ГЛАВА 29
Но пришла пора расставаться влюбленным. Целый месяц, весь напролет август должен был Эрик пробыть в отъезде. Князь Владимир послал его в новгородскую вотчину с войском – крепко держались язычники гордого Новгорода, не желали отступиться от старой веры.
– Водой не желают креститься – огнем крещу! – так рек князь и повелел собираться в дорогу.
Не было на сей раз промеж князя и воеводы душевной беседы. Опустив голову, выслушал Эрик речь князя Владимира и удалился покорно. Князь долго смотрел вслед ему и качал головой – жалел чего-то иль о чем-то печалился? Неизвестно.
На рассвете выходил в поход Эрик с воями. Солнце еще не встало из-за окоема, но уже томила духота. Воевода подремывал в седле, воскрешая в душе воспоминания минувшей сладостной ночи. Хоть и грызла его жестокая обида за то, что так обошелся ним князь, но все ж чудилось ему порой, что так оно даже лучше повернулось. Сам князь его женил, да сам и помог ему от жены отворотиться. Нет и не может быть теперь у него к жене заботы и радения – не соблюла она себя в девичестве, не его ребенка носит во чреве. Теперь она сама себе хозяйка, найдет, на кого опереться. А он, Эрик, в полном праве будет ласкать и баловать ту единственную, которая всецело принадлежит ему...
И при воспоминании о Лауре воевода приподнялся в седле, оборотился – кинуть взгляд на исчезающий в легкой знойной дымке Киев-град. Там, за ним – деревенька, теперь уж невидная, а в ней – каменные палаты, и в маленькой опочивальне спит нежная возлюбленная.
Сердце дрогнуло и пропустило удар, соленый пот потек со лба, заливая глаза. Окрестности подернулись вдруг багровой дымкой, и стало страшно, так страшно! Огляделся из последних сил – суровые лица воев окрасились в алый цвет, алым стал белоснежный конь воеводы, а седок его замер от невыносимой, пронизывающей насквозь боли в груди – словно пламенем жгло сердце.
В тот момент взошло солнце.
Ирина ведала о скором отъезде сына и дождаться не могла, когда ж можно будет ей прикатить в терем к милой невестушке, чтоб порадовать ее? Насилу дождалась назначенного дня и велела вознице мчать в Киев, насколько у лошадей духу хватит! Потряслась-потрюхала – дорога дурна, возок стар, вот-вот рассыплется. Ничего не скажешь, заботится сынок о матери! Та фряженка, девка чернявая, небось в раззолоченных возках раскатывает, шестерню запрягает. Ну да ничего, это исправить можно. Вот уж потеха будет, когда сынок забудет ее своей милостью и останется ей со своей иноземной гордостью только по дорогам ходить. И то сказать, самое место для рабыни!
Мстислава встретила свекровь ласково и почтительно, провела в лучшую горницу.
– Что, матушка? – зашептала, еле усадив гостью.
– Достала, – сообщила Ирина и откинулась, поджав губы, довольная собой донельзя. – Достала, ну уж и страху натерпелась, и в расход вошла!
– Это ничего, ничего, – заторопилась Мстислава, поняв намек. – Расход возмещу, а уж твой страх – не обессудь, матушка, дочерней любовью искуплю.
– Ну, будет, дочка, я не в упрек говорю. На-ка вот, смотри, что дал мне проклятый ведун, – сунулась к поясу, вытащила бархатный кошель, из него мешочек, благоухающий ладаном, а уж оттуда – пузыречек глиняный, не более мизинчика. – Там тайное зелье, из корней какой-то травы приготовлено. Колдун говорил, да я не поняла – мудреное что-то. Надо Лаурке зелье в пищу али в питье подсыпать и тогда муженька твоего от нее враз отворотит. Из похода вернется – и враз к тебе, краса ненаглядная, а про нее и думать забудет.
– Правда ли, матушка?
– Истинно тебе говорю!
– Только как же его подсыпать.
– И об этом я подумала, голубка моя сизая! Приди к ней, словно с добром пришла. Да не гордись, кланяйся пониже, гласом кротким обращайся...
Мстислава вспыхнула.
– Я к ней с добром, да еще и кланяться? Вот уж нет! Чтоб жена княжеского рода к безвестной рабыне, к девке непутевой кланяться ездила – не было такого и не будет!
