Хеннинг Манкелль
   Мозг Кеннеди
  

  
   Посвящается Эллен и Ингмару
  
  

   

    Часть I
    Тупик Христа
   

   

    
     Поражение нельзя зарывать в землю, его необходимо выставлять напоказ, ибо только благодаря поражениям человек становится человеком. Тот, кто не понимает своих поражений, ничего не сумеет привнести в будущее.
     Аксель Сандемусе
    
    

   

   

    

     1
    

    Катастрофа разразилась осенью, без всякого предупреждения. Не отбрасывая тени, она надвинулась совершенно бесшумно. Луиза Кантор понятия не имела, что происходит.
    Ее будто подстерегли в темном переулке. Но, откровенно говоря, просто вынудили оторваться от руин и погрузиться в реальность, которая, в общем-то, была ей безразлична. С силой швырнули в мир, где никого особенно не интересовали раскопки греческих захоронений бронзового века.
    Луиза жила, глубоко зарывшись в пыльные глинистые ямы или склонившись над растрескавшимися вазами и пытаясь собрать осколки в единое целое. Она любила свои руины, не замечая, что мир вокруг нее рушится. Она, археолог, из прошлого подошла к краю могилы, у которой и помыслить себе не могла когда-нибудь оказаться.
    Ничто не предвещало беды. У трагедии вырвали язык, и она не успела предостеречь Луизу.
    Вечером накануне того дня, когда Луизе Кантор предстояло отправиться в Швецию на семинар, посвященный раскопкам захоронений бронзового века, она в ванной комнате глубоко порезала ногу о глиняный черепок. Из раны на пол хлынула кровь, от вида которой ее затошнило. Черепок был V века до Рождества Христова.
    Луиза Кантор находилась в Арголиде на Пелопоннесе, стоял сентябрь, полевой сезон заканчивался. Она уже чувствовала слабые порывы ветра, предвещавшие скорые зимние холода. Сухая жара, пропитанная запахами коринки и тимьяна, спадала.
    Луиза остановила кровотечение и наложила пластырь. В голове вихрем пронеслось воспоминание.
    Ржавый гвоздь вонзился ей в пятку правой ноги, не той, что она поранила сейчас. Ей было пять или шесть лет. Гвоздь прорвал кожу и мясо, точно ее, Луизу, насадили на кол. Она заорала от ужаса и подумала, что теперь испытывает такие же муки, как человек, висевший на кресте в церкви, где она иногда в одиночестве играла в свои страшилки.
    «Нас раздирают эти острые колья, — размышляла она, вытирая кровь с потрескавшегося кафельного пола. — Женщина всегда живет рядом с этими кольями, которые стремятся разрушить то, что она пытается защитить».
    Луиза проковыляла в ту часть дома, где располагались ее кабинет и спальня. В углу стояла скрипучая качалка, возле нее — проигрыватель. Качалку ей подарил старик Леандр, ночной сторож. Когда в 1930-е годы в Арголиде, возле городка Аргос, начались шведские раскопки, Леандр — бедный, но любопытный ребенок — всегда крутился рядом. Теперь он, ночной сторож, спал тяжелым сном ночи напролет у холма Мастос. Но все, кто принимал участие в раскопках, защищали его. Леандр был их ангелом-хранителем. Без него все будущие средства, выделяемые на дальнейшие раскопки, оказались бы под угрозой. На старости лет Леандр по праву превратился в беззубого и порой довольно замызганного ангела-хранителя.
    Усевшись в качалку, Луиза Кантор разглядывала пораненную ногу. Мысль о Леандре вызвала у нее улыбку. Большинство шведских археологов — откровенные безбожники — считали любые властные органы лишь препятствием продолжению раскопок. Никакие боги, давно уже утратившие всякое значение, не могли повлиять на далекие шведские власти, принимавшие решение либо о выделении, либо об отказе о выделении денег на покрытие расходов различных археологических экспедиций. Бюрократия представляла собой туннель, где имелись входы и выходы, а между ними зияла пустота, и решения, которые в конце концов сваливались в нагретые греческие раскопы, зачастую понять было затруднительно.
    «Археолог всегда копает, надеясь на двоякую милость, — думала Луиза. — Мы никогда не знаем, найдем ли то, что ищем, или ищем то, что хотим найти. Если нам повезло, значит, нам оказали великую милость. В то же время мы не ведаем, получим ли разрешение и деньги, чтобы продолжить погружение в изумительный мир руин, или вымя внезапно откажется давать молоко».
    Рассматривать принимающие решения инстанции как коров с капризным выменем было личным вкладом Луизы в археологический жаргон.
    Она посмотрела на часы. В Греции четверть девятого, в Швеции на час меньше. Она потянулась за телефоном, набрала стокгольмский номер сына.
    Раздались гудки, но никто не ответил. Когда включился автоответчик, она закрыла глаза, слушая голос Хенрика.
    Его голос успокоил ее: «Это автоответчик, ты знаешь, что нужно сделать. Повторяю по-английски. This is an answering machine, you know what to do. Henrik».
    Она наговорила сообщение: «Не забудь, я приезжаю домой. Два дня пробуду в Висбю, где буду говорить о бронзовом веке. Потом приеду в Стокгольм. Я люблю тебя. Скоро увидимся. Может, перезвоню позднее. Или же позвоню из Висбю».
    

    Луиза принесла из ванной глиняный черепок, поранивший ей ногу. Нашла его одна из ближайших ее помощниц, старательная студентка из Лунда. Черепок, как миллионы других черепков, кусочек аттической керамики, Луиза подозревала, что он от кувшина, изготовленного в то время, когда красный цвет еще не начал господствовать, — очевидно, в начале V века.
    Ей нравилось возиться с черепками, представлять себе изделия в целом виде, который, пожалуй, никогда не удастся реконструировать. Она подарит его Хенрику. Луиза положила черепок на собранный в дорогу, еще не запертый чемодан.
    Как нередко перед отъездом, она не находила себе места. И не в силах справиться с растущим нетерпением решила изменить планы на сегодняшний вечер. До того как порезалась о глиняный черепок, она собиралась часок-другой поработать над докладом об аттической керамике. А сейчас погасила настольную лампу, включила проигрыватель и вновь опустилась в кресло-качалку.
    Обычно, когда она слушала музыку, в темноте начинали лаять собаки. Так случилось и на этот раз. Они принадлежали ее соседу Мицосу, холостяку и совладельцу экскаватора. Домишко, который она снимала, тоже был его. Большинство сотрудников жили в Аргосе, но сама Луиза предпочла остановиться вблизи раскопок.
    Она уже задремала, но вдруг встрепенулась. Почувствовала, что не хочет провести ночь в одиночестве. Приглушила звук и позвонила Василису. Он обещал завтра отвезти ее в аэропорт, в Афины. Поскольку самолет «Люфтганзы» вылетал во Франкфурт очень рано, выехать придется в пять утра. Ей не хотелось оставаться одной в эту ночь, ведь все равно поспать спокойно она бы не смогла.
    Взглянув на часы, Луиза решила, что Василис до сих пор сидит в своем офисе. Одна из их редких ссор касалась как раз его профессии. Она по-прежнему считала, что вела себя бестактно, сказав, что аудитор, очевидно, самая легко воспламеняющаяся профессия на свете.
    Она до сих пор помнила свои слова, прозвучавшие с нечаянной злостью: «Самая легко воспламеняющаяся профессия. Такая сухая и безжизненная, что в любой момент может загореться».
    Он удивился и, вероятно, огорчился, но больше всего разозлился. В тот миг Луиза поняла, что он для нее не только сексуальный партнер. Она проводила с ним свой досуг, несмотря на то или благодаря тому, что он совершенно не интересовался археологией. Она испугалась, что обидела его и теперь он разорвет с ней всякие отношения. Но сумела убедить его, что просто пошутила.
    «Миром правят бухгалтерские книги, — сказала она. — Бухгалтерские книги — литургия нашего времени, а аудиторы — наши церковные иерархи».
    Луиза набрала номер. В трубке послышались частые гудки. Луиза медленно качалась в кресле. Василиса она встретила случайно. Но разве не все важные встречи в жизни происходят случайно?
    Ее первая любовь, рыжеволосый мужчина, который охотился на медведей, строил дома и надолго впадал в меланхолию, однажды подвез ее на машине, когда она, навестив подругу в Хеде, опоздала на автомотрису, шедшую в Свег. Эмиль появился на старом грузовике, ей было шестнадцать, и она еще не рискнула шагнуть в широкий мир. Он довез ее до дома. Случилось это поздней осенью 1967 года, они прожили вместе полгода, прежде чем она сумела вырваться из его медвежьих объятий. После Луиза переехала из Свега в Эстерсунд, поступила в гимназию и в один прекрасный день решила стать археологом. В Уппсале были и другие мужчины, с которыми ее опять-таки сводил случай. С Ароном, за которого она вышла замуж, который стал отцом Хенрика и из-за которого она сменила свою прежнюю фамилию Линдблум на Кантор, она оказалась рядом в самолете, летевшем из Лондона в Эдинбург. В университете ей дали стипендию для участия в семинаре по классической археологии, Арон направлялся в Шотландию на рыбалку, и там, в воздухе, высоко над облаками, они разговорились.
    Не желая злиться, Луиза отбросила мысли об Ароне и снова набрала номер Василиса. По-прежнему занято.
    Она всегда сравнивала мужчин, которых встречала после развода, делала это неосознанно, но у нее существовала душевная мерка с Ароном в центре, и все объекты сравнения оказывались либо коротышками, либо дылдами, либо занудами, либо бездарями; короче говоря, Арон неизменно выходил победителем. Она все еще не нашла никого, кто мог бы стереть память о нем. Это приводило ее в отчаяние и бешенство, получалось, что он продолжает управлять ее жизнью, хотя не имеет на это ни малейшего права. Он изменил ей, обманул, а когда все вот-вот должно было выплыть наружу, просто исчез, как шпион, которому грозит разоблачение, бежит к своему тайному работодателю. Она испытала шок, ей и в голову не приходило, что у него на стороне есть другие женщины. Одна из них даже была ее лучшей подругой, тоже археолог, занималась раскопками храма Диониса на Тасосе. Хенрик был совсем юный, Луиза, подменяя преподавателя в университете, пыталась справиться со случившимся и склеить осколки своей разбитой жизни.
    Арон разрушил ее жизнь, как внезапное извержение вулкана разрушало селение, человека или вазу. Нередко, склонившись над черепками и стараясь представить себе не поддающееся реставрации целое, она думала о себе самой. Арон не только вдребезги разбил ее жизнь, вдобавок он спрятал часть осколков, чтобы ей было труднее воссоздать себя как личность, как человека и археолога.
    Арон покинул ее без предупреждения, оставил лишь несколько небрежно нацарапанных строк, извещавших, что их браку пришел конец, он больше не в силах терпеть, просил прощения и выражал надежду, что она не восстановит против него их сына.
    Потом он не давал о себе знать целых семь месяцев. Наконец пришло письмо, отправленное из Венеции. По почерку она поняла, что, сочиняя это послание, Арон был пьян, находился в одном из своих знаменитых запоев, в какие иногда бросался с головой, запоев со взлетами и падениями, продолжавшихся порой больше недели. Сейчас он писал ей, преисполненный жалостью к себе и раскаянием, спрашивал, нельзя ли ему вернуться. Только тогда, сидя с заляпанным винными пятнами письмом в руках, она осознала, что все действительно кончено. Ей и хотелось, и не хотелось, чтобы он вернулся, но рисковать она не могла, ибо знала, что он вновь разобьет ее жизнь. Человек способен восстать из руин один раз, думала она. Но не дважды, это уже чересчур. А потому ответила, что их браку пришел конец. Хенрик никуда не делся, и им двоим предстояло выяснить, как они будут общаться в дальнейшем, она не собирается становиться между ними.
    Прошел почти год, прежде чем Арон снова напомнил о себе. На сей раз по телефону, с постоянными помехами, из Ньюфаундленда, где укрылся с группкой таких же компьютерщиков и организовал что-то вроде сектантской компьютерной сети. Он туманно заявил, что они изучают, как будут работать будущие архивы, когда весь накопленный человечеством опыт превратится в единицы и нули. Микрофильмы и хранилища более не имеют значения для такого опыта. Теперь только компьютеры гарантируют человеку в определенном возрасте, что он не оставит после себя пустоты. Но разве можно гарантировать, что компьютеры в нашем волшебном полумире не начнут сами создавать и сохранять свой собственный опыт? Телефонная связь то и дело прерывалась, Луиза мало что поняла из его рассуждений, но он, по крайней мере, не был пьян и полон жалости к себе.
    Он просил прислать ему литографию коршуна, напавшего на голубя, они купили ее, когда в первые месяцы совместной жизни случайно зашли в художественную галерею. Через неделю или две Луиза послала ему литографию. Приблизительно тогда же она поняла, что он, пусть тайком, возобновил отношения с сыном.
    Арон по-прежнему стоял у нее на пути. Временами она начинала сомневаться, что когда-нибудь сумеет стереть из памяти его лицо и освободиться от той мерки, какой мерила других мужчин, в результате чего над ними рано или поздно вершился суд и они исчезали.
    

    Она набрала номер Хенрика. Каждый раз, когда давали о себе знать болячки, связанные с Ароном, Луизе было необходимо услышать голос Хенрика, чтобы не впасть в отчаяние. Но отозвался снова автоответчик, и она сообщила, что до приезда в Висбю больше звонить не будет.
    Когда сын не отвечал, ее обычно охватывала какая-то детская тревога. На секунду в голове мелькали мысли о несчастных случаях, пожарах, болезнях. Потом она успокаивалась. Хенрик был осторожен, не склонен к ненужным рискам, хотя много путешествовал в поисках неизведанного.
    Луиза вышла во двор и закурила. Из дома Мицоса доносился мужской смех. Смеялся Панайотис, старший брат Мицоса. Панайотис, к досаде всей семьи, выиграл деньги в футбольную лотерею и тем самым создал бессовестные финансовые предпосылки для своего легкомысленного образа жизни. Она улыбнулась, вспомнив его, вдохнула дым и рассеянно решила, что бросит курить, когда ей стукнет шестьдесят.
    Она стояла одна в темноте, теплый вечер, никаких холодных порывов ветра. «Я приехала сюда, — размышляла она. — Из Свега и меланхоличного ландшафта Херьедалена в Грецию, к захоронениям бронзового века. Из снега и морозов в теплые, сухие оливковые рощи».
    Погасив сигарету, Луиза вернулась в дом. Нога болела. Она нерешительно замерла, не зная, что делать. Потом еще раз позвонила Василису. Линия была свободна, но трубку никто не снял.
    Лицо Василиса в ее сознании тут же слилось с лицом Арона.
    Василис обманул ев, он считает ее частью своей жизни, без которой можно обойтись.
    В приступе ревности Луиза набрала номер его мобильника. Никакого ответа. Женский голос по-гречески попросил ее оставить сообщение. Стиснув зубы, она промолчала.
    Потом заперла чемодан и в ту же секунду решила порвать с Василисом. Она завершит бухгалтерскую книгу и захлопнет ее так же, как захлопнула крышку чемодана.
    Вытянувшись на кровати, Луиза уставилась на бесшумный вентилятор под потолком. Как она вообще могла иметь какие-то отношения с Василисом? Внезапно это показалось ей совершенно непонятным. Она почувствовала отвращение — не к нему, а к себе самой.
    Вентилятор работал бесшумно, ревность улетучилась, собаки в темноте молчали. Как обычно, собираясь принять важное решение, она в мыслях называла себя по имени.
    Это Луиза Кантор осенью 2004 года, вот ее жизнь, черным по белому или, скорее, красным по черному — привычное сочетание цветов на фрагментах урн, которые мы раскапываем в греческой земле. Луизе Кантор 54 года, она не боится смотреть в зеркало на свое лицо и тело. Она по-прежнему привлекательна, еще не старуха, мужчины замечают ее, пусть и не оборачиваются в ее сторону. А она сама? В чью сторону оборачивается она? Или же ее взгляд устремлен в землю, без устали притягивающую ее возможностями отыскать намерения и следы прошлого? Луиза Кантор захлопнула книгу под названием «Василис» и больше ее не откроет. Даже не позволит ему отвезти ее завтра в афинский аэропорт.
    Встав с кровати, она нашла номер местного таксопарка и умудрилась прокричать свой заказ глуховатой женщине-оператору. Теперь оставалось лишь надеяться, что такси все-таки придет. Поскольку Василис договорился с ней, что приедет в половине пятого, она заказала машину на три часа.
    Она села за стол, написала Василису письмо:
    

    Все кончено, все в прошлом. Все когда-нибудь кончается. Я чувствую, что мне предстоит что-то иное. Извини, что тебе пришлось напрасно заезжать за мной. Я пыталась позвонить. Луиза.
    

    Она перечитала письмо. Раскаивалась ли она? Бывало и такое, множество написанных ею прощальных писем никогда не были отправлены. Но не в этот раз. Она вложила письмо в конверт, заклеила и, пройдя в темноте к почтовому ящику, прикрепила там бельевой прищепкой.
    Час-другой она продремала на кровати, не раздеваясь, выпила бокал вина и внимательно поглядела на склянку со снотворным, но так ничего и не решила.
    Такси приехало без трех минут три. Она ждала у калитки. Лаяли собаки Мицоса. Она опустилась на заднее сиденье и закрыла глаза. И только когда машина тронулась, смогла заснуть.
    В аэропорт они приехали на рассвете. Сама того не зная, она приближалась к великой катастрофе.
   

   

    

     2
    

    Зарегистрировав багаж у невыспавшегося служащего «Люфтганзы», Луиза направилась к контрольно-пропускному пункту, и тут случился инцидент, произведший на нее глубокое впечатление.
    Позднее она думала, что, наверно, ей следовало бы воспринять это как знамение, как предупреждение. Но она этого не сделала, просто заметила одинокую женщину, сидевшую на каменном полу, в окружении узлов, свертков и допотопных чемоданов, перевязанных шпагатом. Женщина плакала. Сидела не шевелясь, опустив голову. Старуха. Запавшие щеки выдавали отсутствие многих зубов. «Может, она из Албании, — подумала Луиза Кантор. Немало албанских женщин ищут работу здесь, в Греции, они готовы на все что угодно, ведь лучше хоть немного, чем ничего, а Албания — чудовищно бедная страна». Голову старухи покрывала шаль, шаль, приличествующая достойной старой женщине, она не мусульманка; она сидела на полу и плакала. Женщина была одна, казалось, ее выбросило на берег в этом аэропорту, вместе со всеми ее узлами и свертками, и жизнь ее разбита вдребезги, осталась лишь груда обломков.
    Луиза Кантор остановилась, спешившие люди толкали ее, но она продолжала стоять, словно бы сопротивляясь ураганному ветру. У женщины на полу, окруженной свертками, было темное морщинистое лицо, кожа которого напоминала застывшую лаву. Лицам старых женщин присуща своеобразная красота, в них все отшлифовано до тонкой пленки, натянутой на череп, и на ней отмечено все, что произошло в жизни. От глаз к щекам спускались две глубокие, высохшие складки, сейчас заполненные слезами.
    «Она орошает неведомую мне боль, — подумала Луиза Кантор. — Но что-то от нее есть и у меня».
    Внезапно женщина подняла голову, на мгновение их взгляды встретились, старуха медленно покачала головой. Луиза Кантор восприняла это как знак, что ее помощь, в чем бы она ни заключалась, не нужна. Она поспешно направилась к контрольно-пропускному пункту, расталкивая толпу, пробилась сквозь облака, пахнувшие чесноком и оливками. Когда она обернулась, перед ней будто задернули занавес из людей, женщины уже не было видно.
    С ранней юности Луиза Кантор вела дневник, куда записывала события, о которых, как ей думалось, нельзя забывать. И вот такое событие случилось. Ставя сумочку на ленту транспортера, кладя телефон в голубую пластмассовую коробочку и проходя сквозь волшебные ворота, отделявшие плохих людей от хороших, она мысленно формулировала то, что запишет в дневнике.
    Она купила бутылку виски «Тулламор дью» для себя и две бутылки рецины для Хенрика. Потом уселась у выхода из накопителя и с досадой обнаружила, что забыла дневник в Арголиде. Воочию видела его перед собой, он лежал на краю стола рядом с зеленой лампой. Вынув программу семинара, она на обороте записала:
    

    Плачущая старуха в афинском аэропорту. Лицо, похожее на останки человека, выкопанного спустя тысячелетия любопытным и назойливым археологом. Почему она плакала? Извечный вопрос. Почему человек плачет?
    

    Закрыв глаза, она размышляла, что могло находиться в свертках и сломанных чемоданах.
    «Пустота, — подумала она. — Чемоданы пусты или заполнены золой сгоревших костров».
    Объявили посадку, Луиза рывком пробудилась от сна. В самолете она сидела у прохода, рядом — мужчина, судя по всему боявшийся летать. Она решила, что до Франкфурта поспит, а позавтракает уже на пути в Стокгольм.
    Прилетев в Арланду и получив чемодан, Луиза все еще чувствовала усталость. Ей нравилось думать о предстоящей поездке, но сами поездки она не любила. И подозревала, что когда-нибудь во время поездки ее охватит паника. А потому уже многие годы возила с собой баночку успокоительных таблеток, на случай, если ею вдруг овладеет страх.
    Она добралась до терминала внутренних линий, сдала багаж женщине, выглядевшей не столь измотанной, как та, что была в Афинах, и села ждать посадку. Из распахнувшейся двери на нее дохнуло шведской осенью. Она вздрогнула и решила, что раз уж все равно будет в Висбю, то воспользуется случаем и купит себе свитер из готландской шерсти. «Готланд и Грецию связывают овцы, — мелькнуло в голове. — Если бы на Готланде имелись оливковые рощи, разница была бы минимальна».
    Она обдумывала, не позвонить ли Хенрику. Но он, наверно, еще спит, его день нередко превращался в ночь, он предпочитал работать при свете звезд, а не при свете солнца. Поэтому она набрала номер отца в Ульвчелле, недалеко от Свега, на южном берегу реки Юснан. Он никогда не спит, ему можно звонить в любое время суток. Ей ни разу не удалось застать его спящим, когда она звонила. Таким же она помнила его с детских лет. Ее отец отвергал услуги Морфея, у этого великана глаза всегда открыты, он всегда настороже, готовый защитить ее.
    Она набрала номер, но после первого гудка дала отбой. Сейчас ей нечего ему сказать. Положив телефон в сумку, она подумала о Василисе. Он не звонил ей на мобильный, не оставлял сообщений. Да и зачем бы ему это делать? На секунду Луиза ощутила разочарование. Но тут же отбросила эту мысль, для раскаяния места нет. Она родилась в семье, где никто не раскаивался в принятых решениях, даже в самых неудачных. Они всегда делали хорошую мину при самой плохой игре. Когда самолет приземлился на аэродроме неподалеку от Висбю, с моря дул сильный ветер, который немедля подхватил полы Луизина пальто, и она, пригнув голову, вбежала в здание аэровокзала. Ее встречал человек с табличкой в руках. По пути в Висбю она по виду деревьев поняла, какой силы был ветер — он срывал с них листья. Между временами года происходит сражение, мелькнуло у нее, сражение, исход которого предопределен с самого начала.
    

    Отель назывался «Странд» и стоял на пригорке по дороге из морского порта. Луизе достался номер без окна на площадь, и она, разочарованная, попросила портье поселить ее в другой. Другой номер нашелся, поменьше, зато с видом в нужную сторону, и, войдя в комнату, она застыла, глядя в окно. «Что я вижу? — мысленно спросила она себя. — Что должно произойти там, на улице, на что я надеюсь?»
    Словно заклинание, она раз за разом повторяла: «Мне пятьдесят четыре, я приехала сюда. Куда же я теперь пойду, когда же закончится мой путь?»
    Она увидела, как пожилая дама изо всех сил старается удержать свою собачку под порывами ветра. Луиза ощущала себя скорее собачкой, чем женщиной в кричаще-красном пальто.
    Около четырех она направилась в университет, расположенный почти на самом берегу. Дорога не заняла много времени, и Луиза успела обойти безлюдный порт. Волны бились о каменный мол. Цвет у здешнего моря совсем не такой, как у того, что плескалось возле греческого побережья и островов. Здесь оно более бурное, думала она. Неукротимое молодое море, замахивающееся ножом на первое попавшееся судно или пирс.
    Ветер не ослабевал, хотя стал, пожалуй, порывистее. От причала отвалил паром. Луиза отличалась пунктуальностью и считала важным прийти не слишком рано, но и не слишком поздно. У входа ее встретил приветливый человек со шрамом, оставшимся от операции на заячьей губе, один из организаторов семинара; представившись, он сказал, что они уже встречались, много лет тому назад, но Луиза его не помнила. Узнавать людей — одна из самых трудных задач в жизни, это было ей известно. Лица меняются, часто до неузнаваемости. Но она улыбнулась и ответила, что помнит его, помнит прекрасно.
    Они, двадцать два человека, собрались в безликом семинарском помещении, прикололи бейджики и после кофе — или чая — выслушали доклад доктора Стефаниса из Латвии, который на корявом английском открыл семинар, рассказав о недавних находках минойской керамики, как ни странно, трудно поддающейся определению. Луиза так и не поняла, в чем заключалась трудность — минойская керамика и есть минойская керамика, вот и все.
    Вскоре она заметила, что не слушает. Мысленно все еще была в Арголиде, пропитанной ароматами коринки и тимьяна. Обвела взглядом людей, сидевших за большим овальным столом. Кто из них слушал, а кто, как и она, перенесся в другую реальность? Никого из присутствующих она не знала, кроме человека, утверждавшего, что они встречались когда-то в далеком прошлом. В семинаре участвовали археологи из скандинавских и балтийских стран, кое-кто из них занимался полевыми раскопками, как и она сама.
    Доктор Стефанис резко закончил доклад, словно не имел больше сил изъясняться на своем дурном английском. После вежливых аплодисментов состоялась короткая и спокойная дискуссия. Первое заседание завершилось кой-какими практическими сведениями насчет завтрашнего дня. Луиза уже собиралась выйти на улицу, но какой-то незнакомый человек попросил ее подождать, потому что фотокорреспондент местной газеты хотел сделать фотографии случайно собравшихся здесь археологов. Он записал ее фамилию, и она наконец-то смогла под порывами штормового ветра сбежать к себе в гостиницу.
    Луиза заснула и, когда открыла глаза, поначалу не сообразила, где находится. Телефон лежал на столе. Надо бы позвонить Хенрику, но она решила сперва поужинать. Выйдя на площадь, наугад пошла по улице и в конце концов набрела на подвальный ресторанчик. Посетителей было мало, еда превосходная. Она выпила несколько бокалов вина, снова ощутила досаду из-за того, что порвала с Василисом, и попробовала сосредоточиться на своем завтрашнем докладе. Выпила еще один бокал, мысленно повторила свое выступление. Этот доклад имелся у нее и в письменном виде, но, поскольку он был старый, она знала его почти наизусть.
    Я расскажу о черном цвете глины. Красный оксид железа при обжиге из-за отсутствия кислорода становится черным. Но происходит это уже на последнем этапе обжига, на первом этапе образуется красный оксид железа, сосуд приобретает красный цвет. Красное и черное берут начало друг в друге.
    Вино подействовало на нее, стало жарко, в голове перекатывались волны. Она расплатилась, вышла навстречу порывам ветра и подумала, что уже с нетерпением ждет завтрашнего дня.
    Набрала номер стокгольмской квартиры. Опять отозвался автоответчик. Случалось, Хенрик, если речь шла о чем-то важном, оставлял ей специальное послание, сообщение, доступное всему миру. Она сказала, что находится в Висбю и скоро приедет. Потом позвонила ему на мобильник. Тоже безуспешно.
    Ее охватило смутное беспокойство, мимолетная тревога, которой она толком не заметила.
    Ночью она спала с приоткрытым окном. В полночь ее разбудили подвыпившие юнцы, что-то оравшие про распутную, но недоступную им девицу.
    

    В десять утра она выступила с докладом об аттической глине и ее консистенции. Рассказала о большом содержании железа и сравнила красный цвет оксида железа с богатой известью глиной из Коринфа и с белой или даже зеленой керамикой. После неуверенного вступления — накануне многие участники семинара, очевидно, допоздна засиделись за ужином, обильно запивая его вином, — ей все же удалось их заинтересовать. Луиза говорила, как и рассчитывала, ровно 45 минут и закончила под громкие аплодисменты аудитории. В ходе дискуссии ей не задали ни одного каверзного вопроса, и, когда наступил перерыв на кофе, она поняла, что добросовестно отработала поездку.
    Штормовой ветер стих. С чашкой кофе Луиза вышла во двор и села на скамейку, держа чашку на коленке. Зазвонил мобильник, она была уверена, что это Хенрик, но по номеру увидела, что звонят из Греции, — Василис. Поколебавшись, она решила не отвечать. Начинать душераздирающую перебранку сейчас не хотелось — слишком рано. Василис мог быть чрезвычайно многословным, если ему вздумается. Придет время, она вернется в Арголиду и повидается с ним.
    Она засунула телефон в сумку, допила кофе и вдруг поняла, что с нее хватит. Выступающие в оставшееся время наверняка расскажут много интересного. Но ей оставаться ни к чему. Приняв такое решение, Луиза взяла чашку и отыскала человека со шрамом на верхней губе. Сообщила, что у нее внезапно заболел друг, опасности для жизни нет, но положение достаточно серьезное и потому она вынуждена уехать.
    Позднее она проклянет себя за эти слова. Они будут ее преследовать — она крикнула «волк», и волк появился.
    Но пока что над Висбю светило осеннее солнце. Она вернулась в гостиницу, где портье помог ей поменять билет на рейс, вылетавший в три часа дня. У нее осталось время прогуляться вдоль крепостной стены, зайти в магазины и примерить несколько свитеров ручной вязки, но подходящего так и не нашлось. Она пообедала в китайском ресторане и решила не звонить Хенрику, а сделать ему сюрприз. У нее был собственный ключ от его квартиры, и он сказал, что она может приходить когда угодно, у него нет от нее тайн.
    

    В аэропорт она приехала заблаговременно, в местной газете увидела снимок, сделанный вчера фоторепортером. Вырвала эту страницу и спрятала в сумку. Затем объявили, что у самолета обнаружена техническая неисправность, придется ждать другого, который уже вылетел из Стокгольма.
    Луиза не испытала досады, но почувствовала, как растет нетерпение. Поскольку других рейсов не было, билет не поменяешь. Она вышла из аэровокзала, села на скамейку и закурила. Сейчас она сожалела, что не поговорила с Василисом, могла бы и выдержать гневную вспышку человека, самолюбие которого оскорбили и который не терпел отказа ни в чем.
    Но она ему не позвонила. Самолет вылетел с двухчасовым опозданием и приземлился в Стокгольме в начале шестого. Она сразу же взяла такси прямиком к дому Хенрика на Сёдермальме. Они попали в пробку, вызванную автомобильной аварией, — словно бы множество невидимых сил удерживали ее, хотели пощадить. Но она об этом, естественно, ничего не знала, только чувствовала, как растет нетерпение, и думала о том, что Швеция во многом стала напоминать Грецию с ее вечными заторами и неизбежными опозданиями.
    Хенрик жил на Тавастагатан, тихой улочке вдалеке от самых оживленных трасс Сёдермальма. Луиза проверила, не изменился ли код — 1066, год битвы при Гастингсе. Дверь открылась. Квартира Хенрика находилась на последнем этаже, откуда открывался вид на железные крыши и шпили церквей. К ужасу Луизы, сын как-то сообщил ей, что если выбраться из окна на узенькие перила, то можно увидеть воду Стрёммена.
    Она дважды позвонила в дверь. Потом открыла ее своим ключом. Отметила, что воздух в квартире спертый.
    И тут же испугалась. Что-то не в порядке. Задержав дыхание, она прислушалась. Из прихожей была видна кухня. Здесь никого нет, мелькнуло в голове. Она крикнула, что приехала. Никто не ответил. Тревога улетучилась. Она сняла пальто, сбросила туфли. На полу под щелью для почты ничего — ни писем, ни рекламы. Значит, Хенрик никуда не уехал. Она прошла в кухню. Грязной посуды в мойке нет. В гостиной прибрано, необычно чисто, письменный стол пуст. Она открыла дверь в спальню.
    Хенрик лежал под одеялом. Голова вдавлена в подушку. Он лежал на спине, одна рука свешивалась вниз, другая, раскрытой ладонью вверх, покоилась на груди.
    Луиза сразу поняла, что он мертв. В отчаянной попытке освободиться от этого сознания она закричала. Но он не пошевелился, лежал на кровати и больше не существовал.
    Была пятница, 17 сентября. Луиза Кантор упала в бездну, находившуюся как внутри ее, так и вне ее телесной оболочки.
    Потом она выбежала из квартиры, не переставая кричать. Те, кто ее слышал, говорили позднее, что это напоминало вой раненого зверя.
   

   

    

     3
    

    Из царившего в голове хаоса выкристаллизовалась одна четкая мысль. Арон. Где он? Есть ли он вообще? Почему он не рядом? Хенрик был их общим творением, и Арону от этого не отвертеться. Но он, разумеется, не появился, он где-то далеко, как всегда, он словно тонкий дымок, который не ухватишь, к которому не прислонишься.
    Впоследствии она толком не помнила, что происходило в ближайшие часы, знала только то, что ей рассказали другие. Один из соседей, открыв дверь, увидел, как Луиза споткнулась на лестнице, упала и осталась лежать. Потом сбежалось множество людей, приехали полиция и «скорая». Ее отвели в квартиру, хотя она упиралась. Не желала снова входить туда, не видела того, что видела, Хенрик просто вышел и скоро вернется. Полицейская с детским личиком похлопывала ее по плечу, точно старая добрая тетушка, старавшаяся утешить девчушку, которая упала и ободрала себе коленку.
    Но Луиза не ободрала коленку, она была раздавлена, потому что ее сын умер. Полицейская повторила свое имя, ее звали Эмма. Старомодное имя, вновь ставшее популярным, сбивчиво подумала Луиза. Все возвращается, и ее собственное имя, которое раньше давали большей частью в богатых и благородных семьях, теперь просочилось в самые нижние слои общества и стало доступно всем. Имя выбрал ей отец, Артур, и в школе ее из-за этого дразнили. В Швеции когда-то была королева по имени Луиза, древняя старуха, похожая на увядшее дерево. В детстве и юности Луиза Кантор ненавидела свое имя, пока не завершилась история с Эмилем, пока она не высвободилась из его медвежьих объятий и не смогла с ним порвать. Тогда имя Луиза внезапно стало удивительным преимуществом.
    Мысли сумбурно кружились в голове, Эмма похлопывала Луизу по плечу, словно отбивала такт катастрофы или превратилась в само непрерывно идущее время.
    Луиза пережила нечто такое, что навсегда останется в памяти, не нуждаясь в чужих напоминаниях и подсказках. Время - это отплывающий корабль. Она стояла на набережной, и часы жизни тикали все медленнее. Ее бросили, оставили за бортом великих событий. Умер не Хенрик, а она сама.
    Время от времени она пыталась сбежать, ускользнуть от добросердечных похлопываний полицейской. Позднее ей говорили, что ее крики рвали душу; в конце концов ее заставили проглотить таблетку, от которой ее одурманило и разморило. Луиза вспоминала, что люди, толпившиеся в тесной квартирке, начали двигаться медленнее, точно в фильме, пущенном не с той скоростью.
    Почему-то во время этого падения в бездну ей лезли в голову беспорядочные мысли о Боге. С Ним она, в общем-то, никогда не вела никаких бесед, по крайней мере с подросткового возраста, когда ее одолевали назойливые размышления о религии. Однажды снежным зимним утром накануне праздника святой Люсии одна из ее школьных подруг по дороге в школу угодила под колеса снегоуборочной машины. Впервые смерть всерьез дохнула Луизе в лицо. Эта смерть пахла мокрой шерстью, была укутана в зимний холод и глубокий снег. Учительница плакала — уже одно это представляло собой чудовищный удар по идиллии: видеть строгую учительницу рыдающей словно брошенный, испуганный ребенок. На парте, за которой раньше сидела покойная девочка, горела свеча. Парта стояла рядом с партой Луизы, теперь ее подруги больше нет, смерть означает, что человека больше нет, и только. Самое пугающее, а потом и чудовищное состояло в том, что смерть наносила свой удар совершенно случайно. Луиза мысленно спрашивала себя, как такое возможно, и вдруг поняла, что того, кому она задает этот вопрос, наверно, и называют Богом.
    Но Он не отвечал, она прибегала к всевозможным уловкам, чтобы привлечь Его внимание, устроила маленький алтарь в углу дровяного сарая, но никто не отвечал на ее вопросы. Бог — это отсутствующий взрослый, который заговаривает с ребенком, только когда ему заблагорассудится. В конце концов она осознала, что тоже не верит ни в какого Бога, наверно, она просто влюбилась в Него, как тайно влюбляются в недоступного мальчика несколькими годами старше.
    После этого в ее жизни не осталось места никакому Богу, и вот только сейчас она попыталась к Нему обратиться, но и на сей раз Он не отозвался. Она одна. Лишь она, полицейская, похлопывавшая ее по плечу, да все эти люди, которые говорили тихими голосами и двигались медленно, словно искали какую-то пропажу.
    Внезапно наступила тишина, как будто отрезали звуковую дорожку. Голоса вокруг исчезли. Зато в мозгу послышался шепот, упрямо твердивший, что это неправда. Хенрик спит, он не умер. Это просто-напросто невозможно. Ведь она приехала его навестить.
    Полицейский в штатском, с усталыми глазами сдержанно попросил Луизу Кантор пройти с ним на кухню. Потом она поняла почему: он не хотел, чтобы она видела, как выносят тело Хенрика. Они сели за стол, под ладонью она ощущала хлебные крошки.
    Хенрик просто-напросто не мог быть мертв, ведь хлебные крошки все еще на столе!
    Полицейский назвал свое имя, повторил дважды, прежде чем она уразумела его слова. Ёран Вреде[1]. «Да, — подумалось ей. Я испытаю невероятный гнев, если то, чему я не хочу верить, все же окажется правдой».
    Он принялся задавать вопросы, на которые она отвечала контрвопросами, а он отвечал ей. Они словно бы ходили кругами.
    Но единственным достоверным фактом была смерть Хенрика. Ёран Вреде сказал, что признаков внешнего воздействия не обнаружено. Он болел? Луиза сообщила, что он никогда не болел, детские болезни прошли без последствий, инфекционных заболеваний практически не было. Ёран Вреде записывал ее слова в блокнотик. Она смотрела на его толстые пальцы и спрашивала себя, достаточно ли они чувствительны, чтобы обнаружить правду.
    — Кто-то явно его убил, — сказала она.
    — Следов внешнего насилия нет.
    Ей хотелось возразить, но сил не хватило. Оба по-прежнему сидели на кухне. Ёран Вреде поинтересовался, не желает ли она кому-нибудь позвонить. Протянул ей телефон, и она позвонила отцу. Поскольку Арона, который мог бы разделить с ней горе, нет, должен вмешаться отец. Никто не подходил. Возможно, он сейчас в лесу, вырубает свои скульптуры, и его мобильник не воспринимает сигналы. А если бы она громко закричала, он бы ее услышал? В ту же минуту он ответил.
    Услышав голос отца, Луиза расплакалась. Она словно бы вернулась в прошлое и вновь стала беспомощным существом, каким была тогда.
    — Хенрик умер.
    Она слышала его дыхание. Его медвежьи легкие требовали больших порций кислорода.
    — Хенрик умер, — повторила она.
    Она услышала, как он что-то прошипел, может, воскликнул «Господи» или выругался.
    — Что произошло?
    — Я сижу на его кухне. Я приехала сюда. Он спал на кровати. Но был мертв.
    Она не знала, что еще сказать, и отдала телефон Ёрану Вреде; тот встал, точно в знак соболезнования. Он вкратце рассказал о случившемся, и только тогда Луиза осознала, что Хенрик действительно умер. Это были не просто слова и фантазии, не просто чудовищная игра видений и ее собственный ужас. Он действительно умер.
    Ёран Вреде закончил разговор.
    — Он сказал, что выпил и не может вести машину, но возьмет такси. Где он живет?
    — В Херьедалене.
    — И он возьмет такси? Даль-то какая!
    — Возьмет. Он любил Хенрика.
    

    Ее отвезли в гостиницу, где кто-то заказал ей номер. В ожидании Артура ее ни на минуту не оставляли одну, в основном это были люди в форме. Ей дали еще таблетку-другую успокоительного, не исключено, что она заснула, но в памяти ничего не осталось. В эти первые часы смерть Хенрика все затянула туманом.
    

    Единственная мысль, которая вертелась у Луизы в голове, пока она ждала Артура, была о механической преисподней, которую однажды построил Хенрик. Почему она об этом вспомнила, неизвестно. Казалось, все ее внутренние полки с воспоминаниями рухнули и их содержимое угодило не на свои места. О чем бы она ни начинала думать, ей попадалось нечто неожиданное.
    Хенрику тогда было лет пятнадцать-шестнадцать. Луиза как раз заканчивала работу над диссертацией, посвященной различиям захоронений бронзового века в Аттике и погребений в Северной Греции. Ее одолевали сомнения по поводу убедительности диссертации, мучила бессонница, грызла тревога. Хенрик не находил себе места и злился, свой скрытый бунт против отца он направил на нее, и она боялась, что он попадет в компанию, где увлекаются наркотиками и демонстрируют презрение к обществу. Но гроза миновала, и однажды он показал ей фотографию механической преисподней из музея в Копенгагене. Сказал, что ему хотелось бы посмотреть на нее, и Луиза поняла, что он не отступит. Она предложила поехать в Копенгаген вместе. Дело было в начале весны, защита предстояла в мае, ей требовался короткий отдых.
    Поездка сблизила их. Впервые они переступили грань отношений между матерью и ребенком. Хенрик взрослел и требовал, чтобы она относилась к нему по-взрослому. Он начал расспрашивать об Ароне, и она наконец-то рассказала ему историю их страсти, единственным достоинством которой стало его, Хенрика, появление на свет. Она старалась не говорить ничего плохого об Ароне, не хотела, чтобы он узнал о постоянном вранье Арона и его увиливаниях от ответственности за будущего ребенка. Хенрик слушал очень внимательно, его вопросы свидетельствовали о том, что он долго к ним готовился.
    В Копенгагене они провели два ветреных дня, бродили по улицам, оскальзываясь на снежной слякоти, но все-таки нашли механическую преисподнюю, а тем самым словно бы триумфально оправдали цель поездки. Преисподнюю сработал неизвестный мастер, или, скорее, сумасшедший, в начале XVIII века, и размером она не превышала кукольный театрик. Заведя пружину, можно было увидеть, как бесы, вырезанные из жести, поедали отчаявшихся людей, падавших с жерди, прикрепленной на самом верху ящика. Там были языки пламени, вырезанные из желтого металла, и сам Сатана с длинным хвостом, ритмично двигавшимся, пока не кончался завод и все не останавливалось. Им удалось уговорить служителя музея завести механизм, хотя вообще-то этого делать не разрешалось — механическая преисподняя отличалась хрупкостью и представляла собой весьма ценный экспонат.
    Именно тогда Хенрик решил изготовить собственную механическую преисподнюю. Луиза не поверила в серьезность его намерения. Кроме того, она сомневалась, что он обладает достаточными техническими умениями, необходимыми для создания подобной конструкции. Но три месяца спустя он пригласил ее к себе в комнату и продемонстрировал почти точную копию того, что они видели в Копенгагене. Пораженная до глубины души, Луиза разозлилась на Арона, который плевать хотел на способности своего сына.
    Почему она вспомнила об этом сейчас, ожидая Артура в обществе полицейских? Возможно, потому что тогда испытала искреннюю благодарность за то, что Хенрик существует, придавая ее жизни смысл, какого не могли дать ни диссертация, ни археологические раскопки. Смысл жизни, если он есть, подумала она, связан с человеком, только с человеком.
    

    Теперь он мертв. И она тоже мертва. Рыдания накатывали волнами, словно тучи, которые, вылив свое содержимое, быстро исчезали. Время остановилось, оно больше ничего не значило. Сколько часов прошло в ожидании, она не знала. За несколько минут до прихода Артура она подумала, что Хенрик ни за что бы не причинил ей таких страданий, как бы тяжело ему ни пришлось в жизни. Она могла побиться об заклад, что он никогда бы не наложил на себя руки.
    Что же тогда оставалось? Наверно, кто-то убил его. Луиза попыталась сказать это охранявшей ее полицейской. Немного погодя в гостиничный номер пришел Ёран Вреде. Грузно опустился на стул напротив нее и спросил почему. Почему что?
    — Что заставляет тебя думать, что его убили?
    — Другого объяснения нет.
    — У него были враги?
    — Не знаю. Но как иначе он мог умереть? Ему всего двадцать пять.
    — Мы не знаем. Но никаких признаков насильственной смерти нет.
    — Его наверняка убили.
    — Ничто не указывает на это.
    Она продолжала настаивать. Кто-то убил ее сына. Грубо и жестоко. Ёран Вреде слушал, держа в руках блокнот. Но ничего не записывал. Это возмутило ее.
    — Почему ты не записываешь?! — вдруг закричала она в отчаянии. — Я же говорю тебе, что должно было произойти.
    Он раскрыл блокнот, но по-прежнему не записывал.
    

    В эту минуту вошел Артур. Он выглядел так, точно вернулся с охоты под дождем и долго пробирался по болотам. На нем были резиновые сапоги и старая кожаная куртка, которую Луиза помнила с детства, та самая, пропахшая табаком, машинным маслом и чем-то еще, что она так и не смогла определить. Лицо бледное, волосы взъерошены. Она кинулась к нему и крепко прижалась. Отец поможет ей освободиться от кошмара, точно так же, как в детстве, когда она, просыпаясь по ночам, забиралась к нему в постель. Она все ему рассказала. На мгновение ей показалось, что случившееся — плод ее воображения. Потом она заметила, что отец заплакал, и тогда Хенрик умер во второй раз. Теперь она осознала, что сын уже никогда не проснется.
    Искать утешения не у кого, катастрофа — свершившийся факт. Однако Артур заставил ее говорить, в своем отчаянии проявил решительность. Он хочет знать. Вновь появился Ёран Вреде. Глаза у него покраснели, и на этот раз он не вынимал блокнот. Артур хотел знать, что произошло, и теперь, когда он рядом, Луиза решилась выслушать все доводы.
    Ёран Вреде повторил все, что говорил раньше. Хенрик лежал под одеялом раздетый, на нем была голубая пижама, и, судя по всему, умер он часов за десять до того, как Луиза его нашла.
    Никаких очевидных странностей не выявлено. Никаких признаков преступления нет, ничто не свидетельствовало о борьбе, краже со взломом, внезапном нападении и вообще о том, что кто-то еще находился в квартире, когда Хенрик лег в кровать и умер. Прощального письма, которое могло навести на мысль о самоубийстве, тоже нет. Скорее всего, что-то у него внутри лопнуло, например кровеносный сосуд в мозгу, или проявилась врожденная болезнь сердца, не обнаруженная раньше. После того как полиция сделает свое дело, врачи определят истинную причину.
    Луиза регистрировала сказанное, но что-то не давало ей покоя. Что-то не сходилось. Хенрик, пусть и мертвый, говорил с ней, просил ее быть осторожной и внимательной.
    

    Ёран Вреде ушел только на рассвете. Артур попросил оставить их наедине, уложил Луизу в кровать, лег рядом и взял ее за руку.
    Внезапно она села. Вдруг поняла, что Хенрик хотел сказать ей.
    — Он никогда не спал в пижаме.
    Артур встал.
    — Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
    — Полиция утверждает, что на Хенрике была пижама. А я точно знаю, он никогда не надевал пижаму. Имел парочку, но никогда ими не пользовался.
    Артур недоуменно смотрел на нее.
    — Он всегда спал голышом, — продолжала Луиза. — Я уверена. Он говорил, что спит голышом. Все началось с закаливания — он спал голышом при открытом окне.
    — Я не очень понимаю, к чему ты клонишь.
    — Кто-то определенно убил его.
    Она видела, что отец ей не верит. И перестала настаивать. Силы оставили ее. Надо подождать.
    Артур сел на кровать.
    — Нужно связаться с Ароном, — сказал он.
    — Зачем?
    — Он — отец Хенрика.
    — Арону было наплевать на него. Его не существует. Он не имеет к этому никакого отношения.
    — И все-таки он должен узнать.
    — Почему?
    — Так положено.
    Она собралась возразить, но Артур взял ее за руку.
    — Давай не будем все усложнять. Тебе известно, где Арон?
    — Нет.
    — Вы действительно не общаетесь?
    — Не общаемся.
    — Совсем?
    — Однажды он звонил. Раз-другой написал.
    — Ты должна хотя бы приблизительно знать, где он.
    — В Австралии.
    — И это все? Где именно в Австралии?
    — Я даже не знаю, правда ли это. Он все время выкапывал себе новые норы, а потом покидал их, когда его одолевало беспокойство. Он — лис, не оставляющий адресов.
    — Должен быть способ найти его. Ты не знаешь, где именно в Австралии?
    — Нет. Как-то он написал, что хочет жить у моря.
    — Австралия окружена морем.
    

    Больше Артур не упоминал об Ароне. Но Луиза знала, отец не сдастся, пока не сделает все возможное, чтобы найти его.
    Время от времени она засыпала, а когда просыпалась, он был рядом. Иногда тихонько говорил по телефону или с кем-то из полицейских. Она не прислушивалась, усталость сковала ее сознание, спрессовала до точки, где подробности уже не воспринимались. Реальны были только боль и затянувшийся кошмар, не желавший выпускать ее из своих лап.
    Сколько прошло времени, когда Артур сообщил ей, что они отправляются в Херьедален, она понятия не имела. Но не сопротивлялась, а послушно пошла к нанятой им машине. Они проехали Юсдаль, Ервсё и Юснан. Подъехав к Кольсетту, он вдруг сказал, что когда-то давно здесь ходил паром. До того как построили мосты, в Херьедален надо было перебираться через реку на пароме, вместе с машиной.
    За окном ярко горели осенние краски. Сидя на заднем сиденье, Луиза наблюдала за игрой красок. Когда они прибыли на место, она спала, и отец на руках отнес ее в дом и уложил на кровать.
    Сам он уселся рядом на красном латанном-перелатанном старом диване, всегда стоявшем здесь.
    — Я знаю, — сказала Луиза. — С самого начала знала. Я уверена. Кто-то убил его. Кто-то убил его и меня.
    — Ты жива, — отозвался Артур. — Без всякого сомнения, жива.
    Она покачала головой:
    — Нет. Я не жива. Я тоже умерла. Перед тобой кто-то другой, не я. Кто именно, пока не знаю. Но все изменилось. И Хенрик умер не естественной смертью.
    Она встала, подошла к окну. Совсем стемнело, над воротами тускло светил фонарь, медленно покачиваясь на ветру. В стекле она видела свое отражение. Так она выглядела всегда. Темные волосы до плеч, прямой пробор. Голубые глаза, тонкие губы. И хотя все в ней изменилось, лицо осталось прежним.
    Она в упор взглянула в собственные глаза.
    Внутренние часы снова пошли.
   

   

    

     4
    

    На рассвете Артур повел ее в лес, где пахло мхом и влажной корой. Небо заволокло дымкой. Ночью грянул первый морозец, земля под ногами похрустывала.
    

    Среди ночи Луиза проснулась, пошла в туалет. Через полуоткрытую дверь она увидела отца. Он сидел в старом кресле, пружины которого провисли почти до полу. В руке у него была незажженная трубка — он бросил курить несколько лет назад, неожиданно, словно бы решил, что выкурил квоту, отмеренную ему в жизни. Луиза стояла и, глядя на него, думала, что именно таким помнила его всегда. Во все периоды своей жизни она стояла за полуоткрытой дверью и смотрела на него, убеждаясь, что он существует и бережет ее покой.
    Отец разбудил ее рано и, не слушая возражений, велел одеться для похода в лес. Они молча пересекли реку, свернули на север и взяли курс на горы. Под колесами потрескивало, лес стоял неподвижный. Артур остановился на лесовозной дороге и обнял Луизу за плечи. Между деревьями в разные стороны вились едва заметные тропинки. Он выбрал одну из них, и они шагнули в глубокую тишину. И вот подошли к неровному участку, поросшему соснами. Здесь была его галерея. Их окружали скульптуры отца. В стволах вырезаны лица и тела, что пытались высвободиться из твердой древесины. В одних деревьях — по нескольку тел и лиц, переплетенных друг с другом, в других — только одно маленькое лицо на высоте нескольких метров от земли. Он вырезал свои творения и стоя на коленях, и забираясь ввысь по примитивным лестницам, сколоченным собственными руками. Часть скульптур была очень старой. Их он создал более сорока лет назад, в молодости. Растущие деревья взорвали изображения, изменили тела и лица, так же, как меняются с годами люди. Некоторые деревья раскололись, и головы разбились, точно их рассекли или отрубили. Он рассказал, что иногда сюда по ночам приходили люди, выпиливали изображения и забирали с собой. Как-то раз исчезло все дерево целиком. Но Артура это не волновало, он владел 20 гектарами соснового леса, хватит не на одну жизнь. Никто не сможет украсть все, что он вырезал для себя и для тех, кто хочет посмотреть.
    

    После первой морозной ночи наступило утро. Артур украдкой поглядывал на Луизу: не разрыдается ли? Но она до сих пор находилась в полусонном состоянии от сильнодействующих таблеток, и он даже не мог с уверенностью сказать, заметила ли она лица, смотревшие на нее из древесных стволов.
    Он повел ее в самое сокровенное место, где срослись вместе три кряжистые сосны. Братья, считал он, или сестры, которых нельзя разлучить. Он давно присматривался к ним, многие годы испытывая сомнения. В стволах скрывались всевозможные скульптуры, он должен дождаться мгновения, когда увидит невидимое. Тогда он наточит ножи и долота и начнет работать, открывая то, что уже существует. Но три кряжистые сосны молчали. Порой ему казалось, он улавливает спрятанное под корой. Но сомнения не оставляли его, это неправильно, он должен искать глубже. Как-то ночью ему приснились одинокие собаки, и, вернувшись в лес, он понял, что в соснах скрываются животные, не совсем собаки, а какая-то помесь собаки и волка, а может, и рыси. Он принялся за работу, сомнения улетучились, и теперь там три животных, собаки и кошки одновременно, и они, похоже, карабкались вверх по кряжистым стволам, как будто выбираясь из самих себя.
    

    Луиза никогда раньше не видела этих животных. Артур заметил, как она пытается найти рассказ. Его скульптуры были не изображениями, а рассказами, голосами, которые шепотом и криками требовали, чтобы она слушала. У его галереи и ее археологических раскопок одни и те же корни. Исчезнувшие голоса. И именно она должна истолковать их безмолвную речь.
    «У тишины самый красивый голос», — однажды сказал он. И эти слова запомнились ей навсегда.
    — А у твоих кошек-собак или собак-кошек есть имена?
    — Я довольствуюсь лишь одним именем — твоим.
    Они пошли дальше через лес, тропинки пересекались, птицы вспархивали и улетали прочь. Внезапно они оказались в ложбине — ненароком, он вовсе не намеревался туда идти, — где он вырезал лицо Хайди. Горечь утраты до сих пор угнетала его. Каждый год он вновь и вновь вырезал ее лицо и свое горе. Черты ее лица становились все тоньше, все неуловимее. Горе глубоко проникало в ствол, когда Артур со всей силы врубался долотом и в самого себя, и в дерево.
    Кончиками пальцев Луиза провела по лицу матери. Хайди, жена Артура и мать Луизы. Она все поглаживала влажную древесину, возле бровей застыла полоска смолы, напоминая шрам на коже.
    Артур понял, что Луиза ждет от него рассказа. Слишком много невыясненного накопилось вокруг Хайди и ее смерти. Все эти годы они осторожно ходили кругами, а он так и не сумел заставить себя рассказать то, что знал, и, по крайней мере, хоть что-то, о чем не знал, но догадывался.
    Со дня ее смерти прошло сорок семь лет. Луизе было тогда шесть. Стояла зима, Артур находился далеко в верхних лесах, рубил дрова на границе с горным миром. Что заставило ее пойти туда, неизвестно. Но уж наверняка она не думала о смерти, когда попросила соседку Рут позволить девочке переночевать у нее. Хайди просто решила покататься на коньках, это она любила больше всего на свете. Ее не волновало, что на улице 19 градусов мороза. Она взяла финские санки и даже не сказала Рут, что собирается на озеро Ундерчерн.
    Что произошло потом, можно только догадываться. Но она пришла с санками к озеру, надела ботинки с коньками и выехала на черный лед. Было практически полнолуние, иначе из-за темноты она не смогла бы кататься. Где-то на льду она упала и сломала ногу. Те, кто нашел ее, поняли, что она пыталась ползти к берегу, но сил не хватило. А нашли ее через два дня — сжавшуюся в комочек. Острые лезвия коньков походили на причудливые кривые когти, спасателям с трудом удалось оторвать ото льда ее примерзшую щеку.
    Возникло множество вопросов. Кричала ли она? И если кричала, то что? Кому? Призывала ли Бога, осознав, что скоро замерзнет насмерть?
    Обвинять было некого, разве что ее саму, не сказавшую, что собирается на Ундерчерн. Ее искали на Вендшёне, и только Артур, вернувшись домой, предположил, что она, вероятно, отправилась к озеру, где обычно купалась летом.
    Он сделал все возможное, чтобы этот ужас не врезался в сознание Луизы, пока она еще маленькая. Все в поселке помогали, но никто не сумел помешать горю проникнуть ей в душу. Оно было как тонкий дымок или мышки осенней порой, проникавшие всюду, сколь бы плотно ни заделывали дыры.
    Горе — это мышки, оно всегда пробирается внутрь.
    

    Целый год Луиза спала в постели Артура, это был единственный способ побороть страх темноты. Они разглядывали фотографию Хайди, ставили на стол ее тарелку и говорили, что всегда будут втроем, хотя за столом сидели только двое. Артур пробовал научиться готовить так же, как Хайди, успеха не достиг, но Луиза, несмотря на юный возраст, казалось, понимала, что он хочет ей дать.
    За эти годы отец и дочь как бы срослись. Он продолжал рубить лес, а в оставшееся короткое время создавал свои скульптуры. Кое-кто считал его сумасшедшим, непригодным опекуном для девочки. Но, поскольку она была хорошо воспитана, не дралась и не ругалась, ей позволили остаться у отца.
    И вот Хайди, ее мать, немка по происхождению, внезапно опять оказалась рядом с ними. А Хенрика — внука, которого она никогда не видела, — уже нет.
    Одна смерть связана с другой. Разве можно найти хоть какое-то утешение, разве что-нибудь становится понятнее, если смотришь на свое отражение в одном черном стекле, чтобы увидеть нечто в другом?
    Смерть — это темнота, и напрасно искать там свет. Смерть — это и чердак, и погреб, там пахнет сыростью, землей и одиночеством.
    — Я, собственно, ничего о ней не знаю, — сказала Луиза, поеживаясь от холода раннего утра.
    — Это было как сказка. Ее удивительная судьба привела ее ко мне.
    — Что-то связанное с Америкой? Что-то, чего я так до конца и не поняла? О чем ты предпочитал молчать?
    Они пошли по тропинке. Лица в стволах деревьев внимательно следили за их шагами. Он заговорил, от имени Артура, а не отца Луизы. Ему предстоит рассказывать, и он сделает это основательно. Если удастся хоть ненадолго отвлечь ее от мыслей о катастрофе с Хенриком, уже хорошо.
    Что ему в общем-то известно? Хайди приехала в Херьедален после войны, то ли в 1946-м, то ли в 1947-м. Ей исполнилось семнадцать, хотя многие считали ее старше. Как-то зимой ей предложили поработать в горном пансионате «Вемдальсскалет», она убирала, меняла простыни постояльцам. Артур познакомился с ней, когда перевозил древесину, она говорила по-шведски с забавным акцентом, и в 1948 году они поженились, несмотря на то что ей было всего восемнадцать. Понадобилось множество бумаг, ведь она — гражданка Германии, и мало кто представлял себе, что такое Германия, существует ли она или превратилась в сожженную и разбомбленную ничейную территорию, охраняемую военными. Но Хайди не имела никакого отношения к ужасам нацизма, она сама была жертвой. В 1950 году Хайди забеременела, и осенью родилась Луиза. Хайди особо не распространялась о своем происхождении, упомянула только, что бабушка по матери Сара Фредрика была шведкой, которая приехала в Америку во время Первой мировой войны. С ней приехала дочь, Лаура, и им пришлось испытать тяжелые лишения. В начале 1930-х годов они поселились в пригороде Чикаго, Лаура познакомилась со скототорговцем-немцем и с ним вернулась в Европу. Они поженились, и в 1931 году, несмотря на юный возраст Лауры, у них родилась дочь Хайди. Шла война, родители погибли в одной из ночных бомбежек. Хайди жила как загнанный зверек, пока война не закончилась, и тут ей случайно пришло в голову, что можно перебраться в не затронутую войной Швецию.
    — Шведская девушка едет в Америку? Потом дочь перебирается в Германию, где круг замыкает внучка? Которая возвращается в Швецию?
    — Она сама считала, что в ее истории нет ничего необычного.
    — А ее бабушка откуда родом? Хайди встретилась с ней?
    — Не знаю. Но она рассказывала о море и об острове, о каком-то побережье. Подозревала, что у ее бабушки были какие-то скрытые причины уехать из Швеции.
    — А в Америке остались какие-нибудь родственники?
    — Хайди приехала без документов, без адресов. Она говорила, что пережила войну. И все. Она ничего не имела. Воспоминания стерлись. Все ее прошлое разбомблено и сгорело в пожарах.
    Они снова вышли на лесовозную дорогу.
    — Ты вырубишь лицо Хенрика?
    Оба заплакали. Двери галереи поспешно закрылись. Они сели в машину. Отец уже собирался повернуть ключ в замке зажигания, но Луиза положила ладонь ему на плечо.
    — Что произошло? Он не мог наложить на себя руки.
    — Может, он был болен. Он частенько путешествовал по опасным районам.
    — В это я тоже не верю. Только чувствую, что-то тут не сходится.
    — Что же тогда случилось?
    — Не знаю.
    

    Они поехали обратно через лес, туман рассеялся, стоял ясный, прозрачный осенний денек. Она не стала возражать, когда Артур сел за телефон в своего рода отчаянной решимости не опускать руки, пока не найдет Арона.
    «Он похож на своих старых охотничьих собак, — подумала Луиза. — На грейхаундов, собак из Емтланда, которые приходили и уходили, охотились в лесу, состарились и сдохли. Теперь он сам стал собакой. Его подбородок и щеки заросли всклокоченной шерстью».
    

    Целые сутки ушли на то, чтобы кое-как вычислить разницу во времени и режим работы шведского посольства в Канберре и предпринять массу попыток найти человека, ответственного за деятельность Шведско-Австралийского общества, которое оказалось невероятно многочисленным. Но напасть на след Арона Кантора так и не удалось. В посольстве он не регистрировался и к Шведскому обществу отношения не имел. Даже старый садовник в Перте, по имени Карл-Хокан Вестер, знавший, по слухам, всех шведов в Австралии, не смог предоставить им каких-либо сведений.
    Артур и Луиза размышляли, не стоит ли напечатать объявление о розыске. Однако Луиза сказала, что Арон настолько сторонился людей, что мог даже изменить цвет кожи. Он способен сбить с толку преследователей, превратившись в собственную тень.
    Им не найти Арона. Но, быть может, именно этого ей в глубине души и хотелось? Быть может, она стремилась лишить его права проводить сына до могилы? В отместку за все нанесенные им обиды?
    Артур без обиняков спросил ее, и она честно ответила, что не знает.
    В эти сентябрьские дни она по большей части плакала. Артур молча сидел за кухонным столом. Он не мог утешить ее, единственное, что было в его силах, — молчать. Но холодное молчание лишь усиливало ее отчаяние.
    Как-то ночью она пришла в комнату отца и забралась в его постель, как в годы после смерти Хайди на льду затерянного озера. Лежала не шевелясь, положив голову ему на плечо. Оба не спали, оба не обмолвились ни словом. Бессонница была как ожидание, что ожиданию придет конец.
    Ближе к рассвету Луиза не выдержала неподвижности. Пусть ей это не по силам, но она должна попытаться понять, какие темные силы отняли у нее единственного ребенка.
    

    Встали они рано, сели за кухонный стол. За окном шел дождь, тихий осенний дождь. Ярко сияли гроздья рябины. Она попросила у отца машину, потому что уже этим утром хотела вернуться в Стокгольм. Артур разволновался, но она успокоила его. Она не будет гнать и не собирается падать с обрыва. Больше никто не умрет. Просто ей необходимо попасть в квартиру Хенрика. Она уверена: сын оставил какие-то следы. Письма не было, но Хенрик не писал письма, он оставлял другие знаки, расшифровать которые способна только она.
    — У меня нет других возможностей, — сказала она. — Я должна это сделать. А потом вернусь сюда.
    Помешкав, он все-таки произнес то, что обязан был произнести. Похороны?
    — Они должны состояться здесь. Где же иначе его хоронить? Но с этим мы подождем.
    Часом позже Луиза уехала. Отцовская машина пропахла старым трудовым потом, охотой и смазанными маслом инструментами. В багажнике по-прежнему лежала рваная собачья подстилка. Она медленно ехала через густые леса, на вырубке вблизи границы с Даларна, как ей показалось, видела лося. В Стокгольм она приехала под вечер. С трудом удерживала машину на скользких дорогах, пыталась сосредоточиться на управлении и думала, что это ее последний долг перед Хенриком. Она должна остаться в живых. Никто другой не сумеет выяснить, что же произошло на самом деле. Его смерть требовала, чтобы она продолжала жить.
    Она поселилась в гостинице около Шлюза, по ее мнению слишком дорогой. Поставила машину в подземном гараже. И в сумерках отправилась на Тавастагатан. Чтобы придать себе сил, открыла бутылку виски, купленную в афинском аэропорту.
    Как Арон, мелькнуло у нее. Я терпеть не могла, когда он пил прямо из горлышка. А теперь делаю то же самое.
    Она отперла дверь. Полиция ее не опечатала.
    Возле двери лежали рекламные буклеты, писем не было. Только открытка от какого-то Вильгота, восхищенно описывавшего крепостные стены Ирландии. На зеленом фоне открытки виднелся склон, ведший к седому морю, но, как ни странно, ни одной крепостной стены. Луиза неподвижно, затаив дыхание, стояла в прихожей, пока не сумела совладать с нервами и с инстинктивным желанием убежать прочь. Потом сняла пальто, сбросила туфли. Не спеша осмотрела квартиру. Простынь на кровати не было. Вернувшись в прихожую, она присела на скамеечку рядом с телефоном. Мигала лампочка автоответчика. Она нажала на кнопку прослушивания. Сначала какой-то Ханс спрашивал, не пойдет ли Хенрик в Этнографический музей на выставку перуанских мумий. Затем раздался щелчок, звонивший не оставил сообщения. Пленка крутилась дальше. Вот ее собственный голос, звонок из дома Мицоса. Она отметила радость, звучавшую в ее голосе, по поводу предстоящей встречи, которая так и не состоялась. Второй звонок от нее, из Висбю. Нажав на кнопку перемотки, она прослушала кассету еще раз. Сперва Ханс, потом неизвестный, потом она сама. Луиза сидела возле телефона. Лампочка перестала мигать. Зато в ее душе загорелся огонек, такой же, как на автоответчике, сигнал, предупреждающий, что поступили сообщения. У нее внутри было сообщение. Задержав дыхание, она попыталась уловить ускользающую мысль. Сплошь и рядом бывает, что кто-нибудь звонит, дышит в трубку и вешает ее, ничего не сказав, она и сама порой так поступала, Хенрик наверняка тоже. Внимание Луизы привлекли ее собственные сообщения. Слышал ли их Хенрик вообще?
    Внезапно ее осенило. Он ничего не прослушивал. Звонки шли в пустоту.
    Ей стало страшно. Но сейчас нужно собрать все силы, чтобы найти следы. Хенрик непременно что-то ей оставил. Она прошла в комнату, которую он использовал как кабинет, там же стояли музыкальный центр и телевизор. Став посередине, она медленно огляделась.
    «Вроде бы всё на месте. Уж слишком прибрано, — подумала она. — Хенрик не имел привычки убираться. Мы иногда спорили, что лучше — быть педантом или нет». Она снова обошла квартиру. Может, уборку сделала полиция? Надо выяснить. Она нашла телефон Ёрана Вреде и, к счастью, застала его. Слышала, что он занят, и потому спросила лишь об уборке.
    — Мы не производим уборку, — ответил Ёран Вреде. — Но, естественно, восстанавливаем порядок, если его нарушили.
    — Простынь на кровати нет.
    — За это мы вряд ли можем нести ответственность. У нас не было причин забирать что-то из его вещей, поскольку речь не шла о преступлении.
    Он извинился, сказал, что очень спешит, назвал время, когда можно завтра ему позвонить. Луиза снова замерла посредине комнаты, продолжая обозревать ее. Потом осмотрела бельевую корзину в ванной комнате. Никаких простынь, только пара джинсов. Она методично обследовала всю квартиру. Но грязных простынь так и не обнаружила. Села на диван, стала разглядывать комнату с другого ракурса. Что-то в этом идеальном порядке не сходится. Она никак не могла определить, в чем именно заключается несоответствие тому, что она ожидала увидеть. «Хенрик никогда бы не взялся за уборку, чтобы сообщить мне что-нибудь», — подумала она. Вот что не дает ей покоя. Она прошла на кухню, открыла холодильник. Там практически ничего не было, но другого она и не ждала.
    Затем Луиза сосредоточилась на письменном столе. Выдвинула ящики в тумбах. Бумаги, фотографии, старые надорванные посадочные талоны. Наугад выбрала один. 12 августа 1999 года Хенрик летел в Сингапур на самолете компании «Куонтас», место 37 G. На обороте он записал: «Не забыть, телефонный разговор». И больше ничего.
    Мало-помалу она приближалась к его жизни, к прежде неизвестным ее сторонам. Приподняла подкладку на письменном столе, украшенную изображениями кактусов в пустыне. Под ней лежало одинокое письмо. Луиза сразу поняла, что оно от Арона. Неряшливые буквы, нацарапанные в большой спешке. Она засомневалась, стоит ли читать. Хочется ли ей и впрямь узнать, в каких они были отношениях? Она перевернула конверт. Написано что-то вроде неразборчивого адреса.
    Отойдя к кухонному окну, она попыталась представить себе его реакцию. Ведь Арон никогда понапрасну не выказывал своих чувств, вечно стремился сохранить хладнокровное отношение и к жизни, и ко всем раздражающим мелочам.
    «Я нужна тебе, — думала она. — Точно так же, как ты был нужен мне и Хенрику. Но ты не прибегал на наш зов. По крайней мере, на мой».
    Луиза вернулась к письменному столу, посмотрела на письмо. Вместо того чтобы прочитать, сунула конверт в карман.
    В среднем ящике под столешницей лежали ежедневники и дневники Хенрика. Луизе было известно, что он регулярно вел записи. Но ей не хотелось рисковать: а вдруг в дневниках обнаружится, что она совсем не знала сына? Этим она займется позже. Еще там нашлось несколько компакт-дисков с пометкой Хенрика, что это копии, сделанные с его компьютера. Компьютера она не обнаружила. Диски спрятала в сумку.
    Раскрыла ежедневник за 2004 год, пролистала его до последней записи, за два дня до ее отъезда из Греции. Понедельник, 13 сентября. Попытаться понять. И больше ни слова. Что он хотел понять? Луиза пролистала странички назад, но записей за предшествующие месяцы оказалось немного. Проверила и те дни, которых он так и не увидел. Одна-единственная пометка: 10 октября. У Б.
    «Я не нахожу тебя, — думала она. — По-прежнему не могу истолковать твои следы. Что же случилось в этой квартире? Внутри тебя?»
    Внезапно ее озарило. Кто-то приходил сюда после того, как вынесли тело Хенрика и заперли дверь. Кто-то приходил сюда, так же как сейчас пришла она сама.
    То, что она мучительно искала, вовсе не следы Хенрика. Ей мешали следы, оставленные другими. Стрелка компаса металась.
    Луиза методично обыскала и письменный стол, и книжные полки. Но, кроме того письма от Арона, не нашла ничего.
    Вдруг навалилась усталость. Он наверняка оставил какой-то след. И вновь в душу закралась та самая мысль. Кто-то побывал в квартире. Но кто приходил, чтобы аккуратно все прибрать и захватить с собой простыни с кровати? Очевидно, не хватает еще чего-то. Чего-то, что она не сумела обнаружить. Но почему простыни? Кто их взял?
    Луиза начала проверять платяные шкафы. В одном наткнулась на несколько толстых папок, перевязанных потрепанным ремешком. На обложке Хенрик черной тушью вывел: «М. К.». Она разложила папки на столе. В первой находились компьютерные распечатки и фотокопии. Текст — по-английски. Пролистав содержимое, Луиза принялась читать. И пришла в недоумение. Все материалы касались мозга американского президента Кеннеди. Она читала, наморщив лоб, потом перечитала еще раз, более основательно.
    Через несколько часов, когда она захлопнула последнюю папку, сомнений у нее не осталось. Смерть не была естественной. Катастрофу вызвали внешние причины.
    Подойдя к окну, Луиза смотрела на темную улицу.
    «Там есть тени, — думала она. — Они-то и убили моего сына».
    На секунду ей почудилось какое-то движение и шорох у темной стены дома. И опять стало тихо.
    В начале первого ночи она вышла из квартиры и отправилась в гостиницу. Время от времени она оглядывалась. Но за ней никто не шел.
   

