16

Перед рассветом меня будит не то гром, не то смех Элизабет. Я – все еще дракон. Останки нашей ночной добычи – молодая привлекательная пара, владельцы небольшой фермы на побережье Кубы – лежат неподалеку. По палубе лупит дождь. Дует ледяной ветер, накатывают огромные волны, нос лодки то высоко вздымается, то резко уходит вниз. С кормой происходит то же самое. Мотор глохнет, и я снова слышу хохот Элизабет.

Небо прорезает молния. Ее вспышка показывает мне моментальный кадр: холодное море и на его фоне – мокрая обнаженная Элизабет, в человеческом обличье, за штурвалом.

– Элизабет! – беззвучно кричу я.

– Когда меня разбудил шторм, я сняла лодку с автопилота и взялась править сама.

Она поворачивает штурвал на четверть оборота, чтобы направить катер навстречу волнам.

– Я никогда ничего подобного не видела. Потрясающе, правда? «Большой Бэнкс» содрогается, почти останавливается, когда огромная волна обрушивается на его нос.

– Ты можешь спуститься вниз и воспользоваться штурвалом в каюте, – говорю я.

– С чего бы это?

Я пожимаю плечами, выбрасываю два обглоданных скелета за борт и тоже принимаю человеческий облик. Мне сразу становится очень холодно. Элизабет едва замечает меня, когда я подхожу и целую ее в мокрую щеку.

– Пойду оденусь. Тебе принести что-нибудь?

Она мотает головой, смеется, улюлюкает, поднимаясь на очередной волне. Внизу, в каюте, качает еще больше.

С трудом сохраняя равновесие, я вытираюсь и натягиваю свитер и джинсы. Пытаюсь вспомнить, как давно я в последний раз одевался. В это время катер резко меняет направление. Представляю себе, как веселится наверху голая хохочущая Элизабет, и невольно улыбаюсь. Никогда не встречал существа более свободолюбивого, чем моя невеста. И еще я удивляюсь, как заразительно может быть такое поведение. Вспоминаю наше путешествие с Ямайки чуть ли не со страхом: как я мог предаваться такой беззаботной дикой жизни!

Еще я думаю о вопросе, который задала мне Элизабет прошлой ночью:

– Когда ты меня встретил, ты, наверное, решил, что научишь меня жить по-человечески?

– Да, – ответил я.

– Только одного ты не учел!

– Чего же?

– Что, может быть, это я наконец научу тебя жить по-драконьи!

Катер резко швыряет в сторону, и меня бросает к стене каюты. Лодка вертится на месте, не слушаясь штурвала.

– Питер! – беззвучно окликает меня Элизабет.

Я сразу понимаю, что она за бортом.

– Питер! – зовет она, и по голосу я чувствую, что с каждой секундой она отдаляется от меня…

Я вскакиваю на ноги, бросаюсь к штурвалу. Успеваю добежать, прежде чем очередная волна обрушивается на нас. Катер продолжает крутиться на месте.

– Элизабет, ты ранена? – спрашиваю я, навалившись на штурвал и пробуя выправить катер.

– Нет… пожалуй, нет,- отвечает она- Я не понимаю, как это случилось. Волны огромные. Одна просто смыла меня с мостика… Питер, я не вижу катера!

Счастье, что Джереми Тинделл в свое время разорился на автопилот1

– Не волнуйся, – беззвучно говорю я Элизабет, – мы всегда сможем найти наш катер.

– Мы?

– После всех трудов, которых мне стоило найти тебя, неужели ты думаешь, что я соглашусь тебя потерять? – мысленно бормочу я, стягивая с себя

одежду. – Я лечу искать тебя. Прими свое настоящее обличье. Так ты станешь сильнее.

– Хорошо, Питер, – послушно отвечает она.

Я удивлен: она и не думает со мной спорить! Распахнув дверь, я выбегаю на палубу и с разбега прыгаю за борт. Дождь застилает мне глаза. В падении я меняю обличье и пытаюсь лететь. Но шторм сильнее меня. После тщетных попыток лететь против ветра я опускаюсь в воду.

– Питер! – зовет моя жена.

– Сейчас, сейчас, Элизабет! Ты можешь определить, где я сейчас?

