1961

Анна сидела у окна и курила. Это была ужасная встреча: Нили заходилась в рыданиях, умоляя забрать ее оттуда. Доктор Холл и доктор Арчер, и доктор Сил на основании наблюдений за поведением Нили утверждали, что у нее явные нарушения психики, что у нее «нервный срыв, долго переносившийся на ногах» с суицидальными тенденциями, что забрать Нили сейчас — значит вынести ей смертный приговор, обречь на самоубийство. Правда, перед беседой с врачами она пообещала Нили, что сразу же увезет ее домой, однако данные наблюдений были убедительнее, чем слезы Нили.

И как только она смогла смотреть в эти затравленные глаза, убеждая ее, что необходимо остаться там, по крайней мере, еще на три месяца! Она подписала документ. Кевин настоял на этом. Господи, правильно ли она поступила? Врачи уверяли, что Нили давно следовало поместить на лечение, что ничего позорного в этом нет, что Нили, когда выздоровеет, сможет исполнять лучшие и более значительные роли. Да, Нили придется нелегко, но в конечном счете это все оправдается. И к тому же, она ведь находится не в каком-то ужасном сумасшедшем доме — клиника великолепная. За полторы тысячи в месяц она должна быть великолепной. Но этот молящий взгляд стоял в памяти, как безмолвный укор ее совести. Как ужасно, должно быть, оказаться в заточении, какой бы роскошной ни была твоя камера. Через две недели она опять навестит Нили. Может быть, к тому времени Нили немного пообвыкнет.

В следующее посещение Анна обнаружила, что у Нили хорошее настроение. Ее перевели в павильон «Пихта».

— Меня повысили! — воскликнула она, увидев Анну. — Теперь мне можно пользоваться карандашом для бровей, и У меня есть свой письменный стол, мне выдают по пачке сигарет на два дня. Ты привезла блок? Хорошо, я его спрячу. Спичек нам по-прежнему не дают — только у сестер, но ночная дежурная сестра в «Пихте» — моя поклонница. Вчера поздно вечером она провела меня из моей комнаты в свою дежурку и дала посмотреть мой старый фильм. Мы обе курили, как сумасшедшие.

Нили немного располнела, но выглядела хорошо. Спина у нее по-прежнему болела, а по ночам она так и не могла уснуть. Но за три месяца все должно было пройти. Она поняла: врачи убедили Анну, запудрили ей мозги. Они со всеми так делают. Больницу она ненавидела, но женщины были очень милыми. Вот только она узнала, что не такие уж они нормальные, какими кажутся на первый взгляд. Мэри Джейн — алкоголичка, а Пэт Туми, та самая светская дама, что утверждала, будто ее держат здесь единственно потому, что муж пытается забрать детей себе, — вообще не имеет детей! В этом и аналогичных лечебных заведениях она уже с шестнадцати лет. Об этом ей поведала ночная медсестра.

— Я-то нормальная, как огурчик, по сравнению с этими психопатками, — воскликнула Нили. — А с виду все они вполне здоровы.

Но в мае у Нили произошел рецидив. Воспользовавшись приятельскими отношениями с ночной сестрой, которую после этого случая уволили, она выкрала нембутал. Наполовину пустой пузырек обнаружили у нее под матрацем, а когда его стали отнимать, она оказала яростное сопротивление: выкрикивала ругательства и пришла в такую ярость, что ее пришлось на десять часов поместить в ванну. Она опять была переведена в «Репейник». Когда Анна навестила ее, та была замкнутой и необщительной.

Анна ездила в санаторий каждую неделю. Она подписала новый контракт с «Гиллиан» на очередной сезон. Кевин уже продал компанию, но постоянно крутился в студии, и его молчаливое присутствие было хуже, чем самые отчаянные громогласные протесты.

В душе Кевин во всем обвинял Нили. Он себя уверял, что Анна принадлежит ему, независимо от того, женаты они или нет. Ведь она так долго оставалась с ним, когда он еще не собирался жениться. Он понимал, что ведет себя неправильно, постоянно ошиваясь в помещении компании — новые владельцы уже взяли все в свои руки, дела шли хорошо, но ему нечем было заполнить свое время. Иногда он заходил к своим брокерам, ежедневно тщательно брился, обедал со своим адвокатом…. но всем этим он никак не мог заполнить целый день. Поэтому ноги сами несли его на студию, где он наблюдал, как Анна записывает рекламные ролики. Каждый день, приходя туда, он обещал себе, что это в последний раз.

И вот сейчас он говорил себе то же самое. День был необычный для июня — холодный и дождливый.

Он сидел в холле, в то время как Анна репетировала в студии. Ну что ж, еще через три недели все программы на летний сезон будут отсняты. Анна пообещала, что в отпуск она поедет вместе с ним, но, вероятно, куда-нибудь недалеко, чтобы можно было раз в неделю навещать Нили.

Режиссер Джерри Ричардсон привел какого-то мужчину.

— Кевин, мне хотелось бы познакомить тебя с моим старинным приятелем. Мы вместе воевали. Знакомься — это Кевин Гилмор. А это — Лайон Берк.

Кевин застыл, услышав это имя. Наверняка тот самый, имя не столь уж распространенное. С виду скорее артист, чем писатель. И хорошо сложен, а загар… Кевин вдруг почувствовал себя старым и больным. И сразу как бы со стороны увидел свои редеющие волосы. У Берка же они черны, как смоль, и лишь слегка серебрятся на висках. А какая широкая улыбка у этого мерзавца. Нервно улыбнувшись, Кевин обменялся с Лайоном рукопожатием.

— Принимаете участие в работе компании? — спросил он.

— Нет. Просто приехал в Нью-Йорк несколько дней назад. Обедали с Джерри, и он сказал мне, что здесь работает мой старый друг — Анна Уэллс. Вот и зашел повидаться.

— Сейчас посмотрю, освободилась ли она, — быстро проговорил Кевин. — Это я ее открыл… сделал «Девушкой Гиллиана». Пойдемте, она в студии. — Он взял Берка под руку. Он должен быть там, с ними, видеть реакцию Анны.

У нее еще не кончилась генеральная репетиция, поэтому Кевин и Лайон сели в зрительном зале. Он знал, что она не видит их из-за яркого света юпитеров, " незаметно, искоса следил за Лайоном. Лайон смотрел репетицию с явным интересом.

— Да, у нее это и в самом деле великолепно получается, — сказал он Кевину, словно только что узнал это.

— Она была великолепна с самого начала, — осторожно заметил Кевин.

— Я впервые вижу ее на сцене. Все это время я хил в Европе.

— У них сейчас будет перерыв. Хотите подойти поздороваться? — Кевин старался говорить как можно непринужденнее.

— Непременно! — Лайон легко встал с кресла и пошел вслед за Кевином.

Когда они подошли, Анна обсуждала с продюсером какие-то изменения. Увидев Кевина, она тепло улыбнулась и подмигнула ему, как бы говоря: «Через минуту все кончится». Сначала ее взгляд невидяще скользнул по лицу Лайона, затем, вздрогнув, словно не веря своим глазам, она вновь посмотрела на него.

— Да, это я, — сказал он, лучезарно улыбаясь. Он выступил вперед и взял ее руки в свои.

Анна слабо улыбнулась, чувствуя, как у нее дрожат губы. Лайон… еще красивее, чем когда-либо… Каким-то образом она все же обрела дар речи и сказала, что рада видеть его.

— Можем мы где-нибудь присесть? — спросил он. — Здесь дьявольски жарко от этих юпитеров. Или ты еще не закончила?

— Нет, у меня пока все закончилось, теперь остались только съемки.

— Мне нужно кое-чем заняться в правлении, — сказал Кевин. — Почему бы вам не побыть вдвоем — вам наверняка есть что вспомнить. — Он ушел, кивнув на прощание. Анна поняла, что для него это был труднейший поступок в жизни. Лишь по его окаменелой спине было видно, каких душевных усилий ему стоило держаться с таким достоинством. Всем сердцем она потянулась к нему. Он был напуган, но боролся с собой, пытаясь казаться смелым. Она тоже боролась с собой, ведя Лайона в свою гримерную. «Он вернулся — вот как все просто, — думала она. — А я? Неужели я должна забыть эти пятнадцать лет молчания и раскрыть ему свои объятия? И тем не менее, именно это я и хочу сделать. Не могу спокойно смотреть на него, чтобы не протянуть руку и не коснуться. Но ведь сейчас есть Кевин… Где я была бы, если бы не Кевин? И где был Лайон все эти годы?»

В гримерной они сели. Прикурив сигарету от протянутой им зажигалки, она глубоко затянулась, намеренно ожидая, с чего он начнет.

— Что ж, похоже, ты была права, — сказал он.

— Насчет чего?