   

    

     5
    

    В номере царила тишина. В комнатах с постоянно меняющимися жильцами воспоминания не накапливаются. Луиза смотрела из окна на Старый город, наблюдала за движением и думала, что сквозь толстые стекла не проникают никакие звуки. Звуковая дорожка действительности обрезана.
    Она прихватила с собой несколько папок, самых толстых. Письменный стол был совсем маленький, и, разложив бумаги на кровати, Луиза начала читать заново. Читала чуть не всю ночь. Между половиной четвертого и четвертью пятого заснула среди папок, выплеснувших свое содержимое, точно бумажное море. Проснувшись рывком, она продолжила чтение. Ей пришло в голову, что лежавшую перед ней информацию о Хенрике она сортировала как археолог. Почему он так тщательно изучал случившееся с американским президентом Кеннеди более сорока лет назад? Что искал? Какие сведения там крылись? Как искать то, что искал кто-то другой? Она стояла словно бы перед одной из многочисленных разбитых античных ваз, столько раз проходивших через ее руки. Перед грудой разрозненных, неотсортированных черепков, которые ей предстояло возродить, как птицу Феникс из тысячелетнего пепла. От нее требуются знания и терпение, чтобы успешно завершить дело, не впасть в отчаяние от упрямых осколков, никак не желавших ложиться на место. Но что же ей делать сейчас? Как склеить черепки, оставленные Хенриком?
    

    Ночью Луиза то и дело разражалась рыданиями. Или, может быть, она плакала беспрерывно, не замечая, что слезы время от времени перестают литься? Она проштудировала все непонятные документы, собранные Хенриком, в большинстве на английском языке, иногда фотокопированные отрывки из разных книг или подборок документов, иногда электронные письма из университетских библиотек или частных фондов.
    Речь шла об исчезнувшем мозге. Мозге убитого президента.
    

    На рассвете, почувствовав, что силы иссякли, Луиза вытянулась на кровати и попробовала мысленно собрать воедино важнейшие детали прочитанного.
    В ноябре 1963 года, около 12 часов дня по центральному поясному времени, президента Джона Фицджеральда Кеннеди обстреляли, когда он вместе с женой ехал в открытом лимузине, сопровождаемом кортежем автомобилей, по центру Далласа. Было произведено три ружейных выстрела. Пули, летевшие с бешеной скоростью, превращали все на своем пути в кровавое месиво из мяса, сухожилий и костей. Первая попала президенту в шею, вторая прошла мимо, но третья пробила голову, образовав большое отверстие, из которого под сильным напором вытекла часть мозга. В тот же день тело президента переправили из Далласа самолетом ВВС № 1. На борту Линдон Джонсон принес президентскую присягу, рядом с ним находилась Джекки в окровавленной одежде. Затем на авиабазе произвели вскрытие трупа. Все происшедшее окружили покровом тайны, никто не знал, что случилось на самом деле. Много лет спустя будет установлено, что мозг президента Кеннеди — часть его, оставшаяся после выстрела и вскрытия, — исчез. Несмотря на целый ряд расследований, проведенных, чтобы выяснить, что же произошло, исчезнувший мозг так и не нашли. Вполне вероятно, Роберт Кеннеди, брат убитого президента, забрал мозговую субстанцию и захоронил ее. Но никто не знал точно. А через несколько лет убили и Роберта. Исчезнувший мозг президента Кеннеди так и не нашли.
    Луиза лежала на кровати, закрыв глаза, и старалась понять. Что искал Хенрик? Мысленно перебирала заметки, сделанные им на полях разных документов.
    

    Мозг убитого президента — словно жесткий диск. Кто-то боялся, что возможно расшифровать мозг так же, как добираются до информации жесткого диска, извлекая отпечатки текстов, которые по всем параметрам должны были быть удалены?
    

    Хенрик не отвечал на вопрос.
    Лежа на боку, Луиза разглядывала натюрморт на стене возле двери в ванную. Три тюльпана в бежевой вазе. Темно-коричневый стол, белая скатерть. «Плохая живопись, — подумала она. — Она не дышит, цветы не источают аромата».
    В одну из папок Хенрик вложил исписанный листок, вырванный из тетради; он пытался объяснить, почему мозг мог исчезнуть.
    

    Страх перед содержимым, страх, что найдется возможность высвободить сокровенные мысли покойника. Как с помощью дрели вскрывают сейф или крадут дневники из чьего-то потаенного архива. Возможно ли полностью проникнуть в личный мир человека, если не украдешь его мыслей?
    

    Луиза не понимала, кто и чего боится. Какого рассказа Хенрик ожидал от убитого президента? Давным-давно законченного рассказа? Что за историю он ищет?
    Скорее всего, след ложный. Сев на постели, она отыскала бумагу с заметками Хенрика. Написано явно в спешке. Неряшливый почерк, много зачеркиваний, пунктуация хромает. Кроме того, он, судя по всему, писал, ничего не подложив под листок, наверно на собственной коленке. И отметил слово трофей.
    

    Скальп может быть главной добычей охотника, так же как рога лося или голова льва. Почему бы тогда и мозгу не стать трофеем? Итак, кто охотник?
    

    Здесь появляется имя Роберта Кеннеди со знаком вопроса.
    Третий мотив — неизвестная альтернатива.
    

    Что-то, что даже представить себе невозможно. Пока мозг не найден, эта неизвестная альтернатива должна оставаться. Нельзя упускать из виду неизвестное обстоятельство.
    

    В эти ранние часы на улице все еще было темно. Луиза встала, опять подошла к окну. Дождь, фары автомобилей мерцали. Ей пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть. Что же он искал? Она почувствовала дурноту, надо выйти наружу.
    В начале восьмого она упаковала бумаги Хенрика, расплатилась за гостиницу и с чашкой кофе расположилась в помещении, где подавали завтрак.
    За соседним столиком мужчина и женщина репетировали диалог из какой-то пьесы. Мужчина, совсем старик, близоруко щурясь, читал по тетрадке с ролью, руки у него дрожали. Женщина в красном пальто монотонно произносила свои реплики. В пьесе речь шла о разрыве, сцена разыгрывалась в прихожей или, возможно, на лестничной площадке. Но кто кого оставил — он ее или она его, — Луиза определить не могла.
    

    Допив кофе, Луиза вышла из гостиницы. Дождь перестал. Она зашагала вверх по улице к квартире Хенрика. Усталость опустошила ее, внутри саднило. Я не буду заглядывать далеко вперед, только на один шаг. Один шаг, не больше.
    Она села за кухонный стол, избегая смотреть на хлебные крошки, по-прежнему рассыпанные там. Снова пролистала ежедневник. То и дело встречалась буква «Б». Она перебирала имена: Биргитта, Барбара, Берит. Нигде ни намека на объяснение. Откуда этот интерес к президенту Кеннеди и его мозгу? Что-то втемяшилось ему в голову. Реально ли то, что он искал, или только символ? Существует ли разбитая ваза на самом деле или это лишь мираж?
    Она заставила себя открыть дверцу гардероба и обыскать карманы. Нашла мелкие монеты, в основном шведские, и парочку евро. В кармане куртки лежал грязный билет на автобус, а может, на метро. Она принесла билет на кухню, зажгла настольную лампу. Мадрид. Значит, Хенрик ездил в Испанию, об этом он ей не рассказывал, она бы помнила. Зачастую все, что он говорил о своих поездках, состояло в упоминании места пребывания. Но он никогда не объяснял, почему ездил, называл цель, а не намерения.
    Луиза вернулась к гардеробу. В кармане брюк обнаружила высохший цветок, рассыпавшийся в ее пальцах. Больше ничего.
    Она принялась осматривать рубашки. И тут раздался звонок в дверь. Луиза вздрогнула. Звонок резанул ее. Сердце громко стучало, когда она пошла в прихожую открывать. Но там стоял не Хенрик, а невысокая девушка с черными волосами и такими же черными глазами, в застегнутом до подбородка пальто.
    Девушка выжидающе посмотрела на Луизу:
    — Хенрик дома?
    Луиза расплакалась. Девушка чуть отступила назад.
    — Что ты здесь делаешь? — испуганно спросила она.
    У Луизы не было сил отвечать. Она повернулась и прошла на кухню. Услышала, как девушка осторожно закрывает входную дверь.
    — Что ты здесь делаешь? — повторила она.
    — Хенрик умер.
    

    От неожиданности девушка часто задышала. Замерев на месте, она пристально глядела на Луизу.
    — Кто ты? — спросила Луиза.
    — Меня зовут Назрин, я жила с Хенриком. Возможно, до сих пор живу. Во всяком случае, мы — друзья. Он — самый лучший друг на свете.
    — Он умер.
    

    Луиза встала, пододвинула стул девушке, все еще стоявшей в пальто, застегнутом до самого подбородка. Когда Луиза рассказала о том, что произошло, Назрин медленно покачала головой.
    — Хенрик не мог умереть, — тихо сказала она.
    — Не мог, я согласна с тобой. Он не мог умереть.
    

    Луиза ждала какой-нибудь реакции Назрин. Но не дождалась. Назрин начала задавать осторожные вопросы. Похоже, думала, что неправильно поняла слова Луизы.
    — Он был болен?
    — Он никогда не болел. Кроме детских болезней вроде кори, которых мы практически даже не заметили. В подростковом возрасте у него какое-то время часто шла кровь из носа. Но это прошло. Сам он считал причиной то, что жизнь идет слишком медленно.
    — Что он имел в виду?
    — Не знаю.
    — Но он же не мог просто взять и умереть. Так не бывает.
    — Не бывает. И тем не менее это произошло. То, чего не бывает, самое ужасное, что может случиться.
    

    Внезапно Луиза ощутила растущее бешенство, оттого что Назрин не заплакала. Она словно бы осквернила память Хенрика.
    — Пожалуйста, уходи, — произнесла она.
    — Куда же я пойду?
    — Ты пришла встретиться с Хенриком. Его больше нет. Ты должна уйти.
    — Я не хочу уходить.
    — Я даже не знаю, кто ты такая. Он никогда о тебе не упоминал.
    — Он говорил, что никогда не рассказывал тебе про меня. Нельзя жить без тайн.
    — Так и сказал?
    — Говорил, что этому научила его ты.
    Гнев Луизы утих. Она почувствовала стыд.
    — Мне страшно, — сказала она. — Меня всю трясет. Я потеряла моего единственного ребенка. Потеряла собственную жизнь. Сижу здесь и жду, когда рассыплюсь.
    Назрин встала, прошла в комнату. Луиза слышала, как она захлюпала носом. Вернулась она не скоро, пальто было расстегнуто, черные глаза покраснели.
    — Мы договорились совершить «длинную прогулку». Так мы это называли. Обычно шли вдоль воды, как можно дальше от города. По дороге туда мы молчали, на обратном пути разрешалось говорить.
    — Как получилось, что девушка по имени Назрин говорит без акцента?
    — Я родилась в аэропорту, в Арланде. Мы просидели там два дня, ожидая, когда нас отправят в какой-нибудь лагерь для беженцев. Мама родила меня на полу возле паспортного контроля. Все произошло очень быстро. Я родилась там, где, собственно, начинается Швеция. Ни у мамы, ни у папы паспортов не было. А я, родившаяся там, на полу, сразу получила шведское гражданство. Один из полицейских, работавших тогда на паспортном контроле, по-прежнему иногда звонит.
    — Как ты познакомилась с Хенриком?
    — В автобусе. Мы сидели рядом. Он вдруг засмеялся и показал на надпись, сделанную тушью на стенке автобуса. Я не нашла в ней ничего смешного.
    — Что там было написано?
    — Не помню. Потом он как-то зашел ко мне на работу. Я стоматологическая медсестра. Хенрик засунул себе в рот вату и сказал, что у него болит зуб.
    

    Назрин повесила пальто на вешалку. Глядя на нее, Луиза представила себе, как она выглядит голой в постели с Хенриком.
    Она протянула ладонь через стол и сжала руку Назрин.
    — Ты должна кое-что знать. Я была в Греции. Ты — здесь. Что-нибудь случилось? Он изменился?
    — Он был веселый, гораздо веселее, чем когда-либо в последнее время. Никогда не видела его в таком приподнятом настроении.
    — Что произошло?
    — Не знаю.
    

    Луиза поняла, что Назрин говорит правду. Это как делать раскопки в зыбком наносном грунте. Даже опытный археолог не всегда сразу замечает, что добрался до нового слоя почвы. Можно долго копаться в руинах, оставшихся после землетрясения, и только потом догадаться, что это такое.
    — Когда ты заметила в нем эту радость?
    Ответ изумил ее.
    — Когда он вернулся из поездки.
    — Поездки куда?
    — Не знаю.
    — Он не говорил, куда ездит?
    — Не всегда. В этот раз не сказал ничего. Я встречала его в аэропорту. Он прилетел из Франкфурта. Издалека. Но побывал где-то очень далеко, где — не знаю.
    

    Луизу пронзила боль, словно внезапно заныл зуб. Хенрик, как и она сама, совершил промежуточную посадку во Франкфурте. Она прилетела из Афин. Откуда же нырнул в облака его самолет?
    — Но что-то он должен был сказать. Что-то ты наверняка заметила. Он загорел? Привез тебе какие-нибудь подарки?
    — Он ничего не сказал. А загорелый был практически всегда. И вернулся явно в лучшем настроении, чем перед отъездом. Подарков он мне никогда не дарил.
    — Сколько он отсутствовал?
    — Три недели.
    — И не сказал, где был?
    — Нет.
    — Когда состоялась поездка?
    — Около двух месяцев назад.
    — Он не объяснил, почему ничего не говорит?
    — Он говорил о своей маленькой тайне.
    — Так и сказал?
    — Именно так.
    — И ничего тебе не привез?
    — Я же сказала. Он никогда не покупал мне подарков. Зато писал стихи.
    — О чем?
    — О тьме.
    Луиза с удивлением посмотрела на Назрин.
    — Он дарил тебе стихи о тьме, написанные во время поездки?
    — Всего было семь стихов, он писал по одному каждые три дня поездки. В них говорилось о странных людях, которые живут в вечной тьме. О людях, переставших искать выход.
    — Звучит мрачновато.
    — Они были ужасные.
    — Ты их сохранила?
    — Он велел их сжечь после прочтения.
    — Почему?
    — Я тоже спросила. Он ответил, что они больше не нужны.
    — Так бывало часто? Что он просил сжечь написанное?
    — Никогда. Только в этот раз.
    — Он когда-нибудь говорил с тобой об исчезнувшем мозге?
    Назрин взглянула на нее с недоумением.
    — В шестьдесят третьем году в Далласе убили Джона Кеннеди. После патологоанатомического обследования его мозг исчез.
    Назрин покачала головой.
    — Я не понимаю, о чем ты. В шестьдесят третьем я еще не родилась.
    — Но ты же слышала про президента Кеннеди?
    — Кое-что слышала.
    — Хенрик никогда о нем не говорил?
    — С какой стати?
    — Просто любопытно. Я нашла здесь множество бумаг о нем. И об исчезнувшем мозге.
    — С чего бы Хенрику интересоваться этим?
    — Не знаю. Но мне кажется, это важно.
    

    Хлопнула створка почтовой щели. Обе вздрогнули. Назрин пошла в прихожую и вернулась с рекламными предложениями о скидках на карбонад и компьютеры. Положила рекламу на кухонный стол, но сама садиться не стала.
    — Я не могу здесь больше оставаться. Я чувствую, что задыхаюсь.
    Она разрыдалась. Луиза встала, обняла ее.
    — Что прекратилось? — спросила она, когда Назрин успокоилась. — Когда любовь переросла в дружбу?
    — Только для него. Я по-прежнему любила его. Надеялась, что все вернется.
    — Откуда у него возникло это радостное настроение? Из-за другой женщины?
    Назрин не замешкалась с ответом. Луиза поняла, что девушка сама не раз задавала себе этот вопрос.
    — Другой женщины не было.
    — Помоги мне понять. Ты видела его иначе. Для меня он был сыном. Своих детей видишь не вполне отчетливо. Всегда примешиваются надежды или тревоги, которые искажают картину.
    Назрин снова села. Луиза заметила, как ее взгляд мечется по стене кухни, точно ища точку опоры.
    — Возможно, я неудачно выразилась, — сказала Назрин. — Возможно, мне следовало говорить не о внезапно возникшей радости, а о неожиданно улетучившейся грусти.
    — Хенрик никогда не грустил.
    — Может, он просто тебе этого не показывал? Ты же сама сказала. Перед кем ребенок предстает совершенно отчетливо? Не перед родителями. Когда я встретила Хенрика в том автобусе, он смеялся. Но Хенрик, которого я успела узнать, был глубоко серьезным человеком. Как я. Он смотрел на мир как на растущее бедствие, движущееся к окончательной катастрофе. С возмущением говорил о бедности. Пытался дать волю гневу, но ему всегда было легче предаваться грусти. По-моему, он был слишком слабым. Или же я так и не сумела разглядеть его до конца. Я считала его неудавшимся идеалистом. Но, может статься, истина в ином. Он строил планы, хотел сопротивляться. Помню, однажды за этим столом — он сидел там, где сидишь ты, — он сказал, что каждый человек должен быть собственным движением сопротивления. Нельзя ждать других. Этот чудовищный мир требует, чтобы каждый из нас внес посильный вклад. Когда начинается пожар, никто не спрашивает, откуда берется вода. Пламя надо гасить. Помню, я тогда подумала, что патетикой он порой напоминает священника. Может, все священники — романтики? Иногда я уставала от его серьезности, его грусть была как стена, о которую я билась. Он был из тех усовершенствователей мира, кому больше всего жалко самих себя. Но за стеной скрывалась иная серьезность, от этого я не могла отмахнуться. Серьезность, грусть — неудачные проявления гнева. Как только он начинал злиться, то становился похож на маленького испуганного ребенка. Но после возвращения из поездки все изменилось.
    

    Назрин умолкла. Луиза заметила, что она старается вспомнить.
    — Я сразу заметила: что-то произошло. В здание аэровокзала Хенрик вошел медленно, будто его одолевали сомнения. Увидев меня, улыбнулся. Но у меня возникло впечатление, что в глубине души он надеялся, что встречать его никто не будет. Вел себя как обычно, старался вести себя как обычно. Но вид у него был отсутствующий, даже в постели. Я не знала, ревновать мне или нет. Хотя он бы рассказал, если бы дело касалось другой женщины. Я попробовала спросить, где он побывал. Но он только покачал головой. А когда распаковал чемодан, я увидела следы краснозема на подошвах ботинок и поинтересовалась, откуда они. Он не ответил, рассердился. А потом вдруг снова преобразился. Отрешенность улетучилась, он повеселел, появилась легкость, точно он скинул с себя какой-то невидимый тяжелый груз. Я стала замечать, что вечерами, когда я приходила, его одолевала усталость, он ночи напролет бодрствовал, но мне так и не удалось узнать, чем он занимался. Что-то писал, в квартире появлялись все новые папки. Неустанно говорил о том, что необходимо выпустить наружу гнев, о том, что скрыто и что нужно разоблачить. Порой его речи напоминали цитаты из Библии, точно он вот-вот превратится в этакого пророка. Однажды я попыталась пошутить по этому поводу. Он пришел в бешенство. Единственный раз я видела его по-настоящему разъяренным. Боялась, что он меня ударит. Он даже замахнулся кулаком и, если бы я не закричала, обязательно бы меня ударил. Я испугалась. Он попросил прощения, но я ему не поверила.
    

    Назрин умолкла. Сквозь стену в кухню донеслись звуки музыки. Луиза узнала мелодию — лейтмотив фильма, название которого она забыла.
    Назрин закрыла лицо руками. Луиза замерла в ожидании. Чего она ждала? Сама не знала.
    Назрин встала.
    — Я пойду. Не могу больше.
    — Как мне с тобой связаться?
    

    Назрин написала на рекламном листке номер телефона. Потом, перекинув пальто через руку, повернулась и ушла. Луиза слышала стук ее каблуков на лестнице, слышала, как хлопнула дверь подъезда.
    Через несколько минут она сама покинула квартиру. Спускалась к Шлюзу, выбирая дорогу наобум и держась поближе к домам, — боялась впасть в панику. У Шлюза остановила такси и поехала в Юргорден. Ветер стих, в воздухе словно бы потеплело. Она бродила среди осенних деревьев, мысленно возвращаясь к рассказу Назрин.
    Скорее улетучилась грусть, чем внезапно появилась радость. Поездка, о которой он не хотел рассказывать.
    Одержимость? Все эти папки? Луиза не сомневалась, что именно их содержимое она прочитала, — об убитом президенте и его мозге. Именно их видела Назрин. Значит, интерес Хенрика к убитому президенту и его мозгу относится вовсе не к прошлым годам. Он возник недавно.
    Она бродила по осенним тропинкам и рассеянно размышляла. Порой даже затруднилась бы сказать, шелестят ли осенние листья у нее в голове или под ногами.
    Неожиданно она вспомнила про найденное письмо Арона. Вынула конверт из кармана, прочитала — всего несколько слов:
    

    Мозг Кеннеди
    Пока никаких айсбергов. Но я не сдаюсь. Арон.
    

    Луиза соображала. Айсберги? Это что, код? Игра? Положив письмо в карман, она продолжила прогулку.
    

    К вечеру она вернулась в квартиру Хенрика. Кто-то оставил сообщение на автоответчике: Привет, это Иван. Я перезвоню. Кто такой Иван? Возможно, Назрин знает. Луиза хотела было позвонить ей, но передумала. Прошла в спальню Хенрика, села на матрас. Голова закружилась, но она заставила себя сидеть.
    На книжной полке стояла фотография — она и Хенрик.
    Когда ему было семнадцать, они поехали на Мадейру. За неделю, проведенную на острове, они совершили экскурсию в Долину Монахинь и пообещали себе вернуться туда через десять лет. Это станет целью их собственного паломничества длиною в жизнь. Луиза внезапно разозлилась, что кто-то посмел лишить их этого путешествия. «Смерть — отчаянно длинная штука, — мелькнуло в голове. — Бесконечно длинная. Мы больше никогда не вернемся в Коррейя-дес-Фуэнтес. Никогда».
    Ее взгляд блуждал по комнате. Что-то привлекло ее внимание. Она поискала глазами. Книжные полки с двумя рядами книг приковали ее взгляд. Сперва она не сообразила, в чем дело. Потом увидела, что некоторые корешки на нижней полке выдаются вперед. Хенрик, может, и не отличался чрезмерной аккуратностью, но ненавидел беспорядок. Не лежит ли там что-нибудь? Встав с кровати, Луиза рукой пошарила за книгами. И нашла две тонкие тетрадки. Прихватив их, отправилась на кухню. Простые тетрадки, исписанные карандашом, чернилами, тушью, все в пятнах, неряшливый почерк. Текст — по-английски. На одной тетрадке посвящение: Memory Book for My Mother Paula.
    Луиза перелистала тоненькую тетрадку. Там было немного текста, засушенные цветы, высохшая шкурка ящерки, несколько поблекших фотографий, сделанный цветным мелком рисунок детского личика. Прочитав написанное, Луиза поняла, что речь шла о женщине, которая умирала от СПИДа, и эти строки она писала своим детям, чтобы после ее смерти у них осталась хоть какая-то память.
    

    Не проливайте слишком много слез, просто их должно хватить, чтобы полить цветы, которые вы посадите на моей могиле. Учитесь и с пользой проживите свою жизнь. С пользой распорядитесь временем.
    

    Луиза смотрела на лицо черной женщины, глядевшей с почти полностью выцветшей фотографии. Она улыбалась прямо в объектив, прямо в Луизино горе и бессилие.
    Она прочитала вторую тетрадку. Книга памяти Мириам для дочери Рикки. Тут не было фотографий, записи короткие, буквы судорожно вдавлены в бумагу. Никаких засохших цветов, несколько страниц пустые. Текст не закончен, он обрывался посредине фразы: There are so many things I would...
    Луиза попыталась закончить предложение. Что хотела сказать Мириам. Или сделать.
    Что я хотела бы сказать тебе, Хенрик. Или сделать. Но ты исчез, скрылся от меня. Прежде всего, ты оставил меня с чудовищными страданиями: я не знаю, почему ты исчез. Не знаю, что ты искал и что привело тебя к случившемуся. Ты жил, ты не хотел умирать. И все-таки умер. Я не понимаю.
    Луиза разглядывала тетрадки на кухонном столе.
    Я не понимаю, зачем ты хранил записки этих двух женщин, умерших от СПИДа. И почему спрятал их за другими книгами на своих полках.
    Она медленно раскладывала в голове черепки. Выбрала самые крупные. Надеялась, что они, как магнит, притянут к себе остальные и появится целое.
    Краснозем на подошвах его ботинок. Куда он ездил?
    Задержав дыхание, она попыталась ухватить кончик нити.
    Я должна набраться терпения. Точно так же, как археология научила меня, что проникнуть сквозь все наслоения истории можно только с помощью энергии и кротости. Без спешки.
    Луиза покинула квартиру поздно вечером. Поселилась в другой гостинице. Позвонила Артуру, сказала, что скоро вернется. Потом нашла визитную карточку Ёрана Вреде и набрала номер его домашнего телефона. Он ответил заспанным голосом. Они договорились, что завтра в девять утра она придет к нему в офис.
    Опустошив несколько бутылочек со спиртным из мини-бара, Луиза заснула и очнулась от беспокойного сна в час или два пополуночи.
    Остаток ночи она провела без сна. Черепки по-прежнему молчали.
   

   

    

     6
    

    Ёран Вреде встретил ее у входа в полицейское управление. От него пахло табаком, по дороге в свой кабинет он рассказал ей, что когда-то в юности мечтал искать кости. Луиза не сразу сообразила, что он имеет в виду, и, только когда они уселись за его заваленный бумагами письменный стол, последовало объяснение. В школьные годы он находился под большим впечатлением от семейства Лики, которое искало окаменелые человеческие останки и в Великом рифте в Восточной Африке нашло-таки искомые окаменелости — пусть не людей, но, по крайней мере, гоминидов.
    Ёран Вреде отодвинул в сторону кипу бумаг и нажал кнопку блокирования телефона.
    — Я мечтал об этом. В глубине души знал, что стану полицейским. Но мечтал найти то, что называли тогда «недостающим звеном». Когда обезьяна стала человеком? Или, может, лучше сказать: когда человек перестал быть обезьяной? Иной раз, когда у меня выпадает свободный часок, я читаю об изысканиях последних лет. Но все яснее и яснее осознаю, что единственные недостающие звенья найду лишь в моей работе.
    Он оборвал себя, словно по ошибке раскрыл какую-то тайну. Луиза смотрела на него с легкой грустью. Перед ней сидел человек с неосуществившейся мечтой. Мир полон таких вот людей среднего возраста, как Ёран Вреде. Мечта в конце концов превращается в слабое отражение того, что когда-то было пылкой страстью.
    А о чем мечтала она сама? Собственно, ни о чем. Археология — вот ее первая страсть, после того как гигант Эмиль отпустил ее и она проехала 190 километров до Эстерсунда, чтобы стать человеком. Она нередко размышляла о том, что ее жизнь пошла по своему руслу, когда автомотриса остановилась между Эстерсундом и Свегом, где пассажирам приходилось ждать другой автомотрисы, шедшей на юг. Рядом со станцией был киоск, где продавали хот-доги. После остановки автомотрисы всех, похоже, одолевал неудержимый голод. Последний в очереди рисковал остаться без еды — либо потому, что закончились сосиски, либо потому, что подошло время продолжить поездку.
    Один-единственный раз она не ринулась занимать место в очереди за хот-догами. Осталась сидеть в автомотрисе и вот тогда-то решила заняться археологией. Она долго колебалась, не выбрать ли ей медицину, требовавшую длительного обучения, стать педиатром — тоже заманчивая перспектива. Но там, в вечерней темноте, неожиданно приняла решение. Решение настолько очевидное, что все сомнения исчезли. Она посвятит свою жизнь поискам прошлого. Луиза предпочла бы работу в полевых условиях, но в то же время что-то ей говорило, что, быть может, ее будущее — поиски тайн старинных манускриптов, новое толкование истин, установленных прежними поколениями археологов.
    Люди вокруг жевали хот-доги с горчицей и кетчупом, а ее охватил удивительный покой. Теперь она знала.
    Ёран Вреде вышел из кабинета и вернулся с чашкой кофе. Луиза отказалась от угощения. Выпрямилась на стуле с ощущением, что ей предстоит оказать ему сопротивление.
    Он говорил с ней дружелюбным тоном, точно с близким человеком:
    — Ничто не указывает на то, что твоего сына убили.
    — Я хочу знать все детали.
    — Их у нас пока нет. Выяснение всех деталей, связанных с внезапной смертью человека, занимает долгое время. Смерть — процесс сложный. Вероятно, самый сложный и труднообозримый процесс из всех, что нам предлагает жизнь Мы значительно больше знаем о том, как человек появляется на свет, нежели о том, как заканчивается жизнь.
    — Я говорю о своем сыне! Не о зародышах и не о стариках в стационаре длительного пребывания!
    Позднее она спрашивала себя, стал ли ее выпад неожиданностью для Ёрана Вреде. Он, наверно, нередко попадал в подобные ситуации, оказывался лицом к лицу с отчаявшимся родителем, который не мог вернуть своего ребенка, но тем не менее жаждал своего рода оправдания, как это ни бессмысленно. Признания, что он хороший родитель, что его нельзя обвинять в безответственности.
    Ёран Вреде открыл лежавшую перед ним пластиковую папку.
    — Ответа нет, — сказал он. — Хотя ему бы полагалось быть. Я сожалею. По несчастному стечению обстоятельств, результаты экспертизы оказались испорчены, анализы надо провести заново. Врачи и лаборатории работают. Причем тщательно, а на это нужно время. Но, естественно, в первую очередь мы ищем признаки внешнего воздействия. Их нет.
    — Хенрик не был самоубийцей.
    Ёран Вреде долго смотрел на нее, не отвечая.
    — Моего отца звали Хуго Вреде. Его считали самым счастливым человеком на свете. Он часто смеялся, любил свою семью, каждое утро с какой-то чуть ли не безумной радостью бежал на работу в типографию «Дагенс нюхетер». И все же в сорок девять лет покончил с собой. У него родился первый внук, ему повысили зарплату. Он только что завершил долгую судебную тяжбу со своими сестрами и стал единоличным владельцем дачи на Утё. Мне тогда было одиннадцать, совсем ребенок. Перед сном он всегда заходил ко мне и крепко обнимал. Однажды во вторник утром он, как обычно, встал, позавтракал, почитал газету; в общем, находился в привычно приподнятом настроении, что-то напевал, завязывая шнурки на ботинках, перед уходом поцеловал маму в лоб. Сел на велосипед и уехал. Он ехал своей всегдашней дорогой. Но у поворота на Турсгатан внезапно свернул в сторону. На работу не поехал. Направился за город. Где-то неподалеку от Соллентуны свернул на узкие тропинки, которые ведут прямо в лес. Там есть свалка, ее видно с самолета, на подлете к определенной посадочной полосе Арланды. Он слез с велосипеда и исчез среди груд металлолома. Его нашли на заднем сиденье старого «доджа». Он принял большую дозу снотворного и умер. Мне было одиннадцать. Я помню похороны. Конечно, смерть отца стала сильным потрясением. Но еще сильнее — боль непонимания. Похороны прошли под знаком загадочного, мучительного вопроса «почему?». Поминки обернулись долгим, затянувшимся молчанием.
    

    Луиза почувствовала, что ей брошен вызов. Ее сын не имеет ничего общего с отцом Ёрана Вреде.
    Ёран Вреде понял ее реакцию. Перелистал лежавшую перед ним папку, хотя прекрасно знал, что там написано.
    — Никакого объяснения причин смерти Хенрика у нас нет. Единственное, в чем мы уверены, — внешнего насилия не было.
    — Это я и сама видела.
    — Нет ни малейших признаков того, что причиной его смерти стал кто-то другой.
    — Что говорят врачи?
    — Что никакого простого или мгновенного объяснения не существует. И неудивительно. Когда умирает молодой, здоровый человек, за этим должно крыться нечто неожиданное. Придет время, и мы узнаем.
    — Что?
    Ёран Вреде покачал головой.
    — Какая-то мелкая деталь дала сбой. Маленькое, лопнувшее звено способно вызвать такие же серьезные разрушения, как прорвавшаяся дамба или извержение вулкана. Врачи ищут.
    — Произошло явно что-то неестественное.
    — Почему ты так считаешь? Объясни.
    Голос у Ёрана Вреде изменился. Луиза уловила в его тоне нотки нетерпения.
    — Я знала своего сына. Он был счастливым человеком.
    — Что такое счастливый человек?
    — Я не собираюсь говорить о твоем отце. Я говорю о Хенрике. Он умер не по своей воле.
    — Но его никто не убивал. Либо он умер естественной смертью, либо покончил с собой. Наши патологоанатомы работают основательно. Скоро мы получим ответ.
    — А потом?
    — Что ты имеешь в виду?
    — Когда они не найдут никаких объяснений?
    

    В разговоре то и дело наступало молчание.
    — Мне очень жаль, но сейчас я больше ничем не могу тебе помочь.
    — Мне никто не может помочь. — Луиза порывисто встала. — Никакого объяснения не существует. Нет никакого недостающего звена. Хенрик умер потому, что так хотел кто-то другой, не он сам.
    

    Ёран Вреде проводил ее к выходу. Расстались они в полном молчании.
    Отыскав свою машину, Луиза уехала из Стокгольма. Возле Салы она остановилась на парковке, откинула сиденье и заснула.
    Ей приснился Василис. Он божился, что не имеет никакого отношения к смерти Хенрика.
    Проснувшись, Луиза продолжила путь на север. «Сон — это сообщение, — думала она. — Мне снился Василис, а на самом деле я видела сон о себе самой. Пыталась убедить себя, что не предала Хенрика. Но слушала я его не так внимательно, как надо бы».
    В Орсе она остановилась перекусить. За одним из столиков шумела компания молодых людей в футбольных, а может, в хоккейных майках. Ей вдруг захотелось рассказать им о Хенрике и попросить вести себя потише. И тут она заплакала. Шофер-дальнобойщик посмотрел на нее. Она помотала головой, и он отвел взгляд. Луиза видела, как он задумчиво заполняет лотерейный купон, и от души пожелала ему выиграть.
    Уже свечерело, когда она проезжала через леса. На вырубке вроде бы видела лося. Затормозила, вылезла из машины. Искала что-то упущенное.
    Смерть Хенрика не была естественной. Кто-то убил его. Что-то убило его. Краснозем на подошвах ботинок, тетрадки с поминальными записями, внезапная радость. Чего же я не вижу? Черепки, возможно, складываются в целое, а я не замечаю.
    В Ноппикоски она опять остановилась — усталость не позволяла ехать дальше.
    Ей снова приснилась Греция, но на этот раз Василис маячил где-то в стороне. Она находилась в раскопе захоронения, когда внезапно произошел обвал. Ее засыпало землей, она ощутила мгновенный страх и, как только начала задыхаться, проснулась.
    Луиза продолжила путь на север. Последний сон не требовал объяснений.
    

    В Свег она приехала ночью. Свернув во двор, увидела свет в окне кухни. Отец, по обыкновению, не спал. Как и много раз прежде, она спросила себя, каким образом он сумел прожить все эти годы, вечно недосыпая.
    Сидя за столом, Артур смазывал какие-то инструменты. Похоже, он вовсе не удивился, что Луиза приехала домой поздней ночью.
    — Проголодалась?
    — Я поела в Орсе.
    — Дорога не близкая.
    — Я не голодна.
    — Тогда больше не будем об этом говорить.
    Она села на свое обычное место и, разгладив рукой клеенку, рассказала обо всем, что случилось. После этого оба надолго замолчали.
    — Возможно, Вреде прав, — наконец произнес Артур. — Давай дадим им шанс найти какое-нибудь объяснение.
    — По-моему, они делают не все, что могут. Собственно говоря, им наплевать на Хенрика. Молодой человек, один из тысяч ему подобных, внезапно умирает в своей постели.
    — Ты несправедлива.
    — Знаю. Но я так чувствую.
    — И все-таки надо подождать.
    

    Луиза понимала: отец прав. Правда о том, что произошло, о причинах смерти Хенрика, никогда не откроется, если они не доверятся судебно-медицинским экспертам.
    Луиза страшно устала. И уже хотела встать, чтобы отправиться спать, но Артур ее задержал:
    — Я снова пытался связаться с Ароном.
    — Ты нашел его?
    — Нет. Но по крайней мере пытался. Еще раз позвонил в посольство в Канберре и поговорил кое с кем из Общества дружбы. Но никто не слышал ни о каком Ароне Канторе. Ты уверена, что он живет в Австралии?
    — Когда дело касается Арона, нельзя быть уверенным ни в чем.
    — Прискорбно, если он не узнает о случившемся и не сможет присутствовать на похоронах.
    — Может, он этого и не хочет? Может, вовсе не желает, чтобы мы его нашли?
    — Никому не придет в голову сознательно не прийти на похороны собственно ребенка, разве нет?
    — Ты не знаешь Арона.
    — Возможно, ты права. Ты позволила мне лишь мельком с ним встретиться.
    — Что ты имеешь в виду?
    — Не обижайся. Ты знаешь, что я прав.
    — А вот и нет. Я никогда не становилась между тобой и Ароном.
    — Сейчас слишком позднее время для таких дискуссий.
    — Это не дискуссия. Это бессмысленный разговор. Спасибо, что затратил столько усилий. Но Арона на похоронах не будет.
    — Мне все же думается, надо еще немного поискать.
    Луиза не ответила. И Артур не стал больше говорить об Ароне.
    

    Арона не было на похоронах его сына, Хенрика Кантора, состоявшихся две недели спустя на церковном кладбище в Свеге. После того как в газете опубликовали объявление о смерти, немало людей позвонило Назрин, помогавшей Луизе в это трудное время. Многие из друзей Хенрика, о большинстве которых Луиза даже не слышала, выразили желание присутствовать на похоронах. Но Херьедален находился слишком далеко. Назрин предложила после похорон устроить поминальный вечер в Стокгольме. Луиза понимала, что в поисках объяснения следовало бы встретиться с друзьями Хенрика. Но у нее не было сил организовать что-то еще, кроме похорон. Она попросила Назрин составить список всех, кто дал о себе знать.
    Похороны состоялись в среду, 20 октября, в час дня. Назрин приехала накануне вместе с другой девушкой, по имени Вера, у которой, если Луиза правильно поняла, тоже была связь с Хенриком. На похороны пришло совсем немного народу. Конечно, это предательство по отношению к Хенрику и всем тем, с кем он встречался в жизни. Но сделать по-другому не получилось.
    Луиза крепко поругалась с Артуром по поводу того, кто будет совершать погребальный обряд. Она упрямо твердила, что Хенрик не хотел бы священника. Артур же настаивал, что как раз наоборот, Хенрик всегда интересовался духовными вопросами. Кто же сможет провести в Свеге достойную церемонию? Пастор Нюблум не слишком старался проповедовать слово Божие, частенько довольствовался собственными обиходными фразами. От него вполне можно добиться того, что Господь и святые останутся за пределами панихиды.
    Луиза сдалась. Бороться не было сил. Слабость росла с каждым днем.
    

    Во вторник, 19 октября, позвонил Ёран Вреде. Сообщил, что, согласно результатам патологоанатомической экспертизы, причиной смерти явилась значительная передозировка снотворного. Он снова извинился, что пришлось так долго ждать заключения. Луиза слушала его в каком-то сомнамбулическом состоянии. Сознавала, что он никогда бы не сказал того, что сказал, если бы не знал точно, если бы это не было правдой от начала и до конца. Ёран Вреде обещал прислать ей все документы, еще раз выразил свои соболезнования и поставил ее в известность, что расследование закрыто. Полиции больше добавить нечего, прокурор дело не возбудит, потому что установлен факт самоубийства.
    Когда Луиза пересказала этот разговор Артуру, он заметил:
    — По крайней мере, мы теперь знаем, что больше не надо ломать себе голову.
    Луиза понимала, что Артур лукавит. Он всю оставшуюся жизнь будет ломать себе голову над тем, что же произошло в действительности. Почему Хенрик решил покончить с собой? Если случилось именно это.
    Ни Назрин, ни Вера тоже не могли заставить себя поверить Ёрану Вреде. Назрин сказала: «Если бы он покончил с собой, то сделал бы это по-другому. Не в собственной кровати, приняв снотворное. Слишком жалкий поступок для Хенрика».
    

    Проснувшись утром 20 октября, Луиза обнаружила, что ночью подморозило. Она спустилась к железнодорожному мосту и долго стояла у перил, глядя в черную воду, такую же черную, как земля, в которую опустят гроб с телом Хенрика. В этом пункте Луиза была непреклонна. Хенрика не сожгут, его тело должно покоиться в земле, именно тело, а не пепел. Она смотрела на воду и вспоминала, что когда-то в юности стояла на этом же месте, чувствуя себя совсем несчастной, и, возможно, единственный раз в жизни обдумывала, не покончить ли с собой. Хенрик словно бы находился рядом. Он бы тоже не прыгнул. Он бы продолжил жить, не ослабил бы хватку.
    Этим ранним утром она долго стояла на мосту.
    Сегодня я похороню своего единственного ребенка. Других детей у меня уже не будет. В гробу Хенрика покоится главная часть моей жизни. Та часть, которую не вернуть.
    Коричневый гроб, розы, никаких венков. Органист исполнил Баха и выбранное им самим сочинение Скарлатти. Пастор говорил спокойно, без пафоса, Бог в церкви не присутствовал. Луиза сидела рядом с Артуром, по другую сторону гроба — Назрин и Вера. Луиза наблюдала похоронную церемонию как бы со стороны. А ведь речь шла о ней самой. Покойнику не выразишь сочувствия, мертвый — он и есть мертвый, мертвецы не плачут. А она? Она уже превратилась в руину. Но некоторые своды внутри ее остались невредимы. И их ей надо защитить.
    

    Назрин и Вера уехали рано, им предстояла долгая поездка автобусом в Стокгольм. Но Назрин обещала не пропадать, а когда Луиза соберется с силами, чтобы освободить квартиру Хенрика от его вещей, она ей поможет.
    Вечером Луиза и Артур сидели на кухне, с бутылкой водки. Он запивал водку кофе, она разбавляла лимонадом. Точно заключив тайное соглашение, оба напились. В десять вечера они, тараща глаза, с трудом удерживались на стульях.
    — Завтра я уезжаю.
    — Возвращаешься?
    — Разве человек всегда не возвращается куда-нибудь? Я уезжаю в Грецию. Надо закончить работу, а что будет потом, не знаю.
    

    На следующий день рано утром Артур отвез Луизу в аэропорт Эстерсунда. Легкий снежок запорошил землю. Взяв ее за руку, отец попросил соблюдать осторожность. Она видела, что он ищет еще какие-то слова, но безуспешно. В самолете на пути в Арланду она подумала, что он непременно сегодня же начнет вырезать лицо Хенрика в каком-нибудь из своих деревьев.
    В 11.55 она вылетела во Франкфурт, чтобы там пересесть на рейс до Афин. Но когда приземлилась во Франкфурте, все принятые ранее решения как бы рассыпались. Она отказалась от зарезервированного места в самолете и долго сидела, глядя на окутанный туманом аэродром.
    Теперь она знала, что делать. Артур был и прав, и не прав, но уступила она не ради него. Это ее собственное решение, ее собственное прозрение.
    Арон. Он есть. Он должен быть.
    

    Вечером того же дня она поднялась в самолет кампании «Куонтас», летевший в Сидней. Последнее, что она сделала перед отлетом, — позвонила одному из коллег в Греции и сказала, что пока приехать не может.
    Сначала ее ждет другая поездка, другая встреча.
    В самолете рядом с ней сидела девочка, одна, без сопровождающего, ребенок, не обращавший никакого внимания на то, что происходит вокруг. Она просто не отрывала глаз от своей куклы — этакого гибрида слона и старой дамы.
    Луиза Кантор смотрела в темноту.
    Арон. Он есть. Он должен быть.
   

   

    

     7
    

    Во время промежуточной посадки в Сингапуре Луиза вышла из самолета и побрела во влажной духоте по устланным желто-коричневыми коврами длинным коридорам, которые, казалось, вели к новым отдаленным терминалам.
    Остановившись у магазинчика, где продавались блокноты, она купила ежедневник с вышитыми на фиолетовом переплете птицами. Девушка-продавщица дружески ей улыбнулась. Глаза Луизы тотчас начали наполняться слезами. Она стремительно повернулась и ушла.
    На обратном пути к самолету ей вдруг стало страшно, что она вот-вот впадет в панику. Она держалась поближе к стенам, ускорила шаг и пыталась сосредоточиться на своем дыхании. Была уверена, что в любую минуту все вокруг потемнеет и она упадет. Но ей очень не хотелось очнуться на желто-коричневом ковре. Ей нельзя падать. Не сейчас, когда она приняла важное решение разыскать Арона.
    

    Самолет взял курс на Сидней в два ночи. Еще во Франкфурте Луиза потеряла контроль над часовыми поясами, которые ей предстояло пересечь. Она пребывала в состоянии невесомости и вневременья. Может, именно так ей удастся приблизиться к Арону? В те годы, что они прожили вместе, Арон всегда удивительным образом знал, когда она вернется домой, когда окажется близко от него. И в тех случаях, когда злилась на его слова или поступки, она понимала, что никогда не сумеет застать его врасплох, если вдруг выяснится, что он ей изменяет.
    Она сидела в кресле 26 D, у прохода. Рядом спал приветливый господин, представившийся отставным полковником австралийских ВВС. Он не пытался завязать разговор, за что Луиза была ему благодарна. Сидя в сумеречном салоне, она стакан за стаканом брала воду, которую регулярно приносила стюардесса. По другую сторону прохода женщина ее лет слушала какой-то радиоканал.
    Луиза вынула купленный ежедневник, зажгла ночник и, найдя ручку, начала писать.
    Краснозем. Первое написанное ею слово. Почему вдруг именно оно всплыло в ее мозгу? Неужели это важнейший ключ к разгадке? Главный черепок, вокруг которого в свое время сгруппируются все остальные фрагменты?
    Мысленно она перелистала те две тетрадки, память о мертвых или умирающих женщинах.
    Каким образом они попали к Хенрику? Он не был ребенком, нуждавшимся в напоминаниях о своих родителях. Знал если и не все, то многое о своей матери. И с Ароном, несмотря на его частые отлучки, он довольно регулярно общался. Откуда Хенрик получил эти тетрадки? Кто дал их ему?
    Она записала вопрос. Откуда краснозем? Дальше этого она не продвинулась. Отложила ежедневник, выключила лампу, закрыла глаза. Мне нужен Арон, чтобы я смогла думать. В свои лучшие минуты он был не только прекрасным любовником, но и обладал умением слушать. Он — одно из редких существ, способных дать совет, не задумываясь о собственных выгодах.
    Она открыла глаза. Может, как раз этой стороны личности Арона и их совместной жизни ей недоставало больше всего? Слушающего и временами поразительно умного человека, в которого она влюбилась и от которого родила сына?
    «Я ищу именно этого Арона, — размышляла она. — Без его помощи я никогда не пойму, что произошло. Никогда не смогу вернуться к прежней жизни без его поддержки».
    

    Остаток ночи она дремала в своем кресле, время от времени настраиваясь на какой-нибудь радиоканал, но музыка, совсем не подходившая, по ее мнению, к ночному мраку, раздражала ее. «Я сижу в клетке, — думала она. — В клетке с тонкими стенками, которые тем не менее противостоят лютому холоду и огромной скорости. В этой клетке меня несет на континент, куда я и не пыталась попасть. Континент, куда я никогда не стремилась».
    

    За несколько часов до посадки в Сиднее у Луизы возникло ощущение, что принятое во франкфуртском аэропорту решение совершенно бессмысленно. Ей не найти Арона. На нее, одинокое существо на краю света, лишь снова навалятся горе и растущее отчаяние.
    Но она не могла повернуть клетку и швырнуть ее обратно во Франкфурт. Ранним утром шасси самолета с грохотом стукнулись об асфальт сиднейского аэродрома. Заспанная Луиза снова шагнула в мир. Приветливый таможенник забрал яблоко, лежавшее у нее в сумке, и бросил в урну. Найдя окошко информации, она забронировала номер в «Хилтоне». У нее перехватило дыхание, когда она поняла, во что он ей обойдется, но перезаказывать не было сил. Поменяв деньги, Луиза на такси поехала в гостиницу. Смотрела на город в набиравшем силу рассвете и думала, что когда-то Арон ехал тем же путем, по тем же шоссейным дорогам, через те же мосты.
    Ей достался номер, где окна не открывались. Если бы она не чувствовала себя такой измотанной, то немедля перебралась бы в другую гостиницу. У нее сразу же начался приступ удушья. Но она заставила себя пойти в душ, после чего голышом забралась под простыню. «Я сплю как Хенрик, — мелькнуло в голове. — Голышом. Почему в последнюю ночь его жизни на нем была пижама?»
    Вопрос остался без ответа — Луиза заснула и проснулась только в полдень. Вышла на улицу, направилась к порту, прогулялась до здания Оперы и зашла перекусить в итальянский ресторан. Было прохладно, но солнце пригревало. Она выпила вина и попыталась решить, что делать. Артур говорил с посольством. Еще он связался с кем-то из Общества дружбы, кто якобы располагал информацией о шведах-иммигрантах. Но Арон ведь не иммигрант. Он не позволит себя регистрировать. Он — человек, всегда имеющий как минимум два входа и выхода из своего укрытия.
    Она отогнала от себя чувство бессилия. Наверняка существует способ найти Арона, если он, разумеется, в Австралии. Он из тех людей, которые никого не оставляют безразличными. Познакомившись с Ароном, забыть его было нельзя.
    

    Луиза уже собралась уходить из ресторана, когда услышала, что за соседним столиком какой-то мужчина говорит по-шведски по мобильному телефону. Говорил он с женщиной — это Луиза услышала — о ремонте автомобиля. Закончив разговор, мужчина улыбнулся ей:
    — It is always problems with the cars. Always[4].
    — Я говорю по-шведски. Но я согласна — машины вечно барахлят.
    Мужчина встал, подошел к ее столу, представился — его зовут Оскар Лундин — и крепко пожал ей руку.
    — Луиза Кантор. Красивое имя. Ты здесь на время или иммигрантка?
    — На короткое время. Не пробыла здесь еще и суток.
    Показав рукой на стул, он поинтересовался, может ли присесть. Официант перенес его чашку с кофе.
    — Прекрасный весенний день. Еще прохладно. Но весна приближается. Никогда не перестану восхищаться этим миром, где весна и осень могут следовать друг за другом, хотя их разделяют моря и континенты.
    — Ты давно здесь живешь?
    — Приехал в сорок девятом. Мне было девятнадцать. Вообразил, что здесь можно грести деньги лопатой. Мои школьные познания никуда не годились, но я любил сады, растения. Знал, что всегда смогу обеспечить себя, подрезая кусты или приводя в порядок фруктовые деревья.
    — Почему ты отправился сюда?
    — У меня были чудовищные родители. Извини за откровенность. Отец — священник, ненавидевший всех, кто не верил в его Бога. Я вообще ни в кого не верил, и он считал меня богохульником и избивал до полусмерти, пока я не вырос и не смог дать отпор. Тогда он перестал со мной разговаривать. Мать вечно пыталась нас помирить, она была доброй самаритянкой, которая, к сожалению, вела невидимую бухгалтерскую книгу и не делала ничего, чтобы облегчить мне жизнь, поскольку требовала взамен благодарности. Она заставляла меня демонстрировать мои сокровенные мысли, муки совести, чувство вины за все то, чем она пожертвовала, — выжимала меня как лимон в давилке. И я сделал единственно возможное. Уехал. Прошло уже больше полувека. Я ни разу не возвращался. Не поехал даже на их похороны. У меня там осталась сестра, с ней я говорю каждое Рождество. А так я здесь. И стал садовником. У меня собственная фирма, которая не только подрезает кусты и приводит в порядок фруктовые деревья, но и разбивает целые парки для тех, кто готов платить.
    Он допил кофе и передвинул стул, подставляя лицо солнцу. Луиза решила, что ей терять нечего.
    — Я ищу одного человека. Его зовут Арон Кантор. Когда-то мы были женаты. По-моему, он живет здесь, в Австралии.
    — По-твоему?
    — Я не уверена. Я спрашивала в посольстве и в Обществе дружбы.
    Оскар Лундин поморщился:
    — Они представления не имеют, кто из шведов находится в этой стране. Общество — это стог сена, где любые иголки могут спрятаться.
    — Неужели? Люди приезжают сюда, чтобы спрятаться?
    — Точно так же, как здешний народ стремится попасть в страну вроде Швеции, чтобы скрыть свои грехи. Не думаю, что здесь прячется слишком много шведских мошенников. Но кое-кто есть точно. Десять лет назад здесь жил человек из Онге, совершивший убийство. Шведские власти его так и не нашли. Теперь он мертв и покоится под собственным могильным камнем в Аделаиде. Но, полагаю, твой бывший муж не объявлен в розыск за какое-либо преступление.
    — Не объявлен. Но мне необходимо его найти.
    — Это нам всем необходимо. Найти тех, кого мы ищем.
    — Что бы ты сделал на моем месте?
    Оскар Лундин задумчиво помешал ложечкой в полупустой чашке.
    — На твоем месте я бы попросил меня о помощи, — наконец проговорил он. — У меня большие связи в этой стране. Австралия — это континент, где дела по-прежнему вершатся с помощью личных связей. Мы кричим, шепчем друг другу на ухо и обычно узнаем то, что хотели узнать. Как мне найти тебя?
    — Я живу в «Хилтоне». Хотя для меня это слишком дорого.
    — Останься там еще на два дня, если хватит денег. Больше не потребуется. Если твой муж здесь, я его найду. Если не найду, придется тебе искать его в другом месте. Например, в Новой Зеландии, что вполне разумно.
    — Я с трудом верю в такую удачу — что я встретила тебя. И что ты захотел помочь совершенно незнакомому человеку.
    — Пожалуй, я пытаюсь делать то самое добро, что мой отец только притворялся, будто делает.
    Подозвав официанта, Оскар Лундин расплатился. Уходя, приподнял шляпу.
    — Через сорок восемь часов я позвоню. Надеюсь, с хорошими новостями. Но я уже переживаю, что наобещал слишком много. Бывало, я обещал, что на посаженных мной яблонях уродится много плодов. Меня это до сих пор преследует.
    Луиза видела, как он, выйдя прямо под солнечные лучи, направился по набережной к паромной переправе, на фоне которой высились небоскребы. Нередко она ошибалась в оценке людей. Но в том, что Оскар Лундин действительно постарается ей помочь, не сомневалась.
    

    Через двадцать три часа в ее номере зазвонил телефон. Она как раз вернулась с долгой прогулки. Пыталась прикинуть, что будет делать, если Оскар Лундин не даст ей никакой информации или если он обманет ее и не позвонит. В этот же день она еще поговорила с отцом и позвонила в Грецию, предупредила коллег, что ей потребуется еще неделя, чтобы справиться с горем, а может, и две. Ее выслушали с пониманием, как и раньше, но она прекрасно знала, что очень скоро ей придется вернуться на раскопки, иначе у них там лопнет терпение.
    Голос Оскара Лундина звучал, как она его запомнила, — приятный шведский язык, в котором не отсутствовали многие слова, вошедшие в обиход за долгие годы, проведенные им за пределами Швеции. «Так говорили на шведском в годы моего детства», — подумала она после их встречи.
    Оскар Лундин сразу перешел к делу:
    — Думаю, я нашел твоего сбежавшего мужа. Если только не существует нескольких шведов по имени Арон Кантор.
    — Он — единственный.
    — У тебя есть карта Австралии?
    Луиза купила карту и сейчас развернула ее на кровати.
    — Поставь палец на Сидней. Затем следуй дорогами, ведущими на юг, к Мельбурну. Поедешь в сторону южного побережья и остановишься в местечке Аполло-Бей. Нашла?
    Она увидела нужное название.
    — По моим сведениям, там уже несколько лет живет человек по имени Арон Кантор. Точный адрес его квартиры или дома мой информатор указать не мог. Но он уверен, что человек, которого ты ищешь, находится в Аполло-Бей.
    — У кого ты это узнал?
    — У старого капитана траулера, уставшего от Северного моря и потому перебравшегося на другой конец земли. Обычно он какое-то время проводит на южном побережье. К тому же отличается безмерным любопытством и не забывает ни одного имени. Думаю, ты найдешь Арона Кантора в Аполло-Бей. Местечко маленькое, оживающее только в летние месяцы. Сейчас, в эту пору года, там совсем мало людей.
    — Не знаю, как и благодарить тебя.
    — Почему шведы всегда должны благодарить? Неужели нельзя помочь, не предъявляя невидимой бухгалтерской книги? Но я оставлю тебе мой телефон, потому что очень хочу узнать, нашла ли ты его в конце концов.
    

    Луиза записала номер Оскара на карте. Когда он попрощался и положил трубку, у нее возникло ощущение, будто он приподнял шляпу. Она замерла, отметив, как сильно бьется сердце.
    Арон жив. Она поступила правильно, прервав свою поездку в Грецию. И по счастливой случайности очутилась за столиком в ресторане рядом с доброй феей в летней шляпе.
    «Оскар Лундин мог бы быть братом моего отца, — подумала она. — Два старика, которые без колебаний придут мне на помощь в трудную минуту».
    Внутри у нее словно прорвало плотину, и все так долго сдерживаемые силы выплеснулись наружу. За короткое, почти ничтожное время Луиза взяла напрокат машину, доставленную прямо к гостинице, и расплатилась по счету. Она выехала из города на нужную автомагистраль и взяла курс на Мельбурн. Она спешила. Возможно, Арон и правда находится в местечке под названием Аполло-Бей. Но нельзя исключить и вероятность, что ему вздумается исчезнуть. Почуяв, что кто-то ищет его, он исчезал. Луиза рассчитывала переночевать в Мельбурне, а утром отправиться вдоль побережья к Аполло-Бей.
    Она нашла радиоканал, передававший классическую музыку. Впервые после смерти Хенрика снова слушала музыку. К полуночи выбралась в центр Мельбурна. Смутно вспомнила, что, когда была совсем крохой, здесь проходила Олимпиада. В голове всплыла фамилия прыгуна в высоту, Нильссона, которым восхищался отец. На наружной стене дома Артур отметил высоту, которую тот преодолел и которая принесла ему золотую медаль. Как же его звали, этого Нильссона? Кажется, Рикард. Но она не уверена. Может, перепутала двух разных людей или даже два разных вида спорта. Надо будет позже спросить у отца.
    Она сняла номер в гостинице недалеко от здания парламента, опять слишком дорогой. Но от усталости была не в силах искать что-то другое. В нескольких кварталах от гостиницы обнаружила Чайнатаун в миниатюре. В полупустом ресторане, где большинство официантов неподвижно пялились на телеэкран, съела ростки бамбука с рисом. Выпила несколько бокалов вина и захмелела. И непрерывно думала об Ароне. Найдет ли она его завтра? Или он уже успел улизнуть?
    После ужина Луиза пошла прогуляться, чтобы проветрить голову. Дошла до парка с освещенными аллеями. Если бы она не выпила, можно было бы продолжить поездку немедленно, отнеся нераспакованный чемодан в машину. Но ей надо поспать. Вино поможет.
    Она легла, не разбирая постель, укрывшись покрывалом, и в тревожной полудреме, где мелькали какие-то лица, дотянула до рассвета.
    

    В половине седьмого она позавтракала и покинула Мельбурн. Шел дождь, с моря дул порывистый холодный ветер. Она поежилась, садясь в машину.
    Где-то там, под дождем, находится Арон.
    Он меня не ждет и не жаждет услышать о случившейся трагедии. Скоро действительность настигнет его.
    В одиннадцать Луиза прибыла на место. Всю дорогу дождь не прекращался ни на минуту. Аполло-Бей представлял собой узенькую полоску домов, тянувшуюся вдоль залива. Мол сдерживал волны, атаковавшие небольшую армаду рыбацких суденышек. Припарковав машину возле кафе, она продолжала сидеть, вглядываясь в пелену дождя через неустанно работавшие дворники.
    Здесь, под дождем, находится Арон. Но где его найти?
    На секунду задача представилась Луизе невыполнимой. Но она не собиралась опускать руки, не теперь, когда приехала на другой конец земли. Выйдя из машины, бегом пересекла улицу и влетела в магазин спортивной одежды. Купила непромокаемую куртку и кепку с козырьком у продавщицы, грузной беременной девушки. Луиза подумала, что, задав ей вопрос, ничего не потеряет.
    — Ты не знаешь Арона Кантора? Шведа? Он хорошо говорит по-английски, но с акцентом. Он вроде живет здесь, в Аполло-Бей. Ты знаешь, кого я имею в виду? Знаешь, где он живет? Если не знаешь, у кого еще спросить?
    Луиза подозревала, что продавщица не слишком озабочена ответом.
    — Я не знаю никаких шведов.
    — Арон Кантор? Ведь это необычное имя.
    Девушка отсчитала ей сдачу, равнодушно покачав головой.
    — Сюда приходит много народа.
    Луиза надела куртку и вышла из магазина. Дождь стал слабее. Она пошла вдоль домов и вдруг поняла, что это и есть весь Аполло-Бей. Улица, тянувшаяся вдоль залива, ряд домов, и все. Море было свинцового цвета. Она зашла в кафе, заказала чай и попробовала собраться с мыслями. Где мог быть Арон, если он вправду здесь? Он с удовольствием гулял в непогоду. И любил ловить рыбу.
    Человек, принесший ей чай, расхаживал по помещению, вытирая столики.
    — Где здесь обычно ловят рыбу, если нет лодки?
    — Обычно с мола. Или в акватории гавани. Она снова спросила о чужаке по имени Арон Кантор. Человек, продолжая вытирать столики, отрицательно помотал головой.
    — Может, он живет в гостинице? Это по дороге до гавани. Спросите там.
    Луиза прекрасно знала, что Арон ни за что бы не согласился долго жить в гостинице.
    

    Дождь перестал, тучи рассеялись. Луиза вернулась к машине и поехала в гавань, не остановившись у гостиницы под названием «Иглз-инн». Припарковалась у въезда в гавань и пошла вдоль набережной. Вода была маслянистая, грязная. Баржа, груженная мокрым песком, скреблась о разбитую тракторную платформу. Рыболовецкое судно, заставленное кадками для омаров, называлось «Пьета»[5], и Луиза рассеянно спросила себя, способствует ли это название хорошему улову. Она зашагала к концу внутреннего мола. Мальчишки, сосредоточенно следившие за лесками своих удочек, не удостоили ее даже взглядом. Она посмотрела на внешний мол, простиравшийся далеко от внутренней акватории. Там кто-то рыбачил, может, даже не один человек. Вернувшись назад, Луиза свернула на более длинный мол. Порывы крепчавшего ветра свистели меж громадных каменных блоков, образовывавших внешнюю стену мола. Такую высокую, что моря за ней было не видно, доносился только его шум.
    Там действительно рыбачил один человек. Двигался он резко, точно охваченный внезапным нетерпением.
    Луиза испытала смешанное чувство радости и ужаса. Это Арон, никто больше не двигался так резко, так судорожно. Но уж больно просто все складывалось, больно быстро удалось найти его.
    Ее вдруг поразила мысль, что она понятия не имеет, как он живет. Может, снова женился, может, завел других детей. Не исключено, что того Арона, которого она знала и любила, больше не существует. Человек, стоявший на пронизывающем ветру в ста метрах от нее, с удочкой в руках, возможно, теперь совсем чужой. Не вернуться ли к машине и поехать за ним, когда он закончит рыбалку?
    Она разозлилась на себя за нерешительность. Стоило ей оказаться вблизи от Арона, как она потеряла свою обычную решимость. Преимущество по-прежнему на его стороне.
    Она отбросила прочь сомнения — они встретятся здесь, на молу.
    Ему некуда деваться, разве что спрыгнуть в ледяную воду. Этот мол — тупик. Теперь он не скроется. На сей раз он забыл снабдить свою нору тайным запасным выходом...
    Когда Луиза вышла на мол, Арон стоял к ней спиной. Она видела его затылок, плешь на темечке стала больше. Он как будто съежился, во всей фигуре чувствовалась слабость, которая никогда не связывалась у нее с образом Арона.
    Рядом с ним лежала клеенка, придавленная по углам четырьмя камнями. Он поймал три рыбины. Похожие на помесь трески и щуки, показалось Луизе, если подобная помесь вообще возможна.
    Только она собралась окликнуть, как он обернулся. Рывком, точно чуя неладное. Посмотрел на нее, но из-за стянутого и завязанного капюшона куртки узнал не сразу. Внезапно он понял, кто перед ним, и явно испугался. За годы их совместной жизни такого не случалось почти ни разу — чтобы Арон выказал свои сомнения, а тем более испуг.
    Всего секунда-другая — и он взял себя в руки. Закрепил удочку между камнями.
    — Вот уж не ожидал, что ты найдешь меня здесь.
    — Меньше всего ты ожидал, что я стану тебя искать.
    Он посерьезнел, предчувствуя и страшась продолжения.
    Еще в долгие часы на борту самолета и во время автомобильного путешествия она уговаривала себя подойти к делу поосторожнее, сообщить о Хенрике так, чтобы причинить минимум боли. И сейчас осознала, что это невозможно.
    Снова пошел дождь, порывы ветра усиливались. Повернувшись к ветру спиной, Арон подошел ближе. Он был бледен, глаза красные, словно он крепко выпил, губы потрескались. Без поцелуев губы растрескиваются, обычно говорил он.
    — Хенрик умер. Я всеми возможными способами пыталась отыскать тебя. В конце концов осталось лишь это местечко, я приехала сюда и нашла тебя.
    Арон смотрел на нее без всякого выражения, точно не понял. Но Луиза знала, что вонзила в него нож и ему больно.
    — Я обнаружила Хенрика мертвым в его квартире. Он лежал в постели, как будто спал. Мы похоронили его на церковном кладбище в Свеге.
    

    Арон пошатнулся, казалось, вот-вот упадет. Прислонившись к мокрой каменной стене, протянул Луизе руки. Она взяла их в свои.
    — Этого не может быть.
    — Я тоже считаю, что не может. Но тем не менее это правда.
    — Отчего он умер?
    — Мы не знаем. Полиция и судмедэксперт утверждают, что он покончил с собой.
    Арон посмотрел на нее обезумевшим взглядом:
    — Чтобы мальчик покончил с собой? В жизни не поверю!
    — И я не верю. Но у него в крови обнаружили большое количество снотворного.
    Арон зарычал, выбросил рыбу в воду, потом швырнул следом ведро и удочку. Крепко сжав руку Луизы, он увел ее прочь. И велел ехать за его машиной, старым ржавым «фольксвагеном»-фургоном. Они выехали из Аполло-Бей и двинулись той дорогой, по которой она приехала. Вскоре Арон свернул на серпантин, петлявший меж высоких крутых холмов, нависших над самым морем. Он ехал быстро, виляя, точно пьяный. Луиза не отставала. В глубокой ложбине среди холмов они свернули на дорогу, скорее похожую на узкую тропку, все время круто взбиравшуюся вверх, и остановились у деревянного домика на краю горного уступа. Луиза вышла из машины и подумала, что вот именно так и представляла себе одно из потайных его мест. Бесконечная панорама, море, простирающееся до самого горизонта.
    Арон рванул дверь, схватил бутылку виски со стола возле камина, наполнил стакан. Вопросительно взглянул на Луизу, но та покачала головой. Сейчас она должна быть трезвой. Довольно и того, что Арон в подпитии мог перейти все границы и показать свой буйный нрав. Слишком много разбитых окон и сломанных стульев ей пришлось повидать, чтобы допустить это еще раз.
    Во дворе, у французского окна с видом на море, стоял большой деревянный стол. Разноцветные попугаи то и дело пикировали на него, склевывая хлебные крошки. Арон переехал в страну попугаев. Такого я даже представить себе не могла.
    Она села на стул напротив него. Он съежился на сером диване, со стаканом в руках.
    — Я отказываюсь верить, что это правда.
    — Это случилось полтора месяца назад.
    Он вскинулся:
    — Почему меня не известили?
    Она не ответила, переведя взгляд на красных и голубых попугаев.
    — Извини, я не то хотел сказать. Я понимаю, ты искала меня. Ты бы ни за что не оставила меня в неведении, если бы могла.
    — Не так-то просто найти того, кто прячется.
    

    Всю ночь она просидела напротив него. Разговор то вспыхивал, то угасал, повисали долгие паузы. И Луиза, и Арон владели искусством молчания. Оно было тоже своего рода беседой, это она усвоила в первые годы их совместной жизни. Ведь и Артур не отличался особой разговорчивостью. Но молчание Арона имело другой оттенок.
    Много времени спустя она пришла к мысли, что эта ночь с Ароном словно бы означала возвращение во времена, предшествовавшие рождению Хенрика. Но, естественно, они говорили о нем. Горе рвало душу. И все же они не сблизились настолько, чтобы у нее возникло желание сесть рядом с ним на диван. Точно она не верила, что его боль не уступает по силе той, какая терзает мать, потерявшую единственного ребенка.
    В предрассветный час она спросила Арона, нет ли у него еще детей. Он не ответил, лишь удивленно взглянул на нее, и ей показалось, она правильно истолковала его молчание.
    

    На рассвете вернулись красные попугаи. Арон рассыпал на столе птичий корм. Луиза вышла на улицу вслед за ним. Поежилась. Море далеко внизу было свинцового цвета. Волны бились о берег.
    — Я мечтаю когда-нибудь увидеть там айсберг, — неожиданно проговорил Арон. — Айсберг, приплывший сюда прямо с Южного полюса.
    Луиза вспомнила найденное ею письмо.
    — Вид, наверно, величественный.
    — Самое величественное заключается в том, что мы не видим, как тает эта исполинская гора. Я всегда считал, что тоже таю, проливаюсь водой. Я умру в результате медленного потепления.
    

    Луиза искоса посмотрела на него.
    «Он изменился и в то же время остался самим собой», — подумала она.
    Это было на рассвете. Они проговорили всю ночь.
    Она взяла его руку. Вместе они вглядывались в море в поисках айсберга, который никогда не появится.
   

   

    

     8
    

    Через три дня после встречи на молу, среди ветра, дождя и боли, Луиза отправила открытку отцу. Она уже успела позвонить ему и сообщить, что нашла Арона. Телефонная связь со Светом была на редкость четкой, голос отца звучал совсем рядом, он попросил передать привет Арону и выразить соболезнования. Она рассказала о разноцветных попугаях, прилетавших на стол Арона, и обещала послать открытку. Открытку она нашла в портовом магазинчике, где продавалось все — от яиц до свитеров ручной вязки и открыток. На ней была изображена стайка красных попугаев. Арон ждал ее в кафе — там он регулярно начинал и заканчивал свои рыбалки. Луиза черкнула несколько строк прямо в магазине и опустила открытку в почтовый ящик возле гостиницы, где бы ночевала, если б не встретила Арона на молу.
    Что она писала отцу? Что Арон жил комфортной жизнью отшельника в деревянном домике в лесу, что он похудел, но главное, что он горюет.
    

    Ты оказался прав. Не приложить максимум усилий, чтобы отыскать его, было бы безответственно. Ты оказался прав, а я ошибалась. Попугаи здесь не только красные, но и голубые, даже бирюзовые. Сколько я здесь пробуду, не знаю.
    

    Бросив открытку в ящик, Луиза спустилась к берегу. День стоял холодный, ясное небо, практически штиль. Какие-то детишки играли с рваным футбольным мячом, пожилая пара выгуливала собак. Луиза шла по берегу у самой кромки воды.
    

