Сара Дессен Луна в кармане Sarah Dessen KEEPING THE MOON Печатается с разрешения издательства Viking Children’s Books, a division of Penguin Young Readers Group, a member of Penguin Group (USA) Inc. и литературного агентства Andrew Nurnberg. © Sarah Dessen, 1999 © Перевод. Е. Сыромятникова, 2017 © Издание на русском языке AST Publishers, 2017 Глава 1 Меня зовут Николь Спаркс. Добро пожаловать: мы с вами на пороге худшего лета в моей жизни! – Коули, – вздохнула мама, двигаясь ко мне по перрону. Она была в спортивном костюме из ее линейки «Флай Кики» – фиолетовом, делавшем ее похожей на большую блестящую виноградину. В дверях вокзала ее личная помощница многозначительно посмотрела на часы. – Пожалуйста, не сгущай краски! Я выдавила искусственную улыбку, крепче обхватив себя руками. – Ну вот, так еще хуже, – промолвила мама. – С таким цветом волос и этой штуковиной в губе ты кошмарно смотришься, даже когда улыбаешься. Она подошла ближе, подошвы ее кроссовок издавали на асфальте мышиный писк. Новенькие, с иголочки, как и весь ее гардероб. – Дорогая, ты же знаешь, что так будет лучше. Не оставаться же тебе одной в доме на все лето. Ты затоскуешь. – У меня есть друзья, мама, – напомнила я. Мама с сомнением склонила голову. – Ох, дорогая, – повторила она. – Так будет лучше. «Для тебя», – подумала я. Такова моя мама – у нее всегда самые благие намерения. Обычно ими дело и ограничивается. – Кики, – произнесла помощница, чье имя я не удосужилась запомнить – когда вернусь, ее уже не будет. Наверное, получит расчет еще до того, как они доберутся до аэропорта. – Нам пора, иначе опоздаем на самолет. – Ну хорошо, хорошо. – Положив руки на бедра, мама приняла свою классическую позу «аэробика от Кики Спаркс» и оглядела меня с ног до головы. – Продолжай упражнения! Было бы обидно снова набрать вес. – Хорошо. – И следи за своим питанием. Помнишь, я упаковала тебе всю линию Кики – так что будет чем питаться у Миры. – Да. Она опустила руки, и на мгновение я снова увидела свою маму. Не Кики Спаркс, фитнес-гуру и личного тренера многих людей. Не Кики из ток-шоу, не Кики – ведущую телемагазина, не Кики, улыбающуюся с миллионов упаковок продуктов для похудения, разошедшихся по всему миру. Просто свою маму. Но поезд уже подошел к платформе. – Ох, Коули! – Она притянула меня к себе и зарылась лицом в мои иссиня-черные волосы – у нее едва не случился нервный срыв, когда утром я вышла к завтраку с новым цветом. – Пожалуйста, не сердись! Ладно? Я тоже обняла ее, хотя и твердила себе, что не стану. Представляла, как буду стоять на вокзале молча, с каменным лицом, чтобы в летний фитнес-тур «Флай Кики в Европе» мама увезла с собой воспоминание о моем недовольном виде. Но в этом я была противоположностью мамы – у меня все ограничивалось лишь дурными намерениями. – Я люблю тебя, – прошептала она, провожая меня до вагона. «Тогда возьми меня с собой», – подумала я, но мама уже отстранилась и вытерла глаза. Я знала, что, если теперь произнесу эти слова, они принесут больше вреда, чем пользы. – Я тоже тебя люблю, – сказала я. Когда я устроилась на своем месте и выглянула в окно, ее фиолетовый силуэт виднелся у дверей станции. Помощница суетилась рядом. Мама помахала мне, и я помахала в ответ, хотя в горле у меня уже стоял ком. Затем засунула в уши наушники, включила музыку на полную мощность и закрыла глаза. Поезд тронулся. Так было не всегда. В моем самом раннем воспоминании мне пять лет, и я в белых туфельках сижу на переднем сиденье нашего старенького универсала «Плимут Воларе» перед магазином «Севен-элевен». Страшная жара, мама идет ко мне, в руках у нее два литровых стакана содовой, пачка чипсов и коробка кексов «Твинкис». Она в красных ковбойских сапогах и короткой юбке – несмотря на то что это воспоминание относится к периоду, который мы называем «жирные годы». Даже когда мама страдала ожирением и порой ее вес доходил почти до ста пятидесяти килограммов, это не мешало ей слепо следовать моде. Она открывает дверцу и забрасывает добычу в салон, пачка чипсов соскальзывает с моих колен и падает на пол. – Двигайся, – говорит мама, втискивая свои обширные формы рядом со мной. – До Техаса еще полдня. Все остальные воспоминания из моего раннего детства – это автомагистраль и несущиеся мне навстречу пейзажи: сухая и плоская пустыня, высокие сосны, ветреные прибрежные дороги в обрамлении дюн. Менялось почти все, но было и кое-что постоянное. Мы с мамой – толстые. Расстояния между остановками были небольшими. И мы всегда находились вместе, вдвоем против целого мира. Наша последняя остановка случилась три года назад: город Шарлотта в Северной Каролине. Никогда я не училась так долго в одной и той же школе. Именно тогда моя мама превратилась в Кики Спаркс. Раньше она была Катариной – женщиной без аттестата о среднем образовании, но со множеством маленьких талантов. Мама заправляла машины, продавала по телефону места на кладбище, распространяла косметику «Мэри Кей», даже организовывала встречи в эскорт-агентстве. Что угодно – лишь бы у нас были деньги на еду и на бензин, если ей снова придет в голову сорваться с места. Но через несколько дней в Шарлотте мама попыталась устроиться на работу в прачечной, ее не приняли, и от возмущения она резко сдала назад на парковке и въехала в «Кадиллак». У нас не было ни цента, и она договорилась с хозяйкой автомобиля – управляющей спортзала «Леди Фитнес», – что будет бесплатно работать на нее, пока не возместит ущерб. Сначала мама мыла тренажеры и отвечала на телефонные звонки, но за несколько недель так понравилась управляющей, что получила полноценную работу и бесплатное членство в клубе. Еще на прошлой неделе мы довольствовались супом из кетчупа и лапшой быстрого приготовления и спали на заднем сиденье машины. Теперь же у нас появились стабильный источник дохода и приличная квартира. Тогда, в «жирные годы», все разрешалось в последний момент. Всю жизнь мама пыталась сбросить вес. В «Леди Фитнес» у нее начало получаться. Она обожала танцевать и просто влюбилась в аэробику, стараясь втиснуть в свое расписание все возможные занятия. Через неделю начала таскать на эти занятия и меня. Мне было неловко. Мама пылала энтузиазмом, ее голос гремел, заглушая остальные, и все сто тридцать шесть килограммов ее тела подпрыгивали, пристукивали, хлопали в ладоши и подпевали музыке. Тренеры, однако, ее любили. Вскоре один из них начал помогать маме готовиться к получению сертификата на ведение занятий. Успешно сдав экзамен, она стала самым тяжеловесным – и самым популярным – тренером за всю историю «Леди Фитнес». Мама включала самую лучшую музыку, знала поименно всех участников занятий и использовала рассказы о «жирных годах», чтобы подчеркнуть свою главную мысль: любой может добиться чего угодно, если задастся целью. Мы жили в Шарлотте уже два года, мама сбросила семьдесят килограммов, а я заодно с ней – двадцать. Катарина исчезла, вместе с пончиками и шоколадным молоком на завтрак, с нашими толстыми боками и двойными подбородками – и появилась Кики. Она гордилась своим новым, сильным телом, но мне перемены дались тяжелее. Хотя меня и дразнили всю жизнь, мои жировые складки порождали во мне какое-то удивительное ощущение комфорта, и я радовалась тому, что на моей талии есть за что подержаться. Собственный вес будто окружал меня силовым полем, защищая при переходе из одной школы в другую, а долгими вечерами, пока мама была на работе, еда служила мне единственным утешением. Теперь, без этих двадцати килограммов, мне было не за чем спрятаться. Порой ночью в постели я ловила себя на том, как хватаюсь за кожу на талии, забывая, что подержаться больше не за что. Мое тело изменилось, как я когда-то и хотела. Скулы заострились, появились мышцы и плоский живот, кожа стала чистой, как у мамы. Но чего-то не хватало – чего-то, что всегда нас отличало. Я могла прокачать мышцы, но неуверенность в себе – не существовало для этого упражнений. И все же я продолжала заниматься спортом – аэробикой, бегом, силовыми тренировками, – подгоняемая эхом насмешек, которые слышала всю свою сознательную жизнь. «Толстозадая!» – еще десять выпадов, хотя ноги уже горят. «Жирдяйка!» – еще один повтор, штанга крепко зажата в кулаках, хотя боль становится невыносимой. «Громоляжки!» – еще один километр трусцой: если бежать достаточно быстро, в какой-то момент голоса наконец стихнут. Мы с мамой стали новыми людьми: пропало даже сходство со старыми фотографиями. Иногда я представляла, что прежние толстые мы все еще разъезжаем где-то по стране, будто призраки с пачками чипсов в руках. Странное это было ощущение. Тем временем на мамины занятия в «Леди Фитнес» приходило все больше людей, зал набивался под завязку желающими услышать ее советы. Вскоре местный телеканал предложил ей вести свое собственное утреннее шоу: «Проснись, и в бой». Я смотрела передачи перед занятиями в школе, сидя за кухонным столом с бутылкой обезжиренного йогурта и тарелкой орехово-виноградных энергетических мюсли. «Меня зовут Кики Спаркс, – говорила мама в начале каждого выпуска под нарастающее крещендо на заднем плане. – Вы готовы поработать?» Скоро по всему городу звучали сотни, а потом и тысячи женских голосов, кричащих: «Да!» Ее выход на уровень штата – а потом и страны – оставался вопросом времени. Женщина, которая привела маму в «Леди Фитнес», заложила свой дом, чтобы снять видеоролик «Флай Кики», который разошелся миллионным тиражом после того, как мама появилась на телемагазине и провела для ведущей пятиминутный «Супержиросжигатель». После этого все пошло как по обезжиренному маслу. У нас появились дом с бассейном, кухарка, которая готовит нам обезжиренные обеды, а у меня – спальня с ванной и собственный телевизор. Осталась лишь одна проблема: мама теперь вечно занята распространением Кикимании по стране и за ее пределами. Впрочем, если я слишком соскучусь, то всегда могу попереключать каналы в поисках ее передачи: «Пара слов от Кики: все получится!» – и найти маму там. Но порой я все еще представляю, как мы разъезжаем на нашем стареньком автомобиле – я дремлю, положив голову маме на колени, а она громко подпевает радио. И я тоскую по бесконечной дороге перед нами, которая обещает новые возможности, ведет к новой школе, где я смогу начать все сначала. Через пять часов поезд прибыл на станцию Колби. Единственным встречающим на платформе был какой-то шатен с волосами до плеч. Он был в футболке-варенке, обрезанных шортах цвета хаки и шлепанцах, на руке, как у какого-то хиппи, был примерно миллион браслетов с черепами, на носу – солнцезащитные очки в синей оправе. В Колби сошла только я и теперь стояла на платформе и щурилась от бьющего в глаза солнца. Было очень жарко, хотя я знала, что где-то поблизости – океан. – Николь? – произнес парень. Я подняла голову и увидела, что он сделал несколько шагов в мою сторону. Его шорты покрывали пятна белой краски, и я была уверена, что если принюхаюсь, то почувствую либо запах пачули, либо марихуаны. Решила не принюхиваться. – Коули, – поправила я. – Ясно. – Он улыбнулся. Я не могла разглядеть выражение его глаз. – Мира прислала меня встретить тебя. Я – Норман. Мира – моя тетя. Ей выпала сомнительная честь приютить меня на лето. – Твое? – Норман показал на сумки, которые носильщик сложил горой на дальнем конце платформы. Я кивнула, и он двинулся к ним медленной, ленивой походкой, которая уже начинала меня раздражать. Меня захлестнула волна стыда, когда я увидела, что рядом с моими сумками выстроилась вся линейка товаров «От Кики». «Кики поп-мастер», коробка «Перекус Кики», дюжина новых мотивационных аудио- и видеокассет «Флай Кики», плюс несколько коробок витаминов и спортивных костюмов с изображением моей улыбающейся мамы. – Ого! – воскликнул Норман и принялся вертеть в руках «Поп-мастер». – Это что такое? – Это я возьму сама, – проговорила я, поспешно выхватывая «Поп-мастер» у него из рук. Всю дорогу я представляла Колби как место загадочное, необычное: словно мрачный незнакомец, который не отвечает ни на чьи вопросы. Этот образ было труднее удержать в голове, волоча «Поп-мастер» перед единственным за последний год парнем, который не решил по умолчанию, что я – девица легкого поведения. – Машина вон там, – сказал Норман, и я проследовала за ним на пустую парковку, где стоял старенький «Форд». Он положил мои вещи на заднее сиденье и придержал дверцу, чтобы я закинула внутрь «Поп-мастер», с лязгом приземлившийся на пол. Теперь нужно было вернуться на платформу за остатками барахла от Кики. – Как поездка? – поинтересовался Норман. В салоне пахло прелыми листьями и было полно всякого мусора – только передние сиденья, судя по всему, недавно расчистили. На заднем примостилось четыре манекена, все безголовые. У одного не хватало руки, у второго – ладони, но все они сидели ровно в рядок, будто подготовившись к поездке. – Отлично, – ответила я, гадая, что за чудака подослала ко мне Мира. Я забралась в салон и с силой захлопнула дверцу, поймав свое отражение в зеркальце заднего обзора. В суете я забыла о своих волосах. Они были такими черными, что на секунду я себя не узнала. После непродолжительных уговоров со стороны Нормана машина тронулась, и мы выехали на пустой перекресток. – Ну как? – поинтересовался Норман. – Больно было? – Что? – Это, – пояснил он, прикоснувшись к правому углу своей верхней губы. – Больно или нет? Я провела языком по внутренней стороне губы, нащупав маленькое металлическое колечко. – Нет. – Ясно, – кивнул он. Зажегся зеленый свет, и мы поползли вперед. – А кажется, что было больно. – Не было, – сухо промолвила я, чтобы у него не возникло соблазна снова заговорить. Дальше мы ехали молча. Машина у Нормана была очень странная. Помимо наших безголовых попутчиков, в ней находилось еще штук двадцать крошечных пластиковых животных, прилепленных к торпеде аккуратным рядком, а с зеркальца заднего обзора свисала здоровенная пара красных плюшевых игральных костей. – Милая тачка, – пробормотала я себе под нос. Псих какой-то, не иначе. – Спасибо! – радостно откликнулся Норман, протягивая руку, чтобы поправить красного жирафа у вентиляционного отверстия. Он явно принял мой комплимент за чистую монету. – Я над ней еще работаю. Мы свернули на грунтовку и миновали несколько домов, за которыми мелькали отблески воды. В самом конце дороги остановились перед большим белым домом. За верандой виднелось море, слышался плеск волн, у берега покачивались маленькие лодочки. Норман дважды просигналил и выключил мотор. – Она ждет тебя, – произнес он. Выбравшись наружу, Норман обошел автомобиль и открыл заднюю дверцу, чтобы достать мои вещи и сложить их на крыльце. На самую верхушку он с ювелирной точностью пристроил «Поп-мастер». Уж не знаю, может, посчитал, что это остроумно. – Спасибо, – пробормотала я. Веранда Миры была построена в стиле старого Юга: широкая и длинная, она растянулась вдоль всего фасада, и в глаза мне сразу бросились две вещи. Первая – старый велосипед, прислоненный к окну фасада. Над задним крылом у него были «плавники» в стиле «Кадиллака», а из-под нанесенной из баллончика красной краски местами проглядывала ржавчина. В металлической корзине у руля лежала пара солнцезащитных очков в толстой черной оправе. Вторым предметом, привлекшим мое внимание, была маленькая табличка, наклеенная над звонком. Ее будто вытащили из какой-то картотеки, и большими печатными буквами на ней было написано: «Звонок». Для полных идиотов под надписью была еще и стрелочка. Я начала задумываться, куда я попала. – Норман! – раздался женский голос из-за двери с проволочной сеткой. – Это ты? – Да, – отозвался он, поднялся по ступенькам и наклонился к двери, заслоняя глаза рукой. – На сей раз поезд прибыл точно по расписанию. – Я опять не могу его найти, – сказала, предположительно, моя тетя Мира. Кажется, она быстро перемещалась – ее голос звучал то громче, то тише. – Он находился здесь утром, а потом ускользнул… – Я поищу, – произнес Норман, оглядывая крыльцо и двор. – Он никогда далеко не уходит. Наверное, снова повздорил с тем псом. – Повздорил? – Очень сильно, – пробормотал он, не прерывая поисков. – Коули с тобой? – спросила тетя. Судя по громкости, она снова подошла ближе. – Да, – ответил Норман. – Прямо здесь. Я ждала, когда откроется дверь, но ничего не происходило. – Не выношу, когда он так поступает, – раздался снова удаляющийся голос. Я посмотрела на Нормана, который мерил шагами крыльцо, время от времени перегибаясь через перила и заглядывая под дом. – Мы найдем его, – заявил он. – Не переживай. Я оставалась на месте. Похоже, тетя радовалась моему приезду не меньше, чем я. Я присела рядом со своей сумкой и обхватила колени руками. В кустах послышался шорох, и на меня воззрился самый толстый кот, какого я когда-либо видела. Он протиснулся в щель в перилах, едва не застряв, и обтерся об меня, оставляя слой шерсти на моих черных брюках, куртке и футболке. Затем влез мне на колени, на секунду выпустил когти и устроился поудобнее. – Кот Норман! – воскликнул Норман, и кот обернулся к нему, подергивая хвостом. – Что? – удивилась я. – Нашел! – крикнул Норман. – Нашел? – раздалось из дома. – Заходи и возьми кота с собой, – обратился ко мне Норман. – Мира тебя сразу полюбит. – Не люблю кошек, – сказала я, пытаясь стряхнуть чудовище с колен. Теперь оно урчало, оглушительно, словно бензопила. – Кот Норман! – позвала Мира. – Иди сюда, кошмар ты мой! – Занеси его внутрь, – посоветовал Норман. – Она ждет. Он начал неторопливо спускаться с крыльца. Я уже заметила, что Норман двигался медленно. Я встала, по-прежнему держа кота на руках. Весил он килограммов пятнадцать – как полный набор гантелей от Кики. – Увидимся, – сказал Норман, обходя дом и направляясь к заднему двору. – Коули! – позвала Мира. Через сетку я разглядела ее силуэт в коридоре. – Он с тобой? Я приблизилась к двери, прижимая к себе кота. – Мы идем, – объявила я. Первое, что я увидела, когда мои глаза привыкли к новому освещению, был телевизор. Показывали рестлинг – какой-то здоровяк в плаще и с повязкой на глазах прыгал с канатов, чтобы расплющить извивающегося на матах мужчину в пурпурном латексе. Человек в плаще оттолкнулся от канатов, раскинув руки, и устремился к своей жертве. Зрители в ужасе наблюдали, как он падал, падал, падал… – Кот Норман! – воскликнула тетя Мира, заслоняя собой телевизор и раскрывая объятия навстречу нам обоим. – И Коули. Привет! Мира весила не меньше, чем моя мама до превращения в Кики Спаркс. У нее было широкое лицо и длинные рыжие волосы, собранные на затылке в небрежный пучок – как будто она собиралась в спешке. Из пучка торчали ручка и карандаш. Мира была в старом темно-зеленом кимоно с узором из драконов, большой белой футболке, черных лосинах и шлепанцах-вьетнамках. Ногти на ногах были покрыты ярко-розовым лаком. – Коули! – позвала она, и, не успела я оглянуться, как нас с котом стиснули в объятиях. От Миры пахло ванилью и скипидаром. – Я так рада тебя видеть. Ты изменилась, выросла! И похудела! Значит, программа твоей мамы работает? – Да. В нос мне залетел комок кошачьей шерсти, и глаза у меня заслезились. – Плохой, плохой кот Норман! – пожурила Мира зажатого между нами кота. Тот все еще мурчал. – В какую же передрягу ты влез на сей раз? – Кот чихнул, заерзав, выскользнул у меня из рук и приземлился на пол с практически тем же звуком, что и рестлер в плаще. – Ох, ты сущий кошмар! – ворчала Мира, пока кот неторопливо удалялся. Затем она перевела взгляд на меня и покачала головой. – Он свет моей жизни, но сейчас ему два с небольшим – ужасный возраст – и у него период отчуждения. У меня сердце разрывается! – Вы о коте? – уточнила я. – О Нормане. – Ах, о Нормане! – Я посмотрела на крыльцо, где видела его в последний раз. – Он действительно ведет себя как-то отстраненно. – Правда? – Мира подняла брови. – Ну сейчас лето. Он плохо переносит жару, знаешь ли. Ты бы видела, какие комки шерсти он выплевывает. Я снова выглянула в окно. – Норман? – Кот, – пояснила она. – Кот Норман. Мира указала на стул у двери, на котором предмет нашей дискуссии старательно вылизывал лапу. – Я думала, вы о… – О Нормане? – догадалась она и внезапно расхохоталась, прикрывая рот ладонью. На щеках у нее проступили ямочки. – Ох, нет, не этот Норман. Ну то есть с его прической можно и с него шерсть клочьями собирать. Но я не видела, чтобы он что-нибудь отплевывал… – Я просто не знала, – тихо промолвила я, и на мгновение мне показалось, будто я опять толстая, чувствую на себе слой жира – как всегда, когда кто-то смеялся надо мной. – Ну-ну, – тетя взяла меня под руку, – ты же просто не поняла. В конце концов, кота Нормана назвали в честь человека Нормана. Они очень похожи по характеру. Не говоря уж о том, что оба медлительные. – Человек Норман, – повторила я, проходя вслед за тетей в дальнюю комнату. Комната была просторная, солнечная и, как и крыльцо, тянулась по всей длине дома. На экране в самом разгаре был следующий матч: два рыжих мужика в черных шортах описывали круги вокруг друг друга. – Но я не могу жить без обоих! – драматически воскликнула Мира, бросая взгляд на телевизор, потом на меня. – Если бы человек Норман не жил у меня в подвале, некому было бы открывать мне банки. А кот Норман – моя деточка. – Норман живет в подвале? – удивилась я. – Да, – кивнула тетя, усаживаясь в глубокое кресло перед телевизором и аккуратно оборачивая кимоно вокруг ног. На стене висел большой портрет Миры и кота Нормана, сидящих на лужайке перед домом. На портрете тетя была в белом платье и розовых солнцезащитных очках в форме звезд; она улыбалась. Кот Норман сидел рядом с ней, подставляя изогнутую спину под ее руку. – В комнате внизу, – объяснила тетя. – От него никаких хлопот, я часто вообще забываю, что он здесь. Я посмотрела в окно – на голубой искрящийся океан. К пляжу вела тропа, а, вытянув шею, я разглядела открытую дверь и Нормана, тащившего куда-то одного из безголовых манекенов. Справа от тропы виднелся домик поменьше, выкрашенный той же белой краской, что и у Миры. Возле него была натянута бельевая веревка, на ветру колыхалось разноцветное белье. – Итак, – сказала тетя, устраиваясь удобнее в кресле. – Как ты добралась? – Хорошо. – А как мама? – Нормально. Она кивнула, снова продемонстрировав ямочки на щеках. – Больно было? – Что? – Вставлять эту штуку в губу. – Нет, – ответила я. У нас с тетей Мирой заканчивались темы для разговора. Я оглядела комнату. Все было старым, и потому с каким-то особым налетом очарования, и нуждалось в ремонте: у кресла-качалки не хватало нескольких черных перекладин, у выцветшего розового комодика не было ручек, а по аквариуму, полному ракушек и стекляшек, расползлась трещина. А потом, присмотревшись, я увидела карточки. Как и та, на крыльце, они были написаны аккуратными печатными буквами. «Окно заедает слева», – сообщала карточка у задней двери. «Средняя клавиша не работает», – на выключателе на стене напротив. А на телевизоре, прямо около кнопки переключения каналов: «Потрясти, чтобы включился 11-й». Лето обещало быть долгим. – Господи! – громко воскликнула Мира, и я подпрыгнула. Она быстро наклонилась поближе к экрану. – Только посмотри на этого ужасного Эль Гигантико! Это даже не его бой, а он собирается атаковать бедняжку Рекса Руньона. – Что? – Смотри! – Тетя показала на экран. – Подружка Эль Гигантико, Крошка Лола, ушла от него на прошлой неделе к Рексу Руньону. А теперь он собирается превратить бедняжку Рекса в отбивную. О нет! Почему судьи его не останавливают? Безобразие! Она сидела, уперевшись локтями в колени и не сводя глаз с экрана. – Ну, – начала я, – это все… – Ох! – Ее рука взлетела ко рту, розовые пальцы на ногах поджались. – Он собирается выполнить «четверку». Бедняжка Рекс. До завтра будет вспоминать. Ума не приложу, почему Эль Гигантико так переживает из-за этой Лолы, она же дрянь, каких мало… – Мира, – перебила я, – ты же знаешь, что это… Она оторвала взгляд от бедняжки Рекса Руньона, голова которого ритмично встречалась с полом на краю ринга под дружный счет толпы. – Знаю что? – жизнерадостно спросила она. И я пожалела, что у нее нет карточки с инструкциями, которая подсказала бы мне, как сформулировать мысль. – Ничего. Я забыла, что хотела сказать, – произнесла я, и она вновь сосредоточила внимание на передаче. Я была здесь новенькой. Пусть лучше не от меня узнает, что все бои – постановочные. В общем, я досмотрела эпизод, в котором у Рекса Руньона открылось второе дыхание, он набросился на Эль Гигантико, запрыгнул ему на спину и повалил, словно Давид, убивающий Голиафа. Солнце медленно опускалось в воду, а внизу Норман вытаскивал за шею остальные свои манекены. Мира хлопала в ладоши и поддерживала участников с абсолютной верой в реальность происходящего. Кот Норман сидел на подоконнике, вылизывая свои лапы. Так началось мое лето. Глава 2 Мы смотрели рестлинг примерно час. За это время увидели четыре боя, несколько споров и жестокое избиение двух судей. – Что ж, – наконец произнесла Мира, когда начались местные новости и она выключила телевизор. – Умереть как хочется салата с жареной курочкой. Ты голодна? – Да, – кивнула я. – Вот, а как раз за углом есть подходящее местечко. Еда там отличная. – Хорошо. – Я поднялась и вытащила деньги, которые мама сунула мне на карманные расходы. – Подожди. Это твой первый вечер здесь. Я угощаю. – Мира взяла в руки сумочку – огромную, розовую, виниловую, явно найденную на какой-то барахолке, – вытащила кошелек и протянула мне двадцать долларов. – А ты? – спросила я. – Я останусь дома. Я уже выходила сегодня в город. И так ты сможешь освоиться, пообвыкнуть, правильно? – Мира вытащила из волос ручку и решительным движением вернула ее на место. – Не говоря уж о том, что на велосипеде всего одно место, если только ты не хочешь ехать на руле. Но когда мы в последний раз пробовали провернуть этот трюк, я наехала на камень, Норман слетел и приземлился в изгородь, прямо в заросли ядовитого плюща. Это было просто ужасно. – Подожди! – Я пыталась уследить за ходом ее мысли. – Велосипед? – Да, он на веранде. – Тетя встала и потуже затянула пояс кимоно. – Не беспокойся, на нем и фонарик есть. И в «Последний шанс» дорога совсем прямая. Только не попади в здоровенную выбоину и остерегайся ротвейлера Мейсонов. – Что? – Салат «Цезарь» у них – пальчики оближешь! – воскликнула она уже по пути в кухню. Дверь открылась со скрипом. – Но ты заказывай, что захочешь. Я обернулась, чтобы ответить, но тетя уже удалилась, напевая себе под нос и больше не вспоминая обо мне. Я посмотрела на табличку у двери – «ЗВОНОК» – и почувствовала, будто меня подхватило и унесло гигантским циклоном, как Дороти в страну Оз, только поблизости нет ни одной доброй волшебницы, которая могла бы меня спасти. Но в животе урчало, так что я, посмотрев на велосипед и решив не рисковать, спустилась по ступеням и вышла с ярко освещенной веранды в темноту. Бар и гриль-ресторан «Последний шанс» оказался маленьким домиком на углу, прямо перед съездом к мосту, который вел на материк. Заведение могло похвастаться одним-единственным фонарем, несколькими парковочными местами и вывеской, гласившей, в стиле Мириных карточек: «ЕДА». Я зашла и увидела высокую тощую девушку, которая явно собиралась устроить сцену. – Помяни мое слово, – заявила она фигуристой блондинке, которая стояла, положив руку на бедро, – что если я снова получу меньше пятнадцати процентов, то прольется чья-то кровь. – Угу, – откликнулась блондинка. Она стояла у кофе-машины и наблюдала, как та работает. – Помяни мое слово! – повторила тощая. У нее была короткая стрижка и прямая челка. Она повернулась и посмотрела в дальний угол ресторана, где группа мужчин в костюмах с шумом отодвигали стулья, собираясь уходить. Потом блондинка взглянула на меня. Губы у нее были накрашены ярко-красной помадой. – Я могу вам помочь? – Я бы хотела заказать еду с собой, – ответила я. Мой голос оглушительно прокатился по почти пустому помещению. – Меню вот здесь, – сказала она, кивая на стопку прямо у моего локтя. Она уставилась мне на губу. – Дайте знать, когда определитесь. Высокая девушка протиснулась мимо меня и выбралась из-за стойки, затем отошла, освобождая проход мужчинам в костюмах. Тот, что шел последним, жевал зубочистку и причмокивал. Блондинка встала на другой стороне стойки и не сводила с меня глаз. – Хорошего вечера! – протянула высокая девушка с южным акцентом. – И вам, – пробормотал один из мужчин. Я вернулась к изучению меню, где предлагали стандартную пляжную еду: жареные морепродукты, бургеры, луковые колечки – все то, что было под запретом в нашем доме с тех пор, как мама переродилась в образе Кики Спаркс. Я много месяцев не ела даже картофеля фри, не говоря уже о бургерах, и мой рот моментально наполнился слюной. – Так я и знала, – объявила высокая девушка с другого конца помещения. Она стояла у стола, из-за которого вышли мужчины, и держала в руке горсть мелочи. – Доллар семьдесят. С тридцатидолларового счета. – Ну… – Блондинка явно привыкла к подобным разговорам. – Проклятие! – бросила высокая. – Ладно. – Блондинка перевела взгляд на меня: – Вы что-нибудь выбрали? – Да. Она неторопливо подошла ко мне, вытаскивая блокнот из кармана фартука, небрежно повязанного вокруг ее талии. – Слушаю. – Я больше не могу! – продолжала высокая, решительно пересекая помещение. Ступни у нее были большие и плоские. – Салат с жареной курицей, – произнесла я, вспомнив заказ тети Миры, – и чизбургер с картофелем. И луковые колечки. Блондинка кивнула, делая пометки в блокноте. – Что-нибудь еще? – Нет. Высокая девушка остановилась около меня и с грохотом положила мелочь на прилавок. Одна монетка со звоном упала на пол. – Я больше не могу! – драматично заявила она. – Я больше не буду молчать. – Кетчуп понадобится? – спросила меня блондинка, не обращая на коллегу внимания. – Да, – кивнула я. Высокая девушка сняла фартук и скомкала его в руках. – Я не хочу этого делать, а меня вынуждают! – бросила она. – Майонез? – предложила блондинка. – Нет, – сказала я. – Я увольняюсь! – объявила высокая девушка, швыряя фартук в блондинку. Та ловко поймала его. – А теперь я пойду и выскажу этим придуркам все, что о них думаю. Она сделала два шага к двери, пинком открыла ее и исчезла. Дверь захлопнулась и задрожала. Блондинка, все еще держа в руках фартук, подошла к окну и нацепила бумажку с моим заказом на специальный колышек. – У нас заказ. – Хорошо! – откликнулся какой-то парень, и я увидела, как из окошка выдачи высунулся Норман и забрал бумажку. Очки в синей оправе были сдвинуты на макушку. – А где Морган? – спросил он. – Уволилась, – промолвила блондинка. Она вытащила откуда-то журнал «Вог» и принялась перелистывать страницы. Норман улыбнулся, потом бросил взгляд к дверям и увидел меня. – Привет, Коули! – воскликнула он. – Это для вас с Мирой? – Да, – кивнула я. Блондинка снова посмотрела на меня. – Круто, – сказал Норман и, помахав мне рукой, скрылся. Я стояла и ждала свою еду; в кухне тихо звучала музыка. Через десять минут у меня за спиной скрипнула дверь. Высокая девушка – Морган – снова зашла в закусочную, что-то бормоча себе под нос. – Уже свалили? – спросила блондинка скучающим тоном. – Отъехали, стоило мне выйти, – проворчала Морган. Когда она поравнялась с блондинкой, та протянула ей фартук, не отрываясь от журнала. – Плохо дело, – промолвила она. – Последнее лето я здесь работаю! – объявила Морган, завязывая пояс передника идеальным бантом. – Я серьезно. – Знаю. – Блондинка перелистнула страницу. – Я серьезно. – Морган шагнула к автомату, наполнила чашку льдом и принялась сосредоточенно его жевать. Затем она увидела меня. – Вас уже обслуживают? – Да, – ответила я. – Это племянница Миры, – сообщила блондинка. Морган с интересом посмотрела на меня. – Правда? – Помнишь, Норман рассказывал нам про нее? – Блондинка отложила журнал и взглянула на меня. – Дочь Кики Спаркс, представляешь? – Неужели? Как тебя зовут? – Коули, – сдержанно произнесла я. Мне хватало опыта, чтобы знать: всегда надо быть начеку. – Что это у тебя в губе? – усмехнулась блондинка. – Жуть какая-то! – Изабель! – Морган ткнула ее локтем в бок. – Сколько тебе лет, Коули? – Пятнадцать, – ответила я. Морган приблизилась ко мне, заправляя за ухо прядь волос. На правой руке у нее было кольцо с бриллиантом, совсем крошечным – но достаточно большим, чтобы сверкнуть в луче света. – Ты к нам надолго? – На лето. – Заказ готов! – крикнул Норман из кухни. – Вот и прекрасно, – сказала Морган. – Будешь как раз по соседству. Можно как-нибудь сходить в кино или еще куда-нибудь. – Конечно! – откликнулась я, но очень тихо. – Было бы… – Держи. – Изабель, блондинка, плюхнула передо мной коробки с едой. – Кетчуп в коробочке. С тебя пятнадцать восемьдесят с учетом налога. – Спасибо, – кивнула я, протягивая ей двадцатку. Она развернулась и направилась к кассе. – Ну, передавай Мире привет, – промолвила Морган. – И скажи, что я буду на «Тройной угрозе» – у меня как раз выходной. – На «Тройной угрозе», – повторила я. Это явно было как-то связано с рестлингом. – Ладно, передам. – Вот сдача. – Изабель швырнула на коробки горсть мелочи. – Спасибо. Изабель отступила назад, к Морган, и, прищурившись, изучала меня. – Можно я кое-что скажу? – спросила она. – Нет, – возразила Морган. Я промолчала, а Изабель продолжила: – Эта штуковина в твоей губе, она, ну, отвратительная, – заявила она, сморщив носик. – Изабель, прекрати! – А когда в следующий раз будешь красить волосы, – добавила Изабель, не обращая внимания на Морган, – постарайся, чтобы цвет был равномерным. Я уверена, твоя мама может позволить себе отправить тебя к профессионалу. – Изабель! – Морган схватила ее за руку. – Коули, ты ее не слушай… Но я ее уже не слышала – еще не осознав толком, что произошло, я развернулась и, забрав свои коробки, поспешила на парковку. За много лет я в совершенстве овладела искусством выбираться из неприятных ситуаций. Это было чем-то вроде автопилота: я просто закрывалась и отстранялась; мой мозг отключался до того, как что-то обидное успевало проникнуть внутрь. Но порой высказывания все же достигали цели. Теперь я стояла под одиноким фонарем, чувствуя запах картофеля фри и луковых колечек. Голод исчез. Я сама будто испарилась, и вместо меня появилась старая версия – потолще, помоложе, снова у себя в городке в ту ночь, когда мы с Чейзом Мерсером решили прогуляться по полю для гольфа. Я не плакала по пути к дому Миры. В слезах мало смысла. Боль все равно не отступает. Впрочем, я была рада, что больше не плачу. Я ведь даже не знала эту девушку, Изабель, с ее белокурыми волосами и капризными губами. На мне как будто вечно висела табличка «Пни меня» – и дома, и в школе, и во всем остальном мире. «Так нечестно», – подумала я, но это было так же бессмысленно, как и все остальное. Дома я застала Миру перед телевизором. Она надела синие старушечьи тапочки и сменила кимоно на выцветший клетчатый халат. – Коули! – крикнула она. – Это ты? – Да, – ответила я. – Тебе понравилась закусочная? Я посмотрела на себя в зеркало у двери: на черные волосы, пирсинг в губе, рваные джинсы и черную футболку с длинным рукавом, которую надела, несмотря на летнюю жару. Изабель невзлюбила меня с первого взгляда, и не потому, что я была толстая. – Коули! – снова позвала Мира. – Я принесла твой салат. Она открыла коробку и немедленно сунула в рот лист латука. – Ох, ты будешь в восторге от их соуса «Цезарь»! – радостно заявила Мира. – Иногда Норман тайком приносит мне его домой. Просто чудо! А что ты заказала? – Бургер с картофелем. Вот сдача. – Я положила деньги на журнальный столик, где нас уже дожидались две тарелки, два стакана с ледяным чаем и стопка салфеток. – Спасибо. А теперь присаживайся, и давай есть. Я умираю от голода! Кот Норман вылез из-под дивана и ткнулся носом в дно коробки. – Я не очень проголодалась, – сказала я. – Плохой кот! – воскликнула Мира, отпихивая его ногой, и добавила, обращаясь ко мне: – Но ты должна быть страшно голодна! У тебя был такой длинный день, столько впечатлений! – Я устала, – призналась я. – Думаю, мне лучше просто лечь спать. – Что-нибудь случилось? – Ничего. – Точно? Я вспомнила об Изабель, о том, как она, прищурившись, мгновенно набросилась на меня. О маме в ее пурпурном костюме и поскрипывающих кроссовках, машущей мне вслед. О том, что впереди еще – целое лето. – Ничего не случилось, – повторила я. – Ну хорошо, – медленно произнесла Мира, словно это было стратегическое отступление. – Ты, наверное, совсем измотана. – Да, – кивнула я, выходя из комнаты и держа в руках свой бургер. – Ну тогда спокойной ночи! – крикнула она мне вслед. – И если передумаешь… – Спасибо. Но Мира уже устраивалась поудобнее в кресле. Кот Норман не без труда запрыгнул на подлокотник. Она увеличила громкость в телевизоре, чтобы лучше слышать очередной бой, и пока я поднималась по лестнице в свою комнату, до меня доносились звуки ревущей толпы, подбадривания и крики. – Коули! Утро еще не наступило. В комнате было темно, а луна, большая и желтая, висела там же, где я ее оставила, – в углу окна. – Коули! Я села в постели, на