— Насчет Нью-Йорка… твоей подлинной любви. — Он развел руки, как бы охватывая все пространство вокруг. — Тебе здесь нравилось, и ты добилась своего, Анна. Я очень горжусь тобой.

— Ты тоже добился своего, Лайон.

— Но не в долларах и центах, и не в настоящей литературе. Но в целом, можно сказать, что своего я добился, ибо делаю сейчас то, чего по-настоящему хотел. И верю в то, что ты — та самая девушка, которая когда-то сказала мне, что каждый человек обязан дать себе этот шанс.

— Что ты делаешь в Нью-Йорке?

— Мы совершенно восхищены вашим коммерческим телевидением и быстрым становлением ваших актеров. Одна из наших газет поручила мне написать цикл статей обо всех аспектах вашего телевидения — о девушках, зарабатывающих миллионы всего-навсего одной пластинкой-хитом, о звездах-ковбоях, превращающихся во владельцев предприятий, и о девушках, которые становятся финансовыми магнатами и волшебницами, рекламируя лак для ногтей.

Она рассмеялась.

— А у вас там такого нет?

— Пока нет. Вскоре это придет и к нам — мы отстаем от вас лет на десять, — но я, по крайней мере, могу подготовить Британские острова к грядущему нашествию. — Он улыбнулся. — Конечно, это не имеет ничего общего с литературой, которой я себя посвятил. Просто неожиданное выгодное предложение: хорошо оплачивается и к тому же дало мне возможность приехать в Штаты.

— Сколько ты здесь пробудешь?

— Думаю, месяца полтора.

— Уже виделся с Генри?

— Вчера обедали вместе. Генри устал, хочет продавать свой бизнес. Джордж Бэллоуз пытается сам набрать нужную сумму, но если не сумеет, фирма Джонсона-Гарриса приобретет его. — Он закурил сигарету. — И Джорджа я видел. Выглядит вполне процветающим, но я не завидую ему — все та же бешеная гонка.

— Легко ничего не дается, Лайон.

— Да, верно. Даже вот эта журналистская работа, за которую я взялся. Приходится проводить целое исследование и иметь дело с массой цифр, которые нужно проверять и перепроверять. Не могу же я все брать из головы. Но мне это нравится. — Он перегнулся через столик и взял ее за руки. — А как ты? Не замужем, детей нет… Генри говорит, ты все еще одна.

Она отвернулась чуть в сторону, надеясь, что под густо наложенным сценическим гримом не видна краска смущения.

Он все так же крепко держал ее за руки.

— У меня в этом плане тоже одни нули, — сказал он. — Единственное, о чем я сожалею. Такой, как ты, Анна, больше нет — да д не могло быть никогда. — Он помолчал. — Мне бы очень хотелось еще раз встретиться с тобой, пока я здесь. Я сумею понять, если ты не сможешь… Генри говорит, что ты и этот Кевин Гилмор…

— Мы можем с тобой встретиться, Лайон, — ровным колосом проговорила она.

— Чудесно! Когда это будет?

— Завтра вечером, если хочешь.

— Прекрасно. Где я тебя найду?

— Давай, я сама тебе позвоню, — быстро сказала она. — Днем меня не будет дома — несколько деловых свидании.

Лайон записал название отеля и номер телефона. Анна отметила, что он остановился всего в трех кварталах от ее дома. Улыбнувшись, она пообещала позвонить ему в шесть часов.

— Поужинаем где-нибудь, — просто сказал он и встал. — А сейчас пойду: тебе наверняка нужно подправить грим, перед тем как все это будет сниматься на камеру. Я очень горжусь тобой. Значит, до завтра…

Еще долго после его ухода она сидела неподвижно, словно застыв на месте. Лайон вернулся. Ничего не изменилось. Нет, изменилось — ей уже не двадцать, и эти годы принесли с собой перемены. Есть Кевин, который дал ей свою любовь, свое доверие… и ее профессию.

Я нужна Кевину, — думала она, — но вот появляется Лайон, просто так, наездом, и я веду себя как идиотка, готовая потерять голову и забыть все эти годы, когда от него не было не единой весточки. Завтра позвоню и скажу, что занята..А может и вообще не позвоню. Пусть ждет, как я его ждала столько лет".

Но она знала, что встретится с ним.

Кевин ни словом не обмолвился об этом до самого конца ужина. Затем спросил небрежным тоном, что Лайон делает в Нью-Йорке. Анна объяснила, в чем заключается его задание. Кевин напряженно слушал ее, уставившись в рюмку с коньяком. Потом сказал:

— Что ж, теперь, когда я увидел его, мне многое стало понятно. Двадцатилетнюю девушку обязательно потянет к такому мужчине, как Лайон. Разумеется, все в нем чересчур напоказ — и внешность, и этот деланный английский. шарм, — но, думаю, что молоденькая — впечатлительная девушка нашла бы его привлекательным.

— Да, — она отпила из своего бокала. — Но часть этого шарма заключается как раз в том, что Лайон не осознает красоты своей внешности…

— Ха-ха! Не обманывайся на этот счет! — слегка раздраженно воскликнул Кевин. — Этот молодчик прекрасно; знает, в чем его сила. Именно на свою внешность он — и делает ставку. Каждое его движение, каждый жест продуманы. И ему известно также, как нравиться мужчинам. И мне бы он понравился, не буди он твоим Лайоном Берком.

Она улыбнулась и протянула руку за сигаретой.

— Анна, — тон его сделался требовательным. — Скажи мне что-нибудь. Я стараюсь разыгрывать спокойствие, как в кинофильмах, но бога ради, помоги мне, дай за что нибудь ухватиться, скажи, что он оставил тебя равнодушной.

— Нет, Кевин. Сказав так, я бы солгала тебе.

— Ты не будешь опять встречаться с ним?

— Если ты скажешь, чтобы не встречалась, то не буду.

— Но сама ты хочешь этого? — Его взгляд молил, чтобы она ответила отрицательно. Она отвела глаза.

— Возможно было бы мудрее, сели бы я сделала это. Мудрее для нас обоих. Быть может, — я сочту, что все, казавшееся мне в нем привлекателвным раньше, теперь можно списать на мою молодость. Как ты говоришь, его внешность поражает окружающих и довольно сильно — но я не знаю, что Лайои Берк представляет собой сейчас. Может быть, я никогда не знала этого… — может быть, создала его образ в своих мечтах. Генри предупреждал меня об этом. Но если мы оба, ты и я, хотим дать нашему счастью хоть какой-то шанс, тогда я должна выяснить это.

— Хочешь сказать, я мог бы остаться с носом только потому, что этот сукин сын получил задание от какой-то газетенки? А если бы не получил, ты бьг так никогда и не увидела его? Ты понимаешь это?

— Конечно, понимаю. Кевин… я привязана к тебе… и сильно. Нас связывают прожитые годы, которые нельзя просто взять и забыть. Но Лайон-это нечто такое, чтв оборвалось в моей судьбе, как струна, на высокой звенящей ноте. Может быть, я увижу, что сейчас она оборвется на самой низкой, но я сама должна это увидеть.

— Не нужно, Анна. Не встречайся с ним! — голос у него стал резким и хриплым.

— Кевин… пожалуйста… — Она неловко оглянулась вокруг, окинув взглядом зал ресторана.

— Анна, — он схватил ее за руку, едва не опрокинув бокал с водой. — Анна, ты — вся моя жизнь. Я не могу жить без тебя!

— Тебе и не придется, Кевин.

— Ты клянешься?

Она увидела слезы в его глазах.

— Клянусь, — несчастным голосом ответила она.

Весь следующий день Анна никак не могла поладить со своей совестью. Раз десять она подходила к телефону, чтобы позвонить Лайону и отменить свидание, но так ни разу и не набирала номер до конца. А может, все окажется плохо. Может, она легко расстанется с ним и уйдет, даже не оглянувшись. Эта встреча решила бы все. Она пообещала Кевину, что не оставит его, но не давала обещания не встречаться с Лайоном. Она должна увидеться с ним.

Они встретились в Малом клубе в семь часов. Когда Анна вошла, Лайон сидел за стойкой бара. Легко соскочив с высокого сиденья, он провел ее к столику.

— Ты не тот тип женщины, чтобы сидеть у стойки, — пояснил он. После того, как они заказали выпить, он пристально посмотрел на нее. — Анна, ты выглядишь великолепно. Ничуть не изменилась. Нет, неправда — ты стала еще красивее.

— Ты тоже хорошо сохранился, — натянуто улыбнулась она.

— Я часто думал о тебе, — сказал он. — Иногда, когда я особенно страстно желал тебя, я утешал себя бредовыми фантазиями: убеждал себя, что ты растолстела, что тебе за подол цепляются шестеро или семеро сопливых сорванцов — твоих детей. По крайней мере, после этого я мог спокойно садиться за пишущую машинку.

