Глава 27

Ледовский и в самом деле явился, едва рассвело. И не один, а вместе со своим водителем, притащившим большую картонную коробку, которую он, скромно потупившись, оставил в прихожей и тут же удалился.

— Это что? — спросила я, несколько опешив.

— Это все необходимое для того, чтобы ты не умерла с голоду, — пояснил Ледовский.

Я присела на корточки и заглянула в коробку: она была набита продуктами под завязку, а сверху лежали апельсины и здоровый ананас.

— Ешь ананасы, рябчиков жуй… — глупо хмыкнула я, не зная, как отнестись к подобным проявлениям почти отеческой заботы к моей собственной персоне.

— Рябчиков там нет, — поправил меня Ледовский и, подхватив коробку, отнес ее на кухню.

Я, все еще пребывающая в некоторой прострации, проследовала за ним и меланхолично наблюдала, как он выгружает из коробки щедрые дары супермаркета и раскладывает их по пустым полкам моего холодильника.

— А это съешь сейчас. — Он оставил на столе две пластиковые упаковки — в таких упаковках в дорогих магазинах продают салаты чуть ли не на вес золота — и стаканчик йогурта.

Я опустилась на табурет и задумчиво посмотрела на все это невиданное изобилие, в смысле невиданное в стенах моей кухни. И не по той причине, что я не могла заработать себе на хлеб насущный, а в связи с общей безалаберностью моего жизненного уклада.

— Ну что сидишь, давай работай челюстями, — подбодрил меня Ледовский. — А то ведь скоро совсем на нет сойдешь.

— А ты уверен, что мне все это можно?

— В каком смысле? — насторожился Ледовский.

— В том, что выходящим из длительной голодовки рекомендуется начинать с легких протертых супчиков, а еще лучше — это, как его… — я щелкнула пальцами, — искусственное питание, с помощью капельницы, например…

— Издеваешься? — оскорбился Ледовский, видимо не ожидавший такого пренебрежения к собственной благотворительности.

— Ага! — просто ответила я и подвинула к себе упаковку с салатом, рассмотрела цену и присвистнула:

— Ого!

Ледовский покачал головой:

— Какая ты все-таки…

— Какая? — Я напружинилась, как кошка перед прыжком.

— Ты как кактус, который раз в десять лет цветет, а все остальное время колется. М-да, но все равно находятся идиоты, которые их коллекционируют. Сам видел окна, заставленные разнокалиберными горшочками, и в каждом — по кактусу, — сказал Ледовский, протопал в прихожую, и уже оттуда до меня донеслось:

— Ладно, я пошел, еще позвоню, а ты лечись.

Я осталась наедине с угрызениями совести. Черт побери, зачем я наговорила Дедовскому гадостей, кто меня, спрашивается, за язык тянул? А все потому, что я не хотела признаться ни себе, ни ему, как меня растрогало его участие. Все это злополучное чувство противоречия, и только.

Спрятавшись за шторой, я выглянула в окно. Напрасная предосторожность: Ледовский ни разу не оглянулся, и уже через минуту его машина сорвалась с места.

Все-таки я съела немного салата, большей частью из чистой любознательности. Ну очень мне не терпелось понять, почему он так дорого стоит. Может, я, конечно, и не самый большой специалист в этой области, но чего-то особенного под пластиковой крышкой обнаружить мне не удалось, салат как салат.

Я уже заканчивала свою роскошную трапезу, когда в дверь снова позвонили. Каюсь, первая моя мысль была совсем не о Богаевской. Я подумала, что вернулся Ледовский, почему, а Бог его знает. Может, потому, что мне этого хотелось?

Однако за дверью стоял Капитонов, который выглядел усталым и озабоченным. И еще смешным, потому что на голове у него была какая-то чудная клетчатая кепка, в которой я его прежде не видела.

— Проходите, — сказала я, дожевывая бутерброд с рыбой.

Капитонов, даже не поздоровавшись, с ходу меня огорошил:

— Вы можете опознать Богаевскую?

— То есть… — растерялась я. — Как это понимать?

