Отставка Редера. – Я принимаю командование. – Мое отношение к нацизму. – Положительные стороны нацизма. – Неодобрение преследований евреев. – Непонимание Гитлером британского менталитета. – Почему я решаю сражаться за Германию. – Нельзя путать политику и долг. – Первые лычные встречи с Гитлером. – Я завоевываю его доверие и обеспечиваю поддержку флоту. – Стычка с Герингом

В середине января мне в Париж позвонил гросс-адмирал Редер. Он сообщил, что намерен подать в отставку и предложить в качестве своего преемника адмирала Карльса или меня. Он попросил в течение 24 часов дать ему ответ, считаю ли я себя готовым принять такое назначение.

Его звонок стал для меня полнейшей неожиданностью. Никто не слышал, что гросс-адмирал Эрих Редер подумывает об отставке. Не знал я до конца декабря 1942 года и о том, что он резко разошелся с Гитлером во взглядах на перспективы использования крупных военных кораблей в операциях против русских конвоев. К сожалению, наш флот не достиг успехов, которых ждал Гитлер, и он в припадке ярости распорядился списать их как не имеющие никакой пользы для военных усилий страны.

Гросс-адмирал Редер начал активно протестовать против этого абсурдного приказа и, убедившись в непреклонности Гитлера, подал в отставку. Неприятно удивленный Гитлер попытался отговорить строптивого гросс-адмирала, но безуспешно.

Спустя 24 часа я позвонил Редеру и сообщил, что могу принять назначение.

Поэтому Редер, как и первоначально собирался, предложил Гитлеру в качестве своих преемников две кандидатуры: адмирала Карльса и меня. «Если Гитлер желает подчеркнуть, что подводный флот, по его мнению, имеет первостепенную важность, он выберет Дёница».

Выбор Гитлера действительно пал на меня – быть может, именно по той причине, о которой упомянул Редер. Также возможно, что в моем лице – командующего подводным флотом – он рассчитывал найти союзника в вопросе списания больших военных кораблей.

До тех пор у меня не было личных контактов с Гитлером, если, конечно, не считать коротких встреч перед отправлением в поход на крейсере «Эмден» и по возвращении из него, а также тех случаев, когда меня, как старшего офицера вооруженных сил, посылали к нему с докладом. В период с 1934-го по 1942 год я видел фюрера в общей сложности 9 раз, но только по приказу главнокомандующего.

Теперь, когда я сам стал главнокомандующим военно-морскими силами Германии, мне, конечно, предстояло чаще встречаться с Верховным главнокомандующим и главой нашего государства.

Прежде чем перейти к описанию моих официальных и личных контактов с Гитлером, я бы хотел сказать несколько слов о своем отношении к национал-социализму.

Я происхожу из старинного прусского рода. Мои предки веками владели землями в приграничных районах Германии на Эльбе вблизи устья Заале. Именно от йоменов впоследствии произошли протестантские священники, офицеры, писатели.

Прусская история, а более всего война за независимость (имеется в виду война 1813-1814 годов против Наполеона), воспламенила мое юношеское воображение. С детства я отлично помню слова отца, что он дал бы себя разрезать на мелкие кусочки ради «старого Вильгельма» – кайзера Вильгельма I. В семье мы были начисто лишены индивидуализма, зато глубоко прониклись корпоративным духом прусской общины, к которой принадлежали. Поступив на военную службу, я не испытывал никаких неудобств из-за постоянной муштры и строгих требований дисциплины – все это было для меня совершенно естественно. Еще ребенком я с молоком матери впитал уверенность, что исполнение долга превыше всего. Перед Первой мировой войной я служил за границей на корабле «Бреслау». Служба оказала на меня огромное влияние и еще более укрепила чувство патриотизма. Я увидел Германию издалека, со стороны, получил возможность сравнить ее с другими странами, а мелкие недостатки с большого расстояния не заметны…

Крах 1918 года оказался для меня тяжелым ударом, как и для любого немца, любящего свою страну.

То, что мы, офицеры послевоенных лет, должны оставаться в стороне от партий и политики, казалось мне совершенно очевидным, ведь только так мы сможем выполнить свой долг перед народом и государством.

