на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



ШЕЛКОВЫЙ ДОМ

Мое детство кончилось, когда я начала осознавать необычность своего положения в Шелковом доме. Я не принадлежала к этому дому, хотя и была к нему страстно привязана. Шелковый дом постоянно питал мою фантазию: я часто воображала себе события, которые здесь происходили, и людей, – которые жили здесь на протяжении веков.

Конечно, с тех пор многое переменилось. Стараниями Сэланжеров дом претерпел значительные изменения за сто с лишним лет, что прошли с того времени, когда предок сэра Фрэнсиса купил этот дом. Именно он переименовал его в Шелковый дом – удивительно нелепое название, даже если принять во внимание, что на то были свои причины. Я видела кое-какие старые документы – мне показал их Филипп Сэланжер, который не меньше моего интересовался историей дома, – ив них дом именовался Охотничьей резиденцией короля. Какого короля? На этот вопрос я не сумела найти ответ. Может быть, негодный Руфус совершал сюда верховые прогулки? Или сам Вильгельм Завоеватель? Норманны любили свои леса и обожали охоту. Впрочем, кажется, они жили несколько раньше.

Итак, дом гордо возвышался среди деревьев, которые словно расступились, чтобы освободить ему место. Со всех сторон его окружали сады, существовавшие здесь со времен Тюдоров. Во всяком случае, один такой сад был несомненным подтверждением этому – в глубине его прятался пруд в окружении клумб, обрамленных красным кирпичом. На высоком берегу пруда возвышалась статуя Гермеса, – с противоположной стороны казалось, будто она парит над прудом.

Из окон верхнего этажа дома открывался чудесный вид – великолепные дубы, буки и каштаны – такие прекрасные весной и летом и просто великолепные осенью в их пышном разноцветном наряде из листьев, которым вскоре суждено выстелить землю пестрым пружинистым ковром. Мы так любили носиться по тропинкам, загребая листья ногами, а потом слушать, как они с шелестом опадают, и вдыхать горьковатый аромат осени. И даже, когда зима вступала в свои права, обнаженные силуэты деревьев зачаровывали взор, таинственно вырисовываясь на фоне серых и зачастую грозных небес.

Дом был очень большим, но Сэланжерам этого показалось мало, и они расширили его. Впрочем, они пользовались домом только как загородной резиденцией – в городе у них был особняк, и сэр Фрэнсис предпочитал жить там, когда ему не надо было колесить по стране, что случалось довольно часто, так как, помимо штаб-квартиры в Спитэлфилдсе, он владел заводами в Макклесфилде и других частях Англии. Его дед получил рыцарское звание благодаря тому, что был одним из крупнейших производителей шелка в стране, а следовательно, являлся довольно ценным приобретением для общества.

Женщины этой фамилии всегда считали, что лучше бы им не иметь ничего общего с торговлей, но для сэра Фрэнсиса шелк всегда стоял на первом месте. Предполагалось, что Чарльз и Филипп последуют его примеру, когда наступит их черед присоединиться к делу. Преисполненный благодарности к материалу, обогатившему семью, сэр Фрэнсис пренебрег историческим прошлым дома, и старинные ворота увенчали большие бронзовые буквы, которые складывались в название – «ШЕЛКОВЫЙ ДОМ».

Шелковый дом был моим единственным домом. Когда я осознала, в каких отношениях состоят окружавшие меня люди, то была удивлена моим собственным положением, но еще больше тем, что я не задумывалась об этом раньше. Наверное, дети принимают все как должное. Да иначе и быть не может, ведь им известно только то, что их окружает.

Я проводила время в той же детской, что и Чарльз, Филипп, Джулия и Кассандра, которую все называли Касси. Мне не приходило в голову, что я – кукушонок в их гнезде. Сэр Фрэнсис и леди Сэланжер, которые были для них папой и мамой, для меня являлись сэром Фрэнсис и леди Сэланжер. Няня, командир нашей детской, частенько посматривала на меня, поджав губы и издавая неодобрительные звуки, что, на мой взгляд, несомненно, свидетельствовало о критическом складе ума. Меня называли просто Ленор, без мисс, тогда как к другим обращались – мисс Джулия и мисс Касси.

Эми, горничная, прислуживавшая в детской, всегда обслуживала меня последней. Мне доставались игрушки, которыми пренебрегли Джулия и Касси; правда, ради справедливости надо сказать, что к Рождеству я всегда получала в подарок куклу или что-нибудь еще, предназначенное лично мне. Иногда я читала на лице гувернантки, мисс Эвертон, выражение, граничащее с презрением, и мне казалось, что она находит оскорбительным тот факт, что учеба дается мне легче, чем Джулии или Касси. Таким образом, все эти мелочи должны были послужить мне предупреждением.

Кларксон, дворецкий, меня не замечал, но он так же не замечал и других детей. Он был очень важной персоной и правил в нижней части дома вместе с миссис Диллон, нашей поварихой. Они были своеобразной аристократией среди прислуги, которая, как известно, соблюдает классовые различия еще более рьяно, чем сами господа. Каждый человек в иерархическом устройстве дома занимал строго определенную нишу, которая отводилась ему раз и навсегда. Кларксон и миссис Диллон следили за соблюдением протокола так же сурово, как это было, наверное, при дворе королевы Виктории. За столом для прислуги у каждого было свое место – Кларксон восседал за одним его концом, миссис Диллон – за другим. По правую руку от миссис Диллон сидел лакей Генри. Мисс Логан, личная горничная леди Сэланжер, занимала место слева от Кларксона. Правда, она редко спускалась в кухню, так как имела привилегию обедать в своей комнате. Грейс, прислуживавшая за столом, сидела рядом с Генри. Затем следовали Мэй и Дженни – просто горничные; Эми, в чьи обязанности входило следить за детьми; и Кэрри – помощница на кухне. Когда в поместье наведывался сэр Фрэнсис, к ним присоединялся кучер Кобб, большую часть года проводивший в Лондоне, где у него были собственные владения – конюшни, пристроенные к дому. За общий стол садились и конюхи, которым было отведено жилье не в доме, а за конюшнями. Конюшни эти были очень обширны, так как сэр Фрэнсис содержал очень много лошадей: верховых для прогулок и ездовых для кабриолета и догкарта[1]. И, конечно же, наведываясь в Шелковый дом, он всегда приезжал в карете.

Так было внизу, а в ничейном пространстве между верхним и нижним эшелонами общества, словно подвешенная в невесомости, пребывала гувернантка, мисс Эвертон. Я часто думала, как ей должно быть одиноко. Она питалась отдельно от остальных, в своей комнате, еду ей доставляла одна из горничных. Няня, разумеется, тоже ела в своей собственной комнате, примыкающей к детской; там у нее была маленькая спиртовка, на которой она иногда готовила, если ей не нравилось то, что приносили из кухни; и сколько я себя помню, в камине у нее всегда горел огонь, а на каминной полке подогревался чайник, заваривший за свою службу бессчетное количество чашек чаю.


Я часто думала о мисс Эвертон, особенно после того, как осознала, что нахожусь в таком же положении.

Джулия была старше меня всего на год, и мальчики, из которых старшим был Чарльз, казались нам очень важными и взрослыми. Филипп, как правило, не замечал нас, но Чарльз любил нас подразнить, когда у него было настроение. Джулия, с ее склонностью командовать и во всем быть первой, была вспыльчива и временами впадала в безудержную ярость. Мы с ней частенько ссорились. В таких случаях няня говорила: «Пожалуйста, мисс Джулия. Пожалуйста, Ленор. Прекратите. Это действует мне на нервы». Няня гордилась своими нервами и требовала от других, чтобы с ними считались.

Касси, самая младшая из нас, совсем не походила на остальных. До меня доходили разговоры о том, как нелегко было леди Сэланжер произвести девочку на свет и что после нее леди Сэланжер уже не могла иметь детей. Неудачные роды послужили причиной болезни Касси. Я слышала как слуги шептались о каких-то «инструментах», когда смотрели на нее, и это наводило меня на мысли об орудиях пыток времен Инквизиции. Дело в том, что у Касси правая нога была короче левой, отчего она немного прихрамывала. Она была маленькой, бледной, с тихим нежным голосом. Болезнь нисколько не озлобила ее доброе сердце. Я обожала ее, и она отвечала мне такой же горячей любовью. Мы вместе читали и шили. Что касается шитья, то тут мы с ней были мастерицами, и этим я, конечно же, обязана только своей бабушке.

Бабушка являлась самым главным человеком в моей жизни. Она была только моя – единственный человек в доме, кому я принадлежала. Мы с ней стояли особняком от остальных домочадцев. Ей нравилось, когда я обедала вместе с остальными детьми, хотя я любила обедать с ней; ей доставляло радость, что я беру уроки верховой езды, так же, как и дети хозяев дома; но особенно она хотела, чтобы я вместе с ними училась. Бабушка была для меня загадкой. Она была моей бабушкой, но не их.

Она жила на самом верху, в большой комнате с огромными окнами и стеклянной крышей, построенной специально для нее одним из Сэланжеров. Бабушке был нужен свет. В этой комнате-мастерской бабушка проводила почти все время, сидя за швейной машинкой. Помимо швейной машинки, в комнате были еще портновские манекены, казавшиеся настоящими людьми – три разновеликих женских фигуры, как правило, облаченные в необычайно красивые одеяния. Я придумала для них имена: Эммелина – для самой маленькой, леди Инглбай – для средней и герцогиня Мэлфи – для большой. Из Спитэлфилдса приходили тюки с тканями. У этих тканей были странные экзотические названия, которые я старалась запомнить. Наряду с лучшими шелками, атласом и парчой приходили люстрин, шелковые ткани «алямод», padua-soys, бархат и ducapes. Я часто сидела и слушала, как крутится колесо машинки, и наблюдала, как бабушкина нога в маленьком черном тапке нажимает на педаль.

– Передай мне вон те ножницы, ma petite[2], – говорила она. – И принеси иголки. Ах, что бы я делала без своей маленькой помощницы!

В такие минуты я чувствовала себя счастливой.

– Ты очень много работаешь, бабушка, – сказала я ей однажды.

– О, я такая счастливая женщина, – ответила она.

Она говорила на смешанном французском с английским, что делало ее речь совершенно особенной, не такой, как у всех, кого я знала. На занятиях французским мы произносили вымученные фразы вроде того, что у нас есть ручка или собака, или кошка, или спрашивали, как пройти на почту. Джулии и Касси приходилось прилагать гораздо больше усилий, чем мне: ведь я так много общалась с бабушкой, и французские слова сами собой всплывали в моей голове. Мое произношение не походило на произношение мисс Эвертон, и, по-моему, ей это было неприятно.

Бабушка продолжала:

– Я живу в этом красивом доме с моей малышкой. Я счастлива. Она счастлива. Она растет способной леди. О, это так. Именно здесь ты получишь тот багаж, который поможет тебе выжить в этом мире. Нам здесь хорошо, mon amour[3].

Мне нравилось, как она произносила топ amour. Это напоминало мне, как сильно она меня любит – больше всех на свете.

Бабушка почти никогда не присоединялась к остальным домочадцам. Это случалось только в тех случаях, когда она шила для семьи. Тогда она спускалась в гостиную, чтобы повидаться с леди Сэланжер, так как та была слишком хрупкого здоровья, чтобы карабкаться по лестнице на примерку.

Каждый день бабушка совершала прогулку по саду. Обычно я присоединялась к ней; мы сидели в саду, у пруда, и разговаривали. У нас с бабушкой всегда находилось множество тем для беседы. Бабушка делилась своими портняжными секретами, рассказывала, как производят ткани и для каких платьев годится каждая из них. Она была большая мастерица придумывать новые фасоны платьев и часто подсказывала, какая нужна была ткань, чтобы она как можно лучше соответствовала ее задумкам. И тогда к дому подкатывала груженая повозка, которую тащили усталые лошади (от Спитэлфилдса до Эппинг Форреста было не меньше шестнадцати миль), и тюки с тканями поднимали наверх. В какой бы части дома я в этот момент ни находилась, я тут же мчалась к бабушке, чтобы вместе рассмотреть наши сокровища.

Бабушка в такие минуты впадала в состояние, близкое к экстазу. Она подносила ткань к щеке и вздыхала. Потом окутывала ею меня и в восторге всплескивала рука ми, ее яркие карие глаза горели от увлечения. Мы ждали подвоза новых тканей, как праздника.

Бабушка являлась очень важной персоной в доме и жила по своим собственным правилам. Наверняка, если бы она захотела, то могла бы присоединиться к семейным обедам. Но она была по-своему не менее заносчива, чем Кларксон или миссис Диллон.

Она требовала, чтобы поднос с едой приносили к ней наверх, и держалась с таким достоинством и важностью, что ни одна горничная не осмеливалась выказать и тени недовольства этим обстоятельством. О да, она и впрямь была важной персоной в доме. Услуги горничных она воспринимала совсем иначе, чем мисс Эвертон, для которой это было чуть ли не единственным подтверждением разницы в их положении. Бабушка же, напротив, вела себя так, словно не было никакой нужды подчеркивать ее значительность, поскольку все и так должны осознавать это.

Когда я начала понимать, что отличаюсь от других детей, сознание того, что у меня есть бабушка, облегчило это нелегкое открытие. Сэр Фрэнсис, посещая Шелковый дом, всегда заходил к ней. Они разговаривали о тканях, и он всегда прислушивался к ее мнению.

Это являлось главной причиной того, что к бабушке в доме относились с таким почтением. Верхние комнаты принадлежали нам с ней. Их было четыре: большая светлая мастерская; наши спальни – две маленькие смежные комнатки с узкими просветами окошек и небольшая гостиная. Три маленькие комнаты были частью старого дома, мастерская же, конечно, добавлена Сэланжером.

– Здесь наш с тобой дом, – говорила бабушка, – наше маленькое королевство. Он твой и мой; здесь мы как короли в нашем маленьком замке... или, может быть – королевы, а?

Бабушка была невысокой, с густой копной черных волос, в которых уже начала пробиваться седина. Она высоко зачесывала их кверху и закрепляла блестящим испанским гребнем. Волосы являлись предметом ее особой гордости.

– Прическа всегда должна быть... elegant, – учила она меня, – ты можешь быть одета в самый превосходный шелк и в великолепный атлас, но они никогда не произведут должного эффекта... если в твоей прическе не будет стиля.

Большие бабушкины глаза могли сверкать от радости или гореть гневом, могли выражать ледяное презрение и зажигаться любовью. В них отражались малейшие движение ее души. У нее были красивые длинные пальцы, и я всегда буду помнить их точные движения, когда она кроила платья на своем большом столе в мастерской. Она была такой тонкой и легкой, что я побаивалась, как бы ее не унесло ветром. Однажды я сказала ей об этом и добавила:

– А что тогда будет со мной?

Обычно она смеялась над моими фантазиями, но на этот раз она вдруг стала очень серьезной.

– С тобой все будет хорошо... всегда... так же, как это было со мной. Я с юных лет крепко стою на своих ногах. И все потому, что есть нечто, что я умею делать хорошо. Вот как это должно быть. Что-нибудь... неважно что... но лучше других, и тогда ты всегда сумеешь устроиться как следует в этой жизни. Понимаешь, то, что я делаю из тюка с нитками при помощи ткацкого станка и пары ножниц, сродни искусству... И даже более того. Многие умеют обращаться с иголкой, любой может разрезать кусок материи – раз-раз. Но нужно кое-что еще... вдохновение... талант, которые каждый должен привносить в свое занятие: Тогда ты действительно сможешь сделать что-то стоящее. И если этот талант есть у тебя... ты всегда будешь иметь кусок хлеба. Ты, моя малышка, пойдешь по моим стопам. Я научу тебя всему. И тогда... что бы ни случилось, тебе нечего бояться. Я всегда присмотрю за тобой.

И я знала, что так и будет.

Мне было легко учиться у нее. Когда приходили ткани, она делала эскизы и спрашивала мое мнение. Однажды я попыталась сделать эскиз сама, и она осталась им очень довольна. Показав мне мои ошибки и исправив их несколькими точными штрихами, она поздравила меня с дебютом. «Платье Ленор»... Я очень хорошо помню его, оно было моего любимого лавандового цвета. После бабушка рассказывала мне, что сэру Фрэнсису очень понравилась моя модель. Фасон платья в точности соответствовал типу ткани.

После того, как сэр Фрэнсис и его ассистенты просматривали платья, их упаковывали и увозили на фабрику. А вскоре прибывали новые ткани. Наши платья продавались в модном лондонском салоне, который тоже был частью шелковой империи Сэланжеров.

Я хорошо помню день, когда бабушка рассказала мне, как мы очутились в Шелковом доме.

В тот день я поднялась к ней в комнату озадаченная. Мы катались верхом, – занятия верховой ездой проводились ежедневно. Джулия была хорошей наездницей. Я, в общем, тоже. Касси, конечно, не могла угнаться за нами. Она побаивалась лошадей, несмотря на то, что у нее была самая смирная лошадка в конюшне. Я всегда присматривала за ней, когда она пускала лошадь в галоп, и точно знаю, что это служило ей поддержкой.

После занятий Джулия повела носом и сказала:

– Я чувствую, что на кухне готовится что-то вкусное.

И мы отправились туда.

– Ботинки у вас грязные? – вопросила миссис Диллон.

– Нет, ботинки у нас не грязные, миссис Диллон, – в тон ей ответила Джулия.

– Что ж, рада это слышать, так как мне не нужна грязь на кухне, мисс Джулия.

– Как вкусно пахнет булочками, – проворковала Джулия.

– Как им и положено... хорошие булочки и пахнут хорошо.

Мы уселись за стол, с надеждой глядя, как миссис Диллон достает из духовки очередную партию булочек.

– Ну ладно, – мрачно согласилась миссис Диллон.

– Но эта мисс Эвертон будет недовольна. И няня тоже... еще бы, перехватывать булочки между едой. Вам бы следовало дождаться своего законного чая.

– До него еще так далеко, – вздохнула Джулия. – Вот эту мне.

– Вы – мисс Обжора, вот что я вам скажу, – сказала миссис Диллон. – Это же самая большая.

– Вам это должно быть приятно, – заметила я.

– Благодарю, Ленор, я не нуждаюсь в комплиментах. Я и сама знаю, какие булочки пеку... Ну вот. Одну вам мисс Джулия. Одну вам, мисс Касси. И одну тебе, Ленор.

И вот тут я впервые обратила внимание. Мисс Джулия. Мисс Касси... и Ленор.

Некоторое время я раздумывала над этой странностью и наконец, когда мы с бабушкой сидели в саду у пруда выбрала подходящий момент, чтобы заговорить об этом Я спросила, почему ко мне никогда не обращаются «мисс», а называют просто по имени, как какую-нибудь Грейс или Мэй, или еще кого-нибудь из слуг.

С минуту бабушка молчала.

– Эти слуги, – наконец заговорила она, – очень как бы это сказать... чутки к таким вещам. Вот как. Они очень хорошо чувствуют такие тонкости... как кого называть... где чье место... Ты – моя внучка. А это не то же самое, что дочь сэра Фрэнсиса и леди Сэланжер. И поэтому такие люди, как миссис Диллон... и решают: «А-а, обойдется без «мисс»!

– Ты хочешь сказать, что я стою на одной ступеньке с Грейс и Мэй?

Она поджала губы, подняла руки вверх и закачалась из стороны в сторону. Она всегда очень живо жестикулировала, что придавало ее речи большую выразительность.

– Мы с тобой не должны придавать значения мнению таких, как миссис Диллон. Мы улыбаемся. Мы говорим: «Ах, вот как, да? Очень хорошо». В конце концов, что тебе до того, что тебя не называют «мисс»? Что такое это «мисс»? Ничто. Ты все равно такая, какая есть, и без этой приставки.

– Да, но почему, бабушка?

– А, ну это просто. Ты ведь не дочь хозяев этого дома, поэтому для миссис Диллон ты не «мисс».

