Глава 9

Марина вообще не была уверена в том, что ей еще могут понадобиться все эти стильные наряды. Ей казалось, она обидела Алексея так сильно, что он не позвонит больше и не покажется. И ей становилось тоскливо, когда она думала, что ни голоса его насмешливого больше не услышит, ни в глаза его не заглянет.

Она волновалась: как он чувствует себя? И все-таки ей стыдно было набрать его номер – из-за одной случайной бездушной фразы…

Но в конце концов тревога стала невыносимой. Ведь его молчание могло значить не только обиду, но и то, что с ним что-нибудь случилось.

Марина уже положила руку на телефонную трубку, когда раздался звонок – и рука у нее дрогнула сердцу в такт.

Голос у Алексея был ясный и, как ей на мгновение показалось, слегка виноватый.

– Я долго не звонил, извини, – сказал он, не объясняя причин. – У тебя все в порядке?

– Да, Алеша! – воскликнула Марина. – Я сама хотела тебе позвонить, но не решалась обеспокоить…

– Я твои фразы слушаю как музыку, – усмехнулся он. – «Не решалась обеспокоить»… Я думал, так уже и говорить невозможно. Мы не могли бы встретиться сегодня?

– Ну конечно! Где, когда?

– Да ты не спрашивай так, будто на явку собираешься. Просто пойдем в театр, если ты не против.

Никогда в жизни Марина не одевалась так тщательно, как в этот вечер! Как будто от того, насколько хорошо будет смотреться на ней серебристая шифоновая юбка, зависело его прощение!

Она и духи выбрала для этого вечера паряще-легкие – «Лер дю Тамп». Их аромат был почти неощутим, и чувствовался только отзвук аромата…

Впрочем, в глазах Алексея не было ничего, что можно было бы принять за обиду.

Машина его стояла у подъезда, и он, не поднимаясь наверх, ждал у машины. Остановившись в двух шагах от него, Марина несколько мгновений пыталась понять, что же за чувство встает в его глазах ей навстречу, – и поняла только, что в них нет обиды. В ту же минуту он улыбнулся – самыми краешками губ.

– А это, значит, и есть сиреневый плащ? – спросил Шеметов. – Ну, Марина, я бы тоже не выдержал на твоем месте. Плащ летит, волосы твои летят и на солнце золотятся, юбка серебряная летит – и вся ты летишь от собственных шагов!..

Он говорил насмешливо, да и слова подбирал иронически-возвышенные, но ей было приятно слышать, что ему понравился ее наряд.

Марина уже успела понять, что вкус у Шеметова безупречный – во всяком случае, в том, что касалось одежды и поведения. В каждом его движении была та же незаметная точность, что и в выборе рубашки или костюма: ни на чем он не акцентировал внимания, все у него получалось как-то само собою.

Ей захотелось взять его за руку и послушать пульс – и тут же она устыдилась этого медицинского жеста. Впрочем, она и так чувствовала, что ему сейчас лучше. Просто так чувствовала, не прикасаясь к пульсу.

Ей вообще вдруг показалось, что она чувствует все с ним происходящее яснее, чем это возможно даже при ясновидении.

«Наверное, потому что я испытываю к нему доверие, – подумала Марина. – Конечно, поэтому».

– Куда мы поедем, Алеша? – спросила она, улыбаясь.

– В театр, если ты не против, – ответил он. – В театр «Эрмитаж» на «Дон Жуана». Мы можем пойти пешком, это ведь совсем рядом. И дождя нет, хотя я тебе его уверенно пообещал.

– Конечно, пойдем пешком, – согласилась Марина.

Они перешли Пушкинскую площадь, спустились по Страстному бульвару к Петровке, потом повернули на Каретный Ряд. Здание театра белело среди занимающейся зелени. Было какое-то удивительное очарование в стройности его невысоких колонн, в классической простоте очертаний.

– Ты здесь была когда-нибудь? – спросил Шеметов. – Мы рано пришли, можем еще по саду погулять. Другого нет такого в Москве.

Сад «Эрмитаж» действительно казался необыкновенным островком посреди огромного города.

– Он совсем не похож… – удивленно сказала Марина, когда они сели на белую скамейку у какого-то старомодного фонтана. – Трудно даже представить, что это Москва.

– Ты заметила? – обрадовался Алексей. – В нем есть какая-то чудесная провинциальность – в лучшем смысле слова, какая, может быть, только в Москве и сохранилась, как ни странно. Читальня даже была, представляешь? – Он показал на решетчатый белый павильон. – Я-то здесь давно не был, а когда-то в ней книги можно было брать, газеты – и читать прямо на скамейке. Смешно, трогательно и запоминается на всю жизнь.

Засидевшись в саду, они едва не опоздали к началу спектакля и вошли в театр, когда уже начали гаснуть лампы.

Это был самый необыкновенный спектакль, какой Марине доводилось видеть! Ей даже показалось, что она вообще попала в театр впервые. То есть она, конечно, не так уж много видела спектаклей, но все же, оказавшись в Москве, кое-что успела посмотреть. И уже с грустью решила было, что театр – зрелище не для нее.

«Если бы я в детстве ходила… – подумала тогда Марина. – А сейчас, наверное, поздно: мне все кажется нарочитым и таким скучным».