В качестве логического следствия этого принципа представители вооруженных сил не голосовали. Мы просто исполняли свой долг, будучи солдатами и матросами, и считали это для себя достаточным. Конечно, мы приветствовали отдельные патриотические движения, появившиеся в то время. Нам казалось, что они доносят до широких масс тот дух, который являлся нашей сущностью. Как мы могли надеяться освободиться от оков Версальского договора и восстановить свое положение в семье народов как суверенного, независимого государства, если позволяли себе игнорировать такие пришедшие из древности добродетели, как патриотизм, дисциплину, преданность долгу, а ведь именно они в свое время возвеличили Пруссию и Германию. Мы все должны были в полной мере осознавать, что живем в эпоху, когда судьба каждого неразрывно связана с судьбой всех.

С 1924-го по 1927 год я работал в штабе ВМС в Берлине. За эти годы я проникся глубоким уважением к начальнику штаба ВМС адмиралу Ценкеру и министру обороны Гесле-ру. По долгу службы я занимался вопросами внутренней политики, влиявшими на флот. Эти же обязанности позже выполнял от имени армии и флота генерал фон Шлейхер. Кроме того, я отвечал за дисциплину и соблюдение военного законодательства.

В силу служебных обязанностей мне приходилось посещать рейхстаг и его комиссии. Мне чрезвычайно не нравилось большое количество партий, то, как интересы партий считались приоритетными по сравнению с интересами государства, долгие, казавшиеся бесконечными дебаты. В рейхстаге все проблемы решались с учетом политической тактики, которую всегда рассматривали как предмет первостепенной важности. Лично я всегда предпочитал, чтобы любые вопросы решались быстро и объективно, как на службе. Но об этом можно было только мечтать.

С 1930-го по 1934 год я работал в штабе ВМС в Нордзее. В течение первого года или около того моим непосредственным начальником был капитан Канарис, удивительно политически грамотный человек. Он был человеком сложным, неоднозначным, часто непредсказуемым. Мы с ним не слишком хорошо ладили.

В качестве старшего офицера штаба я отвечал за подготовку плана действий штаба в случае внутренних беспорядков.

В эти годы умеренные партии в стране постепенно утратили свое влияние. На выборах 14 сентября 1930 года во весь голос заявила о себе партия национал-социалистов, вторая по силе в рейхстаге. После нацистов шли коммунисты, собравшие 4,5 миллиона голосов и получившие 76 мест в рейхстаге. На выборах в июле и ноябре 1932 года нацисты стали уже сильнейшей партией в рейхстаге. Коммунисты сохранили третье место с 89 местами в июле и 100 – в ноябре. Все эти годы периодически разгорались уличные бои между правыми и левыми, в которых не обходилось без убитых и раненых. Постоянно существовала угроза еще более серьезных беспорядков. Возможность, что настанет момент, когда вооруженным силам придется вмешаться, так же как и необходимость обеспечения постоянной охраны военных объектов, таких, как склады оружия, от попыток грабежей, являлась предметом тревоги штабных офицеров, в числе которых был и я. Нас систематически вызывали в Берлин на всевозможные совещания в министерстве обороны по мерам, которые необходимо принять в случае внутренних беспорядков. Обычно эти совещания проводил полковник фон Бредов, руководитель отделения вооруженных сил в департаменте генерала фон Шлейхера. В результате было принято решение, что вооруженные силы будут сражаться против всех экстремистских партий, как левых, так и правых, другими словами, и против нацистов, и против коммунистов.

Это означало, что армия направит оружие против большинства населения Германии. Когда в ноябре 1932 года канцлер фон Папен решил предвосхитить неминуемое развитие событий, распустив нацистскую и коммунистическую партии, главы вооруженных сил пришли к единодушному выводу, что в таком случае гражданская война неизбежна. Имеющимися силами сокрушить одновременно обе партии не представляется возможным, этот факт довел до сведения кабинета фон Папена генерал Шлейхер.

На отношение, сложившееся в вооруженных силах, несомненно, повлиял тот факт, что коммунисты набирали голоса. Тем, что коммунистическая партия в последние годы не стала сильнейшей, Германия обязана только появлению национал-социалистов. Если бы не они, коммунисты, скорее всего, захватили бы власть в стране путем кровавой революции. Конституционные партии и демократическое правительство 1920-х годов не могли сдержать рост коммунистической партии. Поскольку в случае гражданской войны вооруженные силы не могли одновременно сражаться и против правых, и против левых, им надо было сделать выбор в пользу одной из сторон. Армия не могла перейти на сторону коммунистов, это было очевидно. Вот почему она приветствовала назначение Гитлера канцлером Германии.