Она рассмеялась.

— Ах, Лайон, а я постоянно представляла себе, что ты облысел.

После этого все стало легко. Она рассказала ему о Дженифер, тщательно обходя подлинную причину ее смерти. Каким-то непостижимым образом она чувствовала, что легенду Дженифер надо поддерживать, что красота ее тела и после смерти не может быть осквернена раковой опухолью. Разговор перешел на Нили. Генри уже рассказывал Лайону о ней, но тому никак не верилось, что такое могло случиться с энергичной быстроглазой Нили, которую он знал когда-то.

— У нее огромный талант, — сказал Лайон. — Она ужасно популярна в Англии. Для продукции Голливуда ее картины замечательны. Несмотря на всю сентиментальную мишуру и слезливую патоку, которой они облепили ее, все равно видно, что она настоящая актриса. Ведь эта болезнь у нее пройдет, правда?

Глаза у Анны затуманились.

— Говорят, что у нее склонность к самоубийству, что такое заболевание полностью не излечивается. Его ход можно приостановить, и, если вовремя оказать помощь, у нее все может стабилизироваться, и она опять станет нормальным человеком. Но стремление к самоубийству останется навсегда. Так, во всяком случае, утверждают врачи.

Лайон вздохнул.

— Возможно, именно поэтому я так и не достиг больших высот. Иногда я думаю, что великие артисты все немного ненормальные. Я же куда как нормален: засыпаю моментально, едва коснусь подушки, никогда не перепиваю и даже не принимаю анальгин.

Анна засмеялась.

— По-моему, я тоже самая что ни на есть заурядная. Возможно, чересчур много курю, но по-прежнему почти не пью и, хотя никогда не признаюсь в этом, иногда могу на позднем сеансе заснуть прямо посреди фильма.

В ответ он тоже рассмеялся.

— Нет, Анна, ты не заурядная. Такой, как ты, больше нет. Пойми, это сущая правда. Все женщины, которые у меня были, мгновенно стирались из памяти. Они просто не дотягивали до твоего уровня.

Весь ужин они говорили о Нью-Йорке и о переменах, которые он заметил. Он показал ей, что такое кофе по-ирландски, и она сразу же стала страстной любительницей этого напитка. Она все еще восторгалась кофе, когда он вдруг сказал:

— Все осталось по-прежнему, Анна. Я хочу обнять тебя прямо сейчас. У меня такое чувство, словно мы вообще не расставались.

— И я хочу, чтобы ты обнял меня, Лайон. Он улыбнулся.

— Значит, решено. Но будет, наверное, лучше, если я сначала оплачу счет, и мы оба смоемся отсюда куда-нибудь подальше.

Это было невероятно. Лежать рядом с ним, смотреть на дым его сигареты, клубящийся в свете лампы… Не было никаких колебаний, не нужно было наводить никаких мостов — любовь и страсть снова соединили их. И единение это было полным, всеобъемлющим. Сжимая его в своих объятиях, она вдруг поняла, как это важно — любить; гораздо важнее, чем быть любимой. И она поняла, что именно такое решение она должна была принять. Лайон любит ее, пусть и по-своему. Достаточно ли этого? А может, ей будет не хватать нежной самозабвенной преданности Кевина, той односторонней жизни, которой он живет только ради нее? С Лайоном же ей самой придется каждую минуту быть деятельной и активной. Способна ли она дарить такую любовь и брать ее?

Протянув руку, он погладил ее по обнаженной спине.

— Мне было замечательно, Анна. Как всегда, когда я с тобой.

— Мне тоже, Лайон, только с тобой.

— Однако же существует Кевин Гилмор, Анна, — тихо сказал он. Почувствовав, как она вся напряглась, он погладил ее по голове. — Это всем известно, дорогая. И все знают, что он хочет жениться на тебе. — Лайон помолчал. — Ты, конечно, понимаешь, что вчера я появился на студии не случайно, правда? Просто подыскал предлог — встречу с Джерри Ричардсоном. Хотел познакомиться с Кевином Гилмором и увидеть тебя.

Она отстранилась от него и села в кровати.

— А что мне оставалось делать? Сидеть все эти годы, сложа руки, и молиться о твоем возвращении? Лайон… ведь ни письма, ни строчки… ничего!

— Тс-с, — он приложил палец к ее губам. — Конечно, я понимаю. Я хотел написать тебе — о боже, сколько их было, этих писем, которые я писал и не отправлял, но эта моя проклятая гордость… «Вот напишу следующую книгу, — говорил я себе, — вернусь в лучах славы и отобью свою девчонку у любого парня, с которым она сейчас». Но, увы, я отнюдь не «в лучах славы», а Кевин Гилмор отнюдь не «любой парень». Он хороший человек, Анна, и, насколько я знаю, по уши влюблен в тебя.

Она молчала.

— Если бы у меня была сила воли, я не должен был встречаться с тобой после сегодняшнего, — сказал он.

— Лайон! — В голосе ее прозвучал страх. Он громко рассмеялся.

— Я сказал: «Если бы была сила воли». Боюсь, что у меня ее никогда и не было. А уж когда увидел тебя, даже то незначительное, что было, развеялось как дым. — Он добавил очень серьезно: — Я буду здесь, Анна, в любое время, когда ты захочешь встретиться. Но это все, что может быть у нас с тобой.

— Как тебя понимать?

— Выполнив свое задание, я возвращусь в Лондон. Я работаю над новой книгой, и первоначальный вариант уже написан.

— А здесь ты не мог бы писать?

— Вероятно, мог бы. Но не мог бы жить. По крайней мере, так же хорошо, как там. У меня отличная квартира, и я подрабатываю статьями. Это другая жизнь, Анна, но мне она по душе. И зарабатываю я ровно столько, чтобы иметь возможность проводить долгие унылые часы за машинкой, когда я пишу именно то, что хочу писать. Это одинокое существование, но всегда есть надежда, что, может быть, именно вот эта книга принесет мне успех. Я верю в свою способность писать и в то, что пытаюсь делать, а благодарить за это я должен тебя. Да, я потерял тебя из-за этого, но ведь в ином случае, скорее всего, ничего и не получилось бы…

— Почему же не получилось бы? — упрямо возразила она. — Если бы я не открыла тогда по глупости свой рот в «Барберри Рум», если бы не настаивала на том, что ты должен стать писателем, ты мог бы стать крупнейшим театральным менеджером в Нью-Йорке, и у нас были бы дети, и мы бы…

— …Ненавидели сейчас друг друга. Нет, Анна, у брака нет никаких шансов, когда ты карабкаешься к успеху. И вероятно, ничего не получилось бы даже в том случае, если бы ты покорно уступила мне, согласившись жить в Лоренсвилле. Наверное, мне просто на роду написано быть одиноким. Но я так рад снова быть с тобой. С благоговением буду хранить в памяти каждую минуту, подаренную тобой, я растяну эти воспоминания на все те долгие дождливые лондонские вечера, когда вновь окажусь дома. — Он привлек ее к себе, и сердце растворилось у нее в груди от невыразимой любви.

Уже светало, когда она пришла к себе. Вставляя ключ в замок, она заметила под дверью полоску света.

— И как только ты сумела оторваться от него так быстро? Еще утро не наступило. — В гостиной сидел Кевин и курил.

— Ты же не куришь после сердечного приступа. Что ты пытаешься этим доказать? Он ухмыльнулся.

— К чему столь трогательная забота о моем здоровье? Сдается мне, что после сегодняшней ночи будущего мне отпущено не так уж много.

— Кевин, зачем ты пришел сюда?

— Я знал, что ты будешь с ним. Давай, опиши мне все. Он отделал тебя на полную катушку? Наверное, полностью раскрепостился с тобой? Перепробовали, поди, во всех позах, разве что не на люстре?

— Прекрати! Такое поведение тебе не к лицу. Успокойся… а если хочешь остаться здесь — иди ложись.

— А ты бы легла сейчас со мной? — Он увидел, как она вся застыла. — Если бы легла, то была бы просто подстилкой. Самое подходящее название для таких, как ты. Ну, так как же?

— Кевин… у нас с тобой ничего не было после сердечного приступа. Дело не в том, я была против… но твое здоровье и…

— …И мой возраст. Ну, продолжай, говори.

— Что бы ни произошло между Лайоном и мною сегодня, это не имеет никакого отношения к тому, как я отношусь к тебе.

— И я должен смириться с этим? Значит, Лайон будет жеребцом, а я — стареньким преданным воздыхателем?

— Ты мой друг, часть моей жизни… человек, которого я глубоко люблю. А Лайон — это… другое.

— Так вот, не собираюсь играть эту роль. Тебе придется сделать выбор.