секунду позабыв, где нахожусь. Потом воспоминания нахлынули: поезд, Норман, рестлинг, советы по стилю от Изабель. Кожа на лице казалась сухой и натянутой слишком туго, ресницы слиплись от слез, без которых я научилась обходиться. – Коули! – раздался голос Миры прямо за дверью. – Дорогуша, к тебе гости. – Гости? – Да. Они внизу. Она постучала костяшками пальцев по двери и ушла. Я подумала: не сон ли это? Натянув джинсы, открыла дверь и посмотрела вниз, в ярко освещенную нижнюю комнату. Наверное, какая-то шутка. Ко мне даже дома гости не захаживали, не говоря уж о месте, где я провела менее суток. Я начала спускаться по лестнице, щурясь по мере того, как свет становился все ярче. Все вокруг казалось странным – будто я проспала целую вечность. Я находилась уже внизу, когда увидела у двери ноги в сандалиях. Еще две ступеньки – появились лодыжки, колени, узкая талия с обвязанной вокруг нее ветровкой. Еще две ступеньки – кончики светлых волос, затем капризные губы, знакомые глаза, наблюдавшие за мной. Я замерла. – Привет! – сказала Изабель. Ее руки были скрещены на груди. – Есть минутка? Я помолчала, вспомнив Каролину Доуз и остальных девчонок вроде нее, которых оставила в Шарлотте. – Я просто хочу поговорить, – процедила она, будто я уже ответила «нет». Затем она глубоко вздохнула и бросила быстрый взгляд на улицу. Это ее, похоже, успокоило. – Ладно? – Ладно, – промолвила я. Изабель развернулась и вышла, не придерживая дверь, так что мне пришлось ловить ее, чтобы не удариться. На крыльце она облокотилась на один из столбиков, закусила губу и выглянула во двор. Вблизи Изабель оказалась еще симпатичнее: лицо «сердечком», большие голубые глаза и светлая кожа без единого прыщика. Почему-то от этого не любить ее стало еще проще. Мы обе молчали. – Слушай, – вдруг произнесла Изабель. – Прости! – Она сказала это резко, будто я заставляла ее извиняться. Я молча смотрела на нее. – Что? – спросила она. – Что ты еще хочешь? – Изабель? – Из тени лестницы выступила Морган со строгим выражением лица. – Ты знаешь, мы не так договаривались. – Отстань! – огрызнулась Изабель. – Сделай, как я сказала, – продолжила Морган. – Искренне. – Я не могу… – Давай. Живо. – Морган поднялась на вторую ступеньку и кивнула в мою сторону. – Приступай. Изабель обернулась ко мне, поправив прическу. – Ладно, – начала она. – Извини, что я тебе наговорила всякого. Я склонна критично относиться к тому, что… – Она замолчала и посмотрела на Морган. – К тому, чего не понимаю, – подсказала та. – К тому, чего не понимаю, – повторила Изабель. – Мои замечания были грубыми, обидными и неуместными. Я пойму, если ты не сможешь меня уважать. – Но… – снова подсказала Морган. – Но, – проворчала Изабель, – я надеюсь, что ты сумеешь меня простить. Морган улыбнулась и кивнула: – Спасибо. – Потом она посмотрела на меня. – Все в порядке, – произнесла я. – Не о чем беспокоиться. – Спасибо, – сказала Изабель, отступая назад. – Вот видишь? – Морган сжала ее плечо. – Не так уж и трудно, правда? – Я пошла домой, – сообщила та с чувством выполненного долга и устремилась через двор к маленькому белому домику, который я видела днем. Морган вздохнула. Вблизи она казалась старше и еще более угловатой: острые локти, выступающие ключицы, курносый нос. – Она не так уж плоха, – заметила Морган, будто я утверждала обратное. – Но иногда ведет себя как настоящая стерва. Марк говорит, что у нее снижены функции дружбы. – Марк? – Мой жених. – Морган улыбнулась и вытянула правую руку, на которой сверкал крошечный бриллиант. Из маленького домика внезапно зазвучала музыка. В окнах загорелся свет, и я увидела, как в них промелькнула Изабель. – Тогда зачем ты ее терпишь? – спросила я. Морган посмотрела в сторону домика. Музыка была веселой, диковатой и заводной. Изабель танцевала, держа в руке бутылку пива. Она скользила за окнами, встряхивая волосами и покачивая бедрами. Морган улыбнулась: – Потому что она моя подруга. Она спустилась по лестнице, пересекла двор и вышла на дорожку, ведущую к маленькому домику. У самой двери обернулась и помахала мне рукой: – Увидимся! – Да, – ответила я. Я смотрела, как она открыла дверь, – на улицу выплеснулись завывания какой-то диско-дивы. Стоило Морган переступить порог, как Изабель ураганом пронеслась мимо, схватила ее за руку и утянула в тепло. Дверь за ними захлопнулась. Глава 3 На следующее утро в ванной над раковиной я увидела карточку. «КРАН ПОДТЕКАЕТ, – гласила она. – ПОСЛЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ЗАТЯНУТЬ КЛЮЧОМ». Стрелочка указывала на маленький гаечный ключ, привязанный к трубе ярко-красной шерстяной нитью. «Бред какой-то», – подумала я. Но это было еще не все. В душевой кабине табличка над мыльницей гласила: «ГОРЯЧАЯ ВОДА ОБЖИГАЕТ!» На бачке унитаза: «РУЧКА РАЗБОЛТАНА. НЕ ВЫРЫВАТЬ!» (Можно подумать, я собиралась дергать.) Вентилятор на люстре был, очевидно, «СЛОМАН», несколько плиток у двери «ВОТ-ВОТ ОТВАЛЯТСЯ», так что нужно было «СТУПАТЬ ОСТОРОЖНО». Еще одна интригующая карточка проинформировала меня, что лампочка над аптечкой работает, но только иногда. Они были по всему дому. Я шла по ним, словно по следу из хлебных крошек в сказке. Окна были «НАГЛУХО ЗАКРАШЕНЫ», перила «РАСШАТАНЫ», стулья – «БЕЗ НОЖКИ». Казалось, я попала в какую-то странную игру, и она выбивала меня из колеи, вызывала иррациональную потребность, чтобы все вокруг было новеньким и работало как часы. Я удивлялась, как нормальный человек может жить в таких условиях, – впрочем, Миру сложно было назвать нормальной. До приезда в Колби я знала о Мире только то, что она была на два года старше мамы, не замужем и унаследовала все деньги моего деда. Мира жила в Чикаго первые несколько лет, пока мы разъезжали по всей стране на нашем Воларе, и единственное, что я ясно помню о ней, – это пончики, которые она делала из готового покупного теста, жарила и обсыпала сахаром и корицей. Кажется, она всегда либо готовила, либо ела. Когда мама похудела, она будто открыла для себя новую религию. Она хотела поделиться благой вестью со всеми вокруг: сперва со мной, а потом с легионами женщин, толпами стекавшихся на ее занятия, и со всем белым светом. Но Миру обратить ей явно не удалось: в кладовой в моей комнате были все виды товаров от Кики, какие только существовали в природе, аккуратно сложены и не распакованы. (Свои я добавила туда же.) А тем утром Мира приготовила пончики. Я сидела и смотрела, как она поглотила пять штук – раз-два-три-четыре-пять – один за другим, облизывая пальцы и безумно хихикая. Мира всегда была любимицей дедушки и бабушки: она получила художественное образование, обладала потенциалом и считалась примерной дочерью. А мама, напротив, была дикаркой и внешне, и по образу жизни и утратила их благосклонность, когда в двадцать лет забеременела, бросила институт и родила меня. Мы так много переезжали, что ее родители не всегда знали, где мы живем, – не говоря уж о том, как мы выглядим. Наши немногочисленные визиты к Мире обычно заканчивались скандалом, поводом к которым служил какой-нибудь эпизод из детства, который Мира и мама помнили по-разному. В последний раз я видела ее на похоронах бабушки в Цинциннати – мне тогда было лет десять. Мы тогда задержались ровно настолько, сколько требовалось, чтобы узнать, что Мира унаследовала все, – а вскоре после этого она переехала в Колби. Съев два пончика, я поняла, что мои потерянные двадцать килограммов легко вернутся, если я все лето буду питаться тем, что мама называла балластом. Так что я отправилась на пляж и час бегала трусцой, включив музыку на полную громкость. Когда я вернулась, Мира находилась в студии – большой захламленной комнате по соседству с кухней. На ней был желтый комбинезон и тапочки, волосы собраны в пучок, из которого торчало штук семь ручек, с колпачками и без. – Хочешь посмотреть на мою похоронку? – весело спросила она. – Я работала над ней всю неделю. – Похоронку? – Ну формально это называется «открытка с соболезнованиями», – объяснила она, устраиваясь поудобнее в офисном стуле, сиденье которого было поднято на максимальную высоту. – Но, знаешь, надо называть вещи своими именами. Я взяла два куска ватмана, которые она мне протянула. На первом она нарисовала пастелью цветы, поверх которых написала: «Мне так жаль…» А на втором – макет внутренней части открытки: «Любая потеря – это тяжкое бремя, но особенно тяжела потеря бывшего возлюбленного. Какими бы ни были обстоятельства, вы любили друг друга. Мое сердце и мысли с тобой в это непростое время». – Слишком сильно? – поинтересовалась она. Я разглядывала страницу, на которой мелким шрифтом было написано: «Мгновения с Мирой», с сердечками вместо обеих букв «о». – Да нет, – промямлила я. – Просто никогда раньше не видела открытки по такому случаю. – Это новая тенденция, – пояснила она, вынимая ручку из волос. – Специализированные открытки с соболезнованиями по различным запросам. Смерть бывшего мужа, смерть начальника, смерть почтальона… Я уставилась на нее. – Я серьезно! – воскликнула она и, развернувшись на стуле, потянулась за коробкой позади себя. – Вот, слушай. – Она достала открытку. – Наружная сторона: «Он был мне как друг…» Внутренняя: «Иногда услуга может стать чем-то большим, чем рутина, если служащий подходит к делу с душой, юмором и заботой. Он был мне как друг, и я буду очень скучать по нашим ежедневным встречам». – Она взглянула на меня с широкой улыбкой. – Понимаешь теперь, о чем я? – И это вручается почтальону? – Его вдове, – поправила Мира, бросая открытку обратно в коробку. – У меня они есть на все случаи, для всех профессий. Тут уж ничего не поделаешь. У людей теперь все очень персонализировано. Так что и открытки должны соответствовать. – Не знаю, купила ли бы я открытку для вдовы почтальона. – Ты – может, и нет. Но ведь ты вообще не любитель открыток. А некоторых хлебом не корми – дай отправить открытку. На них мой бизнес и держится. Я посмотрела на полки на дальней стене, заставленные коробками открыток. – Это все твои творения? – Да. Я делаю по две-три штуки в неделю с тех пор, как закончила художественную школу. Тут есть открытки, которым по десять-пятнадцать лет. – И ты делаешь только похоронки? – спросила я. – Ну начинала я со стандартного набора. – Она поправила банку с ручками на столе. – Дни рождения, валентинки и так далее. Хотя особенным успехом пользовались открытки с Нонни. – Подожди, – внезапно сказала я. – Мне знакомо это имя. Мира улыбнулась и выудила из-под стола еще одну открытку. – Да, она была первопроходцем. Нонни сделала мне имя в этом бизнесе. Я сразу же узнала маленькую девочку в костюме морячка и маминых туфлях на каблуке. Она была звездой открыток, новым веянием после кота Гарфилда. Как-то, когда у нас еще не было денег, я умоляла маму купить мне куклу Нонни на заправке. – Господи! – Я взглянула на Миру. – Я и не знала, что это придумала ты. – Да. – Она ласково улыбалась, глядя на открытку. – У нее были свои пять минут славы. Но потом, после всей этой шумихи, я решила сосредоточиться на чем-то совершенно новом. Меня завораживали соболезнования. Это терра инкогнита. Я, опешив, смотрела на нагромождения коробок, занимавших целые полки. Целая жизнь, посвященная смерти. – У тебя когда-нибудь заканчиваются идеи? – На самом деле – нет. – Она болтала ногами в голубых пушистых тапочках. – Просто поразительно, сколько разных способов существует для того, чтобы сообщить миру о своем сочувствии. Я еще и близко не подошла к тому, чтобы исследовать их все. – И все же. Это немало мертвых почтальонов. Она удивленно распахнула глаза, а потом рассмеялась – одно-единственное взрывное: «Ха!», и из ее волос с громким стуком выпала ручка. Она не обратила внимания. – Наверное, ты права, – сказала она, снова глядя на полки. – Совсем немало. Кот Норман вскарабкался на подоконник и с трудом разместился на его ограниченной площади. Снаружи раскачивались многочисленные кормушки Миры. На каждой примостилось по несколько птиц. Кот Норман поднял лапу, стукнул по стеклу и, зевнув, зажмурился, греясь в солнечных лучах. – Что ж, – произнесла Мира, – у тебя сегодня первый день. Тебе стоит осмотреться, познакомиться с городом. – Может, я так и сделаю, – решила я, и тут раздался грохот входной двери. – Это я! – крикнул кто-то. – Человек Норман! – откликнулась Мира. – Мы здесь. Норман заглянул в кабинет, осмотрелся и зашел. Он был босиком, в джинсах и зеленой футболке, на воротнике которой висели солнцезащитные очки в красной квадратной оправе. Его волосы, достававшие до плеч, были еще не настолько длинными, чтобы придать ему раздражающе хипповый вид, но стремительно приближались к критической отметке. – Ну, Норман. – Мира сняла колпачок с очередной ручки и начала рисовать контур дерева на новом листе бумаги. – Нашел что-нибудь интересное этим утром? Он широко улыбнулся. – Ох, день выдался отличный. Я нашел еще четыре пепельницы для моей скульптуры – одна сувенирная, с Ниагарским водопадом – и старый миксер, да еще целый ящик велосипедных шестеренок в придачу. «Так я и знала, – подумала я, – чокнутый художник». – Ух ты. – Мира вытащила ручку из волос. – И никаких солнцезащитных очков? – Три пары, – ответил Норман. – Одни с фиолетовыми линзами. – Урожайный день, – сказала она. – Мы с Норманом – большие любители гаражных распродаж, – пояснила она мне. – Я обставила практически весь дом мебелью, которую покупала с рук. – Вот как. – Я посмотрела на треснувший аквариум. – Ну конечно! – как ни в чем не бывало отозвалась Мира. – Ты бы видела, что выбрасывают некоторые люди! Если бы у меня только было время, чтобы все починить… Норман взял в руки эскиз и, рассмотрев, вернул на стол. – Сегодня утром я видел, как Беа Уильямсон ошивается поблизости, – прошептал он. – Выискивала хрусталь. – Ох, ну конечно, – вздохнула Мира. – А с ней? Норман серьезно кивнул. – Да. Клянусь, она как будто стала… еще больше. Мира покачала головой: – Быть такого не может! – Я серьезно. Просто гигантская. Я подождала, но никто, видимо, не собирался ничего пояснять. Тогда я спросила: – О чем вы говорите? Они переглянулись. Потом Мира сделала глубокий вдох. – О ее малышке, – тихо пояснила она, как будто нас могли подслушать. – Беа Уильямсон родила девочку с самой большой головой, какую ты когда-либо видела. Норман согласно кивнул. – О малышке? – переспросила я. – О малышке с гигантской головой, – поправила меня Мира. – Ты бы видела ее черепную коробку. Поражает воображение. – Вырастет гением, – сказал Норман. – Ну она же Уильямсон. – Мира вздохнула, как будто это все объясняло. Затем для меня она добавила: – У Уильямсонов есть определенная репутация в Колби. – Они злюки, – объяснил Норман. Мира покачала головой и махнула на него рукой. – Хватит. Итак, Норман. Я как раз советовала Коули сегодня изучить окрестности. Знаешь, вчера она познакомилась с Изабель и Морган. – Да. – Норман посмотрел на меня с улыбкой, и я быстро перевела взгляд на кормушки. – Я слышал. – Очень хорошие девочки, – заявила Мира. – Хотя Изабель, как и Беа Уильямсон, может быть порой невыносима. Но у нее доброе сердце. – Да уж, до Беи Уильямсон ей далеко. – В глубине души все мы добрые, – произнесла Мира, посмотрев на меня. От ее взгляда мне стало не по себе. – Серьезно, – добавила она, как будто думала, что я ей не поверю. Я смотрела в ее яркие глаза и гадала, что она хотела этим сказать. – Я в библиотеку, – объявил Норман. – Тебе нужно что-нибудь вернуть? – Ох, Норман, ты мой святой, – обрадовалась Мира и, качнувшись на стуле, указала на стопку книг у дальнего окна. – Без тебя я бы пропала. – Неправда, – возразил Норман. – Ох, Норман, – вздохнула Мира. – Я не знаю, что буду делать, когда ты меня бросишь. На велосипеде до библиотеки ехать далеко, и дорога ужасная. – Никаких проблем, – заверил Норман. – Ну, Коули, поедешь со мной? Мира уже снова погрузилась в работу, мурлыкая себе под нос какую-то мелодию. Она закинула ногу на ногу, покачивая тапком вверх-вниз, вверх-вниз. – Наверное, – ответила я. – Только мне надо переодеться. – Можешь не торопиться. – Он, прихватив книги, неторопливо направился к выходу. – Я подожду снаружи. Я поднялась к себе, умылась, собрала волосы в хвост и переоделась в толстовку. Из окна я видела Нормана: он надел красные очки и растянулся на капоте, болтая ногами. Его можно было назвать симпатичным – если бы он был в моем вкусе. А это не так. Я посмотрела на себя в зеркало. С забранными волосами я выглядела лет на двенадцать. Я распустила волосы. Снова сделала хвост. Переоделась и проверила, не заскучал ли Норман. Он, похоже, заснул, нежась на солнышке. Я еще раз переоделась, прицепила к джинсам плеер и спустилась. – Готова? – спросил он, как только я вышла на улицу. Я даже подпрыгнула от неожиданности. Значит, все-таки не спал. – Разумеется, – ответила я и забралась в машину. Сиденье нагрелось и обжигало мне ноги. Норман открыл бардачок, и оттуда немедленно выпало пар шесть разнообразных солнцезащитных очков: «Рэй-Бэны», старушечьи в фиолетовой оправе, узкие с загнутыми дужками в стиле семидесятых. – Ой! – Он принялся собирать их. – Извини. Он снял очки, поменял их на зеленые, затолкал остальные в бардачок и захлопнул крышку. Она немедленно открылась обратно. – Проклятье! – Он снова закрыл бардачок. – Это все твои? – спросила я, как раз когда крышка вновь открылась и очередная пара вырвалась на волю. – Ага! – Наконец ему удалось с грохотом закрыть бардачок. – Я их коллекционирую. – Он завел машину. – Хочешь взять одни? – Нет. – Ладно, – пожал плечами он. – Как знаешь. Мы задом выехали со двора. – Что слушаешь? – спросил он, указывая на болтающиеся на моей шее наушники. – «Фурий Фьюквея», – ответила я. – Кого-кого? – «Фурий Фьюквея», – повторила я. – Никогда не слышал, – заявил он и указал на магнитолу: – Вставляй. Я вставила. Это было не совсем честно, потому что песня «Укус» как раз дошла до момента, где солист просто орет поверх грохота барабанов. Норман поморщился, как будто кто-то наступил ему на ногу. Когда песня закончилась, он спросил: – Тебе они нравятся? – Да, – ответила я, возвращая кассету в плеер. – Почему? – Почему? – переспросила я. – Ага. – Просто нравятся. – Дерьмо! – громко выругался он, и я уже собиралась сказать ему, что я такого же мнения о хипповой музыке, которую несомненно слушает он, но увидела, что он уставился на закусочную «Последний шанс» на другой стороне улицы. На парковку въезжали два больших автобуса с надписью «Семейные каникулы на пляже» по бортам. – Что это? – спросила я. – Придется отклониться от маршрута, – сказал он и, ударив по газам, рванул вперед. Двери автобусов как раз с шипением отъехали в сторону, и на улицу начали выбираться толпы людей – все в купальниках, козырьках и с детьми. Норман вышел из машины, обошел ее, чтобы достать из багажника пару ботинок. После этого он решительно направился к входной двери, лавируя между пассажирами автобусов. – Пойдем. – Он бросил ботинки на землю и начал обуваться. – Нам может понадобиться твоя помощь. Я поднялась вслед за ним по ступеням. Уже образовалась очередь, и люди недовольно ворчали, пропуская нас. Норман толкал меня вперед, выкрикивая: – Извините! Мы сотрудники! Первым, кого я увидела, была Морган, стоящая за прилавком и потрясенно наблюдающая за растущей очередью. – Помоги! – прокричала она, завидев Нормана, который помахал ей в ответ и направился на кухню. Через окошко выдачи я видела еще одного повара. Он был постарше, рыжеволосый. Подошла Изабель со стопкой меню в руках. – Их по меньшей мере семьдесят, – сказала она Морган. – Семьдесят? – взвизгнула Морган. – Это шутка? – Мы можем усадить пятьдесят пять. Остальным придется подождать или есть стоя. Иначе никак. – Безумие! – Морган смотрела, как заполняются столы. Изабель уже металась от одного к другому, выдавая меню и приборы. – Я просто не могу так! – Сколько? – прокричал Норман через окошко. – Семьдесят! – откликнулась Морган. – Это невозможно, их слишком много, а у нас всего два повара, и здесь слишком… – Только не впадай в истерику. – Изабель толкнула ее за стойку. – Ты мне сейчас нужна, Морган, хорошо? – Я не могу, – повторила Морган, заламывая руки. – Можешь, – настаивала Изабель. – Одна половина твоя, вторая моя. Выбора у нас нет. – О господи, – простонала Морган, затягивая тесемки фартука. – Давай. – Изабель бросила быстрый взгляд на очередь, подсчитывая – ее губы беззвучно шевелились. И тут она увидела меня. – Эй, ты! – Она указала на меня. Все посмотрели друг на друга, потом на меня. – Да, ты. С губой. И к чему были все извинения? – Что? – спросила я. – Хочешь принести пользу? Я обдумала этот вопрос. Я знала, что ничего ей не должна. С другой стороны, мне предстояло провести здесь целое лето. – Вот и отлично, – заявила она еще до того, как я успела раскрыть рот. Я подошла ближе, и она взяла лопатку для льда, сунула ее мне в руку и указала на автомат для газировки. – За работу. Глава 4 Никогда не думала, что стану официанткой, но неожиданно оказалось, что теперь у меня есть работа. Конечно, это была идея Морган. – Нам нужна лишняя пара рук, – сказала она Изабель, которая сидела на дальнем конце стойки и подсчитывала выручку. Морган переворачивала бутылки с кетчупом, смешивая их содержимое. – С тех пор как Хиллари дала деру с этим кубинцем, нам не хватает людей. Бик и Норман в кухне еще справляются, но Рон на Барбадосе все лето, так что управлять некому, – а это значит, нам с тобой придется работать за двоих. – Мы справляемся, – возразила Изабель. – Да. – Морган развернулась к ней. Я заметила у нее на щеке след от кетчупа. – Особенно хорошо ты справилась бы сегодня, если бы Коули не разливала газировку и не отвечала на телефонные звонки. – У тебя кетчуп на лице, – сообщила Изабель. Морган потерла ладонями обе щеки: – Убрала? – Да. – Изабель встала и потянулась. Ее роскошная грудь всколыхнулась. – Ну что? – воскликнула Морган. – Давай, Изабель! Еще один такой день без подмоги нас добьет. Сама понимаешь. Изабель взяла со стойки стопку купюр, свернула их и засунула в задний карман. Потом взглянула на меня. – Мы не сможем много платить, – произнесла она. – Минимальный оклад плюс чаевые. Все. – Будет здорово, Коули, – улыбнулась Морган. – Соглашайся. – Быть официанткой – отстой, – заявила Изабель. – Многие не выдерживают. – Ну не так все ужасно! – Морган потрясла бутылкой с кетчупом, выдавливая остатки. – К тому же нам тут весело, да? – Дело твое, – усмехнулась Изабель, направляясь к дверям. – Я бы на твоем месте как следует все взвесила. – Просто соглашайся, – прошептала мне Морган, пока Изабель открывала дверь, на ходу надевая солнцезащитные очки в красной оправе. – Хорошо, – кивнула я. – Я согласна. – Ладно! – откликнулась Изабель. – Начинаешь завтра утром. Приходи к девяти тридцати. Дверь с грохотом захлопнулась за ней, и я услышала, как зашуршал гравий у нее под ногами – Изабель шла к старенькому черному «Гольфу», криво, на два места, припаркованному в дальнем углу стоянки. Она открыла дверцу, забралась в салон и достала из-под козырька ключ. Радио уже громыхало, когда она резко сдала назад, разбрасывая гравий во все стороны. – Поздравляю! – воскликнула Морган, протягивая мне бутылку с кетчупом. – Добро пожаловать в «Последний шанс». Тем же вечером я стояла напротив ресторана, дожидаясь зеленого сигнала светофора, когда что-то вдалеке привлекло мое внимание. Сначала это был едва заметный блик, но постепенно объект приближался, и вот я уже могла разобрать цвет – красный, а потом и звук. Звонок. Когда я узнала красный велосипед тети Миры, из «Последнего шанса» высыпала группа посетителей. Это были девушки из колледжа, все в солнцезащитных очках и футболках с мокрыми пятнами от купальников. «Туристы-однодневки», – ехидно назвала их Изабель, словно это было какое-то ругательство. Переговариваясь, они направились к пляжу, но их внимание тоже привлек этот звук. Дзынь-дзынь. Пронзительный звон старомодного звонка, которыми в фильмах пользуются мальчишки-разносчики, усиливался по мере того, как к нам приближался велосипед. Девушки замолчали, и мы все вместе наблюдали за прибытием тети Миры. Она по-прежнему была в желтом комбинезоне с закатанной штаниной и стоптанных фиолетовых кедах с высоким голенищем. Длинные рыжие волосы развевались у нее за спиной, словно плащ супергероя. И, наконец, на ней были темные очки – черные, с загнутыми дужками, как у терминатора. Катафоты на ее видавшем виды велосипеде ослепительно сияли. И она звонила в свой звонок. Дзынь-дзынь, дзынь-дзынь. – Господи! – рассмеялась одна из туристок. – Это еще что такое? Мира приближалась к перекрестку. Девушки начали тесниться к своей машине, хихикая и наблюдая за происходящим, но она их не замечала. Все ее внимание сосредоточилось на мне. – Коули! – воскликнула тетя, размахивая рукой, словно была хоть какая-то вероятность, что я ее не замечу. – Я здесь! Я почувствовала на себе взгляды девушек, и краска бросилась мне в лицо. Я едва заметно подняла руку, мечтая, чтобы земля подо мной разверзлась и поглотила меня. – Я еду на рынок за тестом для печенья! – проорала Мира, перекрикивая проезжающий мимо грузовик. – Тебе что-нибудь купить? Я покачала головой. – Ладно! – воскликнула она, поднимая большой палец. – Тогда до встречи! Мира влилась в поток машин, медленно налегая на педали, объезжая ухабы, а затем устремилась под горку в центр города. Под уклоном тетя начала набирать скорость, так что спицы на колесах слились в сплошное полотно. На нее уставились люди из проезжающих автомобилей, девушки-однодневки, туристы на заправке, в общем, все – даже я. Мы наблюдали, как ее волосы снова заструились позади нее, как поймал солнечный луч катафот на заднем крыле – пока наконец Мира не исчезла за поворотом. – Майонез, – сказала Морган, – похож на мужчин. Было девять тридцать утра – начинался мой первый рабочий день. Я была на ногах с шести часов. Я до последнего думала, что Морган забудет обо мне, но в девять пятнадцать она подъехала к крыльцу и посигналила в клаксон, как мы и договаривались. В ресторане не было никого, кроме нас и радио, настроенного на ретроволну. Звучал «Твист всю ночь», мы готовили заправку для салата и обе были по локоть в густом пахучем майонезе. – Он может, – продолжила Морган, плюхнув в миску еще одну порцию, – улучшить все, добавить вкуса и легкости. А может быть мерзким, прилипчивым и вызывать тошноту. Я улыбнулась, перемешивая содержимое своей миски и размышляя над ее словами. – Ненавижу майонез! – Скорее всего, ты и мужчин будешь ненавидеть, – заметила Морган. – От майонеза, по крайней мере, можно полностью отказаться. Так она наставляла меня. В урок могло превратиться абсолютно все. – Салат-латук, – объявила Морган, вытаскивая пучок из пластикового пакета, – должен быть кудрявым, а не склизким. И никаких коричневых или черных краев. Мы используем латук везде: в гарнирах, в салатах, в бургерах. Плохой лист салата может испортить весь день. – Ясно, – кивнула я. – Нарезать его надо так, – произнесла она и сделала несколько взмахов ножом, прежде чем передать его мне, – крупными кусками, но не слишком. Я начала резать под наблюдением Морган. – Хорошо, – сказала она, чуть подправив мою технику. – Очень хорошо. Дотошность Морган распространялась на все. Приготовление соусов являлось целым ритуалом – ничего нельзя было отмерить без тщательной проверки. Изабель же, напротив, скидывала все ингредиенты в миску, делала пару движений ложкой, обмакивала в соус палец, чтобы на всякий случай снять пробу, – и получала совершенно такой же результат. Но у Морган был свой подход к делу. – Морковь надо чистить «от себя». – Она показывала, как именно. – Попки отрезай примерно по полсантиметра. Когда складываешь морковь в комбайн, делай паузу раз в пять секунд – тогда кусочки получатся мельче. Я чистила, резала и складывала. Научилась составлять из кофейных чашек и пакетиков с сахаром идеальную симметричную композицию и складывать тряпки для протирки столов под правильным углом – об ровную поверхность, чистой стороной кверху. Морган держала барную стойку в идеальном порядке – каждый предмет находился на своем месте. Когда она нервничала, то ходила туда-сюда, поправляя там что-нибудь. – Коробки для заказов навынос слева, крышки для стаканов – справа! – кричала Морган, шумно восстанавливая порядок вещей в своей вселенной. – А ложки – ручкой кверху, Изабель! – Да, да, – отзывалась та. Когда она злилась или ей просто было скучно, она специально перекладывала вещи, чтобы посмотреть, как быстро Морган сможет их найти. Получалась игра в охотников на сокровища с налетом эмоционального шантажа. Тот первый ланч, когда мы с Норманом примчались на выручку, оказался каруселью людей, шума и еды. Все кричали друг на друга, Изабель и Морган бегали с заказами, Норман переворачивал котлеты для бургеров и что-то втолковывал Бику, второму повару, который сохранял спокойствие на протяжении всей смены. Я раскидывала лед по стаканам с таким усердием, будто на кону стояла моя жизнь, отвечала на звонки и принимала заказы, хотя ничего не знала о меню, и умудрилась сломать кассовый аппарат – он завис на десяти тысячах долларов и пищал пятнадцать минут, пока разъяренная Изабель не стукнула его пластиковым графином. Это был классический расклад «Мы против Них», и для разнообразия я была частью «Нас». Я не разбиралась в том, что делала. Выдавала напитки, хватала трубку, когда телефон начинал надрываться, оборачивая провод вокруг запястья и засовывая ручку, которую мне кинула Морган, в волосы, как это делала Изабель, и продолжала борьбу. «Последний шанс»! – говорила я, перекрывая шум. – Чем могу помочь? Теперь я занималась этим каждый день. Когда я впервые подходила к столику с посетителями, у меня поджилки тряслись от страха. Я не могла поднять головы, заикаясь, вытягивала из себя основные вопросы, которым меня научила Морган: «Что бы вы хотели выпить? Вы определились? Какую степень прожарки предпочитаете? Вам картофель фри или кукурузные оладьи?» – и моя рука в буквальном смысле дрожала, когда я записывала заказ в блокнот. Мне было очень некомфортно под взглядами всех этих людей. Но потом, примерно на третьем столике, у меня наконец хватило духу поднять голову, и я увидела, что никаких взглядов не было. В большинстве случаев, пока я стояла над посетителями, они листали меню, пытались извлечь из ладошек своих карапузов пакетики с сахаром или были так увлечены беседой, что я никак не отпечатывалась у них в памяти: через двадцать минут они жестом подзывали Изабель в полной уверенности, что это она обслуживает их столик. Они не знали меня, и я была им совершенно неинтересна. Для посетителей я была просто официанткой: девушкой в переднике и с кувшином чая; они не замечали даже мое кольцо в губе. И меня это полностью устраивало. – В этом деле, – однажды сказала мне Морган, когда после обеда схлынула толпа, – каждый день получаешь опыт. Какие-то проблемы могут возникнуть, усугубиться, достигнуть пика и разрешиться за пятнадцать минут или полчаса. У тебя нет времени даже испугаться. Нужно просто прорваться. Она была права. На каждый пережаренный бургер, неправильно заправленный салат или забытый гарнир находилось свое решение. С каждым днем я становилась немного расторопнее, сильнее, увереннее. Даже Изабель стала моим союзником. – Он просто придурок! – бросала она через плечо, когда ворчливый турист срывался на меня из-за того, что я забыла подсластить ему чай. – Господи, у него же отпуск! Мог бы быть повеселее. И, наконец, как бы плохо ни было дело, каким бы грубым ни являлся посетитель, максимум через час он уходил. По сравнению с тем, к чему я привыкла, вынести час капризов мне было раз плюнуть. А вот мама встревожилась. – Дорогая! – Ее голос, переносимый протянутыми через океан проводами, слегка потрескивал. – Тебе нужно развлекаться. Работать нет нужды. – Мама, мне нравится моя работа, – возразила я, хотя в ресторане старалась не подавать виду. Я как будто затаила дыхание и скрестила пальцы, ожидая, что в любой момент это веселье может закончиться. Я заверила маму, что не объедаюсь луковыми колечками и бегаю каждый день, и это ее немного успокоило. И я не упоминала о табличках-указателях Миры, о ее велосипеде и коллекции поломанной мебели. Мама была склонна к бурным реакциям. Да и в любом случае ей было не до того – вот-вот должно начаться ее итальянское турне, которое включало в себя большое занятие по аэробике на футбольном стадионе. Сотни женщин будут приседать и подпрыгивать вместе с мамой, и такая мелочь, как моя работа официанткой, скоро забудется. Но для меня это не было мелочью, ведь у меня появилась подруга. – Коули, – сказала Морган в конце первой недели, когда мы, закрыв дверь за последним гостем, подметали полы. У меня болели ноги, я вся пропахла маслом, но в тот вечер заработала пятьдесят баксов – мои собственные пятьдесят баксов. – Пойдем, я хочу тебе кое-что показать. Я вышла вслед за ней через черный ход и поднялась по лестнице на крышу – плоскую, липкую, пахнущую гудроном. Вокруг царила темнота, прорезанная редкими пятнами света: было видно супермаркет, мост и одинокий прожектор у автосалона. – Видишь? – спросила Морган. – Смотри, вон там. Она указала на яркое пятно за деревьями, которое можно было разглядеть, если подойти к самому краю крыши. – Это стадион «Маверик», – сообщила Морган. – Там раньше играл Марк. очек и мальчика. Его показатели постепенно улучшались, и в этом сезоне у него было уже два хоум-рана, невзирая на травму запястья. И Марк сделал Морган предложение три месяца назад, в свой последний вечер в Колби, во время их прощального ужина в «Международном блинном доме». – Я так по нему скучаю, – призналась Морган. В кошельке она хранила его фото – он был высоким темноволосым красавцем. – Как вы познакомились? – спросила я. Она улыбнулась: – Вообще-то, как раз здесь. Во время обеденного наплыва. Марк сидел у стойки, и Изабель опрокинула ему на колени чашку кофе. – Ой! – Она так забегалась, что просто понеслась дальше, а я помогла Марку привести себя в порядок и извинилась. Он ответил, что ничего страшного не произошло, а я засмеялась и добавила, что красоткам все сходит с рук. – Морган поправила кольцо на пальце, чтобы бриллиант оказался ровно в центре. – А он улыбнулся, посмотрел на Изабель и заявил, что она не в его вкусе. Со стадиона раздались приглушенные крики, и у нас на глазах мяч перелетел через дальнюю стену и скрылся из виду. – А я, – продолжила Морган, – сказала: «Вот как? А кто же тогда в твоем вкусе?» А он посмотрел на меня и сказал: «Ты». – Она расплылась в улыбке. – Понимаешь, Коули, я столько времени наблюдала, как парни, которые мне нравятся, ухлестывают за Изабель! Мы учились в десятом классе, и я целый год была влюблена в парня по имени Крис Кэтлок. И вот однажды вечером он наконец-то позвонил мне. Я чуть не умерла от счастья. Но оказалось… – Со стадиона снова раздались радостные крики и механический голос комментатора. – Он хотел узнать у меня, нравится ли он Изабель. – Морган поморщилась. – Это было кошмарно. Я проплакала несколько дней. Но в этом-то и прелесть моих отношений с Марком. Он выбрал меня. Он любит меня. – Она запрокинула голову и улыбнулась. – Ты везучая, – промолвила я. – Ты тоже встретишь кого-нибудь. – Морган похлопала меня по коленке. – Ты же еще совсем юная. Я кивнула, не сводя глаз со стадиона. – Да, – ответила я, и у меня снова возникло ощущение, будто все это может ускользнуть в любое мгновение. На моем месте мог быть кто угодно. Мы еще долго находились на крыше вдвоем. Сидели, свесив ноги с края, жевали резинку и слушали своеобразную трансляцию матча, ожидая, чтобы стук биты, свист и крики толпы возвестили об очередном забеге. Я чередовала обеденные и вечерние смены в «Последнем шансе», делала шаги на пути к идеальному сырному соусу и укрощала кофемашину. Но мне еще многому предстояло научиться. – Работа официантки, – сказала мне Морган, – во многом подобна жизни. Главное – настрой. – Да, – кивнула я. – Твой настрой, – продолжила она, обводя жестом ресторан, – и их. В равных пропорциях. Из-за стойки, где Изабель читала «Вог», раздалось хмыканье, и вслед за ним – громкий шелест страниц. – Кто-то справляется с этой работой, – продолжила Морган, – а кому-то не дано. Кроме того, как ты уже знаешь, нужно уметь обращаться со злюками. Она наблюдала за мной, склонив голову. Это была проверка. – Это я могу, – уверенно ответила я. Уж в чем в чем, а в этом я не сомневалась. Морган всегда находилась рядом, непринужденно подсказывая и подправляя, она держала под контролем свою зону и успевала проследить за моей. – Подлей чаю седьмому столику! – бросала она через плечо, проходя мимо со стопкой грязных тарелок в руках. – А шестой, похоже, ждет не дождется своего счета. – Точно, – говорила я и отправлялась выполнять указания. Изабель игнорировала меня, плечом отодвигая с пути к морозильнику или окошку выдачи. – Важно помнить, – повторяла Морган, – что ты человек и заслуживаешь уважения. Порой посетители забывают об этом. Это я уже уяснила, когда огромная женщина со стрелкой на колготках спросила меня, чем отличаются начос и