На партийных митингах Гитлер требовал прекращения классовой борьбы и установления нового социализма, освобождения страны от иностранной политической зависимости и концентрации всех имеющихся сил для решения задачи ликвидации безработицы и создания хорошо организованного, здорового государства. Под такой программой подписался бы любой немец, любящий Германию и сожалеющий о нехватке свободы, позволяющей вести собственную внешнюю политику, о тяжелом экономическом кризисе и внутренних политических разногласиях, раздирающих страну. Эти цели были привлекательными и на взгляд военнослужащих, воспитанных в духе преданности долгу и служению обществу. Лично я искренне верил, что Германия выбрала правильный путь.

В первой половине 1933 года я совершил путешествие по тогдашней голландской Ост-Индии – Суматре, Яве и Бали, а также Индии и Цейлону. Это путешествие было подарком президента Гинденбурга, который каждый год получал избранный офицер вооруженных сил.

После возвращения в Германию я обнаружил, что отношения между военно-морским флотом и СА сильно ухудшились. Представители СА начали предъявлять требования, посягающие на официальную власть вооруженных сил. Постоянные разногласия между командующим военно-морской станцией Нордзее, кавалером ордена «За заслуги» адмиралом Отто Шультце и местным лидером СА бароном фон Шорле-мером продолжались – соглашение так и не было достигнуто. Даже наоборот, мы узнали, что в случае захвата власти путем путча лидеры штурмовиков планировали для начала обезвредить адмирала Шультце и старших офицеров штаба, то есть в том числе и меня. В других районах положение дел было примерно таким же.

Поэтому вооруженные силы рассматривали подавление путча Рема как политическую необходимость для обеспечения мира и порядка внутри страны. О кровавых убийствах, сопровождавших подавление путча, мы, военно-морские офицеры станции Нордзее, знали не больше, чем народные массы. На наше отношение к событиям повлияло решение кабинета, который из соображений национальной безопасности официально санкционировал все принимаемые меры.

В ноябре 1934 года, став капитаном крейсера «Эмден», я совершил длительное плавание вокруг Африки в Индийский океан, продолжавшееся до лета 1935 года. У меня создалось впечатление, что престиж Германии, в сравнении с тем, что я видел в 1933 году, несколько вырос. Этот процесс стал еще более заметен после плебисцита в Сааре 13 января 1935 года, который проводился под международным наблюдением и завершился решением в пользу возвращения территории Саарской области Германии.

Наши отношения с представителями ВМФ Великобритании и правительством этой страны были вежливыми, но сдержанными. Начиная с 1935 года ситуация изменилась.

Когда британский адмирал, крайне неудовлетворенный действиями собственного правительства, заявил мне в присутствии своих офицеров: «Мы тоже хотим Гитлера!» и когда англичане начали наперебой приглашать меня, капитана «Эмдена», посетить их корабли, я понял, что престиж Германии неуклонно растет. Декларация Германии от 16 марта 1935 года о восстановлении своих суверенных прав, также появившаяся, пока я был за границей, ускорила процесс.

Летом 1935 года вернувшись в Германию, я был полностью поглощен мыслями о новой задаче, поставленной передо мной совершенно неожиданно: создать новый подводный флот Германии. Как и все немцы, я, естественно, гордился ростом престижа своей страны и понимал, что произошло это благодаря Гитлеру. Когда он пришел к власти, многие считали, что он не сможет решить проблемы страны, как и предшествующие правительства. Но этого не случилось.

В январе 1933 года в Германии было больше 6 миллионов безработных. К лету 1935 года безработица была ликвидирована. Классовая вражда, раздиравшая страну изнутри, исчезла. Постоянные заявления о том, что любой труд почетен и человек, делающий свое дело с максимальной отдачей, достоин наивысшего уважения, внесли большой вклад в упрочнение национального единства.

