Глава 19

В пятницу Чарли заехал за Кэрол и повез ее обедать в ресторан «Обжора». Это было новомодное французское заведение на Мэдисон-авеню, с превосходной кухней и всегда оживленное. Теперь, когда Чарли знал о ее происхождении, можно было не стараться выбрать для нее кафешку попроще, и оба с удовольствием отправились в шикарное место. Обед удался на славу, а потом они гуляли по Мэдисон, иногда заглядывая в магазины.

Кэрол впервые разоткровенничалась о своем детстве. Грей оказался прав, голубая кровь и шикарный дом – еще не гарантия счастливой жизни. Она рассказывала, какие неласковые у нее родители, как они холодны и друг с другом, как неприступны и в физическом, и в эмоциональном плане. Ее растила няня, родителей она почти не видела, а про свою мать сказала, что та не человек, а ледяная скала. У нее не было братьев и сестер, она была единственным ребенком. Иногда по несколько недель она не видела родителей. Они не одобряют выбранный ею путь. Со временем она стала ненавидеть все олицетворяемое этой жизнью лицемерие, материальные ценности, безразличие к переживаниям других людей, к тем, кто имел несчастье родиться в иной социальной среде". Чарли слушал Кэрол и понимал, что у нее было очень одинокое детство. Потом родительское ледяное равнодушие сменилось грубостью и насилием мужа, который, как и подозревал Грей, женился на ней только из-за ее родословной. Когда она наконец от него освободилась, ей захотелось расстаться и со всем тем, что привлекло его к ней, и с системой ценностей, которую она всю жизнь ненавидела.

– Кэрол, так не бывает, – мягко увещевал Чарли. У него возникало такое желание, правда, не такое сильное, но что удивляться? Ей же вон сколько пришлось пережить. – Нам не дано изменить свое происхождение. Ты делаешь много полезного, работая с детьми. Для этого тебе не нужно отказываться от всего, что у тебя есть. Ты вполне можешь принадлежать этим двум разным мирам.

– В детстве у меня было мало радости, – призналась она. – Дети либо хотели играть со мной потому, что у меня такие родители, либо, наоборот, не хотели – по той же причине. И я никогда не знала, чего ждать, и строить догадки стало для меня тяжелой работой.

Чарли отлично себе это представлял. Кое-что ему это напомнило. Но он не решался сказать об этом сейчас, после столь долгой разлуки. Правда, у него было чувство, что они и не разлучались вовсе. Они шагали по Мэдисон-авеню, рука в руке, и болтали обо всем, будто и не было никакой ссоры. Он ощущал себя частью ее жизни, и такое же чувство было у нее.

– Я сейчас кое-что скажу, только ты меня не убивай, – осторожно начал он. Они уже пересекли 72-ю улицу. Похолодало, но день был ясный и солнечный. – Я каждый год хожу на одно мероприятие, которое, учитывая все, что ты рассказала, ты наверняка пропускаешь, а вот мне приходится. В этом году впервые выйдут в свет дочери моих друзей. Это рождественский бал, на котором представляют дебютанток. Если не считать светских излишеств, там обычно бывает весело. Не хочешь пойти в этот раз со мной, Кэрол? – робко спросил он, и она рассмеялась.

После всего, что она сказала по поводу своей ненависти к высшему обществу и его образу жизни, можно было только догадываться, чего Чарли стоило пригласить ее на прием, где впервые выходят в общество девушки голубых кровей. Это была архаичная, снобистская традиция, но она о ней прекрасно знала. Кэрол с улыбкой повернулась к нему.

– Стыдно сказать, – горестно рассмеялась она, – но меня тоже там представляли. Родители там каждый год бывают. Я же после того раза не была: Но с тобой это может оказаться занятно. Иначе я бы ни за что не пошла.

– То есть ты согласна? – Чарли заулыбался. Ему давно хотелось появиться вместе с Кэрол на каком-нибудь светском сборище. Ему нравилось наблюдать ее в рабочей обстановке, но посмотреть на Кэрол в красивом вечернем наряде он мечтал давно. Да и сам изредка любил облачиться в смокинг.

– Да, согласна, – сказала Кэрол, и они зашагали дальше. – Когда это будет? – Ей еще надо будет купить платье, она сто лет не надевала бального платья. Можно, конечно, у матери попросить, но не хотелось одалживаться. Размер у них был один и тот же. Она хотела одеться элегантно, чтобы произвести впечатление на Чарли, а в любом из маминых платьев она будет смотреться, как зрелая матрона.

– Точно не помню, надо в календаре посмотреть.

Кэрол кивнула. Посещение бала дебютанток будет для нее серьезным поступком, по сути – возвращением к прежней жизни. Но она воспринимала этот шаг как мимолетную причуду, а не измену нынешним принципам. Ей предстоит своего рода экскурсия в прошлую жизнь. Ради Чарли она готова ее совершить.

В молчании они продолжили свою прогулку и наконец по 91-й улице свернули на восток, к дому Кэрол. Оба успели продрогнуть. Похолодало, казалось, что в любую минуту может пойти снег. Они подошли к особняку, и Кэрол вопросительно посмотрела на Чарли. Теперь, когда он знает, что дом принадлежит ей и она не ютится в маленькой студии на задах, можно пригласить его войти.

– Не хочешь зайти? – предложила она, окоченевшими пальцами отыскивая ключ – как всегда, на дне сумки.