    Она провела с Ароном три дня. На рассвете после первой бесконечной ночи, когда она взяла его руку, он спросил, есть ли ей где жить. В его доме две спальни, если она хочет, то может занять одну из них. Какие у нее планы? Не сломило ли ее горе? Не отвечая, она заняла комнату, принесла чемодан и проспала далеко за полдень. Когда она проснулась, Арона уже не было. Он оставил на диване записку, написанную его привычным торопливым и неряшливым почерком. Он отправился на работу. «Я сторожу деревья в небольшом дождевом лесу. Еда есть. Дом в твоем распоряжении. Мое горе невыносимо».
    Луиза приготовила себе поесть, без всяких изысков, надела самые теплые вещи и вышла с тарелкой к столу во дворе. Вскоре вокруг расселись ручные попугаи, ожидая, когда она с ними поделится. Она пересчитала птиц. Двенадцать. «Тайная вечеря, — мелькнуло в голове. — Последняя перед распятием». На миг на нее низошел покой, впервые с тех пор, как она переступила порог квартиры Хенрика. Теперь есть еще кто-то, кроме Артура, с кем можно разделить горе. Арону она может рассказать обо всех недоуменных вопросах и страхах, мучивших ее. Хенрик умер неестественной смертью. Конечно, никто не собирается сбрасывать со счетов снотворное. Но смерть Хенрика должна иметь причину. Он покончил с собой, не совершая самоубийства.
    Существует другая правда. Каким-то образом она связана с президентом Кеннеди и его исчезнувшим мозгом. Если кто и сможет помочь мне отыскать эту правду, так только Арон.
    

    Арон вернулся уже затемно. Стянул сапоги и, робко взглянув на Луизу, скрылся в ванной. Выйдя оттуда, он сел рядом с ней на диван.
    — Ты нашла мою записку? Поела?
    — Вместе с попугаями. Как ты сумел их приручить?
    — Они не боятся людей. За ними не охотятся, не стараются поймать. Я привык преломлять с ними свой хлеб.
    — Ты написал, что сторожишь деревья? Этим ты и занимаешься? На что живешь?
    — Завтра я собирался тебе показать. Я ухаживаю за деревьями, ловлю рыбу и скрываюсь. Вот это последнее — самая трудная моя работа. Ты, найдя меня так легко, нанесла мне самое крупное в моей жизни поражение. Разумеется, я благодарен, что именно ты явилась ко мне с этим чудовищным известием. Наверно, я бы недоумевал, почему Хенрик перестал писать. Рано или поздно я бы все узнал. Возможно, чисто случайно. И такого шока я бы не выдержал. Но вестником стала ты.
    — Что случилось с твоими компьютерами? Ты же собирался спасти мир от потери воспоминаний, происходящей в наше время? Однажды ты сказал, что единицы и нули в мировых компьютерах — это демоны, способные лишить человечество его истории.
    — Я долго так думал. Нам казалось, мы спасаем мир от всепоглощающей эпидемии, вызванной вирусом пустоты, от великой смерти, которую несет в себе чистая бумага. Опустошенные неизлечимым раком архивы, которые превратят нашу действительность в неразрешимую загадку для будущих поколений. Мы искренне верили, что скоро найдем альтернативную систему архивации, способную сохранить наше время для будущего. Искали альтернативу единицам и нулям. Вернее, пытались создать эликсир, который бы гарантировал сохранность, если в один прекрасный день компьютеры откажутся выдавать свое содержимое. Мы вывели формулу, незащищенную исходную программу, и позднее продали ее одному концерну в США. Получили за это колоссальные деньги. Кроме того, контракт предусматривал, что в течение двадцати пяти лет патент станет доступен всем странам мира без каких-либо лицензий. И однажды я оказался на улице в Нью-Йорке, с чеком на пять миллионов долларов. Один миллион я оставил себе, остальное роздал. Ты понимаешь, о чем я?
    — Не совсем. Только самое важное.
    — Могу объяснить в подробностях.
    — Не сейчас. Ты что-нибудь отправил Хенрику?
    Арон вздрогнул, бросил на нее удивленный взгляд:
    — С какой стати мне давать ему деньги?
    — Было бы вполне естественно помочь собственному сыну.
    — Я никогда не получал денег от родителей. И до сих пор им за это благодарен. Детей глубоко портит, когда даешь им то, что они должны заработать сами.
    — Кому ты роздал деньги?
    — На сей счет вариантов множество. Я отдал все австралийскому фонду, задача которого сохранить достоинство аборигенов. Их жизнь и культуру, проще говоря. Я мог бы отдать деньги на исследования в области рака, на защиту тропических лесов, на борьбу с нашествием саранчи в Восточной Африке. Я положил в шляпу тысячу листочков с вариантами. И вытащил Австралию. Отдал деньги и приехал сюда. Никто не знает, что это дар от меня. Вот что радостнее всего. — Арон встал. — Мне надо немного поспать. Усталость вселяет в меня тревогу.
    Луиза осталась сидеть на диване и вскоре услышала его храп, который волнами перекатывался в ее мозгу. Она помнила эти звуки с прежних времен.
    Вечером Арон повез ее в ресторан, притулившийся, точно орлиное гнездо, на самом верху скалистого уступа. Они оказались чуть ли не единственными посетителями, Арон, судя по всему хорошо знавший официанта, удалился с ним на кухню.
    Обед стал для Луизы новым напоминанием о годах, прожитых с Ароном. Отварная рыба и вино. Всегдашнее меню их праздничных застолий. Она вспомнила своеобразный отпуск, когда они жили в палатках и питались щуками, выловленными Ароном в черных лесных озерах. В Северной Норвегии они ели также треску и мерланга, а во Франции — морской язык.
    Через выбор меню он говорил с ней. Это был способ деликатно выяснить, не забыла ли она прошлое или оно по-прежнему живо для нее.
    В душе шевельнулась грусть. Любовь не вернуть, как не вернуть умершего сына.
    Той ночью они спали тяжелым сном. Один раз она проснулась, ей почудилось, что он вошел в комнату. Но там никого не было.
    

    На следующий день Луиза встала рано, чтобы вместе с Ароном отправиться в дождевой лес, за которым он ухаживал. Из дома они вышли еще затемно. Красные попугаи куда-то подевались.
    — Ты научился рано вставать, — сказала она.
    — Сейчас я не понимаю, как прожил столько лет, ненавидя ранние утра.
    Они проехали Аполло-Бей. Лес рос в долине, спускавшейся к морю. Арон сообщил, что это остатки древних тропических лесов, покрывавших когда-то южные районы Австралии. Теперь ими владеет частный фонд, который финансируется людьми, получившими одновременно с Ароном свои миллионы долларов за незащищенную исходную программу.
    

    Они припарковались на площадке, покрытой гравием. Высокие эвкалипты вздымались перед ними стеной. Вниз по склону вилась тропинка, исчезавшая вдали.
    Они двинулись в путь, Арон впереди.
    — Я ухаживаю за лесом, слежу, чтобы не было пожаров, чтобы никто его не загаживал. Дорога через лес до начального пункта занимает полчаса. Обычно я наблюдаю за людьми, совершающими такую прогулку. Многие, вернувшись, выглядят как прежде, некоторые меняются. В тропическом лесу скрывается немалая часть нашей души.
    Тропинка круто пошла вниз. Время от времени Арон останавливался, указывая рукой — на деревья (говорил, как они называются, каков их возраст), на ручейки далеко внизу, под ногами, где журчала та же вода, что и миллионы лет назад. У Луизы возникло ощущение, что на самом деле он показывает ей собственную жизнь, происшедшие с ним изменения.
    На самом дне долины в глубине леса стояла скамейка. Арон вытер сиденье рукавом куртки. Отовсюду сочилась влага. Лес стоял молчаливый, сырой, холодный. Луиза подумала, что полюбила его, как любила бескрайние леса Херьедалена.
    — Я приехал сюда, чтобы скрыться, — сказал Арон.
    — Ты ведь не мог жить без людей вокруг. И вдруг понял, что в силах оставаться в одиночестве?
    — Кое-что произошло.
    — Что?
    — Ты не поверишь.
    

    Между деревьями, ползучими растениями и лианами что-то затрепетало. Какая-то птица взмыла вверх, к далекому солнечному свету.
    — Я что-то потерял, когда осознал, что не могу больше жить с вами. Я предал тебя и Хенрика. Но в не меньшей степени предал самого себя.
    — Это ничего не объясняет.
    — А тут и объяснять нечего. Я сам себя не понимаю. Это единственная абсолютная истина.
    — По-моему, ты пытаешься увильнуть. Неужели нельзя прямо сказать, в чем дело? В чем было дело?
    — Я не могу объяснить. Что-то сломалось. Мне было необходимо уехать. Целый год я пил, блуждал в потемках, жег мосты, тратил деньги. Потом угодил в компанию этих сумасшедших, решивших спасти мировую память. «Защитники памяти» — вот как мы себя называли. Я пытался спиться, довести себя до смерти работой, ленью, рыбалкой, кормить красных попугаев, пока не умру на месте. Но выжил.
    — Мне нужна твоя помощь, чтобы понять, что же, собственно, случилось. Смерть Хенрика — это и моя смерть. Я не могу вновь пробудиться к жизни, пока не пойму, что произошло на самом деле. Чем он занимался перед смертью? Куда ездил? С кем встречался? Что случилось? Он говорил с тобой?
    — Три месяца назад он внезапно перестал писать. До этого я получал от него письма раз в неделю.
    — Ты сохранил их?
    — Все до единого.
    Луиза встала.
    — Мне нужна твоя помощь. Я прошу тебя просмотреть привезенные мной компакт-диски. Это копии документов с его компьютера, который я так и не нашла. Я прошу тебя сделать все возможное, покопаться среди единиц и нулей и выяснить, что там есть.
    Они двинулись вверх по крутой тропинке к тому месту, откуда начали свою прогулку. Там как раз остановился автобус со школьниками, площадка заполнилась ребятней в разноцветных непромокаемых куртках.
    — Дети доставляют мне радость, — сказал Арон. — Дети любят высокие деревья, таинственные овраги, ручьи, которые слышно, но не видно.
    Они сели в машину. Рука Арона сжимала ключ зажигания.
    — То, что я сказал о детях, относится и к взрослым. Я тоже способен любить ручей, который только слышно, но не видно.
    

    По дороге к дому с попугаями Арон остановился у магазина купить продукты. Луиза прошла с ним внутрь. Похоже, он всех здесь знал, что удивило ее. Каким образом это уживалось с его стремлением быть невидимым, чужаком? Она спросила его об этом, пока они ехали вверх по крутой горной дорожке.
    — Они не знают, как меня зовут и где я живу. В этом состоит разница между тем, чтобы знать человека и узнавать его. Они спокойны, видя знакомое лицо. Я тут свой. Больше им, собственно, ничего не требуется. Довольно и того, что я появляюсь здесь регулярно, не хулиганю и оплачиваю покупки.
    

    В тот же день он приготовил обед, опять рыбу. «У него полегчало на душе, — подумала Луиза. — Точно сбросил с плеч какую-то тяжесть, не горе, нет, а что-то связанное со мной».
    После обеда он попросил ее еще раз рассказать о похоронах и о девушке по имени Назрин.
    — Он никогда не писал тебе о ней?
    — Нет. Если и упоминал про девушек, то они оставались безымянными. Он мог описывать их лица или тела, но имен не называл. Хенрик во многих отношениях был странный парень.
    — Похож на тебя. В его детские и отроческие годы я считала, что он похож на меня. Теперь я понимаю, он походил на тебя. Я верила, что если он проживет достаточно долго, то, сделав круг, вернется ко мне.
    Она заплакала. Арон встал, вышел во двор и высыпал остатки птичьего корма на стол.
    

    Ближе к вечеру он положил перед ней две пачки писем.
    — Я на некоторое время уеду, — сказал он. — Но я вернусь.
    — Да, — отозвалась она. — На этот раз ты не исчезнешь.
    Даже не спрашивая, Луиза поняла, что он отправился в гавань на рыбалку.
    Она начала читать письма и подумала, что он уехал, чтобы оставить ее одну. Он всегда проявлял уважение к одиночеству. В первую очередь к своему собственному. Но, возможно, теперь он научился считаться и с потребностями других людей. За чтением писем она провела два часа. Это оказалось мучительным путешествием в неизвестную страну. Страну Хенрика, о которой она — это ей становилось все яснее, чем глубже она проникала в содержание писем, — мало что знала. Арона она вообще не понимала. А сейчас осознала, что сын тоже был закрыт от нее. Она видела лишь то, что лежало на поверхности. Без сомнения, он искренне любил ее. Но свои мысли по большей части скрывал. Боль, вызванная этим открытием, напоминала приглушенную ревность, которую ей никак не удавалось подавить. Почему он не говорил с ней так же, как говорил с Ароном? Ведь именно она воспитала его, взвалила на себя ответственность, пока Арон пребывал в своем пьяном угаре или в мире, сосредоточенном на компьютерах.
    Волей-неволей пришлось признаться себе: письма причинили ей боль, пробудили гнев на покойного.
    Так что же она обнаружила, о чем раньше не подозревала? Что заставило ее осознать, что она знала одного Хенрика, а Арон — другого? К Арону Хенрик обращался на неизвестном языке. Пытался рассуждать, но совсем не так, как в письмах к ней, описывать чувства, свои озарения.
    Луиза отодвинула письма в сторону и вышла из дома. Далеко внизу плясало свинцовое море, на эвкалиптах застыли в ожидании попугаи.
    Я тоже разделена. Перед Василисом я была одной, перед Хенриком — другой, перед отцом — третьей, перед Ароном — бог знает кем. Тонкие шерстинки связывают меня с самой собой. Но все ненадежно, как дверь, висящая на ржавых петлях.
    Она вернулась к письмам. Они охватывали период в девять лет. Сначала Хенрик писал редко, потом — все чаще. Рассказывал о своих путешествиях. В Шанхае на знаменитом приморском бульваре он пришел в восхищение от ловкости, с какой китайцы вырезают силуэты. Им удается так вырезать силуэты, что становится зрима внутренняя сущность человека. Интересно, как такое возможно? В ноябре 1999 года он побывал в Пном-Пене, по пути в Ангкор-Ват. Луиза порылась в памяти. Хенрик никогда не говорил об этой поездке, только упомянул, что путешествовал по Азии вместе с подругой. В двух письмах к Арону Хенрик описывал ее — красивая, молчаливая и очень худая. Они вместе ездили по стране, их поразила великая тишина, воцарившаяся там после всех ужасов. Я начал понимать, чему хочу посвятить жизнь. Сократить страдания, сделать то немногое, что в моих силах, увидеть великое в малом. Порой он становился сентиментальным, чуть ли не патетичным в своей боли от того, что творится в мире.
    Но нигде в письмах к Арону Хенрик не обмолвился об исчезнувшем мозге президента Кеннеди. И ни одна из его девушек или женщин не соответствовала облику Назрин.
    Самое примечательное — то, что ранило Луизу больше всего, — в своих письмах он ни разу не упомянул о ней. Ни слова о матери, ведущей раскопки под жарким солнцем Греции. Ни намека на их отношения, на их доверительность. Он молчаливо отказался от нее. Она понимала, что его молчание было, наверно, проявлением деликатности, но все равно восприняла это как предательство. Молчание терзало ей душу.
    Она заставила себя продолжить, читала, распахнув разум и чувства, пока не дошла до последнего письма. Пожалуй, именно этого она подсознательно и ожидала — конверт с различимой маркой. Лилонгве в Малави, май 2004 года. Хенрик рассказывал, как в Мозамбике его потрясло посещение места, где ухаживали за больными и умирающими. Катастрофа настолько невыносима, что теряешь дар речи. Но прежде всего она вызывает ужас; на Западе люди не понимают, что происходит. Они покинули последний оплот гуманизма, даже не подумав защитить этих людей от заразы или помочь умирающим достойно прожить оставшийся им срок.
    

    Было еще два письма, оба без конвертов. Луиза предположила, что Хенрик вернулся в Европу. Письма были отосланы с промежутком в два дня, 12 и 14 июня. Хенрик производил впечатление человека крайне неуравновешенного, одно письмо выражало подавленность, другое — радость. В одном письме он словно опускает руки, в другом написано:
    

    Я сделал страшное открытие, которое тем не менее наполняет меня желанием действовать. И страхом.
    

    Эти строки Луиза перечитала несколько раз. Что он имел в виду — открытие, желание действовать и страх? Какую реакцию эти письма вызвали у Арона?
    Она снова перечитала их, пыталась найти скрытый подтекст, но напрасно. В последнем письме, отосланном 14 июня, он опять вернулся к страху.
    

    Я боюсь, но делаю то, что должен.
    

    Луиза вытянулась на диване. Письма стучали в висках, как бурлящая кровь.
    Я знала лишь небольшую часть Хенрика. Быть может, Арон знал его лучше. Но главное, он знал сына с другой стороны.
    

    Арон вернулся домой уже затемно, с рыбой. Когда она, стоя рядом с ним на кухне, чистила картошку, он вдруг схватил ее, попытался поцеловать. Она вывернулась. Для нее это была полная неожиданность, она и предположить не могла, что он будет искать ее близости.
    — Я думал, ты хочешь.
    — Хочу чего?
    Он пожал плечами.
    — Не знаю. Я вовсе не намеревался тебя обижать. Извини, пожалуйста.
    — Разумеется, намеревался. Но ничего такого между нами уже нет. По крайней мере, у меня.
    — Это не повторится.
    — Правильно, не повторится. Я приехала сюда не в поисках мужчины.
    — У тебя кто-то есть?
    — Давай лучше оставим нашу личную жизнь в покое. Разве не так ты обычно говорил? Что не надо слишком глубоко копаться в душах друг друга?
    — Да, говорил и по-прежнему так считаю. Только скажи мне, есть ли у тебя кто-нибудь, кто вошел в твою жизнь, чтобы остаться там навсегда.
    — Нет, никого у меня нет.
    — У меня тоже.
    — Совсем необязательно отвечать на вопросы, которых я не задаю.
    

    Он с удивлением посмотрел на нее. Голос ее чуть не сорвался на крик, в нем звучало обвинение.
    Ужинали молча. По радио передавали австралийские новости. Столкновение поездов в Дарвине, убийство в Сиднее.
    Потом они пили кофе. Луиза принесла компакт-диски и бумаги, положила перед Ароном. Он посмотрел на них, но так и не тронул.
    

    Он опять уехал — она услышала звук мотора — и вернулся только за полночь. Луиза к тому времени уже спала, но проснулась от стука хлопнувшей автомобильной дверцы. Арон бесшумно ходил по дому. Она решила было, что он заснул, но тут внезапно он включил компьютер и застучал по клавишам. Тихонько встав с кровати, она прильнула к щелке чуть приоткрытой двери. Арон, поправив лампу, изучал экран монитора. В памяти вдруг всплыло воспоминание из их совместной жизни. Когда он на чем-то сосредоточивался, лицо у него каменело. Впервые с момента их встречи под дождем на пирсе она испытала прилив благодарности.
    Он мне поможет. Теперь я уже не одна.
    

    Ночь выдалась беспокойная. Время от времени Луиза вставала и смотрела на Арона в щелку двери. Он то работал на компьютере, то читал документы Хенрика. В четыре утра он лег на диван, с открытыми глазами.
    

    Около шести, услышав из кухни тихие звуки, Луиза встала. Арон варил на плите кофе.
    — Я тебя разбудил?
    — Нет. А ты поспал?
    — Немного. Но вполне достаточно. Ты же знаешь, я не привык много спать.
    — Насколько я помню, ты мог спать и до десяти, и до одиннадцати.
    — Только когда долго работал.
    Она заметила нотку нетерпения в его голосе и тут же отступила.
    — Как пошло дело?
    — У меня возникло странное ощущение от попытки проникнуть в мир Хенрика. Я чувствовал себя вором. Он создал надежную защиту от непрошеных гостей, которую я не сумел преодолеть. Я точно сражался на дуэли с собственным сыном.
    — Что ты обнаружил?
    — Сперва я должен выпить кофе. И ты тоже. В годы нашей совместной жизни мы следовали неписаному правилу — не говорить друг с другом на серьезные темы, не выпив кофе в вежливом молчании. Забыла?
    Луиза не забыла. В памяти сохранились длинные вереницы молчаливых совместных завтраков.
    Они пили кофе, а над деревянным столом красной переливчатой стайкой кружили попугаи.
    Убрав чашки, оба уселись на диван. Луиза все время ждала, что Арон попытается обнять ее. Но он включил компьютер, дождался, когда засветится экран. Экран осветился под отрывистую барабанную дробь.
    — Хенрик сам сочинил эту музыку. Это не слишком сложно, если работаешь с компьютером профессионально. Но для обычного пользователя трудновато. Он получил какое-нибудь компьютерное образование?
    Ты этого не знаешь, потому что тебя не было рядом. В письмах к тебе он ни словом не обмолвился о своей работе и учебе. Он понимал, что тебе это, в сущности, неинтересно.
    — Насколько я знаю, нет.
    — Чем он занимался? Он писал, что учится, но не говорил, что изучает.
    — Один семестр он изучал в Лунде историю религий. Потом ему надоело. Он сдал экзамен на таксиста, а на жизнь зарабатывал установкой жалюзи.
    — Ему хватало?
    — Он тратил экономно, даже во время путешествий. Говорил, что не хочет выбирать себе поле деятельности, пока не будет уверен до конца. В любом случае компьютерами он не занимался, только пользовался ими. Что ты обнаружил?
    — В общем-то, ничего.
    — Ты же просидел всю ночь?
    Арон бросил на нее быстрый взгляд:
    — Мне показалось, ты иногда просыпалась.
    — Разумеется, я не спала. Но не хотела мешать. Что ты обнаружил?
    — Ощущение того, как он пользовался компьютером. То, что я не смог открыть, — все эти запертые двери, крепостные стены и тупики, созданные им, — свидетельствуют о том, что за этим скрывалось.
    — И что же?
    Арон внезапно разволновался:
    — Страх. Свои всевозможные преграды он словно бы возвел затем, чтобы никто не сумел получить доступ к спрятанному в его компьютере. Компакт-диск — надежный сейф, глубоко запрятанный в собственном подземелье Хенрика. Я и сам скрывал содержимое своих компьютеров. Но никогда не прибегал ни к чему подобному. Сделано очень умело. Я — способный вор, обычно я нахожу лазейки, если надо. Но не в этом случае.
    Страх. Теперь он вновь возвращается. Назрин говорила о радости. Но сам Хенрик в последние дни жизни говорил о страхе. И Арон это сразу же выяснил.
    — В файлах, которые мне удалось открыть, нет ничего особенного. Он подсчитывает свои жалкие доходы, переписывается с аукционистами, в основном торгующими книгами и фильмами. Всю ночь я бился в его бронированные двери.
    — И не обнаружил ничего неожиданного?
    — Вообще-то одну находку я сделал. Она попала не на свое место, была сохранена среди системных файлов. Я задержался на ней по чистой случайности. Смотри!
    Луиза придвинулась поближе к экрану. Арон показал пальцем.
    Маленький файл, не имеющий никакого отношения к системе. Самое удивительное, что Хенрик даже и не пытался его спрятать. Здесь никаких преград нет.
    — Как ты думаешь, почему?
    — Собственно, существует только одна причина. Почему один файл делают доступным, если прячут все другие?
    — Потому что он хотел, чтобы его нашли?
    Арон кивнул.
    — Во всяком случае, такое возможно. Там написано, что у Хенрика есть квартира в Барселоне. Ты об этом знала?
    — Нет.
    Луиза подумала про букву «Б», встречавшуюся в его дневниках. Неужели она означала название города, а не имя человека?
    — У него крохотная квартирка на улице, которая, как ни странно, называется Тупик Христа. Расположена она в центре города. Он записал имя консьержки, госпожа Роиг, упомянул, сколько платит за наем. Если я правильно разобрался в его записях, он снял это жилье четыре года назад, в декабре девяносто девятого. Судя по всему, контракт подписал в последний день прошлого тысячелетия. Хенрику нравились ритуалы? Новогодние ночи? Бутылочная почта? Было ли для него важно подписать контракт в определенный день?
    — Я никогда об этом не задумывалась. Но он любил возвращаться в места, где бывал раньше.
    — В этом человечество делится на две группы. Тех, кто ненавидит возвращаться, и тех, кто любит. Тебе известно, к какой группе принадлежу я. А ты?
    Луиза не ответила. Придвинувшись к компьютеру, она читала текст на экране. Арон встал, пошел к своим птицам. Луиза ощутила инстинктивную тревогу: а вдруг он исчезнет?
    Надев пальто, она последовала за ним. Птицы взлетели и попрятались на деревьях. Арон и Луиза, стоя рядом, глядели на море.
    — В один прекрасный день я увижу айсберг. Я уверен.
    — Мне глубоко наплевать на твои айсберги. Я хочу, чтобы ты поехал со мной в Барселону и помог понять, что случилось с Хенриком.
    

    Он промолчал. Но она не сомневалась, что на сей раз он выполнит ее просьбу.
    — Поеду в гавань, порыбачу, — произнес он немного погодя.
    — Давай. Только найди кого-нибудь, кто будет ухаживать за твоими деревьями, пока тебя не будет.
    

    Через три дня они, покинув красных попугаев, отправились в Мельбурн. На Ароне был мятый коричневый костюм. Луиза купила билеты, но не стала возражать, когда Арон дал ей деньги. В четверть одиннадцатого они поднялись на борт самолета «Люфтганзы», который через Бангкок и Франкфурт доставит их в Барселону.
    Они обсудили, что будут делать по прибытии. Ключа от квартиры у них не было, как отреагирует консьержка, неизвестно. Вдруг она откажется их впустить? Есть ли в Барселоне шведское консульство? Невозможно предугадать, что произойдет. Но Луиза настаивала, что вопросы задавать надо. Молчание — не тот способ, который поможет им продвинуться дальше или приблизиться к Хенрику. Иначе им придется продолжать поиски среди теней.
    Когда Арон заснул, положив голову на ее плечо, она напряглась, но не стала отодвигаться.
    

    Через 27 часов они прибыли в Барселону. Вечером, на третий день после того, как покинули красных попугаев, оба стояли перед домом в узком переулке, носившем имя Христа.
    Арон сжал ее руку, и они вместе вошли внутрь.
   

  

  

   

    Часть 2
    Факельщик
   

   

    
     Лучше зажечь свечу, чем проклинать тьму.
     Конфуций
    
    

   

   

    

     9
    

    Консьержка, госпожа Роиг, жила на первом этаже слева от лестничной клетки. С треском зажегся свет.
    Они решили сказать правду. Хенрик умер, они — его родители. Арон нажал кнопку звонка. Луиза представляла себе консьержку вроде той, что запомнилась ей с середины 1970-х, когда она полгода прожила в Париже. Крупная женщина со взбитой прической, во рту — испорченные зубы. В глубине комнаты — включенный телевизор и, возможно, голые мужские ноги, водруженные на стол.
    Дверь открыла женщина лет двадцати пяти. Она заметила, что Арон просто обалдел от ее красоты. Он говорил на ломаном испанском. В молодости он полгода провел в Лас-Пальмасе, где прислуживал в барах.
    Госпожу Роиг звали Бланкой, она приветливо кивнула, когда Арон объяснил, что он отец Хенрика, а женщина рядом с ним — его мать.
    Бланка Роиг улыбалась, не догадываясь, что последует дальше. Луиза в отчаянии подумала, что Арон начал совсем не с того. Осознав допущенный промах, он умоляюще посмотрел на нее. Но Луиза отвела глаза.
    — Хенрик умер, — сказал он. — Поэтому мы здесь. Чтобы побывать в его квартире, забрать оставшиеся от него вещи.
    

    Похоже, до Бланки сначала не дошел смысл сказанного, словно испанский язык Арона вдруг стал совершенно непонятным.
    — Хенрик умер, — повторил он.
    Бланка побледнела, крепко скрестила руки на груди.
    — Хенрик умер? Что случилось?
    Арон опять бросил взгляд на Луизу.
    — Автомобильная авария.
    Луиза не желала, чтобы Хенрик погиб в автомобильной аварии.
    — Он заболел, — сказала она по-английски. — Ты понимаешь английский?
    Бланка кивнула.
    — Он заболел и умер.
    

    Отступив на шаг от двери, Бланка пригласила их войти. Квартирка у нее была совсем маленькая, две комнатушки, крохотная кухня, пластиковая занавеска отгораживала ванную. На стене Луиза, к своему удивлению, увидела два цветных постера с классическими эллинскими мотивами. Судя по всему, Бланка жила тут одна. Луиза не заметила никаких следов присутствия мужчины или детей. Она предложила им сесть. Луиза видела, что она потрясена. Был ли Хенрик для нее простым жильцом или чем-то большим? Они одного возраста.
    В глазах у Бланки стояли слезы. Луиза подумала, что она похожа на Назрин, они вполне бы могли быть сестрами.
    — Когда он был здесь в последний раз?
    — В августе. Пришел поздно ночью, я уже спала, а он всегда двигался бесшумно. На следующий день он постучался ко мне. И передал мне цветочные семена. Он обычно так делал, когда куда-нибудь ездил.
    — Сколько он здесь прожил?
    — Неделю. Может, десять дней. Я его редко видела. Чем он занимался, не знаю. Но если чем-то и занимался, так только ночами. Днем он спал.
    — Ты вообще не знаешь, чем он занимался?
    — Он говорил, что пишет статьи для газет. Ему вечно не хватало времени.
    Луиза и Арон переглянулись. «Поосторожнее сейчас, — мелькнуло в голове Луизы. — Не рвись вперед, как необъезженный конь».
    — Когда работаешь для газеты, всегда не хватает времени. Ты не знаешь, о чем он писал?
    — Обычно он говорил, что состоит в Движении сопротивления.
    — Он употреблял именно эти слова?
    — Я не очень-то понимала, что он имеет в виду. Но он говорил, что это как в Испании в гражданскую войну и что он на стороне тех, кто боролся бы с Франко. Но мы довольно редко говорили о его работе. В основном обсуждали практические вопросы. Я ему стирала. Убиралась. Он хорошо платил.
    — Он не испытывал нужды в деньгах?
    Бланка наморщила лоб.
    — Кому, как не вам, это знать, если вы его родители.
    Луиза поняла, что пора вмешаться.
    — Он был в том возрасте, когда родителям рассказывают не все.
    — Он о вас вообще не упоминал. Наверно, мне не следовало этого говорить?
    — Мы с ним были близки. Он — наш единственный ребенок, — сказал Арон.
    Луиза даже испугалась его способности так убедительно врать.
    Неужели Хенрик унаследовал этот его талант? И был столь же убедителен, говоря неправду?
    

    Бланка встала и вышла из комнаты. И только Луиза собралась что-то сказать, как Арон, помотав головой, губами изобразил слово «подожди». Бланка вернулась со связкой ключей.
    — Он жил на верхнем этаже.
    — А у кого он снимал квартиру?
    — У отставного полковника, который живет в Мадриде. Собственно говоря, дом принадлежит его жене. Но полковник Мендес занимается всеми вопросами, связанными с домом.
    — Тебе известно, как Хенрик нашел эту квартиру?
    — Нет. Просто однажды он появился с контрактом. До него здесь жили два бесшабашных американских студента, которые большей частью включали музыку на полную громкость и водили к себе девушек. Они мне совсем не нравились. Когда появился Хенрик, все изменилось.
    

    Бланка вывела их на лестничную площадку и открыла дверь лифта. Луиза остановилась.
    — Кто-нибудь приходил сюда в последние недели, спрашивал про Хенрика?
    — Нет.
    

    Луиза насторожилась. Неизвестно почему. Ответ прозвучал слишком быстро, был явно заготовлен. Бланка Роиг ожидала этого вопроса. Кто-то здесь побывал, и она не хотела говорить кто. Войдя в тесную кабинку лифта, Луиза взглянула на Арона. Но тот, казалось, ничего не заметил. Лифт со скрипом поехал наверх.
    — У Хенрика бывали гости?
    — Никогда. Вернее, очень редко.
    — Странно. Хенрик любил общаться с людьми.
    — Значит, он встречался с ними где-то еще.
    — Письма ему приходили? — спросил Арон.
    

    Лифт остановился. Пока Бланка отпирала дверь, Луиза обратила внимание, что там целых три замка. И один, судя по всему, врезали совсем недавно. Бланка открыла дверь и посторонилась.
    — Его почта лежит на кухонном столе, — сказала она. — Если я вам понадоблюсь, я внизу. До сих пор не могу осознать, что он мертв. Ваше горе, конечно, безмерно. Я никогда не осмелюсь завести детей, потому что страшно боюсь, что они умрут.
    Она протянула Арону ключи. Луиза почувствовала легкое раздражение. В глазах других людей Арон всегда считается главным.
    

    Бланка сбежала по лестнице. Они не решились зайти в квартиру, пока не услышали, как захлопнулась дверь на первом этаже. Откуда-то донеслась музыка. Свет на лестнице погас. Луиза вздрогнула.
    Второй раз я вхожу в квартиру, где лежит мертвый Хенрик. Его здесь нет, он покоится в могиле. И все-таки он здесь.
    Они вошли в прихожую, закрыли дверь. Маленькая, тесная квартирка, первоначально бывшая частью чердака. Чердачное окно, потолочные балки, скошенные стены. Одна комната, крохотная кухня, совмещенный санузел. Из прихожей просматривалась вся квартира.
    Почта лежала на столе в кухне. Луиза пролистала ее — несколько рекламных листков, счет за электричество и предложение нового телефонного абонемента. Арон прошел в комнату. Луиза застала его стоящим посередине комнаты. Она увидела то, что увидел он. Голые стены, никаких безделушек. Кровать, застланная красным покрывалом, письменный стол, компьютер и полка с книгами и папками. Больше ничего.
    Здесь — тайная обитель Хенрика. Никому из нас он не рассказывал об этой квартире. У Арона он научился устраивать тайные убежища.
    

    Они молча обошли квартиру. Луиза отодвинула занавеску, закрывавшую закуток-гардеробную. Рубашки, брюки, куртка, корзина с нижним бельем, несколько пар туфель. Она взяла грубые башмаки, поднесла их к свету. На резиновой подошве виднелись следы краснозема. Арон сел за стол и выдвинул единственный ящик. Поставив башмаки на место, Луиза наклонилась над его плечом. На долю секунды испытала желание погладить его по голове. Ящик был пуст.
    Луиза присела на скамеечку возле письменного стола.
    — Бланка сказала неправду.
    Арон с удивлением посмотрел на нее.
    — Когда я спросила, не бывал ли здесь кто-нибудь, она ответила слишком быстро. Что-то тут не так.
    — Зачем бы ей врать?
    — Прежде ты говорил, что с уважением относишься к моей интуиции.
    — Прежде я говорил много такого, чего бы не сказал сейчас. Я включу компьютер.
    — Нет! Подожди! Ты представляешь себе Хенрика в этой квартире?
    Арон развернул кресло и оглядел помещение.
    — Вообще-то нет. Но я едва знал его. На этот вопрос лучше ответить тебе, а не мне.
    — Он, несомненно, здесь жил. Пять лет держал тайную квартиру. Но я его здесь не представляю.
    — То есть ты хочешь сказать, что здесь жил другой Хенрик?
    Луиза кивнула.
    Арон всегда с легкостью угадывал ее мысли. Когда-то, во времена их совместной жизни, они развлекались тем, что угадывали реакции друг друга. Пусть любовь и умерла, но игра, возможно, по-прежнему жива.
    — Другой Хенрик, которого он хотел спрятать.
    — Но почему?
    — По-моему, на этот вопрос ты мог бы ответить лучше меня.
    Арон нетерпеливо поморщился.
    — Я был пьяницей, который сбегал от всего и всех, от ответственности за других и в первую очередь за самого себя. Не верю, что Хенрик мог быть таким же.
    — Откуда подобная уверенность? Он твой сын.
    — Ты бы ни за что не позволила ему быть в такой степени похожим на меня.
    — Почему ты уверен, что прав?
    — Я всю жизнь был уверен только в одном: что неуверенность и сомнения — неизменные спутники моей жизни.
    Арон проверил подключение к сети и открыл крышку ноутбука. Он соединил кончики пальцев обеих рук, словно на нем были резиновые перчатки и он вот-вот начнет операцию. Посмотрел на Луизу:
    — У меня есть письмо от Хенрика, которое я тебе не показывал. Он точно доверился мне, уверенный, что я больше ни с кем не поделюсь. Быть может, я ошибаюсь. Но то, что он мне поведал, было настолько важным, что я не захотел делиться этим ни с кем, даже с тобой.
    — Ты никогда не желал ничем со мной делиться. Он пришел в раздражение.
    — Я расскажу.
    Письмо было одним из последних, полученных Ароном перед тем, как он порвал с единицами и нулями в твердой решимости оставить архивы в прошлом. Он только что съездил в Нью-Йорк, где получил тот самый огромный чек — вольную на всю оставшуюся жизнь, — и вернулся в Ньюфаундленд, чтобы собрать свои вещи, большинство из которых сжег (для него сжечь старый диван или кровать означало то же самое, что сжечь мосты), и тут пришло письмо от Хенрика с парижским почтовым штемпелем. Один из друзей Хенрика, молодой боснийский виолончелист — ни слова о том, как они познакомились, и без уточнения, мужчина это или женщина, — выиграл конкурс для молодых исполнителей, и ему предстояло играть с одним из самых больших оркестров Парижа. На какой-то из ранних репетиций Хенрику разрешили сесть среди оркестрантов, позади струнных инструментов, впереди духовых. Впечатление было ошеломляющим, громовое звучание пронзило его великой болью. Но Хенрик писал, что всегда может вернуться к этим мгновениям, чтобы набраться удивительной силы, исходящей от великой боли. Больше он этой темы не касался ни разу.
    — Однажды, сидя в оркестре, наш сын узнал кое-что о боли, — сказал Арон. — Удивительный он был человек.
    — Включи компьютер, — сказала Луиза. — Ищи дальше.
    Она взяла с полки несколько папок и пошла на кухню. В висках стучало, словно она переняла ту боль, о которой рассказывал в письме Хенрик. Почему он ничего не говорил ей? Почему решил сообщить об оркестре Арону, своему отцу, практически не заботившемуся о нем?
    Охваченная возмущением, она глядела на темные крыши. Она была вне себя. В разгар горя Хенрик причинил ей новую боль, которой она устыдилась.
    Луиза отогнала от себя эти мысли.
    Важнее было совсем не это. Все остальное. Бланка сказала неправду. Я нашла еще один черепок, который нужно соединить с остальными, чтобы получилась связная картина. Я не знаю, является ее вранье началом или концом некой истории. Она врала потому, что ее попросил Хенрик? Или этого потребовал кто-то другой?
    

    Луиза начала просматривать папки. Каждая страница — новый фрагмент, вырванный из неизвестного целого. Хенрик жил двойной жизнью, о его квартире в Барселоне не знал никто. Откуда он брал деньги? Квартира в центре Барселоны стоит конечно же недешево. Я пройду по его дорогам, каждая страница — новый перекресток.
    

    Вскоре она поняла: в бумагах нет ничего о Кеннеди и его мозге, ни фотокопий архивных материалов и статей, ни его собственных заметок. Зато Хенрик собрал материалы о крупнейших медицинских предприятиях мира. Основное место занимали критические статьи и заявления таких организаций, как «Врачи без границ» и «Ученые на службе мира бедных». Он делал пометки, кое-что подчеркивал. Обвел красным четырехугольником заголовок, гласивший, что сегодня ни один человек не умирает от малярии, и на полях поставил несколько восклицательных знаков. В другой папке хранились статьи и выдержки из книг, посвященных истории чумы.
    Черепок за черепком. По-прежнему нет целого. Каким образом это связано с Кеннеди и его мозгом? И связано ли вообще?
    Она слышала, как в комнате кашляет Арон. Время от времени он стучал по клавиатуре.
    Так мы нередко проводили время, когда жили вместе. Он в одной комнате, я — в другой, но дверь всегда стояла нараспашку. Однажды он закрыл ее. Войдя в его комнату, я обнаружила, что он исчез.
    Арон пришел на кухню попить воды. Он выглядел усталым. Она поинтересовалась, удалось ли ему что-то найти, но он покачал головой:
    — Пока нет.
    — Как думаешь, сколько он платил за эту квартиру? Она ведь явно недешевая.
    — Надо спросить Бланку. Что ты обнаружила в папках?
    — Он собрал множество материалов о болезнях. О малярии, чуме, СПИДе. Но ни слова о тебе, ни слова обо мне. Иногда он выделяет какие-то пассажи или предложения, даже отдельные слова, красными подчеркиваниями или восклицательными знаками.
    — Тогда ищи среди подчеркиваний. А еще лучше — среди неподчеркнутого.
    Арон вернулся к компьютеру. Луиза открыла миниатюрный холодильник. Практически пустой.
    Время перевалило за полночь. Сидя за кухонным столом, Луиза медленно листала одну из последних папок. Снова газетные вырезки, в основном из английских и американских газет, и серия статей из «Ле Монд».
    Мозг Кеннеди. Где-то существует связь между твоей одержимостью мозгом убитого президента и тем, что сейчас лежит передо мной. Я пытаюсь твоими глазами разглядеть ее, коснуться папок твоими руками. Что ты искал? Что убило тебя?
    Она вздрогнула. Не заметила, как на кухне появился Арон. И тут же поняла: он кое-что нашел.
    — Ну что?
    Он сел напротив. Луиза видела: он сбит с толку, даже чуть ли не испуган. И тоже испугалась. Ведь одна из причин тому, что она когда-то в него влюбилась, заключалась в твердом ее убеждении, что он защитит ее от всех опасностей.
    — Я нашел секретный файл внутри другого файла. Похоже на русскую матрешку.
    

    Он замолчал. Луиза ждала продолжения. Но Арон не вымолвил ни слова. В конце концов она прошла в комнату и, усевшись за компьютер, принялась читать. Слов было мало. Что именно ожидала найти, она потом объяснить не могла. Что угодно, только не это.
    

    Я тоже ношу в себе смерть. Это невыносимо. Не исключено, что я уйду из жизни еще до того, как мне исполнится 30. Сейчас нужно быть сильным и обратить это в источник силы. То, что случилось, должно стать оружием. Больше меня ничто не напугает. Даже то, что я ВИЧ-инфицирован.
    

    Луиза чувствовала, как громко стучит сердце. В растерянности она подумала, что надо позвонить Артуру и все рассказать. Одновременно в мыслях возникла Назрин — знала ли она? Она тоже заражена? Он заразил ее? И потому не смог жить дальше?
    Вопросы крутились в голове. Ей пришлось опереться о столешницу, чтобы не упасть. Издалека она услышала, как Арон встал и вошел в комнату.
    Он подхватил ее, когда она уже падала.
   

   

    

     10
    

    Много часов спустя они, заперев квартиру, вышли на улицу — подышать свежим воздухом и позавтракать. Бланка спала, по крайней мере не подала никаких признаков жизни, когда они покинули дом.
    Раннее утро приятно удивило их своим теплом.
    — Если хочешь поспать, иди в гостиницу. Мне нужен воздух. Но я могу пойти одна.
    — В это время суток в Барселоне? Притягательный магнит — вот что такое одинокая женщина на улице в Барселоне.
    — Я привыкла справляться сама. Научилась давать от ворот поворот пристающим мужикам, у которых в одной руке член, а в другой — бумажник. Хотя его они не показывают.
    Арон не сумел скрыть удивления.
    — Никогда раньше не слышал от тебя подобных слов.
    — Ты многого обо мне не знаешь, в том числе какие я выбираю слова.
    — Если хочешь побыть в одиночестве, воспринимай меня как дополнительную тень. Как куртку, которую перебрасываешь за плечо, потому что не уверена, пойдет дождь или нет.
    

    Они пошли вниз по одной из центральных улиц, которая привела их на площадь. Редкий транспорт, пустые рестораны. Мимо медленно проехала полицейская машина.
    Луиза умирала от усталости. Арон молча шагал рядом, как всегда, скрывая свои мысли и чувства. Ее же мысли крутились вокруг страшной болезни Хенрика. Теперь он мертв и недоступен для постигшей его инфекции. Но вправду ли именно она стала причиной его смерти? У него не хватило сил вынести нежданную судьбу?
    — Почему патологоанатомическая экспертиза не обнаружила болезнь в его крови? — вдруг спросил Арон. — Слишком ранняя стадия, он заразился недавно, и антитела еще не успели образоваться? Но почему же он был так уверен, что в нем сидит зараза?
    

    Арон расплакался. Внезапно, без предупреждения. Рыдал взахлеб. Луиза вообще не помнила, чтобы он плакал, разве только когда напивался, становился сентиментальным и клялся ей в своей безграничной любви. Для нее слезы Арона невольно связывались с запахом алкоголя или похмельем. Но сейчас — ни того ни другого. Он лишь выплеснул наружу свое горе.
    Они стояли на улице в Барселоне. Рассвело, Арон плакал. Когда он успокоился, они отыскали открытое кафе и позавтракали, а потом вернулись в квартиру.
    Как только они открыли дверь, Арон скрылся в ванной. Появился оттуда с влажными волосами, потирая глаза.
    — Извини, пожалуйста, за недостойное поведение.
    — Как ты только можешь болтать такие гадости!
    Арон не ответил. Лишь протестующе взмахнул руками.
    Они продолжили поиски в компьютере Хенрика, Арон служил проводником, решительно прокладывая путь.
    — Ункас, — произнесла Луиза. — Помнишь его?
    — «Последний из могикан». Джеймс Фенимор Купер. Я в детстве оторваться не мог от этого романа. Мечтал стать последним из моего рода, рода Арона. Неужели и девочки читали эту книгу?
    — Артур читал ее вслух. По-моему, у него и в мыслях не было, что она не подходит для девочек. Он читал мне только то, что сам хотел услышать. Кое-какие книжки про охотников я тоже освоила в семь-восемь лет. Но книгу про Ункаса я помню.
    — А что тебе особенно врезалось в память?
    — Когда одна из дочерей полковника Манро бросается со скалы, предпочтя смерть кровожадному индейцу. Именно такой я представляла себя, мужественной до конца. В своей жизни я сделала ставку на скалы.
    

    В тот день в Барселоне Арон силой заставил себя проникнуть в жизнь Хенрика — под надзором Луизы. Он лихорадочно прорывался в разные комнаты, которые Хенрик пытался запереть. Одни двери срывались с петель, в других взламывали замки, но повсюду обнаруживались лишь новые вопросы и очень редко — ответы. Давно ли Хенрик болел? Когда он заразился? От кого? Знал ли, кто его заразил? В июле 2004 года он записал, что болен:
    

    Зараза сидит во мне, я опасался этого, а теперь знаю точно. С помощью современных лекарств я смогу прожить лет десять, с лекарствами завтрашнего дня — наверняка еще дольше. Но так или иначе это смертный приговор. Освободиться от него будет труднее всего.
    

    Ни слова о том, как это произошло, где, с кем, при каких обстоятельствах. Они возвращались назад, перелистывали фрагментарные и беспорядочные дневниковые записи, нашли заметки о его путешествиях, но ничего не прояснялось, что-то неизменно ускользало. Луиза попыталась поискать его старые авиабилеты, но не нашла ни одного.
    Арон взломал файл, где Хенрик более или менее регулярно записывал свои доходы. И Арон, и Луиза отреагировали одинаково. В августе 1998 года Хенрик внес в реестр доходов значительную сумму — 100 000 долларов.
    — Больше восьмисот тысяч шведских крон, — уточнил Арон. — Откуда, черт возьми, он их получил?
    — Здесь не указано?
    — Только номер его счета в испанском банке.
    Арон продолжил поиски, и недоумение их росло. В декабре того же года внезапно, из ниоткуда, появляются 25 000 долларов. В один прекрасный день лежат на счету. Хенрик записывает сумму, не указывая отправителя. Плата за что? Арон вопросительно посмотрел на Луизу, но у нее не было ответа. Далее отмечены и другие переводы. Крупные суммы поступили на счет Хенрика весной 2000 года. По подсчетам Арона, в общей сложности Хенрик получил 250 000 долларов.
    — Он имел доступ к большим деньгам. Основную их часть он истратил. Мы не знаем на что. Но он мог позволить себе снять несколько таких квартир. И путешествовать, сколько вздумается.
    Луиза заметила, как Арон все глубже погружается в мир Хенрика. И видела, что в нем нарастает тревога.
    Наверно, перед ним вырисовывается более четкая картина, чем передо мной. Слишком много денег, появившихся из ниоткуда.
    Не прекращая поисков, Арон что-то бормотал о тупиках.
    — Точно как здешний адрес. Тупик Христа.
    — Хенрик часто повторял, что не верит в случайности.
    — Имея в своем распоряжении такую кучу денег, он, разумеется, мог выбрать себе любой адрес.
    Арон продолжал стучать по клавишам. И вдруг замер. Луиза сидела на корточках у книжной полки.
    — Что там?
    — Что-то открывается. Не знаю, что это. Экран замерцал словно бы густым снегопадом.
    Потом изображение прояснилось. Оба, щека к щеке, склонились к экрану.
    

    Проступил текст:
    

    Факел в руке Диогена. Теперь я понимаю, что живу в эпоху, когда сокрытие правды возведено в ранг искусства и науки. Истины, которым раньше совершенно естественно дозволялось быть общедоступными, ныне держат в секрете. Без факела в руке найти человека почти невозможно. Холодные порывы ветра гасят пламя факела. Есть выбор — оставить его погасшим или зажечь вновь. И продолжать поиски человека.
    

    — Что он имеет в виду? — спросил Арон.
    — Диоген попросил Александра посторониться, потому что тот закрывал солнечный свет, — ответила Луиза. — Диоген ходил днем с огнем, с факелом, искал человека. Настоящего, цельного человека, моральное существо. Он издевался над жадностью и глупостью. Я слышала об охранных предприятиях и детективных агентствах, взявших его имя в качестве символа. Факельщики, ведущие борьбу с тьмой.
    

    Они продолжили читать программное заявление Хенрика самому себе:
    

    Из всех троллей, против которых борются бородатые козлы, трое пугают меня больше всего. Во-первых, «Винкельман и Харрисон», с их тайными генетическими исследованиями в огромном комплексе в Виргинии, расположенном, как ни странно, недалеко от штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли. Никому не известно, что, собственно, происходит там за серыми крепостными стенами, но английские сыщики, которые отслеживают нелегальные деньги, поступающие от торговли наркотиками и оружием, и даже прибыли от торговли секс-рабынями из Европы и Южной Америки, обнаружили каналы, ведущие в «Винкельман и Харрисон». Основной владелец — невзрачный человек по имени Ривертон, живущий, по слухам, на Каймановых островах, но точно никто не знает. Второй тролль — швейцарский концерн «Балко», якобы ведущий исследования в области новых антибиотиков, действенных против резистентных видов бактерий. Но за этим скрывается нечто другое. Ходят слухи о секретных лабораториях в Малави и Танзании, где испытываются лекарства против СПИДа, однако никто не знает, что происходит там на самом деле. И наконец, третий тролль даже имени не имеет. Но в Южной Африке есть ряд ученых, втайне занимающихся СПИДом. Говорят о странных смертях, о пропадающих неизвестно куда людях. Царит полная неизвестность, но, если факелы гаснут, их нужно снова зажечь.
    

    Арон откинулся на спинку кресла.
    — Сначала он говорит об одном факеле. Потом вдруг о нескольких. Что это значит? Группа людей, пытающихся проникнуть в секреты всех этих фармацевтических фирм?
    — Это вполне в духе Хенрика. Хоть я и считала, что воспитала у него иммунитет против любых попыток тайно копаться в земле.
    — Он никогда не хотел пойти по твоим стопам?
    — Стать археологом? Никогда. Он даже в детстве ненавидел играть в песочницах.
    

    Арон показал на светящийся экран.
    — Судя по всему, он весьма прилично разбирался в компьютерах. Кроме того, пользовался не самыми новыми программами. Тоже удивительно. Почему, имея столь значительные средства, он не установил себе программное обеспечение последнего поколения? У меня есть только одно объяснение.
    — Что он хотел потратить деньги на что-то другое?
    — Каждый эре был для него важен. Да, на что-то другое. Только на что — вот вопрос.
    Арон вскрыл еще одну шахту в недрах компьютера и выудил еще одну тайну Хенрика. Речь шла о серии статей, сканированных прямо в компьютер.
    — Это сделано не здесь. Тут нет сканера. В стокгольмской квартире ты видела сканер?
    — Нет.
    — Ты знаешь, что такое сканер?
    — Мы, конечно, не выкапываем их из земли как античные реликты. Но иной раз пользуемся ими.
    

    Они прочитали эти статьи, две из английской «Гардиан», две из «Нью-Йорк тайме» и «Вашингтон пост». Речь шла о медицинском персонале, который за взятки выдал медицинские карты двух пациентов — один пожелал остаться неизвестным, а другой, Стив Николс, даже предоставил свою фотографию. Обоих заставили заплатить большие суммы из-за того, что они были ВИЧ-инфицированны.
    Хенрик не оставил никаких комментариев. Статьи безмолвными колоннами высились в комнате, где Хенрика не было. Могли ли его огромные деньги быть результатом вымогательства? Мог ли он быть вымогателем? Луиза не сомневалась, что Арон задает себе те же вопросы. Мысль об этом была настолько отвратительна и невероятна, что Луиза отбросила ее. Арон молча водил пальцем по клавиатуре. Возможно ли, чтобы правда о том, чем занимался Хенрик, оказалась темным туннелем, который вел в еще более темную комнату?
    

    Они не знали. И на этом закончили работу. Заперли квартиру и вышли из дома, так и не встретив Бланку. Прогулялись по городу, а когда вернулись в гостиницу, Арон спросил, нельзя ли ему переночевать в ее комнате.
    — Я не выдержу одиночества.
    — Захвати свои подушки, — ответила она. — И не буди меня, если я буду спать, когда ты придешь обратно.
    

    Луиза проснулась через несколько часов, услышав, что Арон встал. На нем были брюки и больше ничего. Глядя на него полуприкрытыми глазами, она заметила шрам, пересекавший левую лопатку. Точно от ножевого ранения. В те далекие времена, когда она любила спать, уткнувшись головой ему в спину, никакого шрама не было. Когда он его заполучил? В какой-нибудь пьяной драке, в какие он упрямо, с презрением к смерти, охотно ввязывался, а частенько сам и затевал? Он натянул рубашку и присел на край ее кровати.
    — Вижу, ты проснулась.
    — Куда ты собрался?
    — Никуда. На улицу. Выпить кофе. Не могу заснуть. Может, схожу в церковь.
    — По-моему, ты никогда не ходил в церковь?
    — Я до сих пор не поставил свечу в память Хенрика. А это лучше делать одному.
    Взяв куртку, Арон кивнул ей и исчез за дверью.
    

    Луиза встала, повесила на двери табличку с просьбой не беспокоить. Возвращаясь к кровати, остановилась у зеркала и принялась разглядывать свое лицо. «Какое лицо видит Арон? Я постоянно слышу, что мое лицо меняется. Мои коллеги, друзья, не стесняющиеся говорить то, что думают, утверждают, что я меняю лица каждое утро. У меня не два лица, как у Януса, у меня десять, пятнадцать масок, чередующихся друг с другом. Незримые руки надевают с рассветом мне на лицо какую-то маску, а я и не знаю, какое у меня будет выражение лица в этот день».
    Обычно эти образы навещали ее в снах.
    Луиза Кантор, археолог, склонившаяся над раскопками в классической эллинской театральной маске.
    Она снова легла в постель, но заснуть так и не смогла. Гложущее чувство отчаяния не покидало ее. Она позвонила Артуру. Он не ответил. Лишь длинные гудки. По наитию она набрала номер Назрин. И тоже не получила ответа. Оставила сообщение на автоответчике, сказав, что позвонит еще, но ее саму застать трудно, поскольку она в дороге.
    

    Луиза уже собралась выйти из номера, чтобы выпить кофе, когда обнаружила, что Арон оставил свои ключи на столе.
    В период подозрений, когда я думала, что он мне изменяет, задолго до того, как наш брак распался, я тайно обыскивала его сумки и карманы. Перелистывала его ежедневники, старалась первой брать почту. В ту пору я бы взяла ключ и отперла его комнату.
    Луиза устыдилась своих мыслей. В Австралии, в доме с красными попугаями, у нее ни разу не возникло ощущения, что у него есть другая женщина, кто-то, кого он скрывал. Даже если другая женщина и существовала, ее это не касалось. Любовь, какую она когда-то испытывала к Арону, из земли не выкопаешь и не отреставрируешь.
    

    Выпив кофе, она отправилась на прогулку. «Может, позвонить в Грецию и поговорить с коллегами?» — спросила она себя. Но что она им скажет?
    Остановившись посреди тротуара, она вдруг поняла, что вряд ли вернется в Грецию работать, разве что приедет на несколько дней, чтобы забрать свои вещи и запереть дом. Ее будущее — чистый лист бумаги. Луиза вернулась в гостиницу. Горничная убирала ее номер. Луиза ждала в холле. Красивая дама гладила свою собаку, какой-то господин, вооружившись лупой, читал газету. Наконец она прошла к себе. Ключ лежал на месте, Арон еще не пришел. Она представила его себе в церкви со свечой в руке.
    Я ничего не знаю о его скорби, о его боли. Однажды он превратится в пробудившийся вулкан. Скопившаяся раскаленная лава вырвется наружу. Он погибнет как огнедышащий дракон.
    Она опять позвонила Артуру. На сей раз он ответил. Ночью выпал снег. Артур любил снег, он придавал надежность его существованию, Луиза помнила это. Она рассказала, что вместе с Ароном находится в Барселоне, они нашли квартиру Хенрика. Но умолчала о том, что у сына был СПИД. Не знала, как воспримет это Артур. Разговор вышел коротким. Артур не слишком охотно говорил по телефону. Он всегда держал трубку подальше от уха, поэтому ей приходилось кричать.
    Закончив разговор, она позвонила в Грецию. Ей повезло, трубку взял руководитель экспедиции, замещавший ее коллега из Уппсалы. Луиза поинтересовалась, как идут работы, и поняла, что осенние раскопки на этот год завершаются. Все шло по плану. Луиза решила, что необходимо четко разъяснить положение вещей. Она понятия не имеет, когда сможет вновь принять на себя руководство. Сейчас это не так важно, наступает зимний сезон, полевые работы сворачиваются. Что произойдет в следующем году, будут ли выделены новые средства, никому не известно.
    Разговор оборвался. При попытке перезвонить она услышала женский голос, говоривший по-гречески. Луиза по опыту знала, что это означало просьбу позвонить позднее.
    Она легла и заснула. Проснулась только в половине первого. Арон все еще не вернулся.
    Впервые она ощутила легкую тревогу. Четыре часа, чтобы выпить кофе и зажечь свечу в церкви? Может, он пустился в бега? Больше не хватило сил? Неужели ей опять придется ждать полгода, пока он позвонит ей — пьяный, в слезах — из какого-нибудь богом забытого уголка мира? Взяв ключ, она вошла в его комнату. Его чемодан лежал раскрытый на специальной подставке. Небрежно брошенная одежда, бритвенный прибор в потрепанном чехле. Руками она прощупала одежду. В пластиковом чехольчике обнаружилась крупная сумма денег. Она переложила их в свое портмоне, чтобы они не исчезли. На самом дне чемодана лежала книга Билла Гейтса с рассуждениями о компьютерах и будущем. Полистав, она увидела, что Арон отчеркнул некоторые места и сделал пометки на полях. «Как Хенрик, — подумала она. — В этом они похожи. Сама я ни разу не написала ни слова на книжных полях». Луиза отложила Гейтса, взяла другую книгу. Исследование нерешенных классических проблем математики. Страничку, где закончил чтение, Арон загнул. Следующая глава начиналась с изложения загадки Ферма.
    Луиза положила книгу на место и оглядела комнату. Бросила взгляд в корзинку для мусора. Там валялась пустая бутылка из-под водки. С тех пор как они встретились на молу, от Арона по утрам никогда не пахло спиртным. Но выходит, по приезде в Барселону он осушил целую бутылку. Стаканов не видно. Он пил из горла. Но когда же? Ведь они практически не расставались все это время?
    Луиза вернулась к себе в номер и вдруг осознала, что делает лишь одно — ждет Арона. «Я замираю, когда проводник останавливается. — От этой мысли ей стало тошно. — Почему я не двигаюсь?»
    

    Оставив на столе записку, она вышла из гостиницы. Пообедала в небольшом ресторанчике неподалеку. Расплатившись и заметив, что уже четвертый час, решила, что Арон, конечно, уже вернулся в гостиницу. Проверила мобильный, но он не звонил и не оставил никакого сообщения.
    Пошел дождь. Она побежала обратно, натянув на голову куртку. Портье покачал головой. Господин Кантор еще не пришел. Звонил ли он? У нас нет сообщений для госпожи Кантор.
    Она встревожилась по-настоящему. Но не из-за того, что Арон сбежал. Что-то случилось. Она позвонила на его мобильный, но безуспешно.
    

    До самого вечера Луиза сидела в гостинице. Об Ароне ни слуху ни духу. Она несколько раз набирала номер его мобильного, но телефон был отключен. В семь вечера она спустилась в холл. Села в кресло и стала смотреть на людей, сновавших между гостиничными дверями, регистрационными стойками, барами, газетными киосками. В углу, возле двери в бар, какой-то человек изучал карту. Она исподтишка разглядывала его. Что-то привлекло ее внимание. Она знала его? Встречала раньше? Луиза прошла в бар, выпила бокал вина, потом еще один. А когда вернулась в холл, мужчины с картой уже не было. Теперь на его месте сидела женщина, говорила по телефону. Расстояние был слишком велико, и Луиза не разобрала, на каком языке она говорила, а уж тем более о чем.
    Около половины девятого Луиза выпила еще один бокал вина. Потом вышла из гостиницы. Ключи от квартиры Хенрика Арон забрал с собой. Ну конечно, там он и просидел весь день, за компьютером Хенрика. Быстрым шагом она дошла до Тупика Христа. У подъезда оглянулась. Вроде бы тень прячется в темноте, куда не достает свет уличного фонаря? На нее снова навалился беспричинный страх.
    Не о таком ли страхе говорил Хенрик в беседах с Назрин и с самим собой, в своих записках?
    Луиза открыла дверь подъезда и позвонила в квартиру Бланки. Та открыла не сразу.
    — Я говорила по телефону. У меня заболел отец.
    — Ты сегодня видела здесь моего мужа?
    Бланка решительно покачала головой.
    — Ты уверена?
    — Он не приходил и не уходил.
    — Ключи у него. Мы, наверно, что-то перепутали.
    — Я тебе открою, а уходя, ты просто захлопнешь дверь.
    

    Луиза подумала, что надо бы спросить Бланку, почему та ей солгала. Но что-то ее остановило. Сейчас в первую очередь нужно выяснить, где Арон.
    Бланка отперла дверь и сбежала вниз по лестнице. Луиза, стоя в полумраке, прислушалась. Потом зажгла по очереди все лампы и обошла квартиру.
    Внезапно разрозненные фрагменты встали на свои места и образовали неожиданную картину.
    Кто-то хотел убрать Арона. Это связано с Хенриком, с треклятым мозгом президента, с поездками Хенрика, его потрясением, его болезнью и его смертью. Арон — проводник. Он — самый опасный, тот, кого необходимо убрать в первую очередь, чтобы тропу не обнаружили.
    Луиза похолодела от ужаса. На цыпочках подошла к окну, выглянула на улицу.
    Там никого не было. Но ее пронзило ощущение, что кто-то вот только что оттуда ушел.
   

   

    

     11
    

    В гостинице Луизу Кантор мучила бессонница. Ей вспоминалось, как она себя чувствовала в самые трудные минуты. Когда Арон сбежал. Когда начал слать плаксивые, пьяные письма из питейных заведений по всему миру. И теперь вот опять исчез. А она не смыкала глаз.
    В попытке прибегнуть к заклинанию тех сил, что удерживали его вдали от нее, она пошла в его номер и забралась в его постель, которой он так и не воспользовался. Но спать все равно не могла. В голове молниями проносились мысли. Надо ухватить их, пока они не врезались в землю. Что случилось? Неужели она все-таки ошиблась? И он исчез, опять бросил ее и Хенрика? Второй раз потихоньку улизнул? Неужели он действительно настолько жесток, что, разыграв горе, пошел в церковь зажечь свечу в память о покойном сыне, а на самом деле уже решил исчезнуть?
    

    Луиза встала, вынула из мини-бара бутылочки. Ей было наплевать, что пить. Она влила в себя водку, шоколадный ликер и коньяк. Алкоголь немного успокоил ее, но, разумеется, это была лишь фикция. Она легла, а в ушах звучал голос Арона.
    Ни одному человеку не под силу нарисовать волну. Талантливый художник способен запечатлеть на полотне человеческое движение, улыбку, взгляд. И боль, и страх, как у Гойи — человек, в отчаянии простирающий руки к расстрельному взводу. Все это можно уловить, все это я видел воспроизведенным вполне реалистически. Но волну — никогда. Море постоянно ускользает, волны уворачиваются от тех, кто пытается их поймать.
    Она вспомнила путешествие в Нормандию. Первое, какое они совершили вместе. Арону предстояло прочитать лекцию о предполагаемом грядущем сближении телефонии и компьютеров. Луиза взяла в университете отпуск и отправилась с ним. Одну ночь они провели в парижской гостинице, где сквозь стены пробивалась восточная музыка.
    Ранним утром они поездом выехали в Канны. Их страсть не знала границ. Арон увлек ее в туалет, где они в тесной кабинке предались любви, — такого Луиза не представляла себе даже в самых смелых фантазиях.
    В Каннах они несколько часов пробыли в красивейшем соборе города. Она смотрела на Арона со стороны и думала: «Вот человек, с которым я проживу остаток своих дней».
    Тем же вечером, после того как Арон прочитал свою лекцию, встреченную долгими аплодисментами, она рассказала ему, что пережила в соборе. Он взглянул на нее, обнял и сказал, что чувствует то же самое. Они встретились, чтобы вместе прожить всю жизнь.
    

    На следующий день, в немыслимую рань, под проливным дождем они на взятом напрокат автомобиле покинули Канны и поехали на побережье, где в июне 1944 года высадились союзники. У Арона в США был родственник. Private Lucas Cantor, рядовой солдат, погибший на «Омаха Бич» еще до того, как высадился на берег. Луиза и Арон, припарковав машину, отправились под дождем и ветром бродить по пустынному берегу. Арон молчал, замкнувшись в себе. Луиза не хотела тревожить его. Решила, что ему разбередило душу, но много позднее он признался, что молчал, потому что чертовски промерз от холода и сырости. Какое ему дело до Лукаса Кантора? Кто мертв, тот мертв, особенно через 35 лет.
    

    Но именно там, на побережье Нормандии, он наконец остановился, прервал молчание и сказал, указывая рукой на море, что ни один художник не способен достоверно изобразить волну. Даже Микеланджело не смог нарисовать волну, даже Фидий не сумел изваять ее. Волны, сказал он, показывают людям их ограниченность.
    Луиза запротестовала, приводила примеры. Маринист Хэгг, например, уж он-то умел воплощать на холсте волны? А все библейские мотивы, изображающие одинокие, брошенные суда в шторм, или море на японских гравюрах? Но Арон стоял на своем, даже голос повысил, что удивило ее, поскольку раньше с ним подобного не бывало.
    Ни одному человеку не дано запечатлеть волну таким образом, чтобы она, волна, это одобрила, заявил Арон, и, стало быть, так оно и есть.
    

    Они больше никогда не говорили о волнах, кроме того случая на холодном берегу, у которого погиб Лукас Кантор, еще не успев ступить на сушу. Почему это вспомнилось ей именно сейчас? Может, здесь скрыто какое-то сообщение, весть об исчезновении Арона, которую она посылала самой себе?
    Луиза встала с его кровати, подошла к открытому окну. Ночь, в комнату задувал теплый ветер. Слышались отдаленные звуки транспорта, из ресторанной кухни доносился звон посуды.
    

    Внезапно она осознала, что теплота ночи обманчива. Арон не вернется. Тени в мраке, угаданные ею, ложь Бланки, пижама Хенрика — все это свидетельствовало об опасности, грозящей ей самой. Отойдя от окна, она проверила, заперта ли дверь. Сердце громко стучало. Мысли не желали поддаваться контролю.
    

    Луиза снова открыла мини-бар, вынула оставшиеся бутылочки. Водка, джин, виски. Она оделась — было четверть пятого — и, глубоко вздохнув, решилась открыть дверь. Коридор был пуст. Тем не менее ей почудилась какая-то тень возле лифта. Она замерла. Игра воображения, тени, вызванные ею самой.
    На лифте она спустилась в пустынный холл.
    В окошке, выходившем в заднюю каморку, мелькал голубой свет телевизора. Звук приглушенный, похоже, какой-то старый фильм. Услышав ее шаги, вышел ночной портье. Молодой, вряд ли старше Хенрика. На лацкане пиджака висел бейджик с его именем — Хавьер.
    — Госпожа Кантор что-то рано встала. Ночь теплая, но идет дождь. Надеюсь, вас ничто не разбудило?
    — Я не спала. Мой муж пропал.
    Хавьер бросил взгляд на шкаф с ключами.
    — Его ключи у меня, — сказала Луиза. — В номере его нет. Со вчерашнего утра, уже почти сутки.
    На Хавьера ее беспокойство, казалось, не подействовало.
    — Его вещи по-прежнему в комнате?
    — Ничего не тронуто.
    — Но тогда он наверняка вернется. Может, какое-то недоразумение?
    «Он считает, что мы поругались», — со злостью подумала Луиза.
    — Никакого недоразумения нет. Мой муж пропал. Боюсь, случилось что-то серьезное. Мне нужна помощь.
    Хавьер посмотрел на нее с сомнением. Луиза не отвела взгляда.
    Хавьер кивнул и поднял телефонную трубку. Что-то сказал на каталонском. И тихонько положил трубку на рычаг, точно боясь разбудить постояльцев гостиницы.
    — Начальник безопасности гостиницы, сеньор Кастельс, живет совсем рядом. Он придет через десять минут.
    — Спасибо за помощь.
    Тридцать лет назад я бы влюбилась в него, как влюбилась в человека в самолете, летевшем в Шотландию. Но теперь такого не будет. Ни в него, ни в Арона, которого я откопала в Австралии и который опять исчез.
    Она ждала. Хавьер принес ей чашку кофе. Страх не давал ей покоя. Мимо бесшумно проскользнул старик-уборщик.
    

    Сеньору Кастельсу было около шестидесяти. Он беззвучно открыл входную дверь — в длинном пальто и шляпе-борсалино. Хавьер кивком указал на Луизу:
    — Госпожа Кантор, номер пятьсот тридцать три, потеряла мужа.
    

    Для Луизы это прозвучало как реплика из фильма. Сеньор Кастельс снял шляпу, острым изучающим взглядом оглядел ее и повел в свой кабинет рядом со стойкой портье. Тесная комната, без окон, но обставленная удобной мебелью. Он предложил ей сесть и снял пальто.
    — Рассказывайте. Не упускайте ничего. Не спешите.
    

    Она говорила медленно, стараясь связать детали — не только для сеньора Кастельса, но и для самой себя. Сеньор Кастельс временами записывал что-то в блокнот. Казалось, каждый раз, когда она упоминала о Хенрике и его смерти, он настораживался. Он ни разу не прервал ее, пока она не договорила до конца. Потом словно бы на мгновенье задумался и выпрямился на стуле.
    — У вас нет разумного объяснения, почему он скрывается?
    — Он не скрывается.
    — Я сочувствую вашему горю в связи со смертью сына. Но, если я правильно вас понял, нет никаких доказательств, что причиной его смерти является кто-то другой, кроме него самого. Шведская полиция дала свое заключение. Может быть, ваш муж просто испытал потрясение? И чувствует потребность побыть одному?
    — Я знаю, что-то произошло. Но не могу доказать. Именно поэтому мне нужна помощь.
    — Может, несмотря ни на что, следует набраться терпения и подождать?
    Луиза рывком встала с кресла.
    — По-моему, вы не понимаете. Я превращу эту гостиницу в ад, если мне не помогут. Я хочу поговорить с полицией.
    — Разумеется, вам предоставят возможность поговорить с полицией. Я понимаю ваше возмущение. Но предлагаю вам все-таки сесть.
    Похоже, ее вспышка ничуть не вывела его из себя, он поднял трубку и набрал запрограммированный номер. Последовал короткий разговор. Сеньор Кастельс положил трубку на место.
    — Сейчас сюда придут двое полицейских, владеющих английским языком. Они запишут ваши показания и позаботятся, чтобы поиски вашего мужа начались незамедлительно. Пока мы их ждем, давайте выпьем по чашечке кофе.
    Полицейские — один пожилой, другой помоложе — устроились в пустом баре. Луиза повторила свой рассказ, молодой полицейский записывал, вопросов задавали мало. По окончании беседы пожилой попросил фотографию Арона.
    Она захватила с собой его паспорт. Арон никуда бы не уехал без него, заметила она. Они попросили разрешения взять паспорт с собой, чтобы скопировать фотографию и переписать определенные данные. Через несколько часов они его вернут.
    