Мы, офицеры, тоже почувствовали изменения к лучшему, происшедшие в среде рабочих. К примеру, не так давно, в 1920-х годах, для того чтобы пройти в форме через толпу заводских рабочих, требовалось немалое мужество. Рабочие никогда не упускали случая продемонстрировать свою враждебность. Теперь все изменилось, офицер мог запросто подойти и поговорить с рабочими, не столкнувшись при этом с привычной недоброжелательностью.

На памятниках времен Первой мировой войны можно часто прочитать слова: «Боже, помоги нам стать свободными!» Мы действительно стали свободными! После триумфа Саарского плебисцита и принятия декларации о суверенитете последовала оккупация рейнских земель, объединение с Австрией и присоединение Судетской области. Это была череда успехов в области внешней политики. Какой патриот не станет всей душой приветствовать возрождение своей страны после долгих лет нищеты и бесправия? Объединенная великая Германия, о которой мечтали наши предки, наконец стала реальностью!

Лично я не был удивлен, когда извечный противник Германии Черчилль в «Открытом письме Гитлеру», опубликованном в «Тайме», писал: «Я всегда говорил, что, если бы Германия проиграла войну, я надеялся, что мы бы сумели найти такого Гитлера, который повел бы нас обратно на принадлежащие нам по праву позиции в семье народов».

Если таков был взгляд англичанина Черчилля, как мог немец с этим не согласиться?

Об оборотной стороне национал-социалистической медали я ничего не знал вплоть до осени 1938 года. Флот, во всяком случае его плавсостав, не имел контактов с партийными функционерами, а значит, не возникало и поводов для трения. Лично я впервые встретил Гесса в 1940 году, а Геринга – в 1941-м. С Гиммлером я познакомился лишь в 1943 году.

Мы, офицеры, не имели ничего общего с преследованием евреев, достигшим своей кульминации «хрустальной ночью». Наутро после ужасных событий 9 ноября 1938 года я пришел к своему командиру адмиралу Бему и заявил, что действия такого рода должны решительно отвергаться всеми честными офицерами. Я попросил его передать мои слова главнокомандующему ВМС, чтобы последний знал, что в своем протесте, который будет заявлен, в чем я нисколько не сомневался, он пользуется поддержкой офицеров и матросов. Я разговаривал с адмиралом как капитан и командир подводников, от своего имени и от имени моих офицеров. Капитан Лютьенс, позже ставший командующим флотом и погибший на «Бисмарке», в то время бывший командиром подразделения эсминцев, поступил так же, как и я. И только недавно я узнал из мемуаров гросс-адмирала Редера, что адмирал Бем действительно передал главнокомандующему наш протест.

Последующие события в Германии, особенно происшедшие после оккупации Чехословакии 15 марта 1939 года, не могли не вызвать опасений. Я чувствовал, что война с Великобританией вполне может стать реальностью. Предпринятые мною в связи с этим шаги я уже описал в 5-й главе.

В последние месяцы перед началом военных действий я начал сомневаться, правильно ли наши политические лидеры оценивают менталитет англичан. Мне оставалось только надеяться, что Гитлер ни при каких обстоятельствах не позволит вовлечь Германию в войну с западными державами. С изрядной долей скептицизма я услышал заявление о якобы неизбежной атаке на Польшу, и хотя я вовсе не был удивлен, но все же объявление Великобританией и Францией войны стало для меня большим ударом.

После объявления войны стало очевидно: жребий брошен. Лично для меня, военнослужащего вооруженных сил Германии, имелся единственный выход – сражаться против наших внешних врагов. Чем сильнее будет моральный дух находящихся под моим командованием сил, тем больше пользы они смогут принести своей стране. Моральный долг каждого солдата – всеми силами поддерживать свое правительство, которое приняло решение воевать. Ожидать от командира, что он примет на себя тяжелую ответственность, неизбежную во время войны, и одновременно будет забивать себе голову внутренними проблемами, не говоря уже о выступлениях против политических лидеров своей страны, значит требовать от него слишком многого. На этом аспекте я остановлюсь немного подробнее, когда перейду к рассказу о событиях 20 июля.

Когда в январе 1943 года я был назначен главнокомандующим военно-морскими силами страны, я полностью осознавал, что принимаю на себя колоссальный груз ответственности, но моя вера в то, что во время войны моим первейшим долгом как солдата является борьба против наших внешних врагов, не была поколеблена.