– Да, но, когда девочки Дэлингтон приходят на чай или поиграть с нами, они называют их «мисс», а ведь они тоже не дочери хозяев этого дома. Мы с тобой слуги, бабушка?

– Мы здесь работаем... и если это означает быть слугами, то возможно. Но мы с тобой вместе... ты и я... и мы живем хорошо. Спокойно. Так стоит ли волноваться из-за какого-то «мисс»?

– Просто я хочу знать, бабушка, что мы делаем в этом доме, к которому не принадлежим?

Она колебалась всего мгновение, прежде чем пришла к какому-то решению.

– Мы приехали сюда, когда тебе было восемь месяцев от роду. Ты была таким милым ребенком. Здесь мы могли быть вместе... бабушка и ее малышка. Я думала, что в этом доме мы сможем быть счастливы, и к тому же они обещали, что ты получишь образование... и воспитание такое же, как у господских детей. Но мы как-то не обсуждали приставку «мисс». И, наверное, поэтому ты ее не получила. А ты хочешь быть «мисс»? Успокойся, малышка. Это короткое слово – не самое главное в жизни.

– Расскажи мне, как мы попали сюда. Почему у меня нет ни отца, ни матери?

Она вздохнула.

– Вот и пришло время, – тихо сказала она как бы самой себе. – Твоя мать была самой красивой и очаровательной девушкой, которая когда-либо рождалась на свет. Ее звали Мари-Луиза. Моя дочь, моя крошка, mon amour. Мы жили в окрестностях Виллер-Мюр. Там тепло и часто светит солнце. В Виллер-Мюр лето – действительно лето. Ты просыпаешься и знаешь, что весь день будет светить солнце. Не то, что здесь... когда оно выглянет ненадолго и уходит и никак не может решиться выглянуть снова.

– Ты бы хотела жить в Виллер-Мюр?

Она энергично тряхнула головой.

– Я хочу быть здесь. Теперь я принадлежу этому дому... и ты тоже, ma petite. Здесь ты будешь счастлива... и наступит день, когда тебя перестанет волновать, называют тебя «мисс» или нет.

– Меня и сейчас это не волнует, бабушка. Я просто хотела знать.

– Виллер-Мюр далеко отсюда, во Франции, и ты должна знать, а если не знаешь, то это тебе скажет и любезная мисс Эвертон, что Франция – большая страна... больше, чем этот маленький остров. Там есть горы и небольшие па и деревни, а Виллер-Мюр находится почти на границе с Италией. Там хорошо растут шелковицы, а это означает, что там есть шелк. Эти маленькие червячки, которые прядут для нас шелк, любят шелковичные листья, и везде, где растет шелковица, есть шелк.

– Так, значит, ты всегда была знакома с шелком?

– Виллер-Мюр – родина шелкопрядов... и шелк в тех местах – основное средство существования. Семья Сент-Аланжер жила там всегда и, если так будет угодно Господу, будет жить и дальше: Вот что я тебе скажу. Дом Сент-Аланжеров похож на этот... только вокруг не леса, а горы Сент-Аланжеры живут там уже несколько столетий. Это очень красивое место – лужайки с цветами, раскидистые деревья, через поместье бежит река. Повсюду разбросаны домики, где живут работники со своими семьями. Есть там и большая фабрика – здание из белого камня, увитое олеандрами и бугенвиллиями[4], которые растут повсюду. Но главное – mureraies – шелковичные рощи, где водятся лучшие в мире шелкопряды, лучше, чем шелкопряды Индии или Китая... где, возможно, и есть настоящая родина шелка. Виллер-Мюр – один из поставщиков лучшего шелка в мире.

– И ты там жила и работала на Сент-Аланжеров?

Она кивнула.

– У нас был хорошенький маленький домик... нам он казался самым лучшим. Весь в цветах... Моя дочь, Мари-Луиза, была там очень счастлива. Казалось, она была прямо-таки создана для счастья. Ее глаза играли и смеялись, но никогда не бывали такими грозными, какими становятся иногда твои, моя малышка. Они были темно-темно синие... как у тебя, а волосы почти черные... темнее твоих, мягкие и волнистые. Настоящая красавица... И совершенно не умела видеть зла. Она была наивна и доверчива... и умерла.

– Как она умерла?

– При твоем рождении. Такое случается. Она не должна была умереть. Я бы оберегала ее так же, как оберегаю тебя. Я сумела бы устроить ее счастье. Она умерла... но оставила мне тебя... и я счастлива этим.

– А мой отец? – спросила я.

Она помолчала, и потом произнесла:

– Иногда так случается в жизни. Ты поймешь это позже. Иногда дети появляются на свет, а отец...

– Ты хочешь сказать... он бросил ее?

Она взяла мою руку и поцеловала ее.

– Она была очень красивой. Но что бы тогда ни произошло, она оставила мне тебя, дитя мое, и это лучший подарок, который она могла мне сделать на прощание. У меня осталось ее дитя, которое стало моей единственной отрадой.

– О, бабушка, это так грустно, – сказала я.

– Было лето, – продолжала она. – Мари-Луиза уходила гулять по полям, где так сладко пахнет цветами, и подолгу не возвращалась. Она была совершенно невинна. Наверное, мне следовало предупредить ее.

– И мой отец ее бросил?

– Этого я не могу тебе сказать. Почти до самого твоего рождения я не знала о том, что она ждет ребенка. А потом это произошло... и она умерла. Я помню, как сидела возле ее постели, опустошенная и отчаявшаяся, а потом пришла акушерка и вручила мне тебя. Ты стала моим спасением. Я поняла, что потеряла дочь, но получила взамен ее ребенка. С тех пор ты была для меня всем.

– Хотелось бы мне знать, кто мой отец.

Она покачала головой и пожала плечами.

– И поэтому ты приехала сюда? – предположила я.

– Да, я приехала сюда. Мне показалось это самым лучшим решением. Когда такое случается в небольших поселениях, то человеку, с которым произошла беда, приходится очень нелегко. Ты могла бы это уже понять по Кларксону и миссис Диллон. Они шепчутся... болтают. Я не хотела, чтобы ты росла среди всего этого.

– Ты хочешь сказать, что они стали бы презирать меня из-за того, что мои родители не были женаты?

Она кивнула.

– Сент-Аланжеры – богатая семья... могущественная семья. Виллер-Мюр – это Сент-Аланжеры. Вся округа работает на них. Их имя известно по всей Франции, и в Италии тоже. Так что месье Сент-Аланжер, который стоит во главе этой семьи, всем нам был как отец... а производители шелка по всему миру поддерживают между собой связь. Они все знают друг друга. Сравнивают. Они – соперники. Ну, ты знаешь, что я имею в виду: «мой шелк лучше твоего шелка» и все такое.

– Да, – машинально отозвалась я, все еще думая о своей матери и о человеке, который предал ее, и о том скандале, который произошел когда-то в Виллер-Мюр.

– Сэр Фрэнсис... наносит Сент-Аланжерам визиты время от времени. Между семьями существует видимость дружбы... но дружба ли это на самом деле? Каждый хочет, чтобы его шелк был лучше. У каждого свои секреты... Они могут поделиться тем и этим... но так, совсем чуть-чуть, чем-нибудь незначительным.

– Понимаю, бабушка, но я хочу услышать о своей матери.

– Она, должно быть, счастлива, когда смотрит с небес и видит нас вместе. Она знает, что мы значим друг для друга. Так вот, сэр Фрэнсис приехал тогда в Виллер-Мюр. Я хорошо помню это. Между их семьями существует некая связь. Понимаешь, говорят, что много-много лет назад они были одной семьей. Прислушайся к их именам. Сент-Аланжер... на английский манер – Сэланжер.

– Вот как? – взволнованно вскричала я. – Так, значит, существует родство между этими семьями?

И снова легкое пожатие плечами.

– Я думаю, ты слышала от мисс Эвертон о так называемом Нантском эдикте.

– О, да, – воскликнула я. – Он был подписан королем Франции Генрихом Четвертым в... ах, кажется, в 1598 году.

– Да, да, но что он значил? Он дал гугенотам свободу вероисповедания.

– Да, я помню это. Генрих и сам был гугенотом, но когда парижане отказались признать королем протестанта, он сказал, что Париж стоит мессы, и принял католичество.

Она улыбнулась очень довольная.

– Вот что значит быть образованной! Да, но потом все изменилось.

– Потом, много лет спустя, Луи Четырнадцатый отменил эдикт.

– И тысячи гугенотов были вынуждены покинуть Францию. Одна из ветвей фамильного древа Сент-Аланжеров осела в Англии. Они привезли с собой свои знания и открыли фабрики по производству шелка. Они много работали и добились процветания.

– Как это все интересно! Так, значит, сэр Фрэнсис навещает своих родственников во Франции?

– Крайне редко. Эти семьи редко вспоминают о своем родстве. Между англичанами Сэланжерами и французами Сент-Аланжерами существует соперничество. Когда сэр Фрэнсис приезжает во Францию, они демонстрируют ему свои успехи... так, кое-что, и пытаются выведать, чего сумел добиться он у себя... Они – соперники. Это неизбежно в таких делах.

– И ты видела сэра Фрэнсиса, когда жила там?

Она кивнула.

– Там я работала, так же, как и здесь. У меня был свой станок, свои секреты... Я была хорошей ткачихой. Все местные жители так или иначе занимались производством шелка... и я тоже.

– А моя мать?

– Она тоже. За мной прислал месье Сент-Аланжер и спросил меня, как я посмотрю на то, чтобы переехать в Англию. Сначала я не знала, что сказать. Никак не могла поверить в это, но когда наконец поняла, что это правда, то подумала, что так будет лучше. И лучше всего это будет для тебя, а то, что хорошо для тебя, то хорошо и для меня. Поэтому я приняла его предложение переехать сюда... жить в этом доме... работать за станком, когда требуется что-то особенное... и создавать модные фасоны шелковых платьев, чтобы наш материал лучше раскупался.

– То есть сэр Фрэнсис предложил нам поселиться в своем доме?

– Так они вместе решили – он и месье Сент-Аланжер, – что у меня будет собственный станок и швейная машинка и что я буду жить здесь и выполнять у сэра Фрэнсиса ту же работу, что и во Франции.

– И ты оставила свою родину?

– Родина там, где находятся дорогие тебе люди. Со мной была моя малышка, и поскольку я уезжала вместе с тобой, я была довольна. Здесь нам с тобой хорошо. Ты получаешь образование вместе с дочерьми господ... и насколько я знаю, неплохо преуспела, а? Мисс Джулия... разве не испытывает некоторую зависть, что ты способнее ее? Ты любишь мисс Касси, разве нет? Она тебе как сестра. Сэр Фрэнсис – хороший человек. Он сдержал свое слово, а леди Сэланжер... она требовательна, я признаю это, но ее нельзя назвать бессердечной. Мы многое имеем и должны что-то отдавать в свою очередь. Я никогда не устану благодарить Господа за его доброту ко мне.

Я обвила ее шею руками и прильнула к ней всем телом.

– Нам ничто не страшно до тех пор, пока мы вместе, ведь правда? – шепнула я.

Так я получила первые сведения о своем прошлом; но чувствовала, что это лишь малая часть того, что мне предстоит узнать.

Бабушка оказалась права. Наша тихая, размеренная жизнь не лишена была приятности. Я примирилась со своим положением, и незначительная разница в обращении не так уж меня и волновала. Что ж, я не являлась одной из Селанжеров и приняла это как факт. Они были добры к нам. Они дали нам возможность покинуть место, где каждый знал, что мать родила меня, не будучи замужем. Я прекрасно осознавала, каким пятном это должно было лечь на мою жизнь, так как не раз с девушками из соседних деревень случалась такого рода «неприятность». И даже если девушке удавалось выйти замуж за человека, на которого она указывала, то в этом случае, несмотря на то, что потом все дети рождались в законном браке, люди продолжали помнить о ее позоре.

Меня сильно интересовал мой отец. Иногда мне казалось очень романтичным не знать его имени. Ведь тогда можно представлять себе человека куда более интересного и красивого, чем он мог быть в действительности. Однажды, говорила я себе, я поеду и разыщу его. Это дало новое направление моим мечтам. После разговора с бабушкой я нафантазировала себе уйму воображаемых отцов. Пусть я и не могла рассчитывать на то, что со мной будут нянчиться так же, как с мисс Джулией и мисс Касси, но зато насколько интереснее была моя жизнь в сравнении с их скучным происхождением. Ведь это не они были рождены самой красивой девушкой на свете и у них не было загадочного безымянного отца.

Я поняла и то, что в некоторой степени мы были слугами. Бабушка стояла на высшей ступеньке, возможно, она принадлежала к той же категории, что и Кларксон или даже миссис Диллон, – но, тем не менее, мы были слугами. Бабушку высоко ценили благодаря ее умению, а меня терпели благодаря ей. Что ж... я приняла свою долю. Мне была уготовлена участь горничной леди Сэланжер, особы требовательной и капризной. Некогда она слыла красавицей, лицо ее все еще хранило следы былой красоты. Каждый день начинался с того, что мисс Логан тратила массу времени на то, чтобы сделать хозяйке прическу и помочь одеться. После чего леди медленно перебиралась в гостиную, тяжело опираясь на руку Кларксона, в то время как Генри нес ее корзинку с вышиванием и, в случае необходимости, всегда был к ее услугам. Она частенько посылала за мной, чтобы я почитала. Казалось, ей доставляет удовольствие занять меня каким-нибудь делом. Леди Сэланжер была со мной очень мягкой, говорила усталым голосом, в котором слышался упрек судьбе, которая так безжалостно обошлась с ней при рождении Касси и сделала из нее инвалида.

Обычно это выглядело так.

– Ленор, принеси мне подушку. О, так лучше. Сядь здесь, деточка, хорошо? Пожалуйста, укутай мне ноги пледом, что-то они замерзли. Позвони горничной. Пусть подбросит угля в камин. И принеси мое вышивание. О, дорогая, ты неправильно положила стежок. Ты должна это переделать. Может быть, у тебя получится лучше. Я сама терпеть не могу что-то переделывать. Но ты все-таки займись этим попозже. А сейчас почитай мне...

Я читала ей часами. Частенько она начинала клевать носом, и, думая, что она заснула, я замолкала, но она тут же вскидывала голову и велела продолжать. Ей нравились произведения миссис Генри Вуд. Я хорошо помню «Чэннингов» и «Неприятности миссис Хэллибертон», а также «Ист Линн». Все эти книги я прочитала ей вслух. Она говорила, что у меня более успокаивающий голос, чем у мисс Логан.

И все это время я ни на минуту не забывала, сколь многим мы обязаны этим Сэланжерам, позволившим нам сюда приехать и скрыться от позора, который навлекла на нас моя мать. Все это было очень похоже на романы миссис Генри Вуд, и мне, естественно, нравилось находиться в центре подобной драмы.

Человек, занимающий скромное положение, часто более внимателен и чуток к другим людям. Джулия была слишком высокомерна, и слишком снисходительна для того, чтобы стать мне настоящей подругой, но Касси... Она нуждалась в моей помощи и пробуждала лучшие стороны моей натуры. Мне нравилось командовать, заботиться о ком-то. Я понимала, что мои чувства не были совсем бескорыстными. Мне нравилось ощущение собственной значительности, появляющееся у меня, когда я кому-нибудь оказывала помощь; поэтому я часто помогала Касси делать уроки. Во время прогулок я примеривала свои шаги к ее, в то время как Джулия с мисс Эвертон уходили вперед. На уроках верховой езды я не спускала с нее глаз. Она платила молчаливым обожанием, которое доставляло мне неизмеримое удовольствие.

В доме все приняли как должное тот факт, что я присматриваю за Касси так, как должна была бы присматривать за леди Сэланжер.

В доме был еще один человек, возбуждавший во мне чувство жалости, – «пащенок Минни Уордл», как называла его миссис Диллон. Минни Уордл была во всех смыслах легкомысленной особой, которой пришлось пожинать плоды своего поведения, когда у нее на руках оказался Вилли.

Ребенок явился результатом ее дружбы с торговцем лошадьми, который околачивался в округе до тех пор, пока Минни не забеременела; узнав о ее беременности, он исчез. Минни Уордл думала, что знает, как разрешить эту проблему, и посетила мудрую старушку, которая жила в лесной хижине, примерно в миле от Шелкового дома. Но на этот раз старушке не удалось отличиться – меры, предпринятые ею, не принесли успеха; и когда Вилли родился, то он оказался (опять же цитирую миссис Диллон) «недоумком». Ее светлость проявила милосердие и разрешила девушке остаться вместе с Вилли; но ребенку еще не исполнилось и года, как в один прекрасный день вновь появился торговец лошадьми, и на этот раз вместе с ним исчезла Минни, предоставив другим расплачиваться за ее грехи. Ребенка отправили в конюшни на воспитание к миссис Картер, жене старшего конюха. После безуспешных попыток заиметь собственного ребенка, она была рада принять хотя бы чужого. Но сразу после появления Вилли у нее один за другим пошли дети, и к настоящему моменту их было целых шестеро. Вполне естественно, что она быстро утратила интерес к Вилли, тем более, что он был «немного того».

Бедный Вилли оказался никому не нужен, никому не было до него дела. Я часто думала, что он не так уж глуп, как могло показаться. Он не умел читать и писать, но ведь таких людей множество, а между тем их не считают слабоумными. У него была собачка – дворняжка, которая ходила за ним по пятам и была прозвана миссис Диллон «этой противной псиной». Я была рада, что у мальчика есть хоть одно живое существо, которое любит его и кому он сам мог подарить свою привязанность. С тех пор, как у него появилась собака, он стал гораздо оживленнее. Мальчик любил сидеть с ней у лесного озера, неподалеку от Шелкового дома, и смотреть на воду. Всякий, кто шел по лесу, натыкался на это озеро неожиданно. Сначала среди деревьев появлялась прогалина, а потом вдруг перед вами открывалась водная гладь. Дети вечно торчали там со своими банками, издавая радостные вопли, когда им удавалось поймать головастика. Ивы полоскали в воде свои косы, и вербейник со своими цветами-звездочками соседствовал с растениями, которые мы называли «шапочками»; и повсюду были заросли вездесущего чистеца. Я никогда не уставала удивляться лесным сюрпризам. Можно ехать по лесу и вдруг наткнуться на небольшую деревушку или живую изгородь. Когда-то здесь, должно быть, спилили деревья, собираясь устроить поселение, но по каким-то причинам передумали, а когда это было, никто уже и не помнит.

С течением времени лес изменился, но не сильно. Во времена вторжения норманнов вся территория Эссекса была покрыта дремучими лесами; но теперь здесь попадались и большие дома, и старые деревеньки, и церкви, и женские школы, и даже несколько небольших городов.

Общаться с Вилли было непросто. Если с ним кто-нибудь заговаривал, он вздрагивал как испуганный олень и замирал, будто перед взлетом. Мальчик никому не верил.

Даже странно, как некоторым людям нравится обижать слабых. Может быть, этим они хотят утвердиться сами? Миссис Диллон принадлежала к породе таких людей. Именно она впервые подчеркнула тот факт, что я занимаю более низкое положение на общественной лестнице, чем мои подруги. Теперь с таким же удовольствием старалась привлечь внимание к неполноценности Вилли.

Естественно, ожидалось, что он будет помогать по дому. Он носил воду из колодца, убирал двор, и с этими обязанностями успешно справлялся – они были ему привычны. Но однажды миссис Диллон приказала ему:

– Вилли, сходи в кладовую, принеси мне кувшин со сливами. И посчитай, сколько кувшинов там еще осталось.

Она ждала, что Вилли вернется без слив с обескураженным лицом; тогда можно было бы воззвать к Господу или к кому-нибудь из ангелов (судя по составу присутствующих в эту минуту) и спросить, что же такого она сделала, за что ей выпало в наказание иметь дело с таким идиотом.