    На рассвете полицейские ушли. Начальник безопасности исчез, дверь в его кабинет была заперта. Хавьера за стойкой не видно.
    Луиза поднялась к себе, легла и закрыла глаза. Арон пошел в церковь, зажег свечу. Потом что-то случилось.
    Она села в кровати. А дошел ли он до церкви? Она встала, развернула карту центральной части Барселоны.
    Какая церковь ближе всего к гостинице или к улице, где жил Хенрик? Карта была нечеткая, Луиза не могла с уверенностью сказать, какую церковь он выбрал. Но наверняка самую ближнюю. Арон не ходил к нужной цели окольными путями.
    Когда через два часа принесли паспорт, она взяла куртку, сумку и покинула номер.
    

    При появлении Луизы Бланка протирала стекло входной двери.
    — Нам надо поговорить. Немедленно.
    Голос Луизы звучал резко, будто она ругала до крайности нерадивого студента, не справившегося с заданием на месте раскопок. У Бланки на руках были желтые резиновые перчатки. Луиза положила ладонь ей на плечо.
    — Арон вчера пошел в церковь. И не вернулся. Какую церковь он мог выбрать? Здесь поблизости должна быть церковь.
    Бланка покачала головой. Луиза повторила вопрос.
    — Церковь или часовня?
    — Там, где открыты двери. Где можно зажечь свечу.
    

    Бланка задумалась. Желтые перчатки раздражали Луизу, она с трудом сдержалась, чтобы не сорвать их.
    — В Барселоне много больших и маленьких церквей. Ближайшая — Иглесия-де-Сан-Фелип-Нери, — сказала Бланка.
    Луиза встала.
    — Мы идем туда.
    — Мы?
    — Мы с тобой. Сними перчатки.
    

    Фасад церкви был весь в трещинах, двери из темного дерева полуоткрыты. Внутри царил полумрак. Луиза постояла, привыкая к изменившемуся освещению. Бланка перекрестилась, преклонила колени и еще раз осенила себя крестом. У алтаря какая-то женщина вытирала пыль.
    Луиза передала Бланке паспорт Арона.
    — Покажи ей фотографию, — прошептала она. — Спроси, не узнаёт ли она Арона.
    Луиза держалась поодаль, когда Бланка показывала фотографию. Женщина разглядывала ее при свете, падавшем из красивого витражного окна. Мария рядом с распятым сыном. Отвернувшаяся Магдалина. С неба льется голубое мерцание.
    Можно нарисовать небо. Но не волну.
    

    Бланка обернулась к Луизе:
    — Она узнала его. Он был здесь вчера.
    — Спроси, когда.
    Вопросы и ответы, Бланка, женщина, Луиза.
    — Она не помнит.
    — Она должна вспомнить. Заплати ей, чтобы она вспомнила!
    — По-моему, она не возьмет деньги.
    

    Луиза поняла, что в лице Бланки оскорбила всех каталонских женщин. Но ей было наплевать. Она настояла, чтобы Бланка повторила вопрос.
    — Наверно, между часом и двумя, — сказала Бланка. — Отец Рамон как раз в это время проходил мимо и сообщил, что его брат сломал ногу.
    — Что делал человек с фотографии, придя в церковь?
    — Он сел на переднюю скамью.
    — Он зажег свечу?
    — Она не видела. Он смотрел на окна. На свои руки. И просто сидел, закрыв глаза. Она только изредка поглядывала на него. Как глядят на людей, которых толком не видят.
    — Спроси, был ли в церкви кто-нибудь еще? Он пришел один?
    — Она не знает, пришел ли он один. Но на скамье рядом с ним никто не сидел.
    — Кто-нибудь еще заходил в церковь в это время?
    — Только две сестры Перес, которые приходят каждый день. Зажигают свечи в память о своих родителях и сразу уходят.
    — И больше никто?
    — Она больше никого не помнит.
    Луиза не понимала каталонского языка прислужницы, но услышала в ее голосе неуверенность.
    — Спроси еще раз. Скажи, что для меня очень важно, чтобы она вспомнила. Скажи, что дело касается моего умершего сына.
    Бланка покачала головой.
    — Это ни к чему. Она отвечает как может.
    Женщина молча постукивала метелкой для пыли по своим ногам.
    — Она может показать место, где сидел Арон?
    Женщина удивилась, но показала. Луиза села.
    — А где находилась она сама?
    Женщина указала на алтарь и боковой свод. Луиза оглянулась. Со своего места она видела лишь половину притвора, по-прежнему полуоткрытого. Кто-то мог войти так, что Арон не слышал. Но кто-то ведь мог и ждать снаружи.
    — Когда он ушел?
    — Она не знает. Выходила за новой метелкой для пыли.
    — Сколько она отсутствовала?
    — Минут десять.
    — А когда вернулась, его уже не было?
    — Да.
    Луиза решила, что узнала много важного. Арон не оставил никаких следов, поскольку не подозревал, что что-нибудь может случиться. Но что-то случилось.
    — Поблагодари ее и скажи, что она очень мне помогла.
    

    Обе вернулись в квартиру Бланки. Перед Луизой стояла дилемма. Уличить ли Бланку в том, что она лгала, утверждая, будто к Хенрику никто не приходил? Или осторожно повести разговор так, чтобы Бланка добровольно рассказала, как обстояло дело? Может, Бланка чего-то боялась? Или на то были другие причины?
    Они расположились в гостиной Бланки.
    — Скажу откровенно, как обстоит дело. Арон пропал, и я боюсь, с ним что-то случилось.
    — А что могло случиться?
    — Не знаю. Но Хенрик умер неестественной смертью. Возможно, узнал то, чего ему не надо было знать.
    — И что бы это могло быть?
    — Не знаю. А ты?
    — Он никогда не рассказывал мне, чем занимается.
    — Прошлый раз ты сказала, что он говорил о своих газетных статьях. Он показывал их тебе?
    — Нет.
    Луиза опять уловила перемену в ее голосе. Бланка ответила, чуть помедлив.
    — Ни разу?
    — Нет, насколько я помню.
    — А у тебя хорошая память?
    — По-моему, не хуже, чем у других.
    — Хочу вернуться к вопросу, на который ты уже отвечала. Просто чтобы убедиться, что правильно тебя поняла.
    — Меня ждет работа.
    — Я не задержу тебя надолго. Ты сказала, что в последнее время никто не приходил и не спрашивал Хенрика.
    — Ты правильно меня поняла.
    — Мог ли кто-нибудь прийти к нему без твоего ведома?
    — Вряд ли кто-то мог появиться здесь, чтобы я не увидела его или не услышала.
    — Но ты же иногда ходишь за покупками.
    — В таких случаях меня заменяет сестра. Когда я возвращаюсь, она рассказывает мне обо всем, что происходило. Если бы к Хенрику кто-нибудь приходил или спрашивал про него, я бы знала.
    — Когда мы с Ароном уходили отсюда ночью, ты слышала?
    — Слышала.
    — Почему ты уверена, что это были мы?
    — Я всегда прислушиваюсь к шагам. Одинаковых шагов не бывает.
    

    «Я ничего не добьюсь от нее, — подумала Луиза. — Она не боится. Но что-то не дает ей сказать всю правду. Что она скрывает?»
    Бланка взглянула на часы. Ее нетерпение казалось неподдельным. Луиза решила повысить ставку, заставить Бланку потерять дар речи.
    — Хенрик писал о тебе в нескольких письмах.
    Снова что-то изменилось, на этот раз в осанке Бланки. Чуть-чуть, но Луиза заметила.
    — Он писал о тебе как о домовладелице, — продолжала Луиза. — Я решила, что дом принадлежит тебе. Про отставного полковника он не упоминал ни разу.
    — Надеюсь, он не писал обо мне гадостей.
    — Вовсе нет. Скорее наоборот.
    — Что ты имеешь в виду?
    Ставка сделана. На попятный не пойдешь.
    — По-моему, ты ему нравилась. Втайне. По-моему, он был влюблен в тебя.
    Бланка отвела глаза. Луиза хотела продолжить, но Бланка жестом остановила ее.
    — Моя мать всю жизнь меня шантажировала. Измывалась и насмехалась над моими чувствами, с тех пор как мне исполнилось двенадцать и я впервые влюбилась. Для нее моя любовь к мужчине была не чем иным, как предательством ее любви ко мне. Если я любила мужчину, значит, ненавидела ее. Мое желание быть вместе с мужчиной означало, что я предаю ее. Она была чудовищем. Она до сих пор жива, но не помнит, кто я такая. Я с удовольствием навещаю ее теперь, когда она не узнаёт меня. Возможно, звучит жестоко, но это правда. Так оно и есть, я глажу ее по щеке и говорю, что всегда ненавидела ее, а она не понимает моих слов. Но одному она меня научила: никогда не ходить вокруг да около, никогда без нужды не топтаться по кругу. Никогда не поступать так, как ты сейчас. Если у тебя есть вопросы, спрашивай.
    — Думаю, он был влюблен в тебя. Больше я ничего не знаю.
    — Он любил меня. Когда он бывал здесь, мы практически каждый день занимались любовью. Но не ночью, ночами он хотел быть один.
    Луиза почувствовала, как в ней все чернеет. Хенрик заразил Бланку? И она носит в своей крови смертельный вирус, сама об этом не зная?
    — Ты любила его?
    — Для меня он не умер. Я испытывала к нему вожделение. Но думаю, не любила.
    — Значит, тебе наверняка известно о нем много такого, о чем ты не сказала?
    — Что ты хочешь от меня услышать? Как он любил, какие позы предпочитал, делал ли то, о чем не принято говорить?
    Луиза почувствовала себя оскорбленной.
    — Ничего такого я знать не хочу.
    — И я об этом ничего не скажу. Но никто не приходил и не спрашивал о нем.
    — Что-то в твоем голосе заставляет меня не верить тебе.
    — Ты сама решаешь, чему верить, а чему нет. Зачем бы мне врать?
    — Вот и мне интересно. Зачем?
    — Я думала, ты имела в виду меня, спрашивая, приходил ли кто-нибудь к Хенрику. Странный способ узнать то, что хочешь узнать, но не осмеливаешься спросить.
    — Я не тебя имела в виду. Хенрик никогда не писал о тебе. Это была просто догадка.
    — Давай закончим этот разговор, больше не прибегая ко лжи. У тебя есть еще вопросы?
    — К Хенрику кто-нибудь приходил?
    

    То, что произошло дальше, явилось для Луизы полной неожиданностью и в корне изменило ее стремление найти ответ на вопрос о причинах смерти Хенрика. Бланка порывисто встала и из ящичка письменного стола вынула конверт.
    — Хенрик передал мне его в свой последний приезд. Просил меня позаботиться о нем. Почему — не знаю.
    — Что в конверте?
    — Он заклеен. Я не вскрывала его.
    — Почему ты только сейчас показываешь его мне?
    — Потому что он предназначался мне. Отдавая его, он не упомянул ни тебя, ни твоего мужа.
    Луиза перевернула конверт. Может быть, Бланка все-таки вскрывала его? Или она говорит правду? Да какое это вообще имеет значение? Луиза вскрыла конверт. Там были письмо и фотография. Бланка перегнулась через стол, чтобы увидеть. Даже не пыталась скрыть искреннее любопытство.
    Фотография черно-белая, квадратная, возможно, увеличенный паспортный снимок. Печать зернистая, лицо, обращенное прямо к Луизе, чуть расплывчатое. Черное лицо, красивая улыбающаяся молодая женщина. Приоткрытые губы, белоснежные зубы, волосы, заплетенные в хитроумные косички, плотно охватывают голову.
    Луиза перевернула фотографию. Хенрик написал и имя, и число: Лусинда, 12 апреля 2003 г...
    

    Бланка посмотрела на Луизу.
    — Я узнаю ее. Она приходила сюда.
    — Когда?
    Бланка задумалась.
    — После дождя.
    — Что ты имеешь в виду?
    — Ливень, затопивший весь центр Барселоны. Вода затекала через порог. Девушка появилась на следующий день. Хенрик, очевидно, встречал ее в аэропорту. В июне две тысячи третьего, в первых числах. Она прожила здесь две недели.
    — Откуда она приехала?
    — Не знаю.
    — Кто она?
    Бланка взглянула на Луизу со странным выражением лица.
    — По-моему, Хенрик очень ее любил. Он словно замыкался в себе, когда я ненароком видела их вместе.
    — Хенрик что-нибудь говорил о ней после ее визита?
    — Ничего.
    — А как складывались ваши отношения?
    — Однажды он спустился ко мне и спросил, не хочу ли я поужинать с ним. Я согласилась. Еда была невкусная. Но я осталась у него на ночь. Мне показалось, он решил, что все должно оставаться как прежде, до появления девушки.
    Луиза выхватила письмо из конверта и начала читать. Привычный почерк Хенрика, когда он писал в спешке, резкие движения ручки, иногда едва разборчивые фразы по-английски. Ни одного приветственного слова Бланке, письмо начиналось сразу, точно вырванное из какого-то неведомого контекста.
    

    Благодаря Лусинде я все отчетливее начинаю видеть, что именно пытаюсь понять. Она рассказала мне о бесчеловечных страданиях, каким людей подвергают во имя жадности, я и не предполагал, что такое возможно. Мне по-прежнему необходимо освободиться от худших своих иллюзий насчет того, что дела в мире обстоят не настолько плохо, как я считал в самые свои мрачные дни. Лусинда способна поведать об ином мраке, жестком и неприступном, как железо. Там скрываются рептилии, отдавшие в залог свои сердца, те, что пляшут на могилах всех, кто умер понапрасну. Лусинда станет моим проводником; если меня долго не будет, значит, я у нее. Она живет в хибаре из цемента и гофрированной жести на задворках разрушенного дома № 10 на Авенида Самора Машел в Мапуту. Если ее там нет, то она в баре «Малокура» на Фейра-Популар в центре города. Работает там официанткой до одиннадцати вечера.
    

    Луиза протянула письмо Бланке, та прочитала его медленно, губами повторяя каждое слово. Потом сложила письмо и положила его на стол.
    — Что он имеет в виду, говоря, что она станет его проводником? — спросила Луиза.
    Бланка покачала головой:
    — Не знаю. Но она, вероятно, много значила для него.
    Бланка вложила письмо и фотографию в конверт и отдала его Луизе.
    — Оно твое. Возьми.
    

    Луиза сунула письмо в сумку.
    — Каким образом Хенрик платил за квартиру?
    — Он отдавал деньги мне. Три раза в год. До Нового года платить не надо.
    

    Бланка проводила ее к выходу. Луиза окинула взглядом улицу. На противоположном тротуаре стояла каменная скамейка. Там сидел человек, читал книгу. Только после того, как он не спеша перевернул страницу, Луиза отвела глаза.
    — Что ты собираешься делать дальше? — спросила Бланка.
    — Не знаю. Но я дам о себе знать.
    Бланка порывисто погладила ее по щеке.
    — Мужчины всегда сбегают, когда считают, что с них хватит, — сказала она.
    — Арон обязательно вернется.
    Луиза повернулась и быстрым шагом пошла по улице. Только бы не разрыдаться.
    

    В гостинице ее ждали двое полицейских. Они устроились в креслах, в углу просторного холла.
    Заговорил молодой полицейский. Читал записи из блокнота, и понять его английский не всегда было легко.
    — К сожалению, мы не нашли вашего мужа, господина Арона Кантора. Ни в больницах, ни в моргах его нет. Равно как и ни в одном из наших полицейских участков. Его данные внесены в нашу оперативную систему. Теперь остается только ждать.
    Луиза словно задохнулась, у нее не осталось сил.
    — Спасибо вам за помощь. У вас есть мой номер телефона, в Мадриде есть шведское посольство.
    Полицейские козырнули и ушли. Она снова опустилась в мягкое кресло и подумала, что теперь потеряла все. Ничего не осталось.
    Усталость терзала ее, сводила судорогой. «Надо поспать, — подумала она, — другого выхода нет. У меня все плывет перед глазами. Завтра я уеду отсюда».
    Она встала, пошла к лифтам. Еще раз окинула взглядом холл. Там никого не было.
   

   

    

     12
    

    Когда поздним вечером самолет поднялся с мадридского аэродрома, ей показалось, будто все эти сотни тысяч лошадиных сил исходили из нее самой. Луиза Кантор сидела у окна, на месте 27 А, и прижималась щекой к стеклу, заставляя самолет взлететь. Она была в подпитии, еще между Барселоной и Мадридом выпила водки и красного вина, не притронувшись к еде. А во время ожидания в Мадриде продолжила возлияния. И только ощутив тошноту, заставила себя съесть омлет. Оставшееся время она нервно бродила по аэропорту. Думала, что обнаружит какое-нибудь знакомое лицо. Растущий страх и убеждение, что за ней все время следят, делали свое дело.
    Из аэропорта она позвонила Назрин и отцу. Назрин стояла где-то на улице в Стокгольме, связь никуда не годилась, и Луиза была совсем не уверена, что Назрин действительно поняла насчет квартиры Хенрика в Барселоне. Разговор оборвался, точно кто-то заглушил радиоволну. Луиза еще четыре раза пыталась прозвониться, но голос в телефоне каждый раз просил ее перезвонить позднее.
    Артур сидел на кухне, когда она позвонила. «У него обычный «кофейный» голос, — подумала она. — Я помню его еще с тех пор, как мы развлекались, когда я переехала в Эстерсунд и звонила домой. Я должна была угадать, пьет ли он кофе, или сидит и читает, или, может, готовит еду. Он записывал очки. И один раз в год докладывал мне результаты. Больше всего очков я зарабатывала, когда угадывала, что он пьет кофе».
    Луиза старалась собраться с мыслями, говорила медленно, но отец сразу же раскусил ее.
    — Сколько сейчас в Мадриде?
    — Столько же, сколько и у тебя. Может, часом больше или меньше. Почему ты спрашиваешь?
    — Значит, еще не вечер?
    — Середина дня. Идет дождь.
    — Почему ты так пьяна в середине дня?
    — Я не пьяна.
    В трубке стало тихо. Артур тут же отступил, ложь всегда действовала на него как удар. Ей стало стыдно.
    — Я выпила вина. Что в этом особенного? Я боюсь летать.
    — Раньше никогда не боялась.
    — Я не боюсь летать. Я потеряла сына, своего единственного ребенка. А теперь и Арон пропал.
    — Ты ни за что не справишься со всем этим, если не сможешь оставаться трезвой.
    — Черт тебя побери!
    — Черт побери тебя!
    — Арон пропал.
    — Он и раньше пропадал. Привык поджимать хвост, когда ему так удобнее. Арон сбегает, если ноша становится слишком тяжелой. И ускользает через одну из своих потайных дверей.
    — На сей раз ни о хвостах, ни о потайных дверях речи нет.
    

    Она подробно рассказала отцу, что произошло. Он не задавал никаких вопросов. В трубке слышалось только его дыхание. Самое надежное чувство в детстве. Видеть, чувствовать и слышать его дыхание. Когда она закончила рассказ, воцарилось молчание, блуждавшее взад и вперед между Херьедаленом и Мадридом.
    — Я поеду по следам Хенрика. С письмом и фотографией девушки по имени Лусинда.
    — Что ты знаешь об Африке? Ты не можешь ехать туда одна.
    — Кто поедет со мной? Ты?
    — Я не хочу, чтобы ты ехала туда.
    — Ты учил меня рассчитывать на себя. Мой страх служит гарантией, что я не наделаю глупостей.
    — Ты пьяна.
    — Это пройдет.
    — У тебя есть деньги?
    — У меня есть деньги Арона.
    — Ты уверена, что поступаешь правильно?
    — Нет. Но я должна ехать.
    Артур надолго замолчал.
    — Здесь идет дождь, — наконец произнес он. — А скоро пойдет снег. Видно по вершинам гор, тучи сгущаются. Скоро выпадет снег.
    — Я должна ехать. Должна узнать, что случилось, — ответила она.
    

    Закончив разговор, Луиза укрылась под козырьком лестницы, спряталась среди брошенных багажных тележек. Ощущение было такое, будто кто-то хватил дубиной по куче черепков, собранных с огромным трудом. Теперь они сделались еще меньше, и собрать их в одно целое стало еще сложнее.
    «Я и есть это целое, — подумала она. — Сейчас черепки являют собой мое лицо. Больше ничего».
    

    Она села в самолет на Йоханнесбург за несколько минут до одиннадцати вечера. И уже готовясь шагнуть с трапа в салон, вдруг засомневалась. Я сумасшедшая. Погружаюсь в туман, вместо того чтобы выйти из него.
    Ночью она продолжала пить. Рядом с ней сидела негритянка, которая, похоже, мучилась животом. Они не разговаривали друг с другом, обменялись лишь взглядами.
    

    Еще в аэропорту, в ожидании посадки, Луизе пришло в голову, что, по сути, ничто не свидетельствует, что они направляются в африканскую страну. Чернокожих и мулатов среди пассажиров было немного, в самолет садились в основном европейцы.
    Что она вообще знала о Черном континенте? Какое место занимала Африка в ее сознании? В годы студенчества в Уппсале борьба против апартеида в Южной Африке была частью широкого движения солидарности. Луиза участвовала в разных митингах, но никогда не вкладывала в них всю душу. Нельсон Мандела представлялся ей загадочной фигурой, обладавшей почти нечеловеческими способностями, вроде греческих философов, о которых она читала в учебниках. Африка, собственно говоря, не существовала. Черный континент состоял из размытых картин, зачастую невыносимых. Мертвые, раздувшиеся тела, континент, покрытый горами трупов. Мухи, облепившие глаза голодных детей, апатичные матери с высохшими грудями. Луиза помнила портреты Иди Амина и его сына, похожих в своих карикатурных мундирах на оловянных солдатиков. Ей всегда казалось, что она видит ненависть в глазах африканцев. Но, может быть, в этих темных зеркалах она прозревала свой собственный страх?
    Ночью они пролетели над Сахарой. Она летела на континент, такой же белый и неизученный, каким он был для европейцев, прибывших сюда сотни лет назад. Внезапно ее ошеломила мысль, что она не сделала никаких прививок. Ей запретят въезд в страну? Она заболеет? Надо бы принять лекарства, чтобы не заболеть малярией? Она не знала.
    

    Ночью, когда огни в огромном салоне погасли, Луиза решила посмотреть фильм. Но никак не могла сосредоточиться. Натянув плед до самого подбородка, опустила спинку сиденья и закрыла глаза.
    И почти сразу, вздрогнув, открыла глаза в темноту. Что она сказала сама себе? Каким образом ищут то, что кто-то искал? Она не сумела додумать мысль до конца, та ускользнула. Луиза снова закрыла глаза. Время от времени она задремывала, дважды перелезала через спящую рядом женщину, чтобы отыскать стюардессу и попросить воды.
    

    Над тропиками они неожиданно попали в зону сильной турбулентности, самолет трясло, снова загорелись сигналы о необходимости пристегнуть ремни безопасности. В иллюминатор Луиза видела, что они летят над мощным грозовым фронтом. Молнии вспарывали ночь, словно кто-то работал огромным сварочным аппаратом. «Вулкан, — мелькнуло у нее. — Стоит в своей кузнице и бьет по наковальне».
    На рассвете она заметила у горизонта первые слабые лучи света. Позавтракала, ощутила, как в желудке сжимается кулак страха, и, наконец, разглядела серо-бурый ландшафт внизу. Но разве Африка не тропический зеленый континент? То, что предстало ее глазам, напоминало скорее пустыню или выжженное жнивье.
    Луиза ненавидела посадки, они всегда внушали ей страх. Зажмурив глаза, она крепко вцепилась в ручку кресла. Самолет шлепнулся на асфальт, сбросил скорость, вырулил к зданию терминала и остановился. Она долго сидела, не обращая внимания на толчею в проходе, — люди словно бы изо всех сил спешили вырваться из клетки. Сквозь стерильный воздух кондиционера постепенно проникал африканский зной, полный незнакомых запахов. Луиза снова задышала. Жара и запахи, пусть и непохожие, напоминали о Греции. Не тимьян и не коринка. Другие пряности, может перец или корица. Дым костров.
    

    Луиза вышла из самолета, нашла зал для транзитных пассажиров и отдала билет на проверку. Служащий за стойкой попросил ее паспорт. Пролистав его, он посмотрел на нее:
    — У вас нет визы?
    — Мне сказали, визу можно купить в аэропорту Мапуту.
    — Иногда можно, иногда нельзя.
    — Что будет, если нельзя?
    Служащий за стойкой пожал плечами. Его черное лицо блестело от пота.
    — В таком случае вы сможете провести время здесь, в Южной Африке. Насколько мне известно, в Мозамбике вы не увидите ни льва, ни леопарда, ни даже гиппопотама.
    — Я приехала сюда не затем, чтобы любоваться зверями.
    «Я кричу, — подумала она в отчаянии. — Голос у меня опять усталый и плаксивый. Я измучена, вся в поту, мой сын мертв. Разве ему все это понять?»
    — У меня умер сын, — неожиданно произнесла она, хотя никто не требовал от нее таких сведений.
    Служащий за стойкой наморщил лоб.
    — Вы наверняка получите визу в Мапуту, — сказал он. — Особенно учитывая, что у вас умер сын. Примите соболезнования.
    

    Луиза прошла в просторный зал отлета, поменяла деньги на южноафриканские ранды, выпила кофе. Позднее она будет вспоминать часы в аэропорту как долгое ожидание, окруженное пустотой. Она не помнила никаких звуков — ни музыки из невидимых динамиков, ни объявлений об отправке самолетов, ни предписаний о безопасности. Кругом лишь великая тишина и неясное мелькание красок.
    Меньше всего ей запомнились люди. И только когда внезапно объявили о вылете ее самолета — «South African Airways 143 to Maputo» — ее опять вышвырнуло в действительность.
    

    Она в изнеможении заснула и рывком проснулась, когда самолет сел в Мапуту. В иллюминатор увидела, что здесь больше зелени. Но все равно блекло, неухоженно, пустыня, скудно прикрытая тонким слоем травы.
    Ландшафт вызвал в памяти редкие волосы на макушке Арона.
    

    Жара встретила ее ударной волной, когда она, выйдя из самолета, направилась к зданию терминала. От солнца пришлось зажмуриться. «Какого черта я здесь делаю? — спросила она себя. — Собираюсь разыскать девушку по имени Лусинда. Но зачем?»
    

    Визу она купила без всяких проблем, хотя сильно подозревала, что здорово переплатила за штамп в паспорте. Обливаясь потом, она застыла с чемоданом в руке. Мне нужны карта, машина и гостиница, в первую очередь гостиница, подумалось ей.
    Рядом стоял негр в униформе, с плакатом в руке: Гостиница «Полана». Он заметил, что она смотрит на него.
    — Гостиница «Полана»?
    — Да.
    — Ваша фамилия?
    — Я не заказывала номер.
    Ей удалось разобрать его имя на бейджике: «Рожериу Мандлате».
    — Господин Мандлате, как вы думаете, там есть свободные номера?
    — Ничего не могу обещать.
    

    В компании четырех белых южноафриканских мужчин и женщин Луиза села в автобус. Город кипел от зноя. Они проезжали беднейшие кварталы. Повсюду люди, дети, главным образом дети.
    И тут ее поразила мысль, что Хенрик наверняка ехал той же дорогой. И видел то же, что видела она. Но бродили ли у него в голове те же мысли? Этого она знать не могла. На этот вопрос ей никогда не получить ответа.
    

    Солнце стояло прямо над головой, когда Луиза подошла к белой, похожей на дворец гостинице. Она получила номер с видом на Индийский океан. Отрегулировала кондиционер, чтобы остудить помещение, и подумала о ледяных утрах в Херьедалене. «Сильная жара и пронизывающий холод уподобляются друг другу, — размышляла она. — В Греции я научилась переносить зной, потому что мое тело было привычно к противоположному климату. И Херьедален, и Греция вооружили меня, чтобы выдержать этот сумасшедший зной».
    Луиза разделась догола и, постояв под холодными струями висящего на стене аппарата, пошла в душ. Долго-долго освобождалась от длительного полета.
    Потом, присев на край кровати, она позвонила на мобильный Арону. Он не ответил, только автоматический голос попросил ее позвонить позднее. Она вытянулась на постели, натянула на себя тонкое одеяльце и заснула.
    

    Проснувшись, она не могла сообразить, где находится. В комнате было холодно, время — без десяти час. Она проспала больше трех часов, крепко, без сновидений. Встала, оделась и почувствовала, что проголодалась. Положила свой паспорт, паспорт Арона и большую часть денег в сейф и заперла его на код — первые четыре цифры телефона Артура. Следовало бы, конечно, позвонить ему и сказать, где она. Но сперва надо поесть и ощутить, каково это — быть в стране, о которой ничего не знаешь.
    

    В красиво обставленном холле четыре чернокожие женщины вытирали пыль, и это напомнило ей, что она в Африке.
    

    Практически все постояльцы были европейцами. В ресторане Луиза заказала салат. Обвела взглядом зал. Чернокожие официанты, белые посетители. Она поискала банк, чтобы обменять деньги. Побродила по гостинице. В газетном киоске купила план Мапуту и путеводитель по стране. В другом конце гостиницы обнаружила казино. Заходить не стала, только украдкой посмотрела на одиноких толстяков, игравших на автоматах. Обошла гостиницу, обогнула внушительных размеров бассейн, подошла к перилам, откуда гостиничный сад спускался к пляжу и морю. Встала в тени маркизы. Море напомнило ей Эгейское, тот же бирюзовый цвет, те же переливы при ярком солнце.
    Появился официант, поинтересовался, не нужно ли ей чего. «Моего сына, — подумала она. — Живого Хенрика и голос Арона, уверяющего по телефону, что все в порядке».
    Луиза покачала головой, официант прервал ход ее мыслей.
    Она вышла к фасаду гостиницы, выходящему на парковку. Возле ограды кишели уличные торговцы. Недолго помешкав, она двинулась по тротуару, мимо продавцов, предлагавших скульптурки из душистого сандалового дерева, жирафов, игрушечных слонов, маленькие шкатулки, стулья и выточенных людей с гротескными лицами. Перешла улицу, отметила, что на углу расположено одно из бюро «АВИС», и продолжила путь по широкой авеню, которая, к ее изумлению, носила имя Мао Цзэдуна.
    Несколько ребятишек сидело вокруг костра из горящего мусора. Один подлетел к ней, протянул ладошку. Покачав головой, она прибавила шагу. Мальчишка уже привык к такому обращению, не побежал за ней, а сразу отказался от своего намерения. «Еще не время, — решила Луиза. — Нищими я займусь попозже».
    Она свернула на улицу с менее оживленным движением, потом на другую, тянувшуюся между высокими стенами, за которыми лаяли свирепые собаки. Улица была пустынна — самое жаркое время дня, сиеста. Луиза внимательно следила, куда поставить ногу. Тротуары разбиты, водосточные решетки отсутствуют. «Интересно, как можно ходить по таким улицам в темноте», — подумала она.
    

    И тут на нее напали. Двое нападавших подкрались сзади. Один беззвучно обхватил ее руками и обездвижил. Другой приставил к ее щеке нож. Глаза красные, зрачки расширены, явный наркоман. Его английский состоял практически из одного слова — fuck. Человек, державший ее, — лица его она видеть не могла — крикнул ей прямо в ухо: Give те топеу.
    Она похолодела, но сумела преодолеть шоковое состояние. И медленно ответила: Берите что хотите, я сопротивляться не буду.
    Мужчина, стоявший сзади, сорвал с ее плеча сумочку, и побежал прочь. Она так и не рассмотрела его лица, увидела только, что он босой, одет в обноски и бежит очень быстро. Второй, с расширенными зрачками, чиркнул ножом ей по щеке и тоже убежал. Он тоже был босой.
    Оба — ровесники Хенрика.
    Потом она закричала. Но, похоже, никто не слышал ее, только невидимые собаки лаяли за стенами. На улицу выехал автомобиль. Луиза стала перед ним, размахивая руками. Щека кровоточила, кровь капала на ее белую блузку. Машина нерешительно остановилась, за рулем сидел белый мужчина. Продолжая кричать, она побежала к машине. Тогда автомобиль резко дал задний ход, круто развернулся и исчез. У нее закружилась голова, она больше не могла справиться с этим ужасом.
    Этот чертов Арон не позволил бы такому случиться, защитил бы меня. Но его нет. Никого нет.
    Луиза села на тротуар и глубоко задышала, чтобы не упасть в обморок. Когда кто-то дотронулся до ее плеча, она вскрикнула. Рядом стояла чернокожая женщина. В руках она держала блюдо с арахисом, от нее сильно пахло потом, блузка рваная, бедра обернуты куском грязной тряпки.
    Луиза попыталась объяснить, что на нее напали. Женщина, очевидно, ничего не поняла, говорила на своем языке и на португальском.
    Она помогла Луизе встать, с трудом произнесла слово «госпиталь», но Луиза сказала: «Полана», отель «Полана». Женщина кивнула, крепко взяла ее за руку, ловко балансируя на голове блюдом с арахисом и на ходу поддерживая Луизу. С помощью носового платка Луиза сумела остановить кровь. Рана была неглубокая, скорее царапина на коже. Но ей казалось, нож проник в самое сердце.
    Женщина, шедшая с ней рядом, ободряюще улыбалась. Они подошли к подъезду гостиницы. Денег у Луизы не было, они остались в сумке. Она развела руками. Женщина покачала головой, по-прежнему показывая в улыбке белые, ровные зубы, пошла дальше по улице, прямиком в знойное марево — Луиза смотрела ей вслед, — и наконец исчезла из виду.
    Когда Луиза поднялась к себе в номер и умылась, мир рухнул. В ванной она потеряла сознание. Сколько времени длился обморок, она, очнувшись, не имела представления, может, всего несколько секунд.
    Она лежала не шевелясь на кафельном полу. Откуда-то донесся мужской смех и сразу же восторженный женский вопль. А она лежала на полу и думала, как ей повезло, что она так легко отделалась.
    Однажды в юности, когда она на несколько дней приехала в Лондон, вечером к ней подскочил какой-то мужчина, схватил за руку и попытался затащить в подъезд. Она отбивалась, кричала и, укусив его, сумела вырваться. После того случая она никогда не сталкивалась с насилием.
    Сама ли она виновата? Наверно, следовало сперва удостовериться, что можно свободно ходить по улицам, даже днем? Нет, она не виновата, она отказывалась признавать свою вину. Пусть нападавшие и ходили без обуви и в рванье, это не давало им права пырять ножом ей в лицо и красть ее сумочку.
    Луиза села. Потом осторожно встала, легла на кровать. Внутри все дрожало. Сейчас она сама была горшком, который разбили у нее на глазах. Вокруг мельтешили осколки. Она поняла, что смерть Хенрика догнала ее. Все разрушилось, ничто больше не могло удержать ее в целости. Она села на кровати в слабой попытке оказать сопротивление, но тут же легла опять: будь что будет.
    Приливная волна, о которой она слышала, волна, которую никто не мог изобразить, волна, достигшая невообразимого буйства. Я старалась догнать его. Сейчас я в Африке. Но он мертв, и я не знаю, зачем я здесь.
    Сперва нахлынула волна, потом — бессилие. Более суток она пролежала в постели. Утром, когда горничная открыла дверь, Луиза лишь протестующе махнула рукой. На ночном столике стояли бутылки с водой, Луиза смогла съесть только яблоко, захваченное из Мадрида.
    Один раз ночью она подошла к окну, посмотрела на освещенный парк с мерцающим бассейном. Вдалеке простирался морской залив, свет маяка прорезал темноту, покачивались навигационные огни на невидимых рыбацких лодках. В парке бродил одинокий ночной сторож. Что-то напомнило ей Арголиду, раскопки в Греции. Но до Греции далеко, и она задавалась вопросом, вернется ли туда когда-нибудь. И могла ли она вообще представить себе, что продолжит работу археолога?
    Хенрик мертв так же, как мертва я. Человек способен один раз в жизни стать развалиной, но дважды никогда. Может, именно поэтому Арон исчез? Боялся еще раз стать молотом, который разобьет меня на куски?
    Луиза вернулась в постель. Время от времени засыпала. И только в середине дня почувствовала, что силы возвращаются. Приняла ванну, спустилась вниз и поела. Сидела под маркизой — жарко, но морской ветер навевал прохладу. Луиза изучала план города. Нашла свою гостиницу и долго водила пальцем по карте, пока не обнаружила район под названием Фейра-Популар.
    Подкрепившись, Луиза устроилась в тени дерева и принялась разглядывать ребятишек, резвившихся в бассейне. В руке у нее был телефон, и она наконец решила позвонить Артуру.
    Его голос звучал словно из другого мира, запаздывал. Их реплики сталкивались, перебивали друг друга.
    — Удивительно, я прекрасно тебя слышу на таком расстоянии.
    — Австралия еще дальше.
    — Все нормально?
    Луиза собралась было рассказать ему, что ее ограбили, на мгновенье ей захотелось прислониться к нему сквозь эфир и поплакать. Но она взяла себя в руки и ничего не сказала.
    — Я живу в гостинице, похожей на дворец.
    — Я думал, это бедная страна.
    — Не для всех. Богатство заставляет видеть всех, у кого ничего нет.
    — Я по-прежнему не понимаю, что ты намерена делать.
    — То, что говорила. Найти подругу Хенрика, девушку по имени Лусинда.
    — От Арона есть известия?
    — Ни от него, ни о нем. Он исчез. По-моему, его убили.
    — Зачем кому-то понадобилось убивать его?
    — Не знаю. Но попытаюсь выяснить.
    — У меня осталась только ты. Мне страшно, когда ты так далеко.
    — Я очень осторожна.
    — Иногда этого недостаточно.
    — Я буду звонить. Снег выпал?
    — Сегодня ночью, сперва отдельные снежинки, а потом повалил густыми хлопьями. Я сидел на кухне смотрел, как он падает. Точно белое молчание накрывало землю.
    Белое молчание накрывает землю. Двое парней напали на меня. Они шли за мной от гостиницы? Или прятались в тени, и я их не заметила?
    Ее переполняла ненависть к ним, ей хотелось видеть, как их бьют, до крови, слышать их крики.
    

    В одиннадцать часов она подошла к стойке портье и попросила заказать такси, чтобы доехать до Фейра-Популар. Служащий сначала удивленно посмотрел на нее, потом улыбнулся:
    — Вам поможет швейцар. Туда идти не больше десяти минут.
    — А там опасно?
    Луиза сама поразилась своему вопросу, который вовсе не собиралась задавать.
    

    Впрочем, от нежданных появлений грабителей она не застрахована нигде, это ясно. Даже человек, напавший на нее много лет назад в Лондоне, по-прежнему нет-нет да и возникал в ее сознании.
    — Почему это должно быть опасно?
    — Не знаю. Я вас спрашиваю.
    — Возможно, там есть некоторое количество опасных женщин. Но вами они вряд ли заинтересуются.
    «Проститутки, — подумала она. — Но ведь они есть везде?»
    

    Она ехала по городу. В такси воняло рыбой, шофер ехал быстро и, кажется, ничуть не нуждался в отсутствующем зеркале заднего вида. В темноте поездка напоминала спуск в подземелье. Таксист высадил ее возле входа на огороженную территорию вроде парка развлечений. Луиза заплатила за вход, снова в сомнениях, не обманули ли ее, и очутилась среди множества ресторанчиков и баров. В центре стояла заброшенная карусель с безголовыми лошадьми, чертово колесо с проржавевшими корзинами давно престало крутиться. Повсюду музыка, тени, слабо освещенные помещения, где, склонившись над бутылками и стаканами, сидел народ. Юные чернокожие девушки в мини-юбках, с полуобнаженными грудями, на каблуках-гвоздиках, покачиваясь, проходили мимо. Опасные женщины на охоте за неопасными мужчинами.
    

    Луиза искала бар «Малокура». Блуждала среди скопления питейных заведений, снова и снова попадала в те места, где только что была, вновь начинала сначала. Порой вздрагивала, будто руки грабителей опять хватали ее. Повсюду ей чудился блеск ножей. Она зашла в бар, отличавшийся от остальных ярким освещением. Выпила пива и рюмку водки. К ее удивлению, в углу бара сидела южноафриканская пара, с которой она ехала с аэродрома. Оба были пьяны. Мужчина то и дело хлопал женщину по плечу, точно хотел столкнуть со стула.
    Был первый час ночи. Луиза продолжила поиски «Малокуры». И наконец нашла. Бар действительно назывался «Малокура» — так было написано на картонной вывеске — и находился в углу, у самой ограды. Луиза дала глазам привыкнуть к тусклому освещению и села за столик.
    

    Лусинда за стойкой бара загружала поднос бутылками с пивом и кружками. Луиза представляла ее себе не такой худенькой. Но это была она, без всяких сомнений.
    Лусинда составила содержимое подноса на один из столиков.
    Потом их взгляды встретились. Луиза поняла руку. Лусинда подошла к ее столу.
    — Есть будешь?
    — Бокал вина, пожалуйста.
    — У нас нет вина. Только пиво.
    — Кофе?
    — Здесь никто кофе не заказывает.
    — Тогда пиво.
    Лусинда вернулась и поставила перед Луизой стакан и коричневую бутылку.
    — Я знаю, тебя зовут Лусинда.
    — Кто ты?
    — Я — мать Хенрика.
    Тут она вспомнила, что Лусинда не знает о смерти Хенрика. Теперь было слишком поздно, выхода нет, отступать некуда.
    — Я пришла сообщить, что Хенрик умер. И спросить, не знаешь ли ты почему.
    Лусинда не шевелилась. Глаза бездонные, губы плотно сжаты.
    — Меня зовут Луиза. Но, может, он говорил?
    Говорил он ей когда-нибудь, что у него есть мать? Говорил? Или я такая же незнакомка для тебя, как ты для меня?
   

   

    

     13
    

    Лусинда сняла фартук, обменялась несколькими фразами с человеком за стойкой, который, похоже, был здесь главным, и повела Луизу в другой, слабо освещенный, неприметный бар, где вдоль стен сидели девушки. Сев за столик, Лусинда, не спрашивая Луизу, заказала пиво. В помещении царила тишина. Ни радио, ни проигрывателя. Ярко накрашенные девицы не разговаривали друг с другом. Либо молча курили, разглядывая свои безжизненные лица в карманные зеркальца, либо нервно покачивали ногами. Все очень молодые, многим не больше 13-14 лет. Короткие юбки, почти ничего не скрывающие, высокие каблуки-шпильки, практически обнаженные груди. «Они похожи на загримированные трупы, — подумала Луиза. — Трупы, подготовленные к похоронам или мумификации. Но проституток не хранят для будущего. Они сгнивают под своими накрашенными лицами».
    На столе появились две бутылки, стаканы и салфетки. Лусинда наклонилась к Луизе. Глаза ее покраснели.
    — Скажи еще раз. Медленно. Расскажи, что случилось.
    

    Луиза не заметила в Лусинде никакого притворства. Ее блестевшее от пота лицо было совершенно открыто. И ужас перед тем, что ей вот так неожиданно пришлось услышать, был неподдельный.
    — Я нашла Хенрика мертвым в его стокгольмской квартире. Ты когда-нибудь бывала там?
    — Я никогда не была в Стокгольме.
    — Он лежал мертвый в своей постели. Напичканный снотворным. От этого и умер. Но почему он покончил с собой?
    

    Одна из юных девиц подошла к их столу, попросила прикурить. Лусинда поднесла ей огонь. В свете зажигалки Луиза разглядела изможденное лицо девушки.
    Черные пятна на щеках, кое-как замазанные, запудренные. Симптомы СПИДа, о которых я читала. Черные пятна смерти и с трудом излечимые язвы.
    Лусинда сидела неподвижно.
    — Я не понимаю.
    — Никто не понимает. Но, вероятно, ты в состоянии мне помочь. Что могло случиться? Не связано ли это с Африкой? Он был здесь в начале лета. Что произошло тогда?
    — Ничего, от чего он бы захотел умереть.
    — Я должна узнать, что случилось. Какой он был, когда приехал, с кем встречался? Какой был, когда уехал отсюда?
    — Хенрик был всегда одинаковый.
    «Нужно дать ей время, — подумала Луиза. — Она потрясена моим рассказом. Теперь я, по крайней мере, знаю, что Хенрик кое-что для нее значил.
    — Он был моим единственным ребенком. Больше у меня никого нет.
    Луиза заметила быстрый блеск в глазах Лусинды — удивление, а возможно, беспокойство.
    — У него не было братьев и сестер?
    — Нет, он был единственный.
    — Он говорил, у него есть сестра. Старшая.
    — Это неправда. Я его мать, мне лучше знать.
    — А почему я должна тебе верить?
    

    Луиза пришла в ярость.
    — Я его мать и совершенно раздавлена горем. Ты оскорбляешь меня своими сомнениями.
    — Я не имела в виду ничего плохого. Но Хенрик часто говорил о своей сестре.
    — У него не было сестры. Хотя, может быть, он хотел бы ее иметь.
    

    Девушки у стены одна за другой исчезали из бара. Вскоре они остались вдвоем, в тишине и тусклом освещении, не считая бармена за стойкой, который старательно подпиливал ноготь на большом пальце.
    — Они такие молоденькие. Девушки, сидевшие здесь.
    — Самые юные пользуются наибольшим спросом. Приходящие сюда южноафриканцы обожают двенадцати- и тринадцатилетних.
    — Они не заболевают?
    — Ты хочешь сказать, СПИДом? Та девушка, которой я зажгла сигарету, больна. Но другие нет. В отличие от многих других в их возрасте, эти девушки знают, о чем идет речь. И соблюдают осторожность. Они вовсе не из тех, кто умирает в первую очередь или распространяет заразу.
    Но ты это делаешь. Ты заразила его, открыла дверь, впустила смерть в его кровь.
    — Девушки ненавидят то, чем занимаются. Но клиенты у них только белые. Поэтому они с чистой совестью уверяют своих приятелей, что не были им неверны. Они лишь отдавались белым мужчинам. Это не в счет.
    — Неужели правда?
    — Почему бы и нет?
    

    Луиза горела желанием задать Лусинде прямой вопрос, бросить его ей в лицо. «Ты заразила Хенрика? Неужели ты не знала, что больна? Как ты могла так поступить?»
    Но она промолчала. А немного погодя сказала:
    — Я должна знать, что произошло.
    — Когда он был здесь, ничего не произошло. Он умер в одиночестве?
    — В одиночестве.
    «Вообще-то я не знаю, — подумала Луиза. — Кто-то мог быть с ним рядом».
    Внезапно ей показалось, что она нашла объяснение насчет пижамы. Хенрик умер не в постели. Только после того, как он потерял сознание или был уже не в силах сопротивляться, его раздели и обрядили в пижаму. Те, кто находился в квартире, не знали о его привычке спать голышом.
    

    Лусинда вдруг заплакала. Ее тело буквально сотрясалось от рыданий. Бармен, изучавший ноготь своего большого пальца, вопросительно взглянул на Луизу. Та покачала головой, помощь им не требовалась.
    Луиза взяла Лусинду за руку, горячую, потную, и крепко ее сжала. Лусинда успокоилась, вытерла салфеткой лицо.
    — Как ты меня нашла?
    — Хенрик оставил письмо в Барселоне. Рассказал о тебе.
    — Что рассказал?
    — Что ты должна знать, что случилось с ним.
    — Знать что?
    — Понятия не имею.
    — Ты проделала такой долгий путь, чтобы поговорить со мной?
    — Я не могла не попытаться узнать, что случилось. Он знал кого-нибудь еще, кроме тебя?
    — У Хенрика было много знакомых.
    — Это не то же самое, что иметь друзей.
    — У него была я. И Эузебиу.
    — Кто это?
    — Он так его называл — Эузебиу. Служащий шведского посольства. По воскресеньям они обычно играли в футбол на пляже. Маленький неуклюжий человечек, уж никак не похожий на футболиста. Хенрик иногда у него жил.
    — Я думала, он был с тобой.
    — Я живу с родителями, братьями и сестрами. Он не мог там ночевать. Иногда снимал квартиру у кого-нибудь из посольских, которые в это время были в отъезде. Эузебиу помогал ему.
    — Тебе известно его настоящее имя?
    — Ларс Хоканссон. Не знаю, правильно ли я произношу его имя.
    — Ты жила там вместе с Хенриком?
    — Я любила его. Мечтала выйти за него замуж. Но никогда не жила с ним вместе в доме Эузебиу.
    — Вы говорили с ним о том, чтобы пожениться?
    — Никогда. Я просто мечтала об этом.
    — Как вы познакомились?
    — Как люди обычно знакомятся? Случайно. Идешь по улице и сворачиваешь за угол. Вся жизнь — неизвестное, поджидающее за углом.
    — На каком же углу вы встретились?
    Лусинда покачала головой. Луиза заметила, что она нервничает.
    — Мне пора возвращаться в бар. Мы можем поговорить завтра. Где ты живешь?
    — В гостинице «Полана».
    Лусинда демонстративно поморщилась.
    — Хенрик никогда бы там не остановился. У него не хватило бы денег.
    

    «Очень даже хватило бы, — подумала Луиза. — Значит, Лусинде он тоже не все рассказывал».
    — Она дорогая, — ответила Луиза. — Но моя поездка, как ты понимаешь, не была запланирована. Я поменяю гостиницу.
    — Когда он умер?
    — Несколько недель назад.
    — Мне надо знать день.
    — Семнадцатого сентября.
    Лусинда встала из-за стола.
    — Погоди, — сказала Луиза, удерживая ее. — Я тебе не сказала одну вещь.
    Лусинда снова села. Подошел бармен, Лусинда оплатила заказ. Луиза вынула деньги из кармана куртки, но Лусинда чуть ли не враждебно покачала головой. Бармен вернулся к стойке и к своему ногтю. Луиза собралась с духом, чтобы произнести неизбежные слова:
    — Хенрик был болен. ВИЧ-инфицирован.
    Лусинда никак не отреагировала. Ждала от Луизы продолжения.
    — Ты поняла, что я сказала?
    — Я слышала твои слова.
    — Это ты его заразила?
    Лицо Лусинды потеряло всякое выражение. Она смотрела на Луизу как бы издалека.
    — Прежде чем я смогу говорить о чем-нибудь еще, я должна получить ответ на этот вопрос.
    Лицо Лусинды по-прежнему ничего не выражало. Глаза прятались в тени. Заговорила она спокойным, ровным голосом. Но Арон научил Луизу, что гнев может таиться под поверхностью, особенно у людей, от которых этого меньше всего ждешь.
    — Я не хотела тебя обижать.
    — У Хенрика я никогда не замечала того, что вижу в тебе. Ты презираешь черных людей. Может, неосознанно, но в тебе это есть. Ты считаешь, что в огромных бедах нашего континента виновата наша собственная слабость. Точно так же, как большинство других белых, ты полагаешь, что самое важное — знать, как мы умираем. Вас совершенно не интересует, как мы живем. Легкое изменение ветра — такова несчастная жизнь африканца. Я замечаю это презрение у тебя, но никогда не замечала его у Хенрика.
    — Ты не вправе обвинять меня в расизме.
    — Обоснованно это обвинение или нет, решать тебе. Если хочешь знать, то Хенрика заразила не я.
    — От кого же он получил эту болезнь?
    — Он развратничал напропалую. Девушки, которых ты только что видела, вполне могли быть его «подружками».
    — Ты ведь сказала, что они незаразные?
    — Одной вполне достаточно. Он халтурил. Далеко не всегда пользовался презервативами.
    — Господи!
    — Он забывал их, когда пьяный ходил от одной бабы к другой. Потом, приползая обратно ко мне после всех своих похождений, был полон раскаяния. Но быстро все забывал.
    — Я не верю тебе. Хенрик был не такой.
    — О том, каким он был или не был, мы с тобой никогда не придем к согласию. Я любила его, ты была его матерью.
    — Но тебя-то он не заразил?
    — Нет.
    — Прости меня за это обвинение. Но мне с трудом верится, что он жил так, как ты говоришь.
    — Он не первый белый мужчина, который приезжает в бедную африканскую страну и набрасывается на черных женщин. Для белого мужчины нет ничего важнее, чем раздвинуть ноги черной женщины. Для чернокожего так же важно покрыть белую женщину. Можешь пройти по этому городу, и тысячи черных мужчин будут готовы пожертвовать своей жизнью, только чтобы переспать с тобой.
    — Ты преувеличиваешь.
    — Истину порой можно найти только в преувеличениях.
    — Уже поздно. Я устала.
    — Для меня еще рано. Я смогу уйти домой лишь завтра утром. — Лусинда встала. — Я провожу тебя до выхода и поймаю такси. Поезжай в гостиницу и выспись. Завтра мы увидимся снова.
    Лусинда вывела Луизу за калитку, перекинувшись несколькими словами со сторожем. Из темноты вынырнул мужчина с ключами от машины в руке.
    — Он отвезет тебя домой.
    — В котором часу завтра?
    Лусинда уже повернулась и ушла. Луиза видела, как она исчезла среди теней.
    В такси воняло бензином. Луиза пыталась отбросить от себя видение Хенрика среди тощих девушек в коротких юбчонках и с каменными лицами.
    Приехав в гостиницу, она в баре выпила два бокала вина. И снова увидала белых южноафриканцев, с которыми ехала в автобусе из аэропорта.
    Она возненавидела их.
    

    В темноте, когда Луиза легла и погасила свет, вовсю шумел кондиционер. Как ребенок, она плакала, пока не уснула. Во сне вернулась с выжженной африканской земли на белые равнины Херьедалена, в густые леса, в тишину, к отцу, который смотрел на нее с удивлением и гордостью.
    

    Утром молодая девушка-портье сообщила Луизе, что шведское посольство находится совсем рядом с гостиницей. Нужно только пройти мимо уличных торговцев и автозаправки, и она окажется у желто-коричневого здания посольства.
    — Меня вчера ограбили, когда я пошла в другую сторону и свернула в переулок.
    Девушка за стойкой сочувственно покачала головой:
    — Увы, такое случается довольно часто. Люди здесь бедные, и они подстерегают приезжих.
    — Я не хочу, чтобы меня снова ограбили.
    — До посольства рукой подать, по дороге ничего не случится. Вы пострадали?
    — Меня не избили. Но порезали ножом лицо, под глазом.
    — Я вижу. Мне очень жаль.
    — Это делу не поможет.
    — Что они забрали?
    — Мою сумочку. Но в основном я все оставила в гостинице. Они взяли немного денег. Ни паспорта, ни телефона, ни кредитных карт в сумке не было. Коричневая расческа, если она им на что-нибудь пригодится.
    

    Луиза позавтракала на террасе и на миг испытала непонятное чувство комфорта. Словно ничего не случилось.
    Но Хенрик мертв, Арон исчез, в темноте кишели тени, люди, которые по какой-то причине следили за ней и Ароном.
    По дороге к шведскому посольству она то и дело оглядывалась. У зеленого забора стояла своего рода скульптура — глыба шведской железной руды. Охранник в форме открыл ей дверь.
    В приемной висели обычные официальные портреты короля и королевы. На диване двое мужчин вели по-шведски разговор о «нехватке воды и необходимых инвестициях в провинции Ньяса, как только будут выделены деньги». У Луизы мелькнула грустная мысль, что она совершенно забросила работу в Арголиде. Что она, собственно, представляла себе, стоя там ночью и куря сигарету под лай собак Мицоса? Ужас, подстерегавший ее, никаких предупреждений не оставил.
    Человека, стоявшего там, в темноте, с сигаретой в руке, больше не существовало.
    

    В окошке приемной она спросила, нельзя ли поговорить с Ларсом Хоканссоном. Женщина, к которой она обратилась, пожелала узнать, по какому делу.
    — Он знал моего сына. Передайте ему просто, что здесь мать Хенрика. Этого наверняка будет достаточно.
    Женщина принялась рьяно нажимать кнопки внутреннего телефона и наконец разыскала человека по имени Хоканссон.
    — Он сейчас спустится.
    Мужчины, рассуждавшие о воде, исчезли. Луиза села на синий диван и стала ждать.
    В стеклянную дверь вошел низкорослый господин в костюме, лысоватый, с загорелым лицом, свидетельствовавшим о явном злоупотреблении солнцем. Он направился к ней, и она сразу отметила его сдержанные манеры.
    — Значит, ты мать Хенрика Кантора?
    — Да.
    — К сожалению, должен попросить тебя предъявить удостоверение личности. В наше время необходимо соблюдать осторожность. Террористы вряд ли собираются взрывать наши дома. Но МИД ужесточил правила безопасности. Я не могу провести с собой человека через стеклянную дверь, не зная в точности, кто он такой.
    Луиза подумала о паспорте и удостоверении, лежащих в сейфе гостиничного номера.
    — У меня нет с собой паспорта.
    — Тогда нам придется остаться здесь, в приемной.
    Они сели. Ее по-прежнему удивляла его оскорбительно-сухая сдержанность.
    — Нельзя ли нам для простоты дела считать, что я действительно та, за кого себя выдаю?
    — Конечно. Я сожалею, что мир таков, каков он есть.
    — Хенрик умер.
    Он молчал, она ждала.
    — Что случилось?
    — Я нашла сына мертвым в его стокгольмской квартире.
    — Я думал, он жил в Барселоне.
    «Поосторожнее, — подумала Луиза. — Он знает то, чего ты не знала».
    — До его смерти я и не подозревала, что у него есть квартира в Барселоне. Я приехала сюда, чтобы попытаться понять. Ты встречался с Хенриком, когда он бывал здесь?
    — Мы были знакомы. Он, наверно, говорил обо мне.
    — Никогда. Зато о тебе рассказывала черная женщина по имени Лусинда.
    — Лусинда?
    — Она работает в баре «Малокура».
    Луиза вынула фотографию, показала ему.
    — Я знаю ее. Но ее зовут не Лусинда. Ее зовут Жульета.
    — Может, у нее два имени.
    Ларс Хоканссон встал с дивана.
    — Я сейчас нарушу все предписания безопасности. Идем ко мне в кабинет. Там вряд ли уютнее, зато не так жарко.
    

    Окна его кабинета смотрели на Индийский океан. В бухту входили рыбацкие лодки с треугольными парусами. Он предложил ей кофе, она согласилась. Он принес две чашки — белые с желто-голубыми флагами.
    — Извини, я не выразил соболезнования. Для меня это тоже ужасная новость. Я очень любил Хенрика. Много раз думал, что хотел бы иметь такого сына.
    — У тебя нет детей?
    — Четыре дочери от прежнего брака. Букет молодых девушек, которые, возможно, принесут пользу этому миру. Но сына нет.
    

    Он задумчиво бросил в чашку кусочек сахара, размешал ручкой.
    — Что же случилось?
    — Вскрытие показало большое содержание снотворного в его организме, что свидетельствует о самоубийстве.
    Ларс Хоканссон взглянул на нее с сомнением.
    — Это действительно возможно?
    — Нет. Поэтому я ищу настоящую причину. И что бы ни произошло на самом деле, началось все это, по-моему, здесь.
    — В Мапуту?
    — Не знаю. В этой стране, на этом континенте. Надеюсь, ты поможешь мне найти ответ.
    Ларс Хоканссон отодвинул чашку, взглянул на часы.
    — Где ты живешь?
    — Пока по соседству с посольством.
    — «Полана» — хорошая гостиница. Но дорогая. Во время Второй мировой войны там кишели немецкие и японские шпионы. А сейчас кишат бездельники-южноафриканцы.
    — Я собираюсь поменять гостиницу.
    — Я живу один, и у меня полно места. Можешь пожить у меня. Как жил Хенрик.
    

    Луиза сразу же решила согласиться.
    

    Он встал.
    — У меня сейчас встреча с послом и людьми, ответственными за помощь развивающимся странам. Дело касается денег, которые таинственным образом исчезли с одного министерского счета. Речь, разумеется, идет о коррупции, об алчных министрах, нуждающихся в деньгах, чтобы построить дома своим детям. Мы тратим непомерно много времени на подобные явления.
    

    Он проводил ее в приемную.
    — В свой последний приезд Хенрик оставил спортивную сумку. Что в ней — я не знаю. Но когда ставил ее в гардероб, то заметил, что она тяжелая.
    — Значит, это не одежда?
    — Нет, скорей всего книги и бумаги. Могу занести ее сегодня к тебе в гостиницу. К сожалению, у меня обед с французским коллегой, от которого я не могу отказаться. Хотя предпочел бы побыть один. Я очень удручен, что Хенрика больше нет. Просто в голове не укладывается.
    

    Они расстались в маленьком дворике посольства.
    — Я приехала сюда вчера, и меня сразу же ограбили.
    — Ты не пострадала?
    — Нет, но я сама виновата. Я же знаю, что нельзя ходить по пустынным улицам, надо, чтобы вокруг всегда были люди.
    — Самые ловкие грабители обладают поразительной способностью сразу распознавать человека, только что прибывшего в страну. Но едва ли здешний народ можно назвать криминальным. Бедность чудовищная. Что делать безработному с пятью детьми? Будь я бедняком в этом городе, я бы ограбил именно такого, как я. Я принесу сумку часов в семь.
    

    Луиза вернулась в гостиницу. В попытке освободится от ощущения недовольства купила в гостиничном магазине дорогущий купальник. Потом залезла в бассейн и плавала кругами до изнеможения.
    Я купаюсь в Рёсчерне. Там мы плавали с отцом, когда я была маленькая. Сквозь черную воду ничего нельзя было разглядеть. Отец обычно пугал меня, говоря, что озеро бездонное. Мы плавали там летними вечерами, под писк комаров, и я любила его за силу и размашистость движений.
    Вернувшись в номер, Луиза легла голышом поверх простыни. Мысли кружились в голове.
    Лусинда и Назрин? Квартира в Барселоне и квартира в Стокгольме? Почему он повсюду задернул занавеси? И почему на нем была пижама в момент смерти?
    Она заснула. Разбудил ее телефонный звонок.
    — Это Ларс Хоканссон. Я внизу, в холле, с сумкой Хенрика.
    — Уже семь? Я в душе.
    — Я подожду. Я пришел раньше, чем ожидал. Сейчас всего четыре часа.
    Быстро одевшись, Луиза поспешила вниз. Увидев ее, Хоканссон встал. В руке он держал черную спортивную сумку с красной надписью «Адидас».
    — Я заеду за тобой завтра в одиннадцать.
    — Надеюсь, я не причиняю тебе слишком много хлопот?
    — Совершенно никаких. Ни в коем случае.
    

    Луиза прошла к себе, открыла сумку. Сверху лежали пара брюк и тонкая рубашка цвета хаки. Этих вещей она никогда на Хенрике не видела. Под ними оказались пластиковые файлы с бумагами, несколько папок вроде тех, какие она нашла в Стокгольме и Барселоне. Она вытряхнула содержимое сумки на кровать. Со дна посыпалась земля. Она пощупала пальцами. Снова краснозем.
    Луиза начала просматривать бумаги. Из пачки фотокопий выпало засушенное насекомое, бабочка. Это была статья по-английски, написанная профессором Роналдом Уиттерманом из Оксфордского университета. Называлась статья «Приемная смерти, путешествие по сегодняшнему миру бедности» и дышала яростью. В ней не было и следа спокойной сдержанности, обычно присущей дебатирующим профессорам. Уиттерман изрыгал бешенство: «Никогда еще мы не обладали столь огромными ресурсами, чтобы создать приемлемый мир для большинства людей. Но вместо этого мы попираем свое сознание, свою интеллектуальную силу, свои материальные ресурсы, позволяя расти чудовищной нищете. Свою ответственность мы давным-давно продали, вкладывая ресурсы в международные учреждения типа Всемирного банка, чьи политические меры зачастую сводятся к тому, что человеческое страдание попадает на алтарь надменных экономических советов. Со своей совестью мы покончили давным-давно».
    «Уиттерман из тех людей, что не желают ставить точку, — подумала Луиза. — Ярость этого человека привлекла внимание Хенрика».
    

    В пластиковых файлах она нашла страницы, вырванные из блокнота. Хенрик начал переводить статью Уиттермана на шведский. Луиза видела, что порой ему трудно подбирать слова, трудно приспособиться к ритму длинных фраз. Она отложила статью в сторону, полистала дальше. Внезапно опять возник мозг Кеннеди. Заметки Хенрика были накарябаны на отдельных листках. Сложив их по порядку, она приступила к чтению.
    

    21 января 1967 года Генеральный прокурор США Рамзи Кларк позвонил по телефону. Он был взволнован и не уверен, какая реакция ожидает его. Набрав номер, он поговорил с секретарем, который попросил его подождать. Затем в трубке раздался сердитый голос. Президент Линдон Бейнс Джонсон мог быть приятным и приветливым, но, чуть что не по его, часто взрывался.
    — Доброе утро, господин президент.
    — Что, собственно, происходит? Я думал, все закончилось, когда на военно-морской базе произвели вскрытие Джека?
    — Мы пригласили всех троих патологоанатомов сюда, в Вашингтон. Финка пришлось вызвать из Вьетнама.
    — Плевал я на Финка! У меня тут делегация из Арканзаса, бьет копытом под дверью. Хотят обсудить урожай овса и пшеницы. У меня, черт возьми, нет на это времени.
    — Простите, господин президент. Я буду краток. Вчера они были в архиве. В частности, доктор Хьюмс, который выступал перед комиссией Уоррена по поводу снимка правого легкого. Это было важно, чтобы установить, как умер Кеннеди.
    — Об этом я читал в отчете комиссии. Чего ты, собственно, хочешь?
    — Похоже, у нас возникла проблема. Снимок исчез.
    — Что значит — исчез?
    — Пропал. Как, предположительно, и другой снимок, где входное отверстие смертельной пули.
    — Черт побери! Как могли исчезнуть снимки вскрытия Кеннеди?
    — А как мог исчезнуть его мозг?
    — Что теперь будет?
    — Врачи, разумеется, обеспокоены, потому что ранее под присягой свидетельствовали, что снимки существуют. Теперь их нет. По крайней мере одного.
    — Газеты станут в этом копаться?
    — Более чем вероятно. Все дело поднимут снова. Теории заговора, Освальд, якобы действовавший не в одиночку. Все, что мы старались спрятать, может вновь стать достоянием гласности.
    — У меня больше нет времени на Джека. Он мертв. Я пытаюсь быть президентом, пытаюсь распутать эту проклятую вьетнамскую войну и справиться с неграми, которые будут бесчинствовать на улицах, если мы вскоре не решим проблемы с гражданскими правами. Проследи, чтобы эти врачи не болтали слишком много. И поскорее отошли Финка обратно во Вьетнам.
    

    Хенрик закончил свой реферат примечанием, что этот материал взят из «недавно открытых архивов Министерства юстиции США». Добавил он и собственный комментарий:
    

    Кажется, идет массовое захоронение. Неудобные факты замалчиваются. Правду рядят в другие одежды. Мы живем в мире, где важнее скрыть факты, чем обнародовать их. Тот, кто втайне освещает самые темные углы, не может быть уверен, что именно там найдет. Я должен продолжать светить. Скоро я отложу в сторону все эти документы о Кеннеди и его проклятом мозге. Но они служат учебником лжи, а тем самым правды.
    

    Луиза листала стопки бумаг. Нашла карту южных районов Мозамбика. Хенрик обвел кружком город Шаи-Шаи и район к северу-западу от него.
    Луиза отложила карту в сторону. На самом дне сумки лежал коричневый конверт. Она вскрыла его. Там было пять черных бумажных силуэтов. Два из них представляли собой геометрические фигуры, остальные три — человеческие профили.
    В одном из них она сразу узнала Хенрика. Профиль его, вне всякого сомнения. Ей стало не по себе, силуэт был вырезан очень умело. Но Хенрик — всего лишь тень, черная бумага каким-то образом предвещала случившееся.
    Она посмотрела на другие силуэты. Один — мужской, второй — женский. Профиль женщины указывал на то, что она африканка. На обороте никаких надписей. Силуэты наклеены на плотную белую бумагу. Никаких подписей, ничего, что бы говорило, кто их вырезал. Может, сам Хенрик?
    Луиза еще раз просмотрела содержимое сумки. Под конец у нее в руках остались только силуэты. Что они означали?
    

    Она спустилась в холл, вышла в сад. С моря дул теплый ветер, насыщенный запахами таинственных пряностей.
    Сев на скамейку, Луиза вгляделась в черную воду моря. Мелькали огни маяка, далеко на горизонте плыл на юг корабль.
    Она вздрогнула, когда за спиной внезапно появилась Лусинда.
    Почему все люди здесь двигаются бесшумно? Почему я никогда не слышу их шагов?
    Лусинда села рядом.
    — Что ты нашла в сумке?
    Луиза опешила.
    — Откуда ты о ней узнала?
    — Я встретила Хоканссона. Этот город хоть и большой, но все равно маленький. Я встретила его случайно, и он мне все рассказал.
    — Он сказал, что тебя зовут Жульетой и что никакой Лусинды он не знает.
    Лицо Лусинды скрывала тень.
    — Иногда мужчины дают женщинами имена, которые им нравятся.
    — А почему женщины на это соглашаются?
    В тот же миг, но все равно слишком поздно, Луиза поняла, что имела в виду Лусинда.
    — Он считал, что я выгляжу как женщина, которая должна носить имя Жульета. Три месяца мы с ним встречались два вечера в неделю, всегда в определенное время, как правило, в тайных квартирах, снятых для таких встреч, как наши. Потом он то ли нашел другую, то ли приехала его жена, я не помню.
    — Могу я тебе верить?
    Ответ прозвучал как удар хлыстом.
    — Что я была его шлюхой? Маленькой черной мышкой, с которой он забавлялся, платя наличными, долларами или южноафриканскими рандами? — Лусинда встала. — Я не смогу тебе помочь, если ты не желаешь понять, что происходит в нищей стране.
    — Я не хотела сказать ничего обидного.
    — Ты все равно не поймешь, ведь тебе никогда в голову не приходило, что, прежде чем раздвигать ноги, надо подумать, поесть ли самой или накормить детей и родителей?
    — Так объясни мне.
    — Потому я и пришла. Хочу, чтобы завтра во второй половине дня ты поехала со мной. Я кое-что тебе покажу. То, что видел и Хенрик. Ничего не случится, можешь не бояться.
    — Я всего здесь боюсь, боюсь темноты, боюсь, что на меня нападут люди, которых я не вижу и не слышу. Боюсь, потому что не понимаю.
    — Хенрик тоже боялся. Но он пытался избавиться от страха. Пытался понять.
    

    Лусинда ушла. Ветер по-прежнему обвевал теплом. Луиза видела ее перед собой, как она шагала по темным улицам к бару, где работала.
    Луиза окинула взглядом большой гостиничный парк. В темноте ей везде мерещились тени.
   

   

    

     14
    

    Стоя у окна, она смотрела, как солнце выныривает из моря. Однажды, когда она была совсем маленькой, отец назвал мир гигантской библиотекой, хранящей солнечные восходы и сумеречные часы. Она так и не поняла, что он имел в виду, каким образом движения солнца можно сравнивать с рукописями, собранными под обложками. Да и сейчас, глядя, как свет растекается по воде, не улавливала его мысль.
    Может, позвонить ему и спросить? Да нет, не стоит.
    Вместо этого она, устроившись на балкончике, набрала номер барселонской гостиницы. Ответил Хавьер. Господин Кантор не давал о себе знать, полиция тоже. Господин Кастельс обязательно сообщил бы ему, появись какие-нибудь новости о господине Канторе.
    — Дурных новостей тоже нет! — прокричал он в трубку, словно расстояние между Барселоной и Южной Африкой исключало нормальный тон разговора.
    

    Связь оборвалась. Перезванивать Луиза не стала, она получила подтверждение того, что уже и так знала. Арон не появился.
    