— Хорошо, Кевин, — устало сказала она. — Если ты вынуждаешь меня…

Он схватил ее за плечи.

— Нет, нет! Анна, не бросай меня! — Он затрясся в рыданиях. Она хотела отстраниться, но вместо этого стала гладить его по голове. Было так ужасно видеть, как человек распадается на твоих глазах. Она ли повинна в этом, или его здоровье и возраст?

— Кевин, я не оставлю тебя.

— Но будешь продолжать встречаться с ним. Думаешь, я смогу вот так? Зная, что ты приходишь ко мне из его объятий?

— Кевин… — Она с трудом подыскивала нужные слова. — Мы оба знаем, что я была с Лайоном. Но он возвращается в Англию. И знает о тебе. Сказал даже, что ты хороший человек.

— Вот-вот, это и есть в нем типично английское. А ты разве не знаешь? Все англичане глубоко испорчены. Он, наверное, удовольствие получает от того, что делит тебя с другим.

Она терпеливо вздохнула. Это говорил не Кевин, его устами говорил истерический страх.

— Кевин, я остаюсь с тобой.

— Почему? Разве он больше не хочет тебя?

Она повернулась, прошла в спальню и начала раздеваться. Невероятно. История повторяется. Кевин неожиданно стал походить на Аллена Купера. То же самое коровье выражение на лице и тот же самый детский гнев. И опять именно Лайон находится на заднем плане, ничего не требуя и ничего не обещая, а она разрывается надвое. Скольким же она на самом деле обязана Кевину? Ее отношения с ним никогда не приводили ее в восторг. Однако все это время она ни разу не дала ему оснований ни для ревности, ни для опасений. Возможностей у нее была масса — множество мужчин моложе и привлекательнее Кевина, — но она отклоняла все предложения. Она дала ему четырнадцать лет счастья, разве это не уравновешивает любое обязательство по отношению к нему? И все же она нужна Кевину. Он просидел здесь всю ночь, курил. Она знает, что это такое — сидеть и ждать человека. Внезапно ее захлестнул порыв нежности и жалости к Кевину. О боже, он выглядит таким старым, таким уязвимым. Она не может причинить ему боль.

Анна вернулась в гостиную. Кевин все сидел, уставясь в одну точку перед собой, раздавленный, разбитый.

Она протянула к нему руки.

— Кевин, я люблю тебя. Раздевайся, уже поздно. Поспи немного. Я здесь, я всегда буду здесь, пока буду нужна тебе.

Неверной походкой он двинулся к ней.

— Ты не будешь с ним больше встречаться? Не будешь?

— Нет, Кевин. Больше я с ним встречаться не буду.

Две недели Анна преодолевала в себе желание позвонить Лайону, старалась стереть из памяти всякое воспоминание о нем. Хотя Лайон ни разу не позвонил ей, она знала, что он где-то рядом и ждет ее. Однако она призвала на помощь всю выдержку и самодисциплину, на которую только была способна, и ей удалось устоять. Были ночи, когда она оставалась одна. Тогда ее обуревало неодолимое желание позвонить ему и вихрем промчаться эти три квартала до его отеля. В такие минуты она выходила на террасу, глубоко вдыхала ароматный ночной воздух и смотрела на звезды. Такая ночь создана для любви — нужно быть с Лайоном, а не стоять здесь одной вот так. И неизменно раздавался телефонный звонок: зачем-нибудь звонил Кевин, явно проверял ее. Он никогда не делал так раньше, но сейчас стал звонить в самое неурочное время. Часто он язвительно говорил, уходя от нее: «Ну, девочка моя, я пошел в свою холостяцкую берлогу. Сегодня твой старичок примет теплую ванну и ляжет спать». А спустя три часа снова приходил к ней. «Никак не могу уснуть, — говорил он. — Можно, я проведу ночь у тебя?» С улыбкой сожаления она отмечала облегчение, которое отражалось у него на лице при виде того, что она дома и одна.

Анна сидела в «21» с Кевином и одним из новых владельцев «Гиллиана», когда в зал вошел Лайон. Был один из тех душных, жарких вечеров конца июня, которые наступают совершенно неожиданно, безо всякого предупреждения. Температура была за девяносто. Весь день она записывала рекламные ролики и очень устала. Все ей осточертело. Она подняла глаза и увидела, как в зал входят Лайон. Он был с одной из тех девиц, которых Кевин называл «лакомыми кусочками», но Анну он не заметил — метрдотель провел их в другую половину зала. Со своего места она прекрасно видела его, оставаясь сама незамеченной. Девице было лет девятнадцать, ее иссиня черные волосы ниспадали на плечи. Она была сильно загорелой, видно было, что она загорает систематически в весьма тщательно. У нее было милое личико, а платье из тонкой ткани на узких бретелях вызывающе обтягивало юное тело, щедро демонстрируя все его прелести. Ее пальцы с необычайно длинными ногтями, покрытыми серебристым лаком, ни на минуту не размыкались с пальцами Лайона. Она ловила каждое его слово. Откидывала назад волосы, от чего они переливались волнами. Вот она что-то сказала, и Лайон, откинув голову, рассмеялся. Затем он перегнулся к ней и легко поцеловал ее в нос. Анна ощутила укол почти физической боли. Сколько ночей он провел с подобными девицами! И все эти ночи она лежала, не смыкая глаз, желая его, думая о нем, представляя, что и он один и что ей нужно лишь позвонить ему…

Для нее это был самый худший вечер за последние годы. Глубина страдания испугала ее саму. Так глубоко она ничего не переживала с тех давнишних дней, проведенных вместе с Лайоном, однако сейчас все было так, словно все ее чувства снова ожили — все приливы эмоций, которые, как она думала, остались в юности — нет, нет, они не умерли, а просто были погружены в летаргический сон, ожидая пробуждения. Она не сводила глаз с Лайона и его девицы, благодарная Кевину за то, что он целиком ушел в разговор об акциях.

Наконец этот нескончаемый вечер завершился. Выходя из зала, она бросила последний взгляд на Лайона. Тот внимательно слушал девицу, а та что-то рассказывала ему.

Анна сослалась на несуществующую головную боль, однако Кевин настоял на том, чтобы подняться в ее квартиру. Едва они вошли, он заявил:

— Я тоже их видел.

— Кого?

— Твоего любовника с его красоткой. Ведь ты места себе не находила, так? — Голос у него был неприятный. — Может, теперь ты поймешь, каково мне!

— Кевин, я устала.

— Она тебе в дочери годится, Анна.

— Ну что ты говоришь, Кевин, мне ведь всего тридцать шесть.

— Многие рожают в восемнадцать лет. Так что она вполне могла быть твоей дочерью. В общем, твой Лайон, моя дорогая, по-прежнему гуляет напропалую. Выбор у него богатейший. Тебе хоть приходило в голову, что он переспал с тобой просто из жалости, по старой памяти? Из жалости, точно так же, как ты жалеешь меня. Так что выше голову: мы с тобой «два сапога — пара», двое отвергнутых и брошенных. И в какой-то степени я начинаю жалеть тебя. Ты, вероятно, все еще грезишь о той восхитительной ночи любви. Так вот, ту ночь он подал тебе как милостыню, в знак своего сочувствия и в искупление вины перед тобой. — Он все больше распалялся, видя, как ее глаза темнеют от боли. — Конечно, именно так все и было! Разве он умолял тебя бросить меня и выйти за него? Наверняка нет! Если уж он и женится, то на «лакомом кусочке». Каковым ты, моя дорогая леди, уже не являешься. Женщина ты, разумеется, красивая — для своего возраста под сорок лет. Но ему ты нравилась, пока тебе было двадцать, и даже тогда он бросил тебя. И не кто иной, как старый Кевин подобрал то, что от тебя оставалось. Кевин, который сделал тебя богатой и знаменитой. — Он направился было к двери, но остановился. — Да знаешь ли ты, что и я мог бы найти себе девицу двадцати лет, если бы захотел. Нет-нет, не волнуйся, я останусь с тобой, но теперь мы поменяемся ролями: отныне распоряжения буду отдавать я. Завтра же ты подашь заявление об увольнении. Я не намерен сидеть здесь весь следующий сезон, пока ты работаешь. И мы совершим-таки свое кругосветное путешествие. Вот только не уверен, есть ли мне смысл сначала жениться на тебе. Надо будет еще хорошенько подумать об этом.

Все время, пока Кевин говорил, она смотрела на него расширенными от ужаса глазами. Когда он закончил, она сказала:

— Кевин, не может быть, что ты на самом деле так думаешь. Это говорил не ты.