начос-делюкс. – Позвольте, я сверюсь с меню, – сказала я, вытаскивая его. – Я новенькая и еще не… – Во дает! – громко обратилась она к своей подруге, закатив глаза. Подруга, столь же необъятная, громко захихикала и лопнула пузырь из жвачки. – Ты шутишь?! – воскликнула Морган, когда я рассказала ей. Она развернулась, положив руки на бедра, и испепелила столик взглядом. – Должен же быть предел грубости! – Судя по всему, нет, – отозвался Норман из кухни, переворачивая бургеры. – Ничего страшного, – промолвила я. – Очень даже чего! Ты не дурочка, Коули. Не позволяй никому убеждать тебя в обратном. Договорились? – Да, – кивнула я. Она сделала глубокий вдох и оттарабанила: – Стандартные начос: фасоль, чипсы, сыр, острый перчик. Начос-делюкс: все то же самое плюс курица или говядина, томаты и оливки. – Во даешь! – громко засмеялся Норман. – Воистину, – откликнулась Морган, хватая чайник у меня из-за спины. – Выходи, – сказала она мне, кивая на мои столики. – Работа не ждет. На этом обучение не закончилось. – Хороший настрой – хорошие деньги, – твердила Морган. – Плохой настрой – малые деньги. – Ох, да заткнись ты уже, – стонала Изабель, яростно загоняя ручку обратно в свою прическу. Не знаю, что раздражало ее больше – советы от Морган или то, что она делилась ими со мной. И все же именно Морган всегда первая ломалась под напором толпы посетителей. За первые две недели моей работы она увольнялась дважды. Три, если считать мой первый день в Колби. События всегда развивались по одному и тому же сценарию. Все начиналось с какого-нибудь хамского поступка под конец смены. Она объявляла, что сыта по горло, снимала фартук и гневно швыряла его, сообщив, что увольняется. Хлопнув дверью, отправлялась высказать обидчику все, что о нем думает. Но поскольку к тому времени хамы успевали уехать, Морган возвращалась и, ворча, надевала фартук обратно. Изабель наблюдала за этими сценами со стоическим спокойствием. Похоже, она никогда не расстраивалась и не злилась, ничего не воспринимая на свой счет. Драматизма Морган с лихвой хватало на двоих. Иногда я брала двойные смены, подменяя Морган, которая ждала звонка от Марка. Она очень благодарила меня. Порой я подменяла Изабель, чтобы она отоспалась с похмелья или сходила на пляж. В ее благодарности ничего невероятного не было – максимум равнодушное «спасибо» через плечо по пути на работу или домой. Когда мы трудились в одну смену, она включала музыку погромче, чтобы нам было трудно разговаривать. После закрытия обычно уезжала в город, а я возвращалась домой пешком, в темноте. Меня это не слишком задевало. Я много лет слушала, как люди шепчутся у меня за спиной, ехидно обсуждают меня, поглядывая из дальнего угла спортзала или раздевалки, и испытывала благодарность, когда оскорбления хотя бы не выкрикивали мне в лицо. Меня называли жирдяйкой и дешевкой. В общем, безразличие меня не тревожило. Долгое время только к нему я и стремилась. Работая в дневную смену, домой я возвращалась ранним вечером, когда Мира спала. Тихий час являлся обязательной частью ее дневного распорядка – как у малышей. Мира говорила, что если не поспит днем, то потом плохо соображает. Я снимала уличную обувь и на цыпочках обходила дом, не забывая прислушиваться, не скрипнет ли дверь спальни. Миру нельзя было назвать образцовой домохозяйкой. Пыль покрывала все поверхности, а с потолка по углам свисала паутина. В первую неделю я взяла дело в свои руки и привела в порядок свою комнату: вымыла окна и почистила все под кроватью, лишив крова целую колонию пыльных комков и несколько одиноких носков. В кладовой на первом этаже я нашла три пылесоса – все они, естественно, были сломаны, – и мне пришлось вооружиться шваброй. Во время уборки я размышляла о Мире. Она повсюду ездила на велосипеде, даже поздно вечером, нацепляя в темноте на руль невероятно яркий фонарик, который порой ослеплял встречных водителей. Ее рацион ограничивался салатом с жареной курицей, домашними пончиками и сладкими сухими завтраками. Тетя постоянно затевала новые проекты: в гостиной, среди прочих вещей, можно было найти тростниковый стул со сломанным сиденьем, наполовину переплетенным заново, фарфоровую свинку на трех ногах, тюбик суперклея, игрушечный автобус с помятым передним бампером, который, похоже, лишился двух колес в миниатюрной автокатастрофе. Я не задавала вопросов. Поздно вечером, пока мы сидели перед телевизором – «Потрясти, чтобы включить 11-й», – Мира работала над своими проектами. Она никогда не доводила дело до конца, только слегка подправляла и наклеивала сверху стикер-табличку. Однажды, вернувшись со смены, я увидела, что тетя разобрала настольные часы в моей комнате – я переводила стрелки каждый день, но они по-прежнему стабильно отставали на пять минут – и собрала их снова. Она очень гордилась собой, пока не обнаружила, что одна большая пружина так и осталась лежать на столе. Теперь вместо того, чтобы звонить, будильник издавал чудовищный стон. На следующий день я тайком пробралась в магазин и купила там хороший новый электронный будильник, который прятала под кроватью, как контрабандный товар, – он не был сломан, а значит, находился вне закона. Удивительно было то, что у Миры хватало денег, чтобы купить любую мебель и технику, какую она только пожелает, – я нашла стопку выписок со счета в нижнем ящике, когда искала пароварку. В тот вечер, обнаружив пылесосы, я спустилась на первый этаж и нашла тетю на веранде. Она смотрела телевизор. – Мира, – сказала я, убрав швабру в кладовку. – Почему ни один пылесос не работает? Она не услышала меня и продолжала смотреть на экран. Я прошла по темному коридору и встала за ее креслом. И тут я услышала мамин голос. – Меня зовут Кики Спаркс! – объявила она, красуясь на экране в своем фирменном полиэстровом спортивном костюме, со свежей стрижкой и завивкой на светлых волосах, положив руки на бедра в позе победителя. Ее окружали декорации, изображающие гостиную. – Если вы страдаете от лишнего веса и уже отчаялись, то я хочу, чтобы вы сейчас послушали меня. Я могу вам помочь. Заиграла музыка – я знала эту мелодию до последней ноты. Видела этот выпуск телемагазина миллион раз. Именно он сделал маму звездой. – Мира! – тихо позвала я. – Просто потрясающе, чего ей удалось добиться, – внезапно сказала она. Мы вместе наблюдали, как мама, хлопнув в ладоши, прошла к зрителям в студии и попросила какую-то женщину, чтобы та продемонстрировала, как правильно выполнять глубокие приседания – идеальные для формирования ягодичных мышц. – Знаешь, я никогда не сомневалась, что твоей маме удастся похудеть. Или покорить мир, – произнесла Мира. Я улыбнулась: – Думаю, и она никогда не сомневалась. – Она всегда верила в себя. – Мира обернулась и теперь смотрела на меня. На ее лице играли блики от телевизора. – Даже в те кошмарные годы, когда вы вдвоем бродили по свету, она ничего не боялась. И ни цента не взяла у наших родителей – просто из принципа. Хотела доказать всем вокруг, что сама справится. Это было ей очень важно. Я вспомнила о ночевках в машине, о супе из кетчупа. О тех моментах, когда мама думала, что я сплю, и тихо плакала, закрыв лицо руками. Не поймите меня неправильно, мама всегда была сильной. Но никто не совершенен. На экране мама, размахивая руками и притопывая, вела за собой толпу. Она широко улыбалась, мышцы перекатывались под кожей с каждым выпадом. «Давайте! – подбадривала она своих зрительниц. – У вас получится! Я это знаю!» Мира смотрела, подавшись вперед: – Обожаю эту передачу. Все эти разговоры про лишний вес для меня не имеют значения. Но мне так нравится смотреть, на что она способна. Она заражает своим энтузиазмом. Вот почему я всегда ее смотрю. – Отсветы от экрана плясали на наших лицах. – Я всегда смотрю. – Я тоже, – промолвила я, усаживаясь на пол у ног Миры. Я подтянула колени к груди, и мы стали вместе наблюдать, как мама ведет свою программу. Глава 5 Почтовое отделение Колби располагалось в крошечном домике с одной-единственной комнатой с рядами почтовых ящиков и одним старым, вечно сонным сотрудником. После обеденных смен я покидала ресторан через черный ход, проходила через пустое поле, потом мимо автомастерской и аптеки и оказывалась у входа на почту. Когда много лет служишь мишенью для насмешек и обсуждений, вырабатывается нечто вроде радара. Я почти носом чуяла очередную насмешку за секунду до того, как ее озвучивали, – мгновенно улавливала в приглушенных голосах. Бытует мнение, что если сказать гадость тихо, то она сразу станет социально приемлемой. Я приехала в Колби всего несколько недель назад. Но я не забыла. Я забирала сегодняшнюю почту – счета, чек из фирмы Миры и открытку от моей матери с изображением Венеры Милосской в спортивном костюме, – когда мой радар засигналил. – Ну ты же знаешь, что о ней говорят! – Голос был гнусавый и принадлежал пожилой женщине. Она находилась за углом, за следующим рядом почтовых ящиков. – Мне кое-что рассказывали, – сказала вторая. Было ясно, что она хочет, чтобы подруга продолжила. Она еще не готова была внести свою лепту. Это мне тоже было знакомо. – Это ни для кого не тайна, – произнесла первая женщина. Я слышала, как она роется в своем ящике. – Все в курсе. Я сделала шаг назад и облокотилась на ящики, теребя языком колечко в губе. У меня уже горело лицо, а в горле встал ком, который я не могла сглотнуть, сколько ни пыталась. Я как будто оказалась снова в школе, в женской раздевалке, и слушала, как Каролина Доуз объявляет своим друзьям, что я сказала Чейзу Мерсеру, будто моя мама заплатит ему, если он согласится встречаться со мной. И это если день выдался удачный. А теперь, через много месяцев, в городе, где я почти никого не знала, все начиналось по новой. – Она с самого своего приезда была такой, – сообщила первая женщина. – Но это уже не просто причуды. Этот ее велосипед и наряды… Не говоря уж о том, как она подбирает с улицы кого ни попадя. Словно у нее в этом тупике коммуна какая-то. Всех нас позорит! – Казалось бы, – подхватила ее подруга, – кто-то уже должен был ей сказать, как она нелепо выглядит. – Думаешь, я не пыталась? – вздохнула первая женщина. – Бесполезно. Она чокнутая. Я глубоко вдохнула. Они говорили не обо мне – естественно. Они говорили о Мире! Я представила, как она едет на велосипеде, яростно крутя педали, и мое лицо снова запылало. – Норм Карсуэл-старший просто вне себя от того, что его сын живет у нее в подвале. Одному богу известно, чем они там занимаются. Даже думать об этом не хочу. – Это футболист? Или бейсболист, который уехал в университет по стипендии? – Ни тот ни другой. Младший, тезка Норма. Они не знали, как с ним поступить – парень в жизни спортом не занимался. Носит длинные патлы – наркоман, наверное. – Ах, этот! Он очень милый. На прошлой неделе пришел на мою дворовую распродажу и скупил все солнцезащитные очки. Говорит, он их коллекционирует. – У него множество проблем, как, впрочем, и у Миры Спаркс. Я точно знаю, что она проведет остаток жизни в одиночестве, все больше сходя с ума и жирея. – Ее подруга издала смешок, будто желая сказать: «Ну ты злючка!» – В этом своем огромном промозглом старом доме. – Боже мо-о-ой, – с наслаждением протянула ее подруга, – как это печально! – Что ж, это ее выбор. Я сразу возненавидела эту женщину – так, как ненавидела любого, кто за глаза оскорбляет других. Я привыкла к оскорблениям в лицо, без всяких обманов и обиняков. Это казалось мне более достойным. Я снова повернулась к почтовым ящикам, сочувствуя Мире, и убрала письма в задний карман. За спиной у меня раздался какой-то звук. Я обернулась и впервые увидела большеголовую малышку. Я сразу же узнала ее. Ей было года два, она была в розовом платье с рюшами и белых сандалиях. Волосы были тонкими и светлыми, а вокруг головы была обвязана розовая эластичная лента с бантиком, от которой голова казалась еще больше. Она уставилась на меня искренними голубыми глазами, открыв рот и комкая в руке подол платья. Господи, подумала я, Мира была права: черепная коробка у нее здоровенная – яйцевидной формы, с бледной, почти прозрачной кожей на затылке. Тело по сравнению с головой казалось практически игрушечным. Какое-то время она просто стояла и смотрела на меня. Затем подняла руку, коснувшись толстым пальчиком своей губы – ровно в том же месте, где я носила пирсинг. Она замерла на несколько секунд, все еще пристально глядя на меня. А потом так же быстро, как появилась, она развернулась и убежала обратно за угол, едва слышно топоча крошечными ножками по плиточному полу. Я все еще оставалась на месте, когда мимо меня проплыли те самые женщины – малышка сжимала руку той, что повыше ростом. Звякнул колокольчик, когда за ними захлопнулась дверь. Теперь они говорили о ком-то другом – упоминались мужья, разводы и недвижимость. Меня они не заметили. Я смотрела им вслед: две женщины средних лет, в шортах и босоножках. У той, что вела малышку, были кудрявые светлые волосы и толстовка с изображением маленьких парусников. Они остановились снаружи, не прерывая беседы, и с улыбкой помахали поднимавшейся на крыльцо старушке с палочкой. Малышка, раскинув руки, пробежала по подъездной дорожке к белому заборчику, обсаженному розами. Не важно, сколько тебе лет. Где угодно найдется своя Каролина Доуз. Я стояла у окна почты, глядя, как они садятся в машину и уезжают. Затем пешком отправилась домой к Мире. – Ну, – она улыбнулась, просматривая почту, – что там на улице? У меня в голове снова прозвучал ехидный голос той женщины, а в горле пересохло. – Ничего, – ответила я. Мира кивнула и опять уткнулась в экран телевизора. Насколько же проще все было в рестлинге! Во всем соблюдалось равновесие: были хорошие парни, вроде Рекса Руньона, и плохие парни, вроде Братьев Костоломов. Иногда плохие парни вырывались вперед, но за кулисами всегда ждал хороший парень, готовый выбежать и двинуть кому-нибудь стулом, или выкинуть с ринга, или размазать по полу – что угодно во имя справедливости. Наблюдая за Мирой, я поняла, что она, наверное, все-таки знала: там все не по-настоящему. Не могла не знать. Но вид Братьев Костоломов, ковылявших с ринга, держась руками за головы, сполна ответивших за свои поступки, вызывал удовлетворение. Возвращал веру в мир. Его было достаточно, чтобы хотя бы ненадолго оставить скепсис и поверить, что в конечном счете добро всегда побеждает. – Дело в том, – сказала Морган, отмеряя ложкой очередную порцию кофе и отправляя ее в фильтр, – что Мира всегда была не от мира сего. Мы находились на работе, закусочная еще не открылась, и я только что рассказала Морган о случае на почте. Она вздохнула и кивнула, будто услышанное ее не особо удивило. – Я хочу сказать, – продолжила она, – с тех самых пор, как она приехала сюда, пошли разговоры. Мира – художник, а у нас тут маленький городок. Я заворачивала столовые приборы: нож на салфетку, следом за ним вилка, натянуть салфетку под правильным углом и сделать три оборота, туго обматывая приборы. Морган наблюдала за мной краем глаза, проверяя мою технику. – Помню, как впервые увидела ее. Мы с Изабель учились в старших классах. Работали на кассе в большом магазине, и однажды появилась Мира на своем велосипеде и в ярко-оранжевой куртке. Она купила шесть коробок сладких хлопьев. Мне кажется, она только их всегда и покупала. Я все ждала, что однажды у нее случится диабетическая кома прямо у моей кассы. Я все заворачивала и заворачивала приборы – мне казалось, если я скажу хоть слово, Морган перестанет рассказывать. – В общем, – произнесла она, выравнивая чуть покосившуюся стопку фильтров, – вскоре Мира начала участвовать в общественной жизни. Я помню, что мама ходила на занятия по рисованию, которые Мира проводила в городском клубе. Раньше их вела пожилая дама, считавшая, что рисовать можно только цветы и животных. И тут появляется Мира и начинает рассуждать о человеческом теле, о перспективе и предлагает ученикам просто кидать краску на мольберт! Я улыбнулась: это похоже на Миру. – Но хуже всего было, когда она уговорила почтальона, мистера Рутера – ему уже тогда стукнуло лет семьдесят – поработать натурщиком на занятии. Я подняла голову. – Обнаженным натурщиком, – уточнила Морган, наполняя очередной фильтр. – Говорят, это было ужасно. Мама с тех пор не может смотреть на почту, как раньше. – Ого! – Да, – отозвалась Морган. – Мира так и не поняла, из-за чего поднялась шумиха. Но с тех пор у всех сложилось определенное мнение о ней. Недостаточно туго. – Что? – вздрогнула я. – Заворачивай приборы туже, – объяснила она, указывая на салфетки. – Видишь, тут очень свободно получилось. – Извини. Прищурившись, Морган наблюдала за мной, пока у меня не начало получаться все как надо. – Но Мира даже не замечала, что люди недовольны, пока ее не попросили уйти. А бедняге мистеру Рутеру еще как минимум год никто не мог смотреть в глаза. На следующем занятии вернулись цветы и щенки. Мама нарисовала чудовищного кривого бассета и повесила в ванной. Жуткая тварь получилась. Я молча слушала ее. – Так все и началось, – продолжила Морган. – Но были и другие случаи. Например, когда родители решили запретить несколько книг в средних классах. У Миры чуть припадок не случился – она начала приходить на родительские собрания и устраивать там скандалы. Люди занервничали. – Странно, – промолвила я. – Да, – кивнула Морган. Она взяла один из моих свертков и переделала его, потуже затянув салфетку. – Но тогда с ней перестали общаться. Я же говорю, здесь маленький городок. Репутация портится в два счета. – Эти женщины на почте… У одной из них была… – Девочка. Это Беа Уильямсон. Уильямсоны – это старый Колби: загородный клуб, городская управа, особняк с видом на лагуну. У нее какие-то счеты с Мирой. Уж не знаю, в чем дело. Я хотела сказать ей, что иногда причина не так важна. По опыту знала, что можно сколько угодно ломать голову, пытаясь понять смысл поступков, но так и не постичь их суть. – Они говорили такие ужасные вещи, – сообщила я. – Про то, какая она. – Какая она, – повторила Морган. – Да, – кивнула я, сообразив, что не следовало упоминать об этом. Как будто я сама была Беа Уильямсон – такой же поверхностной. – О том, как она одевается, и все такое. – Знаешь, Мира всегда была немного странной. Она просто Мира, и все. За окном послышался хруст гравия, и под оглушительное пение радиоприемника на стоянку въехал «Гольф». Из него выбралась Изабель в солнцезащитных очках в белой оправе и с грохотом захлопнула дверцу. – Вы только посмотрите, кто явился! – воскликнула Морган. – Не хочу ничего слышать! – Изабель промаршировала мимо меня, будто не заметив, и устремилась к кофе-машине. – Где ты была всю ночь? Изабель вытащила контейнер со свеженаполненными фильтрами и, удерживая его ногой, достала один. Неожиданно она поскользнулась, уронив несколько фильтров на пол, и, переступив через них, включила машину. Это, конечно, разозлило Морган. – Отдай! – крикнула она, хватая контейнер. Морган поставила его на стойку, чтобы поправить фильтры. – Я их только что подготовила, Изабель! Я продолжала заворачивать приборы, не поднимая головы. – Извини, – бросила та. Машина с ворчанием начала выплевывать кофе. Изабель наблюдала за ней, зевая и потягиваясь. – Ты же знаешь, что я места себе не находила от беспокойства, – сказала Морган, наклоняясь, чтобы подобрать рассыпанные фильтры. Из вредности она задела коленку Изабель совком, в который собиралась сгребать рассыпанный кофе. – Ай! – Изабель отступила в сторону. – Морган, ты мне не мама. Не нужно сидеть всю ночь и ждать меня. – Я даже не знала, где ты, – проворчала Морган, сосредоточенно подметая пол. – Ты не оставила записки. Могла быть… – Лежать трупом у дороги, – усмехнулась Изабель, глядя на меня и закатывая глаза. Я тоже посмотрела на нее, удивляясь, что меня вообще заметили. – Да! – Морган встала, выкинула остатки кофе в мусорное ведро и убрала веник и совок на место. – Запросто. Причем в моей машине. Изабель хлопнула ладонью по стойке. – Вот только про машину не надо начинать, ладно? – Ты не должна брать ее без спросу. А если бы мне нужно было куда-нибудь поехать? Учитывая, что ты мне ничего не сообщила, я бы не могла тебя найти… – Боже, Морган, если бы ты не вела себя, как старушка, может, я бы больше тебе рассказывала! – крикнула Изабель. – Из-за того, что я живу с тобой, мне постоянно кажется, будто мне бабка в шею дышит! Так что извини, что не делюсь с тобой интимными подробностями! Морган вздрогнула, как от удара. Потом она развернулась и занялась пакетиками с сахаром и сахарозой, сортируя их быстрыми, резкими движениями. Изабель выхватила кофейник, поставила чашку под струю и наполнила ее наполовину. Затем она вернула кофейник на место, глотнула кофе и закрыла глаза. Стало очень тихо. – Прости, – промолвила Изабель. Это извинение прозвучало более искренне, чем когда она просила прощения у меня. Морган ничего не ответила и занялась ложками – все должны были лежать в одном направлении. Изабель бросила в мою сторону быстрый взгляд. «Скройся», – перевела я и ушла с салфетками и приборами в кухню. Но мне все еще было видно их через окошко выдачи. Я села на разделочный стол и, пытаясь ничем не выдать себя, стала наблюдать. – Морган, – сказала Изабель уже тише. – Я извинилась. – Ты вечно извиняешься, – усмехнулась Морган. – Да. Снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь шорохом соломинок, которые раскладывала Морган. – Я даже не знала, что уеду, – продолжила Изабель. – Неожиданно позвонил Джефф и пригласил покататься на лодке, я согласилась, а потом вечер сменился ночью, и когда я опомнилась, было уже… Морган развернулась, широко раскрыв глаза: – Джефф? Парень, с которым мы познакомились в большом магазине? – Да, – кивнула Изабель и улыбнулась. – Он позвонил. Представляешь? – О, господи! – Морган схватила ее за руку. – Что ты сделала? – Я вообще забыла, кто он такой, – рассмеялась Изабель. Я так привыкла к ее хмурому выражению, что даже опешила. Смех совершенно преобразил Изабель. – Ему пришлось мне напомнить. Представляешь? Но он был таким милым, Морган, и мы провели обалденный день… – Так, отмотай назад! – Морган обошла стойку и уселась поудобнее. – Начни с того, как Джефф позвонил. – Ладно, – сказала Изабель, наливая себе еще кофе. – В общем, звонит телефон. А я в халате смотрю сериал… Вместе с Морган я выслушала всю историю: от звонка до поездки на лодке и поцелуя. Подруги забыли, что я вообще нахожусь здесь. Изабель в лицах и красках разыгрывала сценки своего свидания, они с Морган смеялись, а я оставалась в кухне, где меня не было видно, и представляла, что историю рассказывают и мне тоже. И что раз в жизни я тоже могла говорить на тайном языке смеха, глупостей и девчачьей дружбы. Они завораживали меня. Вечером, когда рестлинг заканчивался и у Миры наступал ранний отбой, я выбиралась через окно на пологую крышу. Оттуда открывался отличный вид на маленький белый домик. Морган и Изабель обожали музыку, причем любую: от диско до старых хитов из серии «Топ-40» – что-нибудь всегда играло у них в заведении. Изабель, кажется, не могла нормально жить без музыки. Первое, что делала Морган, придя на работу, – включала морозильник для льда. Изабель же бежала к радио и включала его на полную громкость. Когда у Изабель было хорошее настроение, она слушала ретро, отдавая особое предпочтение Стиви Уандеру и его «Величайшим хитам». В дурном расположении духа обычно ставила «Лед Зеппелин», которых Морган ненавидела: она говорила, что это музыка для торчков и она напоминает ей о ком-то из прошлой жизни. У них была огромная коллекция дисков – я лишь раз видела ее краем глаза, когда ждала Морган на их крыльце. Она занимала весь дом – диски стопками лежали на колонках, на телевизоре, на кофейных столиках, груды дисков вываливались на пол и прокладывали тропинки из комнаты в комнату. Морган тогда проследила направление моего взгляда. Ей пришлось ногой отпихнуть два диска – кажется, Джорджа Джонса и «Толкин хедз», – чтобы закрыть дверь. – Это все клуб «Коламбиа рекордс и тейп», – произнесла она, кивая в сторону дома. – Двенадцать дисков по пенсу. Они нас ненавидят. Оказывается, у Изабель и Морган шла непрекращающаяся война по переписке с компанией «Коламбиа». Гневные письма летали туда-сюда, но диски продолжали прибывать. Это был главный аксессуар Изабель – когда она с опозданием влетала на работу, под мышкой у нее всегда было два-три диска. Ночью, когда я выползала на крышу, их музыка была первым, что я слышала. Обычно они сидели на веранде, в полоске света из открытой двери. Обе были босиком, Изабель курила, и они делили на двоих банку пива. Время от времени одна из них заходила в дом и переключала музыку, а вторая начинала жаловаться. – Только не Селин Дион! – крикнула как-то ей вслед Изабель, погасив сигарету. – Слушать больше не могу эту фигню, как бы ты ни скучала по Марку. Морган появилась в дверном проеме и встала, положив руку на бедро. Селин Дион уже звучала на заднем плане. – Ты же знаешь, что сейчас моя очередь выбирать. – Тебе нужна новая песня, – проворчала Изабель. – И я тебе отомщу: в следующий раз, когда настанет моя очередь, я буду ставить «Цеппелинов». – Изабель, – Морган села рядом с ней, – тогда мне придется прибегнуть к Нилу Даймонду – ты этого не хочешь. Морган обожала Тони Беннета, Тома Джонса, Фрэнка Синатру. Впрочем, Синатру ставила, только когда выдавался паршивый вечер и она особенно сильно скучала по Марку. Я знала эту музыку, потому что мама тоже являлась фанатом Синатры. – Ну что ж, – откликнулась Изабель. – Тогда мне придется поставить одну из тех песен «Раш» с десятиминутным ударным соло. Я не хотела, но ты меня вынуждаешь. – Ладно, – кивнула Морган. – Обещаю, Селин я поставлю один раз. Я просто по нему скучаю, вот и все. Изабель промолчала. Она редко говорила, если речь заходила о Марке – его имя всегда заставляло ее поджать губы и отвернуться. Селин Дион продолжала петь, Морган водила босыми ступнями по крыльцу, напевая. Когда музыка стихла, Морган протянула бутылку, и Изабель, подавшись вперед, звякнула об нее своей. Это у них заключалось перемирие. Если ни у кого из них не было планов, они могли просидеть так всю ночь. Когда становилось совсем поздно, им было уже лень вставать и переключать музыку, так что они позволяли одному диску звучать до конца. Изабель всегда подпевала: она знала слова абсолютно всех песен. Меня поражало, сколько у них тем для разговора. С той секунды, как они встречались, возникал бесконечный поток смеха, сарказма и комментариев, словно их соединяла пружина, которая то растягивалась, то сжималась с каждым высказанным предложением. Их разговоры, как и музыка, могли длиться вечность. Глава 6 Мира увлекалась астрологией. Каждое утро она начинала с внимательного чтения гороскопа, а потом делала свои предсказания на день. – Ты только послушай! – воскликнула она, пока я размазывала обезжиренный мягкий сыр по бейглу. К тому времени она осилила уже половину миски сладких хлопьев, тонущих в цельном молоке, – завтрак, который поверг бы мою маму в ужас. – Сегодня Луна в пятом доме. Вам предстоит испытание, но сохраняйте спокойствие: расслабьтесь, и вы обнаружите, что у вас всегда есть пространство для маневра. Фокус на энергию, терпение, веру. Влияние Козерога. – Хмм, – традиционно отреагировала я. – Наверное, будет интересный день, – размышляла она, отправляя в рот очередную горку хлопьев. – Надо будет пораньше закончить с делами. В результате, когда я шла на работу, Мира ехала рядом со мной, медленно крутя педали своего велосипеда. На ней были лосины, огромная рубашка в «огурцах» и фиолетовые кеды, волосы убраны под кепку. И, конечно, на носу сидели очки Терминатора. Она всегда делала вид, что не замечает взглядов окружающих, пропускала мимо ушей смешки и редкие автомобильные гудки. Но ничего: моего стыда с лихвой хватало на двоих. Когда мы добрались до заправки, располагавшейся прямо напротив ресторана, Мира повернула к колонкам и со скрипом остановилась. Она помахала стоящему за прилавком Рону, который улыбнулся и вернулся к своей газете. – Ладно. – Мира слезла с велосипеда и достала из корзины розовую виниловую сумку. – Нам нужен белый хлеб, сыр в нарезке… что еще? Я задумалась. Около нас остановилась зеленая «Тойота Камри». – Эээ… не могу вспомнить. – Что-то еще точно было, – пробормотала Мира, сдвигая на лоб очки Терминатора. – Что же? Дверь «Камри» захлопнулась. – Газировка? – Нет. Нет, не она. – Мира прикрыла глаза, размышляя. – Нам нужно… Теперь кто-то стоял прямо позади меня. – Молоко! – внезапно щелкнула пальцами Мира. – Нам нужно молоко, Коули. Вот что мы чуть не забыли! – Мира Спаркс, – послышался женский голос. – Ну ты сегодня и нарядилась. Мне даже не нужно было оборачиваться. Я бросила взгляд на «Камри». Разумеется, в детском кресле спала малышка, свесив набок огромную голову. – Привет, Беа, – кивнула Мира. Потом она закинула на плечо сумку и сказала мне: – Увидимся вечером. – Хорошо. Я повернулась к Беа Уильямсон, которая, сощурившись, смотрела на меня. Я сделала несколько несмелых шагов, не зная, уходить мне или нет. Мира открыла дверь магазина при заправке и скрылась внутри. Беа Уильямсон вытащила малышку из машины, усадила себе на бедро и последовала за ней. Может, ничего и не произойдет, подумала я. Может быть, Беа ограничится только ехидным тоном и одной репликой. Но я слишком долго служила объектом насмешек, чтобы верить в лучшее в людях. Я пересекла улицу, уворачиваясь от утреннего потока машин, и зашла в «Последний шанс». Но даже нарезая салат под оглушительно орущее радио, я продолжала время от времени поглядывать на заправку, гадая, что же происходит внутри, и злясь на себя за то, что я не там. Это случилось в следующую пятницу. По пятницам у нас всегда царило безумие из-за наплыва туристов-однодневок и отдыхающих, заходящих перекусить по дороге на пляж. Морган почти всегда брала в пятницу выходной, на случай, если в город заедет Марк, и мне приходилось переживать наплыв посетителей в обществе Изабель. Я уже обслуживала два больших стола и с десяток поменьше, а было только половина второго. – Твоя еда готова! – рявкнула Изабель. Она пронеслась мимо очереди, удерживая на плече огромный поднос. – Как там дела? – спросил Норман, пока я составляла тарелки с едой на поднос. На кухне громко играл Стиви Уандер – Изабель была с утра в хорошем настроении. Сегодня Норман был в зеленых очках. Он с упоением пританцовывал у плиты. Позади него Бик, напевая, готовил салаты. – Сумасшедший дом, – ответила я. – Минимум три столика ждут. – Четыре, а то и больше, – раздался позади меня голос Изабель. Она перегнулась через мое плечо, чтобы дотянуться до тарелки с картошкой. – Норман, где уже мой бургер? – Она склонилась ближе к окошку. – Поторопись. Я отступила, и Норман с улыбкой приподнял брови. За последнее время он начал мне нравиться. Он, может, и был чокнутым художником, но милым чокнутым художником: он всегда быстро переделывал мои заказы, даже если ошибка случалась по моей вине, и откладывал мне в бумажный пакет остатки картофельных чипсов с низким содержанием жира, которые я обожала. В спокойные вечера, когда мы вместе закрывали ресторан, мы стояли каждый по свою сторону окна и просто болтали. В дни смены с Изабель он был моим единственным союзником, но вдалеке от кухни помочь не мог. – Это твое. – Изабель вытащила остатки моего заказа и сложила их мне на поднос. – Ты должна выносить заказы, а не оставлять их здесь остывать и занимать место. – Я собиралась. Но тогда ты… – Мне наплевать. – Она даже не обернулась. – Просто делай свою работу, ладно? Это все, о чем я прошу. – Я делаю, – сказала я. – Слушай, Морган сегодня здесь нет, так что нянчить тебя некому, – огрызнулась она, хватая из рук Нормана бургер. – А у меня нет времени объяснять тебе, что жизнь похожа на кофе, и прочую ерунду. Просто не путайся под ногами и занимайся своим делом. С этими словами она подняла свой поднос, оттолкнула меня бедром и скрылась. Я осталась стоять на месте. Каждый раз, когда это происходило, я придумывала отличный ответ – часа через три, что не помогало. Работа официантки сделала меня более смелой в общении с незнакомцами, но к отношениям с Изабель это не относилось. – Коули, она просто такая, – в очередной раз сказал Норман. Как бы он ни был занят, ничего от него не скрывалось. Я могла поднять глаза в разгар наплыва посетителей и поймать на себе его взгляд. Это странным образом успокаивало. – Она не… – Я знаю. – Я глубоко вдохнула и снова обернулась к своим столикам. Я вынесла заказ и продолжила работать, прицепив к лицу фальшивую улыбку. Шум и беготня заставили меня забыться, и до половины третьего, когда напор клиентов пошел на спад, мне удавалось избегать Изабель. Обслужив последний столик, я сняла фартук и вышла через черный ход. Я сидела на ступеньках с видом на мусорные баки. По вечерам было солнечно, так что приходилось щуриться, а если ветер дул в удачном направлении, то даже не чувствовался запах мусора. Перед входом остановилась машина, и я услышала, как звякнул колокольчик, возвещая о прибытии новых посетителей. Я взглянула на часы: минута до закрытия. Через штору я видела, что это две девушки. Я начала вставать, но Изабель успела первой. Она остановилась перед ними, вытаскивая ручку из волос, и весь ее вид говорил, что она только и ждет того, чтобы они ее разозлили. – Я могу вам помочь? – Нам нужен ужин с собой, – сказала одна из девушек. – Два чизбургера и луковые колечки. И две диетические пепси. – Два чизбургера! – крикнула Изабель Норману, накалывая бумажку с заказом на колышек. – Нужно будет подождать несколько минут, – сказала она девушкам. Потом она подошла к задней двери, взглянула на меня и отправилась в туалет. Из кухни все еще доносился веселый голос Стиви Уандера. Я закрыла глаза, наслаждаясь теплыми лучами. От запаха чизбургеров в животе у меня заурчало. Большую часть времени я придерживалась Пищевой Программы Кики, только время от времени балуя себя картошкой фри и луковыми колечками. И все же соблазн был велик. «Каждый день – новая победа», – говорила мама. Так называлась ее самая популярная мотивационная запись. Я услышала шаги в коридоре и обернулась, ожидая увидеть Изабель. Но это была не она. Это оказалась одна из девушек, и даже через штору я узнала Каролину Доуз. Она тоже увидела меня и, похоже, удивилась не меньше моего. По какой-то безумной причине я подумала, что случится чудо и все сложится хорошо. Мы были не в школе и даже не дома. Мы находились за много километров оттуда. Я улыбнулась ей. – О господи. – Она поморщилась. – А ты-то что тут делаешь? Черт. В горле немедленно образовался ком, и как по мановению волшебной палочки я снова стала прыщавой толстухой, поплотнее кутающейся в черное пальто. Только у меня не было пальто или лишних двадцати килограммов – я была открытой мишенью. Потом она рассмеялась. Рассмеялась и покачала головой, отступая от двери и прикрывая рот рукой. Она побежала обратно к стойке. Хлоп-хлоп-хлоп – легко и весело стучали ее шлепанцы. Я повернулась к мусорным бакам и закрыла глаза, слушая звук своего дыхания. – Кто это? – спросила подруга Каролины. – Коули Спаркс. – Каролина все еще смеялась. – Кто? – Девчонка из моей школы. Неудачница. Каролина говорила громко, достаточно громко, чтобы мне было слышно ее с другого конца ресторана. Я знала, что Норман тоже ее слышит, представляла, что он сейчас думает, но не могла позволить себе обернуться. – Клянусь, она с любым готова переспать. – Она снова засмеялась. – Это ужасно, – сказала ее подруга, но я слышала по голосу, что она тоже улыбается. – Она сама виновата, – откликнулась Каролина. – Главная потаскуха в нашей школе. К тому же считает себя крутой, потому что ее мать – Кики Спаркс. Как будто этим можно кого-нибудь впечатлить. Я подтянула колени к груди. Я как будто снова была в школе, в женской раздевалке, в тот день, когда Каролина и ее подружки открыли мою спортивную сумку и на всеобщее обозрение вытащили мои огромные трусы. Каждый раз, когда мне казалось, что хуже уже некуда, мне доказывали обратное. Если бы я была Мирой, я бы сделала вид, что вообще не замечаю происходящего. Если бы я была Морган, я бы встала и подошла к Каролине сообщить, что я о ней думаю. Если бы я была Изабель, я бы, наверное, двинула ей как следует. Но я была просто собой. Так что я сжалась в комок, закрыла глаза и ждала, когда это закончится. – Поверить не могу, что она здесь, – продолжала Каролина. – Если мне придется снова наблюдать ее мерзкую физиономию, каникулы будут испорчены! Тут я услышала звуки. Совсем близко. Я обернулась. Это была Изабель. Она стояла по другую сторону двери, скрестив руки на груди, смотрела на Каролину Доуз и слушала ее. «Прекрасно, – подумала я. – Теперь она может ненавидеть меня не без повода». Я ждала ее реакции – одного из фирменных едких и ворчливых замечаний. Но она промолчала. Через несколько секунд Норман сообщил, что заказ готов, и она ушла. Я услышала, как она пробивает их заказ – ящик кассы выдвинулся с жизнерадостным звоном. Она отсчитала сдачу, скрипнула входная дверь – Каролина и ее подруга