    Луиза оделась, спустилась в ресторан. Ветер с моря навевал прохладу. Она как раз закончила завтрак, когда кто-то окликнул ее: «Госпожа Кантор», с ударением на последнем слоге. Обернувшись, она увидела прямо перед собой бородатого мулата, в котором смешались поровну черты европейца и африканца. Зоркий, пристальный взгляд. При разговоре были заметны испорченные зубы. Низкорослый, плотный, с нетерпеливыми движениями.
    — Луиза Кантор?
    — Да, это я.
    По-английски он говорил с португальским акцентом, но понять его не составляло труда. Не спрашивая разрешения, он придвинул стул и сел напротив. От официантки, уже направлявшейся к столику, он отмахнулся.
    — Я Нунью, друг Лусинды. Узнал, что ты приехала сюда и что Хенрик умер.
    — Я не знаю, кто ты.
    — Разумеется, не знаешь. Я пробыл здесь меньше минуты.
    — Нунью кто? Ты знал моего сына?
    — Нунью да Силва. Я журналист. Хенрик заходил ко мне несколько месяцев назад. Задавал вопросы, важные вопросы. Я привык, что люди ищут встречи со мной, но далеко не всегда они задают вопросы, которые интересуют меня самого.
    Луиза попыталась вспомнить, упоминал ли Хенрик в своих записях имя этого человека. Но в памяти у нее не отложилось никакого Нунью да Силва.
    — И какие же вопросы он задавал?
    — Сначала расскажи, что случилось. Лусинда сказала, что он умер в своей постели. Где стояла его постель?
    — Почему ты спрашиваешь о таких странных вещах?
    — Потому что он производил впечатление человека, часто менявшего места своей постели, молодой человек в непрерывном движении. Когда я встретил его, то сразу решил, что он напоминает меня самого двадцать пять лет назад.
    — Он умер в Стокгольме.
    — Один раз я был в этом городе. В семьдесят четвертом. Португальцы тогда уже терпели поражение в своих войнах в африканских колониях. Вскоре произошло восстание капитанов в Лиссабоне. В Стокгольм я приехал на конференцию. Кто оплатил мою поездку или выдал визу, я до сих пор понятия не имею. Но было что-то вдохновляющее в том, как крепкие шведские парни, знать не знавшие об ужасах войны и колониального угнетения, от всей души предлагали свою поддержку. Но Швеция все-таки показалась мне странной.
    — Почему?
    — Мы целыми днями говорили о свободе. Но места, где бы можно выпить пива после десяти вечера, найти было невозможно. Все или закрыто, или алкоголь вообще запрещен. Никто не мог объяснить почему. Шведы понимали нас, но не себя. Что случилось с Хенриком?
    — Врачи сказали, организм был переполнен снотворным.
    — Он бы никогда в жизни не совершил самоубийства. Он был болен?
    — Нет, не был.
    Почему я вру? Почему не говорю, что, быть может, его убил страх перед болезнью? Возможно, я сама никак не могу в это поверить. Он был болен, но он бы обязательно боролся. И сказал бы об этом мне.
    — Когда это случилось?
    — Семнадцатого сентября.
    Темнокожий коротышка резко встрепенулся:
    — Он звонил мне за несколько дней до этого.
    — Ты уверен?
    — Я не только журналист, но и издатель газеты. Факс моей маленькой ежедневной газеты выходит каждый день, кроме воскресенья. У меня в голове встроен календарь. Он звонил во вторник, а, по твоим словам, ты обнаружила его в пятницу.
    — Чего он хотел?
    — У него было несколько вопросов, срочно требовавших ответа.
    

    Ресторан, где подавали завтраки, начал наполняться людьми. Большинство посетителей — громогласные южноафриканцы с толстыми животами. Луиза заметила, что Нунью все больше раздражается.
    — Я никогда не хожу сюда. Здесь нет правды об этой стране. Сидишь словно во Франции, или в Англии, или даже в Лиссабоне. Здесь бедность убрана с глаз долой, на нее наложен запрет.
    — Сегодня я перееду.
    — Хенрик никогда бы не сунулся сюда без причины.
    — Какой?
    — Встретиться с матерью и попросить ее выехать из гостиницы. Давай посидим снаружи.
    Он встал, не дожидаясь ее согласия, и быстро пересек террасу.
    — Прекрасный человек, — сказала официантка Луизе. — Говорит то, о чем другие молчат. Но он ведет опасную жизнь.
    — В каком смысле?
    — Правда всегда опасна. Нунью да Силва не боится. Он бесстрашный человек.
    

    Нунью стоял облокотившись на парапет, отрешенно смотрел на море. Луиза стала рядом. Солнце заслоняла раскрытая маркиза, едва заметно шевелившаяся на ветру.
    — Он задал мне свои вопросы. Вернее, это были не вопросы, а утверждения. Я сразу понял, что он напал на какой-то след.
    — Что за след?
    Нунью нетерпеливо тряхнул головой. Не хотел, чтобы его прерывали.
    — Наша первая встреча чуть не стала катастрофой. Он явился в редакцию и спросил, не желаю ли я стать его Вергилием. Я не очень-то прислушивался к его словам, но Вергилия и Данте знал и решил, что передо мной великовозрастный студент, по какой-то необъяснимой причине надумавший отличиться. Ну и ответил, как обычно в таких случаях. Послал его к черту: мол, не мешай работать. Тогда он извинился, сказал, что не ищет никакого Вергилия, он ведь никакой не Данте, он просто хочет поговорить. Я поинтересовался, почему он пришел именно ко мне. Он ответил, что связаться со мной ему посоветовала Лусинда. Но в первую очередь потому, что все, с кем он говорил, так или иначе упоминали мое имя. Дескать, я сам — подтверждение того, как безнадежно сейчас обстоят дела. Я практически единственный человек, который ставит под сомнение происходящее, злоупотребление властью, коррупцию. Я попросил его подождать, пока я закончу статью. Он молча сидел на стуле, ждал. Потом мы вышли на улицу, моя редакция расположена в дворовом гараже. Сели на бензобаки, из которых сооружены две неудобные скамейки. На них хорошо сидеть, потому что, отдыхая, устаешь. Спина болит от лени.
    — Только не у моего отца. Он был лесорубом. Его спине пришел конец, но уж точно не из-за лени.
    Нунью да Силва, казалось, не слышал ее реплики.
    — Он прочитал несколько моих статей о СПИДе. И был уверен, что я прав.
    — В чем?
    — В причинах эпидемии. У меня нет ни малейших сомнений, что болезнь связана с мертвыми шимпанзе и людьми, питавшимися мясом обезьян. Но что вирусу, способному так умело скрываться, прятаться, мутировать и постоянно возникать в новом обличье, никто не помог появиться на свет, я верить отказываюсь. Никто не убедит меня, что этот вирус не появился в какой-нибудь секретной лаборатории, одной из тех, какие американский режим напрасно искал в Ираке.
    — А какие-нибудь доказательства существуют?
    Нетерпение Нунью да Силвы переросло в нескрываемое раздражение.
    — Для того, что само собой разумеется, не всегда тотчас нужны доказательства. Рано или поздно они находятся. То, что говорили в свое время старые колонизаторы, по-прежнему актуально: «Африка была бы раем на земле, если бы не все эти проклятые африканцы, живущие здесь». ВИЧ — инструмент истребления черных на нашем континенте. Конечно, часть гомосексуалистов в США и прочих, живущих обычной, приносящей удовольствие сексуальной жизнью, тоже попадается в эту ловушку, но это не более чем побочное явление. Цинизм тех, кто мнит себя властителями мира. Так же думал и сам Хенрик. Но добавил кое-что свое, я помню дословно: африканские мужчины истребляют женщин.
    — Что он имел в виду?
    — Женщины мало что могут сделать, чтобы защитить себя. Доминирующее положение мужчин на этом континенте чудовищно. Здесь господствуют патриархальные традиции, которые я ни в коем случае не хочу оправдывать. Но это отнюдь не дает права западноевропейским лабораториям убивать нас.
    — Что было потом?
    — Мы проговорили, наверное, около часа. Он мне понравился. Я предложил ему написать об этом в европейских газетах, но он сказал, что еще слишком рано. Пока не время. Я хорошо помню.
    — Почему он так выразился?
    — Он хотел распутать один след, но какой — не сказал. Я заметил, что он не желал говорить об этом. Возможно, знал недостаточно. Потом мы расстались. Я пригласил его заходить еще. Но он так и не пришел. — Нунью мельком взглянул на часы. — Мне пора идти.
    Луиза пыталась его удержать.
    — Кто-то убил его. Я должна знать, кто и за что.
    — Я все тебе рассказал. Что он искал, я не знаю. Хотя могу догадываться.
    — О чем ты догадываешься?
    Нунью покачал головой.
    — Догадки, домыслы. Больше ничего. Не исключено, что он не вынес тяжести того, что узнал. Люди иногда умирают от слишком большой осведомленности о страданиях других.
    — Ты сказал, что он напал на след?
    — Мне кажется, след существовал внутри него. След, который был мыслью. Я так до конца и не понял, что он имел в виду. Он искал связь, но какую-то совсем невнятную. Говорил о контрабанде наркотиков. Об огромных партиях героина с маковых плантаций в Афганистане. О кораблях, стоящих ночами на рейдах Мозамбика, о скоростных катерах, забиравших груз, о транспортах, в темноте направлявшихся через бесконтрольные пограничные пункты в Южную Африку и дальше по всему миру. Даже после выплаты огромных взяток полиции, пограничникам, прокурорам, судьям, чиновникам и даже ответственным министрам прибыли все равно невероятно велики. Сегодня оборот наркотиков равняется общему обороту туристической индустрии. Превышает производство оружия. Хенрик смутно намекал на связь между эпидемией СПИДа и всем этим. Откуда он черпал свою информацию, мне неизвестно. Мне пора.
    

    Они расстались возле гостиницы.
    — Я буду жить у чиновника шведского посольства Ларса Хоканссона.
    Нунью да Силва поморщился:
    — Интересная личность.
    — Ты его знаешь?
    — Я журналист и обязан знать то, что стоит знать. Как о действительности, так и о людях.
    

    Он быстро пожал ей руку и, повернувшись, поспешил по улице. Луиза поняла, что ему очень некогда.
    Зной мучил ее. Она вернулась в номер. Выражение лица Нунью да Сильвы не оставляло сомнений. Он не испытывал ни малейшего уважения к Ларсу Хоканссону.
    

    Глядя в потолок, Луиза решала, какую тетиву ей натянуть. Может, ей не стоило связываться с Ларсом Хоканссоном. Но Хенрик-то у него жил. «Я должна найти места, где Хенрик мог оставить следы», — подумала она.
    Часы показывали четверть десятого. Она позвонила Артуру и по его голосу поняла, что он ждал ее звонка. У нее перехватило горло. Наверно, отец опять не спал всю ночь.
    Теперь остались только мы. Больше никого нет.
    Она подумала, что успокоит отца, если скажет, что все в порядке и она переезжает к человеку, работающему в шведском посольстве. Он сообщил ей, что опять шел снег, совсем густой, за ночь выпало больше дециметра. Кроме того, забирая газеты, он нашел на дороге дохлую собаку.
    — Что произошло?
    — На нее вроде никто не наехал. Кто-то прострелил ей голову и выбросил на дорогу.
    — Собака знакомая?
    — Нет. Нездешняя. Но как же можно так ненавидеть собаку?
    

    После телефонного разговора Луиза осталась в постели. Как же можно так ненавидеть собаку? Она размышляла о том, что рассказал Нунью да Силва. Неужели он прав и причиной чудовищной эпидемии СПИДа был заговор, имевший целью уничтожить всех людей на африканском континенте? И Хенрик тоже попал в эту ловушку? Мысль показалась ей безумной. Хенрик тоже не мог так думать. Он никогда бы не стал приверженцем теории заговоров, не проверив ее самым тщательным образом.
    

    Завернувшись в простыню, Луиза села на кровати. От кондиционера она так замерзла, что по коже пошли мурашки.
    Что это за след, на который Нунью якобы натолкнулся у Хенрика? След внутри его. Что за тетиву натянул Хенрик? Куда целился? Она не знала, но чувствовала, что к чему-то приближается.
    

    Она громко чертыхнулась. Потом встала, долго стояла под холодным душем, собрала чемодан и оплатила счет. И тут появился Хоканссон.
    — Мне пришло в голову, что, родись я мальчиком, отец наверняка бы назвал меня Ларсом.
    — Прекрасное имя. Легко произносится на всех языках, кроме разве что китайского. Ларс Херман Улоф Хоканссон. Ларс — в честь деда по отцу. Херман в честь деда по матери, морского офицера, а Улоф — в честь короля. Я путешествую по жизни с моими ангелами-хранителями.
    Но Лусинду ты звал Жульетой. Зачем тебе приспичило менять ей имя?
    Луиза попросила его написать свой адрес и оставила записку у портье, сказав, что нужно передать ее девушке по имени Лусинда, когда она придет и будет искать ее.
    Ларс Хоканссон стоял в сторонке, погруженный в свои мысли. Луиза говорила тихо, чтобы он не слышал.
    

    Его квартира находилась на улице Каунда. Дипломатический квартал, вокруг национальные флаги. Виллы, окруженные каменными стенами, охрана в форме, лающие собаки. Они вошли в железную калитку, садовник взял Луизины вещи, хотя она настаивала, что понесет их сама.
    — Дом построен португальским врачом, — объяснил Ларс Хоканссон, — в тысяча девятьсот семьдесят четвертом; когда португальцы наконец поняли, что черные скоро освободятся, он сбежал. Бросил в порту яхту и пианино, сгнившее на набережной, поскольку его так и не погрузили на корабль, отплывший в Лиссабон. Государство объявило пустые дома своей собственностью. И теперь дом арендует шведское посольство, налогоплательщики платят за меня аренду.
    

    Дом стоял в саду, на заднем дворе росло несколько высоких деревьев. Овчарка на цепи настороженно смотрела на Луизу. В доме работали две служанки — старая и молодая.
    — Граса, — представил Ларс старую служанку. — Она убирает дом, хотя, конечно, старовата для этого. Но уходить не хочет. Вообще-то я — девятнадцатая шведская семья, в которой она работает.
    Граса, крепко ухватившись за чемоданы, потащила их вверх по лестнице. Луиза с ужасом смотрела на ее изможденное тело.
    — Селина, — сказал Ларс Хоканссон. Луиза поздоровалась с молодой служанкой. — Девушка сообразительная и прилично готовит. Если тебе что понадобится, обращайся к ней. Днем здесь всегда кто-нибудь есть. Я прихожу домой очень поздно. Если проголодаешься, Селина тебя накормит. Она покажет тебе твою комнату.
    

    Он был уже в дверях, когда Луиза остановила его:
    — Комната та самая, где жил Хенрик?
    — Мне казалось, что именно этого ты и хотела. Если я ошибся, можешь занять другую. Дом огромный. По слухам, у доктора Са Пинту была большая семья. У всех детей были отдельные комнаты.
    — Мне просто хотелось знать.
    — Теперь ты знаешь.
    

    Луиза вернулась в дом. У подножия лестницы ее ждала Селина. Граса спустилась со второго этажа и сейчас возилась на кухне. Следом за Селиной Луиза поднялась по лестнице белоснежного дома.
    Они вошли в комнату, где штукатурка пожелтела от пятен влаги. Луиза ощутила слабый запах плесени. Вот здесь спал Хенрик. Комната была не слишком большая, основное место в ней занимала кровать. На окне — решетка, как в тюрьме. Ее чемодан лежал на кровати. Она открыла дверцу гардероба — пусто, только клюшка для гольфа.
    Луиза постояла возле кровати, пытаясь представить себе Хенрика в этой комнате. Но его здесь не было. Она не нашла его.
    Распаковав чемодан, она отыскала ванную, ненароком заглянула в просторную спальню Ларса Хоканссона. Спала ли в этой постели Лусинда, или Жульета, которой он платил за то, чтобы называть ее так?
    

    Ее захлестнуло чувство сильнейшей неприязни. Она снова спустилась на первый этаж, вытащила пробку из недопитой бутылки вина и приложилась к ней. И тут только заметила Грасу, наблюдавшую за ней в полуоткрытую дверь кухни.
    

    В двенадцать дня ей подали омлет. Накрыли на стол, словно в ресторане. Луиза едва притронулась к еде.
    «Пустота, как перед принятием решения, — подумала она. — Собственно говоря, я прекрасно сознаю, что мне надо уехать отсюда, и поскорее».
    Кофе она пила за домом, где пекло не так сильно. Цепная собака не спускала с нее глаз. Незаметно Луиза задремала и очнулась от легкого прикосновения Селины.
    — К вам пришли.
    

    Луиза встала, еще не совсем проснувшись. Ей снился Артур, что-то случившееся в детстве. Они опять плавали в черном озере. Вот и все, что она запомнила.
    В гостиной ее ждала Лусинда.
    — Ты спала?
    — Мое горе и сон переплетаются. Я никогда не спала так долго и так мало после смерти Хенрика.
    Вошла Селина, спросила что-то на своем африканском языке. Лусинда ответила, Селина исчезла. Луиза мельком подумала, что она двигается так легко, будто ее ноги вообще не касаются коричневого деревянного пола.
    — О чем вы говорили? Я не поняла ни слова.
    — Она спросила, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Я отказалась.
    Лусинда была в белом, на ногах — туфли с высокими каблуками. Заплетенные волосы туго обхватывали затылок.
    Лусинда очень красива. Она делила ложе с Хенриком, как и с Ларсом Хоканссоном.
    Эта мысль вызвала у нее досаду.
    — Я хочу, чтобы ты поехала со мной, — сказала Лусинда.
    — Куда?
    — За город. В одно место, очень много значившее для Хенрика. Вечером мы вернемся.
    

    Машина Лусинды стояла в тени цветущего палисандра. Красный капот был усыпан лавандово-сиреневыми листьями. На старом автомобиле виднелись вмятины. Усевшись в машину, Луиза почувствовала запах фруктов.
    Они ехали по городу. В машине было жарко. Луиза сидела, повернувшись к открытому окну, подставив лицо ветерку. Движение на улицах — сущий хаос, машины рвались вперед, не уступая дороги. В Швеции практически у всех водителей отобрали бы права, подумала она. Но здесь не Швеция, а страна в Восточной Африке, и здесь побывал Хенрик незадолго до своей смерти.
    Они приближались к окраинам города — полуразрушенные складские помещения, всюду выбоины на тротуарах, ржавые машины и бесконечный поток пешеходов. Когда они остановились на красный свет, Луиза увидела женщину с большущей корзиной на голове и еще одну, которая несла на голове красные туфли с высокими каблуками. Повсюду тяжелые ноши, думала она. Ноши на головах женщин. Остальные ноши, о которых я могу только догадываться, они несут в себе.
    Лусинда свернула в хаос перекрестка с испорченным светофором, уверенно прокладывая себе путь сквозь эту неразбериху Луиза увидела указатель: Шаи-Шаи.
    — Мы едем на север. Ты попадешь в свою страну, если поедешь прямо по этой дороге. Мы едем на восток и на север.
    Они миновали большое кладбище. У ворот толпились похоронные процессии. Внезапно они очутились за городом, движение стало меньше, у обочины виднелись редкие приземистые хибары из глины и жести, ландшафт изменился: высокая трава, вдали вершины гор, все в разных оттенках зелени. Лусинда сосредоточенно вела машину. Перегруженные грузовики и автобусы, дымя черными выхлопными газами, перегораживали дорогу, обогнать их было почти невозможно. Луиза вглядывалась в людей, работавших на полях. В основном это были женщины. Ритмично поднимались и опускались мотыги. Согнутые спины. Вдоль шоссе непрерывный поток пешеходов.
    — Это машина Хенрика, — вдруг сказала Лусинда.
    Она как раз обогнала один из дымящих автобусов, и перед ними открылся прямой и свободный участок дороги.
    — Он купил ее за четыре тысячи долларов. Слишком дорого, конечно. Уезжая, он попросил меня присматривать за ней, пока не вернется. Полагаю, теперь это твоя машина.
    — Вовсе не моя. А зачем ему понадобилась машина?
    — Он любил ездить. Особенно с тех пор, как побывал в том месте, куда мы сейчас направляемся.
    — Я до сих пор не знаю, куда мы едем.
    Лусинда не ответила, Луиза не стала переспрашивать.
    — Он купил ее у одного датчанина, который живет здесь много лет и держит маленькую мастерскую. Все знают, кто такой Карстен. Приветливый человек с большим животом, женатый на худенькой черной женщине из Келимане. Они вечно ругаются, даже по воскресеньям, когда прогуливаются по побережью. Всем очень нравится наблюдать, как они ругаются, ведь все понимают, что они очень любят друг друга.
    

    Дорога заняла у них около часа, почти при полном молчании. Луиза любовалась изменчивым ландшафтом. Когда зелень и бурые краски сменяла белизна, перед ее глазами вставал зимний Херьедален. Порой возникала греческая природа Пелопоннеса. Все едино. Из черепков природы можно создать любые ландшафты.
    Лусинда сбросила скорость и свернула с шоссе. Возле автобусной остановки находился небольшой рыночек. Земля у дороги была вытоптана, в маленьких киосках продавали пиво, газировку и бананы. Несколько мальчишек с сумками-холодильниками в руках ринулись к машине. Лусинда купила две бутылки содовой, отдала одну Луизе и шуганула мальчишек. Они сразу послушались, даже не пытаясь продать им пачки южноафриканского печенья.
    — Мы обычно останавливались тут, — сказала Лусинда.
    — Вы с Хенриком?
    — Иногда я не понимаю тебя. С кем бы еще я могла быть? С кем-нибудь из моих бывших клиентов?
    — Я не имею никакого представления о жизни Хенрика в этой стране. Чего он хотел? Куда мы едем?
    Лусинда смотрела на ребятишек, забавлявшихся со щенком.
    — Последний раз, когда мы были здесь, он сказал, что любит это место. Здесь мир кончается или, наоборот, начинается. Никто его тут не найдет.
    — Так и сказал?
    — Я помню его слова. Я еще спросила, что он имеет в виду, потому что не поняла. Порой он ужасно нервничал. Но, говоря о начале и конце мира, был совершенно спокоен. Словно бы неотступный страх исчез, по крайней мере на краткое, мимолетное мгновение.
    — Что он ответил?
    — Ничего. Промолчал. А потом мы уехали отсюда. Вот и все. Насколько я знаю, он больше никогда сюда не возвращался. Не знаю, почему он уехал из Мапуту. Я даже не знала, что он собирается уезжать. Просто он внезапно исчез. Никто ничего не знал.
    В точности как Арон. Та же манера исчезать, не говоря ни слова, ничего не объясняя. В точности как Арон.
    — Давай посидим в тенечке, — предложила Лусинда, открывая дверцу машины. Луиза пошла за ней к дереву, наклонный ствол которого образовывал корявую скамейку, где хватило места для обеих.
    — Тень и вода, — сказала Лусинда. — Ими мы делимся в жарких странах. А чем делитесь вы в холодные дни?
    — Теплом. В Греции жил когда-то известный человек, и однажды он попросил могущественного властителя, который обещал исполнить самое заветное его желание, посторониться, потому что он закрывал ему солнце.
    — Вы с Хенриком похожи. Одинаково... беспомощны.
    — Спасибо.
    — Я не хотела тебя обидеть.
    — Я искренне тебя поблагодарила, ведь ты считаешь, что я похожа на своего сына.
    — А может, наоборот? Он похож на тебя? Значит, в этом мы с тобой отличаемся. Я не думаю, что начало проистекает из будущего. Нельзя приблизиться к ожидающему тебя неведомому, не зная, что было раньше.
    — Именно поэтому я всю жизнь занималась археологией. Без фрагментов и шепотов из прошлого не существует ни настоящего, ни будущего, не существует ничего. Может, у нас больше сходства, чем ты считаешь?
    

    Дети, игравшие с щенком, убежали. От пересохшей земли взметнулась пыль.
    Лусинда ногой начертила что-то вроде креста в круге.
    — Мы едем в то место, где Хенрик испытал огромную радость. Возможно, даже счастье. Он купил себе машину, не сказав, зачем она ему нужна. Иногда исчезал на несколько недель, не говоря ни слова. А однажды вечером появился в баре, далеко за полночь, подождал, пока я закончу работу, и отвез меня домой. Он рассказал о человеке по имени Кристиан Холлоуэй, который построил несколько поселков, где больные СПИДом могли получить помощь. У поселков, где он побывал, не было названий, поскольку Холлоуэй проповедовал кротость и смирение. Даже имя свидетельствовало о дерзости. Те, кто лечился там, не платили ничего. Те, кто там работал, делали это добровольно — много европейцев, но также американцы и азиаты. Они работали ради идеи и жили очень просто. Это не была религиозная секта. Хенрик говорил, что боги им не нужны, поскольку их поступки божественны сами по себе. В то утро я увидела то, чего никогда не наблюдала раньше. Он пробился сквозь стену отчаяния, с которой так упорно боролся.
    — Что произошло потом?
    — На следующее утро он уехал. Быть может, наведался в Мапуту лишь затем, чтобы поделиться своей радостью. Теперь он нашел нечто, что мог положить на другую чашу весов, прежде чем несчастье окончательно одержит победу. Это его собственные слова, он нередко выражался высокопарно. Но Хенрик говорил, как думал. Такой уж он был. Видел несправедливость, видел, что СПИД — это чума, с которой никто не хотел соприкасаться. Имело ли значение то, что он сам был болен, я не знаю. Не знаю, как это случилось. И когда. Но каждый раз, когда мы встречались, он говорил, что хочет показать мне деревни Холлоуэя, где доброта и забота одержали победу. В конце концов он взял меня с собой. Единственный раз.
    — Почему он покинул поселок и вернулся в Европу?
    — Может, именно там ты найдешь ответы на свои вопросы.
    

    Луиза встала.
    — Я не могу ждать. Нам еще далеко?
    — Приблизительно полпути.
    

    Цвет ландшафта менялся — то коричневый, то зеленый. Они добрались до равнины, раскинувшейся вдоль широкой реки, проехали по мосту, оставили позади город Шаи-Шаи. Вскоре Лусинда свернула на дорогу, которая, казалось, вела в бесконечный буш. Машина переваливалась с боку на бок, подскакивала на ухабах.
    Через двадцать минут перед ними внезапно возник поселок с белыми глиняными домиками. Несколько построек побольше окружали песчаную площадь. Лусинда остановила машину в тени дерева и заглушила мотор.
    — Вот это и есть поселок Кристиана Холлоуэя.
    Я совсем рядом с Хенриком. Он был здесь всего несколько месяцев назад.
    — Хенрик говорил, что здесь всегда рады гостям, — сказала Лусинда. — Доброту ни от кого нельзя скрывать.
    — Так он и говорил?
    — По-моему, эти слова он слышал от Холлоуэя или кого-то из его помощников.
    — Кто он, собственно, такой?
    — По словам Хенрика, очень богатый человек. Хенрик считал, что он сколотил состояние на технических патентах, облегчавших поиски нефти на морском дне. Он богат и очень замкнут.
    — Не слишком похоже на человека, который посвятил свою жизнь больным СПИДом.
    — Почему бы и нет? Я порвала с прежней жизнью и знаю многих, кто поступил так же.
    

    Лусинда прервала разговор, выйдя из машины. Луиза осталась сидеть. От жары и пота все тело чесалось. Но вскоре она тоже вышла из машины и стала рядом с Лусиндой. Над поселком царила гнетущая тишина. Несмотря на жару, Луиза зябко вздрогнула. Она ощущала возрастающую неловкость. Вокруг не было ни души, а ей казалось, что с нее не сводят глаз.
    Лусинда показала на огороженный пруд:
    — Хенрик рассказывал про этот пруд, про старого большого крокодила.
    Они подошли ближе. Сонно-неподвижная илистая вода. В грязи на берегу лежал большой крокодил. И Лусинда и Луиза вздрогнули. Он был метра четыре длиной. Из пасти зверюги свешивались окровавленные задние лапы кролика или обезьяны.
    — Хенрик говорил, крокодилу больше семидесяти лет. Кристиан Холлоуэй называл его их ангелом-хранителем.
    — Крокодил с белыми крыльями?
    — Крокодилы живут на земле двести миллионов лет. Они пугают нас своим видом и пищевыми привычками. Но никто не может отрицать их право на существование, а равно и фантастическую способность к выживанию.
    Луиза покачала головой.
    — Я все-таки не понимаю ход мыслей Холлоуэя. С удовольствием спросила бы его самого. Он сейчас здесь?
    — Не знаю. Хенрик говорил, что он редко показывается. Он всегда окружен сумраком.
    — Хенрик так и говорил? Окружен сумраком?
    — Я четко помню его слова.
    

    В одном из больших домов открылась дверь. Оттуда вышла белая женщина в светлой больничной одежде и направилась к ним. Луиза обратила внимание, что она босая. Волосы коротко стриженные, худая, лицо все в веснушках. Приблизительно одного возраста с Хенриком.
    — Добро пожаловать, — произнесла она на ломаном португальском.
    Луиза ответила по-английски.
    Девушка тоже перешла на английский и представилась Лорой.
    Три Л., подметила Луиза. Лусинда, я и вот теперь Лора.
    — Мой сын Хенрик Кантор работал здесь, — сказала она. — Помнишь его?
    — Я приехала из США месяц назад.
    — Он говорил, что сюда можно приезжать в гости.
    — Здесь всем рады. Я покажу вам поселок. Только предупреждаю, СПИД — болезнь неприглядная. Она не только убивает людей и уродует их внешность. Она вызывает ужас, который иной раз трудно выдержать.
    Лусинда и Луиза переглянулись.
    — Вида крови я не боюсь, перепуганных людей тоже, — сказала Лусинда. — А ты?
    — Однажды я оказалась первой на месте тяжелой автомобильной аварии. Повсюду кровь, у одного пассажира почти оторвало нос, из него фонтаном била кровь. Я сумела выдержать это зрелище. По крайней мере, смогла скрыть свои внутренние страдания.
    

    С палящего солнца Лора повела их в большие дома и глиняные хижины. Луизе показалось, что она вступила в этакий церковный сумрак, где маленькие окошки создавали своеобразное мистическое настроение. Кристиан Холлоуэй — человек, окруженный сумраком. В хижинах, где больные лежали на нарах или прямо на полу, на соломенных подстилках, им в нос ударил тяжелый смрад мочи и испражнений. Различить отдельные лица было почти невозможно. Луиза воспринимала только горящие глаза, стоны и запах, исчезнувший, только когда они ненадолго вышли на ослепительное солнце, чтобы перейти в следующую хижину. Ощущение такое, будто проваливаешься сквозь столетия и попадаешь в помещение, забитое рабами, ждущими отправки. Она шепотом задала вопрос Лоре, и та ответила, что люди, скрытые сумраком, умирают, они больше никогда не увидят солнечного света, помощь им уже не нужна, болезнь достигла последней стадии, где можно лишь утишить их боль. Лусинда бродила сама по себе, отстранилась. Лора была немногословна, молча вела их сквозь тьму и страдания. Луиза подумала, что классические культуры, не в последнюю очередь греки, чьи могилы она беспрерывно раскапывала, имели четкие представления об умирании и смерти, о залах ожидания до и после перехода от жизни. Сейчас я брожу с Вергилием и Данте по царству мертвых.
    

    Путешествие казалось бесконечным. Они ходили из хижины в хижину. Везде стоны, хрипы, шепоты, слова, пузырями поднимающиеся из невидимого варева, отчаявшиеся, подавленные. Сердце Луизы резал детский плач, это было хуже всего — невидимые, умирающие дети.
    В темноте проступали молодые белые фигуры, склонялись над больными, подавая им воду, таблетки, шепча слова утешения. Луиза увидела совсем юную девушку с блестящим кольцом в носу, которая держала в своей чью-то исхудавшую руку.
    

    Она пыталась представить себе Хенрика в этом аду. Не мелькнул ли и он среди этих людей? Он на самом деле мог бы находиться там, она не сомневалась, что у него хватило бы сил им помочь.
    Когда они покинули последнюю хижину и Лора привела их в комнату с кондиционером и холодильником, полным бутылок ледяной воды, Луиза спросила, нельзя ли поговорить с кем-нибудь, кто знал Хенрика. Лора пошла выяснять, не найдет ли она кого-нибудь.
    

    Лусинда по-прежнему молчала, отказывалась пить стоявшую на столе воду. Потом вдруг открыла дверь, ведущую в другую, внутреннюю комнату, и, обернувшись, посмотрела на Луизу.
    Помещение было забито мертвецами. Они лежали на полу, на циновках, на грязных простынях — бесконечное число мертвецов. Луиза отпрянула, Лусинда закрыла дверь.
    — Почему она не показала нам эту комнату? — спросила Лусинда.
    — А зачем?
    

    Луиза почувствовала приступ тошноты. И в то же время поняла, что Лусинда знала про эту комнату. Она уже когда-то открывала ее.
    

    Лора вернулась в сопровождении молодого человека лет тридцати. Лицо у него было покрыто сыпью, рукопожатие вялое. Звали его Вим, он приехал из Англии и хорошо помнил Хенрика. Неожиданно для себя Луиза решила не говорить ему, что Хенрик умер. У нее больше не было сил на мертвецов. Хенрик явно не относился к ним, слишком чудовищно было представить его в комнате с мертвецами.
    — Вы были хорошими друзьями? — спросила Луиза.
    — Он держался особняком. Так многие поступают, чтобы выдержать.
    — А него был какой-нибудь очень близкий ему человек?
    — Мы все друзья.
    Господи Всеблагой. Ответь на мои вопросы. Ты стоишь не перед Господом, ты стоишь передо мной, матерью Хенрика.
    — Вы ведь не можете работать все время?
    — Не все время, но почти.
    — Каким ты его помнишь?
    — Он был добрый.
    — И все?
    — Он мало говорил. Я даже не знал, что он швед. — Вим, похоже, наконец осознал, что что-то случилось. — Почему ты спрашиваешь?
    — В надежде получить ответы. Но теперь я понимаю, что их нет. Спасибо, что ты побеседовал со мной.
    Луиза вдруг рассвирепела: этот бледный, вялый юноша жив, а Хенрик мертв. С такой несправедливостью она не могла смириться. Бог каркал как ворона над ее головой.
    Она вышла из помещения, прямо в удушающую жару. Лора показала им жилища для тех, кто решил помогать больным: спальни, аккуратно развешенные москитные сетки, общую столовую, пропахшую мылом.
    — Почему ты приехала сюда? — неожиданно спросила Лусинда.
    — Чтобы помочь, принести какую-нибудь пользу. Меня угнетала собственная пассивность.
    — Ты хоть раз встречалась с Кристианом Холлоуэем?
    — Нет.
    — А видела его?
    — Только на фотографии.
    Лора кивнула на торцевую стену столовой. Там висела фотография в рамке. Луиза подошла рассмотреть ее поближе. Фотография изображала человека в профиль, седовласого, с узкими губами и заостренным носом.
    Что-то привлекло ее внимание, но она так и не сообразила что. Затаив дыхание, разглядывала фотографию. На стекле жужжала муха.
    — Нам пора возвращаться, — сказала Лусинда. — Я не люблю ездить в темноте.
    Поблагодарив Лору, они вернулись к машине. Лора, помахав им рукой, исчезла. Песчаная площадка вновь опустела. Лусинда завела двигатель и уже собиралась тронуться с места, но Луиза попросила ее подождать. По жаре она помчалась обратно в столовую.
    Снова посмотрела на фотографию Кристиана Холлоуэя. Теперь она поняла, чего с самого начала не разглядела.
    Профиль Кристиана Холлоуэя.
    Один из черных силуэтов в сумке Хенрика повторял фотографию, которую она сейчас рассматривала.
   

  

  

   

    Часть 3
    Вырезатель силуэтов
   

   

    
     Дело о скарбе твоем, стена коль горит у соседа[7].
     Гораций
    
    

   

   

    

     15
    

    На обратном пути, в недолгие африканские сумерки, в голове Луизы, словно мантра, крутилось несколько слов.
    Хенрик ушел навсегда. Но, может статься, я сумею приблизиться к его мыслям, к тому, что им двигало. Чтобы понять, почему он умер, я должна понять, какова была цель его жизни.
    Они остановились у автобусной остановки и киосков. Горели костры. Лусинда купила воды и пачку печенья. Только сейчас Луиза заметила, что проголодалась.
    — Ты представляешь себе Хенрика здесь? — спросила она.
    Пламя костра осветило лицо Лусинды.
    — Мне там не по себе. В прошлый раз было то же самое. Что-то пугает меня.
    — Но ведь пугает все? Все мертвецы, лежащие там в ожидании?
    — Я имею в виду кое-что другое. То, чего не видишь и не слышишь, а оно все равно там. Я пыталась узнать, что вдруг увидел Хенрик и чего испугался.
    Луиза внимательно посмотрела на Лусинду.
    — Он был напуган до смерти последние несколько раз, когда я его видела. Про это я тебе еще не рассказывала. Вся его радость внезапно улетучилась. Он побледнел от того, что сидело глубоко внутри. Стал молчалив. Раньше он любил поболтать. Порой даже чересчур. Но тут возникло молчание, словно бы явилось ниоткуда. Молчание и бледность, а потом он бесследно исчез.
    — Наверно, он что-то говорил. Вы любили друг друга, вместе засыпали и вместе просыпались. Он видел сны? Неужели он и вправду ничего не рассказывал?
    — Последнее время он спал тревожно, часто просыпался задолго до рассвета, весь в поту. Однажды я спросила, что он видел во сне. Сумрак, ответил он. То, что скрыто. Когда я поинтересовалась, что он имеет в виду, он промолчал. Я настаивала, и тогда он наорал на меня и выскочил из постели. Страх преследовал его день и ночь.
    — Сумрак и то, что скрыто? Он никогда не говорил о людях?
    — Он говорил только о себе. Говорил, что труднее всего научиться выдерживать.
    — Что он хотел этим сказать?
    — Не знаю.
    

    Лусинда отвернулась. Луиза подумала, что рано или поздно найдет нужный вопрос. Но сейчас она напрасно искала подходящий ключ.
    Они вернулись к машине и поехали дальше. Свет фар разрезал темноту. Луиза набрала номер Арона. Сигналы остались без ответа.
    Ты нужен мне здесь. Ты бы увидел то, чего не вижу я.
    Они остановились возле дома Ларса Хоканссона. Охранники у ворот встали.
    — Я бывала здесь несколько раз. Но только когда он был пьян.
    — С Хенриком?
    — Не с Хенриком. С Ларсом Хоканссоном, благодетелем из Швеции. Лишь в сильном подпитии он осмеливался привести меня в свой дом, к себе в постель. Он стыдился охранников, боялся, что кто-нибудь увидит. Европейские мужчины бегают к шлюхам, но делают это незаметно. Чтобы охрана не заметила меня в машине, мне приходилось залезать под плед, который он на меня набрасывал. Естественно, они все равно меня замечали. Иногда я высовывала руку из-под пледа и махала им. Самое поразительное все-таки было то, что вся его напускная любезность улетучивалась, как только мы входили в дом. Он продолжал напиваться, но при этом не терял способности заниматься сексом. Так он всегда говорил — «заниматься сексом», мне кажется, он возбуждался, отбрасывая всяческие проявления чувств. В том, что происходило, было что-то грубое, клиническое — кусок мяса, который предстоит взрезать. Я должна была раздеться догола и сделать вид, будто самого Ларса там нет, будто он только подглядывает в щелку. А потом начиналась другая игра. Мне надо было раздеть его до трусов. После чего я брала в рот его член, а он по-прежнему был в трусах. И он входил в меня сзади. Потом он начинал спешить, я получала свои деньги, и меня выставляли вон, и я уже переставала быть Жульетой. И ему было уже плевать, видят ли меня охранники.
    — Зачем ты мне это рассказываешь?
    — Чтобы ты знала, какая я.
    — Или каков Ларс Хоканссон?
    Лусинда молча кивнула.
    — Мне пора на работу. Уже поздно.
    

    Лусинда быстро поцеловала ее в щеку. Луиза вылезла из машины, один из охранников со скрипом открыл калитку.
    В доме ее ждал Ларс Хоканссон.
    — Я беспокоился, ведь ты не пришла домой и не оставила никакой записки.
    — Мне следовало подумать об этом.
    — Ты ела? У меня остался ужин.
    Она прошла с ним на кухню. Он накрыл стол и протянул ей бокал вина. Рассказ Лусинды нереальным эхом звучал в ее голове.
    — Я была в поселке Кристиана Холлоуэя для больных, возле города, название которого выговорить не могу.
    — Шаи-Шаи. Первые буквы произносятся как шведское «ш». Стало быть, ты была в одной из его миссий? Кристиан Холлоуэй называет их так, хотя не имеет отношения к религии.
    — Кто он?
    — Мы с коллегами иногда спрашиваем себя, существует ли он в действительности или же это просто летучий фантом. О нем мало что известно. Разве только, что у него американский паспорт и он владеет огромным состоянием, которое теперь тратит на больных СПИДом в этой стране.
    — Только в Мозамбике?
    — В Малави и Замбии тоже. Говорят, у него там две миссии возле Лилонгве и, возможно, одна или несколько у западной границы с Анголой и Замбией. Ходят слухи, что Кристиан Холлоуэй однажды совершил паломничество к истокам реки Замбези, которая рождается в горных районах Анголы, образуя сначала ручей, а потом реку. Он якобы поставил ногу в первый источник и тем самым остановил могучее течение реки.
    — Зачем совершать нечто подобное?
    — Милосердные деяния вполне могут сочетаться с манией величия. Может, даже с еще худшими деяниями.
    — Кто распространяет подобные истории?
    — Пожалуй, тут как с рекой. Тонкие струйки выбиваются из земли, становятся все многочисленнее, молву не остановишь. Но источник остается неизвестным.
    

    Он предложил ей поесть еще, но она отказалась. И к вину больше не притронулась.
    — Что ты имел в виду, когда сказал: еще худшие деяния?
    — То, что частенько за крупными капиталами скрываются преступления, старая истина. Достаточно окинуть взглядом этот континент. Коррумпированные властители купаются в своих богатствах, окруженные чудовищной нищетой. У Кристиана Холлоуэя руки тоже не отличаются чистотой. Несколько лет назад английская организация помощи развивающимся странам «Оксфам» провела анализ его жизни и деятельности. «Оксфам» — замечательная организация, которая при малых средствах оказывает огромную помощь бедным странам. Вначале жизнь Кристиана Холлоуэя не вызывала нареканий и была вполне прозрачна. Все, что он предпринимал, можно было понять. Пятен не существовало, солнечный круг сверкал чистотой. Он был единственным сыном среди многочисленных дочерей в американском семействе, крупнейшем производителе яиц в США. Огромное состояние составилось не только на производстве яиц, но и на разных других товарах, вроде инвалидных колясок и духов. Кристиана Холлоуэя Бог не обделил талантом, он блестяще сдал экзамен в Гарвардском университете и получил докторскую степень, еще не достигнув двадцати пяти лет. Тогда же он начал экспериментировать с высокотехнологичными масляными насосами, которые запатентовал и продал. До этого момента все оставалось безупречно. А затем вдруг прекратилось. Кристиан Холлоуэй исчезает. На целых три года. Очевидно, он очень ловко организовал свое исчезновение, поскольку никто, собственно, этого не заметил. Вездесущие газеты и те не задавали вопросов.
    — Что случилось? — спросила Луиза.
    — Он вернулся. Тогда-то и выяснилось, что он отсутствовал. По его словам, совершил кругосветное путешествие и понял, что обязан в корне изменить свою жизнь. Создавать миссии.
    — Откуда тебе все это известно?
    — Часть моей работы — собирать сведения о людях в бедных странах, строящих широкомасштабные планы. Однажды они с большой долей вероятности обратятся за помощью, попросят денег, ведь объем средств, какими они якобы владели, оказался завышен. Или мы попадаем в центр неосуществленных планов и должны убирать за мошенниками, приехавшими сюда надувать бедняков и наживаться самим.
    — Но Кристиан Холлоуэй был богат с самого начала?
    — Заглянуть в жизнь богачей весьма трудно. Они располагают необходимыми ресурсами, чтобы установить хитроумные дымовые завесы. Никогда нет полной уверенности, есть ли у человека что за душой или за якобы хорошей ликвидностью на самом деле таится банкротство. Такое случается ежедневно. Гигантские нефтяные компании или концерны вроде «Энрона» внезапно рушатся, словно от невидимых взрывов. Никто, кроме самых посвященных, не знает, что происходит. Они либо сбегают, кончают самоубийством, либо апатично ждут наручников. Словом, вполне достаточно, что в прошлом Кристиана Холлоуэя кудахтали миллионы несушек. Но, как обычно, слухами земля полнится. Домыслы расцвели пышным цветом, когда Кристиан Холлоуэй вдруг превратился в добропорядочного человека и решил помогать больным СПИДом. Об этом, естественно, много чего втихую говорят.
    — Что же именно?
    — Я полагаю, ты та, за кого себя выдаешь, — страдающая мать Хенрика и никто другой?
    — Кем же мне еще быть?
    — Например, любопытной журналисткой. Я лично предпочитаю журналистов, которые засыпают то, что другие пытаются откопать.
    — Ты хочешь сказать, что правду надо скрывать?
    — Скорее, что ложь не всегда следует разоблачать.
    — И что ты слышал о Кристиане Холлоуэе?
    — То, о чем, собственно, нельзя говорить вслух. Даже шепот иногда звучит как крик. Мне известны вещи, раскрыв которые я вряд ли бы прожил более суток. В мире, где человеческая жизнь стоит не дороже двух пачек сигарет, необходимо соблюдать осторожность.
    

    Ларс Хоканссон подлил себе вина. Луиза покачала головой, когда он протянул ей бутылку с красным южноафриканским вином.
    — Хенрик часто удивлял меня. Прежде всего, когда пытался выяснить, сколько на самом деле стоит человеческая жизнь. Он устал от меня и моих друзей, считал, что мы слишком уж обобщенно рассуждаем о малой ценности человеческой жизни в бедных странах. Хотел выяснить настоящий прейскурант. Каким образом — я не знаю. Он легко заводил друзей. По всей видимости, посещал места, куда ему отнюдь не следовало ходить — нелегальные бары, темные закоулки, которыми кишит этот город. Но именно там находишь тех, кто торгует смертью. Он рассказывал, что за тридцать американских долларов можно нанять киллера, готового убить кого угодно, не спрашивая зачем.
    — За тридцать долларов?
    — Сегодня, может, за сорок. Не больше. Хенрик не мог с этим примириться. Я спросил, зачем ему такие сведения. Этого нельзя скрывать, только и ответил он.
    Ларс резко замолчал, словно выболтал лишнее. Луиза тщетно ждала продолжения.
    — Думаю, ты можешь рассказать и побольше.
    Ларс Хоканссон, прищурившись, посмотрел на нее. Глаза у него были красные и блестящие. Он захмелел.
    — Знай, что в такой стране, как Мозамбик, мечтают о самом что ни на есть великом. Современный вариант сказки о копях царя Соломона. Каждый день людей спускают в шахты с фонарями в руках. Что они находят? По всей вероятности, ничего. Они поднимаются на поверхность, промерзшие, озлобленные, в бешенстве от несбывшейся мечты. И на следующий день снова спускаются вниз.
    — Я не понимаю, о чем ты. Чего они не находят?
    Он перегнулся через стол и прошептал:
    — Лечения.
    — Лечения?
    — Средств для излечения. Лекарств. По слухам, у Кристиана Холлоуэя есть секретные лаборатории, где ученые со всего мира пытаются создать новый пенициллин, лекарство от СПИДа. Вот что люди надеются найти в новых копях царя Соломона. Кому нужны драгоценные камни, если можно поискать лекарство против крошечного и слабенького вируса, который норовит опустошить весь этот континент?
    — А где находятся его лаборатории?
    — Никто не знает. Неизвестно даже, вправду ли они существуют. Сейчас Кристиан Холлоуэй просто добрый человек, вкладывающий деньги в помощь тем, на кого остальным плевать.
    — Хенрик знал об этом?
    — Конечно нет.
    — Догадывался?
    — О чем люди думают, зачастую установить трудновато. Я не строю суждений на догадках.
    — Но ты рассказывал ему то, что рассказываешь мне?
    — Нет, мы никогда об этом не говорили. Возможно, Хенрик искал факты о Кристиане Холлоуэе в Интернете. Он пользовался моим компьютером. Кстати, если тебе нужен компьютер, он в твоем распоряжении. Лучше всего искать самому.
    

    Луиза не сомневалась, что ее визави лжет. Он рассказывал Хенрику. Почему он это отрицает?
    Внезапно она прониклась ненавистью к Ларсу Хоканссону, к его самоуверенности, к его красным глазам и одутловатому лицу. Наверно, он унижал весь бедный мир так же, как унижал Лусинду? Этот охотник за женщинами, с дипломатическим паспортом в кармане?
    

    Она допила вино и встала.
    — У меня глаза слипаются.
    — Если хочешь, могу завтра показать тебе город. Съездим на побережье, пообедаем и продолжим наш разговор.
    — Давай обсудим это завтра. Кстати, не нужно ли мне принять что-нибудь от малярии?
    — Это надо было сделать неделю назад.
    — Тогда я даже не подозревала, что окажусь здесь. Ты сам что принимаешь?
    — Вообще ничего. У меня случались приступы малярии, малярийные паразиты сидят в моей крови два с лишним десятка лет. И принимать сейчас профилактические средства уже довольно бессмысленно. Но сплю я всегда под москитной сеткой.
    

    Луиза задержалась в дверях:
    — Хенрик никогда не говорил с тобой о Кеннеди?
    — О президенте? Или его жене? О Джоне Ф. или о Джекки?
    — О его исчезнувшем мозге.
    — Я понятия не имел, что мозг исчез.
    — Он говорил с тобой об этом?
    — Ни разу. Я бы такого не забыл. Зато я помню тот ноябрьский день шестьдесят третьего года. Я тогда учился в Уппсале. Дождливый день и скучные до зевоты лекции по юриспруденции. Тут-то и передали это сообщение, радио разрывалось от репортажей, и потом все как-то странно стихло. А ты что помнишь?
    — Совсем немного. Мой отец поморщился и стал еще немногословнее. Вот и все.
    

    Приняв душ, она легла в постель и опустила москитную сетку. Жужжал кондиционер, в комнате царила темнота. На лестнице ей послышались шаги Ларса, потом лампа в коридоре погасла. Тонкая полоска света под дверью пропала. Луиза вслушивалась в темноту.
    Мысленно она прокручивала события дня. Адское путешествие по затемненным комнатам с умирающими. Все, что услышала о Кристиане Холлоуэе, — внешняя чистота и грязное нутро. Что такого увидел Хенрик, что изменило его? Что-то скрытое вылезло наружу. Она пыталась связать концы с концами, но безуспешно.
    

    Луиза заснула, но через некоторое время вдруг проснулась. Кругом тихо. Слишком уж тихо. В темноте она открыла глаза и лишь через секунду-другую сообразила, что кондиционер остановился. Нащупала ночник. Повернула выключатель, но лампочка не зажглась. Очевидно, электричество отключилось. Откуда-то издалека донесся гул заработавшего генератора. С улицы послышался смех, наверно, одного из ночных охранников. Луиза встала, подошла к окну. Уличные фонари тоже погасли. Единственный свет шел от разведенного охранниками костра. Она различила их лица.
    Луизе стало страшно. Темнота пугала ее. У нее не было ни фонарика, ни свечи, которые дарят защищенность. Она вернулась в постель.
    В детстве Хенрик всегда боялся темноты. Арон всегда боялся ночи. Не мог спать без полоски света.
    В ту же минуту вспыхнул свет. Заурчал кондиционер. Луиза быстро включила ночник и приготовилась заснуть. Но тотчас принялась размышлять о разговоре с Ларсом Хоканссоном на кухне. Почему он врал, что ничего не говорил Хенрику? Никакого здравого объяснения она не находила.
    В ушах звучали его слова. Если тебе нужен компьютер, он в твоем распоряжении. За этим компьютером работал Хенрик. Может, там она найдет следы сына?
    Сон как рукой сняло. Луиза встала, торопливо оделась и открыла дверь в коридор. Постояла, пока глаза не привыкли к темноте. Дверь в спальню Ларса Хоканссона была закрыта. Кабинет выходил в сад и располагался в другом конце коридора. Она ощупью добралась до полуоткрытой двери, закрыла ее за собой и зажгла свет. Села за рабочий стол, включила компьютер. Бегущие строчки оповестили ее, что компьютер был выключен не по правилам. Очевидно, когда вырубилось электричество, он находился в режиме ожидания. Луиза подключилась к поисковой системе Интернета и задала имя Холлоуэй. Информации было много: адреса ресторанной сети, отель «Холлоуэй-Инн» в Канаде и небольшая авиакомпания в Мексике, «Холлоуэй-Эйр». Но и миссии Кристиана Холлоуэя тоже. Она как раз собралась зайти на этот сайт, и тут замигал сигнал входящей электронной почты. Луиза вовсе не собиралась изучать корреспонденцию Ларса Хоканссона. Но вдруг Хенрик оставил какие-нибудь следы во входящей и исходящей корреспонденции?
    Ларс Хоканссон не кодировал свою электронную почту. Луиза сразу обнаружила два письма Хенрика. Сердце забилось сильнее. Первое письмо отправлено четыре месяца назад, второе — как раз перед последним его отъездом из Мапуту.
    Она открыла первое письмо. Адресованное Назрин.
    

    Сначала я провожу ногтем по твердой поверхности стены. Но мой ноготь не оставляет следа. Потом я беру осколок щебня и царапаю стену. Остается лишь тонкая царапина, но она есть, сделанное мною все же существует. Стало быть, я могу царапать дальше, углублять отпечаток, пока стена не треснет. Такой представляется мне моя жизнь здесь. Я в Африке, страшно жарко, по ночам лежу не смыкая глаз, голый, весь в поту, потому что не выношу вой кондиционера. Думаю, моя жизнь заключается в том, чтобы не сдаваться, пока стены, которые я хочу разрушить, в самом деле не рухнут. Хенрик.
    

    Она прочитала письмо еще раз.
    Второе письмо он послал самому себе, на свой электронный адрес.
    

    Я пишу эти строки на рассвете, когда смолкли цикады и закричали петухи, хотя живу я в большом городе. Скоро надо будет написать Арону и сказать, что я прекращаю контакт с ним, если он не возьмет на себя ответственность за меня и не будет мне отцом. Он должен стать человеком, с которым я смогу общаться, чувствовать привязанность, видеть в нем себя. Если он это выполнит, я расскажу ему про удивительного человека, которого пока лично не встречал, про Кристиана Холлоуэя, доказавшего, что, несмотря ни на что, в этом мире существуют примеры доброты. Я пишу эти строки в кабинете Ларса Хоканссона, на его компьютере, и не представляю себе лучшей жизни, чем сейчас. Скоро я вернусь в поселок, где ютятся больные, и еще раз почувствую, что приношу пользу. Хенрик самому себе.
    

    Наморщив лоб, Луиза покачала головой. Медленно перечитала письмо. Что-то здесь не так. В том, что Хенрик написал письмо самому себе, ничего особенного нет. Она сама поступала так же в его возрасте. Посылала сама себе письма. Встревожило ее что-то другое.
    Она снова перечитала письмо. И вдруг поняла. Язык, конструкция фраз. Хенрик так не писал. Он выражался без экивоков. И ни за что бы не употребил слово «привязанность». Это не его слово, оно не характерно для его поколения.
    

    Луиза выключила компьютер, погасила свет и открыла дверь в коридор. Прежде чем погаснуть, экран несколько секунд ярко светился. И Луизе показалось, что ручка двери в спальню Ларса Хоканссона повернулась. Но тут экран погас, в коридоре стемнело. Видимо, Ларс Хоканссон стоял в коридоре, но поспешно вернулся в свою комнату, услышав, что она выключила компьютер.
    

    На миг Луизу охватила паника. Может, уйти, покинуть дом посреди ночи? Но идти некуда. Она вернулась к себе и приставила к двери стул — чтобы никто не вошел. Потом легла, выключила кондиционер, хотя лампочку на ночном столике гасить не стала.
    За москитной сеткой плясал одинокий комар. С бьющимся сердцем Луиза прислушивалась. Не его ли там шаги? Может, он подслушивает возле ее двери?
    Она попыталась привести мысли в порядок. Почему Ларс Хоканссон написал письмо от имени Хенрика и сохранил его в своем компьютере? Ответа не было, только подспудное ощущение нереальности. Она словно бы снова вошла в квартиру Хенрика в Стокгольме и обнаружила, что он мертв.
    «Мне страшно, — мелькнуло у нее в голове. — Меня окружает что-то напугавшее Хенрика, незримая, но опасная пелена, которая накрыла и его».
    

    Ночь была удушливо-жаркая и влажная. Издали доносились раскаты грома. Гроза прошла стороной, как ей казалось, к далеким горам Свазиленда.
   

   

    

     16
    

    До рассвета Луиза не смыкала глаз. Сколько раз после смерти Хенрика ее мучила бессонница, она уже не помнила. В ее мире господствовал постоянный недосып. Только когда слабый утренний свет проник сквозь шторы и до нее донесся разговор Селины с охранником, умывавшимся под краном в саду, она более или менее успокоилась и заснула.
    Разбудил ее собачий лай. Луиза проспала три часа — было девять утра. Лежа в постели, она слушала, как Селина — или Граса — мела коридор. Страх улетучился, сменился бессильной злостью на пережитое унижение. Неужели Ларс Хоканссон действительно полагал, будто она не догадается, что это он написал письмо от имени Хенрика? Зачем он так поступил?
    Внезапно она почувствовала свободу от всяческих угрызений совести. Он грубо ворвался в ее жизнь, он лгал и поместил в компьютер фальшивое письмо. Вдобавок напугал ее и лишил сна. Теперь она обыщет его компьютер, ящики и шкафы, чтобы удостовериться, оставил ли Хенрик что-нибудь на самом деле. А еще любопытнее было бы узнать, почему Хенрик питал к нему доверие.
    

    Когда она спустилась на кухню, Граса уже успела приготовить ей завтрак. Луизе стало неловко, что эта старуха с больной спиной и руками прислуживает ей. Граса улыбалась почти беззубым ртом и говорила на практически непонятном португальском, изредка вставляя английские слова. При появлении Селины Граса замолчала. Селина спросила, можно ли ей убрать Луизину комнату.
    — Я сама застелю постель.
    Селина грустно рассмеялась и покачала головой. Когда она вышла из кухни, Луиза пошла следом.
    — Обычно я сама застилаю постель.
    — Но не здесь. Это моя обязанность.
    — Тебе нравится здесь?
    — Да.
    — Сколько ты получаешь в месяц за свою работу?
    Селина замешкалась с ответом. Но Луиза — белая женщина и положением превосходит ее, хотя здесь только в гостях.
    — Я получаю пятьдесят долларов и столько же метикалов.
    Луиза пересчитала. Семьсот крон в месяц. Много это или мало? На что этого хватает? Спросила, сколько стоят масло, рис и хлеб, и поразилась ответу Селины.
    — Сколько у тебя детей?
    — Шестеро.
    — А твой муж?
    — Он, наверно, в Южной Африке, работает в шахтах.
    — Наверно?
    — Два года уже от него нет вестей.
    — Ты любишь его?
    Селина взглянула на Луизу с удивлением:
    — Он же отец моих детей.
    Луиза пожалела, что задала этот вопрос, заметив, как глубоко он задел Селину.
    Вернувшись на второй этаж, она вошла в кабинет Ларса Хоканссона. Жара уже стала невыносимой. Луиза включила кондиционер и уселась ждать, пока комната немного остынет.
    Кто-то побывал здесь после нее. Но не Селина и не Граса, пол сегодня не подметали. Кресло у столика с компьютером было отодвинуто. Сама она, уходя, задвинула его.
    Это был самый важный наказ короля Артура времен ее детства. Выдвинутый стул необходимо после еды поставить на место.
    Она оглядела комнату. Полки с папками, правительственные бумаги, отчеты, доклады. Одна полка целиком забита документами Всемирного банка. Наугад она вытащила одну папку — «Стратегия водных ресурсов в развитии Сахеля на 1977 год». Удостоверившись, что папку вряд ли открывали и читали, поставила ее на место. Несколько полок занимали журналы на шведском, английском и португальском. На остальных полках теснились книги. Библиотека Ларса Хоканссона отличалась беспорядочностью и неаккуратностью. Романы Агаты Кристи в замусоленных обложках соседствовали с официальными отчетами и бесконечным множеством изданий об Африке. Она нашла книжку о самых ядовитых змеях Южной Африки, старинные рецепты шведской кухни и пачку побуревших порнографических открыток середины XIX века. На одной, датированной 1856 годом, были изображены две девицы, сидевшие на деревянной скамейке, всунув морковки себе в промежность.
    Она поставила книгу на место, вспомнила рассказы о поварах, которые плевали или мочились в блюда, прежде чем подать их важным гостям. Если б могла, я бы наблевала в его жесткий диск. И каждый раз, включая компьютер, он бы чувствовал непонятный запах.
    

    Среди книг торчал конверт из шведского банка. Вскрытый. Луиза заглянула в него и увидела, что это сводка его заработков. Оторопев, она гневно пересчитала суммы. При нынешнем жалованье Селине пришлось бы вкалывать почти четыре года, чтобы заработать сумму, какую Ларс Хоканссон получал ежемесячно. Разве возможно возвести крепкие мосты через такие пропасти? Что вообще человек вроде Ларса Хоканссона мог понимать в жизни Селины?
    Луиза заметила, что мысленно начала разговаривать с Артуром. И повысила голос, потому что он недослышал. Немного погодя поменяла собеседника — теперь это был Арон. Они сидели за столом, где в поисках хлебных крошек толпились красные попугаи. Но Арона что-то тревожило, он не слушал ее. В конце концов она завела беседу с Хенриком. Он всегда находился рядом. На глаза навернулись слезы, она зажмурилась и подумала, что он вправду будет рядом, когда она решится снова открыть глаза. Но, естественно, она была в комнате одна. Опустила штору, чтобы защититься от солнца. С улицы доносился лай собак, смех охранников. Этот смех, мелькнуло у нее в мозгу, я обратила на него внимание еще в день приезда. Почему бедняки смеются гораздо чаще, чем я, например? Она задала этот вопрос по очереди Артуру, Арону и Хенрику. Но ни один из трех ее рыцарей не дал ответа, все они промолчали.
    

    Луиза включила компьютер с твердым намерением убрать оттуда оба письма Хенрика. Кроме того, написала письмо Ларсу Хоканссону, в котором Жульета заговорила по-шведски и высказала все, что думает о таком человеке, как он. Разве его прислали сюда не затем, чтобы помогать бедным?
    Потом она попробовала один за другим открыть файлы в компьютере. И везде натыкалась на барьеры. Компьютер Ларса Хоканссона был снабжен бронированными дверями. Кроме того, она не сомневалась, что наследила. Он мог восстановить все следы ее попыток преодолеть защиту. Повсюду ее останавливала поднятая рука, требовавшая пароль. Она наугад перепробовала самые элементарные — его правильное имя, его имя задом наперед, разные аббревиатуры. Конечно, ни одна дверь не открылась. Она лишь продолжала оставлять следы.
    

    Луиза вздрогнула, когда Селина неожиданно спросила, не желает ли она чая.
    — Я не слышала, как ты вошла. Как у тебя получается ходить так бесшумно?
    — Сеньор не переносит шума, — ответила Селина. — Он любит тишину, которой здесь, в Африке, вообще-то не существует. Но он создает ее сам. Требует, чтобы мы с Грасой двигались бесшумно, босиком.
    

    От чая Луиза отказалась, Селина беззвучно исчезла. А Луиза вглядывалась в экран, упрямо отказывавший ей в доступе. Коридоры шахт, размышляла она, без света, без карт. Я не доберусь до него.
    Она как раз собралась выключить компьютер, когда снова задумалась о Хенрике и его одержимости исчезнувшим мозгом Кеннеди. Что могло скрываться в этом мозгу? Неужели Хенрик всерьез считал, что возможно обнаружить отпечатки мыслей, воспоминаний, того, что другие люди говорили самому могущественному в мире человеку, перед тем как пуля, выпущенная из ружья, разнесла ему голову? Может, в высокотехнологичных военных лабораториях уже имеются инструменты для считывания информации с мертвого мозга, точно так же, как есть способы снять информацию с опустошенного жесткого диска?
    Мысли замерли. Нашел ли Хенрик то, что сознательно искал? Или он набрел на что-то по чистой случайности?
    

    От работы на компьютере она взмокла, хотя кондиционер был включен. Селина убрала ее комнату и унесла с собой грязное белье. Луиза переоделась в хлопчатобумажную рубаху. Одновременно она слышала, как Селина разговаривает с кем-то внизу. Может, Ларс Хоканссон вернулся домой? Селина поднялась наверх.
    — К вам гостья. Та же, что вчера.
    

    Лусинда явно устала. Селина протянула ей стакан воды.
    — Я так и не попала ночью домой. Компания итальянских дорожников оккупировала «Малокуру». Бар сумел-таки впервые оправдать свое название. Они пили как сапожники и разбрелись только к рассвету.
    — Что означает «Малокура»?
    — «Умалишенный». Бар открыла женщина по имени Долорес Абреу. Вроде бы в начале шестидесятых годов, еще до моего рождения. Женщина монументальная, дородная, одна из крепких шлюх тех времен, следившая, чтобы профессия никогда не затрагивала семью. Долорес была замужем за невзрачным, скромным человечком по имени Натаниэл. Он играл на трубе и, говорят, был одним из тех, кто в пятидесятые годы создал в этом городе популярный танец «маррабента». У Долорес была постоянная клиентура из Йоханнесбурга и Претории. Золотое время великого лицемерия. По расовым законам белые южноафриканцы не имели права покупать черных шлюх, поэтому они садились в машину или на поезд и отправлялись туда, где могли попробовать черных мышек. — Лусинда замолчала, с улыбкой глядя на Луизу. — Надеюсь, ты простишь мой язык.- То, что у женщин между ног, во многих странах называют мышками. Будь я помоложе, наверно, пришла бы в ужас. Но сейчас уже нет.
    — Долорес, женщина бережливая, сумела скопить денег, если и не состояние, то сумму вполне достаточную, чтобы вложить ее в этот бар. Говорят, название придумал ее муж. Он имел в виду, что на этой безнадежной затее она потеряет все деньги. Но дело пошло отлично.
    — Где она сейчас?
    — На кладбище Льянгене рядом с Натаниэлом. Бар унаследовали дети, немедленно разругались и продали его китайцу-врачу, от которого в результате сложных заемных трансакций заведение перешло к португальцу, торговцу тканями. Несколько лет назад бар выкупила одна из дочерей министра финансов. Но она там никогда не появляется. Это намного ниже ее достоинства. Большую часть времени она проводит, покупая наряды в парижских бутиках. Как называется самый роскошный из них?
    — «Диор»?
    — Точно, «Диор». Две ее дочурки, по слухам, тоже одеваются у Диора. А страна в это время голодает. Мадам через день присылает кого-нибудь из своих подчиненных забрать выручку.
    

    Лусинда позвала Селину, и та налила ей стакан воды.
    — Я пришла сюда, потому что ночью у меня возникла одна идея. Когда итальянцы хорошо надрались и стали лапать меня, я вышла покурить. Посмотрела на звезды. И тут вспомнила, как Хенрик однажды сказал, что звездное небо над Иньякой такое же ясное, как далеко на севере Швеции.
    — Где?
    — Над Иньякой. Это остров в Индийском океане. Хенрик часто рассказывал о нем. Возможно, он не раз там бывал. Остров имел для него особенное значение. Мне вдруг вспомнилась его фраза, которую я сочла важной. Он сказал: я никогда не сумею спрятаться на Иньяке. Я хорошо помню его слова. Иногда он тщательно обдумывал то, что собирается сказать. Это был как раз такой случай.
    — Что он делал на Иньяке?
    — Не знаю. Туда ездят плавать, гулять по берегу, нырять, ловить рыбу или напиваться в гостинице.
    — У Хенрика не хватило бы терпения для подобного образа жизни.
    — Именно поэтому я подозреваю, что его тянуло туда что-то другое.
    — По-твоему, он искал тайного убежища?
    — Мне кажется, он встретил там кого-то.
    — Что за люди живут на острове?
    — В основном крестьяне и рыбаки. Там расположена морская биологическая база университета Мондлане. Несколько магазинчиков и гостиница. Вот и все. Помимо громадного количества змей, как говорят. Иньяка — змеиный рай.
    — Хенрик ненавидел змей. Зато обожал пауков. Однажды в детстве он съел паука.
    Лусинда, похоже, пропустила ее слова мимо ушей.
    — Он сказал фразу, которую я так и не поняла. О картине. О художнике, живущем на острове. Я плохо помню.
    — Где вы были, когда он об этом рассказывал?
    — В постели, в гостинице. Единственный раз ему не удалось найти для нас свободного дома. И мы поселились в гостинице. Тогда-то он и заговорил о картине и художнике. Я прямо вижу его перед собой. Было утро. Он стоял у окна, спиной ко мне. Я не видела его лица, когда он говорил.
    — О чем вы говорили до этого?
    — Ни о чем. Мы спали. Когда я открыла глаза, он стоял у окна.
    — Почему он заговорил о художнике и его картине?
    — Не знаю. Может, ему что-то приснилось.
    — Что произошло потом?
    — Ничего. Он вернулся в постель.
    — Хенрик только один раз говорил о художнике и его картине?
    — Он больше никогда об этом не упоминал.
    — Ты уверена?
    — Да. Но позже я поняла, что эта встреча на Иньяке значила для него очень много.
    — Откуда у тебя такая уверенность?
    — Его интонация. Когда он стоял у окна. Думаю, он хотел что-то мне рассказать. Но не решился.
    — Я должна разузнать об этом художнике. Как добраться до Иньяки? На пароходе?
    — Так очень долго. Лучше всего на самолете. Будешь там через десять минут.
    — Ты сможешь полететь со мной?
    Лусинда покачала головой.
    — У меня семья. Но я помогу заказать номер в гостинице и отвезу тебя в аэропорт. Если не ошибаюсь, они летают на Иньяку два раза в день.
    Луизу одолевали сомнения. Все представлялось слишком неопределенным. Но ей необходимо ухватиться за любую возможность, выбора нет. Она попыталась представить себе, как бы поступил Арон. Но Арон молчал. Его не было.
    Луиза запихала одежду в пластиковый пакет, взяла паспорт и деньги — всё, можно ехать. Селине она сказала, что вернется на следующий день, но умолчала о том, куда собралась.
    Лусинда отвезла ее в аэропорт. Жара накрыла город удушливой пеленой.
    — Попроси помощи в гостинице. Там работает хромой портье. Его зовут Зе. Передай ему от меня привет, и он тебе поможет, — сказала Лусинда.
    — Он говорит по-английски?
    — Более или менее. Но никогда не верь, что он правильно понял, чего ты хочешь. Обязательно переспроси для уверенности.
    В аэропорту их тут же окружили мальчишки, предлагавшие посторожить и помыть машину. Лусинда вежливо, не повышая голоса, отказалась.
    Вскоре выяснилось, что самолет на Иньяку вылетает через час. По телефону она заказала и номер в гостинице.
    — Я сделала заказ на одну ночь. Но ты можешь побыть там и подольше. Сейчас не разгар сезона.
    — Там еще жарче, чем здесь?
    — Скорее прохладнее. Именно это привлекает тех, кто имеет средства на отпуск.
    На крыше терминала находилось кафе. Они выпили содовой и съели несколько бутербродов. Лусинда указала на обшарпанный винтовой самолетик — на нем Луизе предстояло лететь на Иньяку.
    — Я полечу на этой этажерке?
    — Пилоты — бывшие военные летчики. Умения у них хватает.
    — Откуда тебе это известно? Ты их знаешь?
    Лусинда рассмеялась.
    — Думаю, тебе незачем беспокоиться. Лусинда прошла с ней к стойке регистрации.
    Помимо Луизы там стояли еще два пассажира — африканка с ребенком за спиной и европеец с книгой в руках.
    — Может, поездка бесполезна?
    — На Иньяке ты, во всяком случае, полностью в безопасности. Тебя никто не ограбит. Можешь без опаски гулять по берегу.
    — Завтра я вернусь.
    — Если не надумаешь остаться.
    — С какой стати?
    — Кто знает?
    

    Под палящим солнцем пассажиры прошли к самолету. У Луизы закружилась голова, и она испугалась, что сейчас упадет. Глубоко вздохнула, схватилась за перила трапа. Села она в самом хвосте самолета. Наискосок от нее расположился мужчина с раскрытой книгой.
    Не видела ли она его раньше? Лицо чужое, но спина показалась ей знакомой. Страх возник из ниоткуда. Она решила, что это самовнушение. Нет никаких оснований бояться этого человека. Он — лишь иллюзия в недрах ее сознания.
    Самолет взлетел и, прежде чем взять курс в море, описал круг над белым городом. Далеко внизу виднелись рыболовецкие шхуны с треугольными парусами, словно бы неподвижно замершие среди волн. Самолет почти сразу начал снижаться, и через пять минут после взлета его шасси стукнули по взлетной полосе Иньяки. Очень короткой полосе с потрескавшимся асфальтом, сквозь который пробивалась трава.
    Снаружи Луизу вновь встретил нестерпимый зной. На тракторном прицепе ее и человека с книгой отвезли в гостиницу. Женщина с ребенком побрела по высокой траве. Человек с книгой улыбнулся Луизе, она улыбнулась в ответ.
    