– Погоди, невестушка. Это все притворство будет. Сможешь хорошо покорной прикинуться? – и поверит она тебе. А ты речь веди такую: не волей своей-де я за воеводу пошла, князь выдал. Ведомо мне, что душою он к тебе привязан. Вот и пришла поклониться, чтоб была между нами дружба. И про дитятко, что носишь, упомнить не забудь: дескать, не для себя просишь, а для младенчика. Опасаешься, кабы муж его для ради первенца не позабыл, и защиты Лауриной просишь.
– А поверит она мне?
– Как не поверить, поверит. Видала-то я ее всего одну минуточку, но уж знаю: проста она сверх меры, добродушная до глупости. Поверит тебе, позовет за трапезу. А как отвлечется, кушанье новое подать прикажет, али еще что, тут ты не мешкай, всыпай порошок в ее кубок. Тут тебе можно и со двора вон, но ты все ж досиди, чтоб никто ничего не заподозрил. Так и сладим дело!
– Боязно мне, матушка! А ну как не выйдет? Или с порога она меня погонит, или трапезовать с собой не позовет, или не выйдет мне улучить минуточку, чтоб окормить ее зельем?
– А ты не бойся! В этот раз не выйдет – в другой пробуй. Я для того и придумала, что ты к ней с дружбой идешь, чтоб можно было и в другой раз наехать. И уж рано иль поздно попадешь к трапезе и угостишь разлучницу своим кушаньем!
Ирина засмеялась, глядя на нее, засмеялась и Мстислава. Так, с улыбками, и прошли в трапезную. Мстислава кликнула девку, шепнула ей что-то и усадила гостью за стол. Уж когда кушанья были поданы, в дверях появилась давешняя девка, волоча в охапке богатую шубу – черные лисы крыты синем бархатом, по нему золотом шиты звезды и снежины. Хозяйка приняла шубу, с поклоном преподнесла ее гостье.
– Не побрезгуй, матушка, моим подарочком, – произнесла нараспев. – Оно и не ко времени, вроде, червен на дворе, да потом сгодится.
Ирина аж прослезилась, взяла шубу, расцеловала невестку в обе щеки.
– Спасибо, доченька! Век такой красоты да богатства не видела!
Свекровь покривила душой. Были у нее в сундуках богатые одежды – сыновние дары, да и мужние еще, не сношенные. Куда их носить? Ну да своя ноша не тянет. Добро всегда сгодится, не ей, так дочери и внукам. А тут и не шуба приятна была, а внимание невестушки. Правда, закралась тревожная мысль: не хочет ли княжья племянница, сынова жена отплатить шубой за расходы? Оно конечно, шуба вещь хорошая, так ведь ношена она уже, да и за зелье плачено было звонкой монетой!
Обуреваемая тревожными мыслями, Ирина принялась за еду. Никогда не была особо падка на соблазны чревоугоднические, а в гостях у невестки что-то разлакомилась. Да и то сказать – сладко угощала Мстислава, добрым вином поила, а, выйдя проводить, развеяла и последний свекровкин страх. Сунула в руку ей украдкой кошель, а в нем, по весу понятно, деньги немалые, чуть не вдвое больше того, что Ирина за зелье заплатила!
Проводив гостью, Мстислава вернулась в трапезную, села и призадумалась. Корыстна свекровь, жадна, да что с того? Главное – помочь согласна. Вот, достала зелье. Придумала, как всыпать его фряженке. Интересно, ей чем она не угодила? Велика же свекровина спесь и трепета в ней много перед знатностью рода.
И снова Мстислава позавидовала рабыне-фряженке. Вот ведь нищую, безродную, жалкую, подобрал ее Эрик и полюбил. Да не на денек, а, видать, надолго, коль даже княжеский приказ их не разлучил. А она, Мстислава? И собой хороша – белокожа, величава, не то что чернявая да вертлявая Лаура! И родом вышла, и богатства не занимать... А вот не нашла она своего счастья. Ну, а коль не нашла, то и другим не даст!
Несколько дней Мстислава собиралась с силами и решилась наконец. Как-то поутру приказала заложить повозку, что похуже и приказала возничему гнать в новую вотчину мужа. Странно покосился на нее Микула.
– Что пялишься, холоп? – сквозь зубы поцедила Мстислава. – Поезжай, куда сказано!
– Твоя воля, госпожа, – кротко ответил возничий.
Выехали из Киева и такие дивные дали открылись взору, что позабыла Мстислава о том, куда она едет и зачем. Свежий ветерок обдувал лицо, сладко пел жаворонок в жите, пригревало нежаркое пока утреннее солнышко... Разнежило, разморило – только тогда и вспомнилась Мстислава, когда подъехал возок к палатам, возвышавшимся над прозрачной быстрой речкой.
