Якобинцы у власти

В нашем рассказе приходится вернуться к внутреннему развитию революционного движения. Считали четвертый год свободы, давно сделавшейся пустой фразой, а теперь все более и более принимавшей образ страшной тирании. Народ работящий, честный, составляющий силу государства, давила олигархия, состоявшая из горячих голов, сбитых с толку, из лентяев и преступников всякого рода. Хлопоты с паспортами были только скучны — никто в Париже не смел покинуть города без свидетельства о разрешении выезда от своей секции; но в этом была не вся беда. Принудительный налог на частные дела; на каждом доме вывешен был список живущих в нем; достигшие восемнадцатилетнего возраста должны были иметь при себе карточку с удостоверением патриотических убеждений, civisme. 20 марта опять произведено было множество арестов в Париже, соответственно то же делалось в департаментах, с той разницей, что там клубы действовали еще более неограниченно, чем в Париже, и все делалось с большим шумом. Обманчивые речи о всемогущем народе имели полную силу в провинции. Слова эти освобождали людей революции от повиновения, кто бы его ни потребовал во имя закона: мэр, которого сам приход избрал, директория департамента, министр в Париже, хотя бы сам конвент! Дозволено было все: грабеж, обыск домов днем и ночью, самое гнусное убийство сограждан. Достаточным предлогом было обвинение, даже одно подозрение в том, что называли участие в заговоре, даже одно сочувствие противникам свободы. Затем такого заподозренного подвергали осуждению и истязанию исступленной толпы, отуманенной неожиданной властью и упоенной звуками революционных фраз. Со времени сентябрьских убийств всякому, кто не разделял привычек простого народа, ежеминутно грозил нож. Для защиты от подозрений оставалось только быть санкюлотом, циником в обхождении и внешности.

Большинство конвента и руководители его, принадлежавшие к образованному обществу, почувствовали, что наступил крайний срок положить предел усиливающейся анархии, общему разложению и установить какой-нибудь порядок. Новейший французский историк этого времени, Г. Тэн, вводит нас в рабочий кабинет тогдашнего министра внутренних дел Ролана и дает нам заглянуть в дела, ежедневно поступавшие, со всех концов Франции, о жалобах на вопиющие насилия, о слабости власти, о мучениях, которым подвергались отдельные личности. Самый значительный из правителей, Дантон, чувствовал необходимость сильной власти. Он не поддавался негодяям, которыми пользовался, но которых презирал. Напрасно жирондисты отвергли его попытку соединиться с ними; у него было именно то, чего им не доставало; в его руках была власть, он умел начать дело, имел влияние на чернь и разделял чувства республиканской партии; не пристала им и чрезмерная брезгливость к человеку, руководившему сентябрьскими убийствами, так как у них на совести было немало крови, хотя они не сами проливали ее. Люди 20 июня, 10 августа, 2 и 3 сентября переложили, только по-своему, благозвучные слова жирондистов об убийстве, тиранах и так далее. Нельзя было терять времени. Самодержавный народ трибун, секций, общинных советов заметно овладевал всем. По предложению Дантона, 10 марта установлено было новое чрезвычайное судилище: революционный трибунал для суда над подозрительными, которыми снова наполнились все тюрьмы. Закон гласил, что девять человек, не стесненных никакими определенными судебными формами, будут присуждать к смерти всякого искусителя народа. Совершенно неожиданной победой было постановление конвента, что судьба и присяжные назначаются им. Это давало Дантону возможность достигнуть диктатуры, которую он считал необходимой ввиду положения дел за границей. Несомненно, что его диктатура была бы меньшим из зол.