ГЛАВА X

СРАЖЕНИЕ

Когда Раво добрался до Розенталя, деревню, точно траурным покрывалом, окутывал густой черный дым. Впереди на некотором расстоянии лейтенант заметил Вернейля, уже отдававшего приказания солдатам. В руке у него была обнаженная сабля, голова не покрыта, потому что, спускаясь со скалы, он потерял свою большую шляпу, лицо бледно, но спокойно. Раво направился к нему, когда встретил по дороге четырех солдат, несших раненого, который, хотя нога у него была перебита, страшно ругался, принуждая своих носильщиков оставить его и вернуться. Лейтенант узнал сержанта Лабрюна.

– Как, старина, – сказал он, – ты ранен? Дьявол! Ты слишком поторопился бросить игру!

– А, это вы, лейтенант, – пробурчал Лабрюн.

– Да, нам тут пришлось жарковато. Вот, видите, – он показал на раненую ногу, – теперь всю жизнь придется прыгать на одной ноге... Да, вам утром пришла в голову хорошая мысль выставить посты, иначе нас бы захватили врасплох и перекрошили бы без милосердия... Но когда заставали врасплох капитана Вернейля и лейтенанта Раво?

– Ну, ты известный льстец, – ответил Раво, несколько сконфуженный. – Сержант, мне надо десятка три добрых ребят... Мы окружены.

– Слышите, вы? – с беспокойством обратился Лабрюн к солдатам, которые его несли. – Посадите меня у этой стены, оставьте мое ружье, и марш с лейтенантом!

– Но, сержант... – боязливо начал было один из солдат.

– Трусы! Вы ухаживаете за сержантом Лабрюном, чтобы не быть там, где пули и ядра падают как град. Посадите меня тут, говорю я вам!

Солдаты нехотя уступили его настояниям.

– Ну и дела, – ворчал сержант. – Вот я уселся на капустных кочерыжках... Честное слово, не достает только трубки!.. Будь у меня трубка, я не встал бы ни для кого, приди ко мне сам Суворов, я принял бы его сидя. Впрочем, не всякий день бываешь ранен, а раненому можно дать себе и маленькую поблажку.

Раво, поручив одному из солдат сообщить Вернейлю о своем намерении задержать пехоту противника, бегом пустился со взводом к краю деревни. Скоро в том направлении послышалась сильная перестрелка.

Тем временем у караульни Вернейль собирал стрелков. Выстроив их, он сказал глухим голосом:

– Солдаты шестьдесят второй полубригады, если мы останемся здесь, то меньше чем за час будем убиты или взяты в плен. Остается одно: решительно атаковать. Я хочу сбить неприятеля с его позиции и завладеть двумя батарейными орудиями, которые так вредят нам... Вы следуете за мной?

– Да, да, – раздались голоса. – Ведите нас!

– Очень хорошо, – продолжал Вернейль. – Но вспомните об Альбийском бое, когда из всего отряда вернулся я один. На этот раз я не рассчитываю на возвращение.

Эти слова немного охладили нескольких молодых солдат, но два или три старых усача отвечали не колеблясь:

– Мы следуем за вами!

– Тогда вперед, и да здравствует республика!

Барабаны забили, и отряд двинулся к холму, где расположилась батарея австрийцев. Вслед им раздался пронзительный крик из пасторского дома.

– Мой Бог! – закричала голубоглазая Клодина, выглядывая из отдушины погреба. – Капитан идет на явную смерть!

Но ее тотчас заставили спуститься вниз, и ее грациозная фигура исчезла.

– Арман, Арман! – закричал молодой человек из разбитого окна верхнего этажа. – Я здесь... подожди меня... Ради самого неба, вспомни, что ты – моя единственная опора!

Однако бой барабанов и гром выстрелов помешали Арману услышать этот двойной призыв. Он, не оборачиваясь, продолжал бежать.

Тогда звавший его молодой человек выскочил из окна, бросился на улицу и присоединился к французам, уже взбиравшимся на холм.

Между тем неприятель ожидал, когда пехота, посланная зайти в тыл французов, подаст знак своего приближения. Наконец выстрелы, раздавшиеся за деревней, возвестили об успехе маневра. Австрийцы были уверены, что победа близка. Каково же было их удивление, когда дым, покрывавший окрестности, рассеялся, и они увидели совсем близко французских солдат, шедших в боевом порядке.