уходили. – Пожалуйста, – сказала Изабель. – Хорошего дня. – И вам, – откликнулась подруга Каролины. Звякнул на прощание дверной колокольчик. Изабель вышла из-за стойки и перевернула табличку на «Закрыто». Как ни хотелось мне начать с чистого листа, в каком бы свете я ни хотела, чтобы они с Норманом меня видели, – все было бесполезно. Изабель вцепится в эту информацию и с ней убежит. Я услышала, что она неторопливо идет ко мне и, сглотнув, подготовилась. Она встала напротив. Я четко ощущала ее присутствие. – Просто промолчи, – попросила я. – Ладно? Мой голос прозвучал слабо и печально. Изабель долго не произносила ни звука. Я сосредоточилась на небе, пытаясь запомнить точный оттенок его голубизны. И я вздрогнула, когда она неожиданно тихо сказала: – Идем! – Что? – Я обернулась. Она смотрела на меня. – Что слышала. – Она сняла фартук, бросила его на стойку и направилась к дверям. Она не обернулась, чтобы посмотреть, пойду ли я за ней. Она просто двигалась дальше. – Идем. Мы прошли к «Гольфу», оставив Нормана закрывать закусочную. Изабель забралась в машину и отыскала на полу ключ. Она завела мотор, и тут же оглушительно заиграл проигрыватель. Она едва заметно убавила звук. Я чувствовала, что должна что-то сказать. – Послушай, – начала я. – По поводу этой девчонки… Она покачала головой и потянулась к проигрывателю, снова включая его на полную громкость и заглушая мой голос. К дому мы ехали, кажется, со скоростью за сто. Впрочем, наверняка я не знала – спидометр был сломан, как и покосившееся зеркальце заднего вида, и рычаг переключения передач, у которого вместо набалдашника на рукоятке был раскрашенный под земной шар каучуковый мячик. По всему полу и заднему сиденью валялись губные помады, коробки из-под дисков, журналы «Вог» и «Мирабелла» и пар двадцать солнцезащитных очков. С каждым поворотом весь этот скарб с грохотом переезжал туда-сюда. Изабель рулила, не обронив ни единого слова, плотно сжав губы. Мы едва затормозили, выехав на грунтовку. Мой ремень тоже не работал, поэтому я всю дорогу держалась за дверную ручку. К тому времени, когда мы со скрипом остановились у белого домика, у меня, кажется, вылетела пара пломб. Изабель вылезла из машины и схватила с заднего сиденья несколько дисков. – Держи, – сказала она, и я послушалась. Я смотрела, как она скидывает туфли на крыльце и выуживает ключ из-под горшка с мертвым растением. Она отперла дверь и, перешагивая через журналы и вырезки со статьями о моде, отправилась на кухню. Я продолжала стоять в дверях. Она подошла к холодильнику, вытащила пиво и сбила крышку о край стола. Она сделала несколько глотков, рыгнула и положила руку на бедро. – Мир, – сказала она, – кишит стервами. Я прошла внутрь. Я без труда поняла, какую сторону спальни занимает Изабель. На одной стороне постель оказалась заправлена, фотографии на стенах висели как по линейке, а одежда на полках аккуратно сложена и рассортирована по цвету и типу. Другая сторона полностью, от пола до кровати, была завалена всевозможным барахлом. Футболки и диски, носки и журналы, лифчики и пачки из-под сигарет наползали друг на друга, формируя систему. Но первым делом в глаза бросалось зеркало. Оно висело над трюмо, а вокруг него, по крайней мере на полметра в каждую сторону, расползались сотни фотографий, вырезанных из журналов. Блондинки, брюнетки, рыжие, все со впалыми щеками и призывными взглядами. Ярко накрашенные и ненакрашенные, все как на подбор стройные. Некоторые из них улыбались. Фотографии были наклеены кое-как, друг поверх друга, формируя вокруг зеркала облачко. Тут и там фотографии моделей перемежались со снимками реальных людей – Изабель и Морган, семейные фотографии, парочка малышей и несколько улыбающихся симпатичных мальчиков. Рядом с моделями живые люди казались меньше, и в глаза бросался каждый недостаток. – Садись, – велела Изабель, скидывая белую босоножку и шорты, чтобы освободить стул. Трюмо ломилось от бутылочек и коробочек, косметики было столько, что она полностью закрывала поверхность столика. Я посмотрела на себя в зеркало, гадая, что делаю в окружении всех этих красоток. Изабель отпихнула часть барахла и облокотилась на трюмо, сделав еще глоток пива. – Слушай, Коули. Я должна тебе кое-что сказать и буду говорить прямо. Хорошо? Я задумалась. Хуже уже не будет. – Хорошо. Она заправила прядь за ухо, глубоко вдохнула и выдохнула. Потом сказала: – Я правда думаю, что тебе надо выщипывать брови. Не совсем то, чего я ожидала. – Что? – переспросила я. – Ты слышала. – Она встала за моей спиной и повернула мою голову, чтобы видеть мое отражение. – И с волосами не помешало бы что-нибудь сделать. – Не зна-а-аю, – неуверенно протянула я. Она промаршировала к шкафу и, резко открыв дверь, вытащила здоровенный набор для окрашивания. А я-то думала, что она натуральная блондинка. – Этот черный лежит слишком неровно, – сказала она. – Цвет уже не изменишь, но мы можем попытаться заново выкрасить волосы. Полностью, конечно, дело не спасет, но… Она бросила коробку на пол и решительно вышла из комнаты, все еще бормоча себе под нос. Я слушала, как она открывает и закрывает шкафчики на кухне. Я снова подняла глаза на фотографии, вглядываясь в каждое лицо. И тут я увидела ее: фотографию, приклеенную так высоко, что я не сразу обратила внимание. Кажется, это был снимок из выпускного альбома. На нем была изображена толстушка в очках. Пухлое лицо обрамляли безжизненные каштановые волосы; толстый свитер с высоким воротом даже на фото казался колючим и неудобным. На шее у нее висел кулон в виде золотой лягушки – видимо, подарок мамы или бабушки. Она была из тех девчонок, которым могла бы отравить жизнь Каролина Доуз. Из девчонок вроде меня. Я присмотрелась, пытаясь понять, что она делает на этом панно. Даже с учетом фотографий детишек, Морган и парней она не вписывалась в общую картину. – Готово. – Изабель неожиданно вернулась и бросила мне на колени коробку с краской. У модели на коробке были темно-коричневые, почти черные волосы с красноватым отливом; она улыбалась. – Думаю, подойдет. Я не знала, что за струну задела Каролина Доуз в Изабель, но спрашивать не собиралась. После такого денька любая перемена должна быть к лучшему. – Ладно, – сдалась я, и позади меня, в окружении красоток, отражение Изабель едва заметно улыбнулось. – Ай! – Тихо. – Ай! – Замолкни. – Ай-ай! – Ты можешь, пожалуйста, замолчать? – рявкнула Изабель, выдергивая пинцетом, судя по ощущениям, кусок кожи. – Больно! – вскрикнула я. Она отправилась на кухню за льдом, но напрасно: накануне она забыла наполнить формочку в морозильнике. – Конечно, больно, – проворчала она, заставляя меня сильнее запрокинуть голову. – Жизнь – отстой. Пора смириться. Конечно, сразу стать лучшими подругами у нас не получится. Чтобы отвлечься, я снова посмотрела на фотографии. – Кто эта девочка? – Которая? – очередная вспышка боли. У меня заслезились глаза. – Вон та. – Я указала на толстушку в свитере. – Из выпускного альбома. Изабель дернула еще раз и проследила, куда я указываю. – Моя кузина, – рассеянно ответила она. – О. – Красотка, да? – Она переложила щипчики в другую руку, пошевелила затекшими пальцами. – Ну она… – начала я, – она очень… – Страшненькая, – закончила Изабель, переходя ко второй брови. – Это не секрет. Красивым девчонкам легко говорить. Они никогда не понимают, как им повезло. Но я была на месте ее кузины и знала, каково ей приходится. И я не могла оторвать от нее глаз, пока Изабель работала над моим преображением. Она уже заканчивала с бровями – выщипывала одиночные волоски, склонившись над моим лицом. – Почему ты так хорошо со мной обращаешься? – спросила я. Изабель выпрямилась и отложила щипчики. – Знаешь, – сказала она, – когда ты так говоришь, мне хочется просто отвесить тебе оплеуху. – Что? – Что слышала. – Она отхлебнула пива, глядя на меня. – Коули, ты никогда не должна удивляться уважительному отношению. Ты должна ожидать его от всех. Я покачала головой: – Ты не понимаешь… – Нет, – перебила она. – Понимаю. Я наблюдала за тобой, Коули. Ты ведешь себя, как собака, готовая к очередному пинку. А когда этот пинок получаешь, то дуешься и скулишь, как будто не заслужила его. – Никто не заслуживает, чтобы его пинали. – Я не согласна, – сухо сказала она. – Заслуживаешь, если не веришь, что стоишь большего. Сегодня просто при виде этой девчонки ты расклеилась. Считай, ты распахнула дверь и позволила ей вломиться. Я подумала о Мире, о том, как меня беспокоило, что она не оказывает никакого сопротивления. – Она… – Да мне плевать, кто она такая, – отмахнулась Изабель, в очередной раз перебивая меня. – Самоуважение, Коули. Пока у тебя его нет, мир будет вытирать об тебя ноги. Я опустила глаза, теребя языком сережку в губе. – Вот видишь, – сказала она. – Опять ты за свое. – Нет. Она взяла меня за подбородок и заставила посмотреть на нее. – Все в твоих руках, Коули. – Она постучала себя пальцем по виску. – Верь в себя и станешь сильнее, чем могла вообразить. Было что-то заразительное в ее уверенности. И на мгновение, с горящим лбом и слезящимися глазами, я поверила. – И хорошая прическа никогда не повредит, – сказала она, хватая с пола коробку с краской. – Пошли. У меня планы на вечер, но если мы поторопимся, то успеем закончить до них. Я сидела неподвижно, глядя на свое отражение. Такая маленькая перемена – а я уже выглядела совсем по-другому. – Пошли! – прокричала она с кухни. Я бросила последний взгляд на свое отражение в окружении всех этих красавиц и отправилась сдаваться. Но когда она усадила меня на стул на кухне, приказала запрокинуть голову над раковиной и закрыть глаза и включила воду, перед моим мысленным взором стояла только ее несуразная толстая кузина. Глава 7 По дороге домой я столкнулась с Норманом. В буквальном смысле. Я шла задом наперед, потому что махала на прощание Изабель, и врезалась во что-то твердое. Я издала нечленораздельный звук, и позади меня что-то с шумом упало. Развернувшись, я увидела Нормана, лежащего под огромной картиной – наружу торчали только его ноги и голова. Он моргнул. – Привет, – сказал Норман. – Привет! – Я встревожилась. – Ты как? – Нормально! – откликнулся он и, осторожно убрав с себя холст, принял сидячее положение. Вечер выдался необычно теплый, а ветерок с моря долетал под каким-то странным углом, заставляя мои шорты колыхаться. В воздухе пахло дождем. – Я цел. – Прости, – промолвила я. – Не извиняйся. – Норман встал, со щелчком прокрутив запястье. Он был в футболке с белой потертой надписью «Танцы до упаду». – Я собирался отдать ее. – Он кивнул на картину. – Что это? – спросила я. Снова налетел с моря ветер, зашелестев в кронах деревьев. Я слышала в отдалении гром, словно кто-то в небе прочищал горло. – Это я нарисовал. Часть серии картин. – Ты еще и рисуешь? – Ага. – Норман чуть отодвинул картину, чтобы взглянуть с расстояния вытянутой руки, после чего прислонил ее к своим ногам. – Хотя лучше всего мне удается жанр реди-мейд. Сейчас меня особенно привлекают велосипедные шестеренки. Но я работаю над этой серией картин для своего портфолио – для факультета искусств. Это своего рода экспериментальное искусство. Вот, например, Изабель и Морган. – Он развернул картину и показал мне. Обе были в солнцезащитных очках. У Морган – красные, в оправе «кошачий глаз», у Изабель – большие и белые, закрывавшие половину лица. Они сидели за стойкой в «Последнем шансе», Морган – оперевшись подбородком на руку, Изабель – надув губки, будто собираясь послать воздушный поцелуй. Даже если бы я не знала их, то поняла бы, что они подруги. Вся их сущность была здесь как на ладони. – Потрясающе! – воскликнула я. – Я серьезно, Норман! – Ну получилось неплохо, – лениво протянул он, разворачивая картину, чтобы снова взглянуть на нее. – Меня очень интересует тема знакомства и анонимности. А солнцезащитные очки – они, понимаешь, воплощение данной концепции. Я хочу сказать, некоторые люди носят их, желая скрыть свою личность. Но в то же время они – модное заявление о себе, созданы для того, чтобы обращать на себя внимание. Получается дихотомия. Я знала Нормана и работала с ним уже месяц, и впервые услышала такое длинное и сложное рассуждение. – Норман, – произнесла я под раскат грома – гроза приближалась, – это просто здорово. Он улыбнулся: – Да, весьма круто. По крайней мере, так я поступил на факультет искусств. Теперь нужно только закончить серию. – Он опять приподнял полотно. – Пока у меня три картины. Но я пообещал, что, когда закончу эту, принесу показать еще. Неожиданно я вспомнила портрет Миры с котом Норманом в гостиной. Прямо за нами, над океаном, прогрохотало, и я услышала, как передняя дверь в доме Миры распахнулась и снова захлопнулась. Мы оба посмотрели в сторону дома, залитого ярко-желтым светом фонарей на фоне сгущающейся темноты. И тут я увидела, как внутри Мира двигается от окна к окну, прижав ладони к лицу. – Что происходит? – спросила я, но Норман уже бежал через газон, а холст стучал по его ноге. Раздался еще один раскат грома, и по моим рукам застучали тяжелые дождевые капли. – Кот Норман! – крикнула Мира, когда мы поднялись на веранду. Дверь все еще болталась на ветру. – Где ты? – Мира! – воскликнула я, хватая дверь, чтобы она больше не хлопала. – Что случилось? – Не могу его найти! – В открытое окно ворвался порыв ветра, и мимо меня пролетело несколько бумажек. – Кот Норман! – Все в порядке, – сказал Норман. – Он где-то поблизости. Мира выбежала из дальней комнаты, ее волосы торчали во все стороны. – Я слышала его буквально несколько минут назад, но теперь… ты же знаешь, как кот боится грозы. Очередной раскат грома заставил меня подпрыгнуть – гремело совсем близко. – Оставайся здесь, – промолвила я. Норман прислонил картину к окну, чтобы на нее не падали дождевые капли. – Мы найдем его. – Проклятый кот, – проворчала Мира и снова исчезла из виду. – Кот Норман! – закричал Норман с противоположной стороны веранды. – Иди сюда, парень! – Где он? – спросила Мира, появляясь в окне. – Снова этот пес, я точно знаю… – Он где-то неподалеку, – сказала я. – Не беспокойся. И я вышла обратно на улицу. Лило как из ведра, деревья качались. Изабель стояла на крыльце своего белого домика и смотрела на бушующий океан. – Кот Норман! – позвала я, заглядывая под куст. Мокрая трава липла к моим ногам. – Давай, парень. Выходи. – Нор-мааан! – услышала я крик Нормана на другой стороне. – Нор-мааан! – вторила ему я. Молния ударила так близко, что подо мной задрожала земля, а в доме замигал свет. Я испугалась, подумав, что коту Норману придется пережить эту бурю в одиночестве. На заднем дворе я столкнулась с Норманом – он только что проверил свою комнату. – Надо заходить, – сказал он. Еще одна вспышка, еще один раскат грома, и кормушки для птиц над нами начали сильно раскачиваться. На наши головы посыпался душ из подсолнечных семечек. – Он, наверное, под домом, – предположила я, когда мы с Норманом взбегали по ступеням заднего хода. Мы втиснулись под узкий козырек, и я взялась за ручку. Закрыто. – Черт! – поморщился Норман. – Мира! – крикнула я, колотя в дверь. – Открой! Налетел порыв ветра, швыряя в меня капли дождя и семечки. Ответа не было. Я понимала, что она, вероятно, стоит на переднем крыльце и вглядывается в живую изгородь около ступеней – любимое местечко кота Нормана. В открытое окно ворвался ветер и смел со стола почти все: в воздухе кружились салфетки, а разноцветные подложки рассыпались по полу яркими пятнами. Можно было попытаться открыть дверь силой, но я знала, что замок иногда клинит. – Мира! – опять позвала я. – Открывай! – Она не слышит, – сказал Норман. Я продолжала стучаться, а дождь лил все сильнее и больно бил по коже. С гвоздя возле моей головы сорвалась музыкальная подвеска и с мелодичным звоном унеслась в глубину двора. – Мира! – Я прижала ладонь к стеклу. Ветер вжимал меня в дом. – Нам придется прорываться к главному входу, – сказал Норман мне на ухо. – Готова? Я развернулась. Дождь лил стеной. – На старт! – Норман бросил на меня быстрый взгляд. – Я… – Внимание… Новая вспышка молнии, и я задержала дыхание. – Марш! – крикнул Норман, хватая меня за руку и сбегая по лестнице как раз в тот момент, когда в темноте вокруг нас оглушительно прогрохотало. Кажется, я закричала. Земля тряслась у меня под ногами, но мы не останавливались, крепко держась за руки. Вода заливалась мне в глаза, в рот, в уши. Когда мы, вымокшие до нитки, взлетели на веранду, я никак не могла отдышаться. Прислонилась к двери и закрыла глаза. Норман все еще держал меня за руку, его ладонь была теплой. – Господи! – Он выдавил улыбку. – Головокружительная пробежка. – Не могу поверить, что мы добрались, – пробормотала я. Он снова улыбнулся и перевел взгляд на наши сцепленные руки. Я разжала пальцы. Норман убрал руку в карман. Неожиданно я что-то почувствовала. Что-то мокрое и мохнатое, вальяжно трущееся об мою ногу. – Мяу, – невозмутимо сказал кот Норман, устраивая свой толстый зад на моей ноге. – Мяу. – Ненавижу тебя! – сообщила я. Кот не дрогнул. – Тупой кот, – сказал Норман, наклоняясь, чтобы взять его на руки. Он открыл дверь и забросил кота в дом. Ветер стихал, дождь лил ровно, как из крана, с шумом устремляясь в канавы и наводняя водосток. Кот Норман уже наверняка пробрался к Мире, чтобы его взяли на ручки и простили, как всегда. – Ну? – нарушил молчание Норман. – Ну! – откликнулась я. Норман наклонился ко мне и прищурился. – Ты изменилась, – объявил он. Я провела рукой по мокрым волосам, вспоминая вечер с Изабель. – Да, – сказала я. – Похоже на то. – Тебе идет, – заметил он. – Правда. – Спасибо. Я вспомнила о том, как Норман крепко держал меня за руку во время безумной пробежки под дождем. Хиппи Норман. Он мне совсем не подходил. Но все же… «Прекрати! – велела я себе. – Каким бы милым он со мной ни был, он слышал, что сказала Каролина Доуз. Конечно, Норман хотел подержать меня за руку. И за все остальное, за что держат девушек вроде меня». – Мне пора, – резко сказала я. – Да, – кивнул он и взглянул на картину. – Думаю, ее я заберу позднее, когда дождь прекратится. – Ладно. Пока, Норман. – Пока. Он развернулся и начал спускаться по ступеням. – Пока! – крикнул он с середины двора. Я вошла в дом и закрыла за собой дверь. Норман схватил меня за руку машинально, чтобы увести за собой. Я это понимала. И все равно я постояла у окна еще немного, глядя ему вслед, пока он не скрылся из виду, и только после этого поднялась на второй этаж. Мира находилась в своей комнате вместе с котом Норманом. Я слышала, как она то воркует с ним, то стыдит его. Я закрыла окна в дальней комнате, собрала бумагу и салфетки, потом выключила свет и вышла на улицу, чтобы вытащить музыкальную подвеску из поилки для птиц. Изнутри дом, казалось, ходил ходуном, тяжело дышал, выталкивая из себя спертое дыхание. В мастерской повсюду были разбросаны открытки. Собирая их, я просматривала каждую, и все они в той или иной форме сообщали: «Сочувствую…» …вашей потере, ведь так тяжело терять того, кто столько вкладывал… …потому что он был прекрасным человеком, хорошим отцом и настоящим другом. …и вместе со мной – все ее коллеги, в чьих жизнях она оставила свой след. …он был другом и товарищем, и мне будет не хватать ваших утренних прогулок. Мертвые бывшие мужья, мертвые коллеги, даже мертвые собаки. Тысячи соболезнований, накопленные годами. Я вытерлась полотенцем, подогрела суп, а потом по привычке села смотреть рестлинг – в одиночестве, потому что Мира ушла наверх. Я слышала, как она принимает вечерний душ. Рекс Руньон и Крошка Лола помирились, но уже возникали новые проблемы. Скат-хвостокол и Мистер Чудо испытывали на прочность свое партнерство чередой поражений от рук Малютки и Белячка, а во время боя Змеемолнии с кем-то неизвестным судью вышвырнули с ринга. Он с грохотом приземлился на пол, и трибуны взревели. Переключая каналы во время рекламной паузы, я увидела маму: какая-то новостная программа освещала ее антижировой крестовый поход по Европе. Сейчас она находилась в Лондоне. На экране мама выглядела даже лучше, чем в жизни: кожа сияла ярче, а улыбка была шире. Впервые я осознала, как они похожи с Мирой – они одинаково размахивали руками, возбужденно вовлекая вас в разговор. – Итак, Кики! – начал репортер Мартин, круглолицый англичанин. – Насколько я понял, в этой поездке вы продвигаете свою новую методику. – Именно так, Мартин! – жизнерадостно ответила мама своим стандартным рекламным тоном. – Я обращаюсь к каждому, кто чувствует себя гусеницей, но знает, что где-то внутри него живет бабочка. – Гусеницей? – скептически промолвил Мартин. – Да. – Мама подалась вперед и вцепилась в него взглядом. – Вокруг множество людей, которые смотрят эту передачу, так же как они посмотрели множество других фитнес-шоу и выпусков телемагазина, и которые жаждут получить результат. Но они гусеницы, глядящие на бабочек. И здесь им нужно сделать этот важнейший шаг. Становление. – Становление… – Мартин переложил блокнот с колена на колено. – Становление, – повторила мама. – В этом я им помогу. Я – связующее звено между гусеницами и миром бабочек. У них всех есть потенциал. И всегда был. Осталось только стать бабочкой. В ее глазах мелькнул огонек, настолько яркий, что я чувствовала его через океан. Мама верила, и она могла заставить поверить других. Своей верой она помогла мне сбросить двадцать килограммов. Мы забыли о ночевках в машине и теперь могли купить все, что хотели. Мама превращала миллионы пожирающих гамбургеры гусениц в изумительных, стройных, разноцветных бабочек. Позднее, убирая посуду, я поймала в окне свое отражение: новые цвет волос и форма бровей преображали мое лицо. «Неоконченный проект», – провозгласила сегодня Изабель, с гордостью разглядывая плоды своих трудов. Я так долго была гусеницей, и хотя за годы скинула кокон вместе с лишним весом и унылым пальто, пока не стала бабочкой. Сейчас я могла стоять на земле и смотреть вверх, но еще не была готова подпрыгнуть и полететь. Глава 8 Шли недели, и я постепенно привыкла появляться вместе с Мирой на людях. Не обращала внимания ни на велосипед, ни на манеру одеваться, если только она не наряжалась совсем уж парадно – а это случалось редко, так что можно было избежать неловких ситуаций. Тяжелее было воспринимать реакцию окружающих – жителей Колби. Конечно, Беа Уильямсон дело не ограничилось. Были женщины в библиотеке, которые закатывали глаза, когда туда заходила Мира. Мужчины в хозяйственном магазине, усмехавшиеся, пока она сосредоточенно выбирала отвертку, держа под мышкой свою розовую сумочку. Некоторые просто опускали головы, другие озвучивали свое мнение. – Ну, Мира, – говорил мужчина в хозяйственном магазине, где мы покупали суперклей для ее ремонтных проектов, – скоро ежегодная церковная ярмарка в честь Дня независимости. Уверен, ты у нас будешь главным покупателем. В супермаркете женщины, сгрудившись возле отдела замороженных товаров, наблюдали, как Мира выбирает печенье. – Боже, Мира Спаркс – большая любительница сладкого! Такого не скроешь. Шуточки о весе, по очевидным причинам, были хуже всего. Но я ничего не говорила: это не моя битва. И если она раздражала Миру, как огорчала бы меня, то она это тщательно скрывала. Я лишь спрашивала себя, не наступит ли день, когда она просто сломается под напором чувств, которым не давала выхода. Ближе всего к этой теме мы подошли однажды, когда в магазине на заправке какая-то женщина отвесила ехидный комплимент терминаторским очкам Миры. – Не очень приятная дама, – осторожно заметила я, когда тетя взбиралась на велосипед. Но Мира просто пожала плечами, убирая подножку велосипеда. – Да ладно! – только и сказала она, словно это я позволила себе что-то лишнее. И, вихляя по пустой дороге, неторопливо направилась к дому. Были, однако, вечера, когда Мира уходила наверх с котом Норманом под мышкой и из-под ее двери выбивался свет. Я представляла, как она сидит на кровати, вспоминая все эти реплики – как это бывало со мной. Если Мира хоть в чем-то походила на меня, то она могла заставить их замолчать лишь на время. И я знала, что именно поздней ночью, когда стихали все другие звуки, обиды будто проступали из тьмы, как привидения, и оставались поблизости, пока не наступал долгожданный сон. Однажды утром, в первую неделю июля, Морган влетела на работу с широченной улыбкой на лице. – Боже! – воскликнула Изабель. Она стояла у кофемашины, заваривая себе третью чашку. На улице было прохладно, моросил мелкий дождь, посетителей было немного. – Что случилось? – Марк приезжает сегодня и останется на выходные! – радостно сообщила Морган. – Он только что позвонил. – Отлично, – промолвила Изабель. – У-ра. – Не надо так. – Морган подошла к прилавку и поправила кофейные чашки, развернув все ручки в одном направлении. Следующими были салфетки – они должны были лежать под определенным углом к ложкам. Но улыбка не сходила с ее лица. – Тебе же нравится Марк. – Конечно, нравится! – язвительно откликнулась Изабель. – Если на сей раз он соизволит явиться, то понравится мне еще больше. Кроме того, я думала, у нас с тобой совместные планы. – Он только что позвонил и сказал, что приедет. – Морган положила руку на бедро. У нее был набор поз и выражений лица, которые делали ее похожей на птицу додо. Я поймала себя на этой мысли, и мне стало стыдно. – В прошлый раз он тоже так говорил. – Изабель вытянула шею, чтобы проверить, как там ее единственный столик. Морган закатила глаза, после чего умоляюще взглянула на меня: – Коули, можешь сегодня взять мою вечернюю смену? Пожалуйста! Двойная смена. Но если я перед кем и была в долгу, так перед Морган. – Разумеется. – Спасибо. – Она улыбнулась. Сверкнул крошечный бриллиант на ее кольце. – У меня много дел. Хочу приготовить Марку ужин. Нужно прибраться в доме, купить продукты, сделать прическу. Изабель, ворча себе под нос, повернулась обратно к кофемашине. – Изабель, – помолчав, произнесла Морган, – оставишь мне сегодня весь дом? – А мне куда идти? – спросила та. Морган понизила голос: – Ты же знаешь, что Мира позволит тебе переночевать у нее. Я сделала вид, будто мне нужно вернуться в кухню. Там у залитого дождем окна сидел Норман и читал книгу. Он поднял голову, улыбнулся, перелистнул страницу и продолжил чтение. Бик, стареющий серфер, натирал свою доску воском в дальнем углу. Я смотрела на Морган через окошко выдачи. – Только на один вечер, – говорила она. – Я хочу, чтобы он получился… особенный. – Меня сейчас стошнит, – простонала Изабель. – Ладно. Я исчезну, не волнуйся. – Спасибо! – восторженно воскликнула Морган и стиснула Изабель в объятиях. Та стояла неподвижно. – Ладно, мне пора бежать. Марк приедет около шести часов, а мне столько всего надо с ним обсудить… Нам же нужно назначить дату свадьбы. Осенью я хочу вернуться к учебе – и нужно решить, когда именно. Изабель добавила в кофе еще сливок и сахара и стала размешивать. Морган смотрела на нее. – Изабель, – произнесла она. – Зачем ты так? У меня никогда не получается с ним увидеться. – Он что-нибудь сказал про прошлый раз? – поинтересовалась Изабель. Теперь она стояла ко мне спиной. Я прильнула к кулеру, чтобы меня не видели. – Он хотя бы извинился? – Я не просила его… – Он извинился за то, что ты прождала его всю ночь, а он прокатил тебя при всех твоих родственниках? Объяснил, почему не снимал трубку, пока ты названивала ему? – Сейчас это не важно. Изабель сердито покачала головой: – Господи, Морган, ты же умная. Как ты можешь быть такой дурой? Морган заморгала и вздохнула. – Не твое дело, – тихо промолвила она. – Не мое? – Нет. – Морган развернулась и, схватив ключи, вышла из-за стойки. – Тогда больше не приходи ко мне в слезах, ладно? – крикнула ей вслед Изабель. Я услышала, как зазвенел дверной колокольчик. – Не надо рыдать, рассказывать, как больно он тебе сделал, гордо снимать кольцо и убирать подальше ваши фотографии. Меня от этого уже тошнит. Так что это не мое дело. Больше не мое. Дверь с грохотом захлопнулась. Изабель снова повернулась к окну, сердито помешивая свой кофе. И тут она увидела меня: – Что? Я покачала головой. На другом конце кухни Норман продолжал читать – он напоминал ребенка, который настолько привык, что родители ссорятся, что уже не обращает на это внимания. Изабель вылила в раковину свой кофе, подошла к черному ходу и стояла там, скрестив руки на груди, глядя на дождь, пока посетители ее столика не собрались уходить. Этим вечером Изабель первая закончила свою смену около девяти, так что закрывали ресторан мы с Норманом. Он запирал дверь, гремя ключами. – Подвезти тебя? – предложил он, когда мы вышли на парковку. – Ты домой? – спросила я. – Могу и домой. – Норман подбросил ключи и поймал их. – Нужно расчистить место у меня в комнате – церковный базар уже в эти выходные. На нем я нахожу самые крутые объекты. Я представила, как пойду домой пешком. Свет в окнах и фары изредка проезжающих машин, которые слепят глаза. Было бы здорово проехаться в автомобиле, но теперь я не могла не задаться вопросом, чего Норман ожидает взамен. – Не нужно, – ответила я и двинулась к противоположному концу стоянки. – У меня для тебя подарок! – крикнул он мне вслед. Я обернулась. Норман стоял у открытой пассажирской дверцы своего автомобиля, под куполом света от фонаря. На заднем сиденье можно было разглядеть гору картонок для яиц, лампу в форме ветряной мельницы и огромную пластмассовую золотую рыбку. Норман – коллекционер. – Подарок? – поинтересовалась я. – Ага. – Он сел на пассажирское сиденье, открыл бардачок, устроив уже привычное извержение солнцезащитных очков, и принялся быстро их перебирать, поглядывая на меня, будто проверяя, не ушла ли я. Я оставалась на месте. – Готово! – победоносно возвестил Норман, выбрав одну пару и бросив остальные обратно в бардачок. Он захлопнул крышку, она снова открылась. Дважды. Норман крепко наподдал еще раз, и крышка наконец захлопнулась. Я подошла ближе, и он, выйдя из машины, сделал несколько шагов мне навстречу. Мы сошлись на полпути под ярко-белым светом гудящего фонаря. – Вот. – Норман положил очки в мою открытую ладонь. Я чувствовала в руке их легкий вес. – Просто увидел их и, знаешь, подумал о тебе. Он подумал обо мне. Я опустила голову и посмотрела на очки. Они были черные, в оправе «кошачий глаз», тонкой и элегантной. Очень крутые очки. – Ух ты, – сказала я. – Спасибо. – Ну, – сказал Норман, будто пытаясь компенсировать нехватку энтузиазма с моей стороны, – я просто был на барахолке, и они попались мне на глаза. Понимаешь? – Понимаю, – кивнула я, убирая очки в карман рубашки. – Спасибо. Он отошел от меня. – Пока, Норман! – крикнула я, когда находилась уже на краю парковки. Он стоял у машины, держа в руках ключи. Он помахал мне, но ничего не сказал. Я сунула руки в карманы и быстро зашагала прочь, пока не услышала, как отъехал его автомобиль. Тогда я достала очки. Классные! В них я и вернулась к Мире. Подойдя к дому, я увидела, что меня дожидается Изабель. – Эй! – крикнула она. Я вздрогнула. Она сидела во дворе с пивом в руке, закинув ногу на ногу. – Привет, – тихо сказала я и бросила взгляд на окно Миры. Свет горел. Я не знала, спит ли она. – Чем занимаешься? Изабель откинулась назад, опираясь на ладони. Вечер выдался теплый – самое то, чтобы сидеть на траве. – Убиваю время, – ответила она. – Ты же знаешь, меня выселили. И она показала на белый домик. Кажется, настроение у нее улучшилось. Я перешагнула через невысокую изгородь, растущую вдоль подъездной дорожки, и присоединилась к Изабель. Она сидела, запрокинув голову и закрыв глаза. Я слышала тихую музыку, доносящуюся из маленького домика. Селин Дион. – Ненавижу эту песню! – Изабель отхлебнула пива. Я промолчала. – Который час? – спросила она, открыв глаза и глядя перед собой. – Десять пятнадцать. – Опаздывает на четыре часа и пятнадцать минут, – громко произнесла Изабель. – На данный момент. Музыка стихла, а потом зазвучала снова. Все та же песня, с самого начала. Я видела, как Морган перемещается по домику. На сундуке, служившем кофейным столиком, стоял букет цветов, а диски, похоже, уложили в аккуратные стопки. Кажется, она все еще приводила дом в порядок – брала в руки какие-то вещи, перекладывала их из одного конца комнаты в другой. Каждый раз, проходя мимо двери, Морган прижималась к стеклу и вглядывалась в темную дорогу. – Он не приедет! – крикнула Изабель. Морган приоткрыла дверь и высунула голову наружу. – Я все слышала, – сообщила она и захлопнула дверь. – Хорошо, – тихо промолвила Изабель. Морган переместила вазу с цветами на другую сторону кофейного столика. За домом раздался треск, и над водой вспыхнули разноцветные сполохи. Вдалеке кто-то засмеялся. – Еще не День независимости, придурки, – усмехнулась Изабель. – Он завтра. Я посмотрела на дом Миры. Кот Норман устроился на подоконнике. Мира сидела на кровати в своем кимоно, сложив руки на коленях. Босиком, с распущенными волосами, она уставилась в одну точку. Интересно, видит ли она нас? – Дело не в том, что я не желаю Морган счастья, – внезапно сказала Изабель, когда в отдалении снова раздался треск фейерверков. – Очень даже желаю. Но он не делает ее счастливой. – Она любит Марка, – заметила я. – Потому что ей не с чем сравнивать. – Изабель допила пиво и убрала бутылку. Морган села на диван и снова принялась поправлять цветы. – Он единственный, кто когда-либо говорил Морган, что она красивая, – продолжила Изабель. – И она боится, что больше ни от кого этого не услышит. Наверху Мира встала с кровати и подошла к окну, выглядывая на улицу поверх кота Нормана. Я убрала лезущие в глаза волосы, сообразив, что на мне все еще очки Нормана. Я сняла их, и луна засветила ярче. – Классные, – произнесла Изабель. – Спасибо. – Похоже, ты нравишься Норману. – Нет, – возразила я. – Он нашел их на барахолке. – Я не имела в виду, что Норман в тебя влюблен. Просто он разборчив в знакомствах. – Изабель развернулась и взяла еще пиво. – Ты должна быть польщена. – Да, – кивнула я. – Польщена. Теперь я жалела, что не согласилась на его предложение подвезти меня и не поблагодарила более искренне. Изабель открыла бутылку и провела пальцем по горлышку. – Так что это была за девчонка? – спросила она. – Которая наговорила про тебя гадостей? Я посмотрела на комнату Миры. Она сидела на кровати, теперь с котом Норманом на руках. Под ее поглаживаниями он подергивал хвостом – туда-сюда, туда-сюда. – Просто девчонка из школы. – Она считает, что хорошо тебя знает? – Она меня ненавидит. – Почему? Я посмотрела на траву под нами, провела по ней пальцами. Изабель молча ждала ответа. – Не знаю. – Должна быть какая-то причина. – Нет, – сказала я. – Ее нет. Может, она и хотела вытянуть из меня больше, но я пока не готова была делиться. Изабель вздохнула: – Старшая школа – полный отстой. Потом будет легче. Я посмотрела на нее: стройная фигура, ухоженные волосы, симпатичная внешность и непробиваемая уверенность в себе. Если бы я была похожа на Изабель, никто бы не смел задирать меня. – Ну конечно. Тебе-то откуда знать? – Что ты хочешь этим сказать? – Девушки вроде тебя понятия не имеют, как далеко все может зайти. – Девушки вроде меня, – откликнулась она. По ее губам скользнула тень улыбки, будто я сказала что-то смешное. – И что же я за девушка, Коули? Я покачала головой. В маленьком домике Морган села обратно на диван. Она бы меня поняла. Она когда-то была такой же, как я. – Расскажи, – попросила Изабель, наклоняясь ближе. – Симпатичная. Умная. Привлекательная. Господи, да ты, наверное, еще и в группе поддержки выступала. – Я чувствовала себя идиоткой, но отступать было некуда. – Ты из тех девочек, которые понятия не имеют, каково это – когда с тобой обращаются, как та девчонка со мной. Ты и представить не можешь. Она наблюдала за мной со спокойным непроницаемым лицом. Я так и видела ее в старшей школе – в крошечной юбочке, развивающейся вокруг ее безупречных ног, и с бойфрендом в спортивном блейзере. Или на выпускном балу – с тиарой на голове и букетом цветов в руках. Или в раздевалке – подтрунивающей над толстой бестолковой девчонкой, у которой нет друзей. Девочкой вроде меня. – Ты ошибаешься, – возразила Изабель. – Ну конечно! – Сейчас я злилась на нее, будто рядом со мной сидела сама Каролина Доуз. – И какой же ты была? – Я боялась. – Она отвернулась и смотрела на яркий свет, льющийся из окон маленького домика. – Прямо как ты. Пару секунд мы просто сидели вместе и смотрели, как Морган двигается по гостиной. – Это глупо, – едва слышно добавила Изабель. Она ошибалась. Она совсем не была похожа на меня, и я хотела объяснить ей почему. Рассказать все. Но стоило мне открыть рот, как Изабель опять повернулась ко мне, и я промолчала. Неожиданно я вспомнила о маме, о ее гусеницах, стремящихся стать бабочками. О Мире, которая делает вид, будто не замечает ехидных насмешек окружающих. О Морган, с ее квадратным лицом и приветливой улыбкой. И о нас с Изабель под огромной желтой луной. Изабель не шелохнулась, когда по дорожке проехала машина и припарковалась около белого домика. Она не обернулась и не смотрела, как кто-то вышел из салона и поднялся по лестнице. Не видела Морган, выбежавшую ему навстречу. И