— Нет, мадам, именно я. Наконец-то у меня появилась возможность отыграться. Я постоянно рассыпался перед тобой в благодарностях за твою благосклонность, пока, наконец, не разглядел твое истинное лицо сегодня вечером. Бог мой, и что только может ревность сотворить с человеком! Ты теряла свой облик прямо у меня на глазах. На фоне того «лакомого кусочка» ты вдруг полиняла и поблекла. От озабоченности на лице появились морщины… в одно мгновение моя богиня рухнула со своего пьедестала. Передо мной сидела увядшая блондинка, с нескрываемой завистью пожирающая глазами жеребца, которого у нее увела молоденькая кобылка.

— Кевин, уйди, пожалуйста. Я не верю, что ты можешь так думать.

— Да хватит передо мной-то разыгрывать светскую даму! Все кончено. Теперь ты просто брошенная бабенка! Хочешь, докажу? Сейчас он должен быть у себя: он же не может утерпеть, чтобы не затащить такой «лакомый кусочек» в свою постель. Решишься позвонить ему прямо сейчас? Позвони и скажи, что хочешь увидеться с ним. Я засеку время вашего разговора. Во всем этом городе ни одну не отошьют так быстро, как тебя.

Анна направилась в спальню. Он догнал ее, схватил за руку и рывком повернул к себе.

— Нет, я еще не закончил говорить с тобой. Теперь у тебя не выйдет меня бросить. Все слышала, что я сказал? Роль светской дамы исчерпала себя.

— Кевин, ты меня в самом деле ненавидишь, правда?

— Нет, жалею. Как ты меня раньше.

— Если ты действительно так думаешь, пожалуйста, уходи, Кевин. Навсегда.

— Ну нет. — Он самодовольно усмехнулся. — Не раньше, чем увижу, как ты окончательно упадешь в моих глазах. — Он сорвал трубку. — Звони ему. Ты наверняка затвердила его номер наизусть. Если ты не позвонишь, позвоню я. Скажу ему, что за ужином ты ничего не ела, что заболела от ревности. Я, разумеется, тоже запомнил его номер. Ведь мы оба с тобой неотрывно думали о нем все эти две недели, разве не так? — Он начал набирать номер.

Она отодвинула от него телефон. Оттолкнув ее, он рванул аппарат к себе.

— Кевин! — Он уже набрал номер коммутатора отеля и просил телефонистку соединить его с Лайоном Берком.

— Так и быть. — Он протянул ей трубку. — Говори с ним сама. Начинай, или это сделаю я.

Она взяла трубку. Звонки уже шли в номер к Лайону. Она молила бога, чтобы его там не оказалось. Не может быть, чтобы все это происходило наяву. Какой-то кошмар. В трубке щелкнуло…

— Алло. — Это был Лайон.

— Лайон? — запинаясь спросила она. Молчание.

— Анна?

— Говори, — прошипел Кевин. — Скажи, что хочешь прийти к нему.

Она умоляюще посмотрела на него, прося пощадить ее, но он подался к ней, показывая, что возьмет тогда трубку сам. Она отстранилась.

— Лайон… я… мне… хотелось бы прийти к тебе.

— Когда?

— Сейчас.

Последовала короткая пауза. Затем раздался его радостный голос:

— Мне нужно минут десять, чтобы уладить тут кое-что, а потом сразу приходи.

— Спасибо, Лайон. Приду.

Повесив трубку, она посмотрела на Кевина. Лицо его сразу осунулось и постарело.

— Ясное дело! — вскричал он. — И как это я сразу не сообразил! У вас там будет секс втроем — ты, Лайон и та девка. Я же говорил тебе, что эти англичане донельзя развращены… и ты пойдешь, потому что у тебя нет выбора!

— Ах, Кевин, — простонала она. — Что мы наделали друг с другом?

— Что до меня, то я сейчас выяснил, что потратил много лет своей жизни на дрянь, выдававшую себя за леди. — Он вышел из квартиры, громко хлопнув дверью.

С минуту Анна стояла неподвижно, пока ее гнев не сменился смешанным чувством горечи и облегчения. Кевин принял решение. Боже, какое это ужасное чувство — ревность, раз даже такого сильного человека, как Кевин, оно смогло превратить в эмоционального калеку. Однако она не испытывает к нему вражды. Волна облегчения вдруг затопила ее, словно огромная тяжесть вдруг свалилась с плеч. Как бы ни получилось у нее с Лайоном, ей не придется теперь выходить замуж за Кевина. С этим покончено… она свободна! Подправив косметику на лице, она быстрым шагом прошла три квартала до отеля Лайона.

Дверь распахнулась.

— А я уж было потерял всякую надежду, — сказал Лайон.

Внимательным взглядом она окинула номер.

— Она ушла, — спокойно сказал он.

Анна сделала вид, что не понимает, о чем речь.

— Я видел тебя, когда ты выходила из клуба. Моя прославленная девочка воскликнула: «Да ведь это сама Анна Уэллс!» Она обожает тебя и твои телепередачи.

— Да, я видела тебя, Лайон.

— Вот и прекрасно. Во всяком случае, это привело тебя ко мне! — Он подошел к карточному столику, служившему баром, и приготовил два коктейля. — Знаешь, теперь это новый вид шоу-бизнеса, — сказал он. — Признаюсь, что не понимаю его. Однако не мне судить. Последние две пластинки Конни Мастере разошлись миллионными тиражами, а в Англии ее просто обожают. Так что я вынужден писать и о ее захватывающей жизни.

— Кто такая Конни Мастере?

— Та самая обольстительница, с которой я был сегодня. Только не уверяй меня, будто ничего о ней не слышала. — Увидев, как Анна качает головой, он улыбнулся. — Мы — уходящее поколение, ты и я. Когда кто-нибудь заговорит о певицах, у нас обоих возникают ассоциации с Дайаной, Эллой и Нили. Но Конни Мастере — сенсация сегодняшнего дня. Ей девятнадцать, все киностудии грезят о том, чтобы заполучить ее, а я вот не могу прослушать до конца ни одной ее пластинки, если не выпью как следует.

Она улыбнулась.

— Понимаю. Я каждый день узнаю имена, о которых никогда раньше не слышала. Наверное, подростки и молодежь их на руках носят, создавая им неслыханную популярность.

— Ну вот и я выполнил свой долг перед английской прессой и любителями поп-музыки во всем мире. А твой звонок оторвал меня от совсем не профессиональных обязанностей.

— Хочешь сказать, ты лег бы с нею в постель?

— А почему бы и нет? Знаешь, чувствуешь себя очень одиноко, когда сидишь и ждешь твоего звонка, а его все нет и нет. Я, конечно, понимаю тебя… правда, понимаю. Но она была вот Здесь, в этом самом кресле, в котором сейчас сидишь ты, свернулась калачиком и ворковала, что просто обожает мужчин старше себя. Что я должен был делать? Выставить ее отсюда прочь, в это раскаленное пекло на улице?

Анна рассмеялась.

— Ну-ну, Лайон, не такой уж ты беспомощный.

— Нет, но эти представительницы современного поколения, эти молодые барракуды, они застигают человека врасплох. — Он подошел к ней, приподнял, поставил на ноги. — А вот ты, — прекрасна, очаровательна и опасна, но я все-таки чувствую себя с тобой в полной безопасности. — Он поцеловал ее и привлек к себе. Телефонный звонок заставил их разомкнуть объятия. Анна улыбнулась:

— Барракуда.

Лайон снял трубку. Она увидела, как у него сузились глаза. Холодным тоном он произнес:

— Предлагаю вам поговорить с ней Самой. — Повернувшись к Анне, он протянул ей трубку. В ответ на ее невысказанный вопрос, он отчетливо произнес: — Кевин Гилмор.

— Я не хочу говорить с ним. — Она попятилась назад.

— Советую поговорить, — возразил он, и до ее сознания вдруг дошло, что во время обмена этими репликами он не прикрыл трубку рукой. Кевин все слышал.

Она взяла трубку с опаской, словно это было живое существо.

— Кевин?

— Анна! Анна, прости меня! Я сказал сейчас Лайону Берку, что на меня сегодня что-то нашло. Я сошел с ума. Анна, сегодня между нами ничего не было. Все, что я наговорил — неверно. Анна, ты слушаешь?

— Кевин, не надо. Все кончено.

— Анна, пожалуйста… возвращайся домой. Я совсем не то имел в виду, когда бросал тебе в лицо те оскорбления. Можешь продолжать работать… Можешь делать все, что пожелаешь… — Голос его срывался. — Я женюсь на тебе завтра же или когда сама захочешь. Просто буду рядом с тобой, можешь приказывать мне, отдавать любые распоряжения. Все выполню. Ради бога! Я увидел, что ты такая несчастная из-за того, что он был с той девушкой — ты такой никогда не была — и сошел с ума. Хотел причинить тебе боль, как ты причинила мне. — Он уже рыдал в трубку. — Пожалуйста, Анна… понимаю, я стар. Если хочешь встречаться с Лайоном Берком на стороне, я даже на это согласен, только мне не говори. Можешь делать все, что угодно, только прости меня и не уходи из моей жизни. — Он начал задыхаться.