Это было так неожиданно, что австрийский генерал растерялся. Он не понимал, как горстка французов осмеливается атаковать его, когда их поражение казалось неизбежным. Он осведомился у своих офицеров, не получил ли розентальский гарнизон подкрепления, сам навел подзорную трубу на окрестности, стараясь решить вопрос, что же могло оправдать это до глупости дерзкое предприятие, и наконец отдал приказ отразить атаку.

Но Вернейль сумел воспользоваться минутным замешательством противника. Когда пули засвистели над головами его солдат, они были уже у подошвы возвышенности, где каменные выступы защищали их от выстрелов. Густой дым не замедлил снова покрыть холм, обе стороны не видели друг друга и стреляли почти наугад. Вернейль приказал своим солдатам не тратить времени и быстро идти вперед. Сам он шел все время в голове отряда, не замечая, что какой-то человек, не носивший французского мундира, неотступно следовал за ним. Капитан не оглядывался назад; опьяненный атмосферой боя, он с неистовством размахивал саблей. В редкие затишья между выстрелами слышно было, как он кричал:

– Вперед! Вперед!

Огонь австрийцев наносил большие потери нападавшим. Земля была усеяна убитыми и ранеными. Когда отряд достиг вершины холма, он вынужден был остановиться, чтобы поправить расстроенные ряды.

Арман приказал солдатам растянуться в одну линию и пустил их на австрийцев. Не дойдя до них шагов десять, он скомандовал стрелять.

Этот залп произвел магическое действие. Большая часть выстрелов, сделанных почти в упор, положили много австрийцев. Вернейль, не давая времени неприятелю опомниться, приказал идти в штыки, сам устремился к пушкам и принялся рубить артиллеристов.

Каждому французу приходилось драться с несколькими противниками одновременно. Поэтому, несмотря на храбрость и ожесточение нападающих, никто не мог предвидеть, какая из сторон одержит победу.

В эту критическую минуту Арман действовал с такой отвагой, какая могла быть объяснена только его желанием умереть. С пылающим лицом, с горящими глазами, он поверг командира орудия, когда другой артиллерист зарядил свой мушкетон и прицелился. Капитан не видел этого движения.

– Берегись, Арман Вернейль! – раздался голос за его спиной.

В следующий миг чьи-то руки обвились вокруг его тела, и тут же раздался выстрел. Руки разжались, и человек упал, пораженный пулей.

Арман обернулся. Его спаситель лежал на земле весь в крови. Это был молодой человек, следовавший за Арманом из Розенталя и присутствия которого он не заметил во время боя. На этот раз, едва Вернейль бросил взгляд на лицо юноши, уже тронутое печатью смерти, он узнал его и испустил раздирающий крик.

– Лизандр! – воскликнул Арман, выронив саблю. – Ты ли это?

– Да, это я, – прошептал раненый с болезненной улыбкой. – Ты покинул меня, и я пришел тебя искать.

– Но как же это случилось? Боже мой! Рана, кажется, очень серьезна... Ты умираешь за меня, ты умираешь за меня... Это невозможно!

– Друг, – продолжал Лизандр с кротостью, – вот видишь, какое страшное пробуждение после стольких прекрасных грез! Но я не жалею ни о чем, судя по тому, что я увидел здесь, недолго бы продлилось желание мое жить среди этих людей... Притом смерть моя послужит тому, кого я люблю так сильно, она сгладит бесполезность моей жизни.

– Но я не хочу, чтоб ты умирал! – закричал Вернейль с отчаянием. – Я не хочу быть причиной гибели тех, которые были привязаны ко мне в счастливой Потерянной Долине... Тебя спасут! – Он взвалил Лизандра на плечи, спеша вынести его с поля боя.

– Арман, это бесполезно, – говорил молодой человек. – Подумай о своей собственной безопасности... Ах! Бедный отец мой прав, мир очень зол! Арман, не думай обо мне, побереги себя для Галатеи, которая любит тебя. Я должен был уйти, не предупредив ее, но что станется с ней, если ты погибнешь? Смерть моя, без сомнения, изменит многое... Ты явишься к моему отцу... печаль переломит его упрямую душу, он отдаст тебе руку Галатеи, и все вместе вы вспомните меня и пожалеете о бедном Лизандре.

