном межполовом деле Шошана отчасти разбиралась — может, потому что хорошо знала анатомию. Однако проявляла она в этом деле известные принципы. Никакого излишнего разврата — так, наверное, ведут себя королевы и валькирии.

— Однако, как сказали бы синоптики, зафиксировано выпадение греха, годовой нормы для этой местности,— подытожил я.

После столь тесного времяпровождения я изрядно повеселел, а она, пожалуй, помрачнела.

— У тебя такой вид, Шоша, будто ты собираешься без устали посещать венерического доктора Пенисмана или уйти от своих фемов в декрет. Что касается первого, то я, как любой приличный полицейский, обхожусь без “зверюшек”. И от второго варианта не трепещи. Даже если мы заведем эмбриончика, его вырастят добрые дяди-аисты в пробирочке, когда мы, конечно, заплатим. Радуйся, я — твой. Теперь у нас немного больше привязанностей, чем полагается в “атомарном” мире нашей Космики.

Но она не сказала: “А я твоя”, она призналась совсем в другом.

— После той ловушки, в которую мы влипли за горой Череп, ты, Терентий, меня подавляешь, хуже не бывает.

Я взъерошил волосы и поправил ковбойский платок на шее.

— Значит, я парень хоть куда. Эта тема достойна пенья и танцеванья. Особенно со стороны девушек.

— Не суетись. Подавляешь отнюдь не физически и даже не умственно. Понимаешь, все фемы соединяются меж собой с помощью нескольких центров симметрии. Так вот одно важное соединение сейчас утрачено, и затухание синхронной пульсации — это такой канал связи — происходит именно из-за тебя.

— Тебе не надоели эти все соединения, единения, объединения? Подумаешь, одним соединением стало меньше. А вдруг это в тебе индивидуальность просыпается. Без твоих симметрий тоже жить можно, причем припеваючи. Если тебе покажут на дверь в твоем родном коллективе, придешь трудиться на пару со мной в полиции. Если меня, а заодно и тебя, выпрут без выходного пособия из полиции, переквалифицируемся в старатели. Поднакопим деньжат — по-моему, у нас это получится, если подрабатывать иногда на большой дороге — плюнем на этот сраный Меркурий и поселимся где-нибудь на Марсе, на худой конец, на Ганимеде. Знаешь, какие там пейзажи…

— Ты балбес непонятливый или артист, умело придуривающийся? Мне или на Меркурии жить, в системе всех необходимых мне симметрий, или нигде. Жрачка покрывает мои энергетические запросы только наполовину. Я уже сейчас пробавляюсь аккумулированными запасами.

— Ладно, Меркурий не сраный, а весьма милый, особенно в хорошую погоду. Он мне тоже очень нравится. Я его, между прочим, уважаю — он маленький да удаленький. Вернемся в Васино, найдем фемскую бабку-знахарку, она тебе все симметрии мигом наладит. Если даже не желаешь отрываться от своего коллектива, будем просто встречаться. Ходить вместе в кино на утренние сеансы, на елку, целоваться украдкой в темных дурно пахнущих углах вроде завода по производству протоплазмы.

Но ее не так-то просто было уломать, она даже перешла в наступление — рефлексы, наведенные здоровым коллективом, держали ее похлеще ручных и ножных кандалов.

Я сосал джин с тоником, а она стучала кулачком — я отлично знаю, какова его убойная сила — по переборке.

— После аномального зоны, Терентий, в тебе, именно в тебе поселилось или же возбудилось зло. Что-то внедрено в тебя, может быть спора, эмбрион той самой твари.

Стоп, парень. Не вздумай купиться на эти заклинания. Не дай себя опустить. Фемки может чего-то и умеют, но в первую очередь они — сектанты. А это, означает, неустанные поиски врага и параноидальный уклон. Я признаю странные явления в природе, на них можно кое-что списать, но не собираюсь превращаться в какое-то пугало. Если даже это для кого-то удобно.

— Ну здрасьте, приехали. Споры, эмбрионы… глисты, аскариды, да кого они должны волновать кроме меня. Я тебе подыгрывал, но пожалуй, хватит. С аномалиями пусть физики да мизики разбираются, а нам в полиции неважно, что там в заднице у преступника зудит. Нас интересует, где, когда и как он совершил преступление. На караван с гафнием не эмбрионы налетели, а народец, жадный на легкую поживу. Дыня с Нуром не споры, а просто некачественные людишки. Отнюдь не сперматозоиды сидели за штурвалами бомбардировщиков и разбойничьего вездехода.

Фемка, кажется, немножко паниковала, оттого что я не хотел укладываться в Прокрустову раскладушку ее объяснений.

— Но то, что внутри тебя, оно живет, фурычит. Его вибрации экранируют меня.

— Мне тоже чьи-то вибрации не нравятся, но я ж не стреляю без промаха в того, кто их пустил. По-моему, просто пробудилась от спячки колдовская наследственность, доставшаяся мне от дедушки-шамана.

Улыбка проползла по ее щеке, во второй раз за время нашего знакомства. А я продолжал наяривать.

— Какой бы там лапши вам ни вешали на политзанятиях, Шошана, но по-нашему, по-мужицки, зло — понятие относительное. Я ведь не стал злее по отношению к тебе. И, мне кажется, жизнь отдать готов за тебя, причем свою.

— Мы, уважаемый шаман, до семи лет живем в так называемых материнских камерах. Там многое происходит само собой. Когда нас выпускают оттуда, то все вокруг кажется большой дрянью. Причем очень долго кажется, до самой смерти.


предыдущая глава | Конечная остановка: Меркурий | cледующая глава