— Кевин, с тобой что-то случилось?

— Нет. Наверное, шел слишком быстро. Я звоню от тебя. Всю дорогу бежал. Анна, пожалуйста… Для Лайона ты всего-навсего одна из многих, но для меня… ты — вся моя жизнь!

— Кевин, мы поговорим завтра.

— Анна, я не усну. Особенно в эту ночь, когда ты у него и я знаю, чем ты занимаешься… — Она услышала, как он опять глубоко вдохнул воздух, — Анна… ради бога. Сегодня… вернись домой сегодня. Позволь мне спать на другой кровати, просто так, чтобы я знал, что ты вернулась. И с этого момента я не буду следить за тобой. Только не уходи от меня. Ну, пожалуйста, Анна… я не могу с ним соперничать: у меня нет ни его молодости, ни его здоровья. Пожалуйста, ну, пожалуйста!

— Хорошо, Кевин. — Трубка в ее руке словно налилась свинцом.

— Так ты возвращаешься? — Надежда, прозвучавшая в его голосе, рвала ей душу еще больше, чем его рыдания.

— Да… прямо сейчас. — Положив трубку, она повернулась к Лайону.

— Опять колеблешься? — Он стоял к ней спиной, наливая себе второй бокал.

— Лайон, что мне делать? Он пожал плечами.

— Я бы сказал, что это зависит от того, кому ты стремишься угодить: себе самой или же своей совести. К чему ты стремишься? К счастью или к душевному покою?

— А разве это не одно и то же?

— Нет. Душевный покой часто бывает совершенно несовместим с любовью. Уверен, что с Кевином у тебя всегда был бы душевный покой и чистая совесть. А со мной тебе пришлось бы перебарывать эту самую совесть. Но ведь любовь — это всегда борьба, разве нет?

— Ты говоришь, что любишь меня? — спросила она.

— Боже мой, ну неужели эти слова нужно писать неоновыми буквами, чтобы они дошли до тебя? Конечно, я люблю тебя!

— Но откуда же мне это знать? За две недели ты ни разу не позвонил, не пытался признаться мне в этом.

— Я говорю о любви, — горячо воскликнул он. — А не о выпрашивают! Любовь не должна делать из человека попрошайку. Я не хотел бы любви, которую мне пришлось бы вымаливать, обещая вместо нее что-то взамен, или клясться в ней до гробовой доски. И я презирал бы женщину, которая стала бы выпрашивать у меня любовь. Любовь — это нечто такое, что нужно отдавать, ее нельзя купить словами или жалостью. Я никогда не стану просить тебя, Анна. Я люблю тебя. Ты должна это знать. И всегда буду любить…

— Лайон, ты знаешь, что я люблю тебя. Всегда любила… Всегда буду любить…

— Так почему же мы стоим здесь и пустословим на эту тему? Ты — здесь, и я хочу тебя. — Он улыбался, но так и не подходил к ней.

— Но ты возвращаешься в Англию…

— А Кевин остается в Америке. — Он улыбнулся. — Я говорил о любви, ты же говоришь о географии. Все Это сильно смахивает-на что-то.

— Но любить… означает строить совместные планы… быть вместе.

— Любовь — это чувство, а для тебя — это контракт с приложенными к нему детальными правилами и всяческими оговорками, заключаемый между двоими несгибаемыми идеальными людьми. — Он взял ее за руки. — Анна, сейчас для этого уже слишком поздно. Да, я вернусь в Лондон, я выработал там свой образ жизни. Здесь у тебя все, что ты имеешь. Наверное, ты должна идти к Кевину, он вписывается в твой образ жизни. Максимум, что я могу предложить тебе, это еще несколько недель.

— А может быть, мне понравился бы Лондон, Лайон. Тебе это не приходило в голову?

— Анна, я писатель. Может быть, не самый лучший, но стремлюсь к тому, чтобы стать таким. А ты уже не порывистая двадцатилетняя девчонка, которая когда-то печатала мои рукописи. Тебе там быстро надоест, и ты возненавидишь все это.

Резко повернувшись, она бросилась вон из номера, бегом пронеслась по коридору и нажала кнопку лифта. А может, он бежит за нею? Если да, то… Дверцы лифта раздвинулись. Она обернулась, увидела закрытую дверь его номера и вошла в кабину.

Домой Анна шла медленно, а дойдя, она прошла мимо входной двери: ей нужно было все обдумать. Лайон любит ее, но не предлагает никакого будущего. Кевину она нужна, и он предлагает ей свою преданность на всю жизнь. Кевин все облекает в форму контрактов, с любыми оговорками, какие она только дожелает. Но что можно ждать от контракта, выражающегося в преданности, которая абсолютно ей не нужна? А Лайона ова всегда сама подстегивала, удерживала его. Ну, и что из того, что он не просит ее ехать в Лондон? Она сама в дюбое время может доехать туда за ним. Ведь Лондон — не край света. Но это означало бы «выпрашивать» — Лайон возненавидел бы ее. Любовь нужно отдавать — не навязывать. Она опять подошла к своему дому. Кевин там, наверху, и он нуждается в ней. Ну как она может нанести ему такой удар ради всего нескольких недель счастья? Но внезапно в ее сознании всплыли все впустую потраченные годы, прожитые с ним, — и все годы, которые ей еще предстоит с ним прожить, после того как уедет Лайон.

…Но сейчас-то Лайон здесь, и она может быть с ним. Да, вот в чем решение: не удерживать Лайона — взять те несколько недель, которые он может ей дать, и пусть да этом все закончится. А потом, если Кевин захочет быть с нею — ладно: они останутся, как он выразился, двумя отвергнутыми и брошенными. Но пока-то Лайон здесь! Д она хочет быть с ним — каждую минуту, каждую секунду — столько, сколько сможет.

Анна повернулась и быстро пошла, потом побежала. Ова бежала до самого отеля Лайона. Лифт поднимался мучительно медленно. Он открыл дверь, обнял ее и крепко прижал к себе. Она прильнула к нему.

— Лайон, пока ты здесь, я тоже здесь. Никаких вопросов, никаких «завтра» — значение имеет лишь каждое мгновение, которое мы можем быть вместе. Я люблю тебя.

Взяв ее лицо в ладони, он посмотрел ей в глаза и тихо сказал:

— Каждый миг мы превратим в вечность. Я люблю тебя, Анна.

С Кевином она встретилась на следующий день. Он выглядел совершенно изможденным. Она пыталась объяснить ему свое состояние, объяснить, почему должна видеться с Лайоном. Когда он уедет, если Кевин захочет быть с нею…

Кевин молча смотрел на нее. Потом лицо его пошло пятнами. Он зашагал взад-вперед по ее гостиной.

— Да ведь ты такая же развращенная, как этот твой английский жеребец! — казалось, ярость придает, ему силы… Он хлопнул дверью и выбежал из квартиры, прокричав, что еще заставит ее заплатить за свое унижение.

На сей раз Кевин не стал звонить ей со слезными мольбами. В последующие дни он предпринимал до смешного детские усилия, стараясь показываться где только возможно с разнообразными красотками. Кевин, ненавидевший ночные клубы, теперь выбирал столики на самом видном месте у эстрады и нарочито медленно шествовал по залу с самой яркой девицей, какую ему удавалось подыскать. Стоило какой-нибудь начинающей звезде приехать в Нью-Йорк, как ее имя неизменно начинали упоминать в связи с Кевином. Был даже пущен анекдот, будто Кевин регулярно читает рубрику «светская хроника» и мчится в аэропорт встречать самолет, чтобы сразу назначить свидание только что прилетевшей знаменитости.

Последним и самым отчаянным поступком Кевина явилась попытка расторгнуть контракт Анны с «Гиллианом». Поскольку Кевин входил в совет директоров, он стал настаивать, что имеет, мол, право охранять имидж компании, которую он когда-то создал. Он утверждал, что Анна уже «перевалила за свою вершину», что «Девушка Гиллиана» должна сменить лицо, стать молохе, свежее.

На основании его протестов было созвано заседание совета директоров. Этот шаг оказался неудачным для Кевина. Он остался в меньшинстве, и с Анной заключили новый контракт на два года, причем гонорар ее повысился на десять тысяч долларов. К тому же контракт был эксклюзивный — исключительно с телевидением — еще одна победа Анны, которой постоянно приходилось выдерживать напряженный график, позируя для газет и журналов.

Анна знала о кознях, предпринимаемых Кевином, однако у нее не было ненависти к нему. Она испытывала лишь жалость и гнетущую тоску от того, что между ними все кончилось таким вот образом.