– Это очень далеко.

Я знаю, что мы оба достаточно сильны, чтобы выдержать более-менее серьезные испытания,' но я вовсе не уверен в том, что Элизабет это понимает.

– Не волнуйся! – передаю я ей. – Вода теплая.

Все будет в порядке.

– Мне будет спокойнее, когда ты найдешь меня.

Прямо передо мной набухает огромная волна. Поднырнув под нее, я пытаюсь сориентироваться, в какой стороне Элизабет. Я стараюсь прилагать как можно меньше усилий, работая в основном хвостом и крыльями, совершая мощные, но достаточно редкие толчки, продвигающие меня вперед.

– Я плыву к тебе, – говорю я. – Плыви ко мне.

Ты можешь! Плыви под водой. Так легче бороться

с волнами…

– Да, Питер.

Расстояние между нами медленно сокращается. Я остаюсь под водой до тех пор, пока не чувствую жжения в груди – легкие устали. Тогда я ненадолго выныриваю, чтобы глотнуть воздуха, потом снова ныряю, – и все сначала. Я выпадаю из времени, я уже сбился со счета, сколько волн прокатилось надо мною. Вынырнув в очередной раз за глотком воздуха, я ложусь на воду и осматриваюсь. Ничего, кроме серого неба и волн, накатывающих одна за другой. Снова ныряю и плыву вперед. Доберусь ли я когда-нибудь до нее в таком бурном море? Наконец Элизабет подает голос:

– Питер, я чувствую, что мы уже совсем близко

друг от друга. А ты чувствуешь?

Я останавливаюсь и сосредоточиваюсь на определении ее местоположения.

– Да! Чувствую! – беззвучно кричу я и бросаюсь ей навстречу. Нас подбрасывает очередная волна. Мы падаем в объятия друг друга. Я укрываю Элизабет своими крыльями, и мы плывем, нежно

соприкоснувшись головами.

– Не сердись на меня, Питер, – говорит она.

– За что мне на тебя сердиться?

– Я была неосторожна. Если бы это случилось дома, папа был бы в ярости. Он терпеть не может неосмотрительности. Он наказывает нас, даже маму, когда мы делаем глупости.

– Но я не твой отец, – говорю я, еще крепче обнимая ее, радуясь, что нашел ее и что с ней все в порядке. – Ты ничего такого не сделала. Просто сегодня сильный шторм.

Мы долго-долго молча качаемся на волнах, поддерживая друг друга на плаву. Наконец шторм утихает. Когда ветер прекращается, мы поднимаемся в воздух и начинаем искать наш катер. В сумерках Элизабет довольно быстро обнаруживает его. Он примерно в пятидесяти милях от того места, куда мы с ней приплыли. Он по-прежнему, как ни в чем не бывало, движется на север. Мы опускаемся на палубу совершенно без сил. Смеемся от радости, что снова чувствуем под ногами твердую опору. Быстро превращаемся в людей и спускаемся вниз, в каюту. Голод и холод не дают нам уснуть сразу. Элизабет ищет полотенца, а я проверяю приборы и устанавливаю наше местоположение.

– Еще пара дней – и будем дома, – говорю я, размораживая мясо в микроволновой печи.

Мы насухо вытираемся, набрасываемся на еду, а потом, улегшись в постель, крепко прижимаемся друг к другу, чтобы согреться.

– Питер… – говорит Элизабет.

Я киваю с закрытыми глазами.

– Ты меня любишь?

Этот вопрос заставляет меня открыть глаза. Взглянув на Элизабет, я вижу в ее взгляде неподдельное волнение и отказываюсь от искушения ответить ей поцелуем. -«Как глупо, – думаю я, – что такая тесная связь, какая существует между нами, до сих пор не имела никакого словесного выражения! »

– Конечно, люблю! – отвечаю я. – У нас все гораздо серьезнее, чем просто…

– Хлоя только и говорит о любви, – перебивает меня Элизабет. – Начиталась в своих книгах. Она говорит, что это чувство захватывает тебя всю. Но мама считает, что это чепуха, что любовь – это для людей. Она говорит, что мы устроены иначе.