«Хорошо, видать, знает Микула дорогу», – неприязненно подумала Мстислава и вылезла, размяла затекшие ноги. В оконце трапезной показалось лицо ключницы Преславы и тут же исчезло, как и не было – побежала трезвонить.
Бабка Преслава и правда переполошилась. Аж задохнулась, как бежала к Лауре, которая по тому времени игралась с маленьким Владимиром в верхней горнице. Словно вихрь ворвалась ключница в этот мирный уголок, где по стенам висели потешные лубки, раскиданы были по полу детские игрушки-забавки, а по дощатым полкам выстроились в ряд книги – баловал Эрик любушку свою, возил ей из походов многие диковинки, радовался ее учености.
Владимир возился на полу – ползал по редкостному персидскому ковру, хватал тканые цветы ручонками. Лаура сидела на стульце пунцового бархата, ноги покоятся на низенькой скамеечке, на коленях книга. Смотрит в окно, глаза туманные – замечталась, видать.
Очнулась от грез при виде Преславы.
– Что с тобой, Преслава? Зачем так быстро бегаешь?
Ключница прислонилась к косяку, никак не могла отдышаться.
– Беда, госпожа. Наехала жена Эрикова...
Лаура ахнула, книга упала на пол.
– Не бойся, госпожа, не дрожи! Люди у тебя верные, не дадим в обиду. Она одна, без слуг, безо всего. Может, с разговором пришла?
– Какой у нас может быть разговор... – по-гречески прошептала Лаура.
Преслава истолковала ее речь по-своему.
– А хошь – и на порог ее не пустим? Так и скажем: поворачивай, сударыня. Ты здесь госпожа, приказывай!
– Нет, – Лаура встала. – Я здесь госпожа и выйду к ней. Нечего мне ее бояться, от нее прятаться. Скажи там, пусть проведут ее в лучшую горницу, обращаются с почетом великим.
А мне позови Нюту – пусть поможет одеться и прибраться.
... Навстречу Мстиславе выбежали чистые, веселые прислужницы, почтительно провели в горницу. Оставшись одна, она огляделась по сторонам. Что ж, оно и понятно, отчего Эрику здесь словно медом мазано. Уютно, светло, красиво. Сразу видно, чужеземка здесь живет – не по-русски обставлено. Диковинные безделки по поставцам – серебряные, золотые, каменные фигуры, зеркало в виде сердца в богатой раме, диковинные раковинки, в переднем углу – редкостные иконы византийской работы и забытая книга лежит на бархатом крытой скамье. Мстислава подивилась немало: книги она видала только у священников, божественные. А фряженке они зачем?
Скрипнула дверца, и в горницу вошла Лаура. Мстислава так обомлела – слова молвить не смогла, так и осталась сидеть, как истукан. Лаура поклонилась ей, пришлось и гостье отдать поклон. Краем глаза оценила наряд соперницы – причесана по-девичьи, алое платье из тончайшего шелка облегает стройный стан, руки в перстнях, в звенящих браслетах. Странной показалась ей красота Лауры – хоть и вправду чернява, но стройна, тонка... Завистью обожгло Мстиславу при виде стройного стана соперницы.
Лаура же смотрела на гостью кротко. Знала бывшая рабыня, что не сравняться ей с этой славянской красавицей. Вон она какая – высокая, величавая, белая, словно в молоке мылась. Даже беременность не портит ее. А как Лаура подурнела, когда носила ребенка! Сейчас, правда, вернулась красота и пуще расцвела.
Все это в мгновение ока пронеслось в мыслях двух женщин. Лаура очнулась первая.
– Приветствую тебя, Мстислава, – промолвила она. – С чем ты пришла ко мне?
Молнией пронеслись в уме гостьи наставления свекрови. Но не умом поняла, как себя держать – поняла бабьим нюхом. Всхлипнув, протянула к Лауре руку.
– Милости твоей прошу!
Лаура обомлела. Не этого она ждала от гостьи. Угроз, брани – но только не этого.
– Чем же я могу оказать тебе милость? – еле вымолвила она, делая шаг навстречу.
– Притесняет меня мой муж. Ведомо мне – нелюба я ему, тебе принадлежит его сердце. Неволей он на мне женился, да и я не своей волей за него шла. Так-то оно так, да за что ж он меня ненавидит? Я сирота горемычная, без матушки росла, всякий меня обидеть может, никто и не заступится...
– Но тебе ведь покровительствует сам князь...
Щеки Мстиславы залились румянцем, и это не ускользнуло от внимания Лауры. Но гостья быстро оправилась.