В последующие недели душевный подъем от ее любви с Лайоном превзошел все чувства, которые она испытывала когда-либо в жизни. Лайон получал удовольствие от ее широкой известности, от того, что поклонники сразу же узнавали ее, но она давала понять, что ей это безразлично, и сосредоточивала все внимание на его работе. Как продвигается его цикл статей? Она выслушивала его впечатления и то, как он планировал подать их. Ему не хотелось расхваливать и детально освещать американское телевидение, он хотел писать, оставляя многое за кадром, даже с долей язвительной иронии. Она прочитывала материал и часто вносила ценные предложения и дополнения.

Хотя они жили по-прежнему порознь, каждую ночь Лайон проводил у нее. Как-то вечером он сказал: «Зайду за тобой в семь, но сначала мне нужно сходить в шкаф переодеться». С тех пор они в шутку стали называть его номер в отеле «шкафом». Но недели текли одна за другой, и она понимала, что его время подходит к концу. Сам он ничего не говорил об отъезде, но она знала, что время, отпущенное им судьбой, постепенно кончается. Она чувствовала, как ее постепенно охватывает отчаяние, давящее и гнетущее.

И вот однажды, жарким июльским вечером, вдруг забрезжил лучик надежды. Они ужинали в ресторанчике на открытом воздухе в Гринич-Виллидж.

— Это была великолепная идея — прийти сюда, — сказал Лайон. Он посмотрел на чистое небо и улыбнулся. — Вот то типично нью-йоркское, чего мне не хватает в Лондоне, — чудесной погоды. Там у нас никогда не знаешь, будет такой вот вечер или пойдет дождь.

— Это первое, что ты сказал хорошего о Нью-Йорке. — Она старалась говорить непринужденно.

— Я настолько люблю тебя, что начинаю видеть в этом городе некотрые преимущества, — ответил он. — А как ты относишйсяйс дождливой погоде? Понимаешь ли, она у нас в Лондоне всегда такая.

Наконец-то! Он не хочет расставаться с нею. Тут нужно быть осторожной, ни в коем случае ничего не форсировать. Эта мысль должна исходить как бы от него самого. Она сосредоточила взгляд на кончике своей сигареты.

— Я ни разу не была в Лондоне.

— Подумай об этом. — Это было все, что он сказал.

Только об этом Анна и была в состоянии думать. Она обсудила все с Генри.

— Ничего не выйдет, — стоял тот на своем. — Ну, видел я квартиру Лайона. Был у него в прошлом году. Он считает ее дворцом, но, Анна, там нет даже центрального отопления и всего четыре комнатушки — в общем, сущая халупа.

— Но у меня же уйма денег. Мы могли бы снять квартиру получше…

— Ты что, так ничему и не научилась? — строго спросил ее Генри. — Никому не дано права платить за Лайона Берка. Ты должна жить на то, что зарабатывает он.

— Значит, так я и буду жить, — с решимостью сказала она. — Буду жить там, где он захочет: я не могу без него, Генри. Я была бы счастлива с ним где угодно, даже в Лоренсвилле.

— А твой контракт с «Гиллианом»? Если ты разорвешь его, то никогда больше не сможешь работать на телевидении.

— Генри, сколько я сейчас стою?

— Больше миллиона.

— Тогда зачем мне вообще работать?

— А что ты будешь делать в Лондоне?

— Просто буду с Лайоном.

— Послушай, Анна, ты ведь не ребенок, чтобы бросаться, очертя голову, в новую жизнь. Так же, как и Лайон. Там он живет в своем замкнутом мирке. У тебя не будет друзей — он целыми днями стучит на машинке. Что ты станешь там делать?

— Не знаю. Знаю только, что не могу жить без него. Генри задумался на минуту, после чего сказал:

— Есть только одно решение. Ты должна удержать его в Нью-Йорке.

— Но как? Свое задание он выполнил, срок подходит к концу, и ему нравится Лондон.

— Тяни время. С каждым проведенным здесь днем, он все больше привыкает к Нью-Йорку. Дай мне подумать. Позвоню нескольким хорошим знакомым из «Бартер пабликеишенс», возможно, нам удастся подсунуть ему несколько заказов из их журналов. Только внешне это должно будет выглядеть как совершенно случайные предложения.

— Ну и что это даст?

— На какое-то время он задержится здесь, а время теперь работает на тебя.

Случилось так, что предложение это поступило от Нили. Анна, как обычно, приехала навестить ее в больницу. Они сидели на ухоженной лужайке и разговаривали. Было очень жарко, но Нили захотела выйти из помещения. Она хоть и потолстела, но было видно, что дело явно идет на поправку. Ее уже перевели в «Ясень», а следующим этапом было амбулаторное отделение.

— Когда меня переведут туда, — счастливым голосом говорила она, — я смогу приезжать в Нью-Йорк на субботу и воскресенье.

— Нили, ты думаешь, это благоразумно?

— Конечно. Именно так все и должно получиться. Нельзя же целых шесть месяцев просидеть здесь вот так взаперти, а потом вдруг неожиданно взять и выйти на свободу. Все должно делаться постепенно. Сначала тебя переводят в амбулаторное отделение. Пробудешь там месяц, и тебя станут выпускать в здешний городок на вечер — сходить в кино или в салон красоты. После этого, если все идет хорошо, тебе разрешается съездить один раз на субботу и воскресенье в Нью-Йорк. В понедельник ты возвращаешься сюда, и они проверяют, нет ли у тебя каких-либо нарушений. Немного погодя тебя отпускают домой на неделю и только потом выписывают насовсем, но ты все равно должна ежедневно показываться психиатру, которого тебе назначат. К напряжению, которое наваливается на тебя на свободе, надо еще привыкнуть.

— Ты имеешь в виду работу? — спросила Анна.

— Нет, имею в виду именно напряжение. Здесь-то ничего подобного не происходит. Если я сплю, то сплю. Если не сплю, то что из того? Ну не сделаю какую-нибудь сногсшибательную мозаичную пепельницу в отделении трудотерапии или не сыграю партию в бадминтон. И ем, что хочу. Ух ты, сейчас я вешу сто шестьдесят фунтов, но какая мне разница. И, знаешь, Анна, я пою. Господи, пою, как заливистая канарейка.

— О-о, Нили! Я так рада. Я знала, что ты вновь станешь петь.

— Произошло что-то совершенно невероятное. Раз в месяц здесь устраиваются танцы. Все по-настоящему. Психи-мужчины наводят марафет, мы тоже мажемся и встречаемся в спортивном зале — под присмотром, естественно. Я хожу потому, что у меня нет выбора. Если откажусь, получу плохую пометку. Ну, у них тут есть оркестрик из трех человек, и как-то раз я вышла на сцену — решила немного поразвлечься. Получилось неважно, потому что пианист — сельский школьный учитель, и мелодию он подыгрывает кое-как. Но я спела, и вдруг какой-то действительно психический больной — весь седой и выглядит, как псих — прошлепал ко мне на сцену. Это хроник, раньше я его не видела: хроники приходят туда редко. Они все неизлечимы, и их здесь держат пожизненно, как бы под охраной. Знаешь, для этого надо быть очень богатым психом, но у нас тут есть и такие. Коттедж «Ева» — для женщин: а коттедж «Адам» — для мужчин. Ну, конечно, они отделены от нас двенадцатью акрами земли, и мы вообще никогда не видим пациентов-мужчин, кроме как на танцах. В общем, так или иначе, но этот совершенно конченный с виду псих пришлепал ко мне. К нему было бросилась дежурная сестра, чтобы задержать, но там был доктор Холл, и он подал ей знак, чтобы не вмешивалась. Тот за два года ни с кем словом не обмолвился, и доктор хотел посмотреть, как он станет себя вести. Значит, ковыляет он прямо ко мне — я пою одну из старых песенок Элен Лоусон — и стоит рядом.

Продолжаю петь — начинаю одну из своих старых песен, — и вдруг он начинает петь вместе со мной, причем в тон и до того здорово в такт, что я не припомню, получалось ли у меня так с кем когда-нибудь. До того замечательно было, что мне прямо захотелось умереть на месте. Анна, у меня мурашки пошли по спине — этот тип действительно умеет петь. И мне в нем почудилось что-то знакомое. Пели с ним дуэтом целый час, все хлопали, как сумасшедшие, даже доктор Холл и доктор Арчер. А когда все кончилось, этот самый псих трогает меня за щеку и говорит: «Нили, у тебя всегда был талант — он был у нас обоих». И поплелся со сцены. А я так и стою совсем огорошенная. Тогда ко мне подходит док Холл и говорит: «Он здесь уже два года, и состояние его постепенно ухудшается. Мы все держали в секрете, но я вижу, вы узнали друг друга. Мы зовем его здесь мистер Джоунз». Я-то все равно без понятия, кто это такой, но в этой шараге я стала себе на уме и сейчас самому доку Холлу могу дать сто очков вперед по этой части. Ну и я все провернула. Спрашиваю: «А как мне его называть? Ведь он-то называет меня просто Нили». И док Холл отвечает: «О-о, можете называть его Тони, только не забудьте, что фамилия у него теперь Джоунз».