она не сказала ни слова, когда они зашли внутрь и в домике погас свет, оставляя нам только луну и отблеск из окна Миры, чтобы найти дорогу обратно. Глава 9 На следующее утро, когда наступил День независимости, я проснулась рано и стала собираться на пробежку. Изабель еще спала на диване, этажом выше скрипел пол – Мира одевалась и искала кота Нормана. По пути на улицу я прошла мимо двери Нормана. Она была приоткрыта, и я решила заглянуть, чтобы еще раз поблагодарить его за очки. Я постучала, и дверь сама собой открылась шире. В комнате было яблоку некуда упасть: вдоль стен в несколько слоев стояли мольберты, с потолка свисало как минимум десять мобилей, покачиваясь от легкого ветерка, который вместе со мной ворвался внутрь. Они были сделаны из чего попало: велосипедных шестеренок, старых каучуковых мячиков, крошечных фотографий, вырезанных из журналов и вставленных в рамки. Один был собран из металлических линеек и угломеров, которые со звоном ударялись друг об друга. Манекены, которые Норман принес в мой первый день в Колби, стояли вдоль стены, их животы были выкрашены в яркие цвета, руки вытянуты вперед, на пальцах сияла флуоресцентная краска. Базар открывался завтра, и я представить не могла, как в эту комнату смогут поместиться новые находки. Норман спал в углу на матрасе, над ним покачивался мобиль из разноцветных частей солнцезащитных очков. В комнате было холодно, он лежал без футболки и что-то бормотал, запутавшись в простынях. Я не могла отвести взгляд: лицо Нормана раскраснелось, одна рука покоилась на подушке, кончики пальцев задевали стену. Он казался совершенно незнакомым человеком. Меня охватило странное чувство: в любой момент Норман мог открыть глаза и мне пришлось бы объясняться просто так, когда нас не разделяет стена с окошком выдачи и не объединяет общая цель. Я попятилась, задев манекен, и выбежала из комнаты, думая о том, снится ему что-нибудь или нет. На пляже было прохладно и туманно, и, пока я бежала, я думала о Мире, вспоминала, что сказала Изабель накануне. «Мы боимся». Я знала одного человека, который почти всегда был бесстрашен. – Коули? – Я услышала какую-то возню – видимо, она садилась на постели. – Что случилось? – Ничего, – ответила я. – Просто хотела поговорить. Мама находилась в Испании. Мне пришлось пообщаться с тремя операторами, двумя служащими отеля и одной раздраженной новой ассистенткой, чтобы добраться до нее. – Я соскучилась, – произнесла я. Это всегда было проще сказать по телефону. – Дорогая! – В ее голосе прозвучало удивление. – Я тоже по тебе скучаю. Как дела? – Хорошо. Я перенесла телефонный аппарат в кухню и села на пол. Рассказала, как у меня на работе, о том, что Изабель подправила мне волосы и брови, – странно, сколько всего случилось с тех пор, как мы говорили в последний раз. Мама сообщила, что три часа раздавала автографы, какой питательной была еда в Европе и как ей пришлось уволить очередную ассистентку за то, что та любила постоянно возражать. Наконец я добралась до реальной причины своего звонка: – Мама! – Да? – Ты знала, что Мира… ну, немного эксцентрична? – прошептала я, хотя знала, что тетя наверху и не может меня слышать. – Что? – Мама все еще возмущалась по поводу ассистентки. – Мира, – повторила я. – Она не такая, какой я ее помню. Она немного… не от мира сего. – Да, Мира всегда была творческой натурой. – Дело не только в этом. Люди… они жестоко с ней обходятся. – О! – Я представила, как она закусила губу, размышляя. – Ну Мира всегда была такой. Но я и не думала, что дело зашло далеко. – Жаль, что мы об этом не думали. Я расстраиваюсь… – Коули, прости меня! – перебила она. – Я переживала, что уехала в этот тур и бросила тебя, а теперь еще и это… Послушай, я просто отправлю Эми, свою ассистентку, обратно в Шарлотту следующим же рейсом. Можешь пожить с ней, пока я не вернусь из тура. – Подожди, не надо! Но мама не слушала – прикрыв трубку рукой, она уже говорила кому-то в номере: «Поищите рейсы домой, хорошо?» – Мама! – Лучше на сегодня или на завтра. И скажите Эми… – Мама! – …что ей нужно собираться, вызвать клининговую службу, забронировать билет на поезд… – Мама! – крикнула я. Когда она бросалась в бой, остановить ее было невозможно. – Что? Коули, подожди секунду, хорошо? – Нет, – сказала я. – Я не хочу уезжать домой, мне хорошо здесь. Снова молчание. Я представила, как люди в Испании суетятся, пытаясь организовать мой внезапный отъезд. – Ты уверена? – Уверена! – Я приложила трубку к другому уху. – Мне здесь весело, нравится моя работа. И, думаю, Мире приятно, что я остановилась у нее. Мне просто жаль ее, вот и все. – Ладно. Но если тебе станет совсем не по себе, позвони, и я кого-нибудь пришлю. Договорились? – Да, – ответила я, услышав, как она говорит кому-то, что все нормально, можно не беспокоиться. – Обещаю. Мама вздохнула: – Бедная Мира! Знаешь, ей всю жизнь нелегко было общаться с людьми. Даже когда мы были детьми. Она всегда выделялась. – В отличие от тебя. – У меня тоже бывали нелегкие времена, – заметила она. Для мамы это любимая тема – тяжелые времена, которые превратили ее в Кики Спаркс. – Но с Мирой все по-другому. Людям непросто понять ее. – Мама! – Да? Когда мы находились вдвоем, она выходила из Кики-образа и становилась просто моей мамой. Но мне нужно было запастись терпением. – Ты всегда была такой храброй? – спросила я. Воцарилось молчание – мама обдумывала мой вопрос. – Храброй? – произнесла она. – Я? – Да, ты. – Я не считаю себя храброй, Коули. Ты просто не помнишь, как тяжело нам приходилось в «жирные годы». И я рада, что не помнишь. Я не всегда была сильной. Я помнила. Но ей об этом знать было необязательно. – Знаешь, что я думаю? – неожиданно сказала мама. Я слышала какое-то шуршание и представила, как она сидит в кровати на взбитых подушках. – То, что я сбросила вес, помогло мне стать увереннее. Но еще важнее, что в меня поверили другие. Все эти женщины, которые смотрели, какая я сильная и способная, и ждали, что я покажу им путь. И мне пришлось притворяться. – Ты притворялась? – Да. Но потом в какой-то момент я начала верить в себя. Думаю, смелость и уверенность необязательно возникают внутри человека. Иногда все зарождается в окружающем мире и приводит к тебе. «В окружающем мире», – мысленно повторила я. – А почему ты спрашиваешь? – внезапно насторожилась мама. – Что-нибудь случилось? – Ничего, – ответила я. – Просто любопытно. Я сидела за столом и ела хлопья, когда Мира спустилась вниз. Я слышала, как она открывает шкафчики в кухне, включает кофеварку и разговаривает с котом Норманом, который потом пробрался ко мне и запрыгнул на стол, задев мою ложку – она выпала из миски, забрызгав все вокруг молоком. – Думаешь, ты такой умник? – спросила я, когда кот наклонился и принялся слизывать молоко со стола. – Доброе утро! – жизнерадостно воскликнула Мира, входя в гостиную с полной миской сладких хлопьев в руках и газетой под мышкой. – Как дела? – Хорошо. Какой день тебя ждет? – Ах! – Тетя поставила миску на стол и развернула газету на столе. – Сегодня седьмой день. Это хорошо. – Она прочистила горло. – День тишины и уединения: вам о многом предстоит подумать. Фокус на обновление, пересмотр, важные события… – Ух ты! – Да. – Мира указала на страницу газеты. – А у тебя четвертый день. Послушай: иногда слова важнее действий. Держите глаза открытыми. Влияние Рыб. – Ясно. Она развернулась на стуле и взглянула на календарь позади себя. – Значит, для меня большие события – это лунное затмение… или, может, церковный базар? – Или День независимости, – предположила я. Мира усмехнулась: – Не мой праздник: толпы туристов, шум и гам. Я ставлю на лунное затмение. Или удачный поход на рынок. – И она принялась жевать хлопья. – Знаешь, Мира, – сказала я, – я ума не приложу, что еще тебе может понадобиться на рынке. – В каком смысле? – Ну… – Я постаралась деликатно сформулировать свою мысль. – У тебя уже столько разных подержанных вещей не совсем в рабочем состоянии. Мне просто интересно… – Не в рабочем состоянии? – Она положила ложку на стол. – Коули, все работает! Я взглянула на телевизор – «Потрясти, чтобы включить 11-й» – и на тостер, в котором, если верить табличке, быстро пригорал хлеб. – Да, – промолвила я, – но тебе никогда не хотелось, чтобы что-нибудь работало безупречно и бесперебойно? – Не знаю. – Мира пожала плечами, будто эта мысль никогда не приходила ей в голову. – Я хочу сказать, ожидать от всех совершенства – это чересчур. У каждого свои недостатки. – Но речь не о людях, – мягко возразила я. – Это же просто тостер. – Не важно. – Она откинулась на спинку стула. – Если какая-то вещь работает не совсем хорошо или требует особого отношения, нельзя ее просто выбросить. Ничего не может работать всегда на сто процентов. Порой нужно немного терпения. – Потрясти, чтобы включился одиннадцатый, – напомнила я. – Именно, – подтвердила тетя, указывая на меня ложкой. – Знаешь, Коули, все дело в понимании. Мы все чего-то да стоим. Она вернулась к своим хлопьям, а я оглядела комнату, думая обо всех ее маленьких табличках – кран клинит, если крутить влево, большой нож туповат, окно нужно хорошенько стукнуть, чтобы открыть, – и о подержанных вещах, которые когда-нибудь починят – хотя бы частично, и которым всегда находилось применение. Мира не верила в безнадежные случаи. У всего свое предназначение. А люди часто упускали это из виду. В тот вечер я работала с Морган. Она принесла с собой две дюжины фаршированных яиц. Изабель предупреждала, что так и будет. – Что? – резко спросила Морган, поставив поднос с яйцами – бело-желтыми, идеальной формы – на стол. – Что такое? – Ничего, – ответила я. – Не любишь фаршированные яйца? – Обожаю. – Тогда почему так смотришь? – Она не была похожа на нашу привычную жизнерадостную Морган. И все же, перед тем как зайти за стойку, чтобы включить бойлер, она взяла мою кипу тряпок и быстро аккуратно сложила их, уместив стопку под правильным углом к подставке для столовых приборов. – Просто так, – пробормотала я, наблюдая, как Морган раздраженно складывает, складывает, складывает… Хлопнула дверь в кухню, и через окошко раздачи я увидела, как вошел Норман с книгой под мышкой. Он помахал мне, и я внезапно смутилась, вспомнив его спящим без футболки. Я заставила себя улыбнуться. – Необязательно их есть! – бросила Морган. Когда она злилась, ее лицо казалось еще квадратнее. У нее была новая стрижка – челка тянулась ровной линией поперек лба. – Я пыталась сделать приятное. – Она перевернула салфетки. – Прости, – улыбнулась я. Я не хотела, чтобы Морган сердилась на меня. – Просто Изабель сказала мне, что ты, наверное, принесешь сегодня фаршированные яйца. – Она посмотрела на меня. – Так что вышло довольно забавно, когда так и произошло. Забудь. Извини. Морган вздохнула и передвинула ложки. – И ты меня извини. – Она облокотилась на кофемашину. – Просто Марк рано уехал, и все пошло не так, как я ожидала. – Морган немного помолчала. – И я всегда готовлю фаршированные яйца, когда расстроена. Да, получилось забавно. – Нет, не забавно. Из кухни неторопливо вышел Норман и направился в кладовую. Внезапно он остановился и развернулся, увидев яйца. – Эй! – воскликнул он. – Это фаршированные яйца? – Да, – тихо ответила Морган. – С паприкой? Она кивнула. Норман приподнял край пищевой пленки и принялся изучать аккуратные ряды ровных половинок. – Ничего себе! Запах действительно был аппетитный. – Можно я съем одно? – спросил Норман у Морган, которая просто прикрыла глаза рукой. Он присмотрелся, выбрал яйцо из верхнего левого угла и бережно положил себе в ладонь, будто драгоценность. – Отлично! – радостно заявил Норман и осторожно вернул пищевую пленку на место. – Спасибо. – На здоровье, – пробормотала Морган. Мы вместе смотрели, как он уходит в кладовую. Норман скрылся внутри и вскоре вышел с пакетом булочек для гамбургеров, все еще держа в руке яйцо. – Хочу посмаковать, – пояснил он и ушел в кухню. Морган вздохнула: – Я такая жалкая. – Вовсе нет! – возразила я. – Жалкая. – Она подошла к контейнеру и поправила пленку на всех четырех углах. – Знаешь, сколько раз я приносила фаршированные яйца? И это единственный раз, когда я не рыдаю при этом, и лишь потому, что уже проплакала всю ночь. А Норман всегда разыгрывает такое удивление при виде этих яиц и радуется. Но он ни разу не намекнул, что знает, в чем дело. Я покосилась на яйца. – Ненавижу свою жизнь! – воскликнула Морган, и плечи у нее затряслись так, что позади нее зазвенели ложки. – Ох, Морган, – беспомощно пролепетала я. Рыдания не стихали. В кухне Норман задумчиво ел яйцо, не сводя с нас серьезного взгляда. – Какой кошмар, – всхлипнула Морган. – Я наконец-то дождалась нашей встречи, а он был так холоден и совсем не хотел говорить о свадьбе… – Ох, Морган, – повторила я. Что мне оставалось делать? В фильмах женщины обнимались и рыдали друг у друга на плече, но подобный подход был для меня так далек, будто его практиковал какой-то чужой народ. Я решила рассортировать пакетики с сахарозой. Морган плакала. Я съела яйцо. Вероятно, так продолжалось бы вечность, если бы не явилась Изабель. Она сразу заметила яйца и посмотрела на Морган. – Морган, – мягко промолвила Изабель, и та снова затряслась в рыданиях. Изабель зашла за стойку, и я отступила на шаг. – Морган, ну же! Та продолжала плакать и всхлипывать. – Было ужасно, – сообщила она. Из носа у нее текло. – Он даже не стал завтракать. Остаток рассказа потонул в новой волне рыданий. – Дорогая! – Изабель подошла к Морган и обняла ее. – Какой же он козел! Я начала раскладывать соломинки. – Не говори: «Я же говорила», – наконец раздался голос Морган. – Пожалуйста, не надо. Изабель покачала головой, приглаживая ее волосы. – Не буду. – Спасибо, – всхлипнула Морган. – Я знаю, что ты думаешь так… – Да, – кивнула Изабель. – Просто не произноси вслух. – Морган отстранилась. Глаза у нее покраснели, челка прилипла ко лбу. – О боже! – вдруг воскликнула Изабель. – Морган, что ты сотворила со своей челкой? – Подрезала. – Она снова зарыдала. – Что я тебе говорила по поводу смены прически, когда ты расстроена? – Знаю, знаю… – Морган попыталась взбить челку пальцами, но она была слишком короткой. – Сегодня просто такой день – когда прическа не задалась. – Ничего страшного, – заявила Изабель. – Потом поправим. – Ладно. – Морган снова всхлипнула. Изабель посмотрела на яйца. Затем сунула пальцы под пленку, чтобы выудить одно, измазав все начинкой, и закинула его целиком в рот. Я видела, что у Морган руки чешутся поправить упаковку, но она не шелохнулась. – После работы иди домой, – с полным ртом сказала Изабель. – Поправим тебе прическу, выпьем пару бутылок пива и откроем посылку с дисками, которую прислали на прошлой неделе. – Посылку? – Морган высморкалась в салфетку. – Ты не говорила, что мы получили еще одну. – Я, – Изабель достала еще одно яйцо и надела очки, – берегла ее для особого случая. Увидимся! Морган наконец улыбнулась: – Ладно. Ты не собиралась идти смотреть фейерверки с каким-нибудь парнем? Изабель сунула в рот другое яйцо и покачала головой: – Нет. Вкуснотища! Толкая дверь, она посмотрела на меня: – Ты, Коули, тоже приходи. Ладно? – Конечно, – удивленно отозвалась я. – Устроим девичник. – Изабель вышла на улицу. – До скорого! Мы с Морган смотрели, как она садится в «Гольф» и производит свой фирменный маневр, вздымая волну гравия. Изабель встроилась в поток, вызвав возмущенные гудки водителей, и исчезла. – Девичник, – медленно произнесла Морган, взяв в руку два яйца. После этого она осторожно вернула на место пленку. – Думаю, именно это мне сейчас и нужно. Я кивнула. Она протянула мне яйцо, и я взяла его. Мы стояли и жевали, пока не начали подходить первые посетители. «Девичник», – подумала я. Еще один новый опыт. Я даже не знала, чего ожидать. Но вскоре завеса тайны приоткрылась. Мы услышали музыку, подъехав к дому Миры. У меня в руках был поднос с немногочисленными оставшимися яйцами – я сама съела шесть штук и старалась больше не смотреть на них. – Ага, – сказала Морган, когда мы приблизились к белому домику и музыку стало слышно еще лучше. – Диско. – Что? Она кивнула в сторону домика. Во всех окнах горел свет, дверь была открыта. – Диско, – объяснила Морган, – просто отлично подходит для утешения. Не говоря уже о танцах. Я остановилась, сильнее сжимая в руках поднос. Никто не предупреждал, что будут танцы. – Я не танцую, – произнесла я. Морган уставилась на меня: – Что? – Не танцую. – Все танцуют, – возразила она. – Но не я. Морган открыла дверь, и на улице зазвучала песня «Мы одна семья». Стандартный трек. На обложке этого диска моя мама, в фиолетовом комбинезоне, с гантелями в руках, танцевала хастл, а позади нее пыхтели ее последователи, страдающие лишним весом. – Значит, начнешь. – Морган пропустила меня вперед под громкие звуки музыки. Я не танцевала, и у меня были на то свои причины. Когда я была толстухой, мне пришлось пережить много унижений. А то, что практически в любом классе я оказывалась новенькой, только подливало масла в огонь. Однажды в начальной школе, когда выдался особенно паршивый день, я вернулась домой и объелась печенюшками «Орео». Села с полной пачкой и двумя литрами молока и принялась заедать горе, снимая шоколадные верхушки и вылизывая белую начинку. Через полчаса я была на коленях в туалете, исторгая из себя черную жижу, которая утекала в трубу, только чтобы на ее место пришло еще больше черной жижи, – и так продолжалось целую вечность. С тех пор я больше не прикасалась к «Орео». Честное слово, я даже в одной комнате с ними находиться не могу. К танцам у меня было такое же отношение. Это случилось на Осеннем балу. Мой первый школьный бал. Как обычно, я была новенькой: центральная средняя школа где-то на задворках Мэриленда. Мама тогда работала в кабинете стоматолога – впервые в жизни у меня стали хорошие зубы. Может, именно это придало мне уверенности, чтобы пойти на Осенний бал. Или дело было в маме, которая не позволяла своим лишним килограммам мешать ей развлекаться. Вот как это случилось: я ходила в школу еще только два месяца, была толстой, у меня не было друзей (другие толстые дети не хотели общаться со мной, потому что я новенькая – так работала сложная классовая система); и мама потратила все деньги, отложенные на продукты, чтобы купить мне новую пару джинсов «Мисс Плюс» и симпатичную футболку. Футболка была с длинным рукавом, в розовую и зеленую полоску. Я обула белые кеды и вставила в уши сережки в форме сердечек, которые мама подарила мне на день рождения. Мы долго выбирали этот наряд, и она даже позволила мне слегка накраситься. Мама высадила меня у футбольного поля – это было стильно, казалось, будто я пришла прямиком из леса. – Повеселись хорошенько! – воскликнула она. Мне показалось, что, проведя столько времени в магазине и за подготовкой, мама с удовольствием поменялась бы со мной местами. Я бы с радостью ей позволила. Автомобиль, дребезжа мотором, отъехал. – Выглядишь потрясно! – крикнула мне вслед мама, и я прошла через пролесок, выбравшись на футбольное поле. Звучала музыка, в здании столовой горели огни, и, вопреки всему, я почувствовала легкий прилив воодушевления. Я заплатила положенные три доллара, прошла по вестибюлю мимо собравшихся группками ребят. Никто пока не танцевал. Толстые девочки собрались в дальнем углу. Одна из них принесла с собой книгу и теперь листала ее. Я зашла в туалет и проверила под ослепительными флуоресцентными лампами, не размазался ли макияж. Мне было интересно, изменилась ли я. Потом я дважды вымыла руки и вернулась в столовую. К тому времени танцы уже начались. Я встала у стены, глядя, как танцпол занимают самые смелые ребята. Девчонки трясли бедрами и волосами, парни покачивались, уставившись куда-то вдаль со скучающим выражением на лицах. Неожиданно я поняла, что тут не так уж плохо. Все вокруг танцевали под громкую музыку, даже толстяки. Я тоже начала танцевать. Этим танцам обычно не учат. Я просто двигалась туда-сюда, опустив голову, как и все остальные. Я даже не могла разглядеть себя в толпе, отражавшейся в окнах. Это было приятно. Рядом со мной стояла длинноволосая девочка в очках, и когда я посмотрела на нее, она робко улыбнулась мне. Звучала хорошая музыка, и я расслабилась, позволила себе двигаться больше, копируя какие-то жесты, которые замечала раньше. Может, в этой школе все будет по-иному? Может, здесь я наконец заведу друзей? Я продолжала танцевать и внезапно поняла, почему люди так любят это занятие. Это и действительно было приятно. И даже весело. И тут я услышала чей-то смех. Сначала тихий, потом, по мере того как с окончанием песни стихала музыка, он становился все громче. Не прекращая танцевать, я подняла голову и увидела парня в противоположном конце зала. Он надул щеки и двигался с грацией гиппопотама, покачиваясь взад-вперед на прямых неподвижных ногах. Все вокруг хихикали. И чем больше они смеялись, тем сильнее он кривлялся: высовывал язык и закатывал глаза. У меня ушло несколько секунд, чтобы сообразить, что он изображает меня. К тому моменту на меня смотрели все. Я замерла. Сменилась песня, я оглянулась и обнаружила, что девочка в очках исчезла. Исчезли все. Я танцевала в своих джинсах «Мисс Плюс» и новой футболке в полном одиночестве. Когда подобное случается в фильмах и сериалах, у толстой униженной девочки обязательно появляется друг – кто-то добрый, кто разглядел ее чудесную душу и понял, что она чего-то стоит. Но в настоящей средней школе все совсем не так. Никто не бросился за мной, когда я вышла на футбольное поле, села под приземистую сосну и провела там два с половиной часа в ожидании мамы. Я слышала музыку, доносящуюся из столовой, и голоса тех, кому удалось ускользнуть от бдительного ока учителей. Когда в десять часов подъехала мама, я забралась в машину и за всю дорогу до дома не проронила ни слова. Я рассказала ей потом, рыдая в ее объятиях и сгорая со стыда. Она укачивала меня, сжав губы в тонкую линию – верный признак того, что мама в ярости. Она гладила меня по голове и говорила, что я красивая, но я была уже слишком большой, чтобы верить в сказки. Через две недели мама бросила свою работу у стоматолога, и мы переехали в Массачусетс, где я снова стала толстой новенькой. Но я так и не забыла ту школу и тот Осенний бал. Не смогла. Есть в танцах нечто такое, что заставляет почувствовать себя обнаженным. Нужно быть очень уверенным в себе, чтобы дергаться под всеобщими взглядами, намеренно привлекая к себе внимание. Я никогда не была такой – даже когда исчез лишний вес, мешающий мне стать незаметной. Танцующие были легчайшими яркими бабочками, а девочки вроде меня наблюдали за ними снизу, на брюхе ползая по земле. Глава 10 Зайдя в дом, я увидела Изабель с волосами, накрученными на бигуди, – она проходила на другую сторону кухни, чтобы увеличить громкость на проигрывателе. Она была в шортах и белом топике, между пальцами ног засунуты кусочки ваты, лак на ногах – ярко-красный и, кажется, еще влажный. – Это новинка? – проорала Морган, пока я ставила поднос с яйцами на кофейный столик. Изабель бросила ей коробку с дисками и вернулась в кухню. Морган перевернула коробку и принялась изучать список песен. – Обожаю диско, – заявила она. Я кивнула, не сводя глаз с дома Миры. У меня уже были заготовлены оправдания. Я не могла остаться. – Я купила все что нужно, – объявила Изабель, возвращаясь в гостиную с пакетом из супермаркета. Она начала выкладывать содержимое на пол и на стол: две упаковки по шесть бутылок пива, шесть банок диетической колы, журнал «Космополитен», два флакончика лака для ногтей, пачку печенья с помадкой и пластиковый контейнер с чем-то похожим на крем. Потом Изабель перевернула пакет и встряхнула его – выпали коричные конфеты, две пачки жвачки и несколько сигарет, а также пара коробок с бенгальскими огнями. – Это тебе, – сообщила Изабель, протягивая мне жвачку. Она выдала Морган коричные конфеты, а себе оставила сигареты, которые засунула в карман шорт. – Изабель, – неодобрительно сказала Морган, точнее, проорала – мы все орали, чтобы перекричать вокалиста «Би Джис». – Ты же бросила, забыла? – Я купила тебе печенье с помадкой, так что не возмущайся. – Печенье не убивает! – заявила Морган. – Морган! – Изабель покачала головой. – Забудь, ладно? Только на сегодня. – Они вызывают рак, – не унималась та. – Забудь… – Изабель прикрыла глаза. – И сердечные заболевания. – Забудь… – И эмфизему. – Морган! – Изабель открыла глаза. – Забудь! Подруга взяла печенье и села на диван. – Ладно. – Она вскрыла пачку и засунула печенюшку в рот. Вторую она протянула мне. – Нет, спасибо, – отказалась я. – Ты никогда не ешь ничего вредного, – заметила Морган и, обращаясь к Изабель, добавила: – Ты тоже обратила внимание? – Что? – Коули правильно питается, даже чересчур. Она, похоже, даже картофель фри в рот не берет. – И бегает каждое утро. – Изабель вернулась и, усевшись на пол, потянулась за пивом. – Я всегда вижу ее, когда встаю в туалет – в несусветную рань. – В восемь утра, – поправила я. – Вот именно. – Ну если бы Кики Спаркс была твоей мамой, – с полным ртом пробубнила Морган, – думаю, ты бы тоже помешалась на здоровом образе жизни, верно? Люди всегда так думали – и не знали, что любимым блюдом моей мамы – и в «жирные годы», и по сей день – оставались жареные шкварки. Изабель открыла свое пиво, потом протянула и Морган бутылку. Мне она дала диетическую колу. – Я бы дала тебе пиво, но… – Но ты несовершеннолетняя, – чопорно сообщила Морган, – и это было бы незаконно. Изабель закатила глаза. – Ну это правда так, – промолвила Морган, подтягивая под себя ноги. – Когда мне было пятнадцать лет, я питалась исключительно колой и шоколадно-арахисовыми конфетами. Ну и бисквитными батончиками на завтрак. – И ни на грамм не поправлялась. – Изабель потянулась за кремом. Когда она открыла банку, содержимое оказалось зеленым и текучим, как токсические отходы. – В старшей школе я как раз хотела набрать вес, – сказала мне Морган. Она поочередно отправляла в рот фаршированные яйца и посасывала коричный леденец, который держала между большим и указательным пальцами. – Я была такой тощей, что мои ключицы было видно за километр. Гадость. – Вовсе не гадость, – заметила Изабель, размазывая зеленую жижу по лбу и щекам. – К тому же я была на метр выше всех парней, – продолжила Морган. – А поскольку мама не хотела покупать мне новую одежду, а я все росла, то мои юбки и брюки оказывались коротковаты. Меня называли Каланчой. – Нам обязательно говорить про старшую школу? – усмехнулась Изабель. Теперь у нее было зеленым все лицо, за исключением крошечных белых участков вокруг глаз и рта. Она протянула контейнер Морган. – Ты права. – Та выплюнула леденец, села по-турецки и зачерпнула зеленой жижи. – Я и так подавлена. – Морган, – забеспокоилась Изабель, – о Марке я тоже не хочу говорить. Но Морган было уже не остановить. – Дело в том, – проговорила она, – что с моей стороны было глупо расстраиваться. Понимаете, он не виноват, что у него сейчас такой напряженный график. Возможно, в следующем году его переведут на высший уровень Малой лиги – у команды сейчас все очень хорошо… – Подумаешь, – сказала Изабель. Зеленая жижа на ее лице – я сообразила, что это какая-то косметическая маска, – затвердевала, и когда она говорила, на поверхности образовывались крошечные трещины. – …и последнее, что ему нужно, когда у него наконец-то выдался шанс увидеться со мной, – это выслушивать мои рассуждения об организации нашей свадьбы и о нашем будущем. Неудивительно, что Марк раздражается, когда я на него наседаю. – Морган, – произнесла Изабель. Ее голос звучал странно – как будто она пыталась не шевелить губами. – Не забывай, как ты переживала сегодня утром. – Я помню. – Морган украдкой взглянула на кольцо. Она аккуратно, кончиками пальцев размазывала маску по лицу. Изабель откинулась назад и выудила из кармана пачку сигарет. – Так всегда происходит. Ты расстраиваешься, а потом обо всем забываешь. – Не кури в помещении! – резко бросила Морган, встала и прошла в кухню, чтобы сделать музыку еще громче. – И не собиралась! – прокричала ей вслед Изабель. Она указала на маску для лица. – Давай, – обратилась она ко мне. – Твоя очередь. Я взяла в руки контейнер и с сомнением посмотрела на его зеленое содержимое. – Только не говори, что никогда этого не делала, – добавила Изабель. – Ну… – Господи! – Изабель села передо мной на корточки. – Дай сюда. Морган все еще не вернулась из кухни – она мыла руки. Я видела ее зеленое отражение в окне над раковиной. Изабель зачерпнула маску и склонилась надо мной, размазывая ее по моей коже. Маска была прохладной и пахла листьями. – Только натуральные ингредиенты, – пояснила она, задевая колечко у меня в губе. Немного жижи попало мне в рот – на вкус она была отвратительная. – Глубоко очищает поры и делает кожу упругой. Каким нужно быть человеком, чтобы к пятнадцати годам ни разу не сделать маску для лица? Я в твоем возрасте с ума по ним сходила. – Коули не похожа на нас с тобой. – Морган вернулась и села рядом со мной. Она убрала волосы в «хвостик» и теперь напоминала гигантскую спаржу. – Она не сидит дома и не читает «Севентин» каждую субботу вечером. У нее есть личная жизнь. Изабель продолжала размазывать маску. Я ждала, что она скажет что-нибудь про Каролину Доуз, но Изабель молчала. Наконец она села прямо и посмотрела на мое лицо, изучая плоды своих усилий. – Жизнь, – вздохнула она. Неожиданно Морган взяла в руки телефон и сказала: – Алло! Я удивилась, поскольку не слышала, что телефон звонил. Слух у Морган был отличный, как у собаки. – Сделай потише, – прошипела она, указывая на проигрыватель. – Кто это? – спросила Изабель, поднимаясь. – Сделай тише! – О, – Изабель усмехнулась, – это Марк? – Сделай тише! Изабель выкрутила ручку, и шум словно провалился в вакуум – просто исчез. Потом она вернулась, села на пол и открыла еще одну бутылку пива. – Я не рассердилась, – говорила Морган. Маска на ее лице покрывалась трещинами. Она оборачивала телефонный шнур вокруг пальцев. – Я просто хотела воспользоваться случаем и обсудить наше будущее. – Господи! – громко воскликнула Изабель, и Морган отвернулась. – Я знаю, как ты занят. – Морган изучала свои ногти. – Я всегда забываю, как мало у тебя времени, чтобы побыть со мной. Изабель сделала вид, будто ее тошнит. Морган встала, взяла в руки телефон и понесла его в спальню. – Спроси, почему он не даст тебе номер, по которому ты можешь с ним связаться! – крикнула Изабель ей вслед, глядя, как ползет мимо телефонный провод. – Спроси, почему он звонит всего раз в неделю! Морган сердито отмахнулась и попыталась захлопнуть дверь. – И спроси про ту девушку в Уилсоне! Отрасти себе уже хребет и хоть раз задай ему вопросы! Дверь с грохотом захлопнулась. Изабель вскинула руки. – Эта девчонка, – громко продолжила она, – просто напрашивается на то, чтобы ей сделали больно. И мне надоело стоять и смотреть, как она это делает. – Зеленая маска растрескалась на ее щеках. – Я расскажу тебе кое-что о мужчинах, Коули. Я ждала. Моя кожа как-то странно натянулась, и я сосредоточилась на том, чтобы на лице не дрогнул ни один мускул. – Мужчины, – сказала Изабель, – природой запрограммированы на то, чтобы взять у тебя все, что только смогут. Это их основной инстинкт – отыметь тебя всеми возможными способами. – Неужели? – Да, – серьезно ответила она. И наклонилась ко мне поближе. – Если думаешь, что эта девчонка, с которой ты столкнулась, может сделать тебе больно, – просто подожди. Все стервы в этом мире – тренировочный полигон. Они готовят тебя к тому, как с тобой могут поступить мужчины. Дверь в спальню отворилась, и на пороге возникла Морган с телефоном под мышкой. Даже под слоем зеленой маски было видно, что она в ярости. – Что с тобой не так? – рявкнула она, роняя телефон на диван. – Марк слышал, что ты говоришь, Изабель. Он тебя слышал! – Хорошо. – Не понимаю, почему тебе обязательно говорить про него гадости любому, кто готов послушать! – Это не я прихожу на работу и рыдаю из-за него, Морган, – заметила Изабель. – Не я приношу с собой фаршированные яйца. – Дело не в яйцах, – усмехнулась Морган. – Вот именно. – Изабель вертела в руках пачку сигарет. – Дело в том, что Марк тебя не уважает. И он тебя использует! – Заткнись, – устало проговорила Морган и ушла в кухню. – Почему он никогда не приглашает тебя на свои матчи? И почему с тех пор, как ты устроила ему сюрприз в Уилсоне, он не дает тебе номера телефона отелей, в которых останавливается? – Марк никогда не знает точно, где именно… – Чушь собачья! Купи на заправке постер за девяносто девять центов, и на нем будет все его расписание! Он играет в бейсбольной команде, Морган! У них есть сезон! Они не разъезжают где попало и не устраивают матчи со случайными командами, по настроению. Морган положила руки на бедра: – Все не так просто. Ты не знаешь… – Я знаю, что он приезжает сюда, спит с тобой, а потом сваливает на следующий день, даже не позавтракав. Знаю, что, когда ты приехала к нему, чтобы устроить сюрприз на вашу годовщину, у него в номере оказалась стриптизерша. – Изабель загибала пальцы. – И я знаю, что с тех пор, как Марк подарил тебе это кольцо, – она изобразила в воздухе кавычки, – он ни слова не сказал о вашей свадьбе. Ни единого слова. Морган молча слушала ее. Когда Изабель упомянула кольцо, она накрыла его рукой, будто пытаясь уберечь. Кожа на моем лице натянулась настолько, что начали болеть глаза. Но для того, чтобы смыть маску, пришлось бы встать и пройти между ними, а этого я делать не собиралась. – Неужели ты не понимаешь, Морган? – Изабель заговорила тише и подалась вперед. С их зелеными лицами казалось, что это инопланетяне встречаются на какой-то чужой планете. – Здесь что-то не так. Я испугалась, что Морган сейчас расплачется. Затем она выпрямилась в полный рост и сделала глубокий вдох. – Ты ревнуешь! – закричала она, тыча в Изабель длинным костлявым пальцем. Та лишь закатила глаза. – Ты всегда ревновала! С самого первого дня! – Вот только не надо… – возмутилась Изабель. – Ревновала, – повторила Морган и, резко развернувшись, направилась в ванную. – Потому что ты была не в его вкусе. – Да, Морган, правильно! – Изабель бросилась за ней, хотя дверь в ванную уже захлопнулась. – Я хочу обручиться с бейсболистом, который начал лысеть, изменяет мне с другими женщинами, не готов дать внятный ответ о нашем будущем и не сможет преодолеть порог Мендозы, даже если от этого будет зависеть его жизнь! Морган открыла дверь. – Его статистика, – холодно промолвила она, – значительно улучшилась в этом сезоне. – Мне плевать! – воскликнула Изабель. Дверь снова захлопнулась. – Порог Мендозы? – удивилась я. Изабель, громко топая, вернулась в гостиную и сделала музыку громче. – Бейсбольный термин. Это значит, что он – полный отстой. – Не отстой! – крикнула из ванной Морган. – У него даже не самое большое количество ошибок в команде! Изабель схватила сигареты и пинком открыла дверь на улицу. Я смотрела, как она зажигает спичку, – ее лицо озарилось оранжевым светом, прежде чем она спустилась с крыльца и исчезла из виду. Диско все еще гремело на полную катушку. Мое лицо будто окунули в цементный раствор. За окном дом Миры дышал умиротворением. Я подумала: знает ли она, что никакой рестлинг ей не нужен? Морган и Изабель стоили «Тройной угрозы» и «Субботних боев в клетке» вместе взятых. Я сделала музыку потише, потом прошла по коридору и поскреблась в ванную. – Что? – раздался голос Морган. – Мне надо вымыть лицо, – ответила я. – Хорошо. Морган отперла дверь, и я проскользнула внутрь. Она сидела на краю ванны, ее маска потекла от слез. Я сделала вид, будто ничего не замечаю. Я подошла к раковине, подождала, пока пойдет теплая вода, после чего аккуратно смыла маску, глядя, как стекает в раковину зеленая жижа. Морган протянула мне полотенце. – Коули, – сказала она, пока я вытирала лицо. Ощущения были приятные. – У тебя есть лучшая подруга? Я посмотрела на полотенце и аккуратно сложила его. В конце концов, это было полотенце Морган. – У меня вообще нет друзей, – призналась я. – Это неправда! – быстро возразила она – привычный ответ учителей и школьных психологов. – Нет, правда. – Я протянула Морган полотенце. Повисло неловкое молчание, которое было еще заметнее в тесноте крошечной ванной. Мне было некуда смотреть – только на свои руки, на Морган или на свое отражение в зеркале. – Ну, – сказала она, и я чувствовала, что ей стало неуютно, стыдно, что она вообще заговорила об этом, – иногда от них больше мороки, чем пользы. Я не знала, что на это ответить. Морока или нет, но Морган была не одинока. – Я так люблю Марка! – вдруг выпалила она. – А Изабель ошибается. Я бы знала, если бы он не мне был предназначен. Я просто не могла бы не знать! – Она волнуется за тебя, – промолвила я. – Не хочет, чтобы тебе сделали больно. Я понимала это, потому что именно так обо мне заботилась мама. – Изабель должна отстать от меня, – всхлипнула Морган. – Это моя жизнь. Она моя лучшая подруга, но это – моя жизнь. Морган все еще всхлипывала, промакивая лицо полотенцем, которое теперь было покрыто