Теперь же она смотрела на сцену и забывала обо всем. Режиссер составил свой спектакль из двух разных пьес. Марина читала мольеровского «Дон Жуана», а текст Тирсо де Молина слышала впервые. Но все дело было в том, что именно два Дон-Жуана были на сцене и оба были – одно, хотя и совершенно разные. Марина смотрела на них и понимала, что жизнь одна и все в ней нераздельно…

Не отрываясь, она следила, как легкая, необременительная шутка, почти игра, связанная с одним Дон Жуаном, сменяется глубокой страстью и отчаянием второго. И все, происходящее на сцене, было ей понятно – как ни странно, именно потому, что ничего нельзя было объяснить.

Марина не замечала ни течения времени, ни того, что Алексей то смотрит на сцену, то бросает короткие взгляды на нее. И только на улице, когда закончился спектакль, она остановилась у белой театральной колонны и немного пришла в себя.

– Тебе понравилось, – сказал Алексей – не вопросительно, а утвердительно. – Тебе понравилось, Марина. Если бы ты знала, как я рад…

– Почему? – спросила она. – Чему ты рад, Алеша?

– Это долго объяснять, – ответил он. – Долго объяснять, долго рассказывать, и мне не хочется этого делать. Мне самому понравилось, почему же не порадоваться за тебя? Ведь я думал, тебе непонятным покажется… Мне казалось, что женщинам не нравится отсутствие житейской логики. Даже на сцене.

– Разве? – удивилась Марина. – Что-то было непонятно? А я не заметила.

Он ничего не ответил, улыбнулся. И та улыбка, которая в начале их сегодняшней встречи тронула только уголки его губ, теперь осветила все лицо – от ямочки на правой щеке до широкого, к седеющим вискам, разлета бровей.

– Ты не обиделся на меня, Алеша? – спросила она.

Он не стал спрашивать, на что должен был обидеться, но тень тут же пробежала по его лицу.

– Нет, – нехотя ответил он. – Я сам виноват.

И вдруг Марина почувствовала, как с ее вопросом и его ответом исчезло то ясное и мимолетное, что связало их в эти часы в саду «Эрмитаж» и в театре…

Обратно они шли молча. И только у самых Патриарших Алексей вдруг спросил:

– Тебе ведь вообще мало что кажется в жизни непонятным, Марина, правда?

– Правда, – кивнула она. – Да, наверное, вообще ничего не кажется. Когда в деревне начинаешь жизнь, ничему привыкаешь не удивляться. А у меня отец был… не такой, как все. А бабушка – и вовсе…

– Колдунья, что ли? – усмехнулся он.

– Вроде того, – подтвердила Марина. – Вернее, так это называли. Ты вот тоже смеешься, Алеша! И не веришь во все это…

– Да нет, почему? – пожал он плечами. – Я, Марина, не знаю – верю, не верю. Не думаю об этом, понимаешь? Вон мадам эта твоя. Как я могу верить в то, что она связана с какими-то потусторонними силами, если я себе привык доверять? А я вижу только красивую женщину с сильной волей, проницательную, беспощадную, со страстным желанием власти над людьми. Это и есть в ней самое сильное, неужели ты не чувствуешь? А то, что она, как ты рассказывала, шарики умеет взглядом поднимать, – это так, антураж. А еще кому-нибудь, может быть, нравится поражать массовое сознание своими предсказаниями, а третьему просто хочется больших денег…

– Ты думаешь, вообще все это шарлатанство? – тихо спросила Марина. – Вот эти тайны жизни, к которым нам почему-то дано прикоснуться? И… у меня тоже?

– У тебя – нет, – ответил он. – Но ты, по-моему, сама не понимаешь, к каким тайнам тебе на самом деле дано прикоснуться.

Марина ждала, что он продолжит, но Алексей замолчал.

– Но я же никого не обманывала, Алеша! – горячо воскликнула она. – Я правда видела, и как душа беспокойная по комнате мечется, и даже документы какие-нибудь пропавшие! И сила желания… Если бы ты знал, как это страшно! Даже сила простенькой зависти, не говоря уж о большем. Но ты так странно сказал!..

– Что же странного я сказал? – он быстро взглянул на нее.

– Да вот это: что я еще сама не понимаю… Мне папа всегда то же самое говорил: ты еще сама себя не понимаешь, в твоей жизни будет другое. А что другое – он мне так и не объяснил. Просто не успел…

Марина заметила, как снова переменилось его лицо – как всегда это бывало почему-то, стоило ей заговорить об отце.

Но говорить больше не было времени. Они уже стояли у самого подъезда, и неизменный «Мерседес» ожидал Шеметова. На мгновение Марина почувствовала, как недоумение шевельнулось в ней: да почему же они должны сейчас расстаться, почему не могут даже договорить? Но Алексей молчал, и она подавила в себе это неожиданное чувство.

– Я пойду, Алеша? – сказала она.

– Да, конечно, зачем ты спрашиваешь? – Марине показалось, что в его голосе мелькнуло раздражение – или горечь? – Указаний от меня ждешь? Спокойной ночи, Марина. Спасибо за компанию!

Когда она поднималась по лестнице, ей казалось, будто тревога идет вслед за нею.