Считаю, что именно такого отношения вправе ожидать от своих вооруженных сил каждый народ, этот долг солдаты и офицеры обязуются выполнять, принимая торжественную присягу. Этот долг не признает никаких ограничений и не отменяется даже в безнадежной ситуации. Любое правительство, готовое смириться с состоянием дел, при котором вооруженные силы отказываются от борьбы только потому, что военная ситуация кажется менее благоприятной или безнадежной, и предоставляющее отдельным лицам право решать, так это или нет в действительности, подрывает основы собственного существования.

С вооруженными силами страны никто не советуется, когда и против кого им воевать. Это дело гражданского правительства, в подчинении у которого находятся вооруженные силы. Точно так же решение о прекращении войны может принимать только правительство.

С другой стороны, обязанностью главнокомандующего каждой частью вооруженных сил – сухопутных, военно-воздушных и военно-морских – является своевременное предоставление гражданским властям точной информации о военной ситуации в подведомственных подразделениях. Лично я постоянно держал Гитлера в курсе событий войны на море, сообщал ему свое мнение о перспективах той или иной операции. Но ни разу, даже летом 1943 года, когда последовал крах подводной кампании, я не сказал, что надежды выиграть войну больше нет, поэтому нам следует искать мира.

Великобритания вступила в войну в 1939 году, когда усиление Германии и ее объединение с Австрией стало представлять угрозу британским имперским и экономическим интересам. Английский историк и военный писатель Фуллер в своей книге «Вторая мировая война» уделил этому вопросу большое внимание. По его мнению, действительной причиной, подтолкнувшей Великобританию к войне, явилось то, что «самосохранение заставило Великобританию придерживаться традиционной политики, то есть считать образ жизни Германии, ее политику с позиции силы, финансовую политику и торговлю угрозой британским интересам, которая, если не принять соответствующих мер, приведет к установлению господства Германии в Европе».

Именно уничтожение политической и экономической мощи Германии было истинной целью Великобритании в этой войне, целью, в достижении которой ее активно поддержали Соединенные Штаты Америки.

Единственная объявленная англичанами и американцами цель имела, естественно, чисто моральный характер. Это был крестовый поход против национал-социализма и Гитлера. То, что речь велась не о походе против нацизма, а о войне против немецкого народа и промышленного могущества Германии, мы поняли после мая 1945 года, когда Гитлер был мертв, а нацизм уничтожен, иными словами, когда они оба утратили свое значение для немецкого народа. Такая цель была меньшим оправданием для мер, принятых союзниками, чем знание о преступлениях гитлеровского режима, которое мы, немцы, получили только после войны.

Фуллер описывал военные цели англичан следующим образом:

«С эпохи Тюдоров и до 1914 года политика Великобритании была направлена на поддержание баланса сил, путем насаждения соперничества между народами на континенте и установления баланса сил между ними. Такая роль автоматически проясняет вопрос, какую страну следует считать потенциальным противником. Это отнюдь не страна, пользующаяся самой дурной репутацией, а конкретная страна, политика которой представляет большую угрозу для Британской империи, чем любая другая».

Когда некоторые достаточно ответственные генералы, такие, как, например, Роммель, в 1944 году загорелись идеей заключить мир с Западом и обрушить всю тяжесть нашей военной мощи на Восток, они так и не смогли понять, что политические предпосылки для такого шага отсутствуют. Ни англичане, ни американцы не стали бы рассматривать подобное предложение, что было доказано в мае 1945 года.

На конференции в январе 1943 года в Касабланке Рузвельт и Черчилль объявили, что война будет продолжаться до «безусловной капитуляции Германии и Японии». Это означало, что нам придется сдаться на милость врагов, не имея никаких прав. Представление о том, что это означало, можно получить из требования Сталина на Тегеранской конференции в ноябре 1943 года. Он настаивал, чтобы не менее 4 миллионов немцев было депортировано на неопределенный срок в Россию для принудительных работ.

Какого обращения мы могли ожидать, стало ясно из «плана Моргентау», принятого Черчиллем и Рузвельтом на Квебекской конференции в сентябре 1944 года, в котором предусматривалось уничтожение немецкой промышленности и превращение Германии в сельскохозяйственную страну.

