II
Может, оттого, что воздух нынче дышал осенью, стоял туман и сеялся мелкий дождь, она вдруг поняла, что стала слишком старой. Не исключено, что она знала это давно — втайне, неосознанно, — но, когда беременная дочь Долиона прошла через двор, исполняя роль, отведенную ей в жизни Долгоожидающей, Пенелопа это поняла.
— Ишь как выламывается, и день ото дня пуще, — сказала она Эвриклее, которая стояла у окна за ее спиной. Разговор происходил после причесывания.
Престарелая кормилица Долгоотсутствующего, все такая же дряхлая, хотя почти вездесущая, но, вообще-то говоря, слепая и глухая, поглядела вниз.
— Кошка скоро окотится, — сказала она. — Она породистая. Господин Лаэрт вывез ее прародительницу из Египта. Это, наверно, уж тридцать седьмое, а то и тридцать восьмое колено в их роду.
— Ты, конечно, понимаешь, что я говорю о девчонке, а не о кошке, — заявила Пенелопа.
— О девчонке? — отозвалась Эвриклея. — О ней я и не подумала. Само собой, я вижу, знаю, что она выламывается. Но она на девятом месяце. А в такое время они не в себе.
— Это что, Эвримах, я не ошиблась?
— Молодая она, — сказала старуха.
С наружного двора донесся шум. Пенелопа высунулась из окна, пошире распахнув деревянные ставни и пытаясь увидеть, что происходит за плоской крышей мегарона. Кто-то пробежал через двор. Послышался голос Амфинома, потом Антиноя. Когда они появились в воротах, она увидела и Эвримаха. Постоянный комитет был в полном составе, однако в Женские покои они не поднялись. Они явно ссорились между собою.
— Тогда снимите дозорных! — кричал Антиной.
— Я уже послал с приказом гонца, — сказал Эвримах.
— А сторожевое судно в проливе?
— Оно уже возвращается, — спокойно ответил Амфином со своим — как ей теперь показалось — прекрасным дулихийским акцентом. — Я послал к ним гонца, как только узнал, что мальчишки возвратились домой. Телемаха с ними нет.
Милостивый Зевс! — подумала она, зажав ладонью рот. Эвриклея притиснула руки к высохшей груди.
— Кто его предупредил? — кричал Антиной.
— Похоже, что Медонт, — ответил Эвримах. — Его уже несколько дней нигде не могут найти. Ну и, само собой, старуха.
Эвриклея сделала шажок вперед и, став рядом с Хозяйкой, поглядела вниз.
— Медонт мне за это заплатит! — кричал Антиной. Видно было, что он себя не помнит от злости.
— Ну-ну-ну! — успокаивал его Амфином. — Теперь уже ничего не поделаешь.
— Ничего?
Женихи посмотрели за ограду вдаль, на Нижний город и гавань. Туман рассеялся, но дождь все еще моросил. Корабль пристал к берегу, вот его уже вытащили на песок. Кто-то из молодых людей нес весла и парус, другие держали кувшины с едой и мехи, а позади всех человек пять корабельщиков волокли что-то похожее на лари. Со стороны пролива показалось сторожевое судно, мачта была опущена, оно скользило на веслах; матросы спрыгнули на берег и теперь втаскивали на него длинный, смоленый сторожевой корабль. Даже из окна Пенелопы слышно было, как они бранятся между собой.
— Ты слышала? — спросила Пенелопа. — Его с ними нет.
Старуха нерешительно прошлась по комнате, сложив руки ладонями вместе и раскачиваясь из стороны в сторону, глаза ее совсем почернели.
— С позволения Вашей милости… — начала она.
— Да, да, беги!
Старуха не побежала, но все же можно сказать, что она припустила шагу. Она не вспомнила о стоявших за дверью сандалиях. Словно серая мышь, потрусила она через оба двора, через наружные ворота, и еще не успела Меланфо завершить свой утренний круг по двору, а Эвриклея уже спускалась по склону к Нижнему городу.
И вот в этот-то тревожный час Все Еще Ожидающую и пронзила странная, непрошеная мысль: слишком стара! Я слишком стара.