– Галатея... – повторил Вернейль. – Так ты не знаешь... – И присовокупил тихо, как будто про себя: – Пусть и не знает, пусть не узнает никогда!

Направляясь к деревне, где рассчитывал найти помощь, Арман не ушел бы далеко, неся на себе Лизандра, если бы не счастливое совпадение.

Между тем как на батарее продолжалось сражение, со стороны Розенталя показался небольшой отряд французов. То был Раво, который, рассеяв неприятеля, намеревавшегося обойти Розенталь с тыла, спешил принять участие в схватке на холме. Панический страх овладел австрийцами; они подумали, что это авангард подкрепления, посланного французской армией, стоявшей в нескольких милях от деревни, и разбежались, побросав оружие.

Равнодушный к победе, Арман предоставил своим солдатам преследовать бежавших и продолжал спускаться к деревне. На полдороге он встретил Раво и его отряд.

– Ну что, Вернейль, – закричал лейтенант с торжеством. – Я же говорил, что мы их отчешем! Однако надо отдать тебе должное, ты лихо повел дело... Но кого это ты несешь? Это не наш солдат.

Арман не отвечая, прошел мимо, между тем как Раво поспешил принять участие в разгроме австрийцев. Он прибыл вовремя, и вскоре поле боя было очищено от неприятеля. Вернейль достиг пасторского дома, где однажды он уже нашел убежище. Дверь была выломана, стекла в окнах разбиты. В ту минуту, когда он вошел, Пенофер и его дочь, оставив погреб, печально разглядывали опустошения в своем жилище. Мебель была переломана, а в крыше пушечное ядро пробило огромную дыру.

Несмотря на это, они обрадовались, увидев Армана.

– Он жив! И не ранен! – воскликнула Клодина.

– Наконец-то вы вспомнили о своих друзьях, капитан Вернейль, – сказал пастор, подходя к нему и пожимая руку. – Ну, лучше поздно, чем никогда... Боже! – присовокупил он, видя, что Вернейль осторожно положил потерявшего сознание Лизандра на матрас, который солдаты использовали, затыкая им выбитые стекла. – Кого вы принесли?

– Бедное дитя, достойное вашего великодушного сожаления, господин Пенофер. Защищая меня, он получил ужасную рану и спас мне жизнь.

Клодина поспешила к Лизандру, чтобы оказать ему помощь, и, взглянув в лицо молодому человеку, удивленно вскрикнула.

– Отец, – сказала она. – Вы не узнаете его? Это... Это...

– Это тот молодой француз, такой скромный и робкий, который утром пришел в Розенталь, – кивнул пастор. – Мы не смогли допытаться, кто он и откуда. Он интересовался, пришли ли вы в деревню. Тогда прошел слух, что вы с лейтенантом Раво отправились осмотреть окрестности. Этот молодой человек попросил позволения подождать вас здесь. Казалось, он с большим нетерпением желал видеть вас и говорить с вами. Но скоро началась стрельба, и...

Говоря это, пастор осмотрел рану Лизандра и печально покачал головой.

– Пуля задела легкое, – проговорил он. – Он с трудом дышит, он задыхается... Надежды нет.

– Я отправлюсь за лекарем нашей полубригады, – сказал Арман. – Это сведущий человек, он успеет, может быть... Лошадь! Мне нужна лошадь!

Пенофер удержал его за руку.

– Это бесполезно. Не удаляйтесь, несчастный начинает, кажется, приходить в сознание...

Действительно, Лизандр сделал судорожное движение. Глаза его открылись и остановились на Армане, как бы призывая его подойти поближе. Арман склонился над ним.

– Галатея... – простонал молодой человек, ища его руку. – Не забывай Галатею... она тебя любит... Скажи моему отцу...

Он не договорил. Легкий вздох слетел с его губ, голова откинулась.

Вернейль зарыдал. Пастор и Клодина, преклонив колени подле трупа, молились со слезами на глазах.

На другой день в подкрепление розентальскому гарнизону подошла дивизия, и генерал публично поблагодарил Вернейля за храбрость под радостные восклицания солдат.