– А можно? – осторожно спросил Чарли, и она кивнула. Ей страстно захотелось, чтобы он зашел. Уже смеркалось. Они были вместе с самого обеда, словно наверстывая упущенное. Они еще днем признались друг другу, что очень соскучились. Чарли недоставало их задушевных бесед, хотелось знать, чем она занята, думает ли о нем. За этот месяц, что они встречались, он успел привыкнуть к ее советам, к ее юмору и после ссоры болезненно ощущал ее отсутствие.

Они вошли в дом, в красивый вестибюль с черно-белым мраморным полом. На первом этаже были два небольших холла, один из которых выходил в сад, а лестничным пролетом выше располагалась элегантно обставленная гостиная с удобными мягкими креслами и диванами, камином и английским антиквариатом, который Кэрол привезла к себе из одного из родительских домов с их разрешения. У Ван-Хорнов в запасниках такого антиквариата было великое множество. Дом являл собой редкое сочетание элегантности и подлинного уюта – в точности как его хозяйка, утонченная и одновременно легкая в общении. Повсюду стояли дорогие ее сердцу вещицы, даже рисунки и поделки детей из центра. Это была удивительная смесь старины и современности, дорогих вещей и ничего не стоящих, но сделанных руками ребят, или каких-то необычных вещиц, привезенных из поездок. Кухня была просторная и удобная, а столовая – небольшая и подчеркнуто торжественная, с темно-красными штофными обоями и гравюрами с изображением сцен английской охоты – они когда-то принадлежали деду Кэрол. Наверху – большая солнечная спальня и комната для гостей. А еще выше – маленький рабочий кабинет. Кэрол показала его Чарли, и тот оценил кабинет по достоинству. Потом они спустились на кухню.

– Я никогда не приглашаю гостей. По понятным тебе причинам, – сказала Кэрол. – Иногда хочется, чтобы кто-нибудь пришел, но – увы!

Она не хотела себя выдавать. Чарли понимал, как ей бывает одиноко – как и ему, правда, по другим причинам. У нее все же есть родители, хотя она, похоже, их не жалует и никогда не была с ними близка. У Чарли же их давно не было. Разными путями, но оба они пришли к одиночеству.

Кэрол усадила Чарли на кухне и угостила горячим шоколадом. За окном совсем стемнело. Чарли снова заговорил о том, как ненавидит праздники и как заранее со страхом ждет их приближения. Она не стала спрашивать о его планах, сочтя это преждевременным, он ведь только сегодня к ней вернулся. Чарли предложил развести огонь в камине, и они уютно устроились на диване, оживленно разговаривая. Как будто вокруг них были разбросаны пестрым ковром кусочки их жизни, из которых они медленно собирали картину – здесь кусочек неба, там – дерево, проплывающее облачко, дом, детские обиды, разбитое сердце, любимый щенок, обожаемая сестра, горечь утраты, ее одинокое детство. Все части этой большой картинки-пазла совпадали до мельчайших деталей.

Был уже девятый час, когда Кэрол предложила поужинать. И, как истый джентльмен, Чарли пригласил ее в ресторан. Но на улице шел снег, и выбираться из дома не хотелось. Они остановились на спагетти и омлете, причем готовкой занялись вместе. Еще был французский хлеб, сыр и салат. Они ужинали и хохотали над смешными историями Кэрол, а Чарли рассказывал обо всех экзотических местах, где ему довелось побывать на своей яхте. Потом они вернулись в гостиную, и он заключил ее в объятия и поцеловал. И вдруг рассмеялся.

– Что это ты? – удивилась она, слегка нервничая.

– Да вспомнил Хэллоуин и твой зеленый грим. Ты такая смешная была! – Это был их первый поцелуй, оба отлично помнили тот момент. А вскоре после этого произошла эта нелепая размолвка.

– Ну не смешнее, чем ты со своим львиным хвостом. Дети до сих пор забыть не могут. Ты им понравился. Они считают, что ты был лучший. К тому же Габи могла держаться за твой хвост, перемещаясь по залу. – Сегодня они так и не заехали в центр, но Кэрол собиралась отправиться туда завтра. Чарли решил к ней присоединиться. Он соскучился по ребятам, а больше всех – по Габи. – Я ей сказала, что ты в отъезде, – сказала Кэрол и заглянула в глаза Чарли. В них было столько нежности и покоя, что она почувствовала, что наконец нашла свою гавань. – Не хочешь подняться наверх? – торопливо спросила она, и он кивнул. Не говоря ни слова, он прошел за ней по лестнице, вошел в спальню и долго смотрел на нее.

– Все в порядке? – Чарли не хотел ее торопить. Он помнил, как она не хотела с ним встречаться, а ведь прошло всего два месяца. Много воды утекло с тех пор, но его четырехнедельное отсутствие убедило ее в том, что это любовь. Она жаждала испытать судьбу. Ей казалось, она любит его всю жизнь.

Вместо ответа Кэрол кивнула, и они опустились на ее огромную кровать, в середине которой она обычно спала. Она лежала рядом с ним, и ей казалось, что все это уже было. Их близость была радостной и утешительной, страстной и уютной одновременно. Это было как раз то, чего они оба так жаждали – долгожданная близость, в которой воплотились их желания и надежды. Снег за окном все падал и падал, город стал похож на рождественскую открытку, а они не выпускали друг друга из объятий, и все это было похоже на сон.