– Что князь? Выдал меня замуж, да и поворотился. Недосуг ему, да и дело тут семейное.
– Что ж тебе от меня надобно?
– Дружбы твоей и любви прошу. Властвуешь ты душой моего супруга, во всем он твоего совета слушает. Умоли его, чтоб не утеснял меня!
Лаура боролось с собой, но ничего не могла поделать – ей было приятно, что эта заносчивая, красивая и родовитая женщина просит ее заступничества и покровительства. У нее такого никто и никогда не просил – кто такая безродная рабыня, что она может? К тому же Мстислава, как и она, сирота.
Тем временем Мстислава приблизилась к ней и робко, просительно коснулась своей рукой ее руки. И это касание решило все – словно неведомым током передала Мстислава фряженке все свои вчерашние мысли о том, что не дает богатство и родовитость счастья. Сердце Лауры растаяло, словно восковая свечечка от огня.
– Что ж, будем подругами. Но ответь, вправду ли ты хочешь этого? Нет ли у тебя умысла злого?
– Что ты! – воскликнула Мстислава, сама в эту минуту веря в правдивость своих речей. – Да и посуди сама, что могу я причинить тебе? Я одна приехала в твой терем, за тобой стоит покровительство Эрика.
– И правда... – молвила Лаура раздумчиво. – Что ж, рада буду нашей дружбе. Угодно ли тебе будет разделить со мной трапезу?
– О, да! – вскричала Мстислава и страстно поцеловала руку Лауры, окропив ее слезами.
Женщина княжеского рода поцеловала десницу фряжской рабыне! Неслыханная злоба вспыхнула в душе Мстиславы, пока следовала она за хозяйкой в трапезную. Но простодушная Лаура не чуяла этого. Ее, как и корыстную Ирину, тронула искренность и кротость княжеской родственницы.
Преслава, недобро зыркая из-под кустистых бровей, подала на стол и наполнила кубки.
– Прости, Лаура, я не стану пить, – скромно сказала Мстислава, отодвигая кубок. – Я в тягости, берегу плод.
«Знаю», – хотела сказать Лаура, но хватило разума промолчать. Ведь коль знает она о беременности Мстиславы, значит, знает и о том, как это случилось.
– Прикажу подать взвару, – ответила Лаура и кликнула ключницу. Но та не показывалась. Нравная и своевольная старуха не пожелала прислуживать Эриковой жене и, подав на стол, сбежала в свою каморку, а стряпуха, видать, куда-то отлучилась. Пришлось Лауре самой встать и пойти за взваром.
Мстислава осталась одна, но все медлила. Что-то тревожило ее, страх разрывал грудь. Но вспомнила свое недавнее унижение, вспомнила равнодушного мужа, который, если сладится дело, будет принадлежать только ей, и решилась. В мановение ока вынула она флакончик, опростала его в кубок Лауры и села на место, словно и не вставала. И как раз вовремя: в дверях трапезной появилась улыбающаяся хозяйка с кувшином в руках.
Трапеза пошла своим чередом. Лаура, чуя стесненность гостьи, сама завела беседу. Рассказывала ей о дивном городе Константинополе, старательно избегая тех мест, что могли бы задеть стыдливость или самолюбие гостьи. Прихлебывала из кубка – освежить пересохшее от волнения горло, и не видела напряженного взгляда Мстиславы, а все говорила, говорила...
Мстислава, исполнив свое намерение, ждала только момента, когда можно будет поклониться и уйти. Но совестно было прерывать разговор хозяйки. Все же Лаура приметила, что гостья в волнении пребывает.
– Что-то гнетет тебя? – спросила она заботливо.
– Приятно мне гостить у тебя, но пора отправляться восвояси. Бремя мое тягостно, я нуждаюсь в покое. Благодарю за милость твою.
– Не благодари меня, Мстислава. Радостно мне было беседовать с тобой, и знать, что злобы нет между нами. Если надо, поезжай, и не забывай меня. Жду тебя в гости в любую пору. Просьбу же твою попытаюсь исполнить, как смогу.
Лаура встала, чтобы проводить гостью, но внезапное головокружение прижало ее к скамье. Она провела ладонью по глазам, пытаясь отогнать внезапную немочь, но, отведя руку, дико вскрикнула. Комната принимала причудливые очертания, из всех углов казали гнусные рожи неведомые чудовища, а посреди трапезной стоял словно огненный столб и кто-то манил оттуда рукой...
Тонкие пальцы рванули платно, голова запрокинулась. Мстислава, обернувшаяся на крик, увидела, как хозяйка валится на пол с пеной у посиневших губ.