— В прямом смысле, — пояснил Капитонов, — мне нужны люди, которые могли бы ее опознать, хотя бы предварительно, прежде чем из Москвы прибудет ее продюсер или, как их, а, импресарио. В этих иностранных названиях черт ногу сломает… Так вот, насчет опознания. Поскольку Майя Бессараб до сих пор находится в невменяемом состоянии, я могу надеяться только на вас и бывшую учительницу Богаевской. На вас, кстати, в большей степени, чем на нее. Во-первых, вы хладнокровнее, во-вторых, вы видели ее на прошлой неделе, а учительница — пятнадцать лет назад. Я коснулась пальцами лба.

— Постойте, что-то я не пойму… Почему ее нужно опознавать? Она что, тоже не отвечает на вопросы? Как Майя?

— Тоже не отвечает, — Капитонов отвел взгляд, — с той только разницей, что Майя еще, может, и заговорит когда-нибудь, а Богаевская — уже никогда. По крайней мере, моя обширная практика позволяет мне это утверждать.

— Что… Что вы хотите этим сказать? — Я прогнала догадку, которая меня посетила, уж слишком она была страшна.

— То, что она сейчас в морге, и это еще хорошо.

— Хорошо?!

Капитонов по-прежнему старался не смотреть мне в глаза.

— Ну да, хорошо… Она ведь могла уже быть и в могиле, и тогда дело бы усложнилось. Про крематорий я вообще молчу.

— Она что, мертва?! — У меня появилось острое желание укусить себя за палец, чтобы очнуться и понять, что я не правильно истолковала слова Капитонова.

Но он подтвердил:

— Именно так, а потому мы должны спешить. По дороге захватим учительницу. Боюсь только, с ней придется повозиться, вряд ли она стойко встретит это печальное известие.

— Так мне собираться? — уточнила я, чувствуя неприятную пустоту под ложечкой. Думала ли я еще неделю назад, встречая в аэропорту красивую и цветущую Елену Богаевскую, что очень скоро мне придется опознавать ее в морге? А Венька Литвинец? Ведь и он еще совсем недавно сидел на моем диване, уговаривая меня вступить в команду Пашкова и хвастая фотографией жены — роскошной блондинки. В конце концов, что творится в этом городе? А потом я спохватилась: да ведь та, в морге, может оказаться совсем даже и не Богаевской, а другой женщиной. Иначе зачем это опознание? Я уставилась на Капитонова:

— А почему вы вообще решили, что Богаевская в морге, вы что, нашли при ней документы?

— Собирайтесь, я подожду вас в машине. — Это все, что ответил мне Капитонов, и вышел из квартиры.

Я забегала по комнате, лихорадочно стаскивая с себя халат и натягивая юбку со свитером. Потом закрутила вокруг шеи шарф, натянула ботинки, куртку. Шапку на этот раз я надевать не стала, решив обойтись капюшоном. Уже взявшись за ручку двери, я вернулась, чтобы мазнуть по губам помадой, а также сунуть в карман куртки парочку носовых платков: давешняя простуда перешла в следующую стадию, сопровождаемую обильным насморком, который грозил мне немалыми неприятностями еще из-за моей склонности к аллергии.

Капитонов ждал меня в машине не один, а с одним из своих молодых помощников, тем самым, что исполнял роль убиенного Веньки во время знаменитого следственного эксперимента в кабинете Пашкова. Как его там, Севрюков, кажется?

Так вот, этот Севрюков, длиннолицый парень лет двадцати семи, с маленькими невыразительными глазками, был за рулем, рядом с ним расположился Капитонов, а потому мне пришлось довольствоваться задним сиденьем. По этой же причине я больше ничего не спросила у Капитонова, и, до тех пор, пока автомобиль не остановился у подъезда Радомысловой, никто из нас не произнес ни слова.

— Пойдемте со мной, — то ли попросил, то ли приказал мне Капитонов, открывая дверцу.

Я молча подчинилась. Так же молча мы поднялись на четвертый этаж.

На лестничной площадке я отошла в сторону, предоставив Капитонову безрадостную возможность объявить Радомысловой, что ее любимая ученица в данный момент находится в морге.

Капитонов долго держал палец на кнопке звонка, по крайней мере до тех пор, пока за дверью не раздались чуть шаркающие шаги.

— Кто там? — На этот раз старая учительница оказалась более осторожной, нежели вчера, когда она, не раздумывая, распахнула передо мной дверь.