    В гостинице она спросила молодого портье, не он ли Зе.
    — Зе сегодня выходной. Будет завтра.
    Она почувствовала нетерпеливое разочарование, но быстро взяла себя в руки. Незачем тратить силы на досаду.
    Ее провели в номер, где она, выпотрошив свой пакет, вытянулась на кровати. Но лежать не смогла. Спустилась к берегу. Было время отлива. В песке лежали на боку несколько сгнивших рыбацких лодок, похожих на выброшенных на берег китов. Луиза шла по щиколотку в воде, далеко в солнечной дымке группа мужчин вытаскивала сети.
    Она долго бродила по кромке теплой воды. В голове не было ни одной мысли.
    В сумерках она пообедала в гостиничном ресторане. Заказала рыбу, выпила вина и, чуть опьянев, вернулась в свой номер. Улегшись в постель, набрала номер мобильника Арона. Сигналы остались без ответа. Она написала ему эсэмэску: Ты мне сейчас нужен - и отправила ее. Такое ощущение, будто она послала сообщение в космос и никогда не узнает, дошло ли оно до адресата.
    

    Она заснула, но рывком проснулась. От какого-то звука. Вслушалась в темноту. Этот звук вырвался у нее самой? Ее разбудил собственный храп? Она зажгла ночник. Одиннадцать часов. Не стала гасить ночник, поправила подушки и поняла, что сна ни в одном глазу. Хмель улетучился.
    В голове всплыло воспоминание — рисунок, сделанный Хенриком в самые трудные отроческие годы. Он тогда замкнулся в себе, спрятался в незримой пещере, куда ей не было доступа. Луиза сама ненавидела подростковый возраст, время прыщей и всяческих комплексов, мыслей о самоубийстве и жалостливого гнева по поводу несправедливостей мира. Хенрик был полной ее противоположностью, все держал в себе. Но однажды вышел из пещеры и молча положил рисунок на кухонный стол. Весь лист был выкрашен в кроваво-красный цвет, только внизу вырастала черная тень. И все. Он никак не пояснил рисунок и не сказал, почему отдал его ей. Но она решила, что поняла.
    Страсть и отчаяние постоянно сталкиваются друг с другом, и их единоборство в итоге, когда жизнь прошла, не выявляет победителя.
    Рисунок Луиза сохранила. Он лежал в старом сундуке дома у Артура.
    Посылал ли Хенрик рисунки Арону? Еще один вопрос, который ей хотелось ему задать.
    

    Слабо гудел кондиционер, какое-то многоногое насекомое медленно ползало по потолку.
    Еще раз она попыталась обдумать случившееся. Распахнув все свои чувства, вернулась в прошлое, стараясь отыскать связующее звено и объяснение смерти сына. Осторожно двигалась маленькими шажками и думала, что Арон словно бы находится рядом. Он был близок к ней сейчас, ближе, чем всегда, начиная с первых месяцев брака, когда они любили друг друга и все время страшились, что в их общности расстояние займет слишком много места.
    Ему она пыталась изложить свои мысли, словно беседовала с ним или писала письмо. Будь он жив, он бы сообразил, что она пыталась понять, и помог разгадать то, что она только смутно предполагала.
    Хенрик умер в своей постели в Стокгольме, напичканный снотворными. На нем была пижама, простыня натянута до подбородка. Для Хенрика это был конец. Но был ли это конец истории или чего-то, еще продолжающегося? Может, смерть Хенрика лишь звено в длинной цепи? Он что-то обнаружил здесь, в Африке, среди умирающих в Шаи-Шаи. Что-то, превратившее неожиданную радость или, как выразилась Назрин, скорее исчезнувшую грусть в чувство страха. Но отчасти здесь присутствовала и ярость, желание Хенрика взбунтоваться. Против чего? Против чего-то, что крылось в нем самом? Что его мысли, его мозг крадут или прячут так же, как мозг Кеннеди после убийства в Далласе? Или же он сам пытался вломиться в чей-то чужой мозг?
    Луиза ощупью двинулась дальше. Словно бы продираясь сквозь леса вокруг Свега, где валежник и заросли кустарника не дают идти вперед.
    У него была квартира в Барселоне и крупные денежные средства. Он собирал статьи о шантаже больных СПИДом. В нем нарастал страх. Чего он боялся? Того, что слишком поздно понял, что вступил в область, где подвергался опасности? Видел ли что-то, чего ему не следовало видеть? Обратил ли кто-нибудь на него внимание или сумел прочитать его мысли?
    Чего-то не хватало. Хенрик все время находился в одиночестве, хотя вокруг были люди — Назрин, Лусинда, Нунью да Силва, непонятная дружба с Ларсом Хоканссоном. И все-таки он был один. Эти люди редко упоминаются в его записях, он практически не пишет о них.
    Наверняка были еще люди. Хенрик не из породы волков-одиночек. Кто эти другие? Где они — в Барселоне или в Африке? Со мной он часто говорил о прекрасном электронном мире, где можно создать сеть и наладить связь с людьми со всего света.
    Луиза приуныла. Мысли не давали прочной опоры, были как хрупкий лед, она все время проваливалась. Я слишком нетерпелива, говорю, как следует не выслушав собеседника. По-прежнему надо искать новые черепки, не время пока собирать их воедино и составлять целую картину.
    Она хлебнула воды из бутылки, прихваченной в ресторане. Насекомое с потолка исчезло. Она закрыла глаза.
    

    Проснулась Луиза от звонка телефона, который мигал и вибрировал на ночном столике. Она ответила заспанным голосом. В трубке шумело, кто-то слушал. Потом связь оборвалась.
    Время перевалило за полночь. Она села на край кровати. Кто звонил? По молчанию не определишь. Из гостиничного бара долетала тихая музыка. Она решила спуститься в бар. Если выпить вина, удастся заснуть.
    

    В баре почти никого не было. Пожилой европеец сидел в углу, в обществе совсем молоденькой африканской девушки. Луизе стало неприятно. Она представила себе, как этот корпулентный господин лежит голый на черной девушке не старше семнадцати-восемнадцати лет. Приходилось ли Лусинде испытывать такое? Видел ли Хенрик то, что она, Луиза, наблюдает сейчас?
    Она выпила подряд два бокала вина, подписала счет и вышла из бара. Дул теплый ночной ветер. Она миновала бассейн, свет из окон остался позади. Никогда ей не доводилось видеть такого звездного неба над головой. Она вглядывалась в звезды, пока не определила, как ей подумалось, созвездие Южного Креста. Арон когда-то назвал его «спасителем моряков в Южном полушарии». Он частенько огорошивал ее неожиданными познаниями. Хенрик тоже, бывало, проявлял непредсказуемый интерес к необычному. В девять лет он задумал сбежать из школы к диким лошадям в киргизской степи. Но в тот раз остался дома, потому что не хотел оставлять Луизу одну. В другой раз решительно заявил, что станет моряком и научится в одиночку ходить под парусом. Но вовсе не затем, чтобы быстрее всех обогнуть земной шар или продемонстрировать свою способность выживать. Он мечтал прожить на корабле десять или двадцать лет, вообще не сходя на берег.
    Луизу охватила грусть. Хенрик так и не стал ни моряком, ни ловцом диких лошадей в киргизских степях. Но он вырастал в хорошего человека, пока кто-то не натянул на него пижаму, смертный его саван.
    Луиза подошла к берегу. Был прилив, волны набегал на песок. Темнота поглотила контуры вытащенных на берег рыбацких лодок. Сняв сандалии, Луиза шагнула к самой воде. Тепло перенесло ее обратно на Пелопоннес. Ее словно окатило мощной волной, стремлением вернуться к работе в пыльных раскопах, к коллегам, к любопытным, но безалаберным студентам, к греческим друзьям. Так хотелось стоять в темноте у дома Мицоса и курить одну из своих ночных сигарет, слушать лай собак и печальную греческую музыку.
    По ноге пробежал краб. Вдалеке виднелся свет Мапуту. И вновь перед ней возник Арон: свет способен совершать долгие путешествия над темной водой. Представь себе свет как путника, который то отдаляется, то приближается к тебе. В свете ты найдешь и своих друзей, и своих врагов.
    Арон добавил что-то еще, но мысль прервалась.
    Луиза задержала дыхание. Там, в темноте, кто-то есть, кто-то смотрит на нее. Она обернулась. Темнота, свет из бара далеко-далеко. Ей стало до смерти страшно, сердце громко стучало. Кто-то здесь смотрит на нее.
    Она закричала. Орала в темноту, пока не увидела огни карманных фонариков, которые двигались от гостиницы к берегу. Когда луч света попал на нее, она почувствовала себя как загнанный зверь.
    К ней подошли двое мужчин — молоденький портье и официант из бара. Они поинтересовались, почему она кричала, не ужалила ли ее змея.
    Луиза только помотала головой, взяла у портье фонарик и посветила на берег. Никого. Но кто-то там был. Она чувствовала.
    Они вернулись в гостиницу. Портье проводил ее до номера. Она легла в постель и приготовилась до утра мучиться бессонницей. Но сумела заснуть. Во сне из Аполло-Бей прилетели красные попугаи. Их было много, целая стая, и они совершенно бесшумно махали крыльями.
   

   

    

     17
    

    Влажное марево затянуло небо, когда Луиза спустилась в ресторан позавтракать. За стойкой портье стоял незнакомый человек, и она спросила, не он ли Зе.
    — Жозе, — ответил он. — Сокращенно Зе.
    Луиза передала привет от Лусинды и поинтересовалась, есть ли на острове человек, пишущий картины.
    — Это, должно быть, Аделинью. На острове больше никто не рисует и не получает из Мапуту бандероли с красками. Много лет назад он сам приготовлял краски из корней, листьев и земли. Примечательные картины — дельфины, танцующие женщины, иногда перекошенные лица, от которых становится не по себе.
    — Где он живет?
    — Пешком идти далеко. Но Рикарду, доставивший тебя из аэропорта, за небольшую плату отвезет тебя туда.
    — Мне бы очень хотелось побывать у Аделу.
    — Аделинью. Запомни его имя. Он стал немного заносчив с тех пор, как возник спрос на его картины. Я попрошу Рикарду приехать сюда через час.
    — Для завтрака мне хватит получаса.
    — Но вряд ли для Рикарду. Он обязательно должен до блеска отмыть свой джип, если получает задание прокатиться с красивой дамой. Через час он будет ждать у подъезда.
    

    Луиза завтракала за столом в тени раскидистого дерева. В бассейне кто-то не спеша плавал взад-вперед. Подошла лохматая собачонка, улеглась у ее ног.
    Африканский шпиц. Такой же лохматый, как те собаки, с которыми я играла в детстве. А теперь мой отец стал таким же лохматым.
    Человек, плававший в бассейне, поднялся вверх по лесенке. Луиза обратила внимание, что одна нога у него ампутирована по колено. Он запрыгал к шезлонгу, где лежал протез. Босой официант спросил, не подлить ли ей еще кофе, и кивнул на человека, вылезшего из бассейна:
    — Он плавает каждый день, круглый год. Даже когда бывает холодно.
    — Разве в этой стране может быть холодно?
    Официант озабоченно задумался.
    — В июле здесь по ночам бывает пять градусов. И тогда мы мерзнем.
    — Минус пять?
    Увидев выражение лица официанта, она сразу пожалела о вопросе. Он наполнил ее чашку и смел со стола крошки хлеба, которые тотчас слизала собака. Человек у шезлонга закрепил протез.
    — Полковник Рикарду — примечательный человек. Он служит у нас шофером. По его словам, участвовал во многих войнах. Но никто не знает наверняка. Кое-кто говорит, что однажды он спьяну пошел по рельсам, вот и потерял ногу. Хотя в точности ничего не известно. Полковник Рикарду — человек необычный.
    — Я слышала, он моет и чистит свой джип.
    Официант доверительно склонился к ней:
    — Полковник Рикарду заботится о собственной чистоте и опрятности. Но люди нередко жалуются, что машина у него грязная.
    Подписывая счет, Луиза видела, как полковник прошел к выходу из гостиницы. В одежде не было заметно, что одна нога у него искусственная.
    

    Он подхватил ее у гостиницы. Полковнику Рикарду было лет семьдесят. Хорошо тренированный, загорелый, седые волосы аккуратно причесаны. Европеец с заметными вкраплениями негритянской крови, подумала Луиза. В прошлом его семьи наверняка кроется интереснейшая история. По-английски полковник говорил с британским акцентом.
    — Я слышал, госпожа Кантор желает посетить нашего знаменитого Рафаэля. Он будет польщен. Он обожает посетительниц.
    Луиза села на переднее сиденье. Искусственной ногой полковник нажал на педаль газа. Они ехали на южную оконечность острова, по глинистой дороге, петлявшей среди высоченной травы. Полковник вел машину рывками и не слишком заботился о том, чтобы притормозить, когда дорога превращалась в жидкое месиво. Луиза держалась обеими руками, чтобы не вывалиться. Датчики в машине либо показывали ноль, либо вибрировали на немыслимой скорости и температуре. Луизе казалось, она едет в армейском грузовике в военное время.
    Через полчаса полковник затормозил. Они очутились в лесистой части острова. Среди деревьев виднелись низенькие хижины. Полковник Рикарду протянул руку:
    — Вон там живет наш дорогой Рафаэль. Сколько времени ты здесь пробудешь? Когда за тобой заехать?
    — Значит, ты не будешь ждать?
    — Я слишком стар, чтобы тратить время на ожидание. Вернусь за тобой через несколько часов.
    Луиза огляделась, но людей не обнаружила.
    — А ты уверен, что он здесь?
    — Наш дорогой Рафаэль приехал сюда, на Иньяку, в конце пятидесятых годов. Из тогдашнего Бельгийского Конго. С тех пор он никогда не покидал остров да, пожалуй, и свой дом тоже.
    

    Луиза вышла из джипа. Полковник Рикарду, приподняв шляпу, исчез в тучах пыли. Звук мотора заглох вдали. Луиза заметила, что ее окружает удивительная тишина. Молчали птицы, не квакали лягушки, полное безветрие. У нее возникло головокружительное чувство, будто она узнаёт себя. Потом она сообразила, что здесь, как в гуще норландского леса, где расстояния и звуки словно не существуют.
    Пребывание в полнейшей тишине — это переживание великого одиночества. Так говорил Арон, когда они бродили по норвежским горным лесам. Ранняя осень, бурая листва, Луиза как раз стала подозревать, что беременна. Они бродили по горам возле водопада Рьюкан. Однажды вечером разбили палатку на берегу горного озера. Арон говорил о тишине, которая может заключать в себе непостижимое, почти невыносимое одиночество. В тот раз она не слишком внимательно его слушала, ее переполняла мысль о возможной беременности. Но сейчас вспомнила его слова.
    Несколько коз щипали траву, не обращая на нее внимания. Она пошла по тропинке к хижинам, разбросанным среди деревьев. Хижины стояли вокруг открытой песчаной площадки. От почти погасшего очага шел дым. По-прежнему ни души. И вдруг она заметила глаза, следившие за ней. Кто-то сидел на веранде, видна была только голова. Потом мужчина встал и жестом поманил ее к себе. Никогда прежде Луиза не видела такого черного человека — кожа его отливала синевой. Он сделал несколько шагов ей навстречу — гигант с обнаженным торсом.
    Говорил он медленно, подыскивая английские слова. И прежде всего поинтересовался, говорит ли она по-французски.
    — Мне легче по-французски. Ты, я полагаю, не говоришь по-португальски?
    — Мой французский тоже довольно скуден.
    — Значит, будем говорить по-английски. Добро пожаловать, госпожа Кантор. Мне нравится твое имя — Луиза. Оно похоже на всплеск воды, на солнечного зайчика, на бирюзовые брызги.
    — Откуда ты знаешь, как меня зовут и что я приеду сюда?
    Улыбаясь, он подвел ее к стулу на веранде.
    — На островах только ненормальные пытаются сохранить тайну.
    

    Она села на стул. Он остался стоять, не отрывая от нее взгляда.
    — Я кипячу воду, потому что не хочу, чтобы у моих гостей случилось расстройство желудка. Поэтому пить то, что я тебе предложу, безопасно. Но, может, ты предпочтешь ром? У меня есть друг, итальяне так напиваемся, что засыпаем. Полковник Рикарду отвозит его в аэропорт, он возвращается в Мапуту, а через месяц снова приезжает сюда.
    — Я не пью крепких напитков.
    Великан Аделинью исчез в своем темном домишке. Луиза подумала об итальянском дорожнике. Он из тех, что провели ночь в баре Лусинды? Мир Мапуту вправду невелик.
    Аделинью вернулся с двумя бокалами воды.
    — Полагаю, ты приехала посмотреть мои картины?
    По наитию Луиза отложила разговор о Хенрике.
    — Я слышала о твоих картинах от женщины, которую встретила в Мапуту.
    — У этой женщины есть имя?
    Она снова ушла от прямого ответа:
    — Жульета.
    — Никого не знаю с таким именем. Женщина из Мозамбика, черная?
    Луиза кивнула.
    — Кто ты? Я пытаюсь угадать твою национальность. Ты немка?
    — Шведка.
    — Кое-кто из этой страны навещал меня здесь. Немногие. И нечасто. Время от времени.
    Начался дождь. Луиза не заметила, что утренняя дымка собралась в тучу, накрывшую Иньяку. Дождь с первой капли превратился в ливень. Аделинью озабоченно оглядел крышу веранды и покачал головой.
    — В один прекрасный день крыша рухнет. Кровельное железо ржавеет, потолочные балки гниют. Африка не любит домов, которые стоят слишком долго.
    Он встал и жестом пригласил ее за собой. Дом состоял из единственной большой комнаты. Там были кровать, полки с книгами, ряды картин по стенам, несколько резных стульев, деревянные скульптуры, ковры.
    Художник начал ставить картины на пол, прислонял их к столу, к кровати, к стульям. Писал он масляными красками на оргалите. Мотивы и формы излучали наивное восхищение, будто создал их ребенок, старавшийся подражать реальности. Дельфины, птицы, женские лица — в точности как рассказывал Зе.
    Луиза сразу определила Аделинью как Певца Дельфинов, который мог бы стоять, махая рукой ее отцу там, в горных норландских лесах, в его непрерывно увеличивающейся галерее. Оба оставляли грядущему дельфинов и лица, но ее отец обладал художественным даром, которого у Певца Дельфинов не было.
    — Тебе что-нибудь понравилось?
    — Дельфины.
    — Я никудышный художник, у меня нет таланта. Не думай, я знаю. Я даже не умею по-настоящему выстроить перспективу. Но никто не заставит меня бросить живопись. Я так и буду растить свои сорняки.
    Ливень стучал по кровле. Оба молчали. Немного погодя дождь поутих, снова можно было говорить.
    — Человек, который привез меня сюда, сказал, что ты когда-то приехал из Конго.
    — Рикарду? Он слишком много болтает. Но на сей раз он прав. Я сбежал оттуда до наступления великого хаоса. Когда швед по фамилии Хаммаршёльд разбился на самолете в Северной Замбии под Ндолой — страна в то время называлась Северной Родезией, — я уже был здесь. Хаос царил чудовищный, бельгийцы были жестокими колонизаторами, отрубали нам руки на протяжении нескольких поколений, но, когда мы неожиданно получили независимость, разразился не менее ужасный конфликт.
    — Почему ты сбежал?
    — Пришлось. В двадцать лет умирать слишком рано.
    — И все же ты участвовал в политике? Такой молодой?
    Аделинью внимательно посмотрел на нее. Из-за дождя в комнате царил сумрак. Она скорее угадывала выражение его глаз, почти не видя их.
    — Кто сказал, что я участвовал в политике? Я был простой парень, без образования, ловил шимпанзе и продавал их бельгийской лаборатории. Находилась она на окраине города, который в ту пору назывался Леопольдвиль, а сейчас переименован в Киншасу. Огромное здание окутывала какая-то тайна. Оно стояло на отшибе, за высоченным забором. Работали там мужчины и женщины в белых халатах. А иногда и в масках. Им были нужны шимпанзе. Платили хорошо. Отец научил меня ловить обезьян живыми. Белые люди считали меня способным. И однажды предложили мне работу в большом доме. Спросили, не боюсь ли я разделывать туши, резать мясо, видеть кровь. Я был ловцом и охотником, мог убить зверя, не моргнув глазом, и получил работу. Никогда не забуду, что я чувствовал, впервые надев белый халат. На меня словно накинули королевскую мантию или шкуру леопарда, как у африканских вождей. Белый халат означал, что я сделал шаг в волшебный мир власти и знания. Я был молод и не сознавал, что белый халат скоро пропитается кровью.
    Он оборвал себя и наклонился на стуле вперед.
    — Я старик и чересчур много болтаю. Много дней ни с кем не общался. Мои жены живут в собственных домах, приходят и готовят мне еду, но мы не говорим друг с другом, потому что нам больше нечего сказать. Эта тишина возбуждает во мне аппетит. Если я тебя утомил, так и скажи.
    — Я не устала. Рассказывай дальше.
    — О том, как халат пропитался кровью? Там служил врач по фамилии Леванский. Он привел меня в просторную комнату, где в запертых клетках сидели пойманные мною и другими охотниками шимпанзе, и показал мне, как разрезать животное и вынимать печень и почки. Все остальное выбрасывали за ненадобностью. Он научил меня записывать в журнал, что я делал и когда. После чего вручил мне маленького шимпанзе, который истошно кричал, звал мать. До сих пор у меня в ушах стоит этот крик. Доктор Леванский был доволен, но мне это не понравилось, я не понимал, почему надо поступать таким образом. Короче говоря, не понравилось мне, как пропитался кровью мой халат.
    — Я не совсем уверена, что понимаю тебя.
    — Разве это так трудно? Отец учил меня, что животных убивают ради еды, ради шкуры или чтобы защитить себя, свой скот или свой урожай. Но ради мучений убивать нельзя. Иначе боги в гроб тебя заколотят. Пошлют своих невидимых мстителей, которые отыщут меня и обглодают мои ноги. Я не понимал, зачем нужно вытаскивать печень и почки из еще живых обезьян. Они тянули и дергали ремни, которыми были привязаны к столу, и плакали как люди. Я узнал, что и звери, и люди издают одни те же звуки, когда их мучают.
    — А для чего это было нужно?
    — Чтобы изготовить специальные лабораторные препараты, было необходимо забирать печень и почки у живых животных. Я бы потерял работу, если бы рассказал об этом вне стен лаборатории. Доктор Леванский говорил, что люди в белых халатах всегда хранят свои секреты. Я словно бы угодил в западню, как один из шимпанзе, и вся лаборатория была моей клеткой. Но обнаружил я это и понял только потом.
    На миг дождь сильнее забарабанил по крыше. Поднялся ветер. Они подождали, пока дождь опять не притих.
    — Западня?
    — Западня. Она не спутывала мне руки и ноги. Она беззвучно обвивала мне шею. Поначалу я ничего не замечал. Привык к крику умирающих шимпанзе, вырезал нужные органы, складывал их в ведра со льдом и относил в саму лабораторию, куда меня никогда не пускали. Случались дни, когда обезьян не убивали. Тогда моя задача была — следить за их здоровьем, чтобы никто из них не заболел. Я как бы ходил среди приговоренных к смерти заключенных, делая вид, что ничего не происходит. Но дни тянулись медленно. Я начал поглядывать по сторонам, хотя вообще-то имел право находиться только в виварии. И через несколько месяцев я как-то раз спустился в подвал.
    

    Аделинью замолчал. Стук дождя по крыше почти прекратился.
    — И что ты там увидел?
    — Других шимпанзе. С генетическими отличиями, не превышающими трех процентов. Тогда я еще не знал, что такое геном. А теперь знаю. Выучил.
    — Я не понимаю. Других обезьян?
    — Не в клетках. На носилках.
    — Мертвых обезьян?
    — Людей. Но не мертвых. Еще не мертвых. Я попал в комнату, где они лежали плотными рядами. Дети, старики, женщины, мужчины. Все больные. Вонь стояла невыносимая. Я сбежал. Но не мог преодолеть искушения прийти туда еще раз. Почему они там лежали? Тогда-то я понял, что угодил в самую чудовищную западню, в какую может попасть человек. Западню, где не видишь того, что видишь, не реагируешь на то, что делаешь. Я вернулся, чтобы постараться понять, почему больных людей прячут в подвале. Подойдя ближе, я услышал душераздирающие крики — из соседней комнаты. Я не знал, что делать. Что происходит? Никогда в жизни я не слышал подобных криков. Внезапно они прекратились. Где-то хлопнула дверь. Я спрятался под столом. Видел, как мимо мелькают белые ноги и белые халаты. Потом я нашел комнату, откуда шли крики. На столе лежал мертвец. Мертвая женщина, наверно, лет двадцати. Она была разрезана так же, как я резал своих обезьян. Я сразу сообразил, что ей заживо удалили печень и почки. Выскочил оттуда как ошпаренный и целую неделю не ходил в лабораторию. Однажды ко мне пришел человек с письмом от доктора Леванского, который угрожал мне и требовал, чтобы я вернулся. У меня не хватило мужества ослушаться его. Доктор Леванский не рассердился, был приветлив, и это меня озадачило. Он спросил, почему меня так долго не было, и я сказал правду, сказал, что видел больных и женщину, распоротую живьем. Доктор Леванский объяснил, что она была под наркозом и боли не чувствовала. Но я слышал ее крики. Он врал мне прямо в лицо, вся его приветливость была притворством. Он рассказал, что с помощью больных они пытаются создать новые лекарства и все происходящее в лаборатории должно храниться в тайне, потому что многие охотятся за секретами тайных разработок. На мой вопрос, что за болезни они хотят вылечить и чем страдают больные, он ответил, что болезнь у всех одна и та же — лихорадка, вызванная желудочной инфекцией. Тут я сообразил, что он солгал второй раз. Побывав в комнате с носилками, я заметил, что болезни у всех у них разные. По-моему, их сознательно заразили, отравили, привили им болезни, чтобы затем попытаться их излечить. Думаю, их использовали как шимпанзе.
    — Что было с тобой потом?
    — Ничего. Доктор Леванский оставался благожелательным. И тем не менее я сознавал, что с меня не спускают глаз. Я видел то, чего не должен был видеть. Потом пошли слухи, что в окрестностях Леопольдвиля пропадают люди и что исчезают они в лаборатории. Шел пятьдесят седьмой год, когда, собственно, никто не знал, что будет со страной. Однажды утром я, не строя никаких планов, проснулся и решил удрать. Я был уверен, что в один прекрасный день сам попаду в подвал, меня привяжут кожаными ремнями к столу и взрежут живьем. Я не мог оставаться. И ушел. Сперва попал в Южную Африку, а после — сюда. Теперь я знаю, что был прав. Лаборатория проводила опыты и на шимпанзе, и на живых людях. Разница между генетической массой шимпанзе и человека составляет всего три процента. Но уже тогда, в пятидесятые годы, ученым хотелось сделать шаг вперед, вернее, три шага, последние три шага. Они пытались искоренить разницу.
    Аделинью замолчал. Порывы ветра рвали кровельные листы. От влажной земли шел запах гниения.
    — Я приехал сюда. Много лет работал в здешней больничке. Сегодня у меня есть поля, жены, дети. И я пишу картины. Но я следил за происходящим, мой кубинский друг, доктор Рауль, сохраняет для меня все медицинские журналы. Я читаю их и вижу, что и сегодня людей используют как подопытных кроликов. Говорят, и в этой стране тоже. Многие, конечно, отрицают это. Но я знаю то, что знаю. Конечно, я человек простой, но кое-какие знания приобрел.
    

    Тучи рассеялись, начало припекать солнце. Луиза посмотрела на собеседника, ее знобило.
    — Тебе холодно?
    — Я думаю о твоем рассказе.
    — Лекарства — это сырье, которое может стоить не меньше, чем редкие металлы или драгоценные камни. Поэтому нет пределов тому, на что способны люди от жадности.
    — Расскажи, что ты слышал.
    — Я все тебе рассказал. А слухи ходят разные.
    Он не доверяет мне. По-прежнему боится западни, которая едва не погубила его в далекие 50-е годы, в дни его молодости.
    Аделинью встал. С болезненной гримасой выпрямил ноги.
    — Старость доставляет страдания. Кровь застаивается в жилах, ночные сны внезапно теряют цвет. Хочешь посмотреть остальные картины? Я пишу и тех, кто навещает меня, получается вроде групповых фотографий, которыми увлекались раньше. Правильно ли я догадался, что ты учительница?
    — Я — археолог.
    — Ты находишь то, что ищешь?
    — Иногда. Иногда нахожу то, что искала совершенно неосознанно.
    Она перенесла несколько картин к двери веранды, вгляделась в них при свете солнца.
    Его она обнаружила сразу. Его лицо, в заднем ряду. Он был не слишком похож, но сомневаться не приходилось. Хенрик. Он был здесь и слышал рассказ Аделинью. Луиза продолжала рассматривать картину. Нет ли здесь других знакомых лиц? Молодые лица, европейские, несколько азиатских. Много мужчин, но еще больше молодых женщин.
    Поставив картину на пол, она пыталась собраться с мыслями. То, что она обнаружила Хенрика, потрясло ее.
    — Мой сын Хенрик бывал здесь. Ты помнишь его?
    Держа картину перед Аделинью, она указала на Хенрика. Прищурившись, он кивнул.
    — Помню. Очень милый юноша. Как он?
    — Он умер.
    Луиза сделала свой выбор. Здесь, на Иньяке, в доме чужого человека, она могла позволить себе открыто сказать все, что думала.
    — Он убит в собственной квартире.
    — В Барселоне?
    В ней вспыхнула ревность. Почему всем известно больше, чем ей? Она же как-никак была ему матерью и воспитывала его, пока он не встал на ноги и не начал жить своей собственной жизнью.
    

    Одна мысль поразила ее. Он всегда говорил, что защитит ее, что бы ни случилось. Может, именно по этой причине он никогда не упоминал о квартирке в Тупике Христа?
    — Что, собственно, произошло, никому не известно. Я пытаюсь разузнать и потому иду по его следам.
    — И они привели тебя сюда?
    — Потому что он здесь бывал. Ты написал его портрет и, как мне кажется, рассказывал ему о том же, о чем рассказывал мне.
    — Он спрашивал об этом.
    — Откуда он узнал, что ты что-то знаешь?
    — Слухи.
    — Кто-то должен был рассказать о тебе. А ты в свою очередь рассказывал кому-то еще. Распространять слухи — человеческая способность, требующая терпения и смелости.
    Он не ответил, и она продолжила. Подбирать вопросы было незачем, они сами слетали с языка:
    — Когда он приезжал сюда?
    — Не так давно. Вскоре я написал эту картину. Перед началом дождей, если не ошибаюсь.
    — Как он сюда добрался?
    — Как и ты. С полковником, на его джипе.
    — Он был один?
    — Один.
    Правду ли говорит Аделинью? У Луизы возникли сомнения. Не было ли рядом с Хенриком другого, невидимого человека?
    Аделинью, похоже, понял, почему она замолчала.
    — Он приезжал один. Зачем мне врать? Лгать у могилы покойного — не лучший способ отдавать дань его памяти.
    — Как он нашел тебя?
    — Благодаря моему другу Раулю. Он гордится своим именем. Его отец, которого тоже звали Рауль, был на том самом корабле — как он там назывался? — доставившем Фиделя и его друзей на Кубу, где они начали свою освободительную борьбу.
    — «Гранма».
    Он кивнул.
    — Верно, «Гранма». Из-за течи яхта грозила пойти ко дну. Люди страдали от морской болезни, зрелище удручающее, не иначе. Но обманчивое. Через несколько лет они прогнали Батисту и американцев. Только называли их не американцами, а «янки». Yankees gо home. Этот боевой клич облетел весь мир. Сегодня наше правительство ковриком стелется перед этой страной. Но когда-нибудь мы откроем всю правду. Как они помогали бельгийцам и даже португальцам втаптывать нас в землю.
    — Как Хенрик вышел на доктора Рауля?
    — Доктор Рауль не только блестящий гинеколог, которого женщины любят за то, что он относится к ним с большим уважением. Он еще и горит ненавистью к крупным фармацевтическим компаниям и их исследовательским лабораториям. Не ко всем, не везде. Даже в этом мире существует жестокое противостояние между доброй волей и жадностью. Эта борьба не прекращается ни на минуту. Но доктор Рауль утверждает, что жадность одерживает победу. Все время, каждую секунду жадность завоевывает новые позиции. Во времена, когда миллиарды за миллиардами долларов и метикалов бешено тратятся на что угодно, в погоне за чистейшей зеленью, жадность уже на пути к мировой гегемонии. Трудные слова, я их выучил только на старости лет. Теперь жадность нацелена на крошечный вирус, распространяющийся по миру как чума. До сих пор никому не известно, как он возник, хотя можно предположить, что это обезьяний вирус, сумевший преодолеть горные пики иммунитета и проникнуть в человека. Не затем, чтобы истребить людей, а чтобы поступить так же, как ты и я.
    — Что это значит?
    — Выжить. Маленький, слабый вирус больше ничего не желает. У вирусов нет сознания, и вряд ли их можно обвинить в понимании разницы между жизнью и смертью, они делают только то, на что запрограммированы. Выжить, произвести новые поколения вирусов, имеющих ту же цель — выживание. Доктор Рауль говорит, что в принципе этот крошечный вирус и человек должны стоять на разных берегах реки жизни и махать друг другу рукой. Знамена, реющие в воздухе, должны говорить на одном языке. Выживание. Однако это не так, вирус вызывает хаос, как автомобиль без шофера на дороге. Доктор Рауль утверждает, что все дело в другом вирусе, и называет его «вирус жадности первого типа». Распространяется он столь же быстро и смертелен, как коварная болезнь. Доктор Рауль пытается бороться с жадностью, с вирусом, тайком заражающим кровь все большего числа людей. Он посылает ко мне тех, кому доверяет. Хочет, чтобы они узнали про «болезнь жестокости». Эти люди приезжают сюда, и я рассказываю, как еще в пятидесятые годы из живых людей вырезали органы. Как выкрадывали людей из собственных домов, заражали разными болезнями, а потом использовали как подопытных мышей или обезьян. Такое происходило не только при безумных политических режимах, вроде немецкого при Гитлере. Это происходило и после войны и происходит сейчас.
    — В Шаи-Шаи?
    — Никто не знает.
    — Могли Хенрик напасть на какой-нибудь след?
    — Думаю, да. Я велел ему соблюдать осторожность. Есть люди, готовые на все, чтобы скрыть правду.
    — Он когда-нибудь говорил с тобой о Джоне Кеннеди?
    — Об убитом президенте и его исчезнувшем мозге? Он был весьма начитан.
    — Он объяснил, почему так одержим этим событием?
    — Собственно, дело не в событии как таковом. Президентов убивали и будут убивать. Каждый американский президент сознает, что против него направлено множество невидимого оружия. Хенрика интересовал не мозг. Он хотел знать, как все случилось. Пытался понять, как ведет себя человек, чтобы что-то скрыть. Шел вспять, чтобы научиться идти вперед. Поняв, как поступали высшие политические инстанции, чтобы скрыть что-то, он бы научился их разоблачать.
    — Я знаю, в Шаи-Шаи он видел нечто такое, что изменило его.
    — Он так и не вернулся сюда, хотя обещал. Доктор Рауль тоже не знал, что с ним произошло.
    — Он сбежал, потому что боялся.
    — Мог бы написать, воспользоваться замечательной электроникой и шепнуть кое-что на ухо доктору Раулю.
    — Его убили.
    

    И Луиза, и человек, сидевший напротив, мгновенно осознали, что это значит. Вопросов больше не требовалось. Луиза почувствовала, что приближается к моменту, когда смерть Хенрика, возможно, получит объяснение.
    — Очевидно, он что-то знал. И понимал, что им известно, что он знает, потому и сбежал.
    — Кому «им»? — спросила Луиза.
    Аделинью покачал головой:
    — Не знаю.
    — Шаи-Шаи. Человек по имени Кристиан Холлоуэй?
    — Не знаю.
    

    Послышался рокот мотора. Полковник Рикарду зарулил во двор. Они уже собрались выйти на веранду, когда Аделинью положил руку Луизе на плечо:
    — Сколько человек знает, что ты мать Хенрика?
    — В этой стране? Довольно мало.
    — Может, так оно и лучше.
    — Ты предостерегаешь меня?
    — По-моему, в этом нет необходимости.
    

    Полковник Рикарду сердито засигналил. Они поехали прочь, Луиза обернулась и увидела стоящего на веранде Аделинью.
    Она уже тосковала по нему, предчувствуя, что никогда больше его не увидит.
    

    В Мапуту она вернулась тем же самолетом и с теми же пилотами, в два часа дня. Пассажира с книгой в салоне не было. Зато на борт подняли юношу. Настолько слабого, что он едва стоял на ногах. Его поддерживали две женщины, очевидно, мать и сестра. Луиза, не зная наверняка, решила, что юноша болен СПИДом. Он не просто заражен вирусом, болезнь уже проявилась в полную силу и вела к смерти.
    В ней все возмутилось. Будь Хенрик жив, он в конце концов тоже оказался бы в таком состоянии. Она бы поддерживала его. Но кто поддержит ее? Скорбь вырвалась наружу. Когда самолет взлетел, Луиза мечтала, чтобы он рухнул, позволил ей исчезнуть во мраке. Но внизу уже плескалась бирюзовая вода. Вспять не повернешь.
    

    Самолет приземлился на пышущий жаром асфальт, и тут Луиза приняла решение. Без сомнения, в Шаи-Шаи Хенрик был совсем рядом. Она чувствовала там его присутствие. Она даже не подумала поехать к Ларсу Хоканссону и переодеться. И Лусинде тоже звонить не стала. Сейчас ей необходимо побыть одной. В аэропорту она пошла в бюро проката автомобилей, подписала контракт, и ей сообщили, что машину доставят через полчаса. Если в три выехать из Мапуту, она успеет в Шаи-Шаи до наступления темноты. В ожидании машины Луиза полистала телефонный справочник. Нашла нескольких врачей по имени Рауль. Какой из них ей нужен, определить невозможно, поскольку ни один не был обозначен как гинеколог.
    По дороге в Шаи-Шаи она чуть не переехала козу, неожиданно возникшую прямо перед капотом. Луиза резко вывернула руль и едва не потеряла управление. Но в последнюю минуту заднее колесо застряло в выбоине на асфальте и удержало машину на дороге. Пришлось остановиться, чтобы перевести дух.
    Смерть едва не поймала ее.
    

    В Шаи-Шаи она отыскала съезд к побережью и сняла номер в тамошней гостинице. На втором этаже. Долго возилась с душем, прежде чем заставила его работать. Вся одежда пропахла потом. Она спустилась к берегу и купила капулана, ткань, которой обертывались африканки. Потом отправилась дальше по берегу, размышляя о том, что рассказал ей человек под дождем, Певец Дельфинов.
    Солнце скрылось. Тени сгущались. Она вернулась в гостиницу, пообедала. В углу сидел альбинос, играл на инструменте, похожем на ксилофон. Луиза заказала красного вина, на вкус прогорклого, разбавленного. Отставив в сторону бутылку, она выпила пива. Над морем сияла луна. Ей вдруг захотелось пройтись по воде, по лунной дорожке. Она вернулась в комнату, забаррикадировала дверь столом и наконец заснула, запутавшись ногами в драной москитной сетке.
    Ей снились лошади, бегущие в снежном ландшафте. Артур с замерзшей соплей под носом указывал на горизонт. Она так и не поняла, что он ей показывал.
    Она проснулась рано, спустилась на берег. Из моря вставало солнце. На миг ей почудилось, будто рядом с ней Арон и Хенрик и они все трое глядят прямо на солнце, пока свет не разгорелся во всю силу.
    Она вернулась в поселок Кристиана Холлоуэя. Та же оглушительная тишина, как и в первый раз. Словно на кладбище. Луиза долго сидела в машине, ожидая, что кто-нибудь появится. По щебенчатой площадке бродила в одиночестве черная лохматая собака. Возле стены дома мелькнуло что-то вроде большой крысы.
    Но людей нет. Тишина напоминала тюрьму. Луиза вышла из машины, подошла к одной из хижин, открыла дверь. И сразу же вступила в другой мир, мир больных и умирающих.
    Едкий запах ударил в нос еще сильнее, чем в первый раз. Смерть резко пахнет кислотой. Трупный запах, запах брожения появляется позднее.
    В комнатах грязь, нечистоты, страх. Большинство больных лежали свернувших калачиком на нарах и на полу, лишь самые младшие дети растянулись на спине. Она медленно шла между больными, пытаясь хоть что-то разглядеть в сумраке. Кто они? Почему лежат здесь? Они заражены ВИЧ и скоро умрут. Вот так, наверно, выглядели притоны курильщиков опиума. Но почему Кристиан Холлоуэй позволяет им жить в подобном убожестве? Неужели для него достаточно предоставить им крышу над головой? Внезапно она перестала понимать, каков был его замысел, когда он устраивал жилища для бедняков и больных.
    Луиза остановилась, посмотрела на лежащего перед ней мужчину. Его глаза горели лихорадочным блеском. Она наклонилась, положила руку ему на лоб. Температуры нет. Ощущение, что она находится в опиумном притоне, а не в преддверии смерти, усилилось. Мужчина неожиданно зашевелил губами. Луиза нагнулась поближе, чтобы расслышать его слова. Изо рта у него чудовищно воняло, но она заставила себя остаться рядом. Он повторял одни и те же фразы, раз за разом. Она не разбирала, что он говорит, одно и то же, словно мантру, что-то начинавшееся на «ин»... и, кажется, еще «они».
    

    Поодаль хлопнула дверь. Человек на нарах дернулся, будто его ударили. Отвернулся, сжался в комок. А когда она тронула его за плечо, вздрогнул и отодвинулся.
    Луиза вдруг заметила, что за ее спиной кто-то стоит. Она повернулась, точно опасаясь нападения. И увидела женщину своих лет. Седые волосы, близорукие глаза.
    — Я не знала, что у нас гости.
    Ее английский выговор напомнил Луизе давнее путешествие в Шотландию, когда она впервые встретила Арона.
    — Я уже была здесь, и мне сказали, что посещения разрешены всем.
    — Посещения разрешены всем. Но мы предпочитаем сами открывать двери гостям. В комнатах темно, есть порожки, можно споткнуться. Мы с удовольствием показываем свои владения.
    — Здесь работал мой сын, Хенрик. Ты его знала?
    — Меня здесь в то время не было. Но все очень хорошо отзываются о нем.
    — Я стараюсь понять, что он здесь делал.
    — Мы ухаживаем за больными. Заботимся о тех, кто больше никому не нужен. О беззащитных.
    Женщина, пока что не представившаяся, дружески взяла Луизу под руку и повела к выходу. «Она бережно обращается со мной, но коготки у нее есть», — подумала Луиза.
    

    Они вышли на жаркое солнце. Черная собака, высунув язык и тяжело дыша, лежала в тени дерева.
    — Мне бы хотелось встретиться с Кристианом Холлоуэем. Сын говорил о нем с большим почтением. Боготворил его.
    Луизе стало нехорошо оттого, что приходится лгать ради Хенрика. Но иначе нельзя.
    — Я уверена, он обязательно с тобой свяжется.
    — Когда? Я не могу оставаться здесь вечно. У него нет телефона?
    — Никогда не слышала, чтобы кто-нибудь говорил с ним по телефону. Мне надо идти.
    — Можно мне остаться и посмотреть, как вы работаете?
    Женщина покачала головой:
    — Сегодня неподходящий день. Процедурный.
    — Именно поэтому.
    — Мы в ответе за тяжелобольных людей и не всегда можем допустить к ним тех, кому бы этого хотелось.
    Луиза поняла бесплодность дальнейших попыток.
    — Ты ведь из Шотландии, если не ошибаюсь?
    — Из Хайленда.
    — Как ты сюда попала?
    Женщина улыбнулась.
    — Дороги не всегда ведут туда, куда стремишься.
    Она протянула руку, попрощалась. Разговор был окончен. Луиза вернулась к машине. Черная собака с тоской смотрела на нее, будто ей тоже хотелось уехать. В зеркале заднего вида Луиза видела седовласую женщину. Та ждала, когда Луиза покинет поселок.
    

    Она вернулась в гостиницу. В пустом ресторане альбинос играл на своем ксилофоне. Ребятишки забавлялись в песке с остатками урны. Колотили по ней, будто за что-то мстили. Портье улыбнулся. Он читал потрепанную Библию. У Луизы кружилась голова, все казалось нереальным. Она поднялась к себе в номер и легла.
    Тут у нее взбунтовался кишечник. Почувствовав близость приступа, она едва успела добежать до туалета — начался страшный понос. Только добралась до кровати, приступ повторился. Часом позже поднялась температура. Пришедшей уборщице она кое-как объяснила, что заболела, что ей нужен покой и питьевая вода в бутылке. Через час появился официант из ресторана, с маленькой бутылочкой минеральной воды. Она дала ему денег, чтобы он принес большую бутылку.
    Остаток дня Луиза провела между кроватью и туалетом. К наступлению темноты силы совсем покинули ее. Но приступы, похоже, стали ослабевать. Она встала и на дрожащих ногах спустилась в ресторан выпить чаю.
    В тот миг, когда она собиралась уйти, в ее сознании вновь возник человек, что-то шептавший ей в темной комнате.
    Он хотел поговорить со мной. Хотел, чтобы я его выслушала. Он болен, но еще больше охвачен страхом. И отвернулся от меня, будто говоря, что не вступал в контакт.
    Он хотел поговорить со мной. В воспаленных глазах крылось что-то еще.
    И вдруг она сообразила, что он пытался ей сказать.
    Инъекции. Именно это слово он попытался прошептать. Инъекции. Но ведь больным делают инъекции, чтобы помочь, это часть лечения?
    Он боялся. Хотел рассказать мне об инъекциях, внушавших ему ужас.
    Этот человек просил о помощи. Его шепот — крик о помощи.
    

    Луиза подошла к окну, посмотрела на море. Лунная дорожка исчезла. Море лежало во мраке. Песчаная площадка перед гостиницей освещалась единственной лампой уличного фонаря.
    Она пыталась всмотреться в тени. Так поступал Хенрик. Что же такого он обнаружил?
    Может, человека, шепчущего в преддверии смерти?
   

   

    

     18
    

    Следующий день, снова раннее утро.
    Луиза, завернувшись в кусок ткани, спустилась к берегу. Несколько рыбацких лодок вошли в гавань со своим уловом. Женщины и дети помогали рыбакам, укладывая рыбу в пластиковые ведра со льдом, которые потом ставили себе на голову. Один мальчишка, широко улыбаясь, показал ей большущего краба. Луиза улыбнулась в ответ мальчику с крабом.
    Она вошла в воду. Ткань облепила тело. Она немного проплыла и нырнула. А когда вынырнула, в голове созрело решение. Она вернется к человеку на нарах, который что-то ей шептал. Она не сдастся, пока не поймет, что же он хотел ей сказать.
    Под капающим душем она смыла соль с тела. Альбинос все еще играл на своем ксилофоне. Звуки долетали в окно ванной комнаты. Похоже, он никогда не расставался с инструментом. Она заметила, что затылок и щеки у него сильно обгорели от солнца.
    

    Луиза спустилась в ресторан. Официант с улыбкой налил ей кофе. Она кивнула на музыканта:
    — Он всегда здесь?
    — Он любит играть. Домой уходит поздно, а приходит рано. Жена будит его.
    — Значит, у него есть семья?
    Официант с недоумением взглянул на нее:
    — А почему бы ему не иметь семью? У него девятеро детей и столько внуков, что он с трудом в них разбирается.
    А у меня нет. Нет семьи. После Хенрика уже никого не будет.
    Луиза ощутила бессильную злобу оттого, что Хенрика больше нет.
    Вышла из-за стола, безутешная монотонность музыки стучала в голове.
    Она завела машину, поехала в поселок Кристиана Холлоуэя. Солнце палило еще беспощаднее, чем накануне, в голове били барабаны, сменившие монотонную музыку.
    Когда она остановила машину, ей показалось, что в жарком мареве ничего не изменилось. Воздух дрожал перед глазами. Черная собака тяжело дышала под деревом, людей не видно. На песчаной площадке кружился одинокий пластиковый пакет. Луиза сидела за рулем, обмахивая рукой лицо. Злость прошла, уступив место отчаянию.
    Ночью ей снился Арон. Сон был мучительный. Она раскапывала одно из захоронений где-то в Арголиде. Они нашли скелет, и Луиза вдруг поняла, что обнаружила кости Арона. Безуспешно она пыталась вырваться из сна, но он не отпускал ее, тянул вниз. Она проснулась, только почувствовав, что задыхается.
    Мужчина в белом вышел из одного дома и скрылся в другом. Луиза, продолжая обмахиваться, проводила его взглядом. Потом вылезла из автомобиля и направилась к хижине, где побывала накануне. Черная собака не сводила с нее глаз.
    Она шагнула в темноту, замерла в неподвижности, пока глаза не привыкли к слабенькому свету. Запах стал еще пронзительнее, чем вчера, пришлось дышать ртом, чтобы не стошнило.
    Нары были пусты. Мужчина исчез. Неужели она ошиблась? Рядом с ним лежала женщина, накрытая батиком, расписанным фламинго. Женщина была на месте. Луиза не ошиблась. Она обошла помещение, осторожно, чтобы не наступить на какое-нибудь истощенное тело. Того человека нигде не было. Она вернулась к пустым нарам. Может, его куда-нибудь перевели? Или он умер? Что-то в ней противилось этой мысли. Смерть больных СПИДом иной раз наступала очень быстро, но здесь дело явно не в этом.
    Она уже хотела уйти, когда ощутила на себе чей-то внимательный взгляд. Тела с едва шевелящимися ногами и руками образовывали своего рода холм. Многие прятали головы под платки или простыни, точно не хотели показывать свое несчастье никому другому. Луиза огляделась. Кто-то наблюдал за ней. В углу она обнаружила человека, прислонившегося к каменной стене. Он не мигая смотрел на нее. Она тихонько подошла. Юноша, в возрасте Хенрика. Истощенный — кожа да кости, — лицо в язвах, волосы на голове местами выпали. Слабым движением руки он поманил ее ближе.
    — Мойзиша нет.
    По-английски он говорил с южноафриканским акцентом, это ясно, ведь она слышала, как говорили ее белые спутники в автобусе из аэропорта в гостиницу. Она присела на корточки, чтобы разобрать едва слышный голос, и спросила:
    — Где он?
    — В земле.
    — Он мертв?
    Мужчина схватил ее запястье. Словно маленький ребенок. Пальцы тонкие, бессильные.
    — Они забрали его.
    — Что ты имеешь в виду?
    Он приблизил к ней свое лицо:
    — Это ты убила его. Он пытался позвать тебя.
    — Я не поняла, что он говорил.
    — Они сделали ему укол и увели. Он спал, когда они пришли.
    — Что случилось?
    — Я не могу говорить об этом здесь. Они видят нас. Заберут меня таким же способом. Где ты живешь?
    — На побережье, в гостинице.
    — Если хватит сил, я приду туда. А сейчас уходи.
    Юноша лег, свернулся калачиком под простыней. Тот же страх. Он прячется. Луиза пошла обратно через всю комнату. А когда очутилась на солнце, ее будто изо всей силы ударили в лицо. Она спряталась в тени возле стены дома.
    Однажды Хенрик говорил с ней о впечатлении, какое производят на него жаркие страны. Люди не только делятся по-братски водой, они делятся и тенью.
    Правильно ли она поняла мужчину в темноте? Неужели он действительно сможет навестить ее? Как он доберется до берега?
    Она хотела было повернуть обратно и тут заметила, что в тени дерева, где припаркована машина, кто-то стоит. Мужчина лет шестидесяти, а может, и старше. Он улыбнулся, когда она подошла ближе. Шагнул ей навстречу и протянул руку.
    Луиза сразу догадалась, кто это. Он говорил по-английски, плавно, практически без американского акцента.
    — Меня зовут Кристиан Холлоуэй. Я знаю, вы мать Хенрика Кантора, и слышал о его трагической смерти.
    Луиза смешалась. Кто ему все это сообщил? От него не ускользнуло ее удивление.
    — Новости, особенно трагические, распространяются очень быстро. Что произошло?
    — Его убили.
    — Разве такое возможно? Кто станет вредить молодому человеку, который мечтает о лучшем мире?
    — Именно это я и хочу выяснить.
    

    Кристиан Холлоуэй тронул ее за плечо.
    — Пойдемте ко мне в комнату. Там намного прохладнее, чем здесь.
    Они двинулись по песчаной площадке к белому дому, стоявшему поодаль от остальных. Черная собака настороженно следила за ними.
    — Ребенком я проводил зимние каникулы у дяди на Аляске. Туда меня посылал предусмотрительный папаша — для закалки. Все время, пока я рос, речь шла о непрерывном закаливании. Учеба, знания имели, по словам отца, куда меньше значения, чем выработка «железной кожи». Там, где жил мой дядя, нефтяник, было ужасно холодно. Но привычка к суровым морозам сделала меня гораздо выносливее многих других и помогает выдерживать любой зной.
    

    Они вошли в дом, представлявший из себя одну большую комнату. Он был построен как круглая африканская хижина, предназначенная для вождя. Возле двери Кристиан Холлоуэй скинул туфли, точно вступал в святилище. Но покачал головой, увидев, что Луиза наклонилась развязать шнурки.
    Она оглядела комнату, примечая детали, словно вошла в только что открытую погребальную камеру, чья реальность тысячелетиями оставалась нетронутой.
    Комната была обставлена, как ей показалось, в классическом колониальном стиле. В одном углу стоял письменный стол с двумя компьютерными мониторами. На каменном полу старинный ковер, дорогой, персидский или афганский.
    Ее взгляд остановился на одной из стен. Там висела икона Богоматери. Древняя, сразу же определила Луиза, византийской эпохи, вероятно, самой ранней. Слишком ценная вещь для частного дома в Африке.
    Кристиан Холлоуэй перехватил ее взгляд.
    — Мадонна с младенцем. Мои постоянные спутники. Религии всегда имитируют жизнь, божественное всегда исходит от человеческого. Красивого ребенка можно встретить в самых жутких трущобах на окраине Дакки или Медельина, математический гений может родиться в Гарлеме и быть сыном или дочерью законченного наркомана. То, что Моцарт похоронен на кладбище для бедных в окрестностях Вены, по сути, не возмутительно, а напротив, поучительно. Все возможно. Недаром тибетцы учат, что каждой религии следует размещать своих богов среди людей, с тем чтобы люди сами их отыскали. Божественное вдохновение должно черпать не где-нибудь, но среди людей.
    

    Говоря, он не спускал с нее глаз. Голубых, ясных, холодных. Предложил ей сесть. Бесшумно открылась дверь. Африканец в белом подал чай.
    Дверь закрылась. В комнате будто побывала белая тень.
    — Хенрика здесь сразу же полюбили, — сказал Кристиан Холлоуэй. — Он сумел освободиться от неприятного чувства, поражающего молодых и здоровых, когда им приходится общаться со смертью. Никто не любит напоминаний о том, что ждет за углом, который, оказывается, куда ближе, чем думаешь. Жизнь — головокружительно короткое путешествие, и только в юности оно бесконечно. Но Хенрик привык. А потом вдруг исчез. Мы так и не поняли, почему он ушел.
    — Я нашла сына мертвым в его квартире. На нем была пижама. И тогда я поняла, что его убили.
    — Поняли из-за пижамы?
    — Он всегда спал голым.
    

    Кристиан Холлоуэй задумчиво кивнул. Он все время смотрел на нее. У Луизы возникло чувство, что он беспрерывно вел диалог с самим собой о том, что видел и слышал.
    — Никогда бы не подумал, что такой превосходный молодой человек, полный жизненных сил, так рано уйдет из жизни.
    — Разве силы не всегда полны жизни?
    — Нет. Многие таскают за собой мертвую обузу, неиспользованную энергию, отягощающую их жизнь.
    Луиза решила говорить без обиняков:
    — Что-то случившееся здесь изменило его жизнь.
    — Никто из приехавших сюда не может избежать определенного воздействия. Одни впадают в шок, другие сбегают, третьи решают стать сильными и остаются.
    — Не думаю, что его изменили больные и умирающие люди.
    — Что же тогда? Мы ухаживаем за людьми, которые иначе умерли бы в одиночестве в своих развалюхах, в придорожных канавах, в лесу. Звери приступили бы к своей трапезе еще до того, как эти люди испустят дух.
    — Тут было что-то другое.
    — Полностью понять суть человека — себя ли самого или кого-то другого — невозможно. Наверняка это относилось и к Хенрику. Внутренний мир человека — ландшафт, напоминающий о том, как этот континент выглядел сто пятьдесят лет назад. Изучены были только районы вдоль морских побережий и рек, остальное представляло собой бесконечные белые пятна, где, как считалось, стояли города из золота и жили двухголовые существа.
    — Я знаю, что-то случилось, Только не знаю что.
    — Здесь всегда что-нибудь случается. Привозят новых больных, других хоронят. Здесь имеется кладбище. У нас есть нужные священники. Ни одна собака не покусится на человеческие останки до того, как мы похороним их в земле.
    — Человека, с которым я разговаривала вчера, уже нет. Вероятно, он умер сегодня ночью.
    — Большинство почему-то умирает на рассвете. Они словно бы хотят, чтобы луч света указывал им дорогу, когда они уходят.
    — Вы часто встречались с Хенриком, пока он был здесь?
    — Я вообще редко встречаюсь с людьми. Два-три раза. Не больше.
    — О чем вы говорили?
    — Поскольку я научился распознавать то, что следует помнить, я очень редко запоминаю сказанное. Люди зачастую утомительно неинтересны. По-моему, мы не говорили ни о чем важном. Несколько слов о жаре, об усталости, одолевающей нас всех.
    — Он не задавал вопросов?
    — Мне нет. Похоже, он не того сорта человек.
    Луиза покачала головой.
    — Он был одним из самых любознательных и любопытных людей из тех, кого я встречала. Я могу это утверждать, хотя он был моим сыном.
    — Вопросы, которые люди задают здесь, находятся на ином, внутреннем уровне. Когда человека со всех сторон окружает смерть, вопросы касаются всеобщего смысла. Они задаются в молчании, адресованные себе самому. Жизнь — демонстрация воли к сопротивлению. В конце концов муравьи-охотники все равно пробираются в твою плоть.
    — Муравьи-охотники?
    — Много лет назад я несколько месяцев провел в отдаленной деревне далеко на северо-западе Замбии. Раньше там жили монахи-францисканцы. Но в середине пятидесятых они покинули это место и обосновались южнее, между Солвези и Китве. Остатки их поселения перешли в собственность пары из Арканзаса, которая хотела создать там духовный оазис, не связанный ни с какой религией. Там-то я и столкнулся с муравьями-охотниками. Вы что-нибудь о них знаете?
    — Ничего.
    — О них мало кто знает. Мы считаем сильными хищных животных. Знаем, что иногда они невелики по размеру, но нам и в голову не приходит, что хищник может быть маленьким, как муравей. Однажды ночью, когда я остался один со сторожами, меня разбудили крики и дикий стук в дверь. Сторожа факелами подожгли траву. Из дома я выбежал босиком. И сразу почувствовал жгучую боль в ступнях. Не понял, в чем дело. Сторожа закричали, что это муравьи, полчища бродячих муравьев. Они пожирают все на своем пути, и бороться с ними бесполезно. Но, если поджечь траву, можно вынудить их изменить направление и выбрать другой путь. Я надел сапоги, взял фонарик и увидел маленьких злющих муравьев, маршировавших стройными рядами мимо меня. Из курятника вдруг донеслось пронзительное кудахтанье. Сторожа пытались отловить кур, выгнать их наружу. Но опоздали, все произошло невероятно быстро. Куры защищались, склевывая муравьев. Но те продолжали жить в куриных желудках и принялись выедать их изнутри. Ни одна курица не уцелела. Они бегали кругами, обезумев от боли, причиняемой муравьями, которые грызли их нутро. Я часто об этом думал. Куры защищали себя и тем самым обрекли себя на мучительную смерть.
    — Могу представить себе, каково быть искусанным сотнями муравьев.
    — Сомневаюсь, что вы можете себе это представить. Я не могу. Одному сторожу муравей заполз в ухо и вгрызался в барабанную перепонку. Сторож орал не своим голосом, пока я не влил ему в ухо виски и не убил муравья. Единственного муравья, размером меньше полсантиметра.
    — В этой стране тоже есть муравьи?
    — Они живут по всему африканскому континенту. Но появляются только после проливных дождей.
    — Я не очень понимаю сравнение жизни с состоянием человека, у которого внутри муравьи.
    — Тут как с курами. Трагедию жизни осуществляет сам человек. Она приходит не извне.
    — Я не согласна с вами.
    — Конечно, можно купить богов или взять их напрокат, когда боль становится невыносимой. Но мне этот путь никогда не приносил утешения.
    — Вместо этого вы пытаетесь увести муравьев другой дорогой? Как можно дальше?
    

    Кристиан Холлоуэй кивнул.
    — Вы следите за ходом моих мыслей. Естественно, это вовсе не означает, будто я воображаю, что смогу противостоять окончательной трагедии. Смерть всегда рядом с человеком. Настоящее преддверие смерти — палаты, где женщины рожают детей.
    — Вы когда-нибудь рассказывали Хенрику о муравьях?
    — Нет. Он был слишком слаб. Эта история могла вызывать у него кошмары.
    — Хенрик не был слаб.
    — Дети не всегда ведут себя с родителями так же, как с чужими людьми. Я знаю, потому что у меня у самого есть дети. Что ни говори, над жизнью простирается тонкая пелена осмысленности.
    — Они здесь?
    — Нет. Трое в Северной Америке, один мертв. Как ваш сын. Мой сын тоже ушел из жизни раньше срока.
    — В таком случае вам известно, как это больно.
    Кристиан Холлоуэй долго смотрел на нее. Почти не моргая. Как ящерица, подумала она. Рептилия.
    

    Она вздрогнула.
    — Вам холодно? Прибавить тепла?
    — Я устала.
    — Мир устал. Мы живем в старом ревматическом мире, хотя везде, куда ни посмотришь, кишат дети. Дети повсюду, а мы сидим здесь вдвоем и горюем о тех, кто предпочел уйти из жизни.
    Ей понадобилось несколько секунд, чтобы осмыслить его слова.
    — Ваш сын покончил с собой?
    — Он жил с матерью в Лос-Анджелесе. Однажды, оставшись дома один, он выпустил воду из бассейна, взобрался на вышку для прыжков и прыгнул вниз. Один из охранников услышал его крик. Он умер не сразу, но еще до приезда «скорой» все было кончено.
    Одетый в белое слуга появился на пороге, сделал какой-то знак. Кристиан Холлоуэй встал.
    — Кое-кто нуждается в совете. Единственное, что мне, собственно говоря, по душе, — это поддерживать людей, выслушивая их и по возможности давая советы. Я скоро вернусь.
    

    Луиза подошла к стене и принялась разглядывать Богородицу. Это был оригинал, шедевр. Она прикинула, что икону создал византийский мастер в начале XII или XIII века. Как бы она ни досталась Кристиану Холлоуэю, он наверняка заплатил за нее огромные деньги.
    Она прошлась по комнате. Мониторы светились. На обеих заставках были дельфины, выпрыгивающие из бирюзового моря. Один из ящиков письменного стола наполовину выдвинут.
    Она уступила соблазну. И выдвинула ящик. Но сперва не сообразила, что за предмет там лежит.
    А потом поняла: это высушенный мозг. Маленький, сморщенный, вероятно человеческий.
    Она задвинула ящик. Сердце громко стучало. Высушенный мозг. Исчезнувший мозг Кеннеди.
    Луиза вернулась к своему стулу. Рука дрожала, когда она поднесла чашку с чаем ко рту.
    Есть ли связь между одержимостью Хенрика событиями 1963 года в Далласе и тем, что она обнаружила в письменном столе Холлоуэя? Она заставила себя отбросить эту мысль. Вывод слишком уж прост. Воображаемые осколки керамики сложились в воображаемое изображение. Она не пьяный археолог, который крушит все вокруг. Сморщенный мозг в ящике не имеет ничего общего с Хенриком. По крайней мере, она не могла этого утверждать, пока не узнает больше.
    

    Дверь открылась. Кристиан Холлоуэй вернулся.
    — Извините, что заставил вас ждать.
    Он посмотрел ей в глаза и улыбнулся. У нее вдруг возникла уверенность, что каким-то образом он следил за ее прогулкой по комнате. Может, в стене просверлена дырочка? Или тут есть камера, которой она не заметила? Он видел, как она изучала икону и выдвигала ящик. Наполовину открытый, искушающий. Возможно, Кристиан Холлоуэй выходил нарочно, чтобы посмотреть, что она будет делать.
    — Вероятно, вы и мне можете дать совет, — с наигранным спокойствием сказала она.
    — Всегда могу попробовать.
    — Речь идет о Хенрике и о вашем сыне. У нас общий опыт, которого страшатся все родители.
    — Стив поступил так от отчаяния и злости. Хенрик заснул в своей кровати, если я правильно понимаю. Стив выплеснул себя наружу, Хенрик ушел внутрь. Это два противоположных пути.
    — И все-таки оба привели к одному результату.
    Стив. Имя пробудило смутное воспоминание. Она встречала его раньше, ноне могла вспомнить, где и когда. Стив Холлоуэй. Она рылась в памяти, но безрезультатно.
    — Когда Стив выбросился во мрак, и для его матери, и для меня произошла неожиданная катастрофа, — сказал Кристиан Холлоуэй. — Даже его отчим, который вообще-то ненавидел Стива, сильно скорбел на похоронах. Самоубийство пробуждает особое чувство вины. Все считают, что обязаны были предвидеть катастрофу и сделать все необходимое, чтобы предотвратить ее.
    — У вас не было ни малейших предчувствий?
    — Все, кто знал его, были в шоке, отказывались верить, что это правда.
    — Я ищу следы. Что-то, может быть, едва заметное. Знак. Божий знак, наверно, сказала бы я, если бы верила в Бога. Тоненькую ниточку, которая даст мне надежду на объяснение.
    — Любимцы богов умирают молодыми. Может, Хенрик один из них?
    — Я неверующая. Хенрик тоже был неверующим.
    — Это слово мудрости, не религиозная вера.
    — Вы не замечали в своем сыне ничего, что предвещало его смерть?
    — Смерть Стива явилась полной неожиданностью. Хуже всего то, что, по-моему, она была столь же неожиданной для него самого. После его смерти я пытался выяснить, почему молодые люди кончают с собой. Одно из распространенных недоразумений состоит в том, что большинство самоубийц оставляют потомкам объяснения. Чаще всего они не оставляют ничего. Только окончательную катастрофу.
    — Что побудило Стива поступить так?
    — Его унизили до глубины души — хуже не бывает. Знай я об этом, то, возможно, сумел бы помочь ему. Но никто не знал — ни я, ни его мать, ни его друзья.
    Луиза почувствовала, что Кристиан Холлоуэй намерен закончить разговор о своем сыне и его смерти.
    — Я надеялась, вы мне поможете.
    — Я не знаю как. В жизни можно поставить себе в заслугу только одно — собственную волю и выполняемую работу. Что до СПИДа, то мы делаем слишком мало. Ресурсов, чтобы уменьшить страдания и побороть эпидемию, всегда будет недостаточно. Хенрика привело сюда желание сделать все, что в его силах. А что повергло его в его глубокое отчаяние, я ответить не могу.
    Хенрик не был в отчаянии. Он надел пижаму не от скорби, он не опустошил пузырек с таблетками. По-моему, ты говоришь не все, что знаешь.
    Ее мысли приняли другой оборот: может, все было по-другому. Может, Кристиан Холлоуэй знал не больше того, что рассказал, и хотел выяснить что-то через нее, из ее вопросов?
    Вопросы задают о том, чего не знают. О том, что знают, вопросов не задают.
    

    Луизе не хотелось оставаться в этом доме. Кристиан Холлоуэй, у которого стены имели глаза и уши, пугал ее. Она встала.
    — Не буду больше вам мешать.
    — Мне очень жаль, что я не сумел вам помочь.
    Он проводил ее под палящим солнцем к машине.
    — Езжайте осторожно. Пейте побольше воды. Вы возвращаетесь в Мапуту?
    — Возможно, останусь до утра.
    — Прибрежная гостиница в Шаи-Шаи без изысков, но там по большей части чисто. Не оставляйте в номере никаких ценностей. Не прячьте ничего под матрас.
    — Меня один раз уже ограбили в Мапуту. Теперь я начеку. Первое, что мне пришлось раздобыть — глаза на затылке.
    — Вы пострадали?
    — Я отдала им то, что они требовали.
    — Страна бедная. Грабят и воруют, чтобы выжить. В их положении мы бы поступали так же.
    

    Луиза, пожав ему руку, села за руль. Черная собака по-прежнему лежала в тени.
    В зеркальце заднего вида она увидела, как Кристиан Холлоуэй повернулся и пошел к дому.
    

    В гостинице она сразу легла спать. А когда проснулась, на улице было уже темно.
    Почему ей знакомо имя Стив? Она точно знала, что где-то оно ей встречалось. Но Стив — обычное имя, как Эрик в Швеции или Костас в Греции.
    Луиза спустилась в ресторан поесть. Альбинос, сидя у стены, играл на своем ксилофоне. Официант был тот же, что утром подавал ей завтрак. На ее вопрос он ответил, что инструмент называется тимбила.
    Пообедав, она осталась сидеть. Вокруг лампы над ее столом кружились насекомые. Посетителей было мало — несколько мужчин пили пиво. Женщина и трое детей обедали в полном молчании. Луиза отодвинула чашку с кофе, заказала бокал красного вина. Пробило десять. Альбинос перестал играть, закинул инструмент за спину и растворился в темноте. Женщина с тремя детьми расплатилась и враскачку, точно корабль, вышла, таща в кильватере три спасательные лодки. Мужчины продолжали беседовать, но в конце концов тоже удалились. Официант начал приводить помещение в порядок к вечеру. Луиза расплатилась и вышла из гостиницы. Вода мерцала в свете одинокого фонаря.
    