Я беру руки Элизабет в свои, смотрю ей в глаза:

– Но я люблю тебя. Я хочу всегда быть с тобой.

Она вздыхает:

– Я тоже всегда хочу быть с тобой. Ты это знаешь. Ни у кого из нас нет выбора. Но сегодня, когда ты нашел меня в воде… я почувствовала нечто большее. Это… как будто ты прикоснулся к чему-то во мне, чего еще никто не касался… Только…

– Что «только»?

– Я не уверена, что это и есть любовь,- пожимает плечами Элизабет.- Я не знаю, какой она должна быть – любовь. Но я не хочу, чтобы ты расстраивался из-за моей неуверенности…

Я мечтаю, чтобы она сказала, что любит меня, но, даже очень желая этого, понимаю, что и сам знаю о настоящей любви не больше нее. Мне известно, что люди умеют любить. Когда умерла моя мать, я видел, как страдал мой отец. Он выл, ревел, крушил все вокруг себя. Я даже прятался от него несколько дней. Интересно, могу ли я к кому-нибудь испытывать столь сильные чувства Повергла бы меня в такое же отчаяние смерть Элизабет? Единственное, в чем я уверен, – это наша неразрывная связь, настолько прочная, что, кажется, ее можно пощупать рукой. Пока мне этого более чем достаточно.

– Я не расстраиваюсь. Я знаю, что у нас есть очень многое, – говорю я.

– Хорошо, – она сжимает мои ладони в своих. – Как хорошо, что ты понял меня!

Потом она берет мою руку и кладет ее себе между ног.

– Как ты думаешь, мы могли бы сегодня заняться любовью, как до безумия влюбленные друг в друга люди?

Я улыбаюсь:

– Думаю, да.

К моему удивлению, у Элизабет совершенно пропало желание охотиться. Она больше не испытывает отвращения к размороженным бифштексам. Чем ближе к Майами мы подплываем, тем более покладистой она становится. Она соглашается носить одежду, обещает быть при мне, не менять обличья и не улетать, пока я не скажу ей, что это безопасно.

– Здесь твои владения, – говорит дна. – Пока я не привыкну, буду полагаться на тебя. Ты все здесь лучше знаешь.

Она доставляет мне безмерную радость тем, что рассказывает о своей прошлой жизни в Яме Моргана.

– Мама очень старалась, чтобы нам было хорошо. Папа совершенно не обращал на нас с Хлоей внимания. В основном он занимался Дереком, а потом Филиппом, когда тот родился. Дерек всегда считал, что отец слишком стар, чтобы иметь что-то общее с кем-нибудь из нас. Это мама учила нас плавать, ездить верхом, летать, делать вино из Слезы Дракона, приготовлять отвары и настои, даже читать и писать.

Еще мы помогали ей в саду, она брала нас с собой на охоту. И главное – как только мы смогли что-то понимать, мама объяснила нам, что мы не должны сердить папу. Мы все боялись его. Даже когда мы были маленькими, он иногда очень больно, до крови бил нас Но чаще он запирал того, кто его рассердит, в одной из камер в подвале. Он оставлял нас там дня на два- на три без еды и воды.

Я качаю головой:

– Это, наверное, было просто ужасно.

– Да нет, – отвечает Элизабет. – Ничего страшного. Мы же могли беззвучно переговариваться друг с другом. Когда кого-нибудь из нас наказывали, остальные прокрадывались в подвал и приносили ему поесть и попить. Мы устраивали настоящие пикники. И мне нечасто доставалось, особенно когда Хлоя подросла.

– Хлоя? – переспрашиваю я, думая о ее шустрой маленькой сестренке, о подростке с улыбкой от уха до уха. Представляю, сколько у нее было проблем с дисциплиной!

– Она слишком любит все человеческое, – говорит Элизабет. – Вечно читает или рисует. Предпочитает пребывать в человеческом обличье, болтает со слугами. Папа терпеть всего этого не может.

Но сколько бы он ее ни наказывал, она все равно делает, что хочет.

– А почему, как ты думаешь, она так любит все человеческое? – спрашиваю я.

– Очень забавно, что именно ты задаешь такой вопрос, – улыбается Элизабет. – А ты почему?

– Меня так воспитывали, – объясняю я. Но судя по тому, что Элизабет продолжает испытующе

смотреть на меня, ей недостаточно такого объяснения. Пожав плечами, я продолжаю: – Уже после смерти моей матери отец рассказал мне, что вся ее семья погибла при обстреле во Франции, во время Первой мировой войны. Она тогда была еще младенцем. Ее воспитали в детском приюте. Она даже не знала, кто она такая, пока не… пока не повзрослела. Тогда-то мой отец и нашел ее по запаху и взял в жены. Он говорил, что из трех его жен она была самой любимой. Он терпел ее пристрастие к искусству и литературе, но воспротивился, когда она пожелала и меня воспитать как человека и решила отдать меня в школу вместе с человеческими детьми. Он беспокоился, не сделает ли это меня слишком слабым и нежным. Мама же, напротив, говорила, что, узнав больше о повадках людей, я стану еще сильнее. В конце концов, отец уступил. Но я подозреваю, что сделал он это более из любви к маме, чем из уважения к ее доводам. Думаю, что в память о ней он и не забрал меня из школы после ее смерти.

– Вполне вероятно, – кивает Элизабет. – Мама болела несколько месяцев после рождения Хлои и разрешила одной из служанок заботиться о ребенке. Моя сестра очень привязалась к этой женщине.

Маме это не нравится, но Хлоя до сих пор каждый день проводит некоторое время с Лилой.

– Не думаю, что это сильно повредит ей, – говорю я.

– Ты-то, конечно, не думаешь,-Элизабет улыбается, слегка приоткрывая губы, как улыбается обычно перед сексом или когда чего-то хочет от меня добиться.

– Надеюсь,- она обвивает руками мою шею,- ты не думаешь, что выбрал не ту сестру?

Элизабет настаивает, чтобы нашу последнюю ночь на море мы провели на палубе. Мы с ней сидим на мостике и смотрим вдаль в надежде увидеть землю. Вечерний океан так спокоен, что похож на большое озеро, по которому «Большой Бэнкс» скользит, лишь слегка покачиваясь. Шум стелющегося за нами шлейфа брызг смешивается с ворчанием мотора В конце концов, все это укачивает меня, и я проваливаюсь в сон. Элизабет не засыпает и, увидев огни на горизонте, будит меня.

– Там все небо сверкает огнями! – говорит она, крепко прижимаясь ко мне.

– Да, мы уже почти дома, – киваю я.

Солнце появляется на небе незадолго до того, как мы доплываем до маяка.

Я снимаю катер с автопилота и беру штурвал. Скелет маяка вырисовывается в бледном утреннем свете. Он напоминает неуклюжее сооружение, построенное из детского конструктора. Элизабет смотрит на маяк, потом переводит взгляд на огни Майами, а потом – на пронизанные утренними лучами облака, плывущие по небу, которое сначала становится золотым, а потом – с восходом солнца – голубеет на горизонте.

– Так красиво! – говорит она.

Ее глаза удивленно расширяются, когда мы вплываем в канал и минуем первый из высоких домов, тянущихся вдоль побережья Майами, которое все еще очень далеко от нас. Но Бискайский риф – всего в нескольких милях справа. Он просто поражает Элизабет небоскребами из стекла и бетона

– Это Майами? – спрашивает она.

Я отрицательно качаю головой и взглядом указываю на высоченные дома, которые постепенно, издалека вплывают в поле нашего зрения.

– О! – восхищенно восклицает она.

Острая тоска по дому пронзает меня, когда я обращаю взгляд на юг и вижу зеленые верхушки деревьев на Солдатском рифе. Значит, скоро покажутся Своенравный риф и Кровавый риф.

– Видишь вон те острова? – спрашиваю я Элизабет.

– Это твой… то есть наш? – она указывает на Солдатский риф.

Я качаю головой:

– Южнее. Второй отсюда. Там твой новый дом. Она всматривается вдаль прищурившись, потом пожимает плечами:

– Я не вижу. Слишком далеко.

Я смотрю на песчаные отмели по сторонам канала и понимаю, что отлив еще только начался и у нас полно времени, чтобы доплыть до своего острова. Улыбаясь, я обещаю Элизабет.

– Скоро ты его увидишь.