— «Тони»? — не поняла Анна.

— Тони Полар! — воскликнула Нили. — У него какое-то врожденное заболевание головного мозга. Хорошо еще, что у них с Джен так и не было ребенка — тот наверняка тоже стал бы сумасшедшим.

Аборт! Дженифер все знала! Но так и не раскрыла никому эту тайну. Слезы выступили на глазах у Анны.

— Нили, — сказала она. — Джен никогда ничего никому не говорила, хотя наверняка все знала. Пожалуйста, ты тоже не говори никому ни слова.

— Почему? Он ведь уже не женат на Джен. Она же умерла, ты что, забыла?

— Но она умерла, никому не сказав об этом. Она хотела, чтобы это осталось тайной. Ради нее и ради него… пожалуйста.

— О'кей, да и кому какая разница сейчас?

— Когда ты выйдешь отсюда, из этого может разрастись сенсация. Но не делай этого. Тони просто незаметно сошел со сцены. Ходили слухи, что он живет где-то в Европе, но никто не знал, где именно, а сейчас уже всем все равно. Так что, давай сохраним это в тайне.

— Хорошо, — легко согласилась Нили. — Но что касается меня, это наверняка никакая не тайна. Я получила от одного журнала предложение дать им материал для статьи из двух частей. Они заплатят мне за это двадцать тысяч. Джордж Бэллоуз собирается нанять какого-то журналиста, чтобы тот написал ее с моих слов.

— Джордж Бэллоуз? Как ему удалось выйти на тебя?

— Ну, ты же читала в газетах. То намекали, что я растолстела и не могу больше петь, то — что я худая и не могу петь. Вот я взяла и написала, что они правы лишь наполовину: я действительно толстая, но никогда еще не пела так хорошо, как сейчас. Потом договорилась с доком Холлом, чтобы он разрешил мне записаться на магнитофон, а я послала бы запись Генри Бэллами и попросила бы его проиграть ее представителям прессы. Он, должно быть, перепоручил это Джорджу, потому что тот вскоре навестил меня здесь. И сделал мне это предложение. Он хочет вести мои дела, когда я выйду отсюда. Пытается собрать достаточную сумму, чтобы выкупить долю Генри, ты же знаешь.

— Лайон говорит, что фирма Джонсона-Гарриса намерена поглотить компанию Генри. Нили пожала плечами.

— Если Джордж через несколько недель сумеет собрать сумму, предлагаемую фирмой Джонсона-Гарриса, то компанию купит он. У него это может выгореть, если он сумеет облапошить свою алкоголичку-жену и убедить ее расстаться с частью ее состояния. У нее миллионы.

У Анны закружилась голова.

— Какая еще алкоголичка-жена? Джордж ведь не женат.

— Джордж тот еще тип. Он с самого начала был женат, когда мы с ним только познакомились. На этой дамочке он женат уже двенадцать лет. Но он сказал, что сделал это только ради бизнеса. Думал, что она окочурится через несколько лет. А она, хоть печень у нее ни к черту, вовсе не думает отдавать концы и сама распоряжается всеми своими деньгами. Уж не знаю, где он раздобудет деньги — разве что намекнет ей, чтобы она отошла от дел и все передала ему. А насколько я знаю Джорджа, такое за ним не заржавеет. Я всегда ненавидела этого подонка.

— Но он, по крайней мере, сделал тебе это предложение.

— Так ведь он получит комиссионные. Я сказала ему, что найду на что потратить эти двадцать кусков. Ты платишь за мое лечение здесь, и я должна вернуть тебе долг. Да и когда я выйду отсюда, денежки мне понадобятся. Но я все же надеюсь, что Джордж не приберет к рукам компанию Генри. У меня от этой мысли мурашки по коже.

После того, как Анна попрощалась с Нили, новая идея начала обретать зримые очертания. Ведя машину домой, Анна сформулировала ее окончательно. Генри сказал, что ей необходимо время, и это как раз поможет. Поставив машину в гараж, она позвонила Генри, и они условились встретиться в ресторанчике на Пятьдесят третьей стрит.

— А почему бы и нет? — ответил Генри, когда она рассказала ему обо всем. — То, что о Нили будет писать именно Лайон, вполне естественно. Он знал ее, когда она только начинала. А тебе это даст еще месяц, не меньше.

— Но эту мысль Джорджу должен подать ты, а тот сделает предложение Лайону так, чтобы я тут была совершенно ни при чем.

Предложение Джорджа Лайон принял с восторгом, но навестить Нили отказался. Ему хотелось сохранить ее в своей памяти такой, какой она была тогда — девчонкой со свежим личиком. Он настаивал на том, что просто обязан писать о ней именно под таким углом зрения. Поговорив с ней по телефону, он прислал ей на одобрение первоначальный вариант, и Нили пришла в восторг от того, как у него получилось. Материал писался хорошо, и Лайон был готов представить окончательный вариант к концу сентября.

В начале октября Анна позвонила Генри и торопливо договорилась встретиться с ним в «21». Когда она выдвигала свою новую идею, глаза у нее сверкали. Внимательно выслушав ее, Генри воздел руки.

— Ты просто танк, ты целая танковая дивизия, но с этим ничего не выйдет.

— Почему?

— Он не хочет быть владельцем компании. Я знаю это. Лайону нравится писать.

— Но, Генри, ты можешь попытаться. Скажи ему, что не хочешь, чтобы фирма Джонсона-Гарриса поглотила бизнес, в который ты вложил всю свою жизнь. Ради бога, попытайся.

— Но, Анна, даже если я и скажу, что эту ссуду даю ему я, он все равно рано или поздно узнает правду.

— Когда это произойдет, я что-нибудь придумаю. Генри, сейчас нельзя терять ни минуты.

Лайон задумчиво отхлебнул кофе.

— Я польщен, Генри… но ведь я совсем не тот человек. Официант налил Генри еще чашечку кофе. Тот подождал, пока он отойдет, и только после этого ответил:

— Послушай, Лайон, я вложил в это дело всю свою жизнь.

Фирма Джонсона-Гарриса просто не заслуживает чести работать со всей этой плеядой звезд, созданных мною. И Джордж Бэллоуз тоже не заслуживает, чтобы его вот так взять и вышвырнуть вон. Они-то, конечно, оставят его, сделают вице-президентом, но на этом верху ему предоставят так мало полномочий, что он сам вынужден будет уйти. Говорю же тебе, что не сплю ночами. Вот почему я и предлагаю тебе деньги, чтобы ты на пару с Джорджем выкупил мое агентство.

— Но почему я? Почему не дать эти деньги одному Джорджу?

— А почему, думаешь, он не смог собрать нужную сумму?

— Вероятно, она слишком велика.

— Нет. Все знают, что в одиночку Джордж не потянет. Он хороший бизнесмен, но не умеет ладить с людьми. Половина звезд разбежится. Но если я предложу твою кандидатуру, если мы проделаем все правильно, с хорошей рекламой… сначала напечатаем маленькую заметку, будто бы это слухи… будто бы тебя вызвал сюда я… затем они будут расти, как снежный ком… Слушай, ведь многие все еще помнят, как здорово у тебя получалось.

Лайон отрицательно покачал головой.

— Я высоко ценю твое предложение и весьма польщен, но вынужден отклонить его. Я счастлив в Лондоне. Не хочу, чтобы твое агентство висело надо мной. Ненавижу эту бешеную гонку. Мне нравится писать.

— А как же Анна?

Лайон задумчиво посмотрел на свою сигарету.

— Это единственный весомый довод. Ей известно о твоем предложении?

— Нет. — Генри постарался, чтобы его слова звучали как можно убедительнее. — Мне кажется, Анне хотелось бы, чтобы мое предложение ты принял без всякого нажима с ее стороны.

— Но ведь это же умопомрачительная сумма. Генри.

— Деньги мне не нужны. Единственное, чего я хочу, это отойти от дел. Моя последняя кардиограмма окончательно убедила меня в этом. Но мне бы хотелось, чтобы моя компания продолжала жить дальше. Можешь ежегодно возвращать мне понемногу свой долг. Меня это не волнует.

— Тебе было бы очень плохо, если бы я отказался?

— Да, Лайон, очень. Однажды ты уже бросил меня, когда был мне нужен. Ты нужен мне и сейчас. Я хочу, чтобы ты вместе с Джорджем возглавил мое агентство.