зелеными пятнами. Мне впервые открывали душу в ванной – настоящий «девчачий момент», простой и незамысловатый. Нужно было сказать хоть что-нибудь. – Когда мы познакомились, ты говорила, что Изабель не так уж и плоха, – напомнила я. Морган подняла голову. Сквозь зеленую маску кое-где проступала чистая кожа. – Ты заявила, что иногда она бывает стервой, у нее снижены функции дружбы. Так и оказалось. – Ну у нее действительно с этим проблемы, – вздохнула Морган. – Изабель не умеет дружить, потому что раньше у нее не было друзей. До меня. Я почувствовала, что признание, вырвавшееся у меня, словно повисло между нами, как дымовая завеса. Сейчас был подходящий момент, чтобы рассказать Морган о моем позоре на Осеннем балу, обо всех школах, которые мне пришлось пережить и оставить позади. Но меня снова что-то остановило – что-то, не дававшее раскрыть себя, будто книгу – переломив корешок и обнажив страницы. – Я просто хочу сказать, – продолжила я, – что, может, тебе следует помнить об этом, когда вы ссоритесь. Морган кивнула. – Я помню, – тихо произнесла она. – Этого не забыть. Это просто часть ее, понимаешь? – Да, – искренне ответила я. В гостиной неожиданно смолкла музыка. Несколько минут тишину нарушал только стук коробочек с дисками, которые перебирала Изабель. Раздался щелчок – закрылся дисковод в проигрывателе, и еще один – она нажала кнопку. Заиграла музыка. – Вначале я боялась, застыла от испуга… Морган шагнула к раковине, плеснула водой на лицо, еще раз и еще – пока вода, стекающая в раковину, не стала прозрачной. Потом она подняла голову, улыбнулась своему отражению – вдоль линии волос местами еще виднелись зеленые пятнышки. – Она совершенно чокнутая, – тихо сказала Морган и улыбнулась. – Я думала, что не проживу без тебя. Неожиданно я услышала, как Изабель за дверью подхватила: – И так обидел ты меня, что я жила совсем без сна… – Но стала я еще сильнее, – прокричала Морган в ответ, – и научилась жить одна! Дверь распахнулась, и в проеме появилась Изабель – подняв руки и закрыв глаза, она трясла бедрами, словно королева диско давно минувших дней. Ее лицо было зеленым, бигуди на голове бешено подпрыгивали. – И вот вернулся ты домой, – фальшиво пропела она, – и вижу я, придя, каким печальным взгляд стал твой. Морган шагнула вперед, мимо меня, щелкая пальцами над головой, а Изабель развернулась и, пританцовывая, устремилась дальше по коридору. Морган следовала за ней, подпрыгивая из стороны в сторону и похлопывая себя по ягодицам. Это напоминало первый вечер, когда я увидела их, – и мне захотелось оказаться снова на крыше у Миры и наблюдать за ними с безопасного расстояния. Я шла за Морган и Изабель, украдкой бросая взгляды на дверь. Я будто попала в какой-то странный дикарский ритуал – в племя, где люди ходили по углям или глотали стекло, – и теперь не знала, как тактично самоустраниться. Я увернулась, когда они начали толкаться – энергичные бедра Изабель отправили Морган едва ли не на другой конец комнаты, – и положила руку на входную дверь. Обо мне они забыли. – Коули! Я развернулась, толкая дверь. – Да? – Давай! – Морган жестом пригласила меня присоединиться, не переставая трясти бедрами. Музыка по-прежнему гремела – дурацкая песня, похоже, была бесконечной. – Мне надо… Но теперь Морган, не прекращая танцевать, приблизилась ко мне и схватила меня за руку. – Давай же! – Она сильно дернула меня за руку и потянула к себе. – Я же говорила, – я попыталась, перекричать музыку, – я не танцую! – Мы тебя научим! – Нет, – громко сказала я, отстраняясь. В глазах Морган мелькнуло удивление, сменившееся обидой, и внезапно стало очень тихо – в воздухе словно повисли отголоски моего последнего возражения. – Да в чем дело? – воскликнула Изабель. – Я не танцую. – Я сложила руки на груди. Мне было наплевать, станут ли они смеяться надо мной или ненавидеть меня. Плевать, что они скажут, когда я уйду. Изабель с Морган переглянулись. Изабель пожала плечами. – Подумаешь, – промолвила она и сняла одну из бигуди – на лоб ей упал идеальный светлый локон. – Нам все равно пора собираться. – Да, – подтвердила Морган. – Пора. – Собираться? – удивилась я. – Мы идем тусоваться! – бросила Изабель. – У тебя никогда не было девичника? – Не было, – ответила я. – Ну, поторапливайся! – воскликнула Морган. – И закрой дверь. Нам предстоит хорошенько потрудиться. Глава 11 – Девичник – не девичник, если не случилось хотя бы одной ссоры, – сказала Морган, наклоняясь перед зеркалом с щипцами для завивки ресниц. – И кто-нибудь должен хотя бы раз всплакнуть, – подхватила Изабель. – В нашем случае это обычно Морган. – Вовсе нет, – возразила та, взбивая пальцами челку, которая теперь выглядела получше. Вся комната пахла духами и дымом – Изабель случайно положила сигарету на стопку журналов. Пожар получился маленький, но не обошлось без трагедии – прекрасное лицо Синди Кроуфорд сгорело дотла. Происходящее чем-то напоминало сборы моей мамы на свидание – я наблюдала за ними всю свою жизнь. Даже в «жирные годы» у мамы имелась личная жизнь. Моей задачей было сидеть на кровати с коробкой салфеток и передавать их ей, когда нужно было нанести румяна или промокнуть помаду. Также мне поручалось открыть дверь, проводить ее поклонника до единственного хорошего стула, какой мы везде возили с собой, – шезлонга, который мы купили на обочине на выезде из Мемфиса за пятьдесят баксов, – и развлекать его беседами, пока в комнату торжественно не войдет мама, благоухая парфюмом из пробника, приложенного к последнему номеру «Космополитен». Сейчас все было по-иному. На сей раз я тоже отправлялась на тусовку. – Сядь прямо, – велела мне Изабель после того, как я по ее указанию плюхнулась на стул перед трюмо. – Сутулость – первый признак заниженной самооценки. Я выпрямила спину. Она убрала мои волосы назад и внимательно изучила мое лицо. – Морган! – Что? – Принеси песочно-бежевый набор «Ревлон». И спонжик. И пинцет. – Изабель раздавала указания ровным голосом, словно хирург, требующий скальпель. – Пинцет? – насторожилась я, когда Морган проворно сунула его в руку Изабель. – Хорошие брови требуют постоянного ухода, – заметила она, склоняясь надо мной и прищуриваясь. – Смирись. Изабель начала выщипывать мне брови. Пока она колдовала надо мной, я снова смотрела на фотографии красивых девушек. Она наносила основу, растушевывая и промакивая, пока все неровности на моем лице не сгладились. Не обращая внимания на мое ерзанье, она завила мне ресницы, крепко придерживая за плечо рукой. Подвела глаза, растушевав линию большим пальцем, потом прошлась по щекам румянами и накрасила мне ресницы, сделав их длиннее и выразительнее. Затем забрала мои волосы в «хвост», оставив лишь несколько прядей вокруг лица – как у нее. И все это время я изучала безупречные лица, одно за другим, пока не вернулась к своему собственному. И тогда я увидела девушку. Не толстуху, не неудачницу, даже не шлюху с поля для гольфа. Просто симпатичную девушку. Кого-то, кем я никогда раньше не была. – Сядь прямо, – велела Изабель, тыча мне в спину расческой. – Расправь плечи. Я повиновалась. – Теперь улыбнись. Я улыбнулась. В зеркале Изабель у меня за спиной нахмурилась. – Сделай мне одолжение, – сказала она, наклоняясь поближе, так что ее лицо оказалось вровень с моим. – Можешь вытащить эту штуковину? Она указывала на мое кольцо в губе, и я провела по нему языком. В конце концов, это был мой якорь. – Даже не знаю… – Всего на один вечер! – воскликнула Изабель. – Сделай мне приятное. Я снова посмотрела на себя в зеркало, потом на все окружающие меня лица и перевела взгляд на кузину Изабель. Она смотрела через толстые стекла очков, ее лицо было пухлым и широким. – Ладно, – сдалась я. – Но только на один вечер. – Один вечер, – согласилась она, и я вытащила колечко – последнюю частицу прошлой меня. – Один вечер. Чейз Мерсер переехал недавно, как и я. Его отец занимался программным обеспечением и ездил по очереди на двух своих «Порше» – красном и синем. Поначалу Чейз не очень вписывался в коллектив, поскольку его сестра была прикована к инвалидному креслу – у нее было что-то с ногами, и каждый день сиделка возила ее по улице. Когда она видела меня, то махала мне рукой. Она всем махала рукой. Я познакомилась с Чейзом на вечеринке у бассейна в местном клубе. Мы оба были здесь с родителями. Взрослые столпились у бара, моя мама заводила толпу, а другие ребята исчезли по каким-то своим делам, так что мы с Чейзом решили прогуляться по полю для гольфа. Лето заканчивалось, небо было усыпано звездами. Мы просто болтали, не более. Чейз приехал из Коламбуса, у него были густые светлые волосы, слегка взъерошенные на затылке. Он любил спорт и играть в приставку. В шесть лет он подхватил такое сильное воспаление легких, что чуть не умер. Его мама продавала недвижимость и никогда не бывала дома, сестра родилась с инвалидностью, ее звали Андреа. Чейз скучал по своим старым друзьям и старой школе, а все ребята, с которыми он познакомился в Конрой-Плантейшнс, были богатыми, наглыми и слишком много внимания уделяли шмоткам. Я рассказала Чейзу Мерсеру, как моя мама неожиданно стала знаменитостью. О своем отце, которого никогда не видела – только его фотографию с мамой на фоне автопрокатной конторы в Техасе. О том, как все девчонки в Конрой-Плантейшнс издевались надо мной, потому что раньше я была толстой, и вели себя вежливо со мной, только когда их заставляли родители. Я много чего рассказала Чейзу Мерсеру. В итоге мы сели на траву у восемнадцатой лунки и стали смотреть на звезды. Чейз знал названия почти всех созвездий – у него в Коламбусе был телескоп, – и он очерчивал их мне пальцем. Он как раз нашел Кассиопею, когда я услышала голоса. – Ого! – В глаза мне ударил свет, кто-то переводил луч карманного фонарика с лица Чейза на мое и обратно. – Боже! – взвизгнул кто-то. Взрыв хихиканья. – Чейз, ну ты и жеребец! – Заткнись, – откликнулся Чейз. Он встал и отряхнул брюки, заслоняя глаза от света ладонью. – Я всегда знала, что она шлюха, – услышала я девчачий голос – даже не глядя, я знала, что это Каролина Доуз, стройная и загорелая, с гривой шелковистых темных волос, которой она любила встряхивать. Мать заставила ее пригласить меня в гости, когда я только переехала, и мы провели длинный, мучительный вечер в ее комнате, на протяжении которого я наблюдала, как Каролина валяется на кровати и болтает по телефону. Мы занимались в одном спортзале почти два года, и она мучила меня всевозможными прозвищами на тему моей полноты, пока я не сбросила вес. Теперь, на мою удачу, мы оказались соседями, и у нее появилось новое оружие против меня. – Пошли, – сказал кто-то, фонарик мигнул, и его луч осветил мне лицо. У меня защипало в глазах. – Фууу, – раздался еще один голос. – Чейз, тебе, видать, совсем приспичило. Я посмотрела на него, но он уже стремительно удалялся, опустив голову. – Чейз! – крикнула я. – О, Чейз! – фальцетом передразнил меня кто-то. Снова смех. Но они уходили, их голоса становились все тише, луч фонарика прыгал между деревьями и травой, освещая им путь. – Подожди! – воскликнула я, но они уже почти скрылись из виду. Голоса смолкли, и я осталась одна, под всеми этими звездами. На следующее утро, выйдя к бассейну, я стала обладателем нового прозвища: Давалка. А когда я увидела Чейза Мерсера у бара с закусками, он даже не посмотрел на меня. Он направился к Каролине Доуз и ее подружкам, которые мазались маслом для загара и пили диетическую колу. Чейз Мерсер легко отделался. Через неделю, перед самым началом учебного года, я зашла в тату-салон и проколола губу. Не знаю почему – просто подумала, что так будет правильно. Мне было нечего терять. Я обрезала волосы маникюрными ножницами и выкрасила их в ярко-красный цвет. По той же причине сблизилась с Беном Лукасом, который был неприятным, редко мылся и просто хотел залезть мне в трусики – и я ему почти позволила. По той же причине я слушала музыку, которая гремела и ревела. Я сидела в своей новой спальне в новом доме с новым бассейном и каждой клеточкой кожи ощущала ярость и бессилие. В школе я была словно бомбой с часовым механизмом, готовой взорваться. Куталась в свое длинное пальто, чтобы ничто не добралось до меня. Это сработало – ровно настолько, насколько могло. Школьный психолог, мисс Янг, похлопывала меня по плечу и говорила, что мне нужно повысить самооценку. – И найти пример для подражания, – убеждала меня она. – Кого-то сильного и бесстрашного, кем ты восхищаешься и с кого можешь брать пример. У меня не было никого, кроме мамы. И я знала, что она не всегда была такой сильной. В школе мама тоже была толстухой. – Ох, милая, – говорила она, гладя меня по волосам. – Это самое худшее время. Потом будет лучше, обещаю. Но на сей раз она не могла уйти с работы и увезти меня подальше. Мы должны были остаться. «Худшее время», – мысленно повторяла я, думая о Каролине Доуз, и о Чейзе Мерсере, и о Давалке, и о музыке, которая почти – но не всегда – отпугивала все эти мысли. А потом трогала языком губу и надеялась, что мама права. Морган была за рулем. Изабель расположилась на переднем сиденье, а я сзади, вместе со всеми дисками, журналами и щеткой для волос, которая подпрыгивала у меня на коленях на каждом крутом повороте. Радио работало на полную мощность, но Морган и Изабель разговаривали. Я не могла разобрать ни слова и просто видела их улыбающиеся лица в свете фар встречных машин – Морган закатывала глаза, Изабель, закинув ноги на «торпеду», подпевала радио. Я пыталась уловить свое отражение в зеркальце заднего обзора каждый раз, когда навстречу мчался автомобиль. Была уверена, что в зеркальце старая я, с взлохмаченными черными волосами и блестящим колечком в губе. Вместо этого я видела ту же хорошенькую девушку – порождение рук Изабель. И я удивлялась и не могла поверить, что эта девушка действительно существует. Похоже, в Колби все-таки имелось некое подобие светской жизни – мы обнаружили ее на общественном пляже. Фейерверки в честь Дня независимости являлись здесь главным событием лета. Мы нашли себе место, припарковавшись в длинном ряду машин, стоявших вдоль дюны. Морган открыла дверцу – в салоне загорелась лампочка. Изабель опустила козырек и посмотрела в зеркало. – Проверяем носики, – сообщила она. Морган посмотрела в зеркальце заднего обзора, приподняв голову и изучая свои ноздри. – Чисто. – Чисто. – Как моя помада? – спросила Морган. – Хорошо. А моя? – Отлично. Если так принято вести себя у девчонок, то я не была уверена, что хочу погружаться в эту субкультуру. Изабель обернулась ко мне: – Готова? Быть готовой легче, когда не знаешь к чему. – Конечно, – кивнула я. – Тогда пошли. Изабель схватила пиво, вышла и пинком закрыла дверцу. Морган откинула свое сиденье, чтобы я могла выбраться. Она вытащила из багажника покрывало, перекинула его через локоть и тщательно заперла за нами дверцу. К этому времени Изабель уже преодолела половину дюны. – Что вы там копаетесь? – прокричала она. – Морган, не запирай чертову машину! – Это моя машина, – произнесла та, но недостаточно громко, чтобы Изабель услышала ее. Она не заметила, что подруга не подняла стекло со стороны пассажирского сиденья. Мы с Морган шли вслед за Изабель, которая, как обычно, не остановилась, чтобы подождать нас. Мои глаза привыкли к темноте, и я различала группы людей, сидящих на пляже. Видела, как Изабель улыбается некоторым из них, держа в руке бутылку. Когда мы проходили мимо них, я обратила внимание, что это были в основном парочки: улыбающиеся парни и девушки. Они хмурились, стоило Изабель отвернуться. Наконец Изабель отыскала свободное местечко и положила на него пиво. По всему пляжу горели костры. – Пришли! – объявила она, усаживаясь на расстеленное Морган покрывало. – Большой светский раут Колби. – Гигантский, – усмехнулась Морган и взяла себе бутылку пива. Она взглянула куда-то поверх моей головы. – Эй, это, случайно, не Норман? Это действительно был он. Норман сидел у костра с какой-то компанией. Разумеется, в солнцезащитных очках в красной овальной оправе. Когда он увидел нас, то улыбнулся и помахал нам рукой. – Так, – тихо промолвила Морган, – приготовились. – К чему? – спросила я. Изабель глотнула пива и расправила плечи. Она сделала вид, будто удивилась, когда над нами внезапно встал парень с темными волосами, в зеленой клетчатой рубашке. – Привет, – сказал он ей, окинув меня с Морган быстрым взглядом – даже мне было понятно, что это из вежливости. У него были очень белые зубы. – Продашь мне бутылку пива? Изабель посмотрела на свои запасы, а потом на парня. – Даже не знаю, – протянула она. – Обещаю, выпью его прямо здесь, – произнес он, наклоняясь ближе. – Фу, – покачала головой Морган. – Никакой оригинальности. – Мне плевать, где ты его будешь пить, – заявила Изабель. – Просто не могу решить, хочу ли я отдавать его. – Я того стою, – заверил парень. Это заставило ее улыбнуться. – Очко, – прошептала Морган. – Посмотрим, – усмехнулась Изабель, и парень присел рядом с ней. – Я Фрэнк, – представился он. – Изабель! – откликнулась она, но пиво ему не дала. – Это Морган, а это Коули. – Привет, – сказал он нам, на мгновение отведя взгляд от Изабель. Морган вздохнула и сделала маленький глоток. Потом посмотрела на темное небо и пробормотала: – Скоро начнутся фейерверки. – Эй, Коули! – крикнула Изабель. – Подойди! Я встала и подошла к ней. Она прошептала мне на ухо, прикрывая рот рукой: – Можешь сбегать в машину и принести вторую упаковку? Она под передним сиденьем. Над нами раздался треск, и все подняли головы. Шоу начиналось. – Ладно, – сказала я, разгибаясь. Но Изабель схватила меня за подол рубашки и заставила снова наклониться. – Иди, высоко подняв голову, – велела она. – Расправь плечи. Не улыбайся. И ни на кого не смотри. Ты сегодня красотка, Коули. Прояви себя. Хорошо? – Шептаться неприлично, – заметила Морган. – Я попросила ее сбегать к машине. Я шла и чувствовала, что на меня все смотрят. У меня не было сережки в губе, на мне не было длинного пальто. Отсутствовал лишний жир и даже поднос с фартуком. Не за чем было спрятаться. Приходилось заставлять себя не опускать голову, не сутулиться, не обращать внимания на окружающих. Иди, высоко подняв голову. Расправь плечи. Не улыбайся. Я слышала собственное дыхание. Я всегда оставалась на краю толпы, но сейчас, проходя ее насквозь, постепенно обретала уверенность в себе. Во мне не было ничего странного, привлекающего внимания. Ты сегодня красотка, Коули. Прояви себя. Неужели это так просто? Неужели мне нужно было просто сбросить вес, призвать на помощь «Ревлон» и «Клэрол» вместе со злющими щипчиками, и это бы навсегда изменило мою жизнь? Я не могла в это поверить. Если бы я только знала, если бы я только поняла это раньше… Неожиданно кто-то с размаху влетел в меня – получилось одно из тех столкновений, которые ощущаешь от макушки до кончиков пальцев. Я споткнулась, едва удержав равновесие. И меня захлестнула знакомая волна стыда. Я снова была толстой, некрасивой неудачницей. Не заслуживала быть симпатичной. Даже на секунду. – Боже, – раздался чей-то голос, потом на локоть мне легла рука. – Ты в порядке? Я подняла голову. Около меня стоял – и прикасался ко мне – симпатичный парень с каштановыми волосами и карими глазами, в белой футболке и шортах. Он держал наполовину пролитый напиток и выглядел взволнованным. – Все нормально, – ответила я, быстро расправив плечи. – Прости! – Он улыбнулся. – Я такой неуклюжий. – Ничего страшного. Парень стоял и улыбался мне. Это было что-то новенькое. – Я – Джош, – представился он. – А я Коули. – Приятно познакомиться, Коули. Над головой раздался первый взрыв, и в небе рассыпался сноп красных искр. Все зааплодировали. – Ты здесь с семьей? – Нет, просто с друзьями, – ответила я, кивая в сторону Морган и Изабель. Мне вдруг стало любопытно, видят ли они эту сцену. – Джош! – закричал кто-то позади него. – Поторапливайся! Он быстро огляделся и снова посмотрел на меня. – Мне пора, – произнес он. – Может, продолжим разговор позднее? – Конечно. – Круто. Извини еще раз. – Ничего страшного. – Джош! – Увидимся, – сказал он и, быстро протянув руку, сжал мое предплечье. Затем он развернулся и побежал, с улыбкой оглядываясь на меня. Я ждала, пока Джош не скрылся в толпе, прежде чем посмотреть на наше покрывало. Морган любовалась фейерверком, но Изабель смотрела на меня. Я улыбнулась. Она приподняла бутылку, кивнув на нее. Пора было возвращаться к делам. Я дошла до машины и вытащила упаковку пива. К тому времени фейерверк был в самом разгаре – над головой все трещало и сияло. Толпа охала и ахала. Я пробиралась между пледов, пытаясь найти Морган и Изабель. – Коули, – раздался чей-то голос, и кто-то похлопал меня по ноге. Это был Норман. – Привет, – сказала я. – Присаживайся, – предложил он, разглаживая ладонью песок рядом с собой. – Я здесь с Морган и Изабель, – сообщила я и принялась разглядывать толпу, пока наконец-то не заметила их. Фрэнк, склонив голову, что-то горячо говорил Изабель, а та слушала вполуха и наблюдала за фейерверками. У Морган был скучающий вид. – Ясно, – кивнул Норман. Над головой снова громыхнуло, и разлетелись искры. Мы оба подняли головы и смотрели на салют. – Знаешь, это удивительно, – произнес Норман, – но каждый раз, как мы встречаемся, ты меняешься, Коули. Странно. Два парня за один вечер обходились со мной вежливо. К такому и привыкнуть можно. – Спасибо, – пробормотала я, – это все Изабель. Я нечто вроде ее проекта. – Выглядишь отлично! Я хотел спросить тебя… В этот момент я увидела Джоша, идущего в компании парней мимо. Он смеялся и вдруг заметил меня. – …что ты думаешь о том, чтобы попозировать для портрета? Ну для моей серии, – говорил Норман. Я слышала его, но не сводила взгляда с Джоша, а он тоже смотрел на меня. – Мне нужно закончить ее в ближайшие несколько недель, и я подумал… – Было бы здорово, – перебила я. Джош помахал мне рукой. Я помахала рукой в ответ. – Правда? – оживился Норман. – Я не знал, как ты отреагируешь. – Здорово, – повторила я. Джош и его друзья остановились у костра. Он повернулся и жестом пригласил меня присоединиться. – Отлично, договорились! – обрадовался Норман. – Когда ты можешь начать? Я хочу сказать, можешь зайти сегодня вечером? Я умею делать вкусный горячий шоколад. У меня есть специальная плитка. – Да, хорошо. – Я едва слушала его. Кажется, он говорил что-то о шоколаде. – Мне нужно идти. – Ладно. – Над головой снова раздался треск. – Я ложусь поздно, просто заходи, когда захочешь. – Да. Увидимся, Норман. Я пробралась обратно к нашему пледу. Фейерверки звучали все громче. – Ну наконец-то! – провозгласила Изабель, увидев меня. – Куда ты пропала? – Никуда. – Я поставила пиво рядом с ней и села возле Морган, которая ковыряла этикетку на бутылке и зевала. Потом я обернулась. Джош все еще смотрел на меня. – Давай, – одними губами сказал он и помахал рукой. Его друзья, к которым присоединились девушки, собрались вокруг костра. Они курили и смеялись. – Что с твоим лицом? – спросила Морган. Я встала. Я была готова подойти к нему, к этому симпатичному кареглазому парню, с которым познакомилась на праздновании Дня независимости. – Давай, – повторил Джош. – Мне надо идти, – громко сказала я, и Морган посмотрела на меня. Неожиданно я увидела ее. Каролину Доуз. Она вышла из-за спины одного из друзей Джоша и повернулась в моем направлении. Как только она заметила меня, ее нос сразу брезгливо сморщился, будто она учуяла дурной запах. – Ну же! – Джош продолжал махать рукой. В небе опять вспыхнули разноцветные огоньки. Но я застыла, не сводя глаз с Каролины. Она протянула руку и хлопнула Джоша по плечу. Он обернулся. – Коули! – позвала Морган. – Что такое? Что бы я ни делала, как бы ни менялся мой мир, стоило появиться Каролине Доуз – и все рушилось. – Коули! – вдруг услышала я голос Изабель. – Иди! – Не могу, – сказала я. В этот момент я сообразила, что она видела, как Джош столкнулся со мной и что за этим последовало. И она узнала Каролину Доуз, когда та появилась около костра. – Иди! – повторила Изабель, кивая в сторону Джоша. – Сейчас же. Давай. – Что происходит? – воскликнула Морган. – О чем вы? Но Изабель просто смотрела на меня. И я вспомнила обо всех случаях, когда позволяла Каролине Доуз портить мне жизнь. О своем первом бале и о мальчишке, который передразнивал меня. И, наконец, о маме, стоящей перед тысячами гусениц и помогающей им поверить, что они вот-вот станут бабочками. – Иди, – снова сказала Изабель. По ее голосу и взгляду я поняла, что она знает: я пойду. И каким-то образом я встала и пошла. Как во сне зашагала по песку мимо множества людей, смотрящих на мерцающее небо. Джош ждал меня у костра. Каролина стояла рядом, сложив руки на груди. Она смеялась. Салют почти достиг апофеоза. С каждым взрывом раздавалась мелодия «Звездно-полосатого знамени». В эпицентре шума и света я сказала себе, что мне нужно взглянуть Каролине Доуз в лицо. Каждый раз, когда она говорила мне гадости, я позволяла им осесть внутри меня, как одеялу внутри пододеяльника. Но на сей раз все будет иначе. Что бы она ни сказала мне, я сумею дать отпор. Я вспомнила Изабель в тот день, когда она привезла меня к себе и начала работать надо мной. Словно воочию я видела, как она стучит пальцем по виску, склонившись ко мне, и говорит: «Верь в себя вот здесь, и станешь сильнее, чем можешь представить». И вспомнила, как мама говорила: «Уверенность в себе необязательно начинается изнутри. Она начинается в окружающем мире и возвращается к тебе». Наконец фейерверки закончились. Толпа криками, свистом и аплодисментами выражала свой восторг. Я выпрямилась, расправила плечи и посмотрела на Каролину Доуз. Это застало ее врасплох. Я сосредоточилась на ее карих глазах. Они были обыкновенными – ничего особенного. Каролина Доуз не отвела взгляда, но я этого и не ожидала. Мы смотрели друг на друга очень долго – люди вокруг начали собираться и расходиться по машинам. Представление закончилось. – Эй! – услышала я. Джош сделал несколько шагов в мою сторону. – Почему ты так долго? – Поверить не могу, – процедила Каролина. Она действительно была слишком хорошенькой, чтобы так себя уродовать. – Тебе тут не место. Я ничего не ответила. Этого и не требовалось. Сейчас довольно было того, что я здесь. – Она потаскуха, – сообщила она Джошу, и я смотрела, как скривился ее рот. – Дома все знают. Джош взглянул на нее, а потом на меня. Я внезапно осознала, что мне безразлично, поверит он ей или нет. Мне было все равно, что случится дальше. Я встретила врага лицом к лицу. Остальные подробности битвы были несущественны. – Ты ничтожество! – заявила Каролина Доуз. – А ты редкостная стерва, – ответила я и даже рассмеялась от удивления, услышав, как уверенно прозвучали мои слова. – Мне тебя жаль, Каролина. – Ненавижу тебя! – Тебе пора бы успокоиться, – посоветовала я, представив, как Изабель, прикрыв глаза, произносит те же самые слова. – Это нелепо. Просто расслабься. У нее отвисла челюсть. Я почувствовала рядом чье-то присутствие. – Пойдем, – сказала Изабель, взяв меня за руку. – Нам пора. Каролина взглянула на нее – так симпатичные девушки смотрят на тех, кто симпатичнее. – Хорошо. – Я улыбнулась ей. Вскоре нас догнал Джош. – Коули! – воскликнул он, и я увидела, как за его спиной Каролина в окружении друзей все еще наблюдает за нами. Она гневно говорила что-то – слова так и лились из нее. Я догадывалась, что именно она рассказывает обо мне. Я уже слышала все, что только можно. – Да? – Я… хотел извиниться за свою кузину. Мы завтра уезжаем, но, может, я позвоню тебе? Рядом со мной Изабель шаркнула ногой по песку. Я видела, как через дюны идет Морган, перекинув плед через локоть. – Я работаю в «Последнем шансе», – сказала я. Изабель уже тащила меня прочь. – Можешь найти меня там. – Я понятия не имею, – начала Морган, когда мы в машине уже подпрыгивали на ухабах, направляясь домой, – что сейчас произошло. – Я тебе потом расскажу. – Изабель похлопала ее по коленке. – Но было очень, очень круто. Подъехав к дому, мы заметили, что на веранде горит свет, а на ступеньках сидит какой-то молодой человек. Он встал и, прищурившись, посмотрел на нас. – О… – Морган прикрыла рот ладонью. – О… – простонала Изабель. – Марк! – взвизгнула Морган и, практически на ходу выпрыгнув из автомобиля, пробежала по газону и взлетела по ступенькам в объятия парня. Мы продолжали катиться в сторону пляжа, пока Изабель не дернула ручной тормоз. – Я думала, ты вернулся в Дерхэм! – Планы изменились, – ответил он. – Я хотел сделать тебе сюрприз. Мы смотрели из машины, как они целуются, словно в кино, – поцелуй длился не менее минуты. – Прекрасно, – проворчала Изабель. – Теперь-то мне куда идти? – К нам с Мирой, – предложила я. – Нет. Я лучше соглашусь на пляжный пикник с Фрэнком. Дойду пешком до лагуны. Она вышла из машины, придержала для меня переднее сиденье, а потом выудила оставшиеся бутылки, распихав их по карманам шорт. – Привет, Изабель! – раздался из темноты голос Марка. – Здорово, Марк! – равнодушно откликнулась она. – Я хочу познакомить тебя с Коули, – сказала Морган и за руку подвела его ко мне. Когда Марк приблизился, я заметила, что он очень похож на свою фотографию. Так бывает не всегда. Но он действительно был высоким, загорелым, со спортивной фигурой, короткими черными волосами и белоснежными зубами. – Коули, это Марк. – Привет, – улыбнулся он. – Морган много про тебя рассказывала. – Я пошла, – объявила Изабель. Она уже была на полпути к границе участка. – Куда? – крикнула ей вслед Морган, но та не ответила. – На какой-то пикник, – объяснила я. – С парнем, с которым они познакомились на салюте. – Так вот где вы находились, – сказал Марк, обнимая Морган за талию. – Я все пропустил? – Не все, – возразила она и, вытащив из заднего кармана коробочку, вытряхнула что-то себе на руку. – Есть спичка? Марк протянул Морган зажигалку, она чиркнула ей и протянула ему что-то длинное. Посыпался дождь искр, и она сделала шаг назад. – Бенгальские огни! – воскликнула я. – Я и забыла про них. – С Днем независимости, – сказала она Марку, и он поцеловал ее. Я направилась к дому Миры – мне хотелось побыть одной, чтобы еще раз пережить все случившееся сегодня – от девичника до моей триумфальной победы над Каролиной Доуз. – Коули, оставайся, давай жечь огни вместе! – крикнула мне вслед Морган. – Мне пора, – ответила я. – Ну ладно. Лови! Морган кинула мне бенгальские огни – коробка несколько раз перевернулась в воздухе, прежде чем я поймала ее. – С Днем независимости, – произнесла я, но они с Марком уже меня не слышали. Я тихо закрыла дверь, сунула руку в карман, нашла свое колечко и аккуратно вставила его обратно в губу. Сняв обувь, на цыпочках прокралась по коридору. Я не знала, сколько сейчас времени, и боялась разбудить Миру. Но беспокоиться не следовало. Не успела я сделать и пары шагов, как услышала ее голос. – Привет! – Тетя сидела в своем кресле, с разобранным телефоном на коленях. Я узнала его: раньше он стоял в коридоре на втором этаже, и у него был очень тихий звонок. – Как фейерверки? – Хорошо, – ответила я и села рядом. Весь дом был погружен в темноту – только над плечом Миры горела лампа, освещая разложенные на столе детали телефона. За домом, над водой продолжалось празднование – в темноте каждый взрыв звучал громко и отчетливо. – Очередной проект? – Я кивнула на телефон, и тетя засмеялась. – Знаешь, подправить всегда надо только что-то одно. – Она подняла скобу и повертела ее, изучая на свету. – Но тяжелее всего понять, что именно. – Да, – кивнула я. Мира вздохнула, посмотрела на меня и улыбнулась. – Чудесно выглядишь, – сказала она. – Что-то изменилось? – Все, – ответила я. Это была правда. – Все. Мы посидели еще какое-то время. Через окна гостиной из соседнего домика доносилась тихая музыка – любовные баллады. Я прикрыла глаза. Над водой продолжался салют, каждый хлопок сопровождался криками и смехом. – Столько шума, – сказала Мира. – Ненавижу всю эту вычурность и помпезность, когда все раздувают до события вселенских масштабов. Мне больше по душе спокойный праздник. – Это можно устроить, – предложила я. – Пойдем. Я встала и отыскала спички. Мира прошла вслед за мной на крыльцо, и мы уселись на ступеньки. Я вытряхнула из коробки два бенгальских огня и протянула один Мире. Когда он ярко вспыхнул, она удивленно улыбнулась: – Как красиво! Мы сидели в темноте и любовались бенгальскими огнями. – За День независимости, – сказала я. – За День независимости. – Она наклонила свой бенгальский огонь, соединив его с моим, и держала его так, пока оба не погасли. Глава 12 На ежегодном базаре баптистской церкви уже в восемь часов утра было не протолкнуться. Я пришла туда вместе с Мирой. Она затащила свой велосипед на крыльцо и аккуратно прицепила к перилам, пока я оглядывалась. Здесь собрался почти весь Колби. Церковь была маленькой, белоснежной, будто с открытки, и люди прогуливались по окружавшей ее зеленой лужайке, разглядывая выложенный на стендах и столах товар: тарелки от разных сервизов, старые кассовые аппараты, винтажные наряды. На парковке разместились более крупные предметы: складной прицеп-палатка, старая лодка с облупившейся красной краской и самое большое зеркало в кованой раме, какое я когда-либо видела, – разумеется, разбитое, – которое моментально привлекло внимание Миры. Она решительно направилась к зеркалу, оставив меня перед столом, заваленным старыми клетками для птиц и хомячков. В течение следующего часа, изучая товары, я замечала, как присутствующие реагируют на Миру. Смотрела, какие взгляды они на нее бросают, как ухмыляются, когда тетя проходит мимо них. Несколько человек – Рон из магазина на заправке, пастор – помахали ей рукой и поздоровались. Но остальные смотрели так, будто Мира прилетела с другой планеты. – Господи! – раздался знакомый голос. – Мира Спаркс уже отоваривается. Я обернулась и увидела, как Беа Уильямсон, придерживая большеголовую малышку на бедре, указывает в направлении Миры, которая склонилось над парой старых роликовых коньков. Может, дело было в том, что я недавно дала отпор Каролине Доуз. Или это просто копилось во мне все лето. Но я внезапно возненавидела Беа Уильямсон и каждое ее ехидное высказывание в адрес моей тети. Ярость захлестнула меня волной, поднялась по шее, заставляя волосы на голове зашевелиться. Это ощущение было так похоже на привычный стыд, и в то же время совершенно иное. Прищурившись, посмотрела на нее: на ней были клетчатое льняное платье и белые сандалии, пышные светлые волосы всколыхнулись, когда Беа наклонилась, чтобы посадить большеголовую малышку на траву. Когда она подняла голову, ее взгляд проскользнул мимо: она меня не узнала. «У нее какие-то счеты с Мирой, – однажды сказала мне Морган. – Не знаю, в чем там дело». Но необязательно нужна причина. Я перешла к другой стороне стола и, делая вид, будто изучаю ценник на колесе для хомяка, наблюдала за Беа. – Я удивлена, что она не прискакала первой, – говорила Беа. Малышка проскользнула мимо нее и отправилась к столу, покрытому пластмассовыми подставками под еду. – Была уверена, что она с вечера разобьет здесь лагерь, чтобы урвать все лучшее по дешевке. – Ох, Беа, – промолвила другая женщина – ее клон, в бело-голубом и с такой же прической, – ты просто ужасна. – Это кошмар! – Беа взбила свои локоны. – Когда смотрю на нее, у меня живот сводит! Я снова подумала о Каролине, о том, как она сморщила носик, увидев меня в «Последнем шансе». Потом покосилась на Миру, зная, что это не моя битва и если она делает вид, будто ей все равно, мне нужно последовать ее примеру. Но любому терпению есть предел. Я начала обходить стол, двигаясь в направлении Беа Уильямсон. Встала между ней и ее клоном, и она отпрянула. Теперь она узнала меня и изучала кольцо у меня в губе. Румянец все еще жег мне кожу; я была готова защитить Миру, раз она так и не сделала этого сама. Я глубоко вздохнула, соображая, что бы такого сказать Беа, но заговорить не успела. – Коули! Это была Мира. Она стояла возле меня со своим велосипедом, в корзине лежал блестящий хромированный тостер, доставшийся ей, если верить ценнику, за четыре доллара. Она, казалось, даже не замечала Беа Уильямсон и ее подругу. – Готова? – спросила тетя, положив ладонь мне на плечо. Я посмотрела на Беа Уильямсон: невысказанные слова готовы были вырваться. Но Мира уже толкнула свой велосипед и двинулась прочь, громыхая тостером, не замечая повисшего напряжения, и я была вынуждена последовать за ней. Мы шли по обе стороны от ее велосипеда по дороге, ведущей к «Последнему шансу». Тостер звенел на каждой кочке. Остальные свои покупки – две старые шляпные картонки, кресло-мешок с прорехой и набор гаечных ключей – Мира оставила на базаре, чтобы Норман потом привез их на машине. По дороге я размышляла о произошедшем и наконец не выдержала: – Мира, как ты только это терпишь? Она посмотрела на меня, обходя выбоину. Тостер звякнул. – Что именно? – Жизнь здесь, – пояснила я, показывая на «Последний шанс», автозаправку и все прочее. – Как терпишь подобное обращение? Она повернула голову: – Какое обращение? – Ты знаешь, о чем я, Мира. – Я не хотела