— Это милиция, — отрекомендовался Капитонов. Почему он не решился назвать свое родное ведомство? Может, из скромности?

Дверь медленно, со скрипом отворилась, и я увидела Радомыслову. Честное слово, эта ночь не прошла для нее бесследно: под глазами залегли темные тени, а старческие морщины, прежде почти незаметные, стали глубокими, как впадины.

Капитонов сунул руки в карманы чуть ли не по локоть:

— Ираида Кирилловна, мы за вами.

— За мной? — переспросила учительница дрожащим голосом. — А… а что случилось? Вы… вы ее нашли?

— Похоже на то. Войти-то можно? — спросил Капитонов и, обернувшись, посмотрел на меня.

— Проходите, пожалуйста, — засуетилась Радомыслова, при этом ее дрожащая рука, не переставая, теребила верхнюю пуговицу халата.

Капитонов шагнул в прихожую, я понуро поплелась за ним. Дальше все было печально, но без криков и обмороков. Когда Капитонов сообщил учительнице о Богаевской, та ничего не сказала, только с тихим стоном поползла по стене вниз. Капитонов ее подхватил под мышки и потащил в комнату, а мне бросил через плечо:

— Быстро «Скорую»!

Я стала оглядываться по сторонам в поисках телефона, но тут Радомыслова возразила удивительно твердо:

— Все нормально, «Скорая» не нужна… В каком она морге?

На лице Капитонова отразилось недоумение, он осторожно расцепил свои объятия: Радомыслова держалась неколебимо, прямо, как стойкий оловянный солдатик.

— Одну минуту, — сказала она и скрылась в углу, за ширмой. Я еще не успела дух перевести, а она уже стояла перед нами в строгом черном платье с белым, вязанным крючком воротничком. — Я готова.

Капитонов только развел руками и пробормотал себе под нос:

— Тогда по коням.

В морге я была второй раз за всю свою жизнь. Первый мой визит был даже печальнее нынешнего, но тогда мне, по крайней мере, не нужно было никого опознавать.

— Подождите здесь, — сказал нам с Радомысловой Капитонов и куда-то ушел, оставив нас в маленьком тесном предбаннике, где из мебели были только старый двухтумбовый стол с крышкой, усеянной чернильными пятнами, и колченогий стул, на который я и усадила старую учительницу Елены Богаевской.

Я все еще за нее боялась, а потому робко заметила, заглядывая в ее бледное лицо:

— Может, это еще и не она вовсе…

— Нет, это она, — глухо отозвалась Радомыслова.

Я поежилась:

— Откуда вы знаете?

— Я это еще вчера поняла, не знаю почему… Шестое чувство, наверное…

После этого мы обе замолчали и не проронили ни слова до возвращения Капитонова.

Он пришел минут через пять и сказал просто:

— Пойдемте.

И мы пошли. Радомыслова впереди, а я чуть поотстав и аккуратно подхватив ее под руку. Конечно, она держалась молодцом, но где гарантия, что старушка не упадет в обморок в самый ответственный момент? В любом случае осторожность не помешает.

Капитонов распахнул перед нами неприметную дверь сбоку, мы шагнули через порог и попали в небольшое помещение, в котором стояли несколько столов с металлическим покрытием. На всех лежали человеческие тела, и простыни, как в кино, их не покрывали.

Я человек не самого робкого десятка и имею общее представление, что случится со мной, когда «ходики» в моей груди по какой-то причине остановятся, и все же я замерла. Остановилась у входа, не в силах сделать шага. А Радомыслова пошла вперед, медленно, останавливаясь возле каждого стола. Я оглянулась и посмотрела на Капитонова: тот не выражал ни малейшего беспокойства.

И тут Радомыслова сказала громко и, как мне тогда показалось, торжественно:

— Вот она. И прибавила:

— Какая красивая…

Это ее замечание резануло мне слух, я подошла и остановилась рядом. Мертвая женщина, лежащая на столе, и вправду была Еленой Богаевской. Чтобы понять это, мне хватило одного взгляда. Еще я успела заметить, что лицо у нее грустное-прегрустное, печальное-препечальное, а на шее багровая борозда…

— Вы тоже считаете, что это Богаевская? — Капитонов притронулся к моему плечу. Я подавленно кивнула.