Ввиду требования противником безоговорочной капитуляции высшему командованию вооруженных сил Германии, в 1943-1944 годах уверовавшему в то, что войну выиграть невозможно, было бесполезно предлагать Гитлеру положить конец войне и заключить мир. Безоговорочная капитуляция была совершенно неприемлема, а другого, альтернативного предложения для главы государства просто не существовало. Более того, если согласиться, что, когда командир понимает, что военная ситуация безнадежна, он должен способствовать заключению мира, даже если это подразумевает безоговорочную капитуляцию, все равно всегда сохранится опасность преждевременного отказа от борьбы. История знает случаи, когда во время войны кажущиеся совершенно безнадежными ситуации радикально менялись из-за неожиданных политических решений и непредусмотренных случайностей. При политической ситуации, сложившейся в 1943 году, когда я был назначен главнокомандующим военно-морскими силами, я считал, что у меня нет альтернативы, и намеревался продолжать борьбу.

Гросс-адмирал Редер передал мне дела. Должен отметить, что военно-морские офицеры отличались единством мыслей и взглядов, взаимным уважением и строгим подчинением дисциплине. Эти качества были присущи офицерам флота в большей степени, чем командирам других родов войск. На флоте хорошо усвоили уроки мятежей 1917- 1918 годов и Капповского путча 1920 года, а также их последствия и не стремились повторять ошибки. Годы упорной учебы и бесконечных тренировок под руководством моих предшественников на посту главнокомандующего создали флот, доказавший во время войны свою высокую боеготовность, и это несмотря на свою малочисленность по сравнению с флотами двух великих морских держав – Великобритании и США. Я получил надежное наследство и был обязан сохранить его, благополучно провести через трудности и суровые испытания, которые для нас приготовила война. В этом заключался мой долг.

Я отлично понимал чрезвычайную важность и огромную трудность порученной мне задачи, но тем не менее приветствовал новое назначение. Меня откровенно радовала возможность оказывать большее влияние на события, которую давало мне более высокое положение. Командуя подводными лодками, я постоянно страдал от «сухопутного менталитета» наших политических лидеров и верховного командования вооруженных сил. Несмотря на все старания гросс-адмирала Редера, они, по-моему, так до конца и не поняли, что наш главный враг – Великобритания. Флот никогда не получал достаточных средств, которые были ему жизненно необходимы, учитывая важность его задачи в войне и вклад, который он мог внести в военные усилия в целом, а то немногое, что поступало, обычно приходило слишком поздно. Я был преисполнен решимости исправить это. Единственный способ достижения этой цели, казавшийся мне действенным, – оказать влияние лично на Гитлера. Адмирал, прикрепленный к ставке фюрера, хотя его работа была, безусловно, важна, не имел достаточного влияния, чтобы эффективно решать насущные вопросы флота. Здесь требовался авторитет самого главнокомандующего. Опыт подсказывал мне, что недостаточно лишь на короткое время появиться перед Гитлером и передать ему очередной рапорт. Для успеха предприятия необходимо оставаться на месте и продолжать настаивать на своем до тех самых пор, пока не появится уверенность, что фюрер осознал, насколько важны представленные предложения. Также необходимо быть готовым аргументировано отвечать на возражения, которые наверняка будут выдвинуты другими сторонами. Кроме того, я обнаружил, что предложения всегда следует сопровождать иллюстрациями, ярко оформленными на больших листах бумаги; так легче подстегнуть воображение Гитлера.

Чтобы обеспечить принятие предложений, крайне необходимых для успешного продолжения войны на море, мне следовало завоевать доверие фюрера. Без этого я не мог надеяться приобрести достаточное влияние, а он мог лучше узнать меня, только если я стану частым гостем, так сказать, своим человеком в ставке. Так я надеялся, получив новое назначение, укрепить свои позиции у Гитлера.

Начало моей деятельности хорошим назвать никак нельзя. 30 января 1943 года, когда я доложил Гитлеру о своем прибытии уже в новом качестве, он разразился длиннейшей речью, изложив в ней множество причин, побудивших его вывести из эксплуатации большие военные корабли. Когда он перевел дух, я сообщил, что еще не успел вникнуть в существо вопроса.