перечислять примеры, только усугубляя ситуацию. И все же мне нужно было как-то донести до нее свою мысль. – То, что они говорят о тебе, и о твоем велосипеде, и о том, как ты одеваешься. Их взгляды, смех – я просто не понимаю, как ты все это терпишь изо дня в день. Тебе, наверное, ужасно обидно! Она остановилась и облокотилась на велосипед, глядя на меня широко раскрытыми голубыми глазами, так похожими на мамины. – Мне не обидно, Коули, – ответила она. – Они никогда меня не обижали. – Мира, я наблюдаю за этим почти все лето! А Беа Уильямсон? Ты же не хочешь сказать, что… – Нет, нет, – покачала головой она, – дело не в Беа Уильямсон. Да и ни в ком. Я счастливый человек, Коули. Я художник, я здорова, и у меня есть друзья, которые наполняют мою жизнь смыслом и делают меня счастливой. Мне не на что жаловаться. – Но тебе должно быть обидно! Ты просто тщательно скрываешь это. – Нет. – Мира улыбнулась мне, будто я излишне все усложняла. – Посмотри на меня, Коули, – сказала она, жестом указывая на свою гигантскую желтую рубашку, легинсы, фиолетовые кроссовки. – Я всегда знала, кто я. Может, я не идеальна и не похожа на них, но ничего страшного. Я живу по-своему. Все это время я думала, что у нас столько общего – и ошибалась. Я стояла на обочине и смотрела, как Мира взбирается на велосипед и медленно крутит педали, направляясь в сторону дома. Она обернулась, а потом поехала по пригорку, в сторону побережья. Ветер трепал ее длинные волосы и желтую рубашку, которая билась вокруг нее, словно пара безумных крыльев, – Мира полетела. В тот же день, когда схлынул поток посетителей, зазвонил телефон. Я сняла трубку, вытаскивая из кармана блокнот и ручку – из волос. – «Последний шанс», чем могу помочь? – Коули на месте? Говорил какой-то парень. Я украдкой оглянулась на Нормана – единственного парня, у которого были причины мне звонить, – и увидела, что он сидит у гриля, читая книгу про Сальвадора Дали и поедая картофель фри. – Это я, – ответила я. Морган отвлеклась от своих солонок и посмотрела на меня. – Привет! – В голосе в трубке послышалось облегчение. – Это Джош. Мы познакомились вчера вечером. – А, да. – Я облокотилась на кофемашину. – Привет. – Привет. В общем, мы собираемся уезжать, но… – Я слышала, как на том конце провода кто-то переговаривается и хлопают двери. – Но я подумал, может, я позвоню тебе, когда вернусь домой. Я хочу сказать, я тоже живу в Шарлотте. – Правда? – Да. В холле появилась Изабель – с забранными волосами, готовая к работе. – Заказ навынос? – спросила она у Морган, кивая на меня. – Нет, – прошептала та. – Парень. Изабель подняла брови и произнесла: – Выпрямись. – Он меня не видит, – прошипела я, прикрывая трубку ладонью. – Так что мы могли бы встретиться и, например, сходить в кино. Ну перед началом учебного года, – продолжил Джош. Изабель тоже не замолкала: – Выпрямись. И не давай ему номер своего телефона, даже если он попросит. – Изабель! – воскликнула Морган. – Не давай, – повторила она. – Я серьезно. – Было бы здорово, – сказала я Джошу. – Но, скорее всего, я вернусь только в середине августа. – Хорошо, – промолвил он. – Продиктуешь мне номер своего телефона? Кто-то заржал на заднем плане – другой парень, – и я услышала, как Джош прикрывает ладонью трубку. – Ну… – начала я. Изабель прищурилась и положила руку на бедро. – Знаешь, у меня тут много посетителей. Но ты можешь спросить у Каролины. Мы с ней соседи. – Правда? Она не упоминала об этом. «Не сомневаюсь», – подумала я. Морган расхохоталась, а Изабель кивнула и вытащила из окна раздачи свой ланч. – Джош, – сказала я, – мне нужно идти. Но ты звони, ладно? В августе. – В августе! – откликнулся он. – Позвоню. Я повесила трубку и посмотрела на Изабель. Норман отложил книгу и наблюдал из кухни. С того момента, как вернулся с базара, он вел себя странно – опускал голову и избегал моего взгляда. Я не понимала, что случилось. – Наша Коули, – гордо провозгласила Морган, – совсем выросла. – Ты все еще сутулишься, – сказала мне Изабель. Я улыбнулась Морган, она вздохнула и наполнила очередную солонку. – Юная любовь, – вздохнула она. – В такие моменты я очень скучаю по Марку. – Ох, – проворчала Изабель, наливая себе колу. – Только не начинай. – С его стороны было так мило сделать мне сюрприз, – в сотый раз принялась рассказывать Морган. Неожиданный визит Марка окончательно развеял ее сомнения, и теперь к ее лицу плотно пристало мечтательное выражение. Изабель говорила, что подобную эйфорию вызывает только любовь – и веселящий газ. – Теперь я тоже хочу как-нибудь удивить его. Изабель закатила глаза. – Он позвонит мне в августе, – сказала я, наматывая телефонный провод на запястье. – Не соглашайся на свидание с первого раза, – посоветовала Изабель, вытаскивая журнал из своей заначки около пластикового лотка. – Скажи, мол, занята. Лучше дважды. Музыку заказываешь ты, Коули. – Точно. – Я спрашивала себя, как буду жить, когда ее не будет рядом? Дверь в кухню с грохотом захлопнулась. Норман исчез – его книга так и осталась лежать раскрытой на разделочном столе. Выглянув в окно, я увидела Нормана около машины, доверху набитой покупками с церковного базара. Кресло Миры было засунуто на заднее сиденье – из окна торчал кусок оранжевого кожзаменителя. – Что это происходит с нашим Норманом? – усмехнулась Морган. Изабель перелистнула страницу: – Он ревнует. – Кого? Изабель посмотрела на меня: – А как ты думаешь? – Не меня, – ответила я. – О чем ты говоришь? – Ты ему нравишься. Не смотрела на него, когда он говорил с тобой на фейерверках, Коули? У него же на лице все написано. – Нет, ошибаешься. – Я никогда не ошибаюсь в таких вопросах. – Она выглянула на улицу, где Норман, сидя на переднем сиденье, возился с бардачком. Он захлопнул крышку, и она снова отвалилась. И еще раз. И еще. – Черт! – заорал Норман. – Видишь? – произнесла Изабель. – Ревнует. У него, наверное, был готов целый план по завоеванию твоего сердца. Полагаю, Норман хотел попросить тебя попозировать ему. Позировать. Портрет. Горячий шоколад. – Боже, – промолвила я. – Вчера вечером. У меня напрочь вылетело из головы. – Что? – спросила Морган. – Он собирался приготовить мне горячий шоколад. – Правда? – Морган воодушевилась. – Он в этом мастер! Готовит его на молоке, а не на воде, а потом… – Морган! – Изабель отложила журнал. – Что? – Замолкни. – Она повернулась ко мне: – Ну так? Что ты о нем думаешь? – О Нормане? – О ком же еще? – Изабель закатила глаза. – Да, о Нормане. Я выглянула наружу. Он сидел на откинутой крышке багажника, в своей оранжевой футболке и черных рэй-бэнах. Что я думала о нем? Да, Норман был симпатичный. И хорошо обходился со мной с моего первого дня в Колби. Но он не был Джошем. Правда, Чейзом Мерсером он тоже не являлся. – Не знаю, – ответила я. – Норман мне очень нравится, но он такой… – Какой? Я подумала о Джоше, который выглядел отлично, не прилагая ни малейших усилий. Потом о Нормане, спящем под своими мобилями. – Ну он… не совсем в моем вкусе. – Не в твоем вкусе… – произнесла Морган. – А в чем заключается твой вкус? – поинтересовалась Изабель. – Ты знаешь, о чем я, – сказала я. – Все это его коллекционирование… И эти очки, и машина… Он просто… Норман. Понимаешь? – Нет. – Она сложила руки на груди. – Не понимаю. – Он милый, – добавила я. – Но я не знаю, смогу ли я с ним встречаться. Норман немного не от мира сего. – Не понимаю, – повторила Изабель. Морган отложила солонку. – А вот что я понимаю, – сказала Изабель, постепенно заводясь, – это то, что, когда ты появилась здесь в своем черном наряде, с проколотой губой и мышиными волосами, и с характером дурнее, чем даже у меня, «не от мира сего» – это первое, что я о тебе тогда подумала. – Изабель! – покачала головой Морган. Та жестом заставила ее замолчать. – Слушай, Коули, не позволяй какому-то симпатичному парню заставить тебя забыть, кто ты такая, – продолжила она. – Я никогда бы не стала тебе помогать, если бы думала, что ты сама превратишься в ту девчонку, которая заявилась сюда и оскорбляла других. – Я не такая, – обиделась я. – Сейчас – именно такая. – Изабель взяла журнал. – Норман самый добрый, самый замечательный парень из всех, кого я встречала. Если ты считаешь, что он тебя недостоин, значит, ты лучше любой из нас. – Этого я не говорила! – Этого и не нужно говорить. Уж ты-то должна понимать, что больнее всего ранит именно то, что не произносится вслух. Она была права. Разговор с Мирой этим утром должен был научить меня кое-чему. Я сняла фартук, скомкала его и сунула в щель между кофемашиной и стеной. Потом вышла из-за стойки, двинулась по коридору и закрылась в туалете. Я посмотрела на свое отражение в зеркале: новая прическа, новые брови. Новая я. Если Изабель права, то мне нет прощения. Так же как мама поклялась никогда не забывать «жирные годы», мне нельзя забывать «годы стыда». Иначе я стану такой, как Беа Уильямсон и Каролина Доуз. Я смотрела на Нормана через окно туалета. Он склонился над багажником, что-то выискивая. Он никогда мне слова плохого не сказал. Вскоре после обеда Изабель ушла, а мы с Морган остались. Норман заканчивал свои дела в кухне. Я знала о нем только то, что видела или додумала сама. Столько раз наблюдала из своей комнаты, как Норман затаскивает в свою квартиру странные предметы: разложенных на плитках мертвых рыбин, чьи-то старые хоккейные трофеи, сервировочные столики с изображениями президентов, даже старинную вафельницу – такую тяжелую, что она выскользнула у него из рук и покатилась по траве, пока не врезалась в поилку для птиц. И эти его портреты… Ленивая, неторопливая манера двигаться. Солнцезащитные очки. И, наконец, я подумала о том, как невольно обидела Нормана. Когда я спросила Морган о нем, она улыбнулась, будто все это время ждала моего вопроса. – О, Норман, – сказала она, пока мы опрыскивали подносы моющей жидкостью. Потом посмотрела в кухню, где он внимательно изучал коробку с лимонами в кладовой-холодильнике. – Норман просто лапочка. – Это точно, – тихо промолвила я. Если кто и мог простить меня за то, как я поступила, то это Морган. – Что у него за история? Она убрала поднос и аккуратно сложила тряпку. – У Нормана много проблем с семьей. Его отец – Норман Карсвел. У него свой автосалон – тот, с прожектором, прямо перед мостом. Ты, наверное, видела рекламу. Седой мужик, постоянно размахивает руками и кричит о выгодных сделках. – Да, – кивнула я. Этот ролик часто показывали во время рестлинга. – Видела. – В общем, он здесь большая шишка. Городской совет, туристический совет и все такое. У Нормана два старших брата, и оба занялись бизнесом. Но сам он… Морган замолчала, когда хлопнула дверь кладовой, и подождала, пока Норман с горстью лимонов выйдет на улицу. – Норман по природе своей – не продавец машин, – продолжила она. – И пару лет назад, когда он начал говорить о том, чтобы подать документы на факультет искусств, его отец просто с катушек слетел. Заявил, что не будет оплачивать учебу, это пустая трата времени и все такое. Это было просто нелепо. Норман уже получил стипендию. Он такой талантливый, Коули! Ты бы видела его работы. Я вспомнила о картине в доме Миры и о портретах Морган и Изабель. Норман остановился на крыльце и все разглядывал свои лимоны. Он подбросил один в воздух и поймал его. – В общем, – произнесла Морган, вытаскивая очередной поднос, – все стало так плохо, что Норман съехал от отца. Это произошло в прошлом году, ему тогда было семнадцать лет. Он сложил все свои вещи в машину и жил в ней, возле мусорных баков, пока Мира не предложила ему переехать к ней. Это было в ту же неделю, когда тот кот появился полуживой у нее на крыльце. Мира приютила обоих. – Ух ты, – сказала я, глядя на Нормана, который все еще подбрасывал и ловил лимоны. – Это поразительно. Ну что его отец так себя повел. – Ну он решил, кого хочет сделать из сына. Слишком много ожиданий. – Морган говорила это, не глядя на меня, но я понимала, что в ее рассказе заключается урок, который должна усвоить именно я. – И так грустно, что его отец просто не может понять, – вздохнула она. – Никогда не понимал. – Чего именно? – спросила я. Норман подбросил лимон вверх, подкручивая его одной рукой. Через минуту добавил еще один, теперь используя обе руки. – Нашего Нормана, – ответила Морган. К лимонам присоединился третий, Норман жонглировал ими, подбрасывая все выше, пока они не слились в одну сплошную желтую полосу. – Он просто… – Морган выглянула в окно и улыбнулась, – особенный, Коули. Поэтому будь к нему повнимательнее. – Хорошо, – кивнула я и вернулась к работе. После смены я вышла на улицу и увидела Нормана около мусорных баков. Он искал что-то на заднем сиденье машины. – Привет, – сказала я. Норман едва поднял голову: – Привет. Я присела на тротуар: – Как дела? – Ничего, – ответил он, не отводя глаз от автомобиля. Норман вытащил холст и прислонил его к бамперу, потом положил поверх него еще один. – Это новые работы? – спросила я. Он покачал головой: – Старье. – Слушай, Норман, – медленно произнесла я, зная, что это важно. – Я надеюсь, ты дашь мне еще один шанс. И все-таки напишешь мой портрет. – Тебе же неинтересно! – Мне интересно. Я сглупила. Я забыла. Наконец он поднял голову: – Не надо делать мне одолжение. У меня есть другие возможности. – Знаю, но я хотела – хочу – попробовать. Норман наклонился, чтобы получше поставить холсты. Я видела, как двигаются под футболкой его лопатки. – У меня в последнее время много дел, – сказал он. Я не была готова упрашивать его, мне и так было стыдно. – Ладно. – Я встала и собралась идти обратно в кафе. Я уже открывала заднюю дверь, когда вдруг Норман произнес: – Я не подумал об этом, предлагая тебе позировать. Я продолжала стоять на пороге. – Портрет – это большой проект, – продолжил он. – За день не справиться. – У меня есть время, – заметила я. Норман снова отвернулся к машине. Я не знала, почему это для меня так важно, но вернуть расположение Нормана стало моим самым заветным желанием. Я молча стояла и мысленно просила его обернуться. Норман не обернулся. Я уже заходила в помещение, когда услышала, как он тихо сказал: – Ну хорошо, время пока есть. Я почувствовала, как расслабились мои плечи, и выдохнула, хотя до этого даже не замечала, что задержала дыхание. – Спасибо, Норман, – промолвила я. – Но, – строго продолжил он, – горячий шоколад ты упустила. Второго шанса не будет. – Я переживу. Когда начнем? – Очки еще у тебя? – спросил Норман. – Да. – Приходи с ними сегодня вечером, часов в восемь, и я сделаю эскиз. После этого будем работать у меня по вечерам и здесь днем. – Он развернулся и захлопнул крышку багажника. – Здесь? Ты можешь рисовать тут? – Да, – ответил он. – Вот на этом самом месте. Под вывеской. – Норман указал куда-то над моей головой. – Увидимся вечером. Я обернулась и увидела вывеску, на которую прежде никогда не обращала внимания. Она была белая, красными буквами написано: «Разгрузка», и чуть пониже: «Только машины “Последнего шанса”». – Договорились, – сказала я. – Я приду. Впервые увидев комнату Нормана, я подумала, что там царит беспорядок. Теперь поняла, что тем вечером лицезрела аккуратно организованную вселенную. Вселенную Нормана. У каждой вещи здесь было свое место – от огромной коллекции пластмассовых коллекционных фигурок героев комиксов, расставленных на нижней полке по росту, как на ежегодной фотографии класса, до манекенов, которые были с ним в день нашей первой встречи и теперь сидели в рядок вдоль стены, будто дожидаясь своей очереди. На верстаке стояли банки из-под детского питания, каждая заполненная чем-то своим – моющей жидкостью, винтиками, разноцветными канцелярскими кнопками, ржавыми гвоздями, стеклянными шариками, ракушками, крошечными кукольными головами. Казалось, Норман может взять любой предмет и придать его существованию смысл. Стены были выкрашены белой краской и завешаны картинами – некоторые я уже видела, например портрет Морган и Изабель, другие заметила впервые. Тема солнцезащитных очков просматривалась, однако, только на еще одном холсте. Это был портрет молодого мужчины. Со стильной стрижкой «ежиком», в белой рубашке с галстуком, в черных брюках и солнцезащитных очках, он стоял, облокотившись на автомобиль, сложив руки на груди. Небо на фоне было бескрайним и голубым, мужчина смеялся, запрокинув голову, словно ему только что рассказали смешной анекдот. Норман усадил меня в старое глубокое синее кресло. Оно немного пахло розовым одеколоном, и я подумала, что есть своеобразный комфорт в том, что у всех вещей здесь своя история. – Так, – сказал Норман, – смотри прямо сюда. Я была в очках и не понимала, как он проследил направление моего взгляда. Норман сидел на другом конце комнаты на ящике из-под молочных бутылок, удерживая на коленях альбом для эскизов. Рядом с ним стояла банка из-под кофе с разноцветными карандашами различных размеров, которые он постоянно менял, будто никак не мог подобрать идеальный. Я вдруг осознала, что все его внимание будет сосредоточено только на мне одной. Хорошо, что мне было за чем спрятаться. – Подбородок выше, – говорил Норман, выбирая очередной карандаш и, прищурившись, глядя на меня. – Не так высоко. Да, хорошо. Так и сиди. У меня уже затекла шея, но я не сдавалась. Смотрела на Нормана, будто видела его впервые. Я не могла сказать, когда произошла эта перемена. Может, когда я увидела, как он склонил голову, лишь иногда поднимая темные глаза и обводя меня быстрым взглядом, будто впитывая мой образ. Или когда я стала наблюдать за его руками: я видела, как эти руки переворачивают бургеры, ловят кота, держат фаршированное яйцо и даже обнимают – но теперь, воссоздавая меня медленными, осторожными движениями, они казались совсем другими. Я слышала лишь шорох карандаша на бумаге и свое дыхание. Странное было ощущение – сидеть вот так перед Норманом. Это был не просто какой-то ленивый хиппи Норман, а парень с глубоким взглядом карих глаз, который наблюдал за мной и – может, Изабель права – думал… – Не тереби кольцо, – тихо попросил он, не отрывая взгляда от альбома, где он растушевывал большим пальцем черный штрих. – Я не тереблю, – машинально ответила я и смутилась, будто Норман мог прочитать мои мысли. Господи, это же просто Норман! Он бросил на меня быстрый взгляд, и я вдруг испугалась, что произнесла это вслух. – Что-то не так, – неожиданно произнес Норман, все еще глядя на меня. – Что? – откликнулась я. – Что такое? Норман встал, отложил альбом и пересек разделявший нас ковер. Что-то внутри меня подпрыгнуло. – Не двигайся, – сказал он и протянул руку, чтобы заправить мне за ухо прядь волос и провести большим пальцем по моей щеке. Всего одно движение – оно ничего не значило, правда. Но когда Норман вернулся к наброску, я почувствовала, как что-то пронеслось сквозь меня, и прикрыла за стеклами очков глаза. Я вспоминала, как Норман подается вперед, не сводя с меня взгляда, и прикасается к моему лицу. – Подбородок выше! – велел он. – Посмотри на меня, Коули. Я глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Это было просто нелепо. Мира бы нашла происходящему какое-нибудь астрологическое объяснение – например, особая фаза луны, провоцирующая роды и выгоняющая оборотней на улице. Точно. Дело было в ней. Что-то творилось с луной. – Подбородок выше, – повторил Норман, растушевывая линию. – Извини. Через полчаса зазвонил телефон. И еще раз. И еще. – Не хочешь снять трубку? – спросила я. – Нет. – Почему? – Выше подбородок, Коули! Телефон снова зазвонил. Это был старый дисковый аппарат, и звонок у него был оглушительный – обычно я слышала его даже через два этажа. Еще один звонок, и механический голос Нормана предложил абоненту оставить сообщение. Сам Норман продолжал рисовать, не обращая внимания. Раздался гудок, и автоответчик смолк. Я подумала, что звонящий повесил трубку – и тут кто-то прочистил горло, будто собираясь что-то сказать. Норман не сводил глаз с эскиза. Человек на том конце провода снова откашлялся, и я увидела, что Норман задержал карандаш над бумагой, будто ожидая чего-то. Щелчок. Короткие гудки. Норман вернулся к работе. Мы молчали по меньшей мере минут пять, прежде чем я не выдержала и спросила: – Кто это был? – Где? – В телефоне! Это какой-то розыгрыш? – Нам с мамой постоянно звонили шутники, с тех пор как рекламный ролик Кики начал набирать популярность. Кроме того, по неизвестной причине мама пользовалась успехом у заключенных. – Тебе часто так звонят? – Выше подбородок, – сказал он, растушевывая следующий штрих. – Глаза на меня. Я изменила позу и выпятила подбородок. – Ты вообще не собираешься мне отвечать? – Нет, – спокойно сказал он. – Знаешь, если это розыгрыш, то звонок можно отследить, – заметила я. Говорить с задранным подбородком было трудно. – Это не так уж сложно… – Я знаю, кто это! – перебил он, наклоняя альбом. – Серьезно? Кто? Молчание. – Норман! Он отложил альбом и бросил карандаш в банку из-под кофе. – Послушай, Коули, – сказал он. – У тебя разве нет вещей, о которых ты предпочла бы не говорить? Норман не имел в виду ничего плохого. Но было что-то в его тоне: я почувствовала себя виноватой уже просто потому, что я задала этот вопрос. – Да, – тихо произнесла я. – Есть. – Тогда ты понимаешь, верно? Я кивнула, а Норман встал и бросил альбом на матрас. – Ладно, закончим на этом. – Ох, Норман! – Кажется, я слишком надавила. Он был такой чувствительный! – Не сердись… – Мы закончили. Эскиз готов. Норман вытянул руки над головой, почти достав пальцами до потолка – кот Норман потягивался так же, всем телом. – Завтра на работе начнем писать портрет? – Хорошо, – ответила я. – Но ты покажешь мне эскиз? – Нет. – Норман… – Спокойной ночи, Коули! Я понимала, что испытывать удачу не стоит. Так что я сняла очки и поднялась, пробралась мимо манекенов и стопки цветного стекла к двери. Когда я оглянулась, Норман смотрел на мобиль из угломеров. На крошечном пятачке пространства в центре комнаты он был словно в эпицентре урагана из ярких разноцветных предметов. Теперь, когда я тоже ступила внутрь, то с удивлением осознала, что мне нравится во вселенной Нормана, этой эклектичной солнечной системе, которая засасывает вещи, перекручивает их и дарит им новую жизнь. Мы работали над портретом каждый день – в «Последнем шансе» в послеобеденные часы затишья и в комнате Нормана по вечерам. Портрет имел огромное значение, но постепенно я начала понимать, что не менее важен для меня Норман. Это, конечно, было безумием. Но с того первого вечера, когда он убрал волосы от моего лица, что-то изменилось. Может, не в нем, а во мне. Это проявлялось в мелочах. Работая над портретом, мы занимали свои места машинально, даже не разговаривая. Я обустроила себе место у него в комнате: возле кресла я держала очки, стакан с водой, который Норман выдал мне в первый раз, когда я сказала, что хочу пить, и пульт от телевизора, который, по уверениям Нормана, он смотрел только со мной. Меня почему-то чрезвычайно радовало, что у него лежат мои вещи, и мне было интересно, смотрит ли он на них, когда я ухожу. Я привыкла к его заваленной вещами комнате. Две картины с солнцезащитными очками – Морган с Изабель и мужчина у машины – висели друг возле друга. Я сидела в кресле и смотрела на них сквозь стекла собственных очков, а они как будто смотрели в ответ – готовые, ждущие, когда рядом окажется и мое изображение. Возвращаясь в свою комнату, я ловила себя на том, что изучаю и портрет Миры, провожу пальцами по его шершавой поверхности, спрашивая себя, как буду выглядеть на законченной картине. В первое утро, когда я увидела в «Последнем шансе» Нормана с испачканными краской руками, меня переполнило странное собственническое чувство. У нас будто существовала общая тайна. Мне даже хотелось, чтобы позирование никогда не заканчивалось. Порой казалось, что Норман смотрит на меня, только чтобы уловить форму – вроде я была пейзажем или вазой с яблоками. Но иногда я замечала, что он, склонив набок голову и даже не прикасаясь кистью к мольберту, внимательно изучает меня своими глубокими карими глазами, и тогда… – Эй, Пикассо, – раздавался из ресторана возмущенный голос Изабель, – мне нужны луковые колечки! Живо! – Ладно, – отвечал Норман, откладывая кисть. Когда в ресторане становилось людно, он просто убирал холст на заднее сиденье машины, складывал мольберт и уходил переворачивать бургеры, пока я обслуживала столики. Если поток посетителей спадал, мы возвращались на улицу и занимали свои места. Вот только Норман наотрез отказывался показывать мне картину. – Плохая примета, – объяснил он, когда я спросила в первый раз. – Увидишь, когда закончим. – Но я хочу посмотреть сейчас, – ныла я. Это была одна из наших с мамой характерных черт: терпением мы с ней не отличались. – Не повезло тебе. – Норман мог быть очень упрямым. – Сейчас все равно ничего не разберешь – портрет пока в процессе. Важен будет конечный результат. У Нормана имелись свои секреты. Его телефон звонил почти каждый вечер, в одно и то же время – в пятнадцать минут одиннадцатого. Норман никогда не брал трубку, а мужчина на другом конце провода не произносил ни слова. Только прочищал горло, будто ждал, что кто-то сделает за него первый шаг. Мне хотелось схватить телефон и заставить этого мужчину – я была уверена, что это отец Нормана – заговорить. Но я просто сидела, стиснув зубы, и слушала звонки. – Норман, – наконец не выдержала я. – Пожалуйста, возьми трубку! Ради меня! Он покачал головой и выдал свой привычный ответ: – Подбородок выше. Когда мы не спорили по поводу телефона, то слушали музыку. К своему удивлению, я начала находить очарование в хиппи-группах. Иногда включала телевизор, перескакивая с канала на канал по мере того, как Норман накладывал вето на ту или иную передачу. Однажды вечером я наткнулась на телемагазин с Кики и показала Норману «Поп-мастер», мотивационные диски «Флай Кики» и «Супержиросжигатель». Я решила, что это будет достойным ответом на группы «Фиш» и «Мертвецы». Норман заинтриговался, даже отложил кисть, чтобы уделить «Супержиросжигателю» внимание. – Она молодец! – воскликнул он, глядя, как мамины наклоны приводят в неистовство зрителей в студии. – Знаю, – ответила я. – Иногда не могу поверить, что это моя мама. – А я охотно верю, – сказал Норман, не отрывая взгляда от экрана. – У вас много общих черт. – Шутишь? – Нет. – Он взял кисть и обмакнул ее в краску. – Что, например? – Подбородок выше! – велел Норман, и я закатила глаза. – Например, лицо: одинаковая сердцевидная форма. И то, как ты кладешь руки на пояс, когда разговариваешь. И улыбка. Я посмотрела на маму, сияющую на федеральном телеканале. – Я так не улыбаюсь, – возразила я. – Улыбаешься. – Норман промокнул что-то на холсте. – Посмотри на нее, Коули. В ней нет ни капли фальши. Многие выглядели бы неестественно, но по ней видно, что она искренне любит свое дело. Обожает его. Мама внимательно слушала одну из зрительниц: та спрашивала, как избавиться от жировых отложений на бедрах. Норман был прав: на лице у мамы всегда было то же, что и в сердце. – Знаешь, – продолжил он, – мы уже недели три были знакомы, прежде чем я увидел твою улыбку. А однажды Морган сказала что-то, ты засмеялась, и я, помню, подумал, что это круто, это действительно что-то означает. Ты не тот человек, который улыбается просто так. Каждую твою улыбку нужно заслужить. Сейчас я не улыбалась. Напротив, у меня отвисла челюсть, а лицо залила краска. Норман снова спрятался за мольбертом, и я сглотнула, пытаясь собраться с мыслями. Что сейчас происходило? Мне все померещилось? – Выше подбородок, – сказал он, а я представила, как Норман склоняется ближе, снова заправляет прядь волос мне за ухо. Тогда я бы точно улыбнулась. – Выше подбородок! – Скоро начнется, – сказала мне утром Мира. Мы ели мюсли: я – с орехами и изюмом, она – кокосово-шоколадные. Теперь я целыми днями только работала и позировала, и с Мирой мы пересекались лишь за завтраком. – Что? – спросила я. Она дала мне сложенную газету. «Местный фермер вырастил помидор-рекордсмен», – гласил заголовок. – Не понимаю, при чем тут помидоры? – Нет, нет, не это. – Мира указала пальцем. – Вот. Это была маленькая вставка в самом низу страницы, рядом с прогнозом погоды на завтра. Изображение луны и текст: «Полное лунное затмение ожидается пятнадцатого августа. Полная фаза – в 00.32. При условиях безоблачной погоды это будет идеальное время для наблюдения». – Затмение! Я совсем о нем забыла. – Как же так? – удивилась Мира, зачерпывая ложкой мюсли. – Разве ты не чувствовала, как все странно в последнее время? Космос готов взбеситься. Грядут большие перемены. Жду не дождусь, когда все случится. Большие перемены. Я подумала о Нормане, потом встряхнулась, прогоняя нелепые мысли. – До него еще довольно долго. Мира повернулась к календарю и перелистнула страницу. На клеточке пятнадцатого августа была изображена Луна, дата была обведена фиолетовой ручкой. – Семнадцать дней, отсчет пошел… – Семнадцать дней, – повторила я. Мира снова склонилась над газетой, просматривая гороскоп и поедая мюсли. Она верила, что все перемены – к лучшему. Я думала о затмении, когда сидела у Нормана несколько дней спустя. Мы включили радио – тихо, так, что было слышно музыку, но невозможно разобрать слова, – и открыли дверь. Снаружи над водой висел огромный яркий полумесяц. – Четырнадцать дней, – произнесла я. – Что? – Норман выглянул из-за мольберта. – Затмение. До него осталось четырнадцать дней. – Ах да, – сказал он. – Точно. Я откинулась на спинку кресла и подняла подбородок раньше, чем он успел меня попросить. Я уже привыкла к этому – как и к тому, что мои дни теперь вращались только вокруг портрета. Я все еще ходила на работу, совершала пробежки по пляжу, пробиралась в лабиринтах Мириных заметок. Но все это казалось лишь необходимыми условиями для конечной цели – портрета. Мы потратили почти месяц – Норман медленно воссоздавал мой образ на холсте, а я запоминала его во всех подробностях: изгиб брови, лопатки, остро выступавшие, когда он потягивался, запах скипидара у него на коже, которым меня обдавало, когда он подходил. Я начала бояться моментов, когда Норман замирал с кистью в руке – казалось, он может в любую секунду объявить, что портрет готов и все закончилось. – Помню, как впервые увидел лунное затмение, – внезапно произнес он, словно возвращая меня на землю. – Мне было лет шесть, и мы с братьями специально поставили палатку на заднем дворе. Важное было событие. – Правда? – Да. – Подул легкий ветер, приводя в движение мобили у меня над головой. – Они заснули еще до того, как все началось, как папа и предупреждал, но я помню, что лежал в она не возвращается сразу, понимаешь? Проходит долгое, долгое время, а ее все нет. Я никогда не видела лунного затмения. – Я побежал в дом, в комнату родителей, и разбудил папу, – продолжил он, обмакивая кисть в банку с краской и нанося мазки. – Я даже плакал от страха. А мама все причитала, что она так и знала, мы еще слишком малы, чтобы ночевать в палатке, и папа должен был ее послушать – это было еще до развода, – а папа говорил, чтобы она замолчала, потому что он не мог разобрать, что я говорю. Неожиданно я вспомнила о мужчине в автоответчике, который прочищал горло. И ждал. – Что ты говорил? – спросила я. – Я говорил, – Норман смотрел на улицу, – что они украли луну. Кто-то положил ее в карман. – Что сделал твой отец? – Он спустился со мной во двор и велел перестать валять дурака и ложиться спать. Не самый душевный момент. – Норман взглянул на незаконченную картину, а потом на меня. – Но я никогда не забуду это чувство – как я лежал и ждал, пока вернется луна. Я не был уверен, что ее вернут. Хотел верить в это, по-прежнему считать, что она постоянна. Но не мог. – Но она же вернулась, – заметила я. – В конечном счете. – Вернулась, – кивнул он, глядя мне в лицо. Я хотела, чтобы это мгновение никогда не заканчивалось, чтобы я навечно осталась в этой маленькой вселенной, где тихо звучала музыка, Норман смотрел на меня и нас обдувал теплый ласковый бриз. – Но это так странно, – продолжил он, – после того как тебя всю жизнь уверяли, будто луна никуда не денется. А теперь вдруг нужны доказательства. И пока ждешь, все мировое равновесие нарушается. Неприятное ощущение. Но когда все заканчивается и луна возвращается – это самое лучшее чувство, потому что на тот момент это все, чего ты только можешь пожелать. Это потрясающе. – Норман посмотрел на меня и улыбнулся, и я снова подумала, что я бы с удовольствием провела долгое время – может, целую вечность, – заслуживая эти улыбки. – Ты поймешь, о чем я, – добавил он, снова скрываясь за мольбертом. – Обязательно поймешь. Глава 13 Во вторую неделю августа, за два дня до затмения, Морган пришла на работу взволнованная. – Я еду в Дерхэм, хочу сделать Марку сюрприз! – объявила она. Она завила волосы, накрасилась и надела красивые юбку и блузку, которые я не видела раньше. – Прикроете мою смену? – Это моя юбка, – сказала Изабель. Морган посмотрела на нее: – Ты так и не вернула мне двадцать баксов, которые я тебе на нее одолжила. К тому же я о ней позабочусь. Обещаю. Изабель усмехнулась, схватила графин с водой и вернулась к своим столикам. – Прикроешь меня? – с надеждой обратилась Морган ко мне. – По крайней мере, сегодня вечером и завтра утром. Я позвоню, если задержусь. – Конечно, – ответила я. В конце концов, из других дел у меня был только портрет. – Не вопрос. – Я так волнуюсь! – сообщила Морган, когда Изабель вернулась и поставила графин на прилавок. – Знаешь, расписание постоянно меняется, и нельзя с уверенностью сказать, когда будет какой матч, но я читала свой гороскоп в газете и случайно увидела в спортивном разделе, что команда Марка будет сегодня вечером в Дерхэме – играют против «Буллз». И с тех пор, как он неожиданно приехал четвертого июля, я мечтаю отплатить ему тем же. К тому же, – она наклонилась поближе, – у меня есть безумная идея. Изабель вклинилась между нами: – Что за безумная идея? – Ну, – застенчиво начала Морган, встряхивая кудряшками, – даже не знаю, нужно ли озвучивать. – Необходимо, – серьезно ответила Изабель. – Рассказывай. – Я просто подумала, что вся эта свадебная суматоха так давит на меня и Марка. Этот стресс уже доходит до смешного. И меня совсем не волнует эта церемония. Я просто хочу уже покончить с ней. – Подожди, – тихо проговорила Изабель. Но Морган ее не слышала: – И я подумала, что если бы мы с ним оба находились в Дерхэме, то оттуда всего три часа езды до Диллона. – Диллон? – удивилась я. – Южная Каролина, – сухо объяснила Изабель. – Там регистрируют браки, – жизнерадостно заявила Морган. – Мы можем поехать, подписать все документы, пожениться на следующий день и вернуться к матчу с «Буллз». – Серьезно? – спросила я. Изабель метнула на меня быстрый взгляд, и я замолчала. – Я знаю, что ты хочешь сказать. – Морган примирительно подняла руку. – Все это безумно. Но Марк будет в восторге. Если мои родители захотят устроить праздник – отлично. Если нет – и пусть. Мы же будем женаты! Она сияла. Но у Изабель на лице было иное выражение. – Ох, ну брось! – Морган схватила ее за руку. – Ты не можешь порадоваться за меня? Хотя бы разок? – Я просто не хочу, чтобы ты совершила поступок, о котором будешь жалеть, – произнесла Изабель. – Морган, подумай! Сбежать и расписаться с этим парнем… – Это не просто какой-то парень, – рассмеялась та. – Это же Марк. – Знаю, – нахмурилась Изабель. – Я хочу сказать, что, если Марку не понравится твой план, не психуй. Все это очень неожиданно. – Не глупи, – Морган встала. – Мы помолвлены почти полгода. Это идеальное решение. Как оно раньше не пришло мне в голову. – Она взяла свою сумочку. – Морган, – взмолилась Изабель, – пожалуйста! – Не будь такой мнительной! – Морган резко развернулась, юбка раскрылась жизнерадостным солнцем. – Все будет хорошо, уж поверь. А в следующий раз, когда вы меня увидите, я буду миссис Марк Маккормик. – И она открыла дверь. – Господи, – тихо пробормотала Изабель, и я вдруг поняла, что она вот-вот расплачется. – Я позвоню! – крикнула Морган, выходя на улицу и надевая очки. – Пожелайте мне удачи, ладно? – Удачи! – воскликнула я, и она помахала мне рукой. Я никогда не видела ее такой счастливой. Я хотела сказать что-то Изабель, но та уже ушла на улицу покурить – разглядывала небо из-под вывески «Последнего шанса». «Гольф» просигналил несколько раз и скрылся за углом. Кто-то осторожно тряс меня за плечо. – Коули! Я открыла глаза, не понимая, где нахожусь. Посмотрела вниз и увидела синее кресло, узнала измазанную белой краской руку поверх моей. Ну конечно, я у Нормана. – Сколько времени? – спросила я. Во рту у меня пересохло; мне снился какой-то сон, но я никак не могла вспомнить, какой именно. – Половина одиннадцатого, – ответил Норман и стал вытирать руки тряпкой. – Ты заснула. – Прости. – Я села, все еще плохо соображая. Шея затекла. – Я больше не буду спать, честное слово. У меня за спиной зазвонил телефон – отвратительно громко, – и я подпрыгнула. Норман встал и отошел обратно к мольберту. Два звонка. – Норман! – позвала я. Не обращая на меня внимания, он принялся вытирать тряпкой пятно на