    Свист звучал совсем тихо, но она сразу услышала. Вгляделась в тени за пределами освещенного круга. Свист повторился так же тихо. И тут она обнаружила его. Он сидел на перевернутой рыбацкой лодке. Ей вспомнились силуэты в сумке Хенрика. Таким же образом человек, который ждал ее, мог быть вырезан из ночного мрака.
    Он соскользнул с лодки, сделал ей знак следовать за ним и пошел к обломкам постройки, которая некогда была пляжным киоском. Луиза еще днем обратила на него внимание. На разбитом цементе сохранилось название — «Лиссабон».
    Подойдя поближе, Луиза увидела, что в развалинах горит костерок. Мужчина сел у огня, подбросил несколько веток. Она села напротив. В отблесках пламени увидела, насколько он истощен. Кожа туго обтягивала скулы, на лбу — незалеченные язвы.
    — Не беспокойся. За тобой никто не шел.
    — Откуда такая уверенность?
    — Я долго следил за тобой взглядом. — Он махнул рукой в темноту. — Тут есть и другие следящие.
    — Какие другие?
    — Друзья.
    — Что ты хотел мне рассказать? Я даже не знаю, как тебя зовут.
    — Я знаю, что тебя зовут Луиза Кантор.
    Она хотела спросить, откуда ему известно ее имя, но поняла, что вряд ли получит иной ответ, кроме неопределенного жеста в темноту.
    — Мне трудно выслушивать людей, у которых нет имени.
    — Меня зовут Умби. Отец назвал меня в честь своего брата — тот работал на шахтах в Южной Африке и умер молодым. Его шахту завалило. Дядю так и не нашли. Скоро я тоже умру. А с тобой хочу поговорить потому, что единственное, оставшееся мне в жизни, единственное, что имеет хоть какой-то смысл, — это помешать другим умирать так, как я.
    — Я понимаю. У тебя СПИД, да?
    — В мое тело попал яд. Даже если б из меня выкачали всю кровь, яд бы остался.
    — Но тебе помогают? Дают лекарства, которые замедляют болезнь?
    — Мне помогают те, кто ничего не знает.
    — Не понимаю.
    Умби не ответил. Подложил еще дров. Потом тихонько свистнул в темноту. Слабый ответный свист, похоже, успокоил его. Луиза почувствовала, как в ней растет неприязнь. Человек по ту сторону костра умирал. Впервые она поняла, что значит уходить. Умби уходил из жизни. Натянутая кожа скоро лопнет.
    — Мойзишу, с которым ты общалась, не следовало говорить с тобой. Хотя ты была одна в комнате с больными, всегда есть кто-то, кто наблюдает. Тем, кто скоро умрет, не дозволено иметь секретов.
    — Почему следят за больными? И за посетителями вроде меня? Что, по их мнению, я могу украсть у умирающих, нищих людей, которые живут у Кристиана Холлоуэя, потому что ничего не имеют?
    — Мойзиша они забрали на рассвете. Пришли, сделали ему укол, подождали, пока он умрет, и унесли, завернув в простыню.
    — Ему сделали укол, чтобы он умер?
    — Я говорю только о том, что произошло. Больше ни о чем. Пожалуйста, расскажи об этом.
    — Кто сделал ему укол? Какая-нибудь бледная девица из Европы?
    — Они не знают, что происходит.
    — Я тоже.
    — Потому я и пришел сюда. Чтобы рассказать.
    — Я здесь, потому что мой сын когда-то работал с больными. Теперь он мертв. Его звали Хенрик. Ты помнишь его?
    — Как он выглядел?
    Луиза описала внешность сына. Страдание захлестнуло ее, когда она описывала его лицо.
    — Я не помню его. Возможно, ко мне тогда еще не приходил архангел.
    — Архангел?
    — Мы так его называли. Откуда он явился, я не знаю. Но, очевидно, он очень близок Кристиану Холлоуэю. Приветливый человек с лысой головой. Говорил с нами на нашем языке и предлагал нам то, чего нам больше всего не хватало.
    — Что же?
    — Путь из бедности. Люди вроде тебя нередко думают, что по-настоящему бедные люди не осознают своей нищеты. Уверяю тебя, это неправда. Архангел сказал, что пришел к нам, поскольку наши страдания — самые великие и горькие. Старосте деревни он велел отобрать двадцать человек. Через три дня за ними приехал грузовик. В тот раз меня с ними не было. Но, когда он вернулся, я вышел вперед и оказался среди избранных.
    — Что случилось с теми, кто уехал на первом грузовике?
    — Он объяснил, что они пока здесь и останутся еще на какое-то время. Естественно, многие из их родственников были обеспокоены, потому что давно ничего о них не слышали. Договорив до конца, он выдал старосте большую сумму денег. Никогда еще в нашей деревне не было столько денег. Как будто тысячи шахтеров вернулись после многолетней работы в Южной Африке и у нас на глазах высыпали все свои сбережения на циновку. Через несколько дней пришел второй грузовик. Я был среди тех, кто залез в кузов. Мне казалось, что я — один из тех избранных, которые сумеют вырваться из бедности, маравшей меня даже во сне.
    

    Умби замолчал, вслушиваясь в темноту. До Луизы доносился лишь шум моря да крик одинокой ночной птицы. Она каким-то образом догадалась, что он встревожен, но не могла решить почему.
    Он еще раз тихонько свистнул и прислушался. Ответа не было. Внезапно вся эта ситуация показалась Луизе нереальной. Почему она сидела у костра рядом с человеком, свистевшим в темноту? Темноту, в которую она могла проникнуть. Это была не только темнота африканского континента, это была глубокая темнота в ней самой, и в этой темноте находились могила Хенрика и исчезновение Арона. Ей хотелось громко закричать, потому что она не понимала происходящего, да и никто другой не понимал.
    Однажды вечером я стояла возле дома в Арголиде и курила. Слышала лай собак и музыку из дома соседа. Надо мной было ясное звездное небо. Мне предстояло ехать в Швецию, чтобы прочитать доклад о керамике и значении оксидов железа для черной и красной ее окраски. Стоя в темноте, я решила закончить свои отношения с Василисом, моим милым аудитором. Радовалась скорой встрече с Хенриком, вокруг разливалась мягкая темнота, сигаретный дым поднимался прямо в тишину. Сейчас, несколько месяцев спустя, моя жизнь превратилась в руины. Я чувствую только пустоту и страх перед будущим. Чтобы не сломаться, пытаюсь оправдать свое бешенство по поводу случившегося. Может быть, в глубине души, не признаваясь себе в этом, я ищу того или тех, кто виноват в смерти Хенрика. Убийца Хенрика приговорил себя к смерти. Он виновен не только в смерти Хенрика, но и в моей.
    Умби с трудом поднялся на ноги и едва не упал. Луиза хотела поддержать его, но он отрицательно помотал головой.
    — Я сейчас вернусь.
    Несколько шагов — и он пропал в темноте. Наклонившись вперед, она подбросила дров в костер. Артур научил ее разжигать костры и не давать им гаснуть. Этим искусством владели лишь те, кто действительно замерзал в своей жизни. Хенрика он тоже выучил складывать костры. Перед ней словно все время пламенели костры. Даже Арон порой сбегал в лес с кофейником и рюкзаком, заставляя ее следовать за ним, — в те разы, когда ему хотелось разбить все компьютеры и исчезнуть в глуши, в другой жизни.
    Костры горели вдоль дорог ее жизни. Без дров и любви она не смогла бы продолжать жизнь.
    

    Умби по-прежнему скрывался в темноте. Незаметно подступила тревога. Один сигнальный свист остался без ответа.
    Неожиданно Луиза уверилась в грозящей опасности. Встала и поспешно отошла от костра. Что-то случилось. Затаив дыхание, она прислушалась. Но слышала только биение собственного сердца. Попятилась еще дальше. Окружавший ее мрак напоминал море. Она ощупью направилась к гостинице.
    Внезапно нога споткнулась обо что-то мягкое, лежавшее на земле. Какой-нибудь зверек, решила она, вздрогнув. Поискала в карманах спички. А когда спичка вспыхнула, увидела, что это Умби. Мертвый. Ему перерезали горло, голова практически отделилась от тела.
    

    Луиза пустилась бегом. Два раза спотыкалась и падала.
    Отперев дверь номера, она сразу заметила, что в комнате кто-то побывал. Чулки лежали не там, куда она их положила. Дверь в ванную была приоткрыта, хотя она почти не сомневалась, что закрыла ее. Может, там кто-то есть? Луиза распахнула дверь в коридор и приготовилась бежать, но сперва, набравшись храбрости, толкнула ногой дверь ванной. Там никого не оказалось.
    Но кто-то следил за ней. Умби и его друзья видели далеко не все, что пряталось в темноте. Поэтому Умби умер.
    Страх сковал ее парализующим холодом. Побросав вещи в сумку, она покинула комнату. Ночной портье спал на матрасе за стойкой и вскочил, вскрикнув от испуга, когда она рявкнула, чтобы он просыпался. Заплатив по счету, Луиза отперла машину и поехала прочь. Лишь покинув Шаи-Шаи и удостоверившись, что в зеркале заднего вида нет горящих фар, она взяла себя в руки.
    

    Теперь она вспомнила, где видела имя Стив.
    Арон сидел за компьютером Хенрика, а она склонялась над его плечом. На экране была статья из «Нью-Йорк таймс» о человеке по имени Стив Николс, покончившем с собой в результате шантажа. Стив Николс. Не Стив Холлоуэй. Но он жил с матерью. Возможно, Николс — ее фамилия.
    Осколки начинали складываться совершенно неожиданным образом.
    

    Вдруг Хенрика убили за то, что он довел Стива Николса до самоубийства? Вдруг убийство переоделось самоубийством, как жестокий привет от мстителя?
    

    Луиза стукнула по рулю и закричала в темноту, зовя Арона. Сейчас он нужен ей как никогда. Но он молчал, не ответил.
    Заметив, что едет слишком быстро, она сбавила скорость.
    Она сбежала, чтобы выжить. А не затем, чтобы разбиться на машине на темном проселке бесконечного африканского континента.
   

   

    

     19
    

    Посреди дороги мотор заглох. Она изо всех сил жала на педаль газа, пытаясь сдвинуть машину с места. Бензобак полон наполовину, датчик температуры в пределах зеленой зоны.
    Причина смерти неизвестна, думала она со злостью и страхом. Этот чертов автомобиль сдох, когда я больше всего в нем нуждаюсь.
    

    Луиза стояла в полной темноте. Нигде ни огонька. Открыть окно, а тем более дверь она не решалась. Была пленницей умершего автомобиля и хочешь не хочешь останется в этой тюрьме, пока кто-нибудь не придет на помощь.
    В зеркало заднего вида она внимательно высматривала хоть какие-нибудь признаки приближающегося автомобиля. Опасность крылась позади, не впереди. Раз за разом Луиза пыталась вдохнуть жизнь в мотор. Стартер работал вхолостую. В конце концов она зажгла фары и заставила себя выйти из автомобиля.
    Тишина накрыла ее. Словно голову накрыли пледом. Вокруг лишь бесконечное беззвучное ничто. Она слышала только собственное дыхание. Сделала глубокий вдох, словно внутри была пустота.
    Я убегаю. Меня преследует страх. Те, кто отрезал голову Умби, где-то совсем рядом.
    Вздрогнув, она обернулась. Никого. Кое-как открыла крышку капота и заглянула в незнакомый мир.
    Ей вспомнились слова Арона, произнесенные в первые дни их брака самым что ни на есть язвительным тоном: «Если ты не выучишь самое необходимое о том, как работает автомобильный движок и что можно починить своими силами, тебе не сдать на права».
    Луиза так этому и не выучилась — терпеть не могла пачкать руки машинным маслом. Но в первую очередь отказалась слушаться высокомерного совета Арона.
    Она захлопнула крышку капота. Громкий звук растворился во мраке.
    Что там написал Шекспир? «Ответ их был как залп из пушек, куда двойной заряд заложен»[8]. Так Арон описывал самого себя. Он был человеком с двойным зарядом, никто не мог совладать с его силой. Что бы он сказал сейчас, увидев ее в испустившей дух машине среди африканской тьмы? Прочел бы одну из своих презрительных лекций о ее непригодности. Как обычно, когда пребывал в плохом настроении, что приводило к длительным ссорам, которые нередко кончались тем, что они бросали друг в друга чашки и бокалы.
    «И все-таки я его люблю, — подумала она, присаживаясь на корточки возле машины, чтобы пописать. — Я пыталась заменить его другими мужчинами, но всегда неудачно. Как шекспировская Порция, я ждала своих женихов. Они танцевали, прыгали и развлекали меня своими трюками, но как только начинался последний акт, им показывали на дверь. А вдруг это мой последний акт? Я рассчитывала еще по крайней мере лет на двадцать. После смерти Хенрика я за несколько секунд промчалась через всю пьесу, и теперь остался лишь эпилог».
    Луиза продолжала наблюдать в зеркало заднего вида. В ночном небе ни намека на свет фар. Она достала телефон, набрала номер Арона. Абонент временно недоступен.
    Потом она позвонила в квартиру Хенрика. Ты знаешь, что надо сделать. You know what to do. Из глаз хлынули слезы, и сообщения на его автоответчике она не оставила. Затем позвонила Артуру. Связь работала отлично, без задержек. Она слышала его голос совсем рядом:
    — Где ты? Почему звонишь среди ночи? Ты плачешь?
    — У меня заглох мотор на пустынной сельской дороге.
    — Ты там одна?
    — Да.
    — Ты явно ненормальная! Едешь на машине, одна, по ночной Африке? Ведь что угодно может случиться.
    — Уже случилось. Мотор заглох. Бензин есть, температура в норме, аварийные лампочки не горят. Наверно, если б мотор заглох в горах Херьедалена, было бы не намного хуже.
    — Никто не может приехать и помочь? Ты взяла машину в аренду? Значит, у фирмы определенно есть аварийный телефон.
    — Помоги мне. Ты научил меня готовить, ты можешь починить испорченный патефон и даже умеешь делать чучела птиц.
    — Я волнуюсь за тебя. Чего ты боишься?
    — Я не боюсь. И не плачу.
    Он заорал, крик ударил ее словно пощечина:
    — Не ври мне прямо в глаза! Даже когда прячешься в телефонной трубке!
    — Не кричи на меня! Лучше помоги.
    — Зажигание работает?
    Положив трубку на колени, она повернула ключ и включила стартер.
    — Работает нормально, — сказал Артур.
    — Почему тогда машина не трогается с места?
    — Не знаю. Дорога ухабистая?
    — Как будто едешь по щебенке в весеннюю распутицу.
    — Может, какой-нибудь кабель соскочил.
    Она снова зажгла фары, подняла крышку капота и выполнила указания отца. Но попытка завести машину опять оказалась безрезультатной.
    Связь оборвалась. Она кричала в темноту, но Артур не отвечал. Снова набрала его номер. Женский голос сказал что-то по-португальски с нотками сожаления. Луиза положила трубку в надежде, что Артур сумеет перезвонить.
    Бесполезно. Мрак заполнил машину. Она позвонила по номеру, указанному в контракте. Никто не ответил. Автоответчик молчит, никаких пояснений.
    В зеркале заднего вида возник далекий свет фар. Внутри все заныло от страха. Выйти из машины и спрятаться в темноте? Она не могла пошевелиться. Свет приближался. Она не сомневалась, что автомобиль врежется в нее и сомнет в лепешку. В последнюю секунду он объехал ее и с грохотом пронесся мимо. Это был грузовик.
    Будто конь без седока.
    

    Эта ночь оказалась одной из самых длинных в ее жизни. Через полуоткрытое окно она вслушивалась в темноту и искала огни. Время от времени пыталась возобновить связь с Артуром, но безуспешно.
    Перед рассветом Луиза еще раз повернула ключ зажигания. Машина завелась. Она задержала дыхание. Движок работал.
    В разгар утра она подъехала к Мапуту. Повсюду, словно из лучей солнца и красной пыли, появлялись статные женщины с тяжеленными узлами на голове и детьми за спиной.
    Луиза пробиралась сквозь хаотическое движение, окутанная черным дымом автобусов и грузовиков.
    Надо бы помыться, переодеться, немного поспать. Но ей не хотелось встречаться с Ларсом Хоканссоном. Она отыскала дом Лусинды. Та наверняка спит после долгой ночи в баре. Но ничего не поделаешь. Только Лусинда способна ей сейчас помочь.
    

    Остановив машину, она еще раз позвонила Артуру. Вспомнила, что он ей однажды сказал.
    Ни черт, ни Бог не желают соперничать друг с другом. Поэтому мы, люди, попадаем в ничейную страну одиночества.
    Она по голосу поняла, что отец устал. Наверняка не спал ночью ни минуты. Но ни за что не признается. Ей врать не разрешалось, однако себе он это право отвоевал.
    — Что случилось? Где ты?
    — Ничего особенного, просто машина внезапно поехала. Я в Мапуту.
    — Проклятые телефоны!
    — Они отличные.
    — Ты скоро оттуда уедешь?
    — Скоро, но не сейчас. Потом поговорим. Батарейка у меня почти сдохла.
    Она закончила разговор и в ту же минуту увидела Лусинду — та стояла возле дома, с полотенцем вокруг головы. Луиза вышла из машины и подумала, что долгая ночь наконец кончилась.
    Лусинда с удивлением спросила:
    — Так рано?
    — Это я должна бы спросить у тебя. Во сколько ты легла?
    — Я вообще мало сплю. Может, все время чувствую себя усталой? Но не замечаю этого?
    

    Лусинда терпеливо отогнала ребятишек — вероятно, своих братьев и сестер, или двоюродных родственников, или племянников. Потом подозвала девушку-подростка, которая протирала пластиковые стулья, стоявшие в тени возле дома, и та принесла два стакана воды.
    Лусинда вдруг обратила внимание на волнение Луизы.
    — Что-то произошло. Поэтому ты приехала так рано.
    Луиза решила рассказать все, как было. О Кристиане Холлоуэе и Умби, о темноте на берегу и долгой ночи в машине.
    — Они наверняка видели меня, — сказала Луиза. — Наверняка слышали, о чем мы говорили. Они следовали за ним и, поняв, что он собирается что-то открыть, убили его.
    Лусинда определенно поверила ей, поверила каждому слову, каждой подробности. Когда Луиза замолчала, она долго сидела, не говоря ни слова. Какой-то мужчина начал было стучать по листу кровельного железа, сгибая стык. Лусинда шикнула на него. Он тут же прекратил свое занятие, уселся в тени дерева и стал ждать.
    — Ты уверена, что Хенрик был замешан в шантаже сына Кристиана Холлоуэя?
    — Я ничего в точности не знаю. Пытаюсь размышлять спокойно, четко и логично. Но все куда-то ускользает. Даже в самых невероятных фантазиях я не могу представить себе Хенрика в роли шантажиста. А ты?
    — Нет, конечно.
    — Мне нужен компьютер и выход в Интернет. Быть может, удастся отыскать статьи, где говорится о сыне Кристиана Холлоуэя. Тогда я найду хоть какую-нибудь связь.
    — Связь с чем?
    — Не знаю. Что-то с чем-то связано, а я понятия не имею, каким образом. Где-то надо начинать. Я начинаю снова и снова, раз за разом.
    

    Лусинда встала.
    — Поблизости есть интернет-кафе. Я была там один раз с Хенриком. Сейчас оденусь и провожу тебя туда.
    Лусинда скрылась в доме. Ребятишки не сводили глаз с Луизы. Она улыбнулась. Ребята заулыбались в ответ. У Луизы потекли слезы. Ребята продолжали улыбаться.
    

    Лусинда вернулась, и Луиза вытерла глаза. Они свернули на длинную улицу, носившую имя Ленина. Лусинда остановилась рядом с булочной, делившей помещение с театром.
    — Надо было накормить тебя завтраком.
    — Я не голодна.
    — Ты голодна, только не хочешь в этом признаться. Никогда не могла понять, почему белым людям так трудно говорить правду об обыденных вещах. О том, что хорошо спишь, что поел, что мечтаешь переодеться в чистую одежду.
    Лусинда зашла в булочную и вернулась с бумажным пакетом, в котором лежали две круглые булки. Одну она взяла себе, другую отдала Луизе.
    — Будем надеяться, что однажды все разъяснится и хорошо кончится.
    — Умби — второй покойник, которого я видела в своей жизни. Первым был Хенрик. Неужели у людей нет совести?
    — У людей почти никогда нет совести. У бедняков потому, что у них нет денег, у богачей потому, что они полагают, будто это для них слишком дорого.
    — Хенрик имел совесть. Он получил ее от меня.
    — Хенрик, думаю, не отличался от большинства других!
    Луиза повысила голос:
    — Он не был как все другие!
    — Хенрик был хороший человек.
    — Более чем.
    — Можно ли быть более чем хорошим?
    — Он желал другим добра.
    

    Лусинда громко скрипнула зубами. После чего отвела Луизу в тень маркизы, висевшей над окном обувного магазина.
    — Он был как все. Не всегда хорошо поступал. Почему он сделал со мной то, что сделал? Отвечай!
    — Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
    — Он заразил меня ВИЧ. Он виноват. Первый раз, когда ты меня об этом спросила, я ответила отрицательно. Считала, что с тебя и так довольно. Больше такого не будет. Я говорю то, что есть. Если ты уже не сообразила.
    Лусинда бросала злые слова в лицо Луизе. Та не пыталась сопротивляться, понимая, что Лусинда права. Луиза подозревала истину еще с тех пор, как приехала в Мапуту. Хенрик скрыл от нее свою болезнь, никогда не говорил о квартире в Барселоне. После его смерти, сейчас, когда она сама казалась себе мертвой, ей пришлось признать, что она почти не знала его. Когда все изменилось, она точно не знала, наверно, перемена происходила постепенно, незаметно для нее. Хенрик не хотел, чтобы она обнаружила, что он становится другим.
    Лусинда зашагала по тротуару. Она не ждала от Луизы ответа. Швейцар возле обувного магазина с любопытством смотрел на обеих женщин. Луиза так возмутилась, что подошла к швейцару и закричала по-шведски:
    — Чего уставился? Мы любим друг друга. Мы — друзья. Злимся, но любим друг друга!
    Она догнала Лусинду и взяла ее за руку.
    — Я этого не знала.
    — Ты решила, что я заразила его. Безапелляционно предполагала, что заразу принесла черная шлюха.
    — Я никогда не считала тебя проституткой.
    — Белые мужчины практически всегда считают черных женщин доступными, когда угодно и где угодно. Если молодая и красивая черная девушка двадцати лет от роду говорит жирному белому мужику, что она его любит, он верит ей. Приезжая в бедную африканскую страну, он воображает себя всесильным. Хенрик говорил мне, что так же обстоит в Азии.
    — Хенрик ведь никогда не относился к тебе как к проститутке?
    — Честно говоря, не знаю.
    — Он предлагал тебе деньги?
    — Это необязательно. Многие белые мужчины полагают, что мы должны быть благодарны, что нам позволено раздвигать ноги.
    — Отвратительно.
    — Бывает еще отвратительнее. Если рассказать о девочках восьми-девяти лет.
    — Я отказываюсь это слушать.
    — А Хенрик не отказывался. Как бы гадко все это ни было, он хотел слушать. «Я хочу знать, тогда я пойму, почему не хочу знать». Так он сказал. Сперва я думала, он просто выпендривается. А потом поняла: он и вправду говорит то, что думает.
    

    Лусинда остановилась. Они подошли к интернет-кафе, которое помещалось в отремонтированном каменном доме. На тротуаре на узеньких циновках сидели женщины, предлагая на продажу свои товары. Прежде чем войти внутрь, Лусинда купила несколько апельсинов. Луиза пыталась задержать ее на улице.
    — Не сейчас. Мы поговорим об этом позже. Я не могла не рассказать тебе правду.
    — Как Хенрик узнал, что болен?
    — Я спрашивала. Но он так и не ответил. Я не могу говорить о том, чего не знаю. Но, узнав, что я заразилась от него, он был убит горем. Говорил, что покончит с собой. Мне удалось убедить его, что если он ничего не знал, то не виноват. Я хотела удостовериться только в одном: знал ли он, что подхватил заразу. Он это отрицал. Потом обещал достать все возможные лекарства, способные остановить болезнь. Он давал мне пятьсот долларов в месяц. Я получаю их до сих пор.
    — Откуда идут деньги?
    — Не знаю. Они лежали в банке. Он обещал, что, если с ним что-нибудь случится, деньги будут поступать в течение двадцати пяти лет. Они приходят регулярно на открытый для меня счет, каждый месяц, двадцать восьмого числа. Как будто он все еще жив. По крайней мере, его дух не может заниматься ежемесячными денежными переводами.
    Луиза мысленно подсчитала. Шесть тысяч долларов ежегодно в течение 25 лет — получалась умопомрачительная сумма в 150 000 долларов, почти миллион крон. Хенрик умер явно богатым человеком.
    Она заглянула в окошко интернет-кафе. Неужели он все-таки покончил с собой?
    — Ты, наверно, ненавидела его.
    — Я не умею ненавидеть. Возможно, все происходящее предопределено.
    — Смерть Хенрика не была предопределена.
    

    Они вошли в кафе, где им указали свободный компьютер. За другими столами сидели школьники в форме, уставившись на экраны в сосредоточенном молчании. Несмотря на работающие кондиционеры, в помещении царила влажная жара. Лусинда рассердилась на грязный монитор. Когда управляющий подошел протереть экран, она выхватила у него тряпку и сделала это сама.
    — В годы колониализма нас учили делать только то, что прикажут. Теперь мы постепенно учимся думать самостоятельно. Но по-прежнему на многое не решаемся. Протереть экран компьютера дочиста, например.
    — Ты сказала, что была здесь один раз с Хенриком?
    — Он что-то искал. Речь шла о Китае.
    — Сможешь найти это еще раз, а?
    — Наверно. Если хорошенько подумаю. Займись сначала тем, что тебе надо. Я скоро вернусь. «Малокура» сама по себе не работает. Мне нужно оплатить счет за электричество.
    

    Лусинда вышла на палящее солнце. Луиза взмокла под тонкой майкой и чуяла запах собственного пота. Когда она мылась последний раз? Она вошла в сеть, стараясь припомнить, что они с Ароном делали в Барселоне. Она помнила газеты, но в какой из них что читала, забыла. Статьи были опубликованы в 1999 и 2000 годах, в этом она не сомневалась. Сперва поискала в архиве «Вашингтон пост». Там не упоминался ни Стив Николс, ни Стив Холлоуэй. Вытерев пот с лица, она углубилась в архив «Нью-Йорк тайме» и через полчаса проверила все за 1999 год, продолжила поиски в 2000 году и почти сразу обнаружила статью из испанского компьютера Хенрика. «Человек по имени Стив Николс покончил с собой в результате шантажа. Шантажисты угрожали предать огласке, что он заражен ВИЧ и каким образом это произошло». Луиза внимательно прочитала статью, надеясь отыскать какие-то намеки, но не нашла никаких связей между Стивом Николсом и Кристианом Холлоуэем.
    Она подошла к стойке, купила бутылку воды. Вокруг ее потного лица кружились назойливые мухи. Луиза осушила бутылку воды и вернулась к компьютеру. Начала искать Кристиана Холлоуэя, изучила сайты организаций, работавших с больными СПИДом, и уже решила бросить это занятие, как вдруг снова всплыло имя Стив Николс.
    

    На фотографии был изображен молодой человек в очках, с тонкими губами и стеснительной улыбкой, может, чуть постарше Хенрика. Ни малейшего сходства с Кристианом Холлоуэем.
    Стив Николс рассказывал об общественной организации, в которой сотрудничал, «А for Assistance». Эта организация действовала в США и Канаде, помогала больным СПИДом жить достойной жизнью. Но он ни словом не обмолвился, что сам заразился ВИЧ. Не упоминал и про шантаж. Только, что беззаветно работает для больных.
    Луиза готова была впасть в отчаяние, когда внезапно обнаружила рамочку с биографическими фактами.
    

    Стив Николс. Родился в Лос-Анджелесе 10 мая 1970 г. Мать — Мэри-Анн Николс, отец — Кристиан Холлоуэй.
    

    Луиза громко хлопнула ладонью по крышке стола. Управляющий, молодой чернокожий в костюме и галстуке, вопросительно посмотрел на нее. Она жестом успокоила его и сказала, что нашла то, что искала. Он кивнул и снова углубился в газету.
    Открытие потрясло ее. Что оно значило, по-прежнему было неясно. Кристиан Холлоуэй горевал по сыну. Но что крылось за горем? Дух мщения, пытавшийся выведать, кто стоял за шантажом и самоубийством сына?
    

    Лусинда вернулась, пододвинула себе стул, села. Луиза рассказала ей о своем открытии.
    — Но я сомневаюсь. Другое дело, случись это двадцать лет назад. Но не сейчас. Неужели в наше время человек кончает с собой, страшась, что его разоблачат как носителя ВИЧ?
    — Может, он боялся, что выплывет наружу факт его заражения от проститутки или развратного мужчины?
    Луиза согласилась с Лусиндой.
    — А теперь найди, что искал Хенрик, когда вы были здесь. Ты умеешь управляться с компьютером?
    — Пусть я работаю в баре и время от времени живу как продажная женщина, это вовсе не значит, что я не умею управляться с компьютером. Если хочешь знать, меня этому научил Хенрик.
    — Я вовсе не это имела в виду.
    — Тебе лучше знать, что ты имеешь в виду.
    Луиза поняла, что снова оскорбила Лусинду, и попросила прощения. Лусинда коротко кивнула, но промолчала. Они поменялись местами. Пальцы Лусинды забегали по клавиатуре.
    — Он сказал, что хочет почитать о чем-то случившемся в Китае. Как же назывался тот сайт? — Она порылась в памяти и наконец сказала: — «Aids Report». Такое было название.
    

    Она начала искать, пальцы быстро и легко летали по клавишам.
    Луизе вдруг вспомнилось, как в детстве она пыталась учить Хенрика играть на рояле. Его руки почти сразу превратились в молотки, бьющие в счастливом бешенстве. Через три занятия учитель музыки посоветовал Хенрику стать барабанщиком.
    — Это было в мае, — сказала Лусинда. — Завывал ветер, началась чуть ли не песчаная буря. Хенрику что-то попало в левый глаз. Я помогла ему вытащить песчинку. Потом мы зашли в кафе и сели вон там. — Она указала в угол. — Это заведение только что открылось. Мы сидели за столом у окна. Компьютеры были совсем новенькие. В зале присутствовал и хозяин — то ли пакистанец, то ли индиец, то ли уроженец Дубая. Беспокойно сновал вокруг и кричал, что с компьютерами надо обращаться осторожно. Через месяц после открытия он сбежал из страны. Деньги, вложенные им в это заведение, шли от обширной контрабанды наркотиков через Илья-де-Мозамбик. Кто нынешний владелец кафе, я не знаю. Возможно, никто не знает. Обычно это значит, что владельцем является кто-то из министров.
    Лусинда продолжала просматривать архив и чуть не сразу наткнулась на то, на что надеялась. Она отодвинула стул и дала Луизе самой прочитать статью.
    Статья четко и однозначно излагала события. В конце осени 1995 года в китайскую провинцию Хэнань прибыло несколько человек для закупки крови. Для крестьян в бедных деревнях это означало уникальную возможность заработать. Они и не предполагали, что их тела могут принести доход, не занимаясь тяжелым трудом. Требовалось всего-навсего лечь на койку и сдать пол-литра крови. Закупщиков интересовала только плазма, саму кровь они вливали обратно в тела крестьян. Но иглы не стерилизовали. А один из крестьян несколько лет назад ездил в провинцию на границе с Таиландом. Там он тем же способом продавал свою кровь, и вирус ВИЧ попал ему в кровеносную систему, как теперь проник и в тела других крестьян. Весной 1997 года в ходе профилактического обследования врачи обнаружили, что большая часть населения в ряде деревень заражена ВИЧ. Многие уже умерли или тяжело болели.
    Тут наступила вторая фаза, которую в «Aids Report» назвали «Катастрофой в Хэнани». Как-то раз в одну из деревень нагрянула группа врачей. Они предложили больным новое лекарство под названием BGB-2, созданное «Креско», фармацевтическим институтом в Аризоне, разрабатывающим различные виды антивирусных средств. Это лекарство врачи предлагали здешним беднякам бесплатно, обещая им скорое выздоровление. Но китайское министерство здравоохранения не выдавало лицензии на применение BGB-2. Слыхом о нем не слыхало и понятия не имело ни о врачах, ни о медсестрах, действовавших в провинции Хэнань. На самом деле вообще никто не знал, эффективно ли BGB-2 и каковы его побочные воздействия.
    Через несколько месяцев крестьяне, получавшие это лекарство, стали болеть. У одних поднялась температура, у других наблюдался полный упадок сил, шла кровь из глаз и на коже появились трудноизлечимые высыпания. Все больше людей умирало. Врачи и медсестры неожиданно исчезли. Никто больше не заикался о BGB-2. Аризонская фирма отрицала свою причастность к этому делу, сменила название и переехала в Англию. Наказание понес один-единственный человек — тот, что ездил по деревням и скупал кровь. Его осудили за тяжкие налоговые преступления и казнили, так как народный суд вынес ему смертный приговор.
    

    Луиза выпрямилась.
    — Дочитала? Хенрик был в бешенстве. Я тоже. Мы подумали об одном и том же.
    — Что это могло произойти и здесь?
    Лусинда кивнула.
    — Бедняки реагируют одинаково. Почему бы и нет?
    

    Луиза пыталась собраться с мыслями. Она устала, проголодалась, мучилась жаждой, но в первую очередь была в полном замешательстве. И все время отгоняла от себя страшную картину — голову Умби, смерть, смеявшуюся над ней.
    — Хенрик общался с Кристианом Холлоуэем и работал в Шаи-Шаи, когда вы были здесь?
    — Это осталось в далеком прошлом.
    — До того, как он начал меняться?
    — Приблизительно одновременно. Как-то утром он пришел ко мне — он жил у Ларса Хоканссона — и попросил показать ему интернет-кафе. Он очень спешил. Впервые проявил нетерпение.
    — Почему он не воспользовался компьютером Ларса?
    — Он ничего не сказал. Но я, помнится, задала ему этот вопрос.
    — Что он ответил?
    — Только покачал головой и попросил меня поторопиться.
    — Больше он ничего не сказал? Подумай хорошенько! Это важно.
    — Мы пошли в кафе, которое, как я сказала, только что открылось. Помню, сеял мелкий дождь. Вдалеке гремел гром. Я предположила, что, если гроза накроет город, может вырубиться электричество.
    Лусинда замолчала. Луиза заметила, что она старается вспомнить. Опять возник образ мертвого Умби. Крестьянин-бедняк, больной СПИДом, хотел сообщить ей нечто важное. Луиза поежилась, хотя в помещении было жарко и влажно. Ей чудилось, что от нее воняет грязью.
    

    — На улице он оглянулся. Я вспомнила. Два раза он резко останавливался и оглядывался. Я так удивилась, что мне в голову не пришло спросить, зачем он это делает.
    — Он что-то увидел?
    — Не знаю. Мы просто пошли дальше. Он еще раз оглянулся. Вот и все.
    — Он был напуган?
    — Трудно сказать. Возможно, его что-то тревожило, а я не обратила внимания.
    — Что-нибудь еще помнишь?
    — За компьютером он просидел меньше часа. Работал очень целеустремленно.
    

    Луиза старалась мысленно воспроизвести эту картину. Они сидели за столом в углу. Оттуда Хенрик, подняв голову, мог видеть улицу. Но его самого заслонял компьютер.
    Он выбрал интернет-кафе, потому что не хотел оставлять следы в компьютере Ларса Хоканссона.
    — А ты не припомнишь, входил ли кто-нибудь в кафе, когда он работал на компьютере?
    — Я устала и проголодалась. Что-то выпила, съела липкий бутерброд. Естественно, люди приходили и уходили. Не помню, чтобы кто-то привлек мое внимание.
    — Что было потом?
    — Он скопировал статью. И мы ушли. А когда пришли ко мне домой, начался ливень.
    — На обратном пути он оборачивался?
    — Не помню.
    — Подумай!
    — Я думаю! Но не помню. Мы бежали от дождя. Ливень продолжался несколько часов. Улицы затопило. И, разумеется, электричество отключили до вечера.
    — Он остался у тебя?
    — По-моему, ты не представляешь себе, что такое африканский дождь. Тебя словно обливают водой из тысячи шлангов. Без нужды из дома не выходят.
    — Он ничего не говорил о статье? Почему решил прочитать ее? Как о ней услышал? Какое отношение она имела к Кристиану Холлоуэю?
    — Когда мы пришли ко мне домой, он попросил разрешения поспать. Лег на мою кровать. Я велела ребятам вести себя потише. Естественно, они не послушались. Но он спал. Я подумала, что он заболел. Он спал как человек, очень долго мучившийся бессонницей. Проснулся под вечер, дождь как раз кончился. Мы вышли на улицу, когда тучи разогнало. Воздух посвежел, и мы погуляли по берегу.
    — И он по-прежнему ничего не говорил?
    — Рассказал историю, которую от кого-то слышал. Она навсегда врезалась ему в память. По-моему, это произошло в Греции или в Турции. Причем давно-давно. Группа людей скрылась от захватчиков в пещере. У них были запасы еды на много месяцев, а воду они брали в пещере — она капала с потолка. Но их обнаружили. Враги замуровали вход в пещеру. Несколько лет назад отыскали замурованную пещеру и мертвецов. Но самой поразительной находкой был глиняный кувшин, стоявший на полу. В него собирали капающую воду. За долгие годы образовались натеки, и кувшин оказался внутри сталагмита. Хенрик сказал, что именно так представляет себе терпение. Слияние кувшина и воды в одно целое. От кого он услышал эту историю, я не знаю.
    — От меня. Находка этой пещеры на Пелопоннесе в Греции стала сенсацией. Я сама присутствовала там, когда сделали это открытие.
    — Почему ты вообще оказалась в Греции?
    — Работала там археологом.
    — Что это значит? Я не понимаю.
    — Я ищу прошлое. Следы людей. Могилы, пещеры, древние дворцы, манускрипты. Раскапываю то, что существовало в далеком прошлом.
    — Никогда не слышала, чтобы в нашей стране были археологи.
    — Их, наверно, немного, но они есть. Неужели Хенрик действительно не рассказывал, где слышал эту историю?
    — Нет.
    — Никогда не говорил обо мне?
    — Никогда.
    — И о своей семье тоже?
    — Он говорил о своем деде, очень известном художнике. С мировой славой. И много рассказывал о своей сестре Фелиции.
    — У него нет сестры. Он был моим единственным сыном.
    — Я знаю. Он говорил, это сестра по отцу.
    На миг Луизе подумалось, что это вполне может быть правдой. Арон мог иметь детей от другой женщины и держать это в тайне. В таком случае то, что он открыл это Хенрику, а не ей, было глубочайшим оскорблением.
    Впрочем, это наверняка неправда. Хенрик никогда бы не сумел сохранить в тайне такую ложь, даже если бы Арон попросил его.
    Никакой сестры нет. Хенрик выдумал ее. Зачем? Этого она никогда не узнает. Она не припоминала, чтобы он когда-нибудь сожалел, что у него нет сестры или брата. Она бы такого не забыла.
    — Он когда-нибудь показывал тебе фотографию своей сестры?
    — Я до сих пор храню ее.
    Луиза подумала, что сходит с ума. Нет никакой сестры, никакой Фелиции. Зачем Хенрик придумал ее?
    Она встала.
    — Я больше не хочу здесь оставаться. Мне надо поесть и поспать.
    Они вышли из интернет-кафе и под палящим солнцем зашагали по улицам.
    — Хенрик хорошо переносил жару?
    — Он обожал ее. Но переносил ли, не знаю.
    

    Лусинда пригласила ее в тесный домишко. Луиза поздоровалась с ее матерью, согбенной старушкой с сильными руками, морщинистым лицом и приветливыми глазами. Повсюду сновали дети, всех возрастов. Лусинда что-то им сказала, и они сразу убежали в открытую дверь, занавешенную трепетавшей на ветру занавеской.
    Лусинда скрылась за другой занавеской. Из комнаты долетали хриплые звуки радио. Лусинда вернулась, держа в руке фотографию.
    — Вот. Хенрик и Фелиция.
    

    Луиза поднесла фотографию к окну — Хенрик и Назрин. Луиза напряглась, пытаясь уразуметь, что же она видит. Мысли кружились в голове, смутные, бессвязные. Почему он это сделал? Почему солгал Лусинде, что у него есть сестра? Она вернула фотографию.
    — Она ему не сестра. Просто хорошая подруга.
    — Я не верю тебе.
    — У него не было сестры.
    — Зачем же он наврал мне?
    — Не знаю. Слушай, что я тебе говорю. Это его подруга, ее зовут Назрин.
    Лусинда больше не протестовала. Положила фотографию на стол.
    — Не люблю людей, которые лгут.
    — Не понимаю, почему он сказал, что у него есть сестра Фелиция.
    — Моя мать ни разу в жизни никому не лгала. Для нее существует только правда. Отец вечно врал ей про других женщин, уверял, что их нет, врал, что заработал деньги, а потом потерял. Врал про все, кроме одного: что без нее ему бы никогда не справиться. Мужчины врут.
    — Женщины тоже.
    — Они защищаются. Мужчины воюют с женщинами разными способами. Самое привычное их оружие — ложь. Ларс Хоканссон хотел даже, чтобы я поменяла имя, звалась Жульетой, а не Лусиндой. До сих пор не могу понять, в чем разница. Может, Жульета раздвигает ноги по-другому, не так, как я?
    — Мне не нравится, как ты говоришь о себе.
    

    Внезапно Лусинда враждебно замолчала. Луиза встала. Лусинда проводила ее к машине. О следующей встрече они договариваться не стали.
    

    Несколько раз Луиза свернула не туда, но в конце концов выехала к дому Ларса Хоканссона. Охранник у ворот дремал от жары. Он вскочил, отдал честь и впустил ее. Селина развешивала белье. Луиза сказала ей, что проголодалась. Через час, около одиннадцати утра, она приняла душ и поела. Потом легла на кровать и заснула в прохладе кондиционера.
    Проснулась она, когда уже смеркалось. Было шесть часов вечера. Она проспала несколько часов. Простыня пропиталась влагой. Ей приснился сон.
    Арон стоит на вершине далекой горы. Сама же она топчется по бесконечному торфянику где-то в Херьедалене. Во сне они далеко друг от друга. Хенрик сидит на камне под высокой елью, читает книжку. На ее вопрос, что он читает, он показывает фотоальбом. Люди на фотографиях ей совершенно незнакомы.
    Луиза собрала грязную одежду. Испытывая угрызения совести, бросила ее на пол — чтобы постирали. Потом приоткрыла дверь, прислушалась. На кухне тишина, никаких голосов. Дом как будто опустел.
    Она приняла душ, оделась и спустилась вниз. Отовсюду веяло прохладным воздухом кондиционера. На столе стояла полупустая бутылка вина. Налив бокал, Луиза устроилась в гостиной. С улицы доносились громкие разговоры охранников. Шторы опущены. Глотнув вина, она спросила себя, что произошло после ее отъезда из Шаи-Шаи. Кто обнаружил Умби? Связал ли кто-нибудь ее со случившимся? Кто прятался в темноте?
    Казалось, только сейчас, когда она выспалась, ее охватила паника. Человека, который хотел раскрыть мне тайну, жестоко убили. На его месте мог бы быть Арон.
    Внезапно к горлу подступила тошнота, Луиза побежала в туалет, и ее вырвало. Сжавшись комочком, она опустилась на пол. Внутри словно пронесся вихрь. Может, теперь она наконец ступила на дорогу, которая вела в бездонное черное озеро Артура?
    

    Она сидела на полу, и ей было плевать, что мимо пробежал таракан и скрылся в дырке кафельной плитки за водопроводной трубой.
    Пора складывать из черепков мозаику. Есть несколько вариантов, которые я могла бы истолковать. Надо действовать так же, как со старыми горшками, — идти вперед с терпением сталагмитов.
    Картина, возникшая в голове, была невыносима. Сначала Хенрик узнает, что заражен ВИЧ. Потом приходит к выводу, что на людях проводят бесчеловечные эксперименты, в поисках вакцины или лекарства против болезни. Кроме того, он каким-то образом замешан в шантаже, который приводит к самоубийству сына Кристиана Холлоуэя.
    Луиза пробовала так и этак сложить вместе все эти кусочки, оставляя пустые места для еще не найденных осколков. Но фрагменты упорно рассыпались.
    Она повернула картинку. Шантажист вряд ли рассчитывает, что его жертва покончит с собой. Смысл в другом: выплаченные шантажисту деньги гарантируют жертве, что молчание не будет нарушено.
    Если Хенрик не рассчитывал, что шантаж приведет к смерти Стива Николса, как он реагировал, узнав, что случилось? Отчаянием? Стыдом?
    Черепки молчали. Не давали ответа.
    

    Она попыталась сделать еще один шаг. Может, Хенрик шантажировал шантажиста? Может, Стив Николс был его другом? Не через него ли Хенрик узнал о деятельности Кристиана Холлоуэя в Африке? Имел ли Стив Николс представление о том, что в действительности происходит в Шаи-Шаи, на прекрасном фоне любимой общественной работы?
    Все остановилось, когда она подошла к последнему этапу своих размышлений. Может, смерть Умби — знак того, что сопоставимо с событиями в далеком Хэнане?
    

    Она полулежала на полу в туалете, опираясь головой о стульчак. Кондиционер перекрывал все звуки. И все же она почувствовала, что за спиной кто-то стоит, и резко обернулась.
    На нее смотрел Ларс Хоканссон.
    — Ты заболела?
    — Нет.
    — Так какого черта лежишь на полу в туалете? Позволь спросить?
    — Меня вырвало. И не было сил встать.
    Она поднялась и захлопнула дверь у него перед носом. Сердце стучало от страха.
    

    Когда она вышла из туалета, Ларс Хоканссон сидел со стаканом пива в руках.
    — Тебе лучше?
    — Я вполне здорова. Наверно, съела что-то неподходящее.
    — Если бы ты пробыла здесь пару недель, я спросил бы, не болит ли у тебя голова и нет ли температуры.
    — У меня нет малярии.
    — Пока нет. Но, насколько я помню, ты не принимаешь никаких профилактических препаратов?
    — Ты совершенно прав.
    — Как прошла поездка на Иньяку?
    — Откуда тебе известно, что я там была?
    — Тебя видели.
    — И знали, кто я?
    — Да, знали.
    — Я ела, спала, плавала. Кроме того, встретилась с человеком, который пишет картины.
    — Дельфинов? Грудастых женщин, танцующих хоровод? Необычный человек, приплывший на Иньяку. Потрясающая судьба.
    — Он мне понравился. Он запечатлел Хенрика, его лицо среди множества других лиц.
    — Те картины, которые я видел, попытки написать портреты живых людей, редко получались удачными. Он никакой не художник, у него нет и намека на талант.
    Луизу возмутил его презрительный тон.
    — Я видела и похуже. В первую очередь встречала много художников, которых чествовали скорее за их претензии, чем за талант, какого не было и в помине.
    — Естественно, мои оценки того, что считать хорошим искусством, никак нельзя сравнивать с оценками классически образованного археолога. Я советник Министерства здравоохранения этой страны и обычно обсуждаю вопросы, не имеющие отношения к искусству.
    — О чем ты говоришь?
    — О том, что в больничных палатах нет чистых простынь или простынь вообще. Весьма прискорбно. Еще прискорбнее, что мы год за годом выплачиваем деньги на закупку простынь, но они — деньги и простыни — исчезают в бездонных карманах коррумпированных чиновников и политиков.
    — Почему ты не протестуешь?
    — А зачем? Я бы только потерял работу и отправился домой. Я иду другим путем. Стараюсь повысить зарплату чиновникам — она мизерна, — чтобы снизить мотивацию к коррупции.
    — Разве для развития коррупции требуются не две руки?
    — Безусловно. Ох как много рук норовят заграбастать миллионы, идущие на помощь бедным странам. И дающих рук, и берущих.
    

    Зазвонил телефон Ларса. Он коротко ответил по-португальски и выключил телефон.
    — Сожалею, но вынужден и сегодня вечером оставить тебя в одиночестве. Прием в немецком посольстве требует моего присутствия. Германия финансирует большую часть здравоохранения в этой стране.
    — Ничего, я обойдусь.
    — Только запри дверь. Вероятно, я приду очень поздно.
    — Почему ты такой циничный? Спрашиваю, поскольку ты этого не скрываешь.
    — Цинизм — это защита. Реальность немного смягчается благодаря этому фильтру. Иначе легко упустить все и вся на дно.
    — На какое дно?
    — Бездонное. Многие всерьез верят, что будущее африканского континента осталось в прошлом. Для тех, кто имел несчастье родиться здесь, впереди лишь бесконечная вереница мучительных эпох. Кого, собственно, заботит будущее этого континента? Кроме тех, у кого есть особые интересы, будь то южноафриканские алмазы, ангольская нефть или футбольные таланты из Нигерии.
    — Таково твое мнение?
    — И да и нет. Да, принимая во внимание взгляд на этот континент. С Африкой не хотят связываться, поскольку считают, что здесь царит чудовищный бардак. Нет, потому что нельзя просто-напросто поставить целый континент в угол. В лучшем случае мы можем своими денежными вливаниями помочь континенту держаться на плаву, пока они сами не найдут способов выбраться из омута. Здесь, как нигде, необходимо заново изобрести колесо.
    

    Он встал.
    — Мне надо переодеться. Но я с удовольствием продолжу нашу беседу позднее. Ты нашла что-нибудь или кого-нибудь, кто помогает тебе в поисках?
    — Я все время нахожу что-то новое.
    Ларс Хоканссон задумчиво посмотрел на нее, кивнул и поднялся на второй этаж. Она услышала, как зашумел душ. Через четверть часа он спустился вниз.
    — Может, я наговорил лишнего? Вряд ли я циничен, скорее честен. Ничто не действует на людей так удручающе, как искренность. Мы живем в эпоху лжи.
    — Не означает ли это в таком случае, что образ африканского континента не соответствует действительности?
    — Будем надеяться, что ты права.
    — Я нашла два письма, отправленные Хенриком с твоего компьютера. Хотя, по-моему, одно из них написано тобой. Зачем?
    Ларс Хоканссон посмотрел на нее настороженно.
    — Зачем бы мне писать фальшивое письмо от имени Хенрика?
    — Не знаю. Может, чтобы сбить меня с толку.
    — Зачем?
    — Не знаю.
    — Ты ошибаешься. Будь Хенрик жив, я бы выставил тебя вон.
    — Я лишь стараюсь понять.
    — Здесь нечего понимать. Я не имею привычки писать фальшивые письма от чужого имени. Забудем это.
    

    Ларс Хоканссон прошел на кухню. Она услышала щелчок, потом хлопнул дверной замок. Ларс вернулся и закрыл за собой наружную дверь. Автомобиль тронулся с места, открылись и закрылись ворота. Луиза осталась одна. Поднявшись на второй этаж, она села за компьютер, но так и не включила его. Не хватило сил.
    Дверь в спальню Ларса Хоканссона была приоткрыта. Луиза ногой распахнула ее пошире. Одежда кучей валялась на полу. Перед широкой кроватью стоял телевизор, стул, заваленный книгами и газетами, секретер с выдвинутой столешницей, большое настенное зеркало. Присев на краешек кровати, она представила себя Лусиндой. Потом встала, подошла к секретеру. Ей вспомнился такой же секретер из ее детства. Артур показывал его ей, когда они ходили в гости к его старому родственнику, лесорубу, которому, когда она была совсем крохой, уже исполнилось девяносто. Она воочию видела перед собой тот секретер. Подняла книги, лежавшие на секретере Ларса. Большинство посвящено здравоохранению в бедных странах. Может, она несправедлива к Ларсу Хоканссону. Что, собственно, она знала о нем? Не исключено, что он ревностно трудился на ниве помощи развивающимся странам, а вовсе не был циничным наблюдателем?
    Луиза прошла в свою комнату и прилегла. Как только наберется сил, приготовит что-нибудь поесть. Африканский континент измотал ее.
    Лицо Умби все время всплывало в темноте.
    

    Она проснулась рывком.
    Ей снилось, что она попала в дом престарелых, к девяностолетнему старику с дрожащими руками, обломку человека, который всю свою долгую жизнь тяжко работал лесорубом.
    Сейчас она все видела ясно и четко. Ей было лет шесть-семь.
    Секретер стоял у стены в его комнате. На нем находилась обрамленная черно-белая фотография людей другой эпохи. Возможно, его родителей.
    Артур открыл дверцу секретера, вытащил один из ящиков. Потом перевернул его и показал потайной ящичек, который открывался с другой стороны.
    

    Луиза встала, вернулась в спальню Ларса Хоканссона. Ящик был самый верхний, слева. Она вытащила его, перевернула. Ничего. Ей стало стыдно, что сон обманул. Тем не менее она вытащила и остальные ящики.
    В последнем, пожалуй, самом большом, обнаружился тайник. В нем хранились записные книжки. Она взяла верхнюю, пролистала. Обычный ежедневник с разрозненными записями. Они как-то неприятно напоминали записи Хенрика. Какие-то буквы, указания времени, крестики и восклицательные знаки.
    Она перелистала ежедневник до того дня, когда приехала в Мапуту. Лист совершенно пустой, ни указаний времени, ни имен. Открыла вчерашнюю страницу и, не веря своим глазам, уставилась на запись. «Л.», а после «Ш.-Ш.». Ничего, кроме того, что она была в Шаи-Шаи, это означать не могло. Но он же не знал, что она поехала туда?
    Она пролистала несколько страниц назад и наткнулась еще на одну запись: «К.Х. Мапуту». Это могло означать, что Кристиан Холлоуэй посещал Мапуту. Но ведь Ларс Хоканссон утверждал, что незнаком с ним.
    

    Она положила ежедневники обратно и задвинула ящик. Охранники на улице замолчали. Она обошла дом, проверяя, заперты ли двери и окна и на месте ли решетки.
    За кухней имелась маленькая комната, где сушили и гладили белье. Луиза проверила окно. Крючок снят. Решетка тоже открыта. Она поставила решетку на место. И узнала звук. Открыла решетку. Тот же звук. Сперва она не сообразила, откуда он ей знаком. Потом вспомнила. Ларс Хоканссон перед уходом заходил на кухню. И тогда она слышала те же звуки.
    Он велел мне запереться, подумала она. Но сам перед уходом открыл окно. Чтобы кто-то мог забраться внутрь.
    

    Луиза мгновенно запаниковала. Возможно, она настолько переволновалась, что уже не могла отличить реальность от фантазий. Но даже если она неверно и преувеличенно толковала происходящее вокруг, то все равно бы не рискнула остаться здесь. Она зажгла свет во всем доме, сгребла в кучу свою одежду. Дрожащими руками отперла наружные двери и решетчатую калитку. Словно бежала из тюрьмы с помощью ключей надзирателя. Когда она вышла на улицу, охранник спал. Вздрогнув, он проснулся и помог уложить чемоданы на заднее сиденье.
    Она поехала прямо в гостиницу «Полана», где провела первые ночи. Сама отнесла наверх чемоданы, несмотря на дружелюбные протесты портье. В комнате, вся дрожа, присела на край кровати.
    Вполне возможно, она ошибалась, видела тени вместо нормальных людей, и связи тут были случайными. Но их было слишком много.
    Она сидела на кровати, пока не успокоилась. Портье сообщил ей, что первый самолет на Йоханнесбург вылетает из Мозамбика завтра в 7.00 утра. Ей помогли забронировать место. Поев, она вернулась в номер, стала у окна и принялась глядеть на пустой бассейн. «Я не знаю, что вижу, — думала она. Нахожусь в центре чего-то, чего не знаю. Только на расстоянии я, быть может, начну понимать, что заставило Хенрика уйти из жизни».
    

    С отчаянием она подумала, что Арон, наверно, жив. В один прекрасный день он снова предстанет перед ней.
    Около пяти утра она поехала в аэропорт. Бросила ключ от машины в ящичек для арендованных машин, получила свой билет и уже собралась пройти контроль, как вдруг увидела женщину, которая стояла и курила у входа в терминал. Это была девушка, работавшая вместе с Лусиндой в баре. Луиза понятия не имела, как ее зовут, но не сомневалась, что это она.
    Луиза собралась уехать из страны, не поговорив с Лусиндой. Ей стало совестно.
    Она подошла к девушке, и та узнала ее. Луиза спросила по-английски, не согласится ли она передать Лусинде записку. Девушка кивнула. Луиза вырвала листок из ежедневника и написала: Я уезжаю. Но я не из тех, кто исчезает. Я напишу тебе.
    Она сложила листок и вручила девушке, любовавшейся своими ногтями.
    — Куда ты едешь?
    — В Йоханнесбург.
    — Хотела бы я быть на твоем месте. Но не дано. Лусинда получит записку сегодня вечером.
    

    Луиза прошла через контроль. В панорамное окно ей было видно громадный лайнер на стартовой площадке.
    По-моему, я начинаю кое-что соображать о действительности на этом континенте. Из бедности произрастают жестокие силы, не встречающие сопротивления. С бедными китайскими крестьянами и с их братьями и сестрами на африканском континенте обращаются как с крысами. Может, Хенрик тоже увидел и понял именно это? Пока я не знаю, что происходит в тайном мире, созданном Кристианом Холлоуэем. Но у меня теперь есть кое-какие черепки. Я найду еще. Если не опущу руки. Если не потеряю мужества.
    На борт Луиза поднялась одной из последних. Самолет взял разгон и взлетел. Последнее, что она увидела, прежде чем он пробил тонкие облака, были маленькие рыбацкие лодки с поднятыми парусами, направлявшиеся к берегу.
   

   

    

     20
    

    Через 23 часа Луиза приземлилась на афинском аэродроме Венизелос. Самолет заходил на посадку со стороны моря. Навстречу приближались Пирей и Афины с хаосом домов и улочек.
    Улетала она оттуда с чувством большой радости. А теперь возвращалась с разбитой жизнью, преследуемая непонятными событиями. В голове роились детали, которые она пока была не способна свести воедино и истолковать.
    Куда она возвращалась? К раскопкам могил, уже не находившимся под ее ответственностью. Она заплатит остатки аренды Мицосу, упакует свои вещи, попрощается с теми, кто остался на раскопках, пока они ближе к зиме не закончатся.
    Может, навестить и Василиса в его аудиторской конторе? Но что она, собственно, ему скажет? Что она способна сказать хоть кому-нибудь?
    

    Она летела рейсом компании «Олимпик» и позволила себе роскошь купить билет в первый класс. За все долгое ночное путешествие она занимала два места. Как и во время путешествия на юг, ей чудились костры в далекой темноте. Один из них — костер Умби, последний зажженный им в жизни. В темноте находились и те, что заставили его замолчать.
    Она теперь знала, была уверена. Умби умер потому, что она говорила с ним. Она никогда бы в одиночку не взяла на себя ответственность за случившееся. Но, если бы она не пришла, он, вероятно, был бы еще жив.
    Почему она прониклась такой уверенностью? Вопрос преследовал ее во сне, в удобном кресле авиалайнера. Умби мертв. Его глаза смотрели в неизвестное, мимо ее собственного взгляда. Ей уже никогда не поймать этот взгляд. Так же, как не узнать, что он собирался ей сказать.
    

    В аэропорту у нее внезапно возникло желание повременить с возвращением на раскопки в Арголиде, снять номер в гостинице, может, в «Гран-Бретань» на Синтагме, и просто раствориться среди людских толп. На сутки или на двое заставить время остановиться, чтобы вновь обрести свое «я».
    Но она взяла напрокат машину и по новенькому шоссе покатила на Пелопоннес, в Арголиду. Было по-прежнему жарко, осень не стала ближе со времени ее отъезда. Дорога вилась по высохшим холмам, между бурыми пучками травы и низкими деревьями торчали, как кости, белые скалы.
    Добравшись до Арголиды, она вдруг забыла о страхе. Сумела оставить своих преследователей в африканской тьме.
    Интересно, получила ли Лусинда ее записку и какие мысли она у нее вызвала? А Ларс Хоканссон? Она нажала на газ, прибавила скорость. Этого человека она ненавидела, хотя, естественно, не могла обвинить его в том, что ее втянули в события, приведшие к смерти Хенрика. С этим человеком она бы не хотела находиться рядом.
    

    Луиза заехала на бензоколонку, где имелось и кафе. Войдя в помещение, она осознала, что как-то раз уже была здесь с Василисом, ее терпеливым, но немного рассеянным любовником. Он тогда заехал за ней в аэропорт, она прилетела из Рима, где участвовала в скучном семинаре, посвященном находке старинных книг и манускриптов в пустынях Мали. Находка вызвала сенсацию, но семинары клонили ко сну — слишком много выступавших, никудышная организация. Василис встретил ее в Афинах, и они вместе пили кофе.
    Той ночью она спала у него. Сейчас все это казалось таким далеким, будто происходило в ее детстве.
    Водители грузовиков дремали над своими чашками кофе. Луиза съела салат, выпила воды и чашку кофе. Запахи и вкус еды говорили, что она снова в Греции. Ничего незнакомого — в отличие от Африки.
    

    В одиннадцать часов она приехала в Аргос. Свернула к дому, который снимала, но передумала и отправилась к месту раскопок. Большинство, наверно, уже разъехалось по домам, но все-таки кое-кто остался подготовиться к зиме. Но там вообще никого не было. Пусто, заброшено. Все, что полагалось запереть, — заперто. Даже сторожей нет.
    Самый одинокий момент в ее жизни, так она чувствовала. Естественно, ничто нельзя сравнить с шоком, испытанным ею, когда она обнаружила мертвого Хенрика. Но здесь одиночество было другое — тебя словно бросили одну в бесконечном пространстве.
    Она вспомнила мысленную игру, которой они иногда забавлялись с Ароном. Что бы ты сделал, если бы оказался последним человеком на земле? Или первым? Но Луиза так не вспомнила ни предложений, ни ответов. Сейчас речь шла уже не об игре.
    

    Подошел старик с собакой. Он регулярно посещал раскопки. Его имени она не помнила, но собаку точно звали Алиса. Он вежливо приподнял кепку и поздоровался. Заговорил по-английски, медленно и обстоятельно, словно ему нравилось практиковаться.
    — Я думал, все уехали.
    — Я ненадолго. До весны здесь все замрет.
    — Последние уехали неделю назад. Но вас, госпожа Кантор, с ними не было.
    — Я была в Африке.
    — Так далеко. Не страшно?
    — Что вы имеете в виду?
    — Ну все это... дикое? Ведь это так называется? T’he wilderness?
    — Там, пожалуй, как здесь. Мы с легкостью забываем, что люди принадлежат к одной семье и во всех ландшафтах есть нечто схожее. Если мы действительно происходим с африканского континента, значит, у нас у всех была одна праматерь.
    — Вполне возможно. — Он с тревогой посмотрел на свою собаку, которая улеглась, положив голову на лапу. — Не переживет она эту зиму.
    — Болеет?
    — Старая очень. Думаю, ей чуть не тысяча лет. Классическая собака, античный реликт. Каждое утро я наблюдаю, с каким трудом она встает. Теперь я выгуливаю ее, не наоборот, как бывало раньше.
    — Надеюсь, она выживет.
    — Увидимся весной.
    Он снова приподнял кепку и зашагал дальше. Собака на негнущихся ногах поплелась следом. Луиза решила навестить Василиса в его офисе. Пора окончательно подвести итоги. Она осознала, что больше никогда не вернется сюда. Раскопки возглавит кто-нибудь другой.
    Ее жизнь поворачивалась в другую сторону, в какую — она не знала.
    Она остановилась в городе возле офиса. Увидела в окно Василиса. Он говорил по телефону, что-то записывал, смеялся.
    Он забыл меня. Для него меня больше нет. Я была лишь случайным товарищем, с которым можно спать и заглушать боль. Тем же он был и для меня.
    Она уехала прежде, чем он ее заметил.
    Приехав домой, она долго искала ключи. Мицос, без сомнения, заходил к ней. Из кранов не капало, ненужные лампы выключены. На столе в кухне лежали письма — одно из Шведского института в Афинах, другое — от друзей. Она оставила их нераспечатанными.
    На раковине возле маленького холодильника стояла бутылка вина. Луиза откупорила ее, налила себе бокал. Столько, сколько выпила за последние недели, она никогда в жизни себе не позволяла.
    Мест для отдыха уже нет. Она находилась в непрестанном внутреннем движении, которое не всегда совпадало с внешним, захлестнувшим ее вихрем.
    Выпив вина, она уселась в скрипучее кресло-качалку Леандра. И долго смотрела на свой проигрыватель, так и не решив, что послушать.
    

    Опустошив полбутылки, она подошла к письменному столу, достала бумагу и авторучку и начала медленно писать письмо в университет Уппсалы. Объяснила свою ситуацию и попросила о годичном отпуске за свой счет.
    

    Мои боль и отчаяние таковы, что с моей стороны было бы самонадеянно считать, что я смогу взять на себя ответственность, необходимую для руководства раскопками. В настоящее время я пытаюсь изо всех сил — если они еще остались? — справиться с собой.
    

    Письмо получилось длиннее, чем она рассчитывала. Просьбу об отпуске следовало бы изложить короче. То, что она написала, выглядело как мольба или скорее растерянная исповедь.
    Ей хотелось, чтобы они узнали чувства человека, потерявшего единственного ребенка.
    В одном из ящиков она нашла конверт и запечатала письмо. Лаяли собаки Мицоса. Луиза села в машину и отправилась в ближайшую таверну, где обычно ела. Хозяин был слепой, неподвижно сидел на стуле и, казалось, медленно превращался в статую. Его невестка готовила, а жена подавала. Никто из них не знал английского, но Луиза привычно прошла в тесную, закопченную кухню, показывая блюда, которые ей нравились.
    Она съела греческие голубцы и салат, выпила бокал вина и чашку кофе. Посетителей мало. Она практически всех их знала.
    Когда она вернулась в дом, из темноты вынырнул Мицос. Она ахнула.
    — Я тебя напугал?
    — Я не знала, кто это.
    — Кто бы это еще мог быть, кроме меня? Разве что Панайотис. Но он смотрит футбол, «Панатинаикос» играет.
    — Они выиграют?
    — Наверняка. Панайотис сделал ставку на три — один. Он обычно не ошибается.
    Луиза отперла дверь, впустила Мицоса.
    — Я отсутствовала дольше, чем думала.
    

    Мицос сел на табуретку, серьезно посмотрел на нее.
    — Я слышал, что случилось. Очень жаль, что мальчик умер. Но мы все умрем. Панайотис плакал. Собаки молчали — что бывает редко.
    — Все произошло так неожиданно.
    — Никто не ждет смерти молодого человека. Если нет войны.
    — Я вернулась собрать вещи и окончательно расплатиться.
    Мицос развел руками.
    — Ты мне ничего не должна.
    Он произнес это с такой убежденностью, что Луиза не стала настаивать. Мицос явно чувствовал себя неловко и не знал, что сказать. Она припомнила, что прежде он казался ей похожим на Артура. Их объединяла странная неспособность справляться с чувствами, которые затрагивали ее, Луизу.
    

    — Леандр болен. Старик-сторож. Как это вы его называете? Phylakas Anghelos.
    — Наш ангел-хранитель. Что с ним?
    — Он начал пошатываться на ходу. Потом упал. Сперва решили, что это давление. А на прошлой неделе у него в голове обнаружили большую ongos. По-моему, это называется опухоль.
    — Он в больнице?
    — Отказался. Не желает, чтобы ему вскрывали череп. Лучше, мол, умереть.
    — Бедный Леандр.
    — Он прожил долгую жизнь. Сам он теперь считает, что заслужил смерть. Oti prepi па teleiossi tha teleiossi, как мы говорим. «То, что должно кончиться, кончается».
    Мицос встал, собираясь уходить.
    — Завтра я уеду. В Швецию.
    — Вернешься на следующий год?
    — Вернусь.
    Она не удержалась. Птица улетела, и она не успела поймать ее за крыло.
    

    Уже в дверях Мицос обернулся:
    — Тебя какой-то человек искал.
    Луиза мгновенно насторожилась. Мицос задел окружавшие ее силки.
    — Кто это был?
    — Не знаю.
    — Грек?
    — Нет. Он говорил по-английски. Длинный, с жидкими волосами, худой. Голос высокий. Спросил про тебя. Потом пошел к раскопам. Судя по всему, он знал, что случилось.
    К своему ужасу, Луиза решила, что Мицос говорит об Ароне.
    — Он не сказал, как его зовут?
    — Мюррей. Я даже не знаю, фамилия это или имя.
    — И то и другое. Расскажи-ка подробнее. Когда он приходил? Чего хотел? Он приехал на машине? Или пришел пешком? Припарковал машину так, чтобы ее не было видно отсюда?
    — На кой бы черт ему это понадобилось?
    Луиза поняла, что больше не в силах ходить вокруг да около.
    — Потому что он может быть опасен. Потому что, может, как раз он убил Хенрика и, возможно, моего мужа. Потому что не исключено, что он хочет убить меня.
    Мицос, с недоверием глядя на нее, собирался возразить. Луиза жестом остановила его:
    — Я хочу, чтобы ты мне поверил. Больше ничего. Когда он приходил?
    — На прошлой неделе. В четверг. Вечером. Постучал в дверь. Звука мотора я не слышал. Собаки тоже не залаяли. Он спросил про тебя.
    — Ты помнишь, что он в точности сказал?
    — Спросил, дома ли госпожа Кантор.
    — Не сказал Луиза?
    — Нет. Госпожа Кантор.
    — Ты когда-нибудь раньше его видел?
    — Нет.
    — У тебя не возникло ощущения, что он знает меня?
    Мицос замялся, прежде чем ответить.
    — Мне кажется, этот человек тебя не знает.
    — Что ты ответил?
    — Что ты уехала в Швецию и я не знаю, когда вернешься.
    — Ты сказал, он побывал на раскопках?
    — Да. На следующий день.
    — Что было потом?
    — Он спросил, уверен ли я, что не знаю, когда ты вернешься. И тут мне подумалось, что он слишком уж любопытен. Я ответил, что больше мне сказать нечего и вообще я как раз сажусь обедать.
    — Что он сказал тогда?
    — Извинился за беспокойство. Но явно только для проформы.
    — Почему ты так считаешь?
    — Это видно. Он был приветлив, но мне вовсе не понравился.
    — Что произошло потом?
    — Он исчез в темноте. Я запер дверь.
    — Ты не слышал звука мотора?
    — Помнится, нет. И собаки по-прежнему молчали.
    — Больше он не приезжал?
    — Нет, я видел его всего один раз.
    — И никто другой про меня не спрашивал?
    — Никто.
    

    Луиза поняла, что дальше не продвинется. Поблагодарила Мицоса, и тот ушел. Услышав, как хлопнула его дверь, она заперла дом и уехала. У шоссе на Афины стояла гостиница «Немея», где она однажды ночевала, когда в ее доме случилась протечка. Гостиница была почти пуста, и ей достался двухместный номер с видом на обширные оливковые рощи. Она уселась на балконе и, почувствовав слабое дуновение осеннего ветра, укрылась пледом. Издалека долетали музыка и смех.
    Она размышляла о том, что рассказал Мицос. Что за человек искал ее, она понятия не имела. Но те, кто шел за ней по пятам, были ближе, чем она думала. Ей не удалось скрыться от них.
    Они считают, что мне что-то известно и что я не сдамся, пока не найду то, что ищу. Единственный способ освободиться от них — прекратить поиски. Я думала, что оставила их в прошлом, когда уехала из Африки. Но ошибалась.
    В темноте на балконе Луиза приняла решение. В Греции она не останется. Выбор невелик и не составляет трудности — либо вернуться в Барселону, либо уехать домой в Швецию. Сейчас ей нужен Артур.
    На следующий день, упаковав вещи, она покинула дом. Ключи бросила в почтовый ящик Мицоса и написала ему записку, в которой обещала как-нибудь вернуться и забрать качалку, подаренную Леандром. В конверт она вложила деньги, попросила Мицоса купить Леандру цветы или сигареты и пожелать ему скорого выздоровления.
    Она направилась обратно в Афины. Облачный, серый день, нервозное, интенсивное движение. Ехала она быстро, хотя никуда не спешила. Время существовало вне ее, вне ее контроля. В том вихре, в каком она находилась, царило безвременье.
    

    Вечером Луиза села на самолет «САС», летевший до Копенгагена с пересадкой на Стокгольм. В полночь она была в Стокгольме, сняла номер в гостинице аэропорта. Денег Арона пока что хватало на перелеты и гостиницы. Изучив расписание, она из номера позвонила Артуру и попросила встретить ее в Эстерсунде. Она собиралась приехать вечером, потому что сначала хотела побывать в квартире Хенрика. Она почувствовала, что у отца полегчало на сердце, оттого что она дома.
    — Как ты себя чувствуешь? — спросил Артур.
    — Я слишком устала, чтобы обсуждать это.
    — Идет снег, — сказал он. — Легкий рассыпчатый снежок. На улице четыре градуса мороза, а ты даже не спросила, как прошла охота на лосей.
    — Извини. Как она прошла?
    — Хорошо. Но больно короткая.
    — Ты сам кого-нибудь подстрелил?
    — Лоси у моего схрона так и не появились. Но мы отстреляли квоту за два дня. Я приеду за тобой, только сообщи, каким самолетом прилетишь.
    

    В ту ночь она впервые за долгое время спала, не просыпаясь от сновидений, которые то и дело будили ее. Багаж она оставила в камере хранения и села на поезд в Стокгольм. Над городом шел холодный дождь, с Балтики налетал шквалистый ветер. По дороге к Шлюзу она все время ежилась. Было слишком холодно, в конце концов Луиза остановила такси и, сидя на заднем сиденье, вдруг опять увидела перед собой лицо Умби.
    Ничего не кончилось. Луиза Кантор по-прежнему окружена тенями.
    Она собралась с силами, прежде чем вошла в подъезд на Тавастагатан и открыла дверь в квартиру Хенрика. В прихожей на полу реклама и местные газеты. Она взяла их с собой на кухню. Села за стол, прислушалась. Откуда-то доносилась музыка. Смутно вспомнилось, что она и раньше слышала эту музыку в квартире Хенрика.
    Мысленно она вернулась к той минуте, когда нашла Хенрика мертвым.
    Он всегда спал голышом. А теперь на нем была пижама.
    Внезапно она сообразила, что для пижамы есть объяснение, которого она не учла, поскольку отказывалась верить, что он мог покончить с собой. Но так ли было на самом деле? Он знал, что, когда его найдут, будет мертв. Оттого-то и не хотел предстать обнаженным, надел выглаженную пижаму.
    

