38

Николаос сидела в резном деревянном кресле, болтая в воздухе крошечными ножками. Очаровательно.

Обри прислонился к стене, обводя языком губы и снимая с них последние капельки крови. Рядом с ним неподвижно стоял Валентин, устремив на меня глаза.

Рядом со мной встал Винтер. Тюремщик.

Бурхард встал рядом с Николаос, положив руку на спинку ее кресла.

– Что я слышу, аниматор? Ты перестала острить? – спросила Николаос. Голос ее по-прежнему звучал во взрослом варианте. Будто у нее было два голоса и она меняла их нажатием кнопки.

Я покачала головой. Ничего смешного я не видела.

– Неужели мы сокрушили твой дух? Лишили воли к борьбе?

Я уставилась на нее, и злость захлестнула меня жаркой волной.

– Чего ты хочешь, Николаос?

– Ну, так куда лучше. – Ее голос поднимался к концу каждого слова, как девчоночье хихиканье. Наверное, я никогда больше не буду любить детей.

– Жан-Клод в своем гробу должен был ослабеть. Изголодаться, а вместо этого он силен и сыт. Как это может быть?

Я понятия не имела и потому промолчала. Может быть, вопрос риторический?

Оказывается, нет.

– Отвечай, А-ни-та!

Она протянула мое имя, откусывая каждый слог.

– Не знаю.

– Еще как знаешь.

Я не знала, но она не собиралась мне верить.

– Зачем ты мучаешь Филиппа?

– Ему после прошлой ночи необходимо преподать урок.

– За то, что он посмел тебе возразить?

– За то, что он посмел мне возразить. – Она соскользнула с кресла и прошелестела частыми шажками ко мне, слегка повернулась, и белое платье взметнулось вокруг нее колоколом. Она улыбнулась мне в лицо. – И, может быть, потому, что я на тебя сержусь. Я пытаю твоего любовника и, быть может, не буду пытать тебя. А еще – эта демонстрация может дать тебе свежий стимул искать убийцу вампиров.

Милое личико было обращено ко мне, светлые глаза искрились весельем. Чертовски хорошо она знала свое дело.

Я проглотила слюну и задала вопрос, который должна была задать:

– За что ты на меня сердишься?

Она склонила голову набок. Не будь она забрызгана кровью, она была бы очень симпатичной.

– Может ли быть, что она не знает? – Она повернулась к Бурхарду. – Как ты думаешь, мой друг? Может она не знать?

Он расправил плечи и произнес:

– Я думаю, что это возможно.

– Ах, какой озорник этот Жан-Клод! Поставить вторую метку ни о чем не подозревающей смертной!

Я стояла неподвижно. Я вспомнила синие огненные глаза на лестнице, голос Жан-Клода у меня в голове. Да, я подозревала это, но еще не знала, что это значит.

– Что значит вторая метка?

Она облизнула губы, мягко, как котенок.

– Объясним ей, Бурхард? Надо ли ей рассказать, что мы знаем?

– Если она воистину не знает, госпожа, наш долг ее просветить, – ответил он.

– Да, – сказала она и скользнула обратно к креслу. – Бурхард, скажи ей, сколько тебе лет.

– Мне шестьсот три года от роду.

Я посмотрела в его гладкое лицо и покачала головой.

– Но вы не вампир, вы человек.

– Я получил четвертую метку и буду жить до тех пор, пока буду нужен моей госпоже.

– Нет. Жан-Клод не сделал бы этого со мной, – сказала я.

Николаос чуть развела ручками.

– Я его очень сильно прижала. Я знала о первой метке, которая тебя вылечила. Полагаю, он отчаянно хотел спастись.

Я вспомнила отдающийся у меня эхом в голове голос: «Простите. У меня нет выбора». Будь он проклят! Выбор всегда есть.

– Он снится мне каждую ночь. Что это значит?

– Это он общается с тобой, аниматор. После третьей метки наступает более прямой ментальный контакт.

– Нет, – сказала я.

– Что «нет», аниматор? «Нет» третьей метке или «нет» – ты нам не веришь?

– Я не хочу быть ничьим слугой.

– Последнее время ты ешь больше обычного? – спросила она.

Вопрос был такой странный, что я минуту на нее пялилась, пока ответила:

– Да. А это важно?

Улыбка Николаос исчезла.

– Он качает из тебя энергию, Анита. Он питается от твоего тела. Ему бы полагалось уже ослабеть, но ты поддерживаешь в нем силу.

– Я этого не хотела.

– Я тебе верю, – сказала она. – Прошлой ночью, когда я поняла, что он сделал, я была вне себя от злости. И потому взяла твоего любовника.

– Поверь мне, пожалуйста. Он не мой любовник.

– Зачем же он рисковал попасть под мой гнев, спасая тебя? Дружба? Порядочность? Не думаю.