8 февраля я передал Гитлеру план вывода из эксплуатации кораблей, составленный согласно его приказу. Выдвигать возражения я пока воздержался.

Я отлично понимал, что должен самым внимательным образом изучить вопрос вывода из эксплуатации и отправки на металлолом военных кораблей, чем и занялся безотлагательно. Выполнив необходимые расчеты, я понял, что вывод кораблей из эксплуатации не даст сколь бы то ни было значительного увеличения ни в рабочей силе, ни в используемых материалах. Наоборот, реализация этого проекта нанесет нам ущерб и в политической, и в военной области. Монтаж и отправка в металлолом – еще более непривлекательное решение, поскольку для этого потребуется дополнительная рабочая сила и техника.

Таким образом, по тем же причинам, что и мой предшественник, я пришел к выводу, что Гитлер был не прав. 26 февраля я доложил ему свое мнение по этому вопросу. Очень кратко и, как мне показалось, аргументировано я сообщил, что не могу поддержать его приказ и прошу его отменить. Гитлер явно был неприятно удивлен. Судя по всему, он считал, что я, как бывший командующий подводным флотом, всегда ратовавший за его максимальное расширение, поддержу его инициативу. Сначала он проявил непреклонность, но затем нехотя согласился и отпустил меня, всячески выказав свое недовольство.

Несколько дней после этого я был уверен, что мои дни в должности главнокомандующего ВМС сочтены. Но потом я с удивлением понял, что мое противодействие возымело на Гитлера противоположный эффект. С тех пор фюрер начал обращаться со мной исключительно корректно, и так продолжалось до самого конца апреля 1945 года. Он всегда обращался ко мне вежливо, называл полностью звание и в моем присутствии никогда не срывался.

После первой встречи с Гитлером я снова вернулся к своему первоначальному тезису о том, что необходимо было во что бы то ни стало завоевать его доверие. Я всегда бы с ним откровенен, никогда не скрывал ошибок, допущенных моими офицерами, или провалившихся планов. Ни минуты не колеблясь, я рассказал ему о своих опасениях относительно подводной войны, когда же в мае 1943 года стало ясно наше поражение, он ни словом не упрекнул меня. Вскоре после этого на одном из важных совещаний фюрер получил информацию о том, что большой немецкий танкер, шедший из Черного моря в оккупированную Грецию, был перехвачен и торпедирован в проливе Дарданеллы британской субмариной.

– Вот так! – раздраженно воскликнул он. – Британцы могут это сделать, а ваши лодки в Гибралтаре не способны ни на что!

Я стоял рядом с ним у карты в центре круга из 20 старших офицеров.

– Мой фюрер, – сухо ответил я, – наши подлодки ведут войну против великих морских держав. Если, как и англичане в Дарданеллах, они не встретят противодействия со стороны противолодочных сил, уверяю вас, их успехи будут по крайней мере не меньше. В Гибралтаре находятся наши лучшие асы. Поверьте мне на слово, они лучше англичан!

После столь высокопарной отповеди наступило гробовое молчание. Гитлер сильно покраснел, а через несколько секунд повернулся к генералу Йодлю и совершенно спокойным голосом сказал:

– Продолжайте, пожалуйста.

Меня очень разозлила бестактная реплика Гитлера. Чтобы восстановить присутствие духа, я потихоньку выбрался из толпы и отошел к окну. Когда совещание закончилось, я стоял в стороне. Гитлер сам подошел ко мне и самым дружелюбным тоном поинтересовался, не соглашусь ли я позавтракать с ним. Я принял приглашение. Он сухо простился с Герингом, Кейтелем и Йодлем, после чего мы остались вдвоем.

Я так подробно описываю этот на первый взгляд незначительный случай, потому что он имел далеко идущие последствия. С тех самых пор Гитлер избегал вмешиваться в дела флота. Очевидно, он убедился, что я делаю все возможное, и положился на меня. Когда другие высокопоставленные лица приходили к нему с жалобами или предложениями, касающимися флота, он неизменно отвечал: «Гросс-адмирал Дёниц сделает то, что необходимо».

Тот факт, что между нами сложились неплохие отношения, во многом облегчил мое положение, но имел и отрицательные стороны.