    Она прошла в спальню, посмотрела на кровать. Может, Ёран Вреде и судмедэксперт были правы? Хенрик покончил с собой. Не совладал с мыслями о своей болезни, а возможно, ощущение безжалостности и глубокой несправедливости мира оказалось ему не по силам. Арон исчез, потому что как был, так и остался человеком, не способным нести ответственность. Убийство Умби хоть и не поддавалось объяснению, но отнюдь не обязательно каким-то образом связано с Хенриком или с Ароном.
    «Я спряталась в кошмаре, — подумала Луиза. — Вместо того чтобы признать случившееся».
    Но ей не удалось убедить себя. Слишком многое указывало в разные стороны. Стрелка компаса крутилась без остановки. Она не знала даже, что случилось с простынями Хенрика. Может, их просто забрали, когда выносили тело? В вазах, которые она собирала из осколков, найденных в греческой земле, всегда имелись выбоины. Действительность не открывала все свои тайны. Уходя из квартиры Хенрика, Луиза по-прежнему терзалась сомнениями.
    

    Она дошла до Шлюза, села в такси и поехала в Арланду. Все вокруг серо и промозгло. Осень подходила к концу, скоро зима. В терминале внутренних авиалиний она купила билет до Эстерсунда, на рейс в 16.10. Артур из леса ответил, что встретит ее.
    До отлета оставалось три часа. За столиком кафе с видом на самолет, подруливавший к терминалу, она набрала номер Назрин. Никто не ответил. Луиза оставила сообщение, попросила позвонить ей в Херьедален.
    Сейчас это беспокоило ее больше всего. Необходимо поговорить с Назрин о болезни Хенрика. Он ее заразил? Назрин, свою сестру Фелицию.
    Луиза бросила взгляд на лес по другую сторону аэродрома. Как она выдержит, если это окажется правдой?
    В таком случае и ее, свою несуществующую сестру, Хенрик тоже заразил.
    

    Ожидая отлета, она размышляла, чем будет заниматься в будущем.
    Мне всего лишь 54 года. Испытаю ли я радость и страсть к тому, что скрывается в земле и ждет моего внимания? Или это уже в прошлом? А есть ли вообще будущее?
    Она до сих пор не достигла дна пропасти, какой была смерть Хенрика.
    Меня убивает незнание. Я обязана сложить мозаику и рассказать себе всю историю. Возможно, это единственное оставшееся мне археологическое исследование, и существует оно у меня внутри.
    Она позвонила на мобильник Арона. В настоящее время абонент недоступен.
    Самолеты взлетали в серое небо или сверкающими птицами выныривали из облаков. Луиза медленно прошла в камеру хранения, забрала багаж, зарегистрировалась, села в синее кресло и принялась ждать. Заполненный наполовину самолет стартовал минута в минуту.
    

    Она шла к зданию терминала в Эстерсунде. Вокруг темно, безветренно, падает снег.
    Артур ждал ее у багажного транспортера. К ее приезду он побрился и приоделся.
    Они сели в машину, и тут Луиза разревелась. Отец похлопал ее по щеке, направился к мосту через Стуршён и к шоссе, ведшему на юг, в Свег. На подъезде к Стенставику она начала рассказывать о путешествии в Африку.
    — Это пробный рассказ, — пояснила она. — Мне кажется, я должна сделать не одну попытку, чтобы найти истинную историю случившегося. Должна отыскать правильные слова.
    — Времени у тебя сколько угодно.
    — По-моему, нужно спешить.
    — Ты всю жизнь спешила. Я никогда не понимал зачем. Человек все равно не успевает сделать и малой доли того, что хотел бы. Долгая жизнь тоже коротка. Девяностолетние бывают столь же нетерпеливы, как и подростки.
    — Я по-прежнему ничего не знаю об Ароне. Не знаю даже, жив ли он.
    — Тебе надо объявить его в розыск. Я не хотел этого делать, не поговорив сперва с тобой. Только выяснил, вернулся ли он в Аполло-Бей. Нет, не вернулся.
    

    Они ехали сквозь темноту. Фары освещали густой лес по обе стороны дороги. По-прежнему шел легкий снежок. Где-то между Иттерхогдалем и Светом она заснула, склонив голову на единственное доступное ей плечо.
    

    На следующий день Луиза отправилась в полицейский участок и официально объявила Арона в розыск. Полицейского, который принял заявление, она знала с детства. В народной школе он учился несколькими классами старше. Ему тогда подарили мопед, и Луиза была безумно влюблена в него или, может, в мопед. Он выразил соболезнования, не задав ни одного вопроса.
    Потом она пошла на кладбище. Могилу присыпало снегом. Надгробие еще не поставили. Но Артур сказал, что его заказали у каменотеса в Эстерсунде.
    По дороге на кладбище она думала, что не выдержит зрелища, которое ее ожидает. Но, стоя у могилы, взяла себя в руки, почувствовала чуть ли не равнодушие.
    Хенрика здесь нет. Он в моей душе, не в земле под снегом. Он проделал долгое путешествие, хотя и был так молод, когда умер. В этом мы похожи. И он, и я воспринимаем жизнь с полной серьезностью.
    По дорожке между могилами прошла какая-то женщина, поздоровалась с Луизой, но не остановилась. Луизе она показалась знакомой, но имени ее она не вспомнила.
    Снег повалил гуще. Луиза уже собралась уходить с кладбища, когда в кармане зазвонил телефон. Это была Назрин. Поначалу Луиза с трудом понимала, что она говорит, потому что в трубке стоял страшный шум.
    — Ты слышишь меня? — крикнула Назрин.
    — С трудом. Где ты?
    — Времена меняются. Раньше первым делом спрашивали о самочувствии. Сейчас, прежде чем спросить о здоровье, интересуются географическим местоположением.
    — Я едва тебя слышу.
    — Я стою на Центральном вокзале. Приходят и уходят поезда, суетятся люди.
    — Ты уезжаешь?
    — Я только что приехала из Катринехольма — подумать только! А где ты?
    — Стою у могилы Хенрика.
    Голос Назрин на секунду пропал, потом прорезался снова:
    — Я правильно поняла? Ты там, в горах?
    — Я у могилы. Идет снег. Все белым-бело.
    — Хотела бы я быть там, где ты сейчас. Пойду в билетную кассу. Там потише.
    Луиза услышала, как шум стихает, вместо него донеслись отдельные громкие голоса, тоже вскоре пропавшие.
    — Сейчас лучше слышно?
    Голос Назрин звучал совсем близко, Луиза почти чувствовала ее дыхание.
    — Я слышу тебя прекрасно.
    — Ты просто исчезла. Я не знала, что думать.
    — Я совершила долгое путешествие. Страшное до дрожи. Нам надо встретиться. Можешь приехать сюда?
    — А нельзя встретиться на полпути? Мой брат сейчас за границей, и он одолжил мне свою машину. Я люблю водить.
    Луиза вспомнила, что однажды они с Артуром по дороге в Стокгольм останавливались в Ервсё. Возможно, это как раз на полпути? Она предложила встретиться там.
    — Я понятия не имею, где находится Ервсё. Но найду. Могу быть там завтра. Увидимся возле церкви? В два часа?
    — Почему возле церкви?
    — А разве в Ервсё нет церкви? Ты знаешь место получше? К церкви-то всегда найдешь дорогу.
    Закончив разговор, Луиза вошла в свегскую церковь. Вспомнилось, что она была здесь ребенком, одна, хотела посмотреть большой заалтарный образ, воображая, что римские солдаты сейчас вылезут из картины и схватят ее. Она называла это игрой в «страшилки». В церкви она играла с собственным страхом.
    

    Луиза выехала назавтра ранним утром. Снегопад прекратился, но дороги, вероятно, скользкие, и она не хотела спешить. Артур стоял во дворе, без рубашки, несмотря на мороз, и глядел ей вслед.
    Они встретились у церкви, расположенной на острове посреди Юснан, точно в договоренное время. Назрин приехала на дорогом «мерседесе». Тучи рассеялись, светило солнце, ранняя зима чуть отступила, снова пришла осень.
    Луиза спросила, спешит ли Назрин домой.
    — Могу остаться до завтра.
    — Здесь есть старая гостиница, называется «Ервсёбаден». Не думаю, что в это время года она забита постояльцами.
    Им предоставили два номера во флигеле. Луиза спросила, не хочет ли Назрин прогуляться. Но та покачала головой. Не сейчас, сперва надо поговорить. Они устроились в одной из гостиных. В углу тикали старинные напольные часы. Назрин рассеянно ковыряла прыщик на щеке, Луиза решила перейти прямо к делу.
    — Мне трудно об этом говорить. Но я должна. У Хенрика был СПИД. И с тех пор как я об этом узнала, меня мучила совесть, и я думала о тебе.
    Луиза, конечно, размышляла о том, как Назрин воспримет это сообщение. Как бы реагировала она сама? Но такой реакции она совершенно не ожидала:
    — Я знаю.
    — Он сам тебе рассказал?
    — Он не сказал ничего. До самой смерти. — Назрин открыла сумочку и вынула письмо. — Прочитай.
    — Что это?
    — Прочитай!
    Письмо было от Хенрика. Очень короткое. Он писал, каким образом обнаружил, что заразился СПИДом, но надеялся, что был осторожен и не заразил ее.
    — Я получила письмо несколько недель назад. Из Барселоны. Очевидно, кто-то отправил его, узнав о смерти Хенрика. Наверняка он сам так распорядился. Он часто говорил о том, что будет, если что-нибудь случится. Мне всегда казалось, он драматизирует. Теперь-то я понимаю, только уже слишком поздно.
    Судя по всему, Бланка хранила письмо, когда Луиза с Ароном были в Барселоне. Хенрик дал ей инструкцию: Отправить, только если или когда я умру.
    — Я никогда не боялась. Мы были очень осторожны. Естественно, я проверилась. Ничего не нашли.
    — Ты понимаешь, как я волновалась перед этим разговором?
    — Разумеется. Но Хенрик никогда бы не подверг меня опасности.
    — А если бы он не знал, что заражен?
    — Он знал.
    — И тем не менее ничего тебе не сказал.
    — Возможно, боялся, что я его брошу. Возможно, я бы так и сделала. У меня нет ответа.
    

    В гостиную вошла женщина, поинтересовалась, будут ли они обедать. Обе кивнули: да, будут. Неожиданно Назрин захотелось прогуляться. Они пошли по аллее. Луиза рассказывала о своем долгом путешествии в Африку и обо всем, что там произошло. Назрин не докучала ей вопросами. Взобравшись на невысокую горку, они оглядели окрестности.
    — Я по-прежнему не верю, — сказала Назрин. — Чтобы Хенрика убили из-за того, что он что-то знал. И что Арон пропал по той же причине.
    — Я не требую, чтобы ты мне верила. Мне просто интересно, не вызывает ли это каких-либо воспоминаний. О том, что Хенрик говорил или делал. Может, какое-нибудь имя, которое ты слышала раньше?
    — Нет, ничего такого не вспоминается.
    Они продолжали беседовать до позднего вечера. Когда на следующий день Луиза уехала, Назрин все еще спала. Луиза оставила записку, расплатилась за номера и через леса направилась на север.
    

    В последующие недели она погрузилась в тишину и ожидание поздней осени и ранней зимы. Иногда по утрам спала допоздна, закончила для университета отчет о раскопках этого года. Говорила с друзьями и коллегами, повсюду встречая понимание, все с нетерпением ждали, что она вернется, когда горе уляжется. Но она знала, оно не уляжется, горе никуда не денется, будет только становиться сильнее.
    Время от времени она навещала одинокого полицейского в его кабинете. Ничего нового он сообщить не мог. Арона найти не удавалось, хотя его искали по всему миру. Как и много раз прежде, он исчез, не оставив никаких следов.
    

    В эти дни Луиза не слишком задумывалась о своем будущем. Его пока не существовало. Она по-прежнему стояла на ногах, но нередко боялась, что в любую минуту может рухнуть. Будущее было как чистый лист бумаги. Она совершала длительные прогулки — по старому железнодорожному мосту, потом по новому. Порой вставала ни свет ни заря, брала с собой один из старых рюкзаков Артура и пропадала в лесу, возвращаясь уже в сумерки.
    Все это время она старалась примириться с тем, что, наверно, никогда не поймет, что заставило Хенрика покончить с собой. Она все еще пыталась так и этак вертеть осколки, искать хоть какую-то связь, но надежды оставалось все меньше. Артур всегда был рядом, готовый слушать, готовый помочь.
    Иногда вечерами они вели долгие разговоры. Зачастую об обыденных вещах, о погоде или о воспоминаниях детства. Раз-другой Луиза пыталась испробовать на нем разные гипотезы. Может, все произошло вот так? Артур слушал, но из своих же слов она понимала, что снова попала в тупик.
    

    Как-то вечером в начале декабря зазвонил телефон. Звонил некто Ян Лагергрен. Его голос она не слышала много лет. Они вместе учились в Уппсале, хотя имели совершенно разные планы на будущее. На какое-то время между ними возник взаимный интерес, но дело кончилось ничем. Она знала только одно: Ян Лагергрен горячо стремился получить государственную должность, которая помогла бы ему уехать за границу.
    После стольких лет голос у него ничуть не изменился.
    — Случилось кое-что неожиданное. Я получил письмо от одной из моих многочисленных теток, которая живет в Херьедалене. Она утверждает, что видела тебя на кладбище в Свеге. Бог знает, откуда ей известно, что мы знакомы. Она сказала, что недавно ты потеряла сына. Я звоню, чтобы выразить соболезнования.
    — Так странно снова слышать твой голос. Он совсем не изменился.
    — Тем не менее изменилось все. Голос у меня прежний. И клочки волос. А больше сходства не осталось.
    — Спасибо за звонок. Хенрик был моим единственным ребенком.
    — Несчастный случай?
    — Врачи говорят — самоубийство. Я отказываюсь верить. Но, возможно, я себя обманываю.
    — Что мне сказать?
    — Ты уже сделал, что мог. Позвонил мне. Не клади трубку. Мы не разговаривали двадцать пять лет. Как сложилась твоя жизнь? Ты получил место в МИДе?
    — Почти. Периодически у меня в кармане лежал диппаспорт. Я работал за границей, но в СИДА[9].
    — Я только что вернулась из Африки. Из Мозамбика.
    — Там я никогда не бывал. Некоторое время был в Аддис-Абебе, потом в Найроби. В Эфиопии руководил сельскохозяйственной помощью, а в Кении — всей организацией помощи. Сейчас возглавляю отдел на Свеавеген, здесь, в Стокгольме. А ты стала археологом?
    — В Греции. Ты в СИДА не встречался с человеком по имени Ларс Хоканссон?
    — Я сталкивался с ним, мельком разговаривал. Но всерьез наши пути никогда не пересекались. Почему ты спрашиваешь?
    — Он работает в Мапуту. Для Министерства здравоохранения.
    — Надеюсь, приличный человек.
    — По правде говоря, мне он не понравился.
    — Слава Богу, я не назвал его своим лучшим другом.
    — Можно спросить тебя кое о чем? О нем ходят какие-нибудь слухи? Какое впечатление сложилось о нем у людей? Мне надо знать, потому что он был в приятельских отношениях с моим сыном. Вообще-то мне неловко тебя об этом спрашивать.
    — Посмотрим, что я смогу раскопать. Конечно, не упоминая, кто этим интересуется.
    — А вообще жизнь оправдала твои ожидания?
    — Едва ли. Да разве такое бывает? Я перезвоню, когда что-нибудь выясню.
    Два дня спустя, когда Луиза перелистывала один из старых учебников по археологии, раздался телефонный звонок.
    Каждый раз, когда звонил телефон, она надеялась, что это Арон. Но это снова был Ян Лагергрен.
    — Интуиция, похоже, тебя не подвела. Я поговорил кое с кем, кто обычно отличает злобные оговоры и зависть от истинного положения дел. У Ларса Хоканссона, судя по всему, друзей немного. Его считают высокомерным, заносчивым. Никто не отрицает, что он малый способный и прекрасно справляется со своими задачами. Но руки у него, похоже, чистотой не блещут.
    — Что он натворил?
    — По слухам, пользуясь дипломатическим иммунитетом, он контрабандой вывез на родину немало шкур диких животных и рептилий, которые находятся на грани вымирания и потому охота на них и вывоз запрещены. Однако людям, не имеющим понятия о совести, это может принести значительные доходы. Причем без большого труда. Кожа питона весит не так уж много. Другие слухи насчет господина Хоканссона касаются незаконных сделок с автомобилями. Но самое важное все-таки, что он владеет усадьбой в Сёдерманланде, которая ему вообще-то не по карману. «Господская усадьба» — название весьма точное. Подытоживая сказанное, я бы охарактеризовал Ларса Хоканссона как способного человека с ледяной душой, который никогда не упустит своей выгоды. Но в этом он вряд ли одинок.
    — Ты еще чего-нибудь обнаружил?
    — По-твоему, этого недостаточно? Ларс Хоканссон, безусловно, проходимец, который ловит рыбку в мутной воде. Но он ловкий артист. И ни разу еще не падал с проволоки, на которой балансирует.
    — Ты когда-нибудь слышал о человеке по имени Кристиан Холлоуэй?
    — Он тоже работает в СИДА?
    — Он организовал частные деревенские больницы для больных СПИДом.
    — Это заслуживает уважения. Не помню, чтобы мне попадалось его имя.
    — Оно никогда не всплывало в связи с Ларсом Хоканссоном? Мне кажется, Хоканссон каким-то образом работал на этого человека.
    — Я запомню это имя. Если что-нибудь узнаю, позвоню. Запиши мой телефон. С нетерпением жду, когда ты расскажешь, почему так интересуешься Ларсом Хоканссоном.
    Луиза записала номер Яна на обложке учебника.
    

    Еще один глиняный черепок она выкопала из сухой африканской земли. Ларс Хоканссон, хладнокровный человек, готовый почти на все. Она добавила черепок к другим и почувствовала всю тяжесть своей усталости.
    Темнота наступала все раньше и в ней самой, и снаружи.
    Но в иные дни силы возвращались, и ей удавалось сдерживать уныние. Тогда она символически выкладывала кусочки мозаики на старом столе и пыталась по-новому истолковать знаки, которые могли бы преобразить их в некогда красивую урну. Артур на цыпочках ходил вокруг нее с трубкой во рту, регулярно подавал ей кофе. Она начала сортировать осколки на периферии и в центре. В центре урны находилась Африка.
    Существовал также и географический центр — город Шаи-Шаи. В Интернете она нашла сведения о сильнейшем наводнении, случившемся в городе несколько лет назад. Фотографии маленькой девочки разошлись по всему миру. Малышка прославилась тем, что родилась в кроне дерева, куда ее мать залезла, спасаясь от прибывающей воды.
    Но Луизины осколки не несли в себе ни рождения, ни жизни. Они были темные и говорили о смерти, о СПИДе, о докторе Леванском и его экспериментах в Бельгийском Конго. Каждый раз, представляя себе привязанных кричащих обезьян, она вздрагивала.
    Ее словно донимал пронизывающий холод, который постоянно был рядом. Как бы отнесся к этому Хенрик? Тоже чувствовал бы холод? Может, он покончил с собой, не выдержав сознания, что с людьми обращаются как с обезьянами?
    Она опять начала сначала, опять разбросала осколки и попыталась разглядеть, что перед нею.
    Осень подошла к концу, зима вступила в свои права.
    

    В четверг 16 декабря было ясно и холодно. Луиза проснулась рано — Артур расчищал дорогу к гаражу. И тут зазвонил телефон. Подняв трубку, она сперва не поняла, кто это. В трубке трещало, звонили, очевидно, издалека. Может, это Арон, сидящий среди своих красных попугаев в Австралии?
    Потом она узнала голос Лусинды, слабый, напряженный:
    — Я больна. Я умираю.
    — Что я могу для тебя сделать?
    — Приезжай.
    Голос Лусинды был едва слышен. Луизе казалось, будто она теряет ее.
    — Мне кажется, теперь я это вижу. То, что обнаружил Хенрик. Приезжай, пока не поздно.
    Связь прервалась. Луиза села в постели. Артур продолжал разгребать снег. А она будто окаменела.
    

    В субботу 18 декабря Артур отвез Луизу в Арланду. Утром 19 декабря она сошла с самолета в Мапуту. Жара ударила в лицо раскаленным кулаком.
   

   

    

     21
    

    До дома Лусинды Луиза добралась на такси, шофер не говорил по-английски. Когда она наконец нашла дом, Лусинды там не было. Ее мать, увидев Луизу, разрыдалась. Луиза решила, что, несмотря ни на что, приехала слишком поздно. Одна из сестер Лусинды сказала на странном, но все-таки понятном английском:
    — Лусинда не умерла, просто ее здесь нет. Она заболела внезапно, не могла встать с постели. За считаные недели сильно исхудала.
    Луиза все время сомневалась, правильно ли понимает сказанное. Английский язык Лусиндиной сестры становился все неразборчивее, как будто батарейка вот-вот совсем сядет.
    — Лусинда сказала, что дона Луиза обязательно приедет сюда и спросит про нее. Мы должны сообщить доне Луизе, что она уехала в Шаи-Шаи за помощью.
    — Она так и сказала? Что я приеду?
    

    Разговор происходил на улице. Солнце стояло прямо над головой. От жары Луизе стало дурно, шведская зима еще не отпустила ее. В Шаи-Шаи Лусинде окажут помощь. Луиза была уверена, что услышанное по телефону — правда, времени почти нет.
    

    Таксист, привезший ее с аэродрома, ждал. Сидел на земле в тени своей машины и слушал громко игравшее радио. Опять же через сестру Луиза попросила шофера отвезти ее в Шаи-Шаи. Поняв, чего от него хотят, он озабоченно вздохнул. Но Луиза настаивала. Ей нужно в Шаи-Шаи, прямо сейчас. Он назвал цену, Луизе перевели — сумма немыслимая, миллионы метикалов. Она предложила заплатить долларами, что сразу же заинтересовало шофера. В конце концов они договорились о цене, включая оплату бензина и все прочее, что нужно для поездки в Шаи-Шаи. Луиза помнила, что до Шаи-Шаи 190 километров. А шофер словно бы готовился к экспедиции в далекую и незнакомую страну.
    — Спроси, бывал ли он раньше в Шаи-Шаи?
    Шофер покачал головой.
    — Скажи ему, что я там бывала. Я найду. Спроси, как его зовут.
    Кроме его имени — Жилберту, она узнала, что у него есть жена и шестеро детей и что он католик. В такси она видела выцветшую фотографию больного папы Иоанна-Павла, приколотую к козырьку ветрового стекла.
    — Скажи ему, мне надо отдохнуть. Пусть не болтает во время поездки.
    Жилберту воспринял просьбу так, словно ему заплатили сверх оговоренной суммы, и тихо закрыл за ней заднюю дверцу. Последнее, что увидела Луиза в семье Лусинды, было отчаянное лицо ее матери.
    

    В Шаи-Шаи они приехали поздно вечером, так как по пути пробило переднее колесо и пришлось закреплять выхлопную трубу. Жилберту в дороге не произнес ни слова, но все громче пускал музыку. Луиза пыталась отдохнуть. Она понятия не имела, что ее ждет, знала только, что ей понадобятся силы.
    Мысль о случившемся с Умби не шла у нее из головы. Несколько раз она едва не велела Жилберту остановиться и повернуть обратно, потому что была на грани паники. Ей казалось, она мчится прямиком в западню, которая захлопнется за ней и уже никогда не откроется. Вместе с тем она беспрерывно слышала голос Лусинды по телефону. Я умираю.
    Когда они подъезжали к мосту через реку, фотография папы римского оторвалась и упала на пол между сиденьями. Жилберту остановился и снова прикрепил ее. Луиза чувствовала растущее раздражение. Неужели он не понимает, что время на исходе?
    

    Они ехали по пыльному городу. Луиза до сих пор не решила, как поступить. Отправиться в поселок Кристиана Холлоуэя и там оставить такси? Или поехать в прибрежную гостиницу и найти там кого-нибудь, кто ее подвезет? В конце концов она решилась. Они свернули направо к берегу и остановились возле гостиницы. Выйдя из машины, она тотчас услышала печальный, однотонный звук тимбилы альбиноса. Расплатилась с Жилберту, попрощалась с ним за руку и с чемоданом вошла в гостиницу. Как обычно, свободных номеров, похоже, было много. Ключи на доске висели ровными рядами, все на своем месте. Луиза отметила, что портье то ли не узнал ее, то ли сделал вид, что не узнает. Ни паспорта, ни кредитки он не спросил. Она ощутила себя невидимкой и одновременно человеком, которому доверяют.
    Портье хорошо говорил по-английски. Конечно же он закажет такси. Но лучше всего ей сговориться с одним из его братьев, владельцем прекрасного автомобиля. Луиза попросила, чтобы тот приехал как можно скорее. Поднялась в номер и, став у окна, устремила взгляд на развалившийся пляжный киоск. Здесь Умби разговаривал с ней, здесь ему перерезали горло. При мысли об этом ее чуть не вырвало. Страх выпустил когти. Луиза помылась под вяло капающей водой в ванной, потом спустилась вниз и заставила себя поесть — жареную рыбу и немного салата, в котором с большим сомнением поковыряла вилкой. Тимбила звучала все заброшенней, рыба попалась костлявая. Она долго сидела с телефоном в руке, размышляя, не позвонить ли Артуру. Но не позвонила. «Сейчас необходимо только одно: откликнуться на крик о помощи, посланный Лусиндой. Если это был крик о помощи. Может, боевой клич?» — подумала Луиза.
    

    Альбинос перестал играть. Теперь она слышала море, бурное, пенистое. Волны катились из Индии, от далеких берегов Гоа. Жара здесь, у моря, не жгла так, как в Мапуту. Луиза заплатила по счету и вышла из ресторана. У ржавого грузовичка ее ждал человек в шортах и застиранной рубашке цветов американского флага. Он приветливо поздоровался, сказал, что его имя Роберту, но по абсолютно непонятной для Луизы причине все зовут его Уорреном. Она забралась на переднее сиденье и объяснила, куда надо ехать. Уоррен говорил по-английски с тем же южноафриканским акцентом, что и его брат-портье.
    — В поселок Кристиана Холлоуэя, — сказал он. — Хороший человек. Много делает для больных. Скоро все заболеют и умрут, — добавил он радостно. — Через несколько лет нас, африканцев, не останется. Только кости в песке да пустые поля. Кто станет есть кассаву, когда нас не будет?
    Луиза удивилась странному воодушевлению, с каким он говорил о мучительной смерти, свирепствовавшей вокруг. Может, он сам болен? Или же это замаскированное выражение собственного страха?
    

    Они приехали в поселок. Первое, что бросилось ей в глаза, — отсутствие черной собаки, обычно лежавшей в тени дерева. Уоррен поинтересовался, ждать ему или вернуться за ней позже. Он показал ей мобильник и сообщил номер. Они попробовали перезвониться, но связь наладилась только со второй попытки. Он не хотел брать с нее деньги сейчас. Можно и подождать, некуда спешить при такой жаре, как сегодня. Она вышла из машины. Уоррен развернулся и был таков. Она встала в тени дерева, где обычно лежала собака. Жара неподвижно висела над ней и беленькими домиками, кругом тишина. Было пять часов. Мелькнула мысль, нужно ли Артуру разгребать снег нынче утром. Чуть не касаясь земли, громко хлопая крыльями, пролетела птица и исчезла в направлении моря. Был ли это крик о помощи или боевой клич? Может, Лусинда послала оба сигнала одновременно? Луиза посмотрела на полукруг домиков.
    Лусинда знает, что должна направить меня куда нужно. В каком из домиков она находится? Конечно, там, где мы были с ней вместе.
    Луиза побрела по песчаной площадке с таким чувством, будто шла по пустой сцене, где люди смотрели на нее, а она их не видела. Открыла дверь и шагнула в сумрак. Запах немытых, потных тел ударил в нос. Ничего не изменилось с тех пор, как она была здесь. Повсюду больные. Почти никто не шевелился.
    Берег смерти. Эти люди приплыли к здешнему берегу в надежде на помощь. Но здесь царит только смерть. Как на берегах Лампедузы в Средиземном море, где мертвых изгнанников прибивает к берегу без всякой надежды на жизнь, о которой они мечтали.
    Она неподвижно стояла, пока глаза привыкали к тусклому свету. Слышала хор вздохов. То коротких, бурных, напряженных, то настолько слабых, что их почти не слышно. Хрипы, стоны, громкие крики, переходившие в шепот. Она оглядела переполненное помещение, ища Лусинду и не находя. Вытащила носовой платок, прижала его ко рту. Скоро ей не справиться с тошнотой. Она начала ходить по комнате, осторожно переставляя ноги, чтобы не наступить на чью-нибудь ногу или вытянутую руку. «Человеческие корни, — думала она, грозящие меня опутать». Отбросила эту мысль, совершенно бессмысленную. Нельзя превращать реальность в сравнения. Реальность и так достаточно непонятна. Она продолжила поиски.
    Лусинду она обнаружила в углу. Та лежала на подстилке за выступом, образованным вертикальной балкой, поддерживающей потолок. Луиза поймала ее взгляд. Лусинда действительно была тяжело больна. Лежала почти обнаженная, из груди вырывались бурные, короткие вздохи. Луиза поняла, что девушка тщательно выбрала это место. Балка создавала мертвый угол. Никто не мог видеть ее лица, когда Луиза стояла перед ней. Лусинда пальцем показала на пол. Там лежал спичечный коробок. Луиза, сделав вид, что уронила платок, наклонилась и зажала коробок в ладони. Лусинда едва заметно качнула головой. Луиза повернулась и вышла из дома, словно не нашла того, кого искала.
    

    Отпрянув на миг от резкого света, Луиза пошла по пыльной дороге. Когда дома скрылись из виду, позвонила Уоррену. Через десять минут он подъехал. Она выразила сожаление, что ее визит оказался таким коротким, но, возможно, ей придется вернуться, может даже сегодня.
    У гостиницы он снова отказался взять деньги. Если он ей понадобится, нужно лишь позвонить. Он пока вздремнет в тени своего грузовичка, а потом спустится к морю искупаться.
    — Я плаваю с дельфинами и китами. И тогда забываю, что я человек.
    — Ты хочешь это забыть?
    — По-моему, всем хотелось бы иметь не только ноги и руки, но и плавники.
    

    Луиза поднялась к себе в номер, вымыла лицо и руки под краном, который внезапно ожил и выпустил сильную струю. Потом присела на край кровати и открыла спичечный коробок. Крохотными буковками на клочке газеты Лусинда написала: Слушай в темноте тимбилу. И все.
    Слушай в темноте тимбилу.
    Луиза дождалась сумерек, после того как туфлей сумела запустить кондиционер.
    Позвонил Уоррен, пробудив ее от полусна. Он ей сейчас нужен? Или ему можно съездить в Шаи-Шаи навестить жену, которая вот-вот родит? Луиза отпустила его.
    Перед отъездом она купила в Арланде купальник. И почувствовала угрызения совести, потому что приехала, собственно, ради встречи с молодой умирающей женщиной. Несколько раз она уговаривала себя пойти на пляж. Но не сумела. Надо сохранить силы, хотя она понятия не имела, что ее ждет. Лусинда и ее тяжелое дыхание вызвали у Луизы злость и страх.
    

    В этом чудовищном зное всюду сквозили смерть и гибель. Но мысль была сомнительная, ведь она знала, нет ничего более жизнеспособного, чем яркое солнце. Хенрик бы с раздражением запротестовал, если бы Африку назвали мертвым континентом. Он бы сказал: наша собственная неспособность искать правду виновата, что «мы знаем все о том, как африканцы умирают, но почти ничего о том, как они живут». Кто это сказал? Она не помнила. Но эти слова были записаны в одном из документов, которые она читала, проглядывая его бумаги в стокгольмской квартире. Только сейчас она припомнила, что он записал на первой странице одной из бесчисленных папок с материалами об исчезнувшем мозге убитого президента Кеннеди. Хенрик был в бешенстве. И поставил вопрос: Как бы мы, европейцы, реагировали, если бы мир имел представление лишь о том, как мы умираем, и понятия не имел о наших жизнях?
    Когда наступили короткие сумерки, Луиза стояла у окна и смотрела на море. Пляжный киоск лежал в тени. Грузовик исчез. Детишки играли с чем-то вроде мертвой птицы. Женщины с корзинами на головах шли прочь по берегу. Какой-то молодой человек пытался удержать равновесие на велосипеде, с трудом пробираясь по глубокому песку. Его постигла неудача, он упал и со смехом встал. Луиза позавидовала его непритворной радости от этой неудачи.
    Наступила темнота, черный плащ накрыл землю. Луиза спустилась в ресторан. Альбинос с тимбилой сидел на прежнем месте. Но не играл, ел рис с овощами из красной пластиковой тарелки. Рядом стояла бутылка пива. Он ел не спеша, как будто вовсе не проголодался. Луиза прошла к бару. За столом сидели несколько мужчин, дремали над бутылками с пивом. Женщина за стойкой бара так напоминала Лусинду, что Луиза даже вздрогнула. Но, когда та улыбнулась, стало видно, что у нее не хватает нескольких зубов. Луиза почувствовала, что ей надо выпить чего-нибудь покрепче. Артур выставил бы на стол бутылку водки. Вот, выпей, подкрепись! Она заказала виски, которое вообще-то не любила, и бутылку местного пива «Лаурентина». Альбинос снова заиграл на тимбиле. Слушай в темноте тимбилу. В ресторан вошли новые посетители — пожилой португалец и молоденькая африканка. Луиза прикинула разницу в возрасте — лет сорок. Ее охватило желание подойти к их столику и ударить мужчину. Он — воплощение того, как любовь и презрение смешиваются во все еще живое выражение многовекового колониального ига.
    Я слишком мало знаю. Познаниями насчет захоронений бронзового века, насчет значения оксидов железа для античной греческой керамики я кому хочешь заткну рот. Но о мире за пределами раскопок и музеев я знаю бесконечно меньше, чем Хенрик. Я глубоко необразованный человек и поняла это только теперь, когда мне уже за 50.
    Опустошив свои стаканы, она вспотела. Легкая пелена окутала сознание. Альбинос играл. Женщина за стойкой грызла ногти. Луиза вслушивалась в темноту. Немного поколебавшись, выпила еще виски.
    Без двадцати семь. Сколько же сейчас в Швеции? Разница во времени — час или два? В какую сторону? Вперед или назад? Она сомневалась.
    Вопросы остались без ответа, потому что тимбила внезапно умолкла. Луиза допила виски и расплатилась. Альбинос медленно пересек пустой ресторан и скрылся в туалете. Луиза вышла к фронтону гостиницы. Грузовичка Уоррена пока не видно. Море шумело, кто-то невидимый, насвистывая, прошел мимо. Мелькнул неверный свет велосипедной фары. Она ждала.
    

    Альбинос вновь заиграл на своей тимбиле. Звук изменился, был где-то поодаль. Внезапно она сообразила, что слышит другую тимбилу. Инструмент в ресторане покинут, альбинос не вернулся.
    Она сделала несколько шагов в темноту. Вибрирующие звуки тимбилы звучали ближе к морю, но не со стороны пляжного киоска, а оттуда, где рыбаки обычно развешивали сети. И вновь Луизу охватил страх, она боялась того, что будет, но заставила себя думать о Хенрике. Сейчас она ближе к нему, чем когда-либо после его смерти.
    Она прислушалась к другим звукам, не тимбилы, но там было только море, волны, катившие прямиком из Индии, и ее собственное одиночество, беззвучное, как студеная зимняя ночь.
    Луиза пошла к источнику звука, он приближался, но костра она не увидела. Там не было вообще ничего. Она подошла совсем близко, невидимая тимбила уже совсем рядом. Инструмент резко замолчал, между двумя ударами палочек.
    

    И тут к ее лодыжке прикоснулась рука. Она вздрогнула — но никто ее не удерживал — и замерла, услышав в темноте голос Лусинды:
    — Это я.
    Луиза присела на корточки, пошарила рукой. Лусинда сидела прислонившись к высохшему дереву, упавшему после шторма. Ладонью Луиза ощупала ее лихорадочное, потное лицо, потом Лусинда обняла ее и притянула к земле.
    — Меня никто не видел. Все считают, я настолько слаба, что не в состоянии встать. Но пока я еще в силах. Скоро уже не смогу. Но я знала, что ты приедешь.
    — Я и представить себе не могла, что ты заболеешь так скоро.
    — Никто не верит, что смерть совсем рядом. С некоторыми все происходит очень быстро. Я из таких.
    — Я заберу тебя отсюда и прослежу, чтобы тебе дали лекарства.
    — Слишком поздно. У меня же есть деньги Хенрика. Но это не поможет. Болезнь бежит по моему телу, как огонь по сухой траве. Я готова. Только иногда мне бывает страшно, в иные дни, на рассвете, когда восход солнца прекраснее обычного, и я знаю, что уже скоро не увижу его. Что-то во мне успокоилось. Человек умирает постепенно, как когда бредешь по мелководью и лишь через несколько километров вода достигает подбородка. Я думала, что умру дома, у мамы. Но я не хочу умирать напрасно, не хочу, чтобы моя жизнь исчезла без следа. Я думала о тебе, о том, как ты искала дух Хенрика во всем, что он делал или пытался делать. Я пришла сюда, чтобы посмотреть, правда ли, что, как считал Хенрик, за доброй волей существует другая действительность, что за молодыми идеалистами прячутся люди с черными крыльями, которые используют умирающих для своих целей.
    — Что ты увидела?
    Слабый голос Лусинды дрогнул, когда она ответила:
    — Мерзости. Но давай я дорасскажу тебе свою историю. Как я попала в Шаи-Шаи, значения не имеет — может, на тачке, может, на грузовике. У меня много друзей, я никогда не бываю одна. Я надела на себя самую рвань, попавшуюся под руку. Потом они оставили меня в песке и грязи возле домишек Кристиана Холлоуэя. Там я лежала, ожидая рассвета. Первым меня увидел седой старик. Позже пришли другие, все в сапогах, широких фартуках и резиновых перчатках. Белые южноафриканцы, один, возможно, мулат. Они спросили меня, больна ли я СПИДом и откуда приехала. Я чувствовала себя как на допросе. В конце концов они позволили мне остаться. Сначала поместили в другом доме, но ночью я перебралась туда, где ты меня нашла.
    — Как ты сумела дозвониться до меня?
    — У меня остался телефон. Человек, который привез меня сюда, через день перезаряжает батарейку и тайно отдает его мне по ночам. Я звоню матери, слушаю ее перепуганные крики, чтобы удержать смерть на расстоянии. Пытаюсь утешить ее, хотя понимаю, что это невозможно.
    Лусинда зашлась кашлем, долгим и хриплым. Луиза пересела и нащупала возле дерева маленький магнитофон. Слушай в темноте тимбилу. Играла вовсе не тень. Звучала кассета. Лусинда перестала кашлять. Луиза слышала, как она в изнеможении тяжело дышит. «Я не могу оставить ее здесь, — думала Луиза. — Хенрик ни за что бы ее не бросил. Должен быть человек, который облегчит ее страдания, возможно, существует какое-нибудь спасение».
    Лусинда схватила ее за руку, словно ища поддержки. Но не встала, а продолжала говорить:
    — Я слушаю, лежа там на полу. Не больных, а голоса здоровых, находящихся к комнате. Ночами, когда большинство юных белых ангелов засыпают и бодрствуют только ночные сторожа, преисподняя оживает. Под полом есть вырытые в земле комнаты.
    — Что там?
    — Ужас.
    Голос Лусинды так ослабел, что Луизе пришлось наклониться поближе, чтобы разобрать слова. У девушки начался новый приступ кашля, грозивший задушить ее. Она старалась вздохнуть, из горла вырывалось бульканье. После приступа Лусинда долго молчала. Луиза услышала, как альбинос снова заиграл на тимбиле.
    — Если у тебя нет сил, не продолжай.
    — Я должна. Может, завтра я умру. Эта долгая поездка не будет для тебя напрасной. Как и для Хенрика.
    — Что ты видела?
    — Мужчины в сапогах, фартуках и резиновых перчатках делают людям уколы. Но колют не только больных. Многие приезжают сюда здоровыми, в точности как рассказывал Умби. Их используют как подопытных кроликов, проверяют на них вакцины. Потом вводят им зараженную кровь. Заражают ВИЧ, чтобы посмотреть, действует ли вакцина. Большинство в том помещении, где ты меня нашла, заражены здесь. Они приехали здоровыми. Но есть и другие, вроде меня, заболевшие иначе. Нас пичкают лекарствами, которые даже на животных не испытывают, проверяют, нельзя ли найти лекарства, когда болезнь уже в полном разгаре. Тем, кто ставит на нас опыты, безразлично, с кем иметь дело — с людьми, с крысами или с шимпанзе. Собственно, животные — это обходной путь. Лекарства-то ищут не для них. Кому, по-твоему, есть дело до принесенных в жертву африканцев, если в результате будут получены лекарства и вакцины, полезные для людей на Западе?
    — Откуда ты все это знаешь?
    — Знаю. — Голос Лусинды внезапно окреп.
    — Я не понимаю.
    — А должна бы.
    — Как ты обо всем этом узнала? Просто слушала?
    — От Хенрика.
    — Он видел то, что видела ты?
    — Прямо он никогда не говорил. Думаю, хотел пощадить меня. Но рассказывал, что это за вирус, рассказывал, как испытывают различные субстанции, чтобы посмотреть, действуют они или дают побочные эффекты. Он дошел до всего сам, он никогда не изучал медицину. Но он хотел знать. И начал работать здесь волонтером, чтобы узнать правду. Мне кажется, увиденное оказалось гораздо хуже, чем он себе представлял.
    Луиза нащупала во мраке руку Лусинды.
    — Думаешь, он умер от этого? Оттого что обнаружил, что происходит под землей?
    — Волонтерам строго-настрого запрещено спускаться в подвалы, где хранятся образцы вирусов и лекарства. Он нарушил запрет. Стремление узнать правду заставило его побывать в запретной зоне, он рискнул спуститься в подвал.
    Луиза изо всех сил старалась понять, что имела в виду Лусинда. Хенрик спустился вниз по лестнице и обнаружил секрет, стоивший ему жизни.
    Она была права. Хенрика убили. Кто-то принудил его выпить снотворное. И в то же время ее мучили сомнения. Неужели правда настолько проста?
    — Дорасскажу завтра, — сказала Лусинда, и голос ее опять упал до шепота, потерял силу. — Больше не могу.
    — Тебе нельзя оставаться здесь. Я заберу тебя отсюда.
    — Если ты меня заберешь, мою семью не оставят в покое. Я останусь здесь. Не все ли равно, где умирать.
    Луиза сообразила, что уговаривать ее сесть в грузовик Уоррена и уехать отсюда совершенно бесполезно.
    — Как ты доберешься обратно?
    — Тебе лучше не знать. Но ты не беспокойся. Можешь остаться до завтра?
    — Я живу в гостинице.
    — Возвращайся, когда услышишь в темноте тимбилу. Возможно, я переберусь в другое место. Но обязательно приду, если не испущу дух. Нехорошо умирать, не рассказав свою историю до конца.
    — Ты не умрешь.
    — Умру. Ни тебе, ни мне в этом сомневаться не приходится. Знаешь, чего я боюсь больше всего? Не боли, не того, что сердце будет сопротивляться до последнего. Я боюсь, что буду умирать бесконечно долго. Я не вижу конца своей смерти. Иди.
    Луиза не ответила. Сказать было нечего.
    Звуки тимбилы то нарастали, то удалялись в темноту, улетая с морскими ветрами.
    Луиза встала и пошла к освещенному подъезду гостиницы. Из темноты, где осталась Лусинда, не доносилось ни звука.
    В ресторане гостиницы трапезничала компания южноафриканцев. В баре Луиза заметила Уоррена. Он помахал ей рукой: иди, мол, сюда. По глазам она определила, что он изрядно навеселе.
    — Я пытался позвонить тебе. Но ты не отвечала. Я решил, ты зашла в море и исчезла.
    — Телефон был отключен.
    — Я страшно переволновался. Сегодня вечером я тебе нужен?
    — Нет.
    — А завтра? Обычно я заключаю пари с солнцем, кто встанет раньше — я или оно.
    — Я могу заплатить тебе за работу?
    — Не сейчас. Завтра или как-нибудь в другой день. Присядь и расскажи про свою страну, про снег и холода.
    — Я слишком устала. Может, завтра.
    Луиза поднялась к себе в номер. Она была в полном изнеможении. В голове беспокойно мельтешили мысли. Надо бы пойти в ресторан поесть, хотя голода она не чувствовала. Кроме того, нужно записать рассказ Лусинды. Начало свидетельства. Но она просто встала у окна.
    На песчаной площадке перед гостиницей стояло три автомобиля, два белых джипа и грузовик Уоррена. Она нахмурилась. Собственно говоря, кто такой этот Уоррен? Почему его брат-портье не узнал ее? А должен бы. Может, он скрывал, что знает, кто она? Почему Уоррен не дома, не в семье? Почему не хочет, чтобы она ему заплатила? Вопросы так и вертелись в голове. Может, Уоррену поручено следить за ней?
    Она помотала головой, задернула шторы, проверила, заперта ли дверь, приперла ее стулом и приготовилась ко сну. Она слышала, как заурчали моторы южноафриканских машин, покинувших парковку. Приняв душ, снова подошла к окну и осторожно выглянула из-за шторы. Машина Уоррена стояла на месте. Тимбила смолкла.
    Луиза забралась в постель. Кондиционер погромыхивал, иногда выплевывая прохладный воздух. Мысленно она фильтровала слова Лусинды, перебирала их, чтобы увериться, что не пропустила чего-то важного.
    

    Проснулась Луиза утром. И сначала никак не могла сообразить, где находится. Вскочила с кровати, раздвинула шторы. Грузовика Уоррена не видно. Под колонкой у входа в гостиницу мылась черная женщина с обнаженной грудью. Взглянув на часы, Луиза поняла, что проспала без перерыва восемь часов. Она взглянула туда, где встретилась с Лусиндой. Дерево лежало на месте. Несколько кур щипали траву. Луиза вспомнила, что подумала об Уоррене, и устыдилась.
    «Я вижу то, чего нет, — подумала она. — Искать надо там, где мрак, а не там, где свет».
    

    Море мерцало. И она не устояла. Надела купальник, завернулась в полотенце и пошла на пляж. Там было практически пусто, только какие-то малыши играли в песке да несколько женщин, нагнувшись, бродили в полосе прибоя, что-то собирали, возможно ракушки. Луиза вошла в воду, побрела на глубину, где можно плавать. Течение было довольно сильное, но не настолько, чтобы сбить с ног.
    Рядом с ней был Артур. Они плыли по черному озеру, и между гребками он рассказывал, что оно бездонное.
    Луиза вытянулась во весь рост, в воде ей всегда становилось легче. В ту пору, когда в отношениях с Ароном случались тяжелые кризисы, она порой отправлялась поплавать — в море, в озере, в бассейне, смотря что было рядом. Она легла на спину, устремила взгляд в синее небо. Встреча с Лусиндой казалась почти неуловимой грезой.
    Выйдя наконец из воды и обсушиваясь полотенцем, она почувствовала себя отдохнувшей, как давно уже не бывало. Вернулась в гостиницу. Машины Уоррена по-прежнему не было ни под одним из тенистых деревьев. Из кемпинга неподалеку потянуло жареной рыбой. Альбинос с тимбилой еще не пришел. В ресторане Луиза была одна. Официантка, которой она раньше не видела, приняла у нее заказ. Она заказала не только кофе и хлеб, но и омлет. Над рестораном разливался какой-то нереальный покой. Кроме официантки, ее самой и невидимки, работавшего на кухне, мир был пуст.
    Наверняка Хенрик когда-то здесь обедал. Может, как сейчас, — одинокий завтрак в ожидании игры альбиноса с тимбилой.
    Луиза выпила еще чашку кофе. Когда она хотела расплатиться, официантка куда-то скрылась. Она подсунула деньги под блюдечко и вышла из ресторана. Уоррен все еще не появился. Она вернулась к себе в номер, отперла дверь.
    

    Только закрыв за собой дверь, она обнаружила, что на одном из стульев у окна сидит мужчина. Кристиан Холлоуэй встал. Улыбаясь, замахал руками:
    — Я знаю, что нельзя непрошеным заявляться в чужие комнаты. Если хотите, я выйду и постучу, как пристало достойному человеку.
    — Как вы сюда вошли? Разве дверь не была заперта?
    — Меня всегда тянуло к тому, что называют странностями. Замки словно бросали мне вызов, и я научился их вскрывать. Сказать по правде, эта дверь не самая упрямая из тех, с какими я имел дело. В Шанхае мне однажды удалось одолеть тройной замок в двери храма. Но есть у меня и другие хобби. Например, древнее искусство вырезания силуэтов. Дело нелегкое, требует тщательной тренировки, но это уникальный способ расслабиться.
    — Почему у Хенрика оказался ваш силуэт?
    — Я ему подарил. Он видел китайцев, вырезавших силуэты, и захотел овладеть этим искусством. Есть что-то необычайно притягательное в том, чтобы уменьшать людей до теней и профилей.
    — Зачем вы пришли сюда?
    — Вы заинтересовались моей здешней работой. И взамен я должен отплатить вам беседой.
    — Я хочу спокойно одеться.
    — Когда мне вернуться?
    — Лучше всего нам встретиться внизу.
    Он нахмурился.
    — В ресторане или в баре слишком шумно. Расстроенные инструменты, лязг кастрюль, люди, болтающие ни о чем.
    — В этом я с вами не согласна. Но через полчаса я буду готова.
    — И тогда я вернусь.
    Он тихо исчез из комнаты. Кое-что он определенно перенял у глубоко презираемых им африканцев — научился ходить совершенно бесшумно.
    Луиза одевалась, одновременно стараясь подготовиться к новой встрече. Каким образом она предъявит ему свои вопросы? Сможет ли сказать ему прямо в лицо, что считает его виновным в гибели Хенрика? «Я бы должна испугаться, — думала она. — Прийти в ужас. Если я права, он вполне может убить меня так же, как убил Хенрика и Умби. Даже если он войдет в эту комнату один, вокруг все равно будут стражники. Невидимые, но вездесущие».
    Он постучал в дверь так тихо, что Луиза едва расслышала. Открыв дверь, она не увидела в коридоре никого, кроме Кристиана Холлоуэя. Он улыбнулся и вошел.
    — Когда-то эта гостиница была любимым пристанищем южноафриканских туристов. При португальцах Мозамбик представлял собой рай на земле. Пляжи, рыбалка, тепло, не говоря уже о юных девушках, которые стоили сущие гроши. Теперь это почти исчезнувшее воспоминание.
    — Мир все-таки иногда становится лучше.
    — Смотря кого спрашиваешь.
    — Я спрашиваю, кто вы, что вами движет?
    — Поэтому вы все время возвращаетесь?
    — Однажды сюда приехал мой сын Хенрик. Вам это известно. Потом он вернулся домой в Швецию и умер. Это вам тоже известно.
    — Я уже выразил соболезнования. Но думаю, к сожалению, горе нельзя ни с кем разделить. В горе человек одинок, как одинок и в смерти.
    — Почему мой сын умер?
    Он не смешался. Взгляд остался ясным, смотрел на нее в упор.
    — Почему вы думаете, что я могу ответить на этот вопрос?
    — Думаю, вы единственный, кто знает ответ.
    — Что я, по-вашему, знаю?
    — Почему он умер. И кто его убил.
    — Вы сами сказали, что полиция уверена в самоубийстве.
    — Это не самоубийство. Кто-то заставил его принять таблетки.
    — Я по собственному опыту знаю, как трудно примириться с тем, что твой ребенок покончил с собой.
    — Знаю, ваш сын покончил с собой, потому что был болен СПИДом.
    Она заметила в глазах Кристиана Холлоуэя легкое недоумение, но он мгновенно взял себя в руки.
    — Меня не удивляет ваша осведомленность. Судя по всему, ваш сын был в курсе дела. В наше время ничего не скроешь.
    — Хенрик считал, что скрыть можно все. Например, исчезнувший мозг президента Кеннеди.
    — Помню-помню. Комиссия Уоррена безрезультатно занималась этим вопросом. Очевидно, существует весьма простое объяснение, которого никто не искал.
    — Хенрик говорил, для сегодняшнего мира типично, что правду скрывают те, кто заинтересован в восхвалении лжи. Или в ее использовании для грубых, но почти недоказуемых спекуляций.
    — Вряд ли это характерно только для нашего времени. Не знаю эпохи, когда бы не происходило то же самое.
    — Но разве мы не обязаны разоблачать ложь и бороться с несправедливостью?
    

    Кристиан Холлоуэй развел руками:
    — Я сражаюсь с несправедливостью по-своему, стараясь побороть невежество и страх. Показываю, что помочь можно. Вы спрашиваете, что мною движет. Я вам скажу. Желание понять, почему безграмотный Чингисхан во главе своих воинственных орд смог победить хитроумные военные организации и высокоразвитые народы вдали от степей Монголии и создать невиданную в мире империю. Каково было их неодолимое оружие? Думаю, я нашел ответ.
    — Какой?
    — Их длинные луки. Их умение срастись со своими лошадьми. Их способность поймать волшебный миг, когда на полном скаку можно выпустить стрелу со снайперской точностью. Все важные ответы просты, и этот тоже. Сегодня я краснею, что искал решение так долго. Конечно же всадники научились выпускать свои стрелы, когда все лошадиные копыта находились в воздухе. Тогда, на непостижимо краткое мгновение, наступало полное равновесие. И всадник, спустивший тетиву, мог не сомневаться, что попадет в цель. Главным у Чингисхана были не орды и не жажда крови, а точное знание момента, когда из хаоса возникает покой. Вот что вдохновляет меня, и именно так я пытаюсь жить.
    — Строя все эти поселки?
    — Пытаясь создать необходимое равновесие. Люди, зараженные СПИДом в этой стране, на этом континенте, умирают. Если им не посчастливилось родиться в одном из немногочисленных богатых семейств. Но если ты заболеешь на Западе, то всегда можешь рассчитывать на помощь и нужные лекарства, независимо от того, кто твои родители.
    — В вашей деревне есть подвал. Похожий на галеры. По палубам гуляют здоровые и богатые пассажиры. В трюмах же, прикованные цепями, теснятся другие, рабы.
    — Я не понимаю. Что вы имеете в виду?
    — Существует подземелье. Там проводятся эксперименты — и на здоровых, и на больных людях. Я знаю, хотя доказательств у меня нет.
    — Кто утверждает это?
    — Там был человек, который пытался поговорить со мной. На следующий день он исчез. Еще один пытался рассказать мне, что там происходит. Ему перерезали горло.
    — Я этого не знал.
    — Но ведь именно вы в ответе за происходящее там?
    — Естественно.
    — Вы в ответе за то, что в ваших миссиях происходит противоположное вашим утверждениям.
    — Позвольте объяснить вам одну вещь. Нет ни одного мира без борьбы, нет ни одной цивилизации, которая бы в первую очередь не решала, какие правила должны действовать в общении между людьми. Но правила существуют для слабых. Сильный же видит, насколько они растяжимы, и сам создает свои правила. Вам хочется, чтобы все происходило только по благости и доброй воле людей. Но без частной заинтересованности в прибыли нет и развития. Патенты на лекарства гарантируют прибыли, которые позволяют вести исследования и создавать новые лекарства. Допустим, ваши слова о происходящем в моих поселках — правда. Я не утверждаю, что это так. Но допустим. Разве не может получиться что-то хорошее даже в результате жестокой на первый взгляд деятельности? Подумайте о том, что нужно поскорее найти средство против СПИДа. В особенности югу Африки грозит катастрофа, сравнимая разве только с чумой. Какие страны, по-вашему, готовы выложить миллиарды на создание вакцины? Им деньги нужны для более важных задач — например на войну в Ираке.
    

    Кристиан Холлоуэй встал:
    — Времени у меня в обрез. Пора идти. Возвращайтесь, если захотите.
    — Я не сдамся, пока не узнаю, что случилось с Хенриком.
    Он бесшумно открыл дверь.
    — Простите, что взломал дверь. Искушение было слишком велико.
    Он исчез в коридоре. В окно Луиза увидела, как он вышел из гостиницы и сел в машину.
    

    Ее всю трясло. Он вывернулся. Она не сумела противостоять ему, не сумела разрушить его защиту. Она задала свои вопросы, но ответы получил он. Теперь она понимала — он пришел разведать, что ей известно. И покинул ее, потому что больше не боялся.
    Теперь вся ее надежда на Лусинду. Единственную, кто мог пролить свет на случившееся.
    

    Вечером она услышала в темноте тимбилу. На сей раз музыка раздавалась ближе к морю. Луиза осторожно пошла в ту сторону, вглядываясь в темноту. Было новолуние, ночное небо затянуто туманной дымкой.
    Когда музыка стихла, Луиза попыталась уловить дыхание Лусинды, но безрезультатно. На мгновение она решила, что попала в западню. Там, в темноте, не Лусинда, ее поджидают другие тени, как они поджидали Умби, Хенрика и, возможно, Арона.
    Потом она услышала голос Лусинды, совсем близко. Чиркнула спичка, вспыхнул фонарь. Луиза села на землю рядом с девушкой. Пощупала ее лоб и поняла, что у нее высокая температура.
    — Не надо было тебе приходить. Ты слишком больна.
    — Я знаю. Не все ли равно, где умирать. Земля здесь не хуже, чем в других местах. И умру я не в одиночестве. У меня под землей будет общество. В мире мертвых людей больше, чем в мире живых. Нужно только умереть там, где ждут другие мертвые.
    — Сегодня приходил Кристиан Холлоуэй.
    — Я догадалась, что он это сделает. Ты оборачивалась, когда шла сюда? За тобой никто не следил?
    — Я никого не видела.
    — Я не спрашиваю, видела ли ты что-нибудь. Просто хочу знать, следил ли кто-нибудь за тобой?
    — Я никого не видела и не слышала.
    Луиза заметила, что Лусинда отодвинулась от нее:
    — Мне нужно побольше места. Температура сжигает весь кислород.
    — Что ты хотела рассказать?
    — Продолжение. Конец. Если конец существует.
    

    Но Лусинда не успела сказать ни слова. Выстрел разорвал тишину. Девушка дернулась, упала на бок и замерла.
    Перед Луизой внезапно возникли фотографии, которые она видела в папках Хенрика. Выстрел пробил голову Лусинды в том же месте, где убийственная пуля вошла в мозг Кеннеди. Но никто не подумает спрятать мозг, вытекший из головы девушки.
    Луиза закричала. Она достигла конца путешествия. Но все произошло не так, как она надеялась. Вот она, правда. Она знала, кто стрелял. Человек, вырезавший силуэты, ускользающая тень, перед всем миром утверждавшая, что желает только добра. Но кто ей поверит? Смерть Лусинды означала неумолимый конец истории.
    Луиза хотела остаться рядом с Лусиндой, но не посмела. В смятении и страхе она надеялась, что во мраке, за пределами круга света от фонаря, есть кто-то из невидимых друзей Лусинды и они позаботятся о ней.
    

    Еще одну ночь Луиза провела, цепенея от ужаса. Не было сил думать, ее окружала громадная ледяная пустота.
    Утром она услышала, как к гостинице подъезжает грузовичок Уоррена. Спустилась в холл, расплатилась за номер. На песчаной площадке стоял Уоррен, курил. Там, где убили Лусинду, не было ничего. Ни людей, ни тела — ничего. Уоррен, заметив ее, бросил сигарету, озабоченно нахмурился.
    — Ночью здесь стреляли, — сказал он. — У нас, африканцев, на руках чересчур много бесхозного оружия. Мы слишком часто стреляем друг в друга. — Уоррен открыл перед ней дверцу машины. — Куда поедем сегодня? Прекрасный день. Могу показать лагуны, где вода течет словно жемчуг сквозь пальцы. В Южной Африке я в глубоких шахтах копал драгоценности. Здесь алмазы текут сквозь пальцы как драгоценные капли воды.
    — В другой раз. Не сейчас. Мне нужно вернуться в Мапуту.
    — Так далеко?
    — Да! Я заплачу сколько попросишь.
    Он не назвал цены, только сел на шоферское место и выжал первую скорость. Луиза оглянулась, думая, что никогда больше не увидит этого берега, где ей пришлось пережить такой кошмар.
    

    Они ехали сквозь утро, сквозь вихрящуюся красную пыль. Солнце стояло уже высоко, и над окрестностями сгущался зной.
    Луиза молчала всю долгую дорогу до Мапуту, а по приезде расплатилась, не произнеся ни слова. Уоррен не задавал никаких вопросов, только попрощался. Луиза сняла номер в гостинице «Терминус», закрыла за собой дверь и очертя голову бросилась в бездну. В гостинице она провела два дня, не говорила ни с кем, кроме официантов, время от времени приносивших ей еду, к которой она почти не притрагивалась. Даже Артуру не позвонила, не попросила о помощи.
    

    На третий день она заставила себя встать с постели, покинула гостиницу и Мозамбик. В Мадрид прилетела через Йоханнесбург вечером 23 декабря. Все рейсы на Барселону были забронированы рождественскими туристами. Она прикинула, не поехать ли поездом, но решила остаться, получив место на самолет, вылетавший утром следующего дня.
    В Мадриде шел дождь. Блестящие рождественские украшения пестрели на улицах и в витринах магазинов, на стеклах такси висели диковинные фигурки, вроде гномов. Она остановилась в самой дорогой гостинице, какую знала, — в роскошном «Рице».
    Однажды по дороге в Прадо они с Ароном проходили мимо этого отеля. До сих пор она помнила, как они в шутку подумывали о том, чтобы истратить все свои деньги на одну ночь в номере люкс. Теперь ее номер оплачен деньгами Арона, а его самого нет. Тоска по нему причиняла ей неизбывную боль. Только сейчас она начала понимать, что, когда обнаружила его среди красных попугаев, вернулась частица прежней любви.
    Она зашла в музей напротив отеля. Все еще не забыла дорогу к залам с картинами и офортами Гойи.
    Они с Ароном долго стояли у портрета старой женщины, он держал Луизу за руку, и оба — это им стало ясно потом — думали о неизбежной старости.
    Всю вторую половину дня она провела в музее, пытаясь хоть ненадолго забыть все случившееся.
    

    Дождь продолжался и на следующий день, когда она летела в Барселону. Выйдя из самолета, Луиза почувствовала головокружение и невольно прислонилась к стене пандуса, ведущего в здание терминала. Какая-то стюардесса спросила, не нужна ли ей помощь. Луиза покачала головой и пошла дальше. Она будто непрерывно находилась в пути, с того дня, как покинула Арголиду и поднялась на борт раннего рейса «Люфтганзы» на Франкфурт и Стокгольм. Мысленно, просто чтобы справиться с дурнотой, она стала перебирать длинный ряд отлетов и прилетов. Афины — Франкфурт — Стокгольм — Висбю — Стокгольм — Эстерсунд — Стокгольм — Франкфурт — Сингапур — Сидней — Мельбурн — Бангкок — Франкфурт — Барселона — Мадрид — Йоханнесбург — Мапуту — Йоханнесбург-Франкфурт — Афины — Франкфурт — Стокгольм — Эстерсунд — Стокгольм — Франкфурт — Йоханнесбург — Мапуту — Йоханнесбург — Мадрид — Барселона.
    Вехи кошмарного путешествия. Вокруг нее исчезали и умирали люди. Никогда ей не освободиться от образов Умби и Лусинды, пусть даже они превратятся в выцветшие фотографии, на которых под конец не разглядишь черты лица. Кристиан Холлоуэй тоже останется в ее памяти. Вырезанный силуэт совершенно безжалостного человека, которого не просто победить.
    За этими лицами скрывались тени, безликие тени.
    

    Она пошла на квартиру Хенрика. Бланка как раз мыла лестницу. Они долго сидели в ее квартире и разговаривали. Позднее Луиза мало что помнила из сказанного. Но она спросила, кто побывал в комнатах Хенрика сразу после его смерти. Бланка недоуменно посмотрела на нее.
    — У меня сложилось твердое впечатление, что ты говорила неправду. Там кто-то побывал.
    — Зачем мне врать?
    — Не знаю. Потому и спрашиваю.
    — Ты ошибаешься. Здесь никого не было. Я ничего не скрыла от тебя и Арона.
    — Значит, я ошиблась.
    — Арон вернулся?
    — Нет.
    — Не понимаю.
    — Вероятно, на него навалилось слишком много всего. Мужчины порой ранимы. Может, он просто-напросто вернулся в Аполло-Бей.
    — Ты не разыскивала его там?
    — Я имею в виду другой Аполло-Бей, о котором ничего не знаю. Вообще-то я пришла в квартиру Хенрика в последний раз. Мне хочется побыть там одной.
    

    Луиза поднялась наверх с мыслью о том, что сейчас эта комната, где она находится, — центр ее жизни. Стоял сочельник, лил серый дождь, а она по-прежнему не представляла себе, как сложится ее жизнь в будущем.
    Когда она уходила, появилась Бланка, протянула ей письмо.
    — Я забыла отдать его тебе. Оно пришло несколько дней назад.
    Имени отправителя на письме не было. Судя по штемпелю, отправлено из Испании. На конверте стояли ее имя и адрес гостиницы.
    — Как оно попало к тебе?
    — Из гостиницы принесли. Наверное, ты оставила адрес Хенрика.
    — Неужели? Что-то не припомню. — Луиза спрятала письмо в карман. — Больше писем нет? Ты уверена?
    — Здесь больше ничего нет.
    — Никаких писем, которые Хенрик просил тебя отправить? Через год? Через десять лет?
    Бланка поняла. И покачала головой. Никаких других писем, кроме того, что она отправила Назрин, не было.
    

    Дождь прекратился. Луиза решила совершить долгую прогулку, пока не устанет по-настоящему, а потом пообедать в гостинице. Перед сном надо позвонить Артуру, пожелать ему счастливого Рождества. Может, стоит поехать домой на второй день Рождества? По крайней мере, она пообещает быть дома к Новому году.
    Лишь поздно вечером она вспомнила о письме. И прочитала его в своем номере. С растущим ужасом сознавая, что ничего не кончилось, боль, которую она носила в себе, еще не достигла кульминации.
    

    Личностные данные соответствуют сведениям на идентификационной бирке, прикрепленной к телу. Кожные покровы бледные, трупные пятна выраженные, локализованы преимущественно на спине. Трупное окоченение выражено. На конъюнктиве и вокруг глаз имеются петехии. В слуховых проходах, носовых ходах, в полости рта и заднем проходе постороннее содержимое отсутствует. Видимые слизистые оболочки бледные, без особенностей. Видимых повреждений, рубцов и шрамов на теле нет. Наружные половые органы не повреждены и постороннего содержимого не имеют.
    

    Она все еще не понимала, о чем идет речь в письме. Пока что в ней зрел лишь слабый страх. Она продолжила чтение.
    

    Кожные покровы волосистой части головы без особенностей, кровоподтеков не выявлено. Внешне череп не поврежден. При вскрытии черепной коробки: кости свода черепа без особенностей. Твердая оболочка головного мозга не повреждена, кровоизлияния в эпидуральном и субдуральном пространстве отсутствуют. Поверхность головного мозга без особенностей. Мозжечковый намет и большой затылочный бугор не вдавлены. Средняя линия не искривлена. Мягкие оболочки головного мозга блестящие и гладкие. Между оболочками отсутствуют кровоизлияния и патологические изменения. Желудочки головного мозга нормального размера. Граница между серым и белым веществом головного мозга отчетливая. Серое вещество нормального цвета. Мозговая ткань нормальной консистенции. Сосуды нижней поверхности головного мозга не изменены, обызвествлений нет.
    

    Луиза продолжала читать об органах кровообращения, дыхания, пищеварения и мочеполовой системе. Список содержал массу сведений и заканчивался описанием скелета. В конце подводился итог.
    

    Труп найден на асфальте. Внешний осмотр особых результатов не дал. Наличие петехий свидетельствует, что смерть наступила от удушения. Общая картина говорит о том, что смерть, вероятно, вызвана намеренным действием другого лица.
    

    Она держала в руках протокол вскрытия, сделанного в неизвестной больнице неизвестным судебным медиком. Только прочитав сведения о росте и весе, она, к своему ужасу, сообразила, что речь идет об Ароне.
    Действие другого лица. После того как Арон покинул церковь, кто-то напал на него, задушил и бросил на улице. Но кто его нашел? Почему испанская полиция ничего не сообщила? Какие врачи производили вскрытие?
    

    Ей совершенно необходимо поговорить с Артуром. Она позвонила ему. Но не рассказала ни о Лусинде, ни о протоколе вскрытия, только сообщила, что Арон умер и пока она не может сказать больше. У него хватило ума не расспрашивать. Он только поинтересовался, когда она приедет домой.
    — Скоро, — ответила она.
    Луиза опустошила мини-бар и спросила себя, сколько горя еще выпадет на ее долю. Она чувствовала, что последние своды внутри ее вот-вот рухнут. Этой ночью в Барселоне, с лежащим на полу протоколом вскрытия, она думала, что долго выдержать не сумеет.
    На следующий день она вновь пришла на квартиру Хенрика. Размышляя о том, что ей делать с его вещами, она неожиданно сообразила, каким образом собраться с силами, чтобы продолжать жить.
    

    Был лишь один путь, и начинался он здесь, в квартире Хенрика. Ее задача — рассказать о том, о чем он рассказать не успел. Она будет копать и сложит воедино найденные черепки.
    Что сказала Лусинда? Нехорошо умирать, не рассказав свою историю до конца. Ее собственную историю. И историю Хенрика. И Арона. Три истории, которые теперь слились в одну.
    Она примется за нее, ведь никто другой этого сделать не сможет.
    И ей нужно спешить. Время сжималось вокруг нее. Но сначала она съездит домой к Артуру. Вместе они пойдут на могилу Хенрика и зажгут свечу в память Арона.
    

    27 декабря Луиза выехала из гостиницы в аэропорт. День выдался мглистый. Она вышла из такси, направилась к стойке регистрации компании «Иберия» и к самолету, который доставит ее в Стокгольм.
    Впервые за долгое время она ощутила прилив сил. Компас перестал вертеться.
    Сдав багаж, она купила газету и пошла на контроль.
    

    Она не заметила человека, издалека следившего за ней взглядом.
    Только когда она прошла контроль, он вышел из зала отлета и растворился в уличной толпе.
   

  

  

   

    Послесловие
   

   20 лет назад далеко на западной границе Замбии с Анголой я увидел африканца, умиравшего от СПИДа.
   В первый раз, но не в последний.
   Его лицо как наяву стояло передо мной, когда я задумывал и писал эту книгу.
   Это роман, художественное произведение. Но грань между тем, что случилось в реальности, и тем, что могло бы случиться, зачастую почти незаметна. Я провожу свои расследования, естественно, не так, как журналист. Но мы оба освещаем самые темные уголки человеческих душ, общества и окружающего мира. И результаты нередко совпадают.
   Я позволил себе вольности, допустимые в художественном произведении. Только один пример: насколько мне известно, ни среди сотрудников шведского посольства, ни среди сотрудников СИДА в Мапуту или в каком-то другом районе не числился человек по имени Ларс Хоканссон. Если, паче чаяния, это окажется ошибкой, я раз и навсегда подчеркиваю, что имел в виду не его!
   Люди с такими характеристиками, какими я наделил его, встречаются редко. Я хотел бы написать «никогда», но не могу.
   Многие помогали мне спуститься в эту бездну, которая вполне заслуживает такого названия. Упомяну два имени. Во-первых, это Роберт Юханссон из Гётеборга, разыскавший все, о чем я его просил, и к тому же приправивший материалы собственными находками. Во-вторых, д-р фил. Анастасия Лазариду из Византийского музея в Афинах, которая стала моим проводником в сложном мире археологии.
   

   Всем остальным я выражаю благодарность, не называя имен.
   

   И наконец, роман можно закончить на с. 212 или 384, но жизнь все равно продолжается. Написанное, разумеется, целиком и полностью результат моего выбора и моих решений. Точно так же, как гнев, сидящий во мне, явился исходным пунктом книги.
   Форё, май 2005 г.
   Хеннинг Манкелль
  

 
  

   Примечания
  

  

   

    1
   

   Вреде (Vrede) по-шведски означает «гнев». — Здесь и далее прим. перев.
  

  

   

    2
   

   Тетрадь памяти моей матери Паулы (англ.).
  

  

   

    3
   

   Столько вещей я хотела бы... (англ.)
  

  

   

    4
   

   С машинами всегда проблемы. Всегда (англ.).
  

  

   

    5
   

   Пьета (от ит. pieta — милосердие, благочестие) в изобразительном искусстве обозначает изображение оплакивания Христа Богоматерью.
  

  

   

    6
   

   Давай деньги (англ.).
  

  

   

    7
   

   Перевод Николая Гинцбурга.
  

  

   

    8
   

   Перевод Виталия Раппопорта.
  

  

   

    9
   

   Шведское агентство международного сотрудничества и развития.
  

 


          See more books in http://www.e-reading-lib.com