— Я тоже здесь, я умерла, — неподвижными губами произнесла мать. Он не помнил, кто сообщил ему о ее смерти, но он уже об этом знал. Позади матери, позади ее тени, ему мерещилась цветущая, крепкая, пышущая здоровьем царица, одно время сама кормившая сына грудью, налитой молоком. Он присел рядом с ней возле лужи жертвенной крови. — Ты здесь что, только в гостях? — спросила она, когда напилась крови и он смог заглянуть в ее бесплотные глаза. — Да, я ненадолго. Я случайно оказался здесь с товарищами. Хотел кое о чем спросить Тиресия. — Он только что был здесь, — сказала она. — Как дела у нас дома, мама? — Сам знаешь, — отвечала она. — И все же я хочу тебя об этом спросить, хочу подтверждения. — Да ведь мы все только гадаем, — сказала она, остановив взгляд на его лице. — А ты постарел. — Я хотел узнать о Пенелопе и о сыне. — Беспокоишься, — сказала она. — Но я думаю, у Пенелопы все в порядке. Она выкрутится. В голосе прозвучал отзвук застарелой злобы. — Я прибыла сюда прямо из деревни, — продолжала она. — Теперь твой отец живет там один. Мы перебрались за город несколько лет назад. На Острове нынче нет хозяина. Отцу следовало бы прийти сюда. Почему я должна томиться в одиночестве? Здесь он не знал бы никаких печалей. — Никаких? — Никаких, — жестко подтвердила она. — Все миновало. Все. Он наклонился и уставился в лужу крови. — Ты не должен был уезжать. Ты должен был пойти им наперекор. Я потому и попала сюда, что ты уехал. Я очень тосковала по тебе. Ты был такой умный и добрый. — А как Телемах? — снова спросил он. Она обмахивалась бесплотными руками, разгоняя жаркий воздух Аида. — Думаю, ему не сладко живется. — Ты недовольна тем, что я пришел сюда и задаю вопросы, мама? — Да. — Но я хотел говорить с Прорицателем. — И зря, — сказала она. — Ты боишься вернуться к людям и надеешься получить помощь здесь. И зря. — Я просто хотел подтверждения, — простонал он и хотел уткнуться головой в ее колени. Он протянул руки к ней, к той, от которой пахло молоком, но она ускользнула, унеслась прочь. Огонь лизнул лужу, высушил ее. И когда его руки сомкнулись, обхватив пустоту, они обожгли друг друга, точно два языка пламени, два раскаленных медных стержня. Товарищи что-то отчаянно кричали ему с берега реки. Он не мог разобрать их слов, может, это эхо повторяло: «И зря!» — понять он не мог.* * *