Вилли замер в замешательстве. Сосчитать кувшины было выше его сил. Я отправилась с ним в кладовую, дала ему сливы и показала шесть пальцев. Он молча смотрел на меня, и я снова показала шесть пальцев; наконец лицо его осветилось улыбкой.

Он вернулся на кухню. Полагаю, что миссис Диллон была разочарована, когда он принес ей именно то, что она просила.

– Ну, – спросила она, – и сколько там осталось?

Я просунула голову в дверь и за спиной миссис Диллон показала ему шесть пальцев. Вилли сделал то же самое.

– Шесть, – воскликнула миссис Диллон, – так мало. Боже, чем я заслужила такое наказание, почему приходится иметь дело с таким идиотом.

– Все правильно, миссис Диллон, – сказала я, – я заходила туда. Там действительно осталось шесть кувшинов.

– Ох, это ты, Ленор. Как обычно, суешь свой нос не в свое дело.

– Да нет, миссис Диллон, просто я подумала, что вы хотели это знать.

Вскинув голову, я вышла из кухни и прошла мимо маленькой собачки Вилли, которая терпеливо ждала своего хозяина.

При каждом удобном случае я старалась помочь Вилли. Часто я ловила на себе его быстрые взгляды, но он тут же отводил глаза.

Мне было очень жаль этого беднягу. Я решила попробовать учить его, так как он казался мне умнее, чем считали его люди.

Иногда мы говорили о нем с Касси, которую было легко склонить к жалости, и она тоже начала оказывать мелкие услуги, например, как-то она показала ему, какие кочаны капусты нужно сорвать для кухни, когда миссис Диллон послала его на огород с этой целью.

Меня всегда интересовала логика поведения людей, и я удивлялась, почему такая благополучная миссис Диллон так стремилась осложнить жизнь бедняги Вилли, и без того обиженного судьбой. Вилли рос забитым и запуганным. Если бы он смог избавиться от своего страха перед людьми, он сделал бы значительный шаг к нормальной жизни.

Касси неизменно соглашалась со мной. Возможно, поэтому я так любила бывать с ней.

Казалось, миссис Диллон была напрочь лишена жалости. Она твердила, что Вилли нужно удалить из дома, потому что слоняющиеся по двору идиоты совсем не украшают такое место, как Шелковый дом. Она сказала, что поговорит на этот предмет с сэром Френсисом, когда тот приедет. Неумолимая повариха понимала, что говорить об этом с ее светлостью или с мистером Кларксоном – бесполезно, так как вопрос увольнения людей находился вне их компетенции.

Потом она решила начать атаку с другого конца. И вот наступил день, когда она заявила, что собака стащила у нее со стола кусок козлятины, и потребовала для нее смертной казни.

Кларксон возмутился. Он восседал за столом как судья.

– Вы видели, как дворняга взяла мясо, миссис Диллон?

– Да почти что так.

– То есть вы не видели непосредственно, как это случилось?

– Ну, я видела как это животное сшивалось вокруг... глядя, что бы стащить, когда я повернулась спиной, она как молния подскочила, схватила со стола мясо и убежала с куском.

– Это могла быть какая-нибудь другая собака, – предположил Кларксон.

Но миссис Диллон это не устраивало.

– О, я-то знаю, кто это был. Не надо морочить мне голову. Я видела ее там своими собственными глазами.

– Но, миссис Диллон, ведь вы же не видели, как она взяла мясо, – не удержалась я.

Она со злостью повернулась ко мне.

– А ты что здесь делаешь? Вечно тебе нужно во все вмешаться. Можно подумать, что ты член семьи, тогда как на самом деле...

Я пристальным взглядом уперлась в нее.

– Это не относится к делу, – смутился Кларксон. – Если вы не видели, как собака взяла мясо, значит, не можете быть уверены, что это сделала она.

– Я позову кого-нибудь из лесников. Пусть они пристрелят это животное. Я не позволю ей шастать повсюду и таскать с кухни куски.

На этом дело не окончилось. Обитатели дома разбились на два лагеря. Одни говорили, что собаку нужно прикончить, – в конце концов, это всего лишь несчастная маленькая дворняжка. Нет, возражали другие, пусть у бедного парня останется его собака. У него и так немного радости в жизни.

Бедный Вилли совсем потерял голову от страха, и в конце концов убежал, забрав с собой свою собаку. Была зима, и все очень беспокоились за его жизнь. Миссис Картер приснилось, что он лежит где-то в лесу... замерзший до смерти.

Мэй слышала какие-то странные звуки в доме; ей показалось, что это был вой собаки. А Дженни в лесу привиделся Вилли с собакой на руках. Они походили на призраков и неожиданно исчезли.

Миссис Диллон чувствовала себя не в своей тарелке. Ведь все произошло из-за нее. Она вовсе не была так уверена насчет этой козлятины. Возможно, там и вправду была другая собака. Теперь она уже жалела, что угрожала пристрелить животное. На самом деле она не хотела этого. И вообще она не виновата: она только выполняла свой долг по отношению к хозяевам дома.

Все вздохнули с облегчением, когда Вилли вернулся. Вид у него был оборванный и истощенный. Миссис Диллон сварила ему размазню и сказала, чтобы впредь он больше не был таким дурачком, убегая незнамо куда. Никто и не собирался убивать его собаку.

После этого случая к мальчику стали относиться добрее. Таким образом, инцидент принес даже некоторую пользу, и Вилли с собакой скоро оправились.

Жизнь шла своим чередом. Джулия иногда становилась дружелюбной, но потом начинала важничать, будто вспомнив, что я не принадлежу к их семье. Она бывала нетерпелива с Касси, которая легко уставала; однако она не стеснялась списывать у меня домашние задания или просить подсказки на занятиях с мисс Эвертон. Но, в общем, отношения между нами были сносные, и я думаю, она была даже рада иметь такую компаньонку, как я, потому что с Касси ей не в чем было состязаться. Мы с Джулией преодолевали в паддоке препятствия, и тут между нами было настоящее здоровое соперничество.

Касси часто требовался отдых среди дня. Тогда я снимала с нее ботинки и садилась рядом. Мы играли в загадки, иногда я рассказывала ей о неприятностях миссис Хэллибертон или об испытаниях, выпавших на долю Изабеллы в «Ист Линн». Она любила эти беседы и тихонько плакала, переживая за этих несчастливых женщин.

Мальчики большую часть года проводили в школе. Мы всегда с нетерпением ждали каникул, но когда мальчики приезжали домой, все оказывалось совсем не так чудесно, как это нам представлялось, и часто я была рада, когда они уезжали обратно, – во всяком случае, Чарльз. Филипп мне нравился больше.

Он был очень похож на Касси, с таким же добрым и мягким характером. Мне кажется, они пошли в леди Сэланжер, которая, возможно, тоже была такой же до того, как несчастье с Касси не сделало ее несколько сварливой.

Чарльз, бывший шестью годами старше меня, был очень важным и с видом собственника расхаживал по дому. Впрочем, дом и в самом деле должен был перейти к нему. Он свысока посматривал даже на брата и сестер, так что не удивительно, что он подчеркивал свое презрение ко мне.

Во время каникул мальчики большую часть времени катались верхом и ловили рыбу в Ривер Роудинг. Нам казалось, что у них так много интересных занятий, которые недоступны для нас. Я завидовала их свободе. Филипп, однако, иногда ездил кататься и с нами. Он расспрашивал меня, чем занимается моя бабушка. Его очень интересовала ее работа. Иногда он заходил к ней посмотреть, как она работает. Он ей нравился, и она говорила мне, что он чувствует материал и умеет отличить хороший шелк.

– Его отец будет им доволен, когда он войдет в дело, – сказала она.

– А Чарльз, кажется, вовсе не интересуется этим, – высказала я свое наблюдение.

– Это еще может прийти. Сейчас он чувствует, что стал взрослым... и теперь очень значительная персона. Таков он здесь... со своими сестрами и братом, которые моложе его. Но, может быть, с другими он и сам другой, а? Посмотрим. По крайней мере, хорошо, что хотя бы Филипп станет утешением для своего отца.

Я заметила, что Чарльз очень интересуется горничной Грэйс, довольно хорошенькой девушкой. Однажды я застала их за болтовней. Раскрасневшаяся Грэйс хихикала, а он был очень добродушен и ласков в своей снисходительной манере. Таким образом, мне стало ясно, что Чарльз презирает далеко не всех женщин.

Однажды Чарльз не приехал на каникулы. Он остался у какого-то друга. Филипп вернулся один, и это было действительно замечательно, потому что когда рядом не было Чарльза, Филипп не чувствовал себя обязанным пренебрегать нашим обществом.

Помню, как мы сидели все вместе – он, Джулия, Касси и я – на берегу озера и говорили об их семье и о том, как это здорово, что много лет назад их предки, вынужденные покинуть родину из-за религиозных разногласий, поселились именно здесь.

– Единственное, что мы умели делать – это производить шелк, и когда мы перебрались сюда, пришлось все начинать с нуля, потому что все, что у нас было, пришлось оставить. Мы стали развивать производство шелка в этой стране. И разве плохо мы с этим справились?! – воскликнул Филипп.

Я горячо заверила его, что отлично. Он улыбнулся мне и продолжал:

– За несколько лет мы настолько преуспели, что научились производить шелк, не уступающий по качеству тому, что ввозился из Франции. Нам приходилось нелегко, но мы хотели работать. Процветание пришло не сразу, долгое время мы были бедны.

– Я рада, что мы добились успеха, – сказала Джулия, – мысль о бедности меня угнетает.

– Ведь это просто потрясающая история, правда, Ленор?

– О, да, конечно, – согласилась я с ним.

– Приехать в незнакомую страну, не имея при себе ничего, кроме веры, надежды и решимости, добиться успеха.

Его лицо светилось воодушевлением, и я подумала: «Все-таки есть в нем что-то очень приятное. Мне будет жаль, когда он уедет».

– Но нас преследовали нескончаемые беды, – продолжал он. – Когда разрешили ввоз в страну французского шелка, рабочие в Спитэлфилдсе оказались на грани нищеты. Всем был нужен только французский шелк, хотя тот, что делали мы, был ничуть не хуже. Просто они считали, что фраза «я купил французский шелк» звучит лучше, чем «я купил спитэлфилдский шелк». Отец рассказывал мне о тех событиях. Люди бывают очень жестоки. Начались бунты. Рабочие без дела слонялись по улицам. Для их станков не было работы. Когда они видели женщину в ситцевом платье, они срывали его. «Шелк! Шелк! – кричали они. – Все должны носить спитэлфиддский шелк!»

– Как это жестоко, – сказала я. – Я бы не хотела, чтобы с меня срывали платье по какой бы то ни было причине.

– Они боролись за выживание. Люди переехали сюда, бросив все, что имели; здесь они построили новые станки, начали производить красивые ткани, и как раз тогда, когда дела пошли в гору, правительство разрешило ввоз в страну французского шелка.

– Но если их ткани были так хороши, почему же люди предпочитали покупать французские?

– Англичане всегда предпочитают иностранное отечественному. И кроме того, у французов установившаяся репутация. Почему-то считается, что французские наряды и ткани должны быть лучше, чем английские. В любом случае, они чуть не вышибли нас из шелкового бизнеса.

– Почему же ты так переживаешь теперь? – спросила я. – Ведь все это в прошлом.

– Я сочувствую этим людям, потому что знаю, как они страдали. И знаю, что это может случиться снова.

– Бедняжки, – вздохнула Касси, – как это, должно быть, страшно – голодать. И ведь у них были дети.

– Дети всегда страдают первыми, – сказал Филипп. – То были долгие и трудные времена. Сто лет прошло с тех пор. Правительство как раз подписало тогда так называемое «Соглашение в Фонтенбло», по которому французам предоставлялось право ввозить свой шелк в Англию беспошлинно; и наши рабочие были в отчаянии. Когда король ехал в парламент, они решили представить петицию в палату общин. Они придерживались мнения, что герцог Бэдфорд, подписавший соглашение, подкуплен французами. Рабочие добились отсрочки выполнения договора, направились к дому Бэдфорда и устроили там погром. Прибыла гвардия, и был зачитан Риотский акт[5]. Рабочие разбежались, но многих из них затоптали лошади. Не мало народу погибло тогда. Покидая Францию, они думали, что обретут мир и спокойствие, но и здесь их ждали тяжелые испытания.

– Они вышли из них победителями, – сказала я, – и теперь у них все хорошо.

Филипп пожал плечами:

– Никогда нельзя знать, с какими трудностями придется столкнуться завтра. В жизни все происходит неожиданно, Ленор.

– Но ведь люди всегда находят какой-то выход.

– Некоторым это удается, – ответил он.

Джулия зевнула.

– Нам пора возвращаться, – сказала она.

В эти каникулы я полюбила Филиппа. В отсутствие Чарльза все было совсем по-другому. Филипп часто заходил к бабушке, со знанием дела он разбирал тюки с материалами и говорил об искусстве ткачества. Его очень заинтересовал ее станок.

– Вы пользуетесь им? – спросил он.

– Только когда сэру Фрэнсису требуется что-нибудь особенное.

Она рассказала ему о Виллер-Мюр, о фабрике со стенами, увитыми бугенвиллиями, о больших светлых мастерских с огромными окнами.

Филипп был полностью поглощен беседой. Он говорил о каком-то новом способе прядения, который позволяет перерабатывать залежавшиеся на прилавках ткани.

– Некий мистер Листер из Брэдфорда изобрел для этой цели специальный станок, – рассказывал он нам. – Это произведет революцию в нашем деле, потому что должно быть большое количество chassum шелка, залежавшегося на наших складах в Лондоне.

Я мало что понимала в этих разговорах, но мне было приятно слушать их. У бабушки начинали гореть щеки, Филипп был преисполнен энтузиазма. Они нравились друг другу, а для меня не было ничего приятнее, чем видеть, что дорогие мне люди хорошо ладят между собой. Бабушка приготовила чай, и мы перешли в ее маленькую гостиную, продолжая разговор. Филипп делился своими планами, когда он наконец войдет в дело. Его раздражала необходимость ждать. Он приступит к делу, как только закончит университет. Отец обещал ему. Он бы с радостью пожертвовал последними ступенями своего образования, но отец был неумолим в этом вопросе.

– А что твой брат? – спросила бабушка.

– О, он больше склонен развлекаться. Надеюсь, что это пройдет.

– Он не разделяет твоего энтузиазма, – заметила бабушка.

– Он изменится, мадам Клермонт, – поспешил уверить ее Филипп. – Когда начнет во всем разбираться, то не сможет остаться равнодушным к нашему делу. Вы согласны со мной?

Бабушка улыбнулась.

– Я счастлива, что у сэра Фрэнсиса есть сын, который пойдет по его стопам. Это должно служить ему большим утешением.

– Возможно, что брат окажется лучшим специалистом в другой области нашего бизнеса. Меня завораживает сам процесс производства шелка. Эти червячки, прядущие свои коконы, из которых потом получается самый изумительный материал в мире...

Он много говорил о тонкостях производства, в которых я не разбиралась. Я сидела и затуманенным от счастья взглядом наблюдала, как Филипп и бабушка с каждой минутой все больше проникаются взаимной симпатией. Когда он ушел, она сказала, что получила удовольствие от общения с ним. Мы мыли посуду, и она тихонько напевала про себя:

En passant par la Lorraine

Avec mes sabots

J’ai rencontre dans la plaine

Avec mes sabots dondaines

Oh, Oh, Oh,

Avec mes sabots.

Она всегда пела эту песню, когда бывала в хорошем настроении. Однажды я спросила ее, почему, и она ответила, что пела ее ребенком и каждый раз при этом радовалась, что солдаты решили, будто певунья некрасива. Они не знали, что ее полюбил королевич.

– А она вышла за королевича замуж? – спросила я.

– Неизвестно. За это я и люблю эту песню. Королевич подарил ей bouquet de marjolaine. Если он расцветет, девушка станет королевой. Мы не знаем, что было дальше, потому что на этом песня заканчивается.

Она продолжала улыбаться.

– Хорошо, что есть кто-то, кому нравится эта работа. Он такой же, как отец. Сэру Фрэнсису повезло, что у него есть такой сын.

– Он тебе очень понравился, бабушка, да?

Она кивнула, глядя на меня и задумчиво улыбаясь, и глаза ее мечтательно затуманились.


Мы повзрослели. Джулии было уже около семнадцати лет. Мне стукнуло пятнадцать. Джулия изменилась и всячески старалась подчеркнуть, что она уже не маленькая девочка.

В этом году ей предстоял первый сезон в Лондоне.

Леди Сэланжер часто говорила об этом. В доме была традиция собираться у нее в гостиной на чай. Я часто приходила туда намного раньше других и читала, прерываясь время от времени, чтобы вставить ей в иголку нитку нужного цвета. Она требовала, чтобы я уделяла ей все больше и больше времени.

Джулия и Касси спускались ровно в четыре и проводили у нее час. Кларксон вкатывал чайный столик и приходила Грэйс, чтобы разлить чай; но леди Сэланжер частенько отсылала ее, возлагая приготовление чая на меня.

– Ленор сама справится, – говорила она. И начиналось: – Ленор, еще немного сливок, пожалуйста. О, и подай мне одну из тех булочек.

И вот она сидела, ни к чему не притрагиваясь, и крошила булочку к себе на тарелку. Все разговоры в то время велись только о предстоящем сезоне Джулии.

– Дорогая, я сама должна была бы вывести тебя в свет... но это невозможно. Ленор, у меня затекли ноги. Ты просто, сними с меня шлепанцы и разотри их, хорошо? Ах... так лучше. Какое облегчение. При моем здоровье это совершенно невозможно. Платья, которые тебе понадобятся, Джулия... мадам Клермонт их тебе сошьет. Ей нужно будет заказать образцы тканей. Возможно, твой отец пошлет за ними даже в Париж...

Джулия всплеснула руками, с восторгом слушая мать. Она горела желанием «выезжать». Она говорила об этом нам с Касси. Балы, банкеты... веселье... и армия поклонников, жаждущих заполучить ее руку.

Я слышала, как однажды мисс Логан, которая разбиралась в этих вещах, говорила с мисс Эвертон.

– Ну, конечно, это торжище, где все уже сказано и сделано... и это портит все удовольствие. Понимаете, это тот случай, когда за человека говорят его деньги... и деньги решают все.

Так, значит, Джулию вывозили на ярмарку невест, чтобы продемонстировать, что она имеет в активе. На одной чаше весов сосредоточивались ее молодость и красота (а она могла быть очень привлекательной, когда бывала в хорошем настроении) и страстное желание выйти замуж, а на другой – ярлык «Сделка», утяжеленный словом «деньги».

– Я слышала, что графиня Бэллэдер может помочь в таком деле, – сказала леди Сэланжер. – Бедняжка, ей так нужны деньги – теперь, когда умер граф. Он оставил ее практически без пенни... Игрок, говорят... и пьяница... промотал все свое состояние, и после его смерти все это выплыло наружу. Бедная графиня. Конечно, она не совсем то... для первого выхода. Актриса или что-то я этом роде. Она была у графа третьей женой, он начал впадать в детство, когда женился на ней. Да, теперь ей приходится зарабатывать на жизнь таким способом. Ее услуги стоят дорого, но она очень помогла Марии Крэнли. Та была такой простушкой, а как удачно вышла замуж... благодаря деньгам, конечно, а не голубой крови.

Я не удержалась от замечания, что, вероятно, деньги приносят больше пользы, чем голубая кровь.

– Да, это так, Ленор. Ты не подложишь мне еще одну подушку под спину? Так лучше. Я так устала. И уронила свой веер. Ох, вот он. И еще чашечку чая, Ленор. Убери эту булку. О, дорогая, кажется, она раскрошилась по всему полу. А это что, пирожное «Мадейра»? Я съем кусочек... Нет. Думаю, мне лучше попробовать фрукты. И побольше сливок, пожалуйста. Да, графиня подойдет идеально. Она хорошо знает свет, а ее происхождение... сделало ее пробивной... и практичной. Но, похоже, что все об этом забыли, и имя Бэллэдер на хорошем счету. Это такая трагедия, что я, твоя мама, Джулия, не могу сделать для тебя то, что должна была бы сделать.