Геринг очень любил критиковать армию и флот в присутствии Гитлера. Эта привычка очень не нравилась Реде-ру. Когда он последний раз уходил от Гитлера, уже оставив свой пост, он не удержался и попросил: «Пожалуйста, защитите флот и моего преемника от Геринга!»

Я хорошо понимал тактику Геринга, заключавшуюся в том, чтобы первому доложить, пусть неточные и непроверенные, сведения о неудачах других родов войск (кроме авиации, конечно). В результате столкновения между нами были отнюдь не редкими. Самое серьезное из них, зато ставшее последним, произошло на совещании, где Геринг объявил о тяжелых потерях подводного флота во время воздушного налета союзников на порты Английского канала. В потерях, по его утверждению, был виноват только флот, поскольку не были приняты меры по рассредоточению и маскировке лодок.

«Я не желаю терпеть вашу критику в адрес флота, господин рейхсмаршал, – мягко ответил я, – вы бы лучше занялись своей авиацией, уверяю вас, там достаточно дел, требующих вашего внимания».

Наступившее после этого долгое молчание было прервано Гитлером, который спокойно предложил офицеру, доклад которого оказался прерванным, продолжать. А после окончания совещания фюрер попрощался с Герингом, а мне снова предложил остаться с ним на завтрак.

После этого случая Геринг прекратил нападки на флот. Он явно стремился «закопать топор войны», поскольку спустя несколько дней, к своему немалому удивлению, я получил от него нагрудный знак люфтваффе с бриллиантами. Признаюсь, я не смог себя заставить должным образом ответить на сей великодушный жест.

В отношениях с Гитлером я продолжал придерживаться принципов честности и откровенности, и это приносило хорошие плоды. Неоднократно мне приходилось заявлять: «Этого я, как главнокомандующий ВМС, делать не буду!»

Приказ Гитлера о том, что случаи подстрекательства к мятежу и антиправительственной агитации должны относиться к юрисдикции народного суда, не применялся к флоту из-за моего категорического отказа его принять. Только благодаря моему активному протесту появившиеся в 1944 году «руководящие офицеры – национал-социалисты», прикрепленные ко всем подразделениям вооруженных сил, никоим образом не вмешивались в действия морских офицеров.

После 20 июля периодические приглашения Гитлера разделить с ним трапезу полностью прекратились. Я видел его только при большом скоплении народа и ни разу не имел возможности поговорить с глазу на глаз. Но по отношению ко мне он остался вежлив и корректен, как и раньше.

Поскольку мне повезло завоевать доверие Гитлера в служебных делах, я смог получить солидную поддержку в удовлетворении потребностей флота. Мы получили все необходимое оружие, и это в то время, когда воздушные налеты союзников значительно ослабили военную промышленность Германии. Я подробнее расскажу об этом позже.

В принципе Гитлер ограничивал беседы с каждым из нас сферами деятельности, в которых мы являлись профессионалами и могли высказать обоснованное мнение. Он ни разу не задал мне ни одного вопроса, не относящегося к флоту. И конечно, он никогда не просил у меня совета по делам, не связанным с моими служебными интересами.

Я тоже считал командование военно-морскими силами своим единственным, священным долгом. Забивать голову деятельностью других подразделений вооруженных сил или же вопросами политического руководства страной я считал для себя невозможным. Лишь изредка, когда мне не хватало информации для принятия решения, приходилось вникать в совершенно не интересующие меня проблемы. За исключением крайне редких случаев, беседуя с Гитлером, я никогда не вмешивался в дискуссии, выходящие за пределы моей профессиональной компетенции. Даже если я осмеливался выдвинуть какое-то предложение, Гитлер моментально доказывал мою несостоятельность, вызванную недостатком знаний по рассматриваемому вопросу. Это было справедливо, и я никогда не возражал и не обижался.

Я занимался своим делом, но вместе с тем старался не упускать из виду военную ситуацию в целом. Для этого приходилось регулярно посещать совещания в ставке фюрера.

В Нюрнберге я был признан виновным, помимо всего прочего, еще и потому, что «во время войны участвовал в 120 совещаниях с Гитлером по вопросам, касающимся ВМС».

Быть может, мне кто-то объяснит, каким образом главнокомандующий военно-морскими силами страны, подчиненный непосредственно главе государства, мог выполнять свои обязанности иначе?