полу. – Норман! – Я как будто все еще не вынырнула из сна. – Пожалуйста! Включился автоответчик, повторяя знакомый текст. – Господи, – простонала я. – Это невыносимо. – Хочешь, чтобы я ответил? – неожиданно спросил Норман. – Да, – промолвила я, хотя было что-то в его голосе, что заставило меня поколебаться. – Но… – Уверена? – Норман… Он вдруг оказался у телефона. Его рука была напряжена, костяшки пальцев побелели, когда он схватился за трубку. – Алло! Я вжалась глубже в подушки. Это тоже была не моя битва. – Да, я здесь, – тихо сказал он. – Нет, все нормально. – Я сосредоточилась на мобиле из угломеров над головой, пытаясь не вслушиваться. Интересно, что говорил его отец? – Мы это уже проходили. Никто не просит тебя помогать мне. Я не жду от тебя подачек. Я все сделал сам. Я встала, собираясь тихо выскользнуть из комнаты и дать ему закончить разговор без свидетелей. Норман, даже не оборачиваясь, жестом заставил меня остаться. – Поверить не могу. – Он неестественно рассмеялся. – Всегда думал, ты поймешь, что для меня это важно. Я верил. Я не ожидал. Я слышала, как на том конце трубки повысили голос, и Норман прикрыл глаза. – Не важно, пап, – сказал он и обернулся ко мне. – Ты можешь сколько угодно рассказывать, что для тебя это не важно. Но это не я звоню каждый вечер, папа. Ты сам звонишь. Потом Норман просто стоял и слушал. А еще через минуту повесил трубку. – Норман, – тихо сказала я. Он рассматривал свою руку, испачканную краской. – Прости, пожалуйста. Я не… – Забудь. – Он покачал головой. – Все нормально. Норман вернулся к мольберту и встал перед холстом. Он выглядел уставшим, и я вспомнила тот день, когда застала его спящим. Интересно, может, тогда он тоже видел лицо отца? Я снова села и надела солнцезащитные очки. Мы оба молчали. – Похоже, – внезапно проговорил Норман, – я единственный из детей в нашей семье не делаю в точности то, что распланировал папа. Все, что касается искусства, его возмущает – так всегда было. В представлении отца искусство – это бархатные картины с собаками, играющими в покер. Я улыбнулась. В открытую дверь веял бриз, раскручивая угломеры. Они со звоном задевали другу друга и линейки, а Норман смотрел на них, качая головой. – Мне очень нравится, – тихо промолвила я, показав на мобиль. – Правда? – отозвался он. – Геометрия была единственным предметом, который мне нравился в школе – ну кроме ИЗО. В ней есть нечто ровное и приятное. Все эти теоремы и аксиомы… Никаких сомнений. – Понимаю. – Мне нравилось, что на геометрию можно положиться – она всегда остается неизменной, – продолжил Норман, расслабленно держа кисть и не отрывая взгляда от мобиля, который все вращался и вращался над нами. – К ней можно вернуться через миллион лет и найти ее такой же, какой оставил. Он посмотрел на меня и улыбнулся. – Мне это нравится, – сказал он. На минуту воцарилась тишина, нарушаемая только шорохом листьев за окном. Я чувствовала, что ответственность за произошедшее лежит на мне, и мне хотелось как-то сравнять счет. Иногда заслужить нужно не только улыбку. – Норман! – Да? – Он потер глаза. Было поздно. Но я должна была что-то сделать. Я прикоснулась языком к колечку в губе и глубоко вздохнула. – Помнишь, когда мы начинали, ты спросил, есть ли что-то, о чем я не хочу говорить? Норман вытер кисть об свою рубашку: – Да. – Ну у меня есть кое-что. – Я сняла очки. – То, какой ты меня видишь этим летом, – это ненастоящая я. По крайней мере, раньше я была не такой. Он приподнял брови. – Дело в том, – медленно продолжила я, трогая выцветшую синюю обивку, – что дома меня все ненавидят. Я ожидала, что Норман меня остановит, но он молчал. Хотела, чтобы появилась Мира и увела меня, как она сделала это на базаре, спасая от слов, которые готовы были сорваться с языка. Но сейчас я была одна. – Раньше я была очень толстой, и мы постоянно переезжали с места на место, пока не оказались в Шарлотте. И там кто-то пустил слух, будто я переспала с одним парнем, хотя этого не было. Я его даже не знала. Мы просто говорили, и… – Коули! На улице снова поднялся ветер – я слышала, как звенят музыкальные подвески Миры. – Ничего не было, но на следующий день все начали меня обзывать. Поэтому я была такой грубой, когда ты встретил меня на вокзале в первый день. Я не привыкла, чтобы люди вели себя со мной дружелюбно. – Тебе не следует все это рассказывать, – тихо заметил Норман. – Но я хочу! Ты единственный, кому мне когда-либо хотелось рассказать об этом. Я все еще не могла взглянуть на него, даже когда он вышел из-за мольберта. – Коули! Я покачала головой. – Это настоящая я, Норман. То есть я не делала того, что они говорили. Но для них я всегда была – и остаюсь – потаскухой. На последнем слове я чуть не задохнулась. Словно оцарапала горло, выталкивая его из себя. – Коули! – Я чувствовала на себе взгляд Нормана – так близко он находился. – Им плевать, как по мне это ударило. А меня это почти убило. – Но не убило, – сказал он, а потом протянул руку и приподнял мой подбородок, заставляя меня посмотреть на него. – Ты всегда знала правду, Коули. Вот что имеет значение. Я вспомнила прошлый год – все оскорбления и ужасные события, будто с мясом вырывавшие куски меня. Лицо Чейза Мерсера в свете фонарика, когда он уже спешил от меня отстраниться. Каролина Доуз с подружками в спортивной раздевалке, хохочущие в голос, пока я, отвернувшись, пытаюсь переодеться. Человек в тату-салоне, склоняющийся надо мной с иглой – будет больно, – прежде чем я закрыла глаза. Моя мама, сидящая напротив меня за кухонным столом в нашем новеньком доме и умоляющая рассказать, что случилось. Мое сердитое лицо, отражающееся в окне поезда, отправляющегося в Колби – последнее место, где я хочу находиться. Сидя во вселенной Нормана, я почувствовала, как эти картинки завертелись вокруг меня, все быстрее и быстрее, и я сжала пальцы, пытаясь удержать их. Вихрь становился все сильнее, унося образы с собой, ничего не оставляя позади. Мы сидели вдвоем, неподвижные в эпицентре шторма. Я вцепилась в кресло и закрыла глаза. Норман прав: я действительно всегда знала правду. Я несла ее возле сердца, как щитом оберегая самое сокровенное. «Забудь», – кто-то прошептал у меня в голове. Может, это была Изабель, все еще поучающая меня. Или мама, усилием воли творившая чудеса. Мира или Морган, толкающие меня вперед. Норман, принимающий эту правду как дар. Или это был мой собственный голос, теперь не желавший молчать. Забудь. И я забыла. В это мгновение вихрь прекратился, и все встало на свои места. Я глубоко вздохнула и открыла глаза. Норман вдруг шагнул назад, будто тоже это почувствовал. Он смотрел на меня, и я подумала, изменилось ли мое лицо. Стала ли я кем-то другим – не той девушкой, чей образ он так долго воссоздавал на холсте. Самое удивительное, что я ощущала себя иной. Как будто что-то во мне, так долго жившее в напряжении, наконец расслабилось, и все, что было не на месте, успокоилось: двадцать килограммов лишнего веса исчезли окончательно. – Портрет, – быстро сказала я, возвращаясь в прежнюю позу и поднимая подбородок. Мое сердце все еще бешено колотилось. – Нам надо… – Коули, – произнес Норман. – Все готово. – Правда? – Да. – Он обернулся и приблизился к мольберту, бросив кисть в банку из-под кофе. – Я наложил последние мазки час назад. – Почему же ты меня не разбудил? – Мне показалось, тебе снится что-то хорошее. Я встала, потянулась и направилась к холсту. – Ладно. Давай посмотрим. Он метнулся мне наперерез – наш Норман, когда надо, умел двигаться очень быстро – и оказался между мной и мольбертом. – Подожди! – воскликнул он. – Нет, – возразила я. – Я уже целую вечность жду. Ты обещал. – Помню, помню. И я тебе его покажу. Но я хотел, чтобы это было особенное событие. – Особенное? – Да. Давай я приготовлю тебе завтра вечером ужин? Устрою торжественное мероприятие, завешу портрет, а потом открою его. Чтобы ты получила полное впечатление. – Норман, если ты сейчас пудришь мне мозги… – Нет, – серьезно ответил он. – Клянусь. – И он перекрестил себе сердце. – Ужин и открытие. Будет обалденно. Поверь. – Ладно, – кивнула я. Это будет свидание, настоящее свидание. – Я приду. Мы пожелали друг другу спокойной ночи, и, обходя дом, я неожиданно вспомнила свой сон. Я сидела на скамейке и целовала какого-то парня. Чувствовала лучи солнца на лице, яркие и теплые, как по вечерам на заднем крыльце «Последнего шанса». Это был хороший поцелуй, мне было очень приятно; я отстранилась и улыбнулась парню, а он улыбнулся в ответ. Это был Норман. – О господи! – Я остановилась. Кот Норман, вылизывавший лапы на краю веранды, уставился на меня. «Мне показалось, тебе снится что-то хорошее», – как бы сказал кот. А когда я рассказала ему все, он внимательно меня слушал. Внезапно в конце дороги забрезжил свет фар. Он стремительно приближался. Я услышала машину еще до того, как разглядела ее, – она дребезжала, гравий разлетался из-под колес. Я обошла веранду Миры, удивляясь, кого это принесло в такое позднее время. Маленький домик был ярко освещен – Изабель сидела на крыльце с Фрэнком, тем самым, с которым она познакомилась на фейерверках. Я видела, как тлеет кончик ее сигареты – она всегда курила больше, когда Морган не было рядом. Автомобиль свернул на подъездную дорожку, свет фар скользнул по деревьям, прежде чем остановиться на крыльце. Это был «Гольф». Изабель встала, ладонью заслоняя глаза от света. – Это еще кто? – спросил Фрэнк. Машина подъехала к домику и резко остановилась. Открылась водительская дверца, зажегся свет, и я увидела Морган. – Что случилось? – воскликнула Изабель, когда Морган пронеслась мимо нее по ступенькам. Она не заглушила мотор и не потушила фары, так что я ясно видела ее. Лицо было покрыто красными пятнами, Морган зажимала себе рот рукой. На шее у нее висело нечто желтое и мохнатое. Морган пробежала через гостиную в ванную. Изабель бросила окурок на землю и бросилась за ней. Я подошла поближе, оставаясь по нашу сторону изгороди. Фрэнк выключил мотор и фары, и внезапно стало тихо. Он остался на улице. – Морган! – Я видела Изабель через полуоткрытое кухонное окно. Она стучала в дверь ванной. – Открывай! Ответа не последовало. Она заколотила в дверь сильнее: – Морган, ты меня пугаешь! Напуганная Изабель – такого я раньше не видела. Фрэнк зашел в домик, держа руки в карманах. Он остановился на почтенном расстоянии от Изабель, наблюдая, а потом произнес: «Мне лучше…» – Иди! – отмахнулась Изабель, не глядя на него. – Я позвоню. – Ладно, ладно. – Фрэнк уже пятился к выходу. Я подождала, пока он уйдет, и поднялась на крыльцо. – Морган! – крикнула Изабель. – Сейчас же открой! Тишина. Я зашла в дом. – Это безумие какое-то, – вздохнула Изабель. На меня она не смотрела, но поняла, что я здесь. – Расскажи, что произошло, Морган! – Может, нам лучше… – начала я, но закончить мне не дали. – Ты будешь довольна, Изабель, очень довольна, – промолвила Морган из-за двери. Ее голос был таким тихим, что я с трудом разбирала слова. – Ты была права. Да, права. Можешь праздновать. – Расскажи, что произошло! Дверная ручка задрожала, и из ванной вывалилась Морган. На ней был утренний наряд, но теперь все было смято, а на подоле юбки зияла длинная прореха. Одна коленка разбита, глаза покраснели, веки опухли, в руке Морган сжимала бумажный носовой платок. Теперь я поняла, что штука, висящая у нее на шее, – это гавайская гирлянда. Желтая и грязная – ей, похоже, тоже многое довелось пережить. – Господи! – воскликнула Изабель, глядя на нее. – Ну же, Изабель, – сказала Морган, размахивая носовым платком, – можешь похлопать себя по плечу. Или что там делают те, кто прав? – О чем ты? Что ты сотворила с моей юбкой? – Ты все это время была права! – взвизгнула Морган. – А я знаю, как ты обожаешь быть правой! Просто живешь ради таких моментов. Давай, танцуй! Изабель подняла брови: – Почему ты не хочешь рассказать, что произошло? – А зачем? – спросила Морган высоким дрожащим голосом. – Ты же все знаешь, от начала и до конца. Ты всегда гордилась, что сразу раскусила Марка. Изабель посмотрела на меня, и я опустила голову. Мы слышали, как Морган часто прерывисто дышит, как актриса на грани нервного срыва. Может, мне следовало уйти? – Ладно, – спокойно произнесла Изабель. Единственный раз в жизни мне захотелось, чтобы тут зазвучала музыка. Громкая. – Там находилась девушка? – Конечно! – заорала Морган. – Жила с ним в номере отеля! И знаешь, кто она такая? Изабель вздохнула: – Стриптизерша? – Да! – Морган указала на нее носовым платком, будто Изабель только что выиграла приз. – А еще кто? – Не знаю, – пожала плечами Изабель. – Еще как знаешь! Давай же, Изабель. Это твоя игра, детка! Попробуй угадать. Гирлянда на ее груди всколыхнулась. – Я не хочу гадать, – сказала Изабель. – Давай ты… – Нет. – Морган подняла руку. – Ты должна. Я дам тебе подсказку. Она была его… – Она описала пальцами в воздухе кавычки, и я впервые заметила, что кольцо Морган исчезло. – Тут пробел. Заполняй. Изабель посмотрела на дверь. Я никогда не видела ее такой подавленной. – Женой? – спросила она. – Именно! – закричала Морган. – А теперь бонусный вопрос. Твой шанс на суперприз. Готова? – Морган… – начала я. – Готова! – заорала Морган, не обращая на меня внимания. – Она была… Пробел. Что? Что же с ней еще было? Изабель выглянула в окно кухни. Тишину нарушало только дыхание Морган. – Ну же! Что еще? Что с ней было, Изабель? И тогда Изабель ответила: – Беременна. Она была беременна. Морган вскинула руки: – Правильный ответ! Беременна! От него! Вы выиграли диван, автомобиль и набор посуды, мисс Изабель! Вы выиграли суперприз и уйму денег! Поздравляю! Развернувшись, Морган прошла в спальню, захлопнув за собой дверь с такой силой, что пол задрожал. Я посмотрела на Изабель. – Очень хорошо, просто отлично, – произнесла она. – Я выиграла. Мы прождали Морган целый час. Потом еще час. В половине третьего ночи, когда я клевала носом, Изабель отправила меня домой. – Тебе нет смысла тут торчать, – сказала она, поднимаясь. – Я посплю на диване, а к утру Морган придет в себя. Изабель посмотрела на закрытую дверь спальни, и я видела, что она не так уж в этом уверена. – Я могу остаться, – предложила я. – Нет. – Изабель легла на диван и потянулась к лампе на столике, чтобы выключить свет. – Иди. Увидимся завтра. Я подошла к двери и толкнула ее. Я видела с крыльца, что в моей спальне горит свет. – Эй, Коули! – позвала Изабель. Теперь в гостиной было темно, и я ее не видела. – Да? – А что ты тут делала так поздно? – Мы с Норманом заканчивали портрет. Он готов. – Круто, – зевнула она. – Завтра он приготовит мне ужин, – тихо добавила я. – У нас вроде как свидание. – Серьезно? – встрепенулась Изабель. – Во сколько? – Не знаю, – ответила я. – Когда обычно бывают ужины? Норман не отличался пунктуальностью. – Приходи перед ужином. – Я слышала, как Изабель перевернулась на другой бок, ее голос стал звучать глуше. – Я помогу тебе собраться. – Правда? – Разумеется. Завтра все будет хорошо. Просто отлично. Я тихо закрыла за собой дверь, пересекла лужайку и пробралась сквозь изгородь во двор Миры. Прошла мимо ее спальни. Мира заснула с включенным светом, слушая какую-то кассету в наушниках – у одного, конечно, не хватало накладки. Запись еще не закончилась, когда я перевернула плеер и посмотрела на кассету, которая оказалась знакомой. Я сняла с Миры наушники и накрыла ее одеялом, а потом вставила их себе в уши и закрыла глаза, слушая мамин голос. – Я не верю в провалы, – говорила она спокойно и уверенно. – Потому что просто признав, что потерпел неудачу, ты тем самым показал, что попытался. А любой, кто готов пытаться, далек от провала. Провалились те, кто никогда не пытался. Кто сидит на диване и ноет в ожидании, пока мир изменится ради них. Я улыбнулась. Я часто слышала эти слова раньше. Не выключая записи, приблизилась к окну и посмотрела на луну. Она висела в небе, яркая, желтая, спелая, и ждала меня. Затем я взглянула на маленький домик. На крыльце горел свет, на ступеньках кто-то был. Кто-то с желтой гирляндой на шее, уронив голову на руки, сидел под светом луны. – Если ты попробовал сделать хоть что-то, – продолжала мама, и ее голос набирал силу, – если попробовал сбросить вес, или стать лучше, или полюбить, или изменить мир, ты уже добился чего-то важного еще до того, как начал. Забудь о провалах. Если все получилось не так, как ты хотел, подними голову и гордись. И попробуй снова. И еще. И еще! «Попробуй еще раз», – подумала я, вспоминая вечер с Норманом и глядя на Морган, которая была так счастлива, что Марк выбрал ее. Где теперь ее блестящее кольцо? «Попробуй еще раз». Глава 14 На следующее утро на работу вышли только мы с Норманом. У Морган тоже была смена, но открывала закусочную я в одиночестве. К счастью, посетителей было немного, так что я справлялась. Я думала, что между нами с Норманом может возникнуть неловкость, но этого не случилось. Мы просто ели обезжиренные чипсы, играли в «виселицу», слушали радио, пока он в режиме чрезвычайной секретности составлял список покупок для Большого Ужина. И все же я радовалась, когда в половине третьего смогла вернуться домой и узнать, что там происходит. – Это просто безумие, Мира, – услышала я голос Изабель, едва переступив порог. – Сегодня утром я проснулась и доехала до самого «Старбакса», чтобы купить этот пафосный кофе, который она так любит, а она заперлась и не пускает меня! Только и делает, что плачет и слушает Пэтси Клайн. Дело плохо, Мира, очень плохо. Я прошла в дальнюю комнату и увидела Миру за столом для эскизов, а Изабель на диване возле нее. Они сидели с мрачными лицами и пили холодный чай. Через окно, выходящее в сторону маленького домика, доносилась музыка. Грустная музыка. – Ей разбили сердце, – произнесла Мира, убирая ручку в волосы. – Тебе нужно просто переждать. – Но я должна быть там, с ней. Я всегда находилась рядом, когда Морган так переживала. Не понимаю, почему внезапно я оказалась виноватой. Изабель выглядела плохо – с волосами, забранными в небрежный «хвост», в джинсах и рваной красной футболке, и без макияжа. Она увидела меня и воскликнула: – Я же вышла всего на минутку! – Ладно, – кивнула я. – Ей нужно кого-то винить, – объяснила Мира. – Так пусть винит Марка! – Изабель с грохотом поставила стакан на стол. – Это он изменил ей, женился на другой и собирается завести ребенка! А я только… – …говорила ей, что он ни на что не годится. Что он врет ей, сделает больно, – закончила за нее Мира и сокрушенно покачала головой. – Неужели ты не понимаешь, Изабель? Ей стыдно. Она унижена. И когда она смотрит на тебя, то сознает, что все это время ты была права. – Но я не хотела оказаться правой! – возмутилась Изабель. – Не хотела, чтобы ей сделали больно. – А она хотела, – заметила Мира. – И пока она не оправится от шока, не придет в себя и не разозлится, тебе придется просто соблюдать дистанцию. Да и время выпало неподходящее – с этим лунным затмением все сейчас не так. Изабель закатила глаза. – Но это и мой дом тоже, – проворчала она. – Я даже не могу переодеться. – Дай ей время, – сказала Мира, глядя на столешницу. – А еще лучше, – радостно продолжила она, – подари ей открытку. – Что? – Открытку! – Мира обвела жестом коробки. – Существует тысяча способов посочувствовать ее утрате. Выбирай. – Он не умер, Мира, – напомнила я. – К сожалению, – мрачно усмехнулась Изабель. – Давай! – жизнерадостно воскликнула Мира. – Выбирай. Можешь взять несколько. Изабель подошла к полке и вытащила одну из коробок. Мира так и подпрыгивала в своем кресле, с улыбкой глядя на меня. – Ну, – сказала она, – ты готова к свиданию? Я рассказала ей об этом утром за завтраком. – Наверное, – неуверенно промолвила я, и она улыбнулась. Изабель раскрыла открытку и зачитала: – «Я сочувствую твоей ужасной утрате… но знаю, что время и любовь излечат все раны, а твой маленький дружок будет вечно жить в наших сердцах». – Она посмотрела на Миру, приподняв брови. – Это на смерть хомячка, – объяснила моя тетя. – Выбери другую. – Ладно. – Изабель взяла следующую открытку. – Как насчет: «Бывают времена, когда все мы должны смириться с утратой того, кто никогда не существовал, но жил в наших сердцах. Я знаю, что эта утрата затрагивает тебя особым образом. Но как твой друг понимаю и сочувствую». – На смерть персонажа мыльной оперы, – сообщила Мира. – Тоже не подходит. Она встала, подошла к коробкам и принялась рыться в них. – Посмотрим. Как насчет смерти мужа? Или бывшего возлюбленного? – Они все слишком ласковые, – заметила Изабель. – Нам нужна хорошая, злобная, вдохновляющая открытка. Но таких не делают. Мира обернулась, доставая ручку из волос, и тут же воткнула ее обратно под другим углом. Она напряженно размышляла. – Но мы можем ее сделать, – внезапно произнесла она. – Изготовим специальную открытку. Какая же я глупая! – Мира вернулась к стулу, рывком отодвинула его и, вытащив чистый лист для набросков, сложила его пополам. – Итак, – сказала она, послюнявив кончик ручки. – Что напишем? – Она посмотрела на Изабель. Изабель взглянула на меня. – Правду, – предложила я. – Нужно написать правду. – Да, – кивнула Мира. – Тогда для начала можно сказать что-то вроде… «Мне жаль, что тебе разбили сердце». – Отлично, – одобрила Изабель. Мира склонилась над открыткой, выписывая слова широкими штрихами. Внизу она нарисовала сердце, разделенное ломаной линией. – Хорошо, – улыбнулась Мира. – Теперь нужно сочинить внутреннюю часть. Это всегда самое сложное. В студию зашел кот Норман, посмотрел на нас и уселся на пол. – «Мне жаль, что тебе разбили сердце… – зачитала Мира, – но…» – Но, – сказала Изабель, – он грязный лживый крысеныш, и ты заслуживаешь лучшего. – Да! – обрадовалась Мира, вытаскивая из волос еще одну ручку. – Отлично. И… – И, – сказала я, – как твоя подруга я хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя и верю, что ты справишься. – Чудесно. – Мира писала с бешеной скоростью. – Знаете, мне нравится эта концепция – открытки для обиженных. В них все четко и по делу. – Ты можешь начать новую линию, – заметила я, когда она закончила витиеватый текст и перевернула открытку, чтобы оставить подпись на обороте. – Придумаешь звучное название. Оставишь похоронные дела и займешься воодушевлением. Мира подняла голову. – Ты права! Придумала! – радостно объявила она, указывая на меня ручкой. – «Диета для разбитых сердец». Вот как я ее назову. Я могу заработать миллионы. – И заработаешь, – улыбнулась я. – Сердца разбивают даже чаще, чем умирают. – Ну ладно, – промолвила Изабель, подходя к столу. Она подписала открытку красным фломастером и сунула ее под мышку. – Пожелайте мне удачи. Надеюсь, сработает. – Удачи! – откликнулась Мира. – Удачи! Наш план на вечер в силе? – поинтересовалась я. – Какой план? – спросила Изабель. – Ты сказала, что поможешь мне подготовиться, – напомнила я. – К свиданию. – Конечно, – кивнула она. – Приходи чуть позднее. Дай мне время разобраться. – Ладно, – сказала я и скрестила пальцы за них обоих, глядя, как Изабель через двор направляется к своему дому. Около восьми часов, когда начало темнеть, подъехал Норман. Я стояла у окна и смотрела, как он выгружает пакеты с продуктами – из одного торчал сельдерей. Очки Нормана были сдвинуты на лоб. Повернув за угол, он поднял голову. Я отступила от окна. Я уже дважды переоделась и наконец решила взять с собой запасную футболку, чтобы Изабель помогла мне принять окончательное решение. Мира заняла свое место перед телевизором, поедая морковные палочки и готовясь к боям в клетке на платном канале. Одновременно она красила ногти на ногах. – Увидимся в пятнадцать минут первого, – сказала я, встав у нее за спиной и глядя, как неизвестный мне рестлер вытаскивает за ноги братьев Лассо из клетки. Она обернулась и улыбнулась: – Хорошо. Встретимся на переднем крыльце. Я подхватила футболку и вышла. Переступив через изгородь, я увидела Изабель, сидящую на крыльце все в том же наряде. В руке у нее была бутылка пива. – Открытка не сработала? – спросила я. Изабель покачала головой. – Не знаю, что делать, – пожаловалась она, проводя пальцем по горлышку бутылки. – Никогда не видела Морган в таком состоянии. – Она справится, – сказала я. – Не уверена. Фрэнк должен заехать за мной через пятнадцать минут и отвезти на вечеринку, но я сомневаюсь, что могу оставить ее одну. – Ну, – произнесла я, расправляя футболку. – Ты можешь пока помочь мне подготовиться. Какая лучше? Изабель подняла голову: – Не знаю, Коули. – Ну же, Изабель! Она поставила пиво на пол. – Я не могу тебе помочь. На меня слишком много навалилось. – Но ты обещала! – Прости. Я замерла. Позади, в доме Миры, из комнаты Нормана на улицу лился свет. – Но я не справлюсь без тебя, – напомнила я. – Ты умеешь делать макияж, и прическу, и все такое. Если бы не ты… – Нет, – устало перебила она. – Это неправда. – Я не могу пойти в таком виде. – Можешь, – возразила Изабель. – Ты прекрасна, Коули. – Прекрати, – рассердилась я. Она говорила, как моя мама в «жирные годы». «Ты прекрасна. У тебя хорошенькое личико». – Я тебе не нужна. – Она встала. – И никогда не была нужна. Я просто выкрасила тебе волосы и намалевала лицо. Тем вечером, на пляже, ты была самой собой, Коули, потому что раз в жизни поверила в себя. Поверила, что ты красивая, и весь мир согласился с этим. Весь мир… – Нет, – сказала я. – Это правда. – Изабель печально улыбнулась. – Это тайна, которой с тобой никогда не делятся. Мы все можем быть красотками, Коули. Это просто. Как Элли, которой нужно было щелкнуть каблуком о каблук, чтобы вернуться домой. Ты всегда могла сделать это, Коули. В домике открылась и снова захлопнулась дверь. Внутри что-то промелькнуло – несомненно, Морган. Изабель обернулась. Она тоже заметила. – Иди, – сказала она. – Развлекайся, Коули. Первое свидание – важное событие. Насладись им. – Но… – начала я. Я так много хотела сказать, спросить у нее. Фрэнк уже подъезжал, когда Изабель приблизилась к двери и снова постучала в нее. – Морган! – Ее голос звучал устало. – Пожалуйста, открой! Я спустилась с крыльца в тот момент, когда Фрэнк вышел из машины. Я проскользнула обратно в дом Миры и поднялась в свою комнату, чтобы подготовиться к свиданию и лунному затмению. Норман зажег свечи и расстелил на полу пестрое покрывало. Звучала тихая музыка – разумеется, «Мертвецы». – Я трудился, как проклятый, – сообщил он. – Надеюсь, ты голодна? – Да, – кивнула я. Я решила надеть первую футболку, нанести совсем немного макияжа и зачесать волосы назад, как в ночь фейерверков. Оставила кольцо в губе и велела себе встать прямо и расправить плечи. Я хотела поверить Изабель, хотя у меня и были сомнения. – Прекрасно выглядишь, – заметил Норман. – Вот, закуски поданы. Он сказал, что все меню состоит из «лунной» еды – в связи с затмением. Мы начали с миниатюрных сырных кишей. «Круглые и желтые», – пояснил он. Потом салат с заправкой из голубого сыра – все мы с детства знали, что сыр добывают на луне – и рыба «о-лунь» (немного притянуто за уши, но Норман признался, что к этому моменту у него закончились идеи). И, наконец, «лунные пирожки» на десерт. – Ты, – произнесла я, указывая в его сторону последним куском пирожка, – творишь чудеса с походной плиткой. – Это дар, – объяснил Норман, доедая уже второй «лунный пирожок». Как оказалось, это была его любимая еда. – Не сомневаюсь. Я огляделась. За долгие часы позирования я запомнила портреты, мобили, манекены – абсолютно все. Единственным новым штрихом в интерьере был предмет в углу, завешенный простыней. – Знаешь, – продолжила я, – все это время мне не давала покоя вон та картина. – Какая? Я указала на картину, на которой был изображен смеющийся мужчина, опиравшийся на машину. – Это твой отец? Норман кивнул: – Да. – Он позировал тебе? – Нет. – Он разорвал полиэтиленовую упаковку очередного пирожка. – Это рисунок с фотографии. Ее сделали в тот день, когда отец открыл свой первый автосалон – тот, что у моста. Видишь машину? Это его первая продажа. – Ясно. – Теперь я разглядывала картину еще внимательнее. – Здорово получилось. Ему, наверное, понравилось? да любил эту картину. Круто запечатлеть человека в тот момент, когда он чувствует, что лучше ему никогда не бывало – и, возможно, уже не будет. Я молчала, глядя на широкую улыбку его отца. – Поэтому я держу картину здесь, – добавил Норман, стряхивая крошки с колен. – Хочу видеть отца именно таким. Несколько минут мы сосредоточенно жевали. Он ел «лунный пирожок» – только стройные люди могут так беззаботно поглощать «балласт». – Норман, – наконец промолвила я. – Что? – Ты когда-нибудь все-таки покажешь мне картину? – Боже, – протянул он, – ты такая нетерпеливая! – Вовсе нет, – возразила я. – Я жду уже целую вечность. – Ладно, ладно. – Норман встал, взял картину и перенес ее в центр комнаты, прислонив к ярко-розовому животу одного из манекенов. Затем он протянул мне бандану: – Завяжи себе глаза! – Зачем? – удивилась я. – Ты устраиваешь слишком пышную церемонию. – Это важно. – Я слышала, как Норман перемещается по комнате, что-то поправляет и наконец садится рядом со мной. – Теперь смотри! Я стянула повязку с глаз. Он внимательно наблюдал, как я впервые смотрю на себя со стороны. И это действительно была я. По крайней мере, очень похожая на меня девушка. Она сидела на заднем крыльце ресторана, свесив скрещенные ноги. У нее была запрокинута голова, будто ее только что спросили о чем-то и она ждет подходящего момента, чтобы ответить, едва заметно улыбаясь. В солнцезащитных очках отражался кусочек голубого неба. Но было в ней кое-что еще, чего я совсем не ожидала. Она была красивая. Не как фотографии вокруг зеркала Изабель. Не как Каролина Доуз. Девушка, которая смотрела на меня, с кольцом в губе и полуулыбкой на лице, знала, что непохожа на других. Она владела какой-то тайной. И она трижды стукнула каблуком о каблук, чтобы оказаться дома. – Господи, – выдохнула я, протягивая руку, чтобы прикоснуться к портрету, который казался чем-то нереальным. Мое собственное лицо под моими пальцами было шершавым и фактурным. – Так ты меня видишь? – Коули, ты такая и есть, – тихо ответил Норман. Я повернулась, чтобы посмотреть на него, изучая его лицо, как он несколько недель изучал мое. Хотела, чтобы у меня навсегда сохранились воспоминания не только об этом мгновении, но и обо всем этом лете. – Норман, – сказала я. – Это чудесно. Он подался вперед, провел пальцами по моей щеке и убрал за ухо прядь волос. Когда Норман наклонился, чтобы поцеловать меня, перед моими глазами пронеслось множество картинок: вращающаяся вселенная его комнаты, миллион угломеров, со звоном задевающих друг друга, другая девушка – и в то же время я, сидящая на крыльце и улыбающаяся, будто она знать не знала о вывеске у нее над головой. «Последний шанс». Мы все еще целовались, когда я вдруг услышала музыку. Громкую, боевую музыку, доносящуюся из маленького домика. – Что это? – спросила я, отстраняясь от Нормана. – Изабель, – пробормотал он. – Вся ее жизнь на полную громкость. – Нет. – Я осторожно высвободилась из его объятий, встала и подошла к двери. – У Изабель свидание с Фрэнком. Это может быть только… Кто-то прибавил громкости. Это было диско – дикое и прекрасное, пульсирующие басы и женский голос. – Морган! – воскликнула я. – Это Морган. Выйдя во двор, к кормушкам для птиц, я увидела ее. Она танцевала в залитой светом кухне, размахивая руками и качая бедрами. Или Морган окончательно спятила, или совершила прорыв. – Норман, пойдем, – позвала я. Пока мы шли через двор, песня закончилась и началась сначала. Когда я открывала дверь, то вдруг испугалась, что не смогу справиться с тем, что сейчас произойдет. Но отступать было поздно – Морган заметила меня. – Коули! – крикнула она, жестом приглашая меня войти. – Заходи! Я переступила порог, Норман следовал за мной, держа меня за руку. – Морган, – спросила я, – что происходит? – Норман! – взвизгнула она, подбегая к нам. – Вы так хорошо смотритесь вместе! Музыка играла так громко, что нам всем приходилось кричать. – Морган! – проорала я. – Ты в порядке? Она покачивалась с мыска на пятку, кивая в такт музыке, но внезапно замерла. – Давайте, – сказала она. – Потанцуйте со мной. – Нет, – возразила я, – я не… – Пожалуйста! – попросила Морган и, положив свою ладонь на мою, сильно сжала ее. Я посмотрела ей в лицо и вспомнила, как впервые увидела ее в «Последнем шансе». – Морган! – Я с ума сходила, – затараторила она. – Последние сутки только и делала, что плакала, и просто не знала, что теперь делать со своей жизнью. Все шло не так, как я планировала. Мне придется начать все заново, и это пугало меня, Коули. А потом я поняла, что сегодня я больше ничего не могу сделать. Только танцевать. Песня закончилась. И началась сначала. – Все образуется, – сказала я. Впервые за долгое время я действительно верила в это. – Все будет хорошо. – Ну же, – Морган потянула меня за руку, – ты моя подруга, Коули. Потанцуй со мной. Я не хотела. Но я была стольким обязана Морган. Я закрыла глаза и позволила ей вытащить меня в центр комнаты, в объятия музыки. Я сказала себе, что не буду думать о кафетерии в центральной средней школе. Танцуя – а я танцевала, – я думала только о девушке на крыльце «Последнего шанса» и о кольце у нее в губе. Она бы не боялась танцевать – не боялась и я. Песня повторилась еще дважды, мы с Морган смеялись, а Норман подпрыгивал в такт музыке. Все, когда танцуют, выглядят нелепо. Но раньше я так волновалась о том, как смотрюсь я, что забывала оглядеться по сторонам. Песня зазвучала в четвертый раз, и Морган внезапно замерла, уставившись на дверь. Мы с Норманом не замечали ничего вокруг, пока он не толкнул меня так сильно, что я пролетела через всю комнату и чуть не врезалась в стоящую в проеме двери Изабель. Она смотрела на нас. Фрэнк держал ее за руку. Интересно, что она чувствовала в этот момент? Может, ту же странную печаль, которая охватывала меня, когда я наблюдала за ними с крыши? Мы с Норманом продолжили танцевать. Изабель взглянула на Морган. – Прости меня, – громко сказала Морган. Мы с Норманом остановились. Я совсем запыхалась. – Ты ни в чем не виновата. – Я не хотела, чтобы мои подозрения подтвердились, – произнесла Изабель. – Просто… – Знаю, – кивнула Морган. Изабель посмотрела на нее, а потом отодвинулась от Фрэнка. Музыка зазвучала снова. Это было завершающее крещендо. Норман схватил меня и закрутил, а Изабель вложила свою ладонь в руку Морган и засмеялась, запрокинув голову и прикрыв глаза. – Что происходит? – спросил стоящий позади Фрэнк, глядя, как Изабель и Морган с громким смехом сталкиваются друг с другом. – Девчачьи дела, – объяснила я. Мы с Норманом присоединились к ним и продолжили танец в нашем диком круге. Глава 15 В пятнадцать минут первого мы нашли Миру под ее луной. Норман держал меня за руку, Изабель и Морган шли позади. Фрэнк уехал домой – видимо, танцы его отпугнули. – Невелика потеря, – усмехнулась Изабель. – Он все равно был занудой. – Мне придется все начинать сначала, – ныла Морган. – Господи, мне придется снова ходить на свидания. – У тебя все получится, – сказала Изабель, переступая через изгородь. – Мы поедем в какое-нибудь другое место, там будут новые мужчины. – Действительно! – подхватила Морган. – Знаешь, нам и правда надо так поступить. Мы можем поехать куда угодно. И переродиться, как в старшей школе. – Только если ты пообещаешь, что сделаешь такую же прическу, как в старшей школе. Тогда все мужчины будут наши. – Это была хорошая стрижка, – заметила Морган. – А ты в таком случае должна надеть свой дурацкий кулон в виде лягушки, который так любила. И очки. И… – Ладно, ладно, – пробормотала Изабель. – Ты победила. Поедем как есть. Кулон в виде лягушки. Где же я его видела? Кузина Изабель. Дурнушка в очках. Я обернулась и посмотрела на Изабель. Она шла под руку с Морган, обе смеялись. Светлые волосы. Идеальные черты лица. Настоящая красотка. На небе были рассыпаны мириады звезд. Мира бежала к нам через лужайку, запрокинув голову, словно хотела впитать в себя последний лунный свет. Когда она приблизилась ко мне, я собиралась произнести что-нибудь значительное, подобающее такому важному случаю. Потому что именно Мира вместе с Изабель, Морган и Норманом помогла мне стать другой. Но мне не удалось высказаться. – Что ж, – объявила Мира, глядя на луну, от которой теперь осталась лишь тонкая полоска. – Можешь начинать. Мы стояли и смотрели, как кто-то словно забирает ее, и я оглядела лица людей, которые так много для меня значили. Два месяца назад, когда поезд остановился в Колби, сама мысль, что я стану другой, казалась невероятной. Такой же невероятной, как украсть луну. Луна постепенно исчезала, а я чувствовала, как меня ласкает теплый ветерок. Норман сжал мою ладонь, и я вдруг поняла, почему он испугался много лет назад, когда сидел, закутавшись в свой спальный мешок. В жизни всегда трудно поверить в то, чего не можешь понять до конца. Я оглядела своих друзей, сознавая, что их образы навсегда останутся в моей памяти. А потом посмотрела на небо, думая о том, что луна обязательно вернется вновь. Я в нее верила. See more books in http://www.e-reading-lib.com