Потом она начала обсуждать, какие понадобятся платья.

– Нужно будет попросить мадам Клермонт прийти ко мне посоветоваться. Так много всего предстоит сделать. Даже не знаю, как я со всем этим справлюсь.

Я не сдержала улыбку, зная, как мало придется беспокоиться леди Сэланжер, которая прекрасно понимала, что за нее все сделают другие.

Почти все разговоры вертелись вокруг Джулии. Бабушка тоже волновалась из-за платьев, которые она должна была сшить для нее. Она сделала много набросков на бумаге. Я тоже придумала один фасон. Бабушка обещала вынести его на суд вместе с остальными, но ничего не сказала до окончательного выбора.


Почти каждый день мы вместе отправлялись верхом на прогулку – Джулия, Касси и я. Когда мы были втроем, нам разрешали обходиться без грума, который должен был следить, чтобы мы не ездили дальше деревни Брэнчс Барроу с одной стороны и Кингз Амз – с другой.

Мы хорошо изучили лес в пределах пяти миль вокруг, но дальше этой границы можно было легко заблудиться, поэтому мы не решались заходить за нее.

Никогда не забыть мне ужас, который мы пережили в тот день. Мы ехали через лес, и все вокруг дышало спокойствием. Солнце, пробиваясь сквозь листья, рисовало узоры на траве, в воздухе стоял чудесный запах сырой земли. Джулия всю дорогу болтала о предстоящем выходе в свет, что в последнее время вошло у нее в привычку. Касси была задумчива, возможно, ее мучили опасения, не придется ли и ей когда-нибудь пройти через это. Меня не беспокоили подобные страхи. Даже не знаю, радовало это меня или огорчало. Думаю, бабушка надеялась, что меня попросят разделить первый выход в свет... пусть не Джулии, но хотя бы Касси, который, как я предполагала, не должен был стать таким выдающимся событием.

Мы приближались к озеру и уже почти достигли его, когда я услышала шумные возгласы и взрывы хохота.

– Наверное, мальчишки из деревни разыгрались, – предположила Джулия, – это их любимое место.

Наконец они заметили нас. Едва ли их можно было назвать детьми – скорее, это были подростки лет шестнадцати-семнадцати. Мы поехали вперед во внезапно наступившей тишине. То, что я увидела, поразило меня. Перед нами стоял привязанный к дереву Вилли.

– Вилли, что ты здесь делаешь? – закричала я.

Ребята, их было шестеро, несколько секунд смотрели на нас. Я почувствовала, что здесь происходит что-то дурное, прежде чем поняла, что они здесь делали.

– Они из Дома, – закричал один из них, и они врассыпную бросились наутек.

Я спрыгнула с лошади и подошла к Вилли. Он потерял дар речи: пытался что-то сказать нам, но не мог. На лице его застыло выражение ужаса. Джулия и Касси тоже приблизились к нему.

– О, смотрите, – Джулия указала куда-то в сторону. И теперь я увидела. Это была дворняжка, привязанная к другому дереву. На шерсти у нее запеклась кровь. Она не шевелилась.

Я развязала Вилли.

– Что случилось? – спросила я.

Вместо ответа он подбежал к своей собаке и взял ее на руки. Она не издала ни звука и ничем не выдала, что узнает его; я поняла, что она мертва. Эти мальчишки убили ее.

– Расскажи нам, что произошло, – попросила Джулия.

Но он по-прежнему не мог говорить. Мальчик стоял, прижав к себе собаку. Я заметила, что одна нога у нее сломана.

– Вилли, – мягко обратилась к нему Касси, – пожалуйста, что здесь случилось?

Вилли покачал головой, совершенно убитый своим горем.

– Это мальчишки, – сказала Джулия, – ох, какие же негодяи. Вилли, почему они это сделали?

Но разговаривать с ним было бесполезно. Он думал только об одном: его собака умерла.

Никого на свете Вилли так не любил, как эту собаку; и никто не был так привязан к мальчику, как эта маленькая дворняжка. Они нашли друг друга, были нужны друг другу и жили друг для друга. И вот теперь она бессмысленно убита безголовыми мальчишками с единственной целью – причинить боль беспомощному животному и бедному пареньку, которого они считали низшим существом.

Я не знала, как мы сможем его утешить.

Касси молча плакала. Наверное, это помогло ему понять, что нам небезразлично его горе.

– Вилли, – взмолилась я, – если бы ты попытался объяснить нам что случилось...

Он вдруг заговорил.

– Мы были у озера... сидели... смотрели. Они пришли и стали смеяться над нами. Я не смотрел на них. Потом один сказал: «Ах, значит, тебе так нравится это озеро? « И они взяли меня и попытались бросить в воду.

Он посмотрел на собаку, лежавшую у него на руках, и продолжал:

– Она укусила его... когда он дотронулся до меня... она укусила его.

– Надеюсь, что сильно, – сказала я.

– Потом они связали меня веревками, схватили ее, привязали к дереву и стали бросать в нее камни.

– Нужно рассказать об этом Картеру, – сказала я. – Они должны быть наказаны.

– Это не вернет к жизни беднягу, – благоразумно заметила Джулия.

– Зато покажет им, что бывает с хулиганами.

Но я знала, что власть Картера не распространяется на мальчишек, не принадлежавших к нашим конюшням.

– Нам придется похоронить ее, Вилли, – сказала я.

Вилли зашагал прочь с собакой на руках.

Мы снова сели на лошадей и направились к конюшням, нашли старшего конюха Картера и рассказали ему о случившемся.

– Вы запомнили этих мальчишек? – спросил Картер.

– Мы их не знаем. Они разбежались при нашем появлении.

– Для него весь мир сводился к этой собаке.

– Именно поэтому они ее и убили, – сказала я. – Как бы я хотела, чтобы их нашли и наказали.

– Если бы это был кто-нибудь из моих парней с конюшни, я бы ему показал. Но надеюсь, что никто из моих ребят не способен на такое.

– С Вилли сейчас нужно обходиться помягче.

– Моя жена проследит за этим. Нужно будет избавиться от этой собаки. Боюсь, что он не захочет с ней расстаться. Он ведь не понимает таких вещей.

Глубоко потрясенные, мы печально побрели к дому. Даже Джулия за целый день ни разу не упомянула о своем выходе в свет.

Я хорошо знала Вилли, чтобы понять, что он не захочет отдать собаку, расстаться с ней, даже мертвой.

Но скоро у него отберут ее насильно. Надо было что-то придумать. Я раздобыла небольшую коробку из жесткого картона и кусок бечевки и отправилась на поиски Вилли. Я не думала, что найду его около озера, но он был там. Он сидел под деревом, под которым погибла его собака, и держал ее на руках.

– Вилли, мы должны похоронить ее, – обратилась я к нему. – Так ей будет плохо.

– Они отнимут ее у меня.

– Да, – сказала я. – Поэтому давай устроим ей настоящие похороны, и тогда они не сделают этого. – Я показала ему коробку. – Она хочет отдохнуть, – продолжала я, – она устала. – Нужно дать ей упокоиться с миром.

К моему удивлению он положил собаку в коробку.

– Мы похороним ее, и я сделаю маленький крест. Вот палочки, видишь? Если я перекрещу их и свяжу бечевкой, то получится крест. Это значит, что мы похороним ее по-христиански.

Он наблюдал за мной, и я была готова к тому, что он в любой момент может выхватить у меня коробку.

– Каждый должен когда-нибудь умереть, – мягко сказала я ему, – и к отошедшим в мир иной нужно относиться с уважением. Их с почестями кладут в могилу, потому что они хотят покоя.

Он молча и с некоторым удивлением слушал меня.

– Я знаю, что мы сделаем. Здесь есть мавзолей, – сказала я.

Он непонимающе смотрел на меня.

– Это дом для умерших. Ты знаешь его. Он находится недалеко отсюда. Это место, куда отправляются все Сэланжеры, когда умирают. Это красивое место. Ты, наверное, видел там ангелов. Они охраняют его. Мы отнесем ее туда и похороним там, хорошо?

Он продолжал удивленно смотреть на меня, и я обняла его и притянула к себе. Он дрожал.

– Так будет лучше всего, – сказала я. – Ей будет покойно, и ты сможешь ее навещать. Ты будешь знать, что она здесь, под землей. Ты сможешь сидеть у ее могилы и говорить с ней к, как-будто она рядом с тобой, с единственной разницей, что ты не увидишь ее.

Он продолжал внимательно изучать меня. Это казалось хорошим планом. Собаку нужно было похоронить, но я не хотела, чтобы ее отобрали у него силой. Мы могли выкопать ямку под стеной мавзолея, это должно было придать похоронам более достойный вид.

Он крепко сжимал в руках коробку.

Я встала и сказала:

– Пойдем, Вилли. Сделаем это сейчас. Потом ты сможешь остаться там и поговорить с ней, и ты будешь знать, что она отдыхает. Ей будет лучше в этой коробке. Сейчас ей хочется быть там.

Я зашагала прочь, почти не надеясь, что он последует за мной, но он пошел. И я повела его к фамильному склепу Сэланжеров.

Это место всегда завораживало меня с тех пор, как я увидела его впервые и бабушка объяснила мне его назначение.

– Когда кто-нибудь из семьи умирает, его или ее переносят в это место. В этих гробах лежат кости давно умерших Сэланжеров. Они были вместе при жизни и остались неразлучными в смерти. Великие семьи часто строят фамильные склепы.

Я приходила, чтобы посмотреть на него, всякий раз пытаясь уговорить Джулию или Касси составить мне компанию. Я находила очаровательными ангелов с огненными мечами, походивших на таких же ангелов в садах Эдема на картинке в моей Библии. Они охраняли мавзолей от вторжения непрошенных гостей.

Вход украшали железные резные ворота, на стенах мавзолея также были вырезаны различные фигуры. Несколько раз, будучи ребенком, я видела это место во сне... будто я заперта там и не могу выбраться, потом открываются гробы и из них встают давно умершие Сэланжеры и смотрят на меня.

– Мы выкопаем могилку здесь, Вилли, под стеной мавзолея, и твоя маленькая собачка будет лежать совсем рядом с Сэланжерами. Ей будет хорошо здесь, потому что у нее будет настоящая могила. Мы поставим на ней крест, и тогда ты сможешь легко найти ее. Можно положить на нее цветы, и тогда все будут знать, как сильно мы ее любим.

Вилли медленно кивал головой.

Я захватила с собой небольшой совок. Вручив его Вилли, я сказала:

– Копай ты, Вилли. Она бы захотела, чтобы ты сделал это сам. Ведь ты любил ее больше всех.

Вот как мы похоронили собаку Вилли.

Я знала, что он часто ходит к ней на могилу. Он садился и подолгу разговаривал с ней.

Собаки на конюшнях часто приносили щенков, и я попросила Джулию взять одного, чтобы подарить его Вилли. Она с радостью согласилась.

Я знала, что мы найдем его сидящим рядом с мавзолеем.

– Привет, Вилли, – сказала я. – Вот маленькая собачка. Она пришла, чтобы жить с тобой... если ты, конечно, захочешь.

Вилли смотрел на собаку без особых эмоций. Касси погладила щенка и сказала:

– Ведь ты хочешь к Вилли, правда?

Она приблизила к нему лицо и неожиданно чихнула. Потом снова.

– «Загадай желание и поцелуй», – пропела Джулия.

– В таком случае я уже поцеловала, – сказала Касси и снова чихнула. – Ты прямо как перец, щеночек, – сказала она. – Вон как я от тебя расчихалась. Придется назвать тебя Перцем.

– Вполне подходящее имя для собаки, – подтвердила Джулия.

Я взяла щенка и протянула его Вилли.

– Ну, Перец, надеюсь, что вы с Вилли понравитесь друг другу, – сказала я.

Вилли осторожно взял щенка. Тот тявкнул и лизнул Руку мальчика. Я увидела, как лицо Вилли озарилось радостью, и поняла, что мы поступили правильно.

– Теперь он твой, Вилли, – проговорила я. – Ему нужен дом. Ты возьмешь его к себе?

С этого момента он перестал печалиться о покинувшем его друге.


Приехал сэр Фрэнсис. Его приезд всегда обставлялся с помпой. Большой экипаж помещали туда же, где стояли кабриолет и догкарт, которые на его фоне, казалось, уменьшались в размерах. Кобб брал бразды правления конюшнями в свои руки. Я думаю, он производил такое же впечатление на конюхов, как и сэр Фрэнсис на домашних. Кобб, приезжавший из Лондона, считал наших конюхов деревенщиной и держался с очень важным видом. Прием пищи превращался в целую церемонию. Леди Сэланжер уделяла еще больше внимания своим туалетам; еще больше, чем всегда, изображала из себя инвалида и с томным видом, облаченная в кружева и ленты, возлежала на диване. Сэр Фрэнсис садился рядом и называл жену «моя дорогая», гладил ее руку и терпеливо выслушивал ее жалобы. Кларксон становился еще более величественным, а миссис Диллон лютовала на кухне, то отдавая приказания, то отменяя их, пока Грэйс, наконец, не сказала, что уже не знает, на голове она стоит или на пятках.

На некоторое время сэр Фрэнсис уединился с бабушкой в ее мастерской.

Он пробыл недолго... всего несколько дней, хотя нам показалось намного больше из-за суматохи, которая была с этим связана. Все испытали облегчение, когда Кобб во всем блеске своего великолепия уселся на козлы и повез сэра Фрэнсиса обратно в город.

После его отъезда бабушка поделилась со мной своими соображениями о состоявшейся у них беседе.

Его мучают какие-то мысли. У меня есть подозрение, что дела идут не очень хорошо.

– Он чем-то рассержен?

– О, нет... но он показался мне обеспокоенным. Он сказал, что в делах сейчас застой и их нужно как-то подтолкнуть. Это были его слова. Нужно какое-то движение. Нельзя стоять на месте. Наше прежнее направление может быть замечательным, но люди хотят нового. «Что нам сейчас необходимо, мадам Клермонт, – сказал он мне, – так это найти новый способ переплетения шелковых нитей... который даст миру новый материал... какого никто еще не делал». Нечасто мне приходилось видеть его в таком настроении.

– Ты думаешь, он беспокоится из-за выхода Джулии в свет? Это, наверное, очень дорого обходится.

Бабушка засмеялась.

– Не думаю, ma cherie. Все это пустяки по сравнению с тем, что держит в голове сэр Фрэнсис. Скорее, это означает только то, что в этом году он получил меньшую прибыль, чем в прошлом. Он мыслит большими цифрами. О, у него все наладится. Просто он ищет что-нибудь новое. Этого хотят все... изобрести нечто, что оставит их конкурентов далеко позади.

– Значит, в этом они тоже соревнуются?

Она возвела глаза к потолку.

– Ну конечно, ma cherie, так было всегда... между домами Сент-Аланжеров и Сэланжеров всегда существовало соперничество. Они соревнуются уже многие годы. Каждый хочет быть лучше. Католики Сент-Аланжеры и протестанты Сэланжеры. Ты можешь себе представить семью, в которой не начался бы раздор, если бы одна ветвь решила отколоться и принять другую религию? Большинство бед происходит из-за религии, ma petite.

– Но мне казалось, они дружат. Ведь они навещают друг друга.

Она поджала губы.

– Как бы это сказать... они соблюдают нейтралитет, но всегда готовы напасть друг на друга. И мечтают переплюнуть друг друга. Каждый стремится быть лучше. Это Давняя история.

– Ты жила там. Сэр Фрэнсис часто приезжал в Виллер-Мюр?

– Очень редко, должна тебе сказать.

– Но ты переехала к нему сюда. Я до сих пор не понимаю этого.

– О... представилась такая возможность... и с тех пор здесь мой дом. Я работаю на Сэланжера, а не на Сент-Аланжера.

– Я очень многого не понимаю.

Она взяла мое лицо в свои руки и с нежностью посмотрела на меня.

– Это удел большинства из нас, cherie.


В доме снова воцарился обычный порядок. Все лето прошло под знаком грядущего дебюта Джулии. Сезон обычно длился от пасхи до августа, таким образом Джулия должна была быть готова к весне. Графиня Бэллэдер почтила нас недельным визитом – полагаю, с тем, чтобы убедиться, стоит ли ей приниматься за обучение Джулии.

Это была высокая женщина с представительной внешностью; всякого, кто встречал ее впервые, поражала ее необычайная жизненная сила. Я слышала, что граф был тридцатью годами старше ее и умер через пять лет после женитьбы, не оставив ей ничего, кроме титула. Ее рыжеватые волосы казались ярче того оттенка, который могла дать им природа, зеленые глаза сверкали; и хотя Сэланжеры наняли графиню для того, чтобы она ввела Джулию в свет, она сумела поставить себя так, словно оказывает им большую услугу, снисходя к их положению.

Мисс Логан говорила, что графиня колебалась, стоит ли ей связывать свое имя с семьей, занимающейся «торговлей», но, без сомнения, она очень нуждается в деньгах; и поскольку сэр Фрэнсис богат, мисс Логан была уверена, что графиня займется Джулией. Мисс Логан напустила на себя еще больше важности. Когда-то она была личной горничной у герцогини и говорила о ее светлости как о каком-то божестве. Если мне случалось невольно подслушать беседу мисс Логан с мисс Эвертон без риска быть обнаруженной, я не упускала такой возможности.

У графини состоялось несколько совещаний с леди Сэланжер. Иногда на них присутствовали и мы – Джулия, Касси и я. Зеленые глаза графини оценивающе следили за нами во время этих бесед. Поначалу она явно собиралась добиться от леди Сэланжер беспрекословного подчинения, но вскоре поняла, что встретила в ее лице достойного противника. Леди Сэланжер длительное время наслаждалась покоем, перекладывая ответственность на других, и теперь она так же мягко и осторожно переложила ее на плечи графини. Они говорили о балах... о списках гостей... о нарядах. Джулия должна научиться двигаться более грациозно, особое внимание придется уделить реверансу. Прежде чем графиня назначит окончательную дату выхода Джулии в свет, она должна быть совершенно уверена в ее успехе.

– Все мои девушки пользовались несомненным успехом, – объявила она.

Леди Сэланжер улыбнулась и назвала ее счастливицей, ведь у нее есть здоровье. Если бы только у нее самой было побольше сил. Ей даже удалось вынудить графиню подложить ей подушку под спину и поднять с пола веер, который она наловчилась ронять, когда ей это было удобно. Меня все это забавляло.

– Через два-три года придет и твоя очередь, – сказала я Касси.

Касси пожала плечами.

– Надеюсь, со мной этого не случится, – продолжила я. – Если я захочу найти себе мужа, мне придется заняться этим самостоятельно.

– Счастливая, – вздохнула Касси.

Я постаралась ее утешить.

– Тебе пока рано думать об этом, к тому же, когда очередь дойдет до тебя, ты уже наберешься опыта от Джулии.

В мастерской кипела работа. Джулия часто приходила на примерку.

– А не может так выйти, что платья, которые ты шьешь, к следующему сезону уже выйдут из моды? – спросила я бабушку.

– Я не стараюсь угнаться за модой, – ответила она. – Я делаю то, что человеку идет. Джулии идут ленты и оборки... Я буду шить не модный фасон, а платье для Джулии. Ах, если бы это была ты... какое бы я сделала платье!

– Это никогда не буду я. Я ведь только Ленор, не мисс.

Мне пришлось пожалеть о своих словах, потому что лицо у бабушки приобрело печальное и испуганное выражение. Я обняла ее и прижала к себе.

– Как было бы замечательно, если бы... – начала она. – Если бы что? – спросила я.

Но она так и не договорила. Я хорошо знала ее и догадывалась, что ее беспокоит, будет ли когда-нибудь сезон у меня и каким образом я сумею найти себе богатого и красивого мужа.

В то же лето в Шелковом доме появился Дрэйк Олдрингэм. Казалось, с его появлением в доме все сразу переменилось. Нам было сказано, что в этот раз Чарльз привезет на каникулы друга. Филипп, приехавший первым, знал Дрэйка.

– Его визит добавит Чарльзу шикарное перо к его шляпе, – сказал он.

– Почему? – хором спросили мы.

– Почему? – воскликнул Филипп почти возмущенно. – Да потому что это – Дрэйк Олдрингэм.

– А что в нем такого особенного? – взволнованно спросила Джулия. С тех пор, как начались разговоры о ее выходе в свет, она стала страшно интересоваться молодыми людьми, что, в общем, вполне естественно для девушки, которую родители собирались вывозить в свет с целью заманить кого-нибудь из этих юношей и женить на ней.

– Ну, во-первых, он – Олдрингэм, – сказал Филипп.

– Ну и что? – спросила Джулия.

– Ты хочешь сказать, что никогда не слыхала об адмирале Олдрингэме? Это отец Дрэйка?

– Он что, очень знаменит? – спросила я.

– Ну... думаю, не более, чем необходимо.

Ответ показался нам уклончивым. Но вытянуть из него больше нам не удалось.

Предстоящий визит обсуждался за чаем. Я разлила чай и Филипп подал чашку матери.

– Спасибо, дорогой, – сказала она. – Еще немного молока... и я бы съела кусочек хлеба с маслом. Они принесли несли мед? Густой или прозрачный?

Мед был густой.

– О, дорогой, скажи, пусть пришлют прозрачный... и укрой меня, пожалуйста, пледом, Ленор. Я знаю, что на улице светит солнце, но здесь прохладно.

Прозрачный мед был принесен. Я налила ей новую чашку чая, и леди Сэланжер заговорила о грядущем визите.

– Как ты думаешь, Филипп, когда они с Чарльзом приедут?

– Не знаю, мама. Они собирались побродить по Лэйк Дистрикт. Впрочем, я думаю, что уже очень скоро Чарльз со своим гостем будет дома.

– Я с нетерпением жду их приезда. Наверняка, это необыкновенный молодой человек. Сын адмирала... Кажется, в правительстве тоже есть Олдрингэм?

– О да, мама, сэр Джеймс – дядя Дрэйка. У них весьма примечательная семья.

– Дрэйк! Какое необычное имя!

– Вызывает ассоциации с уткой[6], – непочтительно заметила я.

– Но ведь возможны и другие ассоциации. Как насчет знаменитого сэра Фрэнсиса Дрэйка? Кстати говоря, его назвали в честь него.

– Должно быть, странно носить имя героя прошлого. Наверное, чувствуешь себя обязанным соответствовать его славе.

– По крайней мере, одного от него точно не ждут – я имею в виду поражение испанской армады. Но у этого имени есть еще и другое значение. Дракон. Староанглийское слово. Draca, a no-латыни, конечно же, Draco. Дракон.

– Какой ты начитанный.

– Просто я этим интересовался.

– Из-за Дрэйка?

– Мне показалось это любопытным.

– Интересно, каким он окажется, – сказала Джулия.

– Морским капитаном... или драконом? – спросила я.

– Возможно, он мягкий и деликатный человек... ничуть не похожий на сэра Фрэнсиса Дрэйка или дракона, – сказала Касси. – Очень часто люди не соответствуют своим именам.

– В таком случае ты будешь удивлена, – пообещал ей Филипп.

– Ленор, принеси мне тартинку с джемом, – попросила леди Сэланжер.

Я повиновалась.

– О, это малиновый джем, а я люблю черносмородиновый. Интересно, есть у них черносмородиновый?

Это было ее обычной практикой, поэтому я позвонила, и появилась Грейс. Вскоре она вернулась с новыми тартинками.

Я с улыбкой наблюдала, как леди Сэланжер потянулась к тарелке. Если бы тартинки оказались с черносмородиновым джемом, она потребовала бы с малиновым. Впрочем, на кухне тоже привыкли к ее прихотям.

Я была почти уверена, что Дрэйк Олдрингэм нас разочарует. Потом я начала сомневаться, приедет ли он вообще. Чарльз не сообщил о времени своего приезда. Дни шли за днями, и мы уже перестали ждать их.


Чарльз вернулся один. Это было совсем обидно. Мы так много говорили об этом Дрэйке Одцрингэме и так терпеливо его ждали... Ни Чарльз сказал, что Дрэйк должен обязательно провести несколько дней у своей престарелой тетушки, после чего при первой возможности приедет к нам.

Чарльз изменился. Каждый раз, когда они с Филиппом приезжали домой, я удивлялась происшедшим в них переменам, – они стремительно взрослели, особенно Чарльз. Теперь он был уже совсем взрослым; расхаживал с важным видом и слегка растягивал речь, играя роль искушенного молодого человека. Меня это забавляло. Я замечала, как его глаза с одобрением следят за Грэйс. Как-то я услышала, как мисс Логан говорила мисс Эвер-тон, что ей хотелось бы знать, что у него на уме... хотя, может быть, лучше этого и не знать. Мисс Эвертон вздохнула и сказала:

– Они недолго останутся молодыми.

Она произнесла это с чувством. Я поняла, что она думает о том, что скоро в Шелковом доме отпадет необходимость в гувернантке.

Филипп очень отличался от своего брата, он был гораздо серьезнее. Мне казалось, что Чарльз не особенно интересуется семейным делом и вряд ли когда-нибудь заинтересуется. Зато у него был совершенно ненормальный интерес к женским формам.

Однажды, к своему ужасу, я поймала его взгляд на себе... взгляд был такой, словно он рассматривал возможность... чего? Я даже представить себе не могла. Но мне не понравился этот опаляющий взгляд, под которым мне стало жарко.

Однажды я сидела в саду на том самом месте, где мы обычно сидели с бабушкой. На этот раз я была одна и ждала, что она присоединится ко мне, как это часто бывало в это время дня. Заслышав шаги, я подняла глаза, ожидая увидеть ее. Однако передо мной стоял незнакомый юноша.

Он был очень высок и светловолос... хорош собой... в нордическом стиле.

– О, надеюсь, я не нарушил ваше уединение, – мило улыбнулся он мне.

– Нет, – ответила я. – Что... вам угодно? Вы кого-то ищете?

– Чарльза Сэланжера. Я не успел сообщить ему о своем приезде. Я оставил вещи в холле, и, поскольку никого из семьи не оказалось дома, я решил прогуляться по саду. Здесь так чудесно! Мне говорили, что дом расположен прямо в лесу, но и вообразить не мог, что это на самом деле так и есть.

– Вы здесь... с визитом? Должно быть...

– Дрэйк Олдрингэм, – представился он.

– Мне следовало догадаться.

– А вы... Джулия?

– Нет. Я – Ленор Клермонт.

По его лицу я поняла, что мое имя ему ни о чем не говорит, и пояснила:

– Я не являюсь членом семьи. Здесь работает моя бабушка, и этот дом всегда был моим домом.

Он кивнул.

– Я добирался сюда со станции пешком и всю дорогу восхищался великолепием здешних мест.

– Да, я очень люблю наши леса.

– Чарльз говорит, что это загородный дом. У них есть еще дом в Лондоне?

– На Грэтнэм-сквер. Я была там всего пару раз. Сэр Фрэнсис, отец Чарльза, живет там почти все время.

Мне понравилось его дружеское обращение, и особенно то, что его манеры ничуть не изменились после того, как он обнаружил, что я не принадлежу к этой семье.

– Наверное, Чарльз или Филипп скоро появятся.

– Я хотел засвидетельствовать почтение леди Сэланжер, но мне сказали, что она отдыхает.

– О да, она обычно отдыхает в это время. У нее очень хрупкое здоровье.

Дрэйк кивнул.

– Мы так ждали вашего приезда, – сообщила я ему, после минутной паузы.

– Очень мило с вашей стороны.

– Мы много говорили о вас... о сэре Фрэнсисе Дрэйке и вашей семье.

Он состроил гримасу.

– Можете себе представить, каково мне жить с таким именем.

– Такое имя должно воодушевлять.

– Меня оно слегка пугает. Все считают, что я должен отправиться в море.

– А вы этого не хотите?

Он покачал головой.

– Я хочу заняться политикой.

– Не сомневаюсь, это очень увлекательное занятие. Вершить судьбу страны...

Дрэйк засмеялся.

– По вашим словам выходит, что это громадная ответственность... но, в общем, это действительно так. Мне всегда хотелось знать, как будут развиваться политические события и каким образом мы будем строить свои отношения с Европой. Мой дядя часто беседовал со мной на эти темы и знает о моих планах.

– Хорошо, когда знаешь, чего ты хочешь. Тогда и силы появляются. А сколько людей, которые так и не решили, чего же они хотят.

– Многие сталкиваются с сопротивлением родственников или обстоятельств.

– Но это же еще интереснее. А с чего начинают будущие политики?

– Ну, начинают они с университета. Я состою в разных организациях, связанных с политикой – в дискуссионном обществе, в политическом клубе. Наблюдаю за своим дядей, хожу в парламент и слушаю его выступления. Читаю газеты и составляю собственное мнение о текущих событиях. Потом обсуждаю все это с дядей, который всячески меня поддерживает и ободряет. Мне повезло, что у меня такой дядя. Это страшно увлекает – быть в курсе всего, что происходит. Люди склонны замыкаться в своих маленьких коконах. Они знают только то, что происходит в их непосредственном окружении. Ну, еще им известно, что был разрушен Тай-Бридж. Что Гладстон победил Бэконсфилда и что сейчас он в силе. Что Парнелла судят за участие в заговоре. Но они не знают того, что в действительности происходит в Африке. То есть я хочу сказать – они не знают истинных причин происходящего. Простите, я, кажется, увлекся. Меня иногда заносит.

– Что вы, мне было очень интересно, – сказала я. – Из вас наверняка получится блестящий политик.

В этот момент в саду появилась бабушка. Она искала меня.

– Бабушка, – окликнула ее я, – это мистер Дрэйк Олдрингэм. Он приехал, но все куда-то исчезли и его никто не встретил.

Бабушка величественно направилась к нам. Человек, не знакомый с обитателями дома, мог принять ее за хозяйку.

– Мы так много слышали о вас, – сказала она. – Чарльз будет огорчен, что не смог приветствовать вас по приезде.

– Я сам виноват, – сказал он. – Мне следовало предупредить его, но я подумал, что быстрее будет просто приехать.

– Так, значит, вас встретила моя внучка.

– Да, и мы очень интересно побеседовали. Боюсь только, что слишком много говорил о себе.

– Этим грешат все политики, – заметила я, и он рассмеялся.

Мы сели поближе к воде.

– Мистер Олдрингэм рассказывал мне, кем бы он хотел стать, бабушка, – объяснила я.

Потом мы заговорили о лесах, и он сказал, что сгорал от желания увидеть Шелковый дом. Его заинтриговало само название дома. В этих словах слышится шелест шелка... как в какой-нибудь сказке.

– Вы, конечно, знаете, что Сэланжеры – крупнейшие производители шелка у нас в стране, – сказала моя бабушка.

Оказалось, что он этого не знает. Он заинтересовался, и я рассказала ему романтическую историю о том, как гугеноты Сент-Аланжер перебрались в Англию и превратились в Сэланжеров.

– Им пришлось бросить все, что они имели, – сказала я, – единственное, что остались при них, это их умение производить шелк.

Он нашел это очень романтичным и сказал, что теперь, после того, как он узнал замечательную историю этого дома, пребывание в нем доставит ему еще больше удовольствия.

Я видела, что бабушке он понравился. В глазах у нее появился особый блеск; она улыбалась, кивала и поддерживала с ним оживленную беседу, вставляя в свою речь французские словечки.

Не знаю, сколько бы мы еще так проговорили, если бы не появился Чарльз. Дома ему немедленно сообщили, что его гость уже прибыл и ушел прогуляться по саду. Поэтому Чарльз отправился разыскивать его; думаю, наши голоса послужили ему хорошим ориентиром.

Он остановился у входа в сад и с удивлением взирал на Дрэйка Олдрингэма, который сидел между мной и бабушкой и разговаривал с нами так, словно мы были старыми знакомыми.

– Дрэйк, старина, – воскликнул он.

Дрэйк встал.

– Ну вот и ты, – сказал он. – Наверное, нужно было дать тебе знать о моем приезде, но я решил, что разумнее будет просто приехать.

– Как я рад тебя видеть. Прости, что тебя никто не встретил.

– О, но здесь были мисс Ленор и ее бабушка. Мы очень интересно провели время.

Чарльз едва взглянул на нас и издал резкий смешок.

– Пойдем в дом, – сказал он, взяв Дрэйка под руку.

Дрэйк оглянулся на нас через плечо и улыбнулся.

– Мы еще увидимся, – сказал он, и они удалились.

Бабушка смотрела на меня, глаза ее улыбались.

– Но он просто очарователен. Очень... interessant... Мне он понравился. Очень приятный молодой человек.

– Я так и думала, что он окажется таким.

– Хорошо, что он появился в доме, – сказала бабушка, мечтательно глядя на меня. Я уже начала понимать, До какой степени она озабочена моим будущим. По дороге домой она напевала про себя «En passant par la Lorraine».


Дрэйк Олдрингэм околдовал всех обитателей дома. Живой, естественный, загоравшийся энтузиазмом по любому поводу, он мог очаровать любого. Даже Касси вылезла из своей ракушки и с легкостью общалась с ним. Леди Сэланжер тоже была довольна. Она любила усаживать его подле себя и говорить с ним.

– Мой дорогой мальчик, вы должны рассказать мне о себе все. Меня так волнуют эти рассказы. Ведь я здесь узница... приговоренная всю свою жизнь провести прикованной к этой кушетке, а у вас... у вас такие заманчивые планы. Расскажите мне о вашем дядюшке... и, конечно же, об отце. Когда вы намерены войти в парламент? Вы должны стать нашим представителем в парламенте, правда, Джулия? Мы со своей стороны сделаем для этого все, что понадобится, правда?

– О да, в самом деле, – горячо согласилась Джулия. Джулия почти влюбилась в него, но я думаю, что дело было не столько в нем самом, сколько в ее смутном желании любить. На его месте мог оказаться любой, кто появился бы в это время на ее небосклоне.

Природа наделила Дрэйка огромным обаянием; он с одинаковой легкостью мог шутливо отвечать на кокетливые речи леди Сэланжер и вести серьезные беседы с Филиппом; иногда я слышала, как он от души смеется вместе с Чарльзом; с каждым он находил общий язык и чувствовал себя свободно. Для меня у него всегда находилась особенная улыбка, и я частенько обнаруживала его около себя, когда мы сидели в гостиной. Я относила это на счет нашей первой встречи, после которой между нами завязалось нечто вроде дружбы.

Джулию это немного задевало. Ей не хотелось делить внимание Дрэйка с кем бы то ни было; тем более непростительно было мне, чужому, в сущности, человеку, отбирать его у нее. Когда я сидела с ним, к нам часто присоединялась Касси, и было занятно смотреть, как в его компании исчезает ее всегдашняя застенчивость. Часто я ловила на себе взгляд Чарльза, от которого мне становилось не по себе. Казалось, этим взглядом он напоминал мне, где мое место.

Все согласились, что нужно устроить какое-нибудь развлечение для гостя, и леди Сэланжер остановила свой выбор на званом обеде. Мы должны были пригласить человек двадцать гостей; вместе с домашними выходило значительное количество народу. После обеда можно устроить танцы – без особой торжественности, так как компания будет сравнительно небольшой. Домашняя бальная зала не использовалась и наполовину, но после замужества Джулии такое положение вещей, конечно, изменится. Леди Сэланжер решила, что лучше всего пригласить соседей, что живших неподалеку, и после обеда они смогут вернуться домой. Не исключено, что один-два человека приедут из Лондона, и их, конечно, придется оставить на ночь. Но особого беспокойства это не вызывало, Шелковый дом был достаточно вместительный. Леди Сэланжер испытывала приятное возбуждение, строя эти планы.

Мне было велено принести ей блокнот и ручку.

– Только не эту, Ленор... вон ту, что побольше, на моем бюро.

Наконец были найдены нужный блокнот и нужная ручка, и составление списка началось.

Весь дом охватило волнение. Пригласили на прием и меня, возложив при этом на меня определенные обязанности.

– Ты займешься Баркерами, Ленор, – распорядилась леди Сэланжер. – Сомневаюсь, что кто-нибудь еще захочет с ними общаться... и в то же время я не думаю, что им будет приятно, если они почувствуют к себе пренебрежение. У людей может создаться впечатление, что у нас скучно. Может быть, мне и не следовало их приглашать, но они очень, очень богаты... правда, разбогатели исключительно на строительстве. Люди могли бы забыть об этом, но Джек Баркер сам не дает им такой возможности. Он постоянно говорит о расширении собственности и об упадке промышленности. Я приглашаю их только потому, что они живут от нас достаточно близко.

Страдая от неизвестности, бабушка с волнением ждала, пригласят ли меня на этот вечер.

– Это станет знаком, будут ли тебя приглашать и дальше, – говорила она. – Я хочу, чтобы ты была там.... Я так хочу, чтобы ты там была.

И когда я сообщила ей про Баркеров, она была вне себя от радости.

– Я сошью тебе платье, mon enfant. Такое платье, что ты будешь сиять среди них как звездочка.

– Вряд ли Джулии это понравится, – возразила я ей.

– О, она об этом не догадается. Ей недостает стиля, этой девочке. Она не сумеет распознать совершенство, даже когда увидит его. Ее привлекает все показное, блестящее... но это не имеет ничего общего со стилем. Настоящий chic[7] в другом...

И она сшила платье. Мое первое взрослое платье из шелка огненного цвета выгодно оттеняло мои темные волосы; у него были короткие пышные рукава и плотно обтягивающий лиф; но главное его достоинство заключалось в юбке, которая ниспадала с талии бесчисленными оборками, вспыхивающими как язычки пламени при малейшем движении.

– Ты выглядишь в точности, как твоя мать, – смахивая наворачивающиеся слезы, сказала бабушка, – мне даже кажется...

Я обняла ее, заверив, что платье великолепно и что оно будет у меня самым любимым до конца жизни.


Наступил долгожданный вечер. Леди Сэланжер принимала прибывающих гостей на кушетке, но держалась с таким достоинством, что эта кушетка начала мне казаться королевским троном. Чарльз и Филипп стояли рядом с ней, и Дрэйк Олдрингэм, конечно же, тоже. Все было просто замечательно.

Столы с легкими закусками накрыли в столовой. В зале уже играли музыканты, и леди Сэланжер перешла туда, тяжело опираясь на руку Чарльза.

Как можно догадаться, я вовсю развлекала Баркеров. Мистер Баркер все время рассказывал о своем бизнесе. Миссис Баркер говорила очень мало; она сидела, обхватив руками свой обширный живот, похожая на китайского Будду, и смотрела на своего мужа так, будто слова, вылетающие из его никогда не закрывающегося рта, были божественной проповедью.

И все-таки мне не было скучно. Я узнавала, чем отличаются кирпичные здания от каменных, о том, как трудно найти рабочих, знающих свое дело, и о том, что люди теперь уж не работают как раньше, до всех этих разговоров о реформе[8]. Все пошло на спад с тех пор, как любой Том, Дик или Гарри получил право голосовать.

Я не очень внимательно слушала его рассказы, но воспользовавшись подсказкой миссис Баркер, делала вид, что полностью поглощена разговором, в то время как мысли мои блуждали далеко.

Я увидела Дрэйка Олдрингэма рядом с Джулией. Касси сидела с матерью. Из-за своей ноги она не могла танцевать. Бедняжка Касси, подумала я, такие развлечения вряд ли доставляют ей много радости.

Чарльз смотрел куда-то в моем направлении, и когда он небрежной походкой подошел к нашей группе, я не могла прийти в себя от удивления.

– Добрый вечер, мистер Баркер, миссис Баркер, – сказал он. – Надеюсь, вы не скучаете.

– Чудесный вечер, чудесный, – ответил мистер Баркер. – у этой комнаты прекрасные пропорции. Сразу видно, что дом строили со знанием дела.

– Вам виднее, – сказал Чарльз, бросая на меня заговорщический взгляд. – Как жаль, мистер Баркер, что, когда его строили, вас еще не было. Не сомневаюсь, что, займись вы его строительством, он был бы еще лучше.

Мистер Баркер выслушал это с удовольствием.

– О, я бы его немного осовременил. Например, камин. Взгляните на него. Я просто уверен, что он пожирает уголь тоннами. Его надо было сделать менее глубоким.

– Не сомневаюсь, что вы правы. Я собираюсь похитить у вас Ленор и сделать с ней круг по залу. По-моему, она уже истосковалась по танцам.

Я повернулась к миссис Баркер. Мне показалось странным, что Чарльз проявляет такую заботу обо мне.

– Конечно, – сказала миссис Баркер, – молодежь должна веселиться. Развлекайтесь, мисс Клермонт.

Чарльз крепко ухватил меня за руку.

– Вот так, – сказал он, увлекая меня за собой, – ах, это вальс. Я люблю вальс, а ты?

Он положил руку мне на талию и вплотную притянул к себе.

Сердце мое заколотилось. Я была полна подозрений и не могла понять, откуда вдруг такая внимательность после полнейшего равнодушия с оттенком презрения, которое он так часто мне демонстрировал.

– Надеюсь, ты благодарна мне за то, что я избавил тебя от этих двух старых зануд, – сказал он.

– О, они не такие уж скучные, – возразила я, – мистер Баркер настоящий специалист в строительстве.

– Не представляю, зачем маме понадобилось приглашать их, а потом вынуждать тебя развлекать их! Это жестоко по отношению к молодой девушке, скажу я вам. Ты сегодня прелестно выглядишь, Ленор.

– Спасибо. Наверное, из-за платья.

– Если бы ты спросила об этом меня, я бы сказал, что, скорее, из-за того, что находится под платьем.

Его пальцы прокрались к обнаженному участку у меня на шее, и, почувствовав их прикосновение к своей коже, я содрогнулась.

Он это заметил.

– Ты очень молода, Ленор, – сказал он. – Совсем еще девчонка, можно сказать.

– Мне скоро будет шестнадцать.

– Бог мой! Какой серьезный возраст! И в свои прекрасные шестнадцать лет еще ни разу не целовалась. А может быть, уже?..

Он кружил меня по залу со страшной скоростью. Я любила танцевать. Мисс Логан учила танцам Джулию, и я была ее партнершей. Я надеялась, что ближе к сезону к ней пригласят настоящего преподавателя. Умение танцевать было приятной светской обязанностью, поэтому, входя в общество, каждый должен был овладеть им в совершенстве. Танцуя с Джулией на уроках, я получала настоящее удовольствие. Но сейчас, с Чарльзом, я испытывала чувство совершенно противоположное. Он ничуть не походил на молодых людей, которых я знала. К тому же я всегда думала, что он считает меня недостойной своего внимания.

Кружась в вальсе, мы приближались к двери, и когда поравнялись с ней, он еще крепче сжал мою талию и почти вынес меня из бальной залы, увлекая по коридору.

Я задохнулась.

– Что ты делаешь? Куда ты меня тащишь?

– Терпение, – пропел он.

Он открыл какую-то дверь, и мы оказались в маленькой комнатке, в которой горничные занимаются составлением букетов. Здесь было очень холодно и темно. Кроме раковины с краном и стола, в комнате ничего не было. Неожиданно я почувствовала его губы на своих губах. Такой ужас я испытывала всего несколько раз в своей жизни.

– Пусти меня, – закричала я.

– С какой стати?

– Я не знала...

– Ты знаешь, что я нахожу тебя довольно хорошенькой. Ты пока новичок в любви, но, думаю, ты способная ученица, и я многому могу тебя научить.

– Я... я... не думаю, что мне стоит это слушать. Я хочу вернуться в зал. Мне нужно убедиться, что Баркеров накормили ужином.

– Баркеры в состоянии позаботиться о себе сами. Ну же, Ленор. В чем дело? Ведь ты знаешь, что нравишься мне, разве нет?

– Я уверена в обратном, – сказала я. – Ты всегда презирал меня.

– Разве я могу презирать хорошеньких девушек, – говорил он, пытаясь просунуть пальцы в вырез моего платья.

– Как ты смеешь! – воскликнула я. – Я ухожу... сейчас же.

Он загородил мне дорогу.

– Нет, сейчас мы продолжим. Я не позволю тебе дразнить меня. Я не люблю девушек, которые меня дразнят.

– А я не люблю насилие.

– О-о, да ты заносчивая штучка, а?

– Какая есть, и я сама выбираю себе круг общения.

– Ты – маленькая негодяйка, – сказал он.

Я опять задохнулась, и он недобро засмеялся.

– Ты шокирована? Отчего же? Я только сказал, кто ты есть на самом деле. Не знаю, почему тебя держат в нашем доме. Ты позволяешь себе слишком много... отказываясь от дружеского поцелуя... после того, как сама заманила меня.

Я была слишком потрясена, чтобы говорить. В темноте он не мог видеть моего лица. Он опять заговорил, уже мягче.

– Не глупи, Ленор. Ты мне нравишься. Ты должна радоваться этому. Конечно, ты рада. Я собираюсь доставить тебе удовольствие. Мы будем друзьями. Это только начало. Жаль, что ты спишь рядом со своей бабушкой. Как ты думаешь, старушка услышит, если я потихоньку пройду к тебе ночью?

– Не понимаю, почему ты считаешь возможным разговаривать со мной в таком тоне, – выкрикнула я.

– Потому что ты становишься привлекательной, и пора тебе узнать, какое удовольствие могут получать хорошенькие девушки.

Мой гнев начал утихать. Я поняла, зная тайну моего рождения, он решил, что я должна с радостью ответить на внимание сына принявших меня людей. Он никогда мне не нравился. Но теперь я его ненавидела.

– Постарайся, пожалуйста, понять, что я хочу уйти отсюда немедленно и что я не намерена терпеть подобное обращение впредь.

– О, как она высокомерна, а? Кем ты себя возомнила? Французское отродье... вот ты кто. И только потому, что я добр к тебе... потому, что я хочу показать тебе, что джентльмен может сделать для тебя... ты позволяешь себе заноситься.

– Беда в том, что ты не джентльмен.

Он грубо схватил меня за руку.

– Послушай меня, моя девочка. Все, что мне от тебя нужно, это немного удовольствия. Такие девушки, как ты, именно для этого и созданы. У тебя нет никаких прав в этом доме. И если твоя бабушка работает на нас, это не означает, что ты можешь строить из себя важную даму... во всяком случае до тех пор, пока не заработаешь это право. Ну же, Ленор, говорю тебе, ты мне нравишься. Поцелуй меня. Я так много всего могу тебе показать.

Я запаниковала. В этом темном закутке мы были с ним совершенно одни. Резко замахнувшись, я ударила его по лицу. От неожиданности он ахнул и отпустил меня. Не теряя времени, я проскользнула мимо него и вылетела в коридор. Я бежала, не останавливаясь, чувствуя, что он может пуститься вдогонку, вихрем ворвалась в свою комнату и, бросив случайный взгляд в зеркало, увидела свое пылающее лицо и растрепавшуюся прическу. Я умылась холодной водой и с облегчением увидела, что красные пятна на руках начинают бледнеть. Вскоре мое волнение начало утихать, и хотя руки у меня еще тряслись, чувствовала я себя уже гораздо спокойнее.

Возможно, он перебрал крюшона за ужином. Мне было трудно поверить, что я в самом деле могла ему понравиться. Он вел себя со мной как с горничными, которые начинали хихикать, стоило ему взглянуть в их сторону, и делали загадочное лицо, словно между ними существовало какое-то тайное взаимопонимание. Видимо, он ждал и от меня того же.

Пора было возвращаться в бальный зал, так как меня могли хватиться. Вряд ли мое отсутствие могло долго оставаться незамеченным. Я спустилась вниз и проскользнула в зал. Никто не удивился моему появлению. Баркеры были по-прежнему одни. Я подошла к ним.

– Хорошо потанцевали? – спросила миссис Баркер.

Я слабо улыбнулась и спросила, не хотят ли они пройти к столу.

По дороге в столовую мне попался Чарльз, оживленно болтающий о чем-то с Амелией Бэррингтон, дочерью нашего ближайшего соседа. Его взгляд прошел сквозь меня, как сквозь пустое место.

– Отличная комната, – говорил Баркер, – но наверху есть признаки сырости. Вам следует выяснить, в чем причина.

К нам присоединились Филипп и Касси. Касси выглядела немного усталой. Она будет рада, когда вечер закончится, подумала я. Как ей, должно быть, грустно сидеть и наблюдать, как другие танцуют, зная, что она не может к ним присоединиться. Филипп разговаривал с-мистером Баркером, скорее, предоставил ему возможность говорить, а сам слушал с заинтересованным видом о перспективах строительства, – хотя, возможно, он просто старался быть вежливым.

Впоследствии он говорил мне, что испытывает большую симпатию к людям, которые увлечены своим делом, как сам он, например, увлечен шелком.

Весь оставшийся вечер прошел как в тумане. Я никак не могла выбросить из головы неприятное происшествие с Чарльзом.

Когда я смогла наконец удалиться к себе, ко мне пришла бабушка и присела на край кровати. На ней была элегантная шелковая накидка, которую она сшила себе сама.

– Ну, что случилось? – спросила она. – Ты танцевала?

– Мало. Мистер Баркер не танцует, а мне нельзя было от него отходить.

– Ты танцевала с мистером Олдрингэмом?

– Нет... он почти все время был с Джулией.

Она разочарованно вздохнула.

– Я танцевала с Филиппом после ужина. Мы вместе сидели за ужином – он, Баркеры, Касси и я.

Бабушка была чем-то недовольна.

– Ты устала, тебе надо поспать, – сказала она, вставая.

Мне хотелось поскорее остаться одной, обдумать все, что произошло сегодняшним вечером, и понять, что же могло означать поведение Чарльза.

Бабушку постигло разочарование. Юная девушка, придя после своего первого бала, должна быть переполнена возбуждением и гореть желанием поделиться с кем-нибудь своими переживаниями. А я думала только о тех ужасных минутах в темном чулане. Просто не могла избавиться от этих мыслей.


Когда я встретила Чарльза на следующий день, он, казалось, не замечал меня. Я испытала облегчение. Он забыл. Это было его обычное обращение с женщинами, которых он ставил ниже себя. Возможно, я преувеличила значение этого события. Он сделал попытку меня соблазнить и потерпел неудачу. Наверное, ужасно разозлился, когда его ударила. Этой пощечиной я не только причинила ему физическую боль, но и нанесла оскорбление.

Наутро Джулия была раздражена из-за того, что Чарльз с Филиппом куда-то уехали и забрали с собой Дрэйка; и похоже, на весь день.

Днем Джулия, Касси и я отправились кататься верхом. Джулия всю дорогу только и говорила, что о вчерашнем вечере.

– Вечер получился превосходный, – щебетала она. – Не дождусь, когда же наконец я буду выезжать. Тогда у меня будет еще много таких вечеров. Дрэйк живет в Лондоне, и его обязательно будут всюду приглашать благодаря его отцу и дяде. Все предпочитают дружить с кабинетом министров, а не с генералами.

– Судя по тому, что пишут о министрах в прессе, я бы этого не сказала, – возразила я.

– Как раз поэтому люди ими интересуются. Моряки выходят на первый план только во время войны. Я очень надеюсь, что Дрэйк все-таки пойдет в политику. Мне кажется это таким волнующим.

Касси задумчиво произнесла:

– А ты хочешь там оказаться для того, чтобы тоже испытать приятное волнение?

Джулия покраснела.

– Я... я всегда хотела вести такой образ жизни. Понимаешь, это возбуждение выборной компании... выступления в парламенте и встречи с такими людьми, как лорд Бэконсфилд и мистер Гладстон. Мэри Энн Уиндэм Льюис впоследствии стала женой мистера Гладстона. Но все продолжали называть ее Мэри Энн, даже когда она стала леди Бэконсфилд. Это ужасно романтично. У нее было огромное состояние. Вот почему он женился на ней.

– Очень романтично, – саркастически заметила я, – ты согласна, Касси?

– Ну, очень часто браки по расчету в конце концов оказываются удачными, – сказала Джулия. – У них так и получилось, и она сама говорила, что, может быть, у них был брак по расчету, но после нескольких лет совместной жизни он женился бы на ней по любви. Дрэйку; все это страшно интересно. Тебе, наверное, тоже понравился вечер, Касси... и тебе, Ленор. Хотя тебе пришлось заниматься этими скучными Баркерами.

– Меня выручили Филипп и Касси. После того, как они к нам присоединились, стало значительно веселей.

– Вот тоже счастливая семья, – сказала Касси. – Миссис Баркер просто обожает своего мужа. Это сплошное очарование – наблюдать, как она его слушает, все время кивая головой. Мне кажется, если кто-нибудь скажет хоть слово против него или попытается ему противоречить, она просто сотрет этого человека в порошок.

– Такая разновидность брака, когда один из партнеров полностью подчиняется другому, как правило, подразумевает благополучие, – сказала я. – Полагаю, что все мужчины стремятся именно к такому браку.

– Не думаю, что Дрэйк хотел бы этого. Я заметила, как ему нравится, когда с ним споришь.

– А я нет, – сказала Касси.

– Касс, дорогая, ты не проводишь с ним столько времени, как я. – Она демонстрировала нам свою исключительность. – Он так занятно рассказывает. Мне понравилась история про жену Бэконсфилда. Думаю, что тогда он еще был просто мистер Бенджамин Дизраэли. Бедняжка сломала руку, когда садилась в экипаж, чтобы ехать в парламент с мужем, где тому предстояло выступить с важной речью. Она ничего не сказала ему, хотя боль, должно быть, была ужасной, и продолжала болтать и улыбаться как ни в чем не бывало, потому что боялась, что он расстроится и не сможет выступать.

– Какая красивая история, – сказала Касси. – Мне она нравится, а тебе, Ленор?

– Да, – ответила я. – Но я не хотела бы быть тенью своего мужа... как миссис Баркер, например. Лучше оставаться самой собой. Возможно, я бы тоже захотела чем-то заниматься... помимо домашних дел.

– О, я вовсе не хочу быть чьей-нибудь тенью, – горячо возразила Джулия. – Но жены политиков сами по себе занимают в обществе видное место. Мэри Энн Дизраэли следила за всем, происходящим в парламенте, и часто дожидалась там мужа, чтобы вместе поехать домой; что бы ни случилось, дома его всегда ожидал холодный ужин и жена, готовая выслушать, как проходили дебаты в парламенте. И миссис Гладстон тоже известна в обществе. Она в первую очередь следит за комфортом своего мужа. Дрэйк говорит, что у них в доме только она отдает приказания. Так что, как видишь, это очень интересная жизнь.

– Почему это ты вдруг так заинтересовалась политикой? – спросила Касси.

Джулия слегка покраснела.

– Ну, наверное, потому что много говорила об этом с Дрэйком.

Мы с Касси переглянулись. Нам было ясно, что Джулия влюблена. Этого следовало ожидать. Ей уже исполнилось семнадцать, а Дрэйк на четыре года старше, так что оба они находились в подходящем возрасте для брака.

Недалеко от дома мы встретили Дрэйка с Чарльзом, возвращающихся с верховой прогулки.

– Привет, – сказал Дрэйк. – Почему так поздно?

– Мы уехали только после обеда, – объяснила Джулия.

– Как красиво в лесу! – Дрэйк улыбался всем нам в своей обычной приветливой манере. Джулия не сводила с него глаз. Она слишком открыто проявляет свое обожание, подумала я. Наверное, все-таки следует ей намекнуть, чтобы она хоть немного прятала свои чувства.

– Вы уже домой? – поинтересовался Чарльз.

– Домой, – подтвердила Джулия.

Я молчала. Чарльз вел себя так, словно меня не существовало. Интересно, он так и будет теперь меня игнорировать? Меня бы это устроило. Больше того, я была бы очень этим довольна.

Мы направились к дому. Дрэйк ехал между Джулией и мною.

– Вчера был чудесный вечер, – сказал он.

– Да, действительно, – немедленно откликнулась Джулия.

– Я видел, что вы были очень заняты, – продолжил он, поворачиваясь ко мне.

– Ленор получила указание от мамы, – объяснила Джулия. – Мама боялась, что Баркеры покажутся гостям скучными. Поэтому Ленор поручили ими заняться.

– Как это благородно с ее стороны, – сказал Дрэйк.

– Вовсе нет. Просто мне было приказано.

– Не преувеличивай, – встряла Джулия. – Ты тоже; танцевала – с Чарльзом и с Филиппом. Мы все прекрасно провели время, правда, Дрэйк?

– Было очень мило, – ответил он.

– А как тебе понравилось, Чарльз? – спросила Джулия.

– О-о, все было замечательно.

– Развлекался, обхаживая хорошеньких женщин?

– Бесконечно.

Мы подошли к мавзолею.

– Какое необычное здание, – заметил Дрэйк.

– Это мавзолей, – объяснила Джулия – Интересный стиль.

– Его построили около ста лет назад, – сказал Чарльз. – Довольно жуткое место, да?

– Да, наверное, – согласился Дрэйк. – Он открыт?

– Господи помилуй, конечно, нет. Его открывают очень редко... вероятно, только когда туда кого-нибудь кладут. Только подумать, что я когда-нибудь там окажусь... И Филипп тоже. Какая жуткая мысль. А вы, девочки... ну, вы, полагаю, выйдете замуж и уже не будете Сэланжерами... так что вам это место не грозит.

– Мавзолеи всегда интересовали меня, – сказал Дрэйк, спешиваясь. – Я бы хотел осмотреть его. Необычная резьба по камню. Столько труда... для последнего пристанища умерших.

– Я называю его Домом мертвецов, – сказала Касси.

– Это звучит слишком жутко, – вздрогнула Джулия.

– Не хотела бы я оказаться здесь ночью, – прибавила Касси. – А ты, Ленор?

– Думаю, мне тоже было бы не по себе, – призналась я.

– Интересно, почему его называют мавзолеем? – спросила Джулия. – Но ему подходит это название, правда? Да, трудно себе вообразить бал в мавзолее.

– Я думаю, что это слово звучит так пугающе только из-за своего назначения, – предположил Дрэйк.

– Любопытно было бы узнать происхождение этого слова, – сказала Касси.

– А вот это я могу вам рассказать, – оживился Дрэйк. – Одно время я подумывал заняться археологией. Если из меня не получится политик, возможно, займусь ею снова. Когда-то вдова Карийского царя Мавзола воздвигла на горе Галикарнас сооружение, куда поставили гроб с телом ее мужа. Было это примерно в триста пятьдесят третьем году до нашей эры. Захоронение оказалось таким пышным и таким великолепным, что его прозвали одним из семи чудес света.

– Как бы я хотела на него посмотреть! – воскликнула я.

Он с улыбкой повернулся ко мне.

– Это совершенно невозможно. Мавзолей разрушился где-то между тринадцатым и четырнадцатым столетиями. Отдельные его части разобрали местные жители на строительный материал для своих домов.

– Мистеры Баркеры тринадцатого-четырнадцатого веков, – пробормотала я про себя.

– Конечно, они не считали себя вандалами. Но когда вы будете в Лондоне, Ленор, я свожу вас в Британский музей. Место, где был построен Мавзолей, было обнаружено не так давно, в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году, и все, что сумели спасти, перевезли в Англию, в Британский музей.

– Мне бы очень хотелось посмотреть.

– Когда-нибудь увидите.

– Я бы тоже хотела, – сказала Джулия.

– Для меня будет огромным удовольствием сводить туда вас обеих.

– И меня? – спросил Чарльз.

– Ну конечно. Я вижу, мне удалось заинтересовать вас. – Он повернулся к Чарльзу: – А нельзя зайти внутрь?

– Думаю, что можно, – сказал Чарльз. – У кого-нибудь должен быть ключ. Наверное, Кларксон знает, где он.

– Почему бы тебе не сходить за ним, Чарльз, – предложила Джулия, – тогда мы могли бы посмотреть прямо сейчас.

– Я был бы так рад, – сказал Дрэйк.

– Очень хорошо, я схожу, – сказал Чарльз.

И он зашагал по направлению к дому.

– Надеюсь, я не наскучил вам со своими разговорами, – обратился к нам Дрэйк.

– То, что вы говорите, весьма отличается от профессиональных выкладок Баркера, – сказала я.

Он засмеялся, а Джулия вмешалась в наш разговор.

– По-моему, прошлое – это так увлекательно. Как, должно быть, приятно делать разные открытия.

– Да, действительно увлекательно. Как здорово по-настоящему участвовать в каком-нибудь открытии... откопать какой-нибудь затерянный город... храм или захоронение. Конечно, я понимаю, такие вещи случаются только раз в жизни. А в основном это тяжелая утомительная работа без надежды на вознаграждение.

– Чувствую, что политика все-таки перевесит, – сказала я.

Он невесело улыбнулся.

– Наверное, вы правы.

Мы еще немного поговорили о старых захоронениях и вчерашнем вечере; потом вернулся Чарльз, триумфально неся в поднятой руке ключи.

– Ну вот, – сказал он, – ваше нездоровое любопытство будет удовлетворено.

Мы все спешились и проследовали за Чарльзом, мимо ангелов с огненными мечами, к воротам. Когда мы подошли к мавзолею, Дрэйк заметил торчащий из земли крест.

– Похоже на миниатюрную могилу.

– Это и есть могила, – сказала ему Джулия. – Здесь похоронена собака.

– Кто-нибудь из ваших любимцев?

– Нет, это... не наша собака, – ответила Джулия.

– Собака принадлежала одному мальчику с конюшен, – решила объяснить я. – От был к ней очень привязан, а какие-то мальчишки забили ее камнями... недалеко отсюда. Это его просто убило. Мальчик не очень развитый, и собака была для него всем. Не представляю, почему люди могут быть так жестоки.

Боюсь, что говорила слишком горячо, живо вспомнив всю эту историю. Я до сих пор не могла ее забыть. Мне было известно, что Вилли часто навещает могилу и сидит на ней, разговаривая со своей собакой. Я часто слышала там его голос. Теперь у него был маленький Перец, которого он очень любил, но я подозревала, что забавный щенок так и не смог заменить ему ту, другую собаку.

На мои глаза набежали слезы, и мне стало неловко за свою чувствительность.

– Какая низость, – возмутился Дрэйк. – Только безмозглые идиоты способны на такие вещи.

Он взял мою руку, ободряюще пожал ее и зашагал рядом.

– Ну что, готовы? – спросил Чарльз. – Великий момент наступает.

Он вставил ключ в замок и с усилием повернул его.

– Замок заедает, – объяснил он, – им редко пользуются... только когда какой-нибудь бедняга Сэланжер присоединяется к своим предкам.

– Там, наверное, тяжело дышать, – сказал Дрэйк.

– Полагаю, в здании есть какая-нибудь вентиляция воздуха, – предположил Чарльз.

Дверь распахнулась. Перед нами оказалась крутая лестница, уходящая в темноту. Мы спустились на один пролет, Чарльз шел впереди.

– Осторожнее, – закричал он. – Не поскользнитесь там. Кто знает, что может оказаться внизу.

Мы шли все дальше вниз и вниз, пока не оказались в подземелье с высоким потолком. Прямо перед нами возвышалась огромная статуя Мадонны с младенцем и скульптурная группа, состоявшая из фигуры женщины и двух ангелов. Рядом с этой группой находилась фигура, явно изображающая сатану. Со скипетром в руках он нападал на ангелов. По-видимому, они боролись за душу умершей женщины. Все это было довольно жутко, тем более что комната освещалась лишь слабым лучом света, пробивавшимся сверху. Вдоль стен в ряд стояли гробы.

Мелкая противная дрожь начала сотрясать мое тело. Я чувствовала себя так, словно прошлое поймало меня в свои сети.

– Впечатляет, – прошептал Дрэйк. – А знаете, он построен в тех же пропорциях, что и захоронение Мавзола. Я видел его рисунки и нахожу, что оба мавзолея очень похожи.

– Как вам понравится идея переночевать здесь? – спросил Чарльз. – Касс... а, как ты на это смотришь?

– Я думаю, мои волосы поседели бы за эту ночь, – вздрогнула Касси. – Знаешь, такое бывает от сильного потрясения.

– Интересно было бы посмотреть на тебя с белыми волосами, – хмыкнул Чарльз. – Ну что, оставим ее здесь?

– Нет, – испуганно вскрикнула Касси.

– Конечно же, нет, – успокоил ее Дрэйк, – это все из-за темноты и мыслей о мертвецах. Поэтому здесь так жутко. В действительности это всего лишь подземный склеп.

– Интересно, что здесь происходит ночью, – прошептала Джулия. – Как вы думаете, они встают из своих гробов и танцуют?

– Сомневаюсь, чтобы им понравилось такое времяпрепровождение. В одном саване здесь будет холодновато, – заметил Чарльз.

Дрэйк, громко восхищаясь, осматривал помещение.

– Пожалуй, нам нужно открыть мавзолей для туристов, – заключил Чарльз.

– Но здесь так холодно, – зябко передернула плечами Джулия.

– Трусихи вы все, – сказал Чарльз, – впрочем, чего еще ждать от стайки изнеженных девиц?

Я чувствовала, как сырость просачивается мне в кости. Ряд гробов на помостах наводил на грустные мысли о том, что в этой комнате осталось еще много места для новых захоронений.

Вдруг кто-то схватил меня за плечи.

– Gotcher, – прошептал мне голос в самое ухо, – я призрак мавзолея. Я собираюсь оставить тебя здесь, ты будешь моей невестой.

Я резко обернулась и встретилась с блестящими глазами Чарльза. Его лицо было совсем близко, и меня охватила дрожь.

– Ага, испугалась, – засмеялся он.

– Кто угодно испугается, если на него наброситься в таком месте, – сказал Дрэйк, – брось свои шутки, Чарльз.

– Я не думал, что ее так легко напугать, – ответил Чарльз. – Ты всего лишь маленькая напуганная малышка, Ленор, несмотря на всю твою браваду.

– Давайте уйдем отсюда, – сказала Джулия, – с меня хватит. Мы уже все посмотрели. Ты доволен, Дрэйк?

– Да, было страшно интересно. Я бы хотел прийти сюда снова. В следующий раз нужно будет захватить с собой свечи.

– И теплые пальто, – добавила Касси. Джулия начала подниматься по ступенькам.

– Я пойду первым, – объявил Чарльз, – и буду показывать дорогу.

– А я – замыкающим, – подхватил Дрэйк.

– Я все думал, кто решится пойти последним, – сказал Чарльз. – Девочки наверняка испугаются, что кто-нибудь схватит их и утащит обратно вниз. И поделом вам за ваши плохие манеры: будете знать, как являться без приглашения в частный дом.

– Я буду следить, чтобы призраки до меня не добрались, – пообещал Дрэйк. – Пойдем, здесь действительно холодно.

Мы выбрались наверх, тяжело дыша после подъема и щурясь от яркого света.

– Ну, надеюсь, ты доволен, – сказал Чарльз. – Все на своих местах. – Он взглянул на меня. – У тебя такой вид, словно ты видела призрака. Я уже начинаю верить, что ты видела его в самом деле.

– Нет, – ответила я, – я испугалась только от неожиданности.

Он состроил гримасу.

– Мне придется отдать этот ключ Кларксону. Он очень настаивал на этом. До скорой встречи.

Он сел на лошадь и ускакал.

– Это была поучительная экскурсия, – сказал Дрэйк, глядя на меня.


На следующий день Чарльз с Филиппом увезли Дрэйка на какое-то чисто мужское развлечение. Огорченная разлукой с Дрэйком, Джулия пребывала в плохом настроении.

Я взяла книгу и направлялась к пруду, когда ко мне, задыхаясь, подбежал молодой паренек с конюшен.

– О, мисс, я как раз шел в дом, чтобы найти вас. Мне нужно вас видеть.

– Что случилось? – спросила я.

– Вилли! Он потерял свою собаку.

– О, нет...

– Да, мисс. Он в таком состоянии... Он целый день искал ее в лесу. Я подумал, что, кажется, знаю, где она может быть.

– Ну, и где же?

– Она в этом похоронном месте, мисс. Там вчера были люди. Может, тогда она и проскочила в дверь. Мне кажется, я слышал ее там... через щель в стене. Я приложил ухо...

– Хорошо, ты сказал об этом Вилли?

– Я не смог найти его. Я подумал, потому как вы... хорошо к нему относитесь... так.... а сам я не хотел бы туда спускаться.

– Хорошо, мы должны сходить туда и посмотреть. Он держал ключи.

– Я взял их у мистера Кларксона... Я бы не хотел идти туда один... я подумал, потому как вы...

Мне показалось вполне возможным, что Перец заскочил в мавзолей. Должно быть, это произошло, когда мы находились внизу и дверь была открыта. Он вполне мог крутиться там, обнюхивая все вокруг. Он часто приходил туда с Вилли.

Меня совсем не радовала мысль снова спускаться в подземелье.

– Идем... мы пойдем туда вместе, – обратилась я к мальчику.

Он колебался.

– Ну, идем, – нетерпеливо сказала я, – я с тобой. Ты не будешь один.

Мальчик открыл дверь, оставив ключ в замочной скважине, и мы начали спускаться по ступенькам; осторожно ступая, я шла впереди.

– Ступеньки могут быть влажными и скользкими, – сказала я.

Он не ответил. Потом я поняла, что он и не думал идти за мной. Я услышала голоса через открытую дверь и почувствовала облегчение. Там был кто-то еще.

– Перец, – позвала я, – Перец, где ты?

За мной мелькнула тень.

– Возможно, он прячется, – сказала я. – Он, наверное, испугался, когда обнаружил, что не может отсюда выбраться.

Спустившись вниз, я обернулась и... похолодела от страха. За мной стоял Чарльз.

– Чарльз, – воскликнула я.

– Собственной персоной.

– Как... как ты здесь оказался?

– Обычным способом... на своих двоих.

– А где мальчик?

– Я отослал его. О, не беспокойся, ключ у меня.

Он держал его, улыбаясь мне.

Я решила не показывать ему, как мне страшно находиться в таком месте... наедине с ним. Это был не просто страх. Это уже походило на ночной кошмар.

– Перец, – позвала я, – где ты?

– Он, должно быть, прячется. Мы найдем его... если только он здесь. Перец! Иди сюда!

Нет ответа. Наши голоса звучали как чужие в этом странном месте.

– Ну, раз его здесь нет, нам лучше уйти отсюда, – сказала я. – Мальчику показалось, что он слышал здесь лай собаки, и мы решили, что пес мог проскочить вчера в открытую дверь. Он часто бывает здесь с Вилли.

– Не думаю, что он здесь.

Он повернулся и посмотрел на меня.

– Ты испугана, – сказал он.

– Мне не нравится это место.

– Здесь не очень уютно, правда? А оттого, что ты находишься здесь наедине со мной, оно нравится тебе еще меньше.

Я судорожно прикидывала, смогу ли обойти его и прорваться к ступенькам. Успею ли взбежать наверх прежде него? Я знала, что не смогу сделать этого – в такой темноте можно было передвигаться только с величайшей осторожностью.

– Ты не должна меня бояться, – ласково сказал он. – Я уже говорил тебе, что хочу быть твоим другом. Но ты не хочешь позволить мне этого.

– Меня не устраивает та дружба, которую ты мне предлагаешь.

– О, я знаю, что ты – очень чистая юная леди. Какая жалость. Чего ты боишься?

– Я думаю, нам лучше уйти. Собаки здесь нет. Она бы уже давно прибежала на зов.

– Ты думаешь, что я собираюсь наброситься на тебя, да? Что я собираюсь принудить тебя удовлетворить свою низменную страсть. Разве не так? Признайся. Ты считаешь меня способным на это, да?

– Да, считаю.

Он засмеялся.

– Ты наглая девка. Позволь сказать тебе, что у меня нет нужды выпрашивать подобного рода милости.

– Не сомневаюсь в этом. Так почему бы тебе не обратиться к тем, кто хочет... возможно, даже жаждет оказать их тебе?

– Таких сколько угодно, уверяю тебя. И тем не менее, я не стану делать этого, хотя здесь, моя маленькая гордая негодяйка, ты находишься в полной моей власти. Какая обстановка для любви! В окружении мертвецов...

– Я немедленно ухожу.

– Не так быстро. Тебя, верно, ужасает мысль, что я украду твою невинность... потому что ты невинна. Или нет? Какой великолепный удар ты мне тогда нанесла, до сих пор больно. Но нет. Я не стану тебе говорить, что сделаю с потаскушкой, которая не ценит моего внимания.

– Я все понимаю. Мне жаль, что я ударила тебя. Но ты меня спровоцировал. А теперь, когда мы во всем разобрались, давай постараемся забыть об этом инциденте.

– Я не забываю оскорбления так легко.

– Да? Мне казалось, что оскорбление было нанесено мне.

– Это потому, что у вас есть некий амбиции относительно своего положения, маленькая мисс Клермонт?

– Возможно, – сказала я, – но я очень надеюсь, что мне больше не придется напоминать вам о них.

– Ну тогда пойдем.

Он шел немного впереди меня. Неожиданно он обернулся и сказал:

– Послушай. Ты слышишь?

Я стояла очень тихо, прислушиваясь, и обернулась назад, чтобы всмотреться в темноту.

– Нет, я ничего не слышу, – сказала я и услышала его смех. В то время как я отвернулась, он рванул вверх по лестнице и опередил меня на значительное расстояние. Дверь со стуком захлопнулась как раз в ту секунду, когда я достигла ее. В замке повернулся ключ.

Дикий ужас объял меня.

Я была одна... запертая в Доме мертвецов.

Я начала колотить в дверь кулаками.

– Выпусти меня! Выпусти меня отсюда! – кричала я.

Он стоял рядом с дверью, мне был слышен его смех.

– Ты вела себя слишком грубо со мной, моя маленькая негодяйка, – прокричал он. – Ты должна быть наказана за это. Оставайся здесь с отошедшими в мир иной и подумай о том, как ты вела себя с сыном людей, которые были твоими благодетелями на протяжении стольких лет. Ты маленькое неблагодарное животное. Тебя следует проучить, моя прелесть.

– Нет... нет! – закричала я.

Теперь смех был слышен тише. Чарльз уходил, оставляя меня одну.

Я села на каменные ступени и закрыла лицо руками. Теперь, когда дверь была закрыта, здесь было очень темно. В голове стучала одна мысль: «Этого не может быть. Это сон. Я скоро проснусь».

Но я знала, что это не сон. Я поняла, что он задумал этот кошмар вчера. Мальчишка наверняка действовал по его указке. Теперь стало ясно, что история с собакой была абсолютной выдумкой.

– Помогите! Помогите! – закричала я.

Голос мой прозвучал так слабо, отдавшись эхом в подземелье. Если бы кто-нибудь оказался в непосредственной близости от мавзолея, возможно, он и услышал бы меня. Но кто сюда придет? И сколько мне предстоит здесь пробыть?

Я боялась пошевелиться. Мне вовсе не хотелось спускаться вниз, к гробам. Лучше уж сидеть на ступеньках, подальше от них.

Вскоре в доме заметят мое отсутствие. Бабушка начнет беспокоиться. Она будет настаивать, чтобы организовали поиски. Меня найдут, обязательно найдут. Но мысль о том, чтобы пробыть даже недолго в таком месте, ужасала меня.

И почему я оказалась такой доверчивой дурочкой? Почему не заставила мальчишку спускаться первым? Но мне так хотелось найти собаку Вилли... Я была готова сделать что угодно, лишь бы вернуть ее хозяину.

Я сидела, уставившись в темноту. Тишина тоже может быть пугающей. Я поняла, что прислушиваюсь, не раздадутся ли какие-то звуки из могил.

Мне вспомнились все рассказы о призраках, которые я когда-либо слышала. Если привидения и правда существуют, то здесь им самое место.

Я услышала свой голос, бессвязно бормочущий молитву: «Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы кто-нибудь сюда пришел... побыстрее... сейчас... прямо сейчас».

Я встала на затекшие ноги и снова заколотила в дверь до тех пор, пока у меня не заболели руки. Я понимала тщетность своих усилий, но продолжала стучать. А что, если сюда никто не придет... до тех пор, пока не умрет кто-нибудь из Сэланжеров; и тогда они откроют дверь, чтобы внести гроб, и найдут здесь меня... мертвой.

Но ведь они будут искать меня. Они должны найти меня. Но кому придет в голову искать здесь? Мальчишка с конюшен скажет им. Нет. Его нанял Чарльз. От ненависти к Чарльзу я даже забыла о страхе. Почему люди бывают такими отвратительными? Как можно так издеваться над другими людьми? Эти жестокие мальчишки, забившие камнями собаку Вилли... Чарльз, который так обошелся со мной из-за того, что я не уступила его домоганиям.

Сколько времени прошло с тех пор, как я попала сюда? Пятнадцать минут? Тридцать? Я настолько обезумела от страха, что не знала, что предпринять. В самых страшных кошмарах я не могла предположить, что он так поступит со мной. Я была готова к тому, что он накинется на меня, и тогда я бы боролась с ним изо всех своих сил, но мне и в голову не приходило, что его месть будет такой страшной.

Насколько вероятно, что кто-нибудь появится здесь до захода солнца? Вечером уже никто не придет. С наступлением сумерек слуги обходили это место стороной. Неужели мне предстоит провести здесь ночь? А потом... что потом?

Но они все-таки должны прийти сюда. Бабушка проследит за поисками. Но она может не заметить моего отсутствия до... до отхода ко сну. И только тогда она забьет тревогу.

Я снова подошла к двери и в бешенстве заколотила в нее. Я звала на помощь. Как глупо. Как будто кто-нибудь мог услышать меня. Я подумала, что внизу должно быть немного светлее – из щели в потолке пробивался тонкий лучик. Но потолок был таким высоким, а щель такой маленькой...

Я вдруг решила спуститься вниз.

И вот я вновь оказалась в подземелье... в окружении гробов на помостах. В моем теперешнем состоянии духа статуи казались живыми. Мне почудилось, что скипетр в руке сатаны пошевелился. Я не могла отделаться от ощущения, что дьявол наблюдает за мной.

Я отвела глаза и посмотрела на щель в потолке. Возможно, если я подойду иоближе и закричу, кто-нибудь услышит меня. Но какой смысл? Там все равно никого нет.

Я больше не могла находиться в этом помещении, где царили мрак и смерть. Если бы кто-нибудь там, наверху, мог меня услышать... Я смотрела на щель в потолке. Казалось, она предлагает мне использовать единственный шанс связаться с внешним миром.

Как долго мне придется здесь пробыть? Разумеется, Чарльз прекрасно сознает, что я должна чувствовать. Он скоро вернется, понимая, что я уже достаточно наказана. Я вспомнила, как Касси сказала, что она поседела бы здесь за одну ночь. Никто не может так поступить, никто... даже Чарльз.

Но люди жестоки. Вспомнить хотя бы, как мальчишки убили собаку Вилли. Такая бессмысленная жестокость была следствием их скудоумия и невежества. Но ведь Чарльз не такой. Чарльз – образованный человек. Его поступок не был бессмысленной жестокостью. Это хорошо рассчитанная месть.

Я, плебейка по рождению, оттолкнула его, он воспринял это особенно болезненно и решил преподать мне урок.

Я снова начала молиться, едва сдерживая желание помчаться наверх и спрятаться от этого мрачного помещения с его статуями и останками мертвецов.

Мой взгляд остановился на стене, и я увидела, как с нее упало две капли. Как можно в такие моменты думать о мелочах?

Неужели я должна здесь умереть? Предположим, что они не найдут меня. Я вспомнила историю о новобрачной, которая в день своей свадьбы во время игры в прятки спряталась в сундуке; замок захлопнулся, и она не смогла выбраться. Играющие искали ее, но не нашли... А много лет спустя кто-то открыл этот сундук и обнаружил останки в свадебном платье.

Эта история всегда занимала меня. Бедная невеста! Каково ей было, когда она поняла, что не сможет выбраться? В конце концов мой случай не был так безнадежен.

Он вернется, уверяла я себя. Он просто дразнит меня.

Продержит меня здесь с часок, а потом вернется, отопрет дверь и посмеется надо мной.

Сколько времени прошло? Я не имела об этом ни малейшего представления. В таком положении трудно определить время.

Тишина... эта ужасающая тишина. Я чувствовала, что за мной наблюдают невидимые призраки. В щель все еще пробивался свет. На улице должно быть солнечно. Значит, ночь еще не наступила.

Когда станет совсем темно, здесь что-нибудь произойдет.

В отчаянии я снова села на ступеньку.

Было ли это галлюцинацией, или я действительно слышала лай собаки? Я насторожилась, прислушиваясь. Да... слабый... в отдалении. Он шел извне. Я пересекла помещение и встала под самой щелью.

– Помогите! Помогите! – закричала я. – Я в мавзолее... меня заперли.

Молчание.

Затем я снова услышала собаку. На этот раз более отчетливо, и я закричала изо всей мочи. Мне почудилось, что щель на мгновение закрыла чья-то тень.

– На помощь! На помощь! Выпустите меня отсюда.

Тень исчезла.

Я постояла какое-то время, напрягая слух. Но теперь я уже ничего не слышала.

Я совсем обессилела от отчаяния и страха. Действительно там кто-то был или мне это только почудилось? Возможно, я пребывала в таком состоянии, что мне это почудилось.

Снова наступила тишина, а с ней вернулось отчаяние. Меня затрясло – от холода ли, от страха, – не знаю.

Сюда никто не придет, сказала я себе. Если бы здесь кто-то был, он бы услышал меня. Я останусь здесь на ночь... если только Чарльз не вернется. Он должен вернуться.

Шло время. Силы мои иссякали. От холода руки и ноги потеряли чувствительность. Холод, идущий от камней, пропитал мою одежду.

Бабушка может еще не знать. Она, должно быть, занята в своей мастерской. Работа всегда поглощает ее целиком. Она до смерти испугается, когда узнает, что я пропала, будет настаивать, чтобы обыскали все вокруг. Но кому в голову придет мысль о мавзолее?

Неожиданно я услышала шум. На лестнице, казалось, стало светлее. Послышался скрежет отпираемого замка. Дверь распахнулась, и в темноту ворвался сноп света.

– Ленор, вы здесь?

Я услышала лай собаки. Спотыкаясь, я вскарабкалась по ступенькам. Меня поймали чьи-то руки.

– Дрэйк... – пробормотала я, – Дрэйк...

– Теперь уже все хорошо, – говорил Дрэйк. – Боже мой, вы совсем замерзли.

Собака все лаяла, меня вытащили наверх. От свежего воздуха у меня закружилась голова. Я подумала, что вот-вот упаду в обморок.

– Теперь уже все хорошо. Теперь уже все хорошо.

Это был голос Дрэйка. Потом я увидела Вилли... и снова услышала собаку.

– Я отнесу вас в дом, – сказал Дрэйк.

Затем все поплыло перед глазами, и я соскользнула на землю. Когда я пришла в себя, то обнаружила, что сижу на приступке за воротами, и Дрэйк держит мою голову.

– Так вам будет лучше. Бедное, бедное дитя. Как это могло случиться? Ладно, не думайте об этом. Теперь все позади.

– Дрэйк, – прошептала я.

– Да, я – Дрэйк.

– Вы спасли меня.

– Идемте. Надо поскорее добраться до дома. Вам нужна теплая постель и что-нибудь успокоительное. Вы можете стоять на ногах?

Я сделала два нетвердых шага. Мне стало неловко, когда я поняла, что Вилли все еще здесь и с удивлением смотрит на меня.

– Да, не очень уверенно, – заключил Дрэйк и подхватил меня на руки.

– Вы не сможете...

– Еще как смогу. Вы легкая как перышко. Ну, идем. Не будем терять время.

Мы двинулись к дому.

– Чарльз... это он вам сказал? – спросила я.

– Чарльз?

– Это Чарльз меня запер.

Дрэйк ничего не ответил; оставшийся путь он прошел в полном молчании. Когда мы вошли в холл, он сказал, обращаясь к Вилли:

– Ты молодец, Вилли. Ты поступил хорошо. Спасибо тебе. Мисс Клермонт поблагодарит тебя сама, когда ей станет лучше.

– Так это был Вилли, – сказала я.

– Он услышал ваш голос, и у него хватило сообразительности пойти в дом. Он встретил меня и все рассказал. Поэтому я добыл ключи и немедленно отправился туда.

От пережитого волнения я была не в силах говорить. Потом я увидела миссис Диллон и Кларксона.

– Боже милостивый! – всхлипнула миссис Диллон. – Что же это делается?

А потом появилась бабушка.

Она сразу же взяла на себя заботы обо мне. Меня отнесли в спальню, и в скором времени я уже лежала в своей постели, укрытая одеялами, с грелкой в ногах.

Бабушка сидела у моей постели.

Я забылась беспокойным сном. Мне снилось, что я опять в мавзолее. В страхе я закричала. Бабушка не отходила от меня всю ночь. Она дала мне успокоительный отвар на травах, и я наконец заснула. Меня успокоило сознание того, что, если я проснусь от страха, со мной рядом будет бабушка, готовая меня утешить.

Наутро я чувствовала себя лучше, но бабушка настояла, чтобы я оставалась в постели.

– Ты промерзла до костей, – сказала она, – и пережила сильный испуг.

Я рассказала ей обо всем, начиная с происшествия на балу.

– Понимаешь, бабушка, это было его местью, – объяснила я.

– Mon Dieu, – промолвила она, – подумать только, что он оказался способен на такое! Он из тех людей, кого следует опасаться. По крайней мере, ma petite, мы теперь знаем, с кем имеем дело. Жаль, что я не могу увезти тебя отсюда. Филипп – хороший, добрый мальчик... совсем другой. Но этот... настоящий злодей. Хорошо, что все закончилось благополучно, ma cherie. Когда я думаю, что ты была там совсем одна, и о том, что он мог с тобой сделать... я давно хотела предупредить тебя об опасности. Теперь ты уже не маленькая девочка. Ты и впредь будешь ловить на себе взгляды... подобные тем, что бросал на тебя Чарльз. Я благодарю Господа, что все не обернулось еще хуже. О, я знаю, это было суровым испытанием для тебя... какой ужас ты пережила! Да и как можно не испугаться... оказавшись запертой в таком месте? Но все позади. Это был плохой сон, очень плохой сон... Но когда я думаю о том, что мог сделать с тобой человек с такими наклонностями... Он мог причинить тебе очень большой вред. И если бы он сделал это, я бы убила его. Правда, за то, что он запер тебя, его тоже следовало убить... но если бы произошло самое страшное, я бы его убила, это точно.

Я понимала, что она имеет в виду, и понимала, что мне есть за что благодарить Бога.

– Скоро его здесь не будет, – продолжала бабушка, – он уедет, и мы избавимся от него. Я не могу быть спокойной, пока он живет в доме.

– Он ненавидит меня, бабушка.

– Ты задела его тщеславие, отказав ему. Да... он хитрый и лживый, этот юноша. Он считает себя настолько красивым, что против него невозможно устоять. Таких людей нужно опасаться. Но теперь мы знаем, с кем мы имеем дело. Это было предупреждением. Когда ты оправишься, ты забудешь об этом. Это событие сотрется из твоей памяти, как ночной кошмар. Но иногда бывает полезно знать, что из себя представляют люди, с которыми приходится близко общаться. Таким образом... зло порой тоже приносит пользу. По крайней мере, мы теперь знаем, чего можно ждать от этого Чарльза.

– И мы будем держаться вместе, бабушка.

– Я всегда буду рядом, если ты этого захочешь. Когда ты станешь взрослой, у тебя появятся муж и дети, и тогда бабушки... отходят на второй план. Но я ничего не имею против. Это естественно и правильно. Так и должно быть. Но пока... мы еще побудем вместе, правда? Я всегда буду заботиться о тебе, и ты всегда будешь мне рассказывать о своих опасениях и страхах. Я знаю, что придет время и ты будешь счастлива. Я хочу, чтобы ты умела то, чего лишена была твоя мать. Она была так беспечна, так доверчива... Ну, ладно, все это в прошлом, а мы должны жить настоящим.


На следующее утро я проснулась от внезапного страха. Мне показалось, что я снова нахожусь в мавзолее. Потом знакомые очертания предметов в моей комнате начали обретать форму. К моей кровати подошла бабушка.

– Ты сегодня хорошо поспала, – сказала она.

– Ты опять провела здесь всю ночь.

– Я прекрасно устроилась в кресле. Сейчас я собираюсь дать тебе кое-что очень приятное и успокаивающее. Немного овсяной каши, я думаю... и бутерброд с маслом. Миссис Диллон предложила сварить тебе каши. Она говорит, что овсянка действует успокаивающе. Они все очень стараются быть полезными. Кларксон недоволен, потому что Чарльз взял ключи, не спросив у него разрешения.

Я съела завтрак и собралась вставать, но бабушка удержала меня в постели.

– Ты слишком сильно промерзла в этом склепе. Я не хочу, чтобы ты простудилась.

Я все еще чувствовала слабость, происходящее представлялось нереальным, и потому я не стала возражать ей. Она принесла мне «Джен Эйр». Я уже читала ее раньше, но, перечитывая вновь, получала огромное удовольствие и, как всегда, страшно жалела Джен и думала, как мне повезло, что я не одна на белом свете.

Я попросила бабушку не сидеть со мной целый день – от этого мне начинало казаться, что я инвалид. Мне достаточно просто знать, что она находится поблизости, в мастерской.

– Ты пережила сильнейший шок, – сказала она, – и дело не только в том, что ты там замерзла. Ты пробыла в склепе целых три часа. Вполне достаточно, чтобы промерзнуть до костей; но то, что ты вообще находилась там, возможно, еще страшнее. Поэтому теперь ты будешь отдыхать.

Меня пришла навестить Касси. Она стояла у моей кровати и смотрела на меня с нежностью и удивлением.

– Все хорошо, Касси, – сказала я. – Я уже выбралась оттуда.

– Я не могу передать тебе, что я почувствовала, когда мне сказали, что ты пробыла там три часа. Я бы, наверное, умерла.

– Я тоже думала, что мне придется там умереть.

– Но твои волосы ничуть не изменились.

Она пристально вглядывалась в меня.

– Ни капли седины... а она была бы сразу заметна в твоих темных волосах.

– Кажется, я уже начинаю приходить в себя... хотя всю предыдущую ночь мне снилось это подземелье, и когда я проснулась, мне показалось, что я опять нахожусь там.

– Не могу представить себе ничего ужаснее того, что тебе пришлось пережить.

– Случаются и более ужасные вещи.

– Ты очень храбрая, Ленор.

– Видела бы ты, как я тряслась от страха... думая обо всех этих ужасах... о мертвецах и привидениях... тогда я была далеко не такой храброй.

– В доме из-за этого было много неприятностей, – сказала она. – Это было ужасно. Мама совсем расстроилась. Она лежит в своей комнате с задернутыми шторами и никого, кроме мисс Логан, не подпускает к себе.

– И что же произошло?

– Дрэйк... и Чарльз... они подрались. И все из-за тебя. Дрэйк повалил Чарльза на землю и заставил рассказать, как он запер тебя в мавзолее. Чарльз сказал, что это его личное дело и что он хотел преподать тебе урок. Он сказал, что тебя нужно было осадить, так как для прислуги ты слишком много себе позволяла.

Дрэйк кричал на него и назвал его хамом... и еще похуже. Он говорил, что Чарльз велел мальчишке с конюшен заманить тебя в это место, чтобы потом запереть там. Чарльз сказал, что не собирается отрицать этого, но какое Дрэйку до этого дело? А Дрэйк ответил, что до этого есть дело любому порядочному человеку и что коли Чарльз так любит учить других, то он со своей стороны тоже преподаст ему урок. Мы не могли поверить своим глазам. Их обоих нельзя было узнать. Дрэйк крупнее Чарльза, поэтому он схватил его и тряс как грушу. А в заключение швырнул его в озеро. Джулия плакала. Я тоже была готова заплакать. Мне никогда не приходилось видеть таких сцен.

– Как Чарльзу понравилось в озере?

– Он быстро выбрался из воды. Дрэйк забросил его не очень далеко, но все равно, к тому моменту, как Чарльз вышел из воды, Дрэйк был уже в доме. Он упаковал свой чемодан и зашел к маме попрощаться. Он сказал ей, что его отзывают срочные дела. Мама была в ужасном состоянии. Но, конечно, ей пришлось вежливо проститься с Дрэйком. Потом он вышел из дома и попросил одного из конюхов отвезти его на станцию...

– Как... ужасно! А что Чарльз?

– Он уезжает сегодня вечером. Не говорит куда; сказал только, что поедет к другу и прямо от него в университет.

– Значит... они оба уехали... и все это из-за меня.

– Дрэйк не мог оставаться в доме после того, как подрался с хозяином. Что же касается Чарльза, то, возможно, ему стыдно за случившееся. Филипп очень волнуется за тебя.

– Филипп всегда был добр ко мне.

– Я думаю, он тоже скоро появится здесь. Он хотел повидать тебя вчера вечером, но мадам Клермонт сказала, что лучше тебя не тревожить.

– Как ужасно закончились каникулы!

– Никогда не думала, что такое может случиться. – Надеюсь, все это останется в прошлом.

Она ушла, а я снова легла, вспоминая, как Дрэйк вошел в мавзолей, взял меня на руки и отнес в дом. Возможно, я больше никогда его не увижу. Он, конечно, уже не приедет в Шелковый дом в качестве гостя Чарльза. Теперь они должны ненавидеть друг друга. Я испытывала смешанные чувства. Я была благодарна ему за то, что он заступился за меня; это было похоже на средневековый турнир или на дуэль и давало мне ощущение собственной значимости; а после того, как Чарльз так унизил меня, мне было это особенно необходимо. Но я сожалела, что больше не увижу Дрэйка.

Филипп тоже зашел меня проведать.

– Ленор, дорогая моя, – сказал он, – как это все неприятно. Какой ужас тебе пришлось пережить!

– Очень мило, что ты зашел, – ответила я. – Ведь ты мог и не захотеть меня видеть после такого скандала, причиной которого невольно явилась я.

– Так, значит, ты уже знаешь про Дрэйка?

– Мне рассказала Касси...

– Мне стыдно за своего брата, Ленор.

– Я всегда знала, что ты лучше его.

– Думаю, что он сейчас находится в стадии самоутверждения. И потому совершает довольно глупые поступки. Я не сомневаюсь, что это пройдет. На самом деле он не такой уж плохой.

Я улыбнулась. Филипп был из той породы людей, которые стараются сохранять хорошие отношения со всем миром, и думают, что и другие живут по тем же законам.

– Как ты теперь себя чувствуешь?

– Бабушка совсем меня избаловала, и все остальные тоже ко мне очень добры. Даже миссис Диллон сказала, что приготовила мне овсянку.

Он засмеялся, потом снова стал серьезен.

– Как тебе должно было быть страшно.

– Да уж. Я и сейчас была бы там, если бы не Вилли и Перец.

– Слава Вилли! Полагаю, Дрэйк почувствовал, что не может здесь больше оставаться после такой ужасной ссоры с Чарльзом.

– Да и Чарльз, кажется, тоже уезжает.

– Сегодня вечером.

– Боюсь, что расстроила всеобщие надежды на приятное времяпрепровождение.

– Чарльз вел себя как грубиян, и в этом его вина. Я ничуть не удивлен, что Дрэйк так разозлился и дал выход своему гневу.

– Можешь себе представить, каково мне быть в центре таких событий.

– В центре всего этого отвратительное тщеславие Чарльза. Он получил хороший урок.

– Но Дрэйку пришлось уехать.

– Он не мог остаться после такого скандала. Как можно... ведь он был гостем Чарльза. Чарльз получил хорошую трепку и искупался в озере. Не бойся, что Чарльз опять будет докучать тебе. Я считаю, что он должен немедленно покинуть дом. А ты поправляйся.

– Я не больна... просто нервный шок.

– Это потрясло бы кого угодно. Через пару дней ты оправишься. Я буду присматривать за тобой. Мы с Касси так решили. Скоро сюда приедет отец. Он хочет серьезно поговорить с нами о деле. Конечно, с Чарльзом он тоже захочет поговорить.

– Но Чарльз уезжает.

– Не думаю, что Чарльза интересует семейный бизнес. И хотя он старший брат, отец в основном надеется на меня. Я попробую убедить его, чтобы он позволил мне уйти из университета, у меня уже есть достаточное образование. Я хочу войти в дело... как можно скорее.

– Ты думаешь, он согласится?

– Надеюсь, что да. Он очень доволен, что я интересуюсь делами. А Чарльз нисколько, и это его огорчает. Но, по крайней мере, хотя бы на одного из нас он может рассчитывать.

Мне было приятно поболтать с Филиппом. Мне нравились его увлеченность и доброта. В нем было что-то очень естественное. Когда он ушел, я почувствовала себя намного лучше. Я была рада, что Чарльз уезжает и что пройдет еще много времени, прежде чем мы снова с ним встретимся.

Визит Джулии оказался для меня неожиданным.

Как только ушел Филипп, она вошла в мою комнату. Лицо ее было заплаканным и очень сердитым. Она встала в ногах моей кровати, уставившись на меня.

– Это все ты виновата, – сказала она. – Я думала, Дрэйк убьет Чарльза.

– Я уже слышала об этом. Мне жаль, что так случилось.

– Это все по твоей милости.

– По моей? Я не просила, чтобы меня запирали в мавзолее.

– Ты кормила его своими баснями. Ты занимала Дрэй-ка своими россказнями. Я наблюдала за тобой. Ты все время пыталась привлечь его внимание... и решила, что это лучший способ добиться этого.

– Джулия, что ты говоришь? Неужели ты думаешь, что я по своей воле оказалась запертой в этом ужасном месте? Я так испугалась, что чуть не сошла с ума. Это было ужасно... все эти гробы.

– Но потом пришел Дрэйк и освободил тебя, верно? Вот чего ты добивалась.

– Он пришел потому, что Вилли услышал меня и пошел в дом. Чистая случайность, что он напал на Дрэйка.

– Он уехал, и не думаю, что когда-нибудь увижу его снова.

У нее дрожали губы.

– Все было так хорошо... а ты все испортила.

– Джулия, – сухо сказала я, – в этом не было моей вины. Это Чарльз...

Она смерила меня ледяным взором и вышла из комнаты. Я видела, что она готова разрыдаться.

Конечно, я знала, как глубоко было ее чувство к Дрэйку, и понимала, что теперь она будет винить меня в том, что потеряла его.


Виктория Холт Шелковая вендетта | Шелковая вендетта | ПОМОЛВКА