Ладно, пусть верит во что хочет. Лишь бы отпустила нас живыми – другой цели сейчас нет.

– Что мы с Филиппом можем сделать, чтобы исправить положение?

– О, как вежливо. Мне это нравится. – Она небрежным жестом, как гладят собаку, положила ручку на талию Бурхарда. – Должны ли мы показать ей, что ее ждет?

– Если госпожа этого желает.

– Желает.

Бурхард встал перед ней на колени, лицо на уровне ее груди. Николаос посмотрела на меня поверх его головы.

– Вот это, – сказала она, – четвертая метка.

Ее руки поднялись к жемчужной пуговице на платье. Она широко раскрыла платье, обнажив полусформировавшиеся детские груди. Рядом с левой грудью она провела ногтем. Кожа раскрылась, как земля под плугом, пролив тонкую струйку крови на грудь и живот.

Лица Бурхарда мне не было видно. Он наклонился вперед, охватив ее руками за талию. Лицо его погрузилось между ее грудей. Она напряглась, выгнув спину. Безмолвие комнаты заполнили тихие сосущие звуки.

Я отвернулась, только бы не смотреть на них, будто они при мне занимались сексом, а я не могла выйти. Валентин смотрел на меня, я ответила ему взглядом, не отводя глаз. Он сдвинул пальцем на затылок воображаемую шляпу и усмехнулся мне, сверкнув клыками. Я сделала вид, что не вижу его в упор.

Бурхард сидел, откинувшись спиной на кресло. Лицо его обмякло и покраснело, грудь поднималась глубокими отрывистыми вдохами. Он трясущейся рукой вытер кровь с губ. Николаос сидела неподвижно, откинув голову назад и закрыв глаза. Кажется, секс оказался не такой уж плохой аналогией.

Николаос заговорила с откинутой назад головой и закрытыми глазами.

– Твой друг Вилли лежит в гробу. Ему было жаль Филиппа. Его следует избавить от подобных инстинктов.

Она резко подняла голову, глаза были яркие, почти сияющие, будто светились изнутри.

– Сегодня ты видишь мой шрам?

Я покачала головой. Она снова была красивым ребенком, целиком и полностью. Без малейшего несовершенства.

– У тебя снова безупречный вид. Почему?

– Потому что я трачу на это энергию. Мне приходится над этим работать.

Голос ее был низким и теплым, как надвигающаяся издали гроза.

У меня зашевелились волосы на шее. Что-то должно было случиться плохое.

– У Жан-Клода есть последователи, Анита. Если я его убью, они превратят его в мученика. Но если я обнажу его слабость, бессилие, они отпадут от него и пойдут за мной или ни за кем.

Она встала, и платье было снова застегнуто до шеи. Белые хлопковые волосы шевелились, будто их раздувал ветер, но ветра не было.

– Я уничтожу то, что взял под свою защиту Жан-Клод.

Успею я достать нож, привязанный к лодыжке? И что мне в нем будет толку?

– Я докажу, что Жан-Клод не может защитить ничего. Я повелеваю всем.

Эгоцентричная сука. Винтер схватил меня за руку раньше, чем я могла что-нибудь сделать. Слишком я была занята слежкой за вампирами, чтобы замечать еще и людей.

– Идите, – сказала она. – Убейте его.

Обри и Валентин отошли от стены и поклонились. И тут же их не стало, будто исчезли. Я повернулась к Николаос.

– Да, – улыбнулась она. – Я затуманила твой разум, и ты не видела, как они вышли.

– Куда они пошли? – спросила я, и живот у меня свело судорогой. Кажется, я знала ответ.

– Жан-Клод взял Филиппа под свою защиту, следовательно, Филипп должен умереть.

– Нет!

– Еще как да, – снова улыбнулась Николаос.

Крик разорвал тишину коридора. Мужской крик. Крик Филиппа.

– Нет!

Я почти упала на колени, только Винтер не давал мне коснуться пола. Я притворилась, что потеряла сознание, обвиснув в его руках. Он меня выпустил. Я схватилась за нож в ножнах на лодыжке. Мы с Винтером стояли близко к коридору, далеко от Николаос и ее человека. Может быть, достаточно далеко.

Винтер глядел на нее, будто ожидая приказа. Я взлетела с пола и всадила нож ему в пах. Он погрузился по рукоять, и кровь хлынула оттуда, когда я вытащила нож и бросилась по коридору. Когда первое дуновение ветра коснулось моего затылка, я уже была у двери. Не оглянувшись, я открыла ее.

Филипп обвис в цепях. Кровь яркой широкой волной залила ему грудь и плескала на пол дождем. Свет факела плясал на поблескивающей кости позвоночника. Ему разорвали горло.

Я отшатнулась к стене, будто меня ударили. Мне не хватало воздуха. Кто-то все шептал и шептал: «Боже мой, Боже мой», и это была я. Я пошла вниз по ступеням, прижимаясь спиной к стене. Я не могла оторвать от него глаз. Не могла отвернуться. Не могла дышать. Не могла плакать.

Пламя факела плясало у них в глазах, создавая иллюзию движения. Внутри у меня созрел крик и выплеснулся через горло:

– Филипп!

Между мной и Филиппом встал покрытый кровью Обри.

– Жду не дождусь, пока придет пора идти в гости к твоей подруге, красавице Кэтрин.

Я хотела с воплем броситься на него. Вместо этого я прижалась к стене, держа нож незаметно у бока. Моей целью больше не было выбраться живой. Целью было убить Обри.

– Ты сукин сын. Вонючий гребаный сукин сын.

Голос мой звучал абсолютно спокойно, без малейшего намека на эмоции. Я не боялась.

Обри насупился сквозь маску из крови Филиппа.

– Не смей так со мной разговаривать!

– Ты мерзкий, вонючий, гребаный в рот пидор.

Он скользнул ко мне, как я и хотела. Он схватил меня за плечо, и я изо всей силы гаркнула ему в лицо. Он на мгновение опешил. Я сунула лезвие ему между ребер. Оно было острым и тонким, и я всунула его по рукоять. Тело его напряглось, навалившись на меня. Глаза расширились от удивления. Рот раскрылся и закрылся, но без единого звука. Он хлопнулся на пол, хватаясь пальцами за воздух.

Тут же рядом с телом склонился Валентин:

– Что ты с ним сделала?

Он не видел ножа, заслоненного телом Обри.

– Я его убила, сукин ты сын, и тебя тоже убью.

Валентин вскочил на ноги, начал что-то говорить, и тут ад сорвался с цепи. Дверь камеры влетела внутрь и разбилась в куски о дальнюю стену. В камеру ворвался смерч.

Валентин упал на колени, ткнувшись головой в пол. Он кланялся. Я распласталась по стене. Ветер рванул меня за волосы, сбросив их на глаза.

Шум стал тише, и я прищурилась на дверь. Над верхней ступенью парила Николаос. Волосы ее потрескивали вокруг головы, как паутинный шелк. Кожа ее сжалась вокруг костей, придав ей вид скелета. В глазах горел бледный голубой огонь. Она поплыла вниз, вытянув руки.

Я видела голубые огни вен у нее под кожей. И побежала. Побежала к дальней стене, к тоннелю, в который уходили крысолюды.

Ветер отбросил меня к стене, и я поползла к тоннелю на четвереньках. Дыра была большая, черная, меня обдало холодным воздухом, и что-то схватило меня за лодыжку.

Я вскрикнула. Тварь, которая была Николаос, втянула меня обратно. Она ударила меня об стену, пригвоздив мои запястья одной костлявой рукой. Ее тело навалилось мне на ноги – кости под тканью платья.

Губы отодвинулись, обнажив клыки и зубы. Голова скелета прошипела:

– Ты научишься повиноваться мне!

Она заорала мне в лицо, и я вскрикнула в ответ. Без слов – это был крик зверя в капкане.

Сердце колотилось в горле. Я не могла дышать.

– Не-е-ет!

– Гляди на меня! – взвизгнула тварь.

И я поглядела. Я упала в синее пламя ее глаз. Пламя впилось мне в мозг. Ее мысли резали меня, как ножи, отрезая от меня ломти. Ее ярость горела и жгла, пока мне не стало казаться, что кожа слезает у меня с лица слоями. Когти врезались в кости черепа, кроша их в пыль.

Когда ко мне вернулось зрение, я лежала, скорчившись, у стены, и она стояла надо мной, не касаясь меня – в этом не было необходимости. Я тряслась, тряслась так сильно, что зубы стучали. И было холодно, невыносимо холодно.

– И наконец, аниматор, ты будешь называть меня госпожой и будешь называть так от всего сердца.

Вдруг она наклонилась надо мной, навалилась на меня своим тонким телом, прижав руками мои плечи к полу. Я не могла шевельнуться.

Красивая девочка прижалась лицом к моей щеке и шепнула:

– Сейчас я всажу клыки тебе в шею, и ты ничего сделать не сможешь.

Ее тонкая ушная раковина щекотала мои губы. Я впилась в нее зубами, пока не почувствовала вкус крови. Она взвизгнула и отдернулась; по ее щеке побежала кровь.

Ослепительные бритвы когтями разорвали мой мозг. Ее боль и ярость превратили мой мозг в оглупевшую жижу. Кажется, я снова вскрикнула, но сама себя не услышала. Потом я вообще ничего не слышала. Навалилась тьма, она поглотила